Глава девятая

Солнце освещало безжизненные голубые просторы, и хотя кругом стояла тишина, казалось, пространство наполнено звоном. Прежде суровые темные горы на горизонте внушали Эвиан страх; ей чудилось, будто они — стражи царства демонов и края оборотней, но теперь она верила в то, что за ними скрывается другой, свободный мир, в который она, в конце концов, попадет.

Индианка щедро снабдила Кларенса сведениями о небесных светилах и различных приметах. Зана полагала, что благодаря капельке крови сиу молодой человек сумеет воспользоваться ими, и считала, что способна передать ему часть своей силы. Индианка говорила, что в мире существует великое множество различных сил, но человек может получить лишь малую толику, а подарить — и того меньше.

Кларенс внимательно выслушал Зану и постарался запомнить все, что она сказала. Эвиан не понимала, как можно ориентироваться по звездам, сплетавшимся на небе в бесконечные созвездия, по солнцу, медленно катившемуся к иззубренному краю земли на западе, или даже по древесной коре, но она всецело полагалась на своего спутника.

Кларенс не спешил. Он знал, как легко сбиться с пути в лесу, перейти грань между трезвой рассудительностью и лихорадочной паникой и начать судорожно метаться, спотыкаясь о кучи бурелома.

Как правило, они шли до тех пор, пока ночь окончательно не меняла очертания окружающей действительности. Тогда Кларенс принимался рубить ветки, разжигал костер, готовил ложе, доставал из заплечного мешка данные Заной шкуры. Они с Эвиан спали рядом, но — не касаясь друг друга.

Молодой человек сам жарил на костре мясо, подавая ей лучшие куски, варил кофе, в меру крепкий, такой, какой любят женщины, нес почти всю поклажу.

Кларенс никогда не думал, что станет относиться к женщине с благоговением, нежностью и почти священной заботой. С тех пор, как еще в прошлом веке его, неизвестно откуда пришедший в Вайоминг, белый прадед взял в жены индианку-сиу, вся жизнь семьи Хейвудов была посвящена тому, чтобы заработать на кусок хлеба.

Отец Кларенса уделял сыновьям ровно столько внимания, сколько нужно было, чтобы научить их самому необходимому в жизни: ориентироваться в лесу, пасти скот, ездить верхом, обращаться с оружием. Кларенс ни разу не видел проявлений любви между родителями; скорее, это были деловые, партнерские отношения. В его присутствии вообще никто никогда не говорил о чувствах. А теперь только эти чувства и заставляли его сердце биться, а ноги — идти вперед.

Конечно, Эвиан приходилось труднее, чем ему. Хотя, как и предсказывала Зана, установилась ровная погода, идти все равно было тяжело. Порой снегоступы глубоко проваливались в снег, так что их приходилось вытаскивать и чистить, палки с трудом выдерживали вес тел, и тогда со стороны могло показаться, что они двигаются вперед на ощупь, как слепые.

Однажды, когда Кларенс в очередной раз подавал Эвиан руку, он заметил, что ее зубы крепко стиснуты, а в лице нет ни кровинки. Ее ладонь была горячей и влажной, а колени дрожали. Однако девушка ни разу не пожаловалась на то, что ей тяжело.

К счастью, она не знала, что в лесу смерть караулит человека повсюду, что там гораздо больше опасности, чем в городе, среди людей. Здесь на него может напасть дикий зверь, придавить дерево, поглотить полынья. Или, решив присесть всего на минуту, он незаметно уснет вечным сном.

Иногда путники встречали что-то неожиданное или необычное. Когда они шли по ровной местности, где росли только вечнозеленые кустарники, навстречу выбежало целое стадо оленей. Великолепные сильные животные бросились врассыпную, и только один на мгновение остановился и посмотрел на Кларенса.

Тот счел это очень хорошим знаком, потому что Зана говорила, что олень дарит везение в любви. Это был один из главных духов-покровителей сиу.

Порой Кларенс и Эвиан были прямо-таки подавлены обрушившимися на них величием и красотой природы: мрачными утесами, могучими порогами, гигантскими облаками над головой.

Однажды они увидели огромное замерзшее озеро, голубое и неподвижное, как зеркало, и Кларенс очень обрадовался. Он сказал, что, судя по всему, они движутся в правильном направлении.

Они берегли силы и потому говорили мало, к тому же Кларенс боялся, что не сумеет заинтересовать Эвиан: ведь он никогда не жил в большом городе, почти ничего не видел и мало о чем мог рассказать. Он боялся загадывать, насколько ее решение сбежать было продиктовано безысходностью, а насколько — симпатией к нему.

Эвиан не спрашивала своего спутника, что они будут делать в Денвере. Кларенс и сам этого не знал. У него имелись пять долларов, кольт и неистощимая уверенность в правильности своих действий.

Лежащий у самого края Великих равнин, там, где они упираются в подножия Скалистых гор, город Денвер был основан в 1858 году как поселение золотоискателей. Являясь столицей соседнего штата, он в какой-то мере находился в другом государстве. Его дома на фоне серо-бело-голубой декорации таких близких и нереально огромных скал казались совсем крошечными.

Здесь было еще больше рабочего люда, чем в Шайенне. Кое-кого еще можно было увидеть в серых или синих шинелях времен Гражданской войны, но большинство щеголяло в традиционной ковбойской одежде и сапогах с высоким устойчивым каблуком и острым носом, легко проскальзывающим в стремя. При этом ковбои вовсе не были лихими парнями, чаще происходили из среды забитых, обездоленных и неграмотных людей и редко умели мастерски обращаться с оружием.

Хотя спустившиеся с гор Кларенс в старом полушубке и Эвиан в шерстяной, перекрещивающейся на груди шали напоминали бродяг, никто не обратил на них внимания. Они прошли через центральную площадь, запруженную повозками и скотом, миновали несколько улиц, каждая из которых была темнее и грязнее предыдущей, и остановились перед дешевой двухэтажной гостиницей.

Кларенс знал, что Эвиан нуждалась в отдыхе. Он и сам смертельно устал.

Медленно войдя в комнату, девушка остановилась, глубоко вздохнула и развязала шаль. Потом дотронулась до волос, и они темным потоком хлынули на плечи. Даже такая, с покрасневшим от холода лицом, заострившимися от усталости чертами, кругами под глазами и обветренными губами, она была красива, и Кларенс любовался ею.

— Мы дошли, — сказала Эвиан, — мне не верится. Нас не тронул ни один дикий зверь.

— Зана заговорила нас от этого. Она уверяла, что хищники не почуют наш запах.

— А она не сказала, что Иверс не сможет нас догнать?

— К сожалению, нет. Но ведь он не знает, где мы. Зана ни за что нас не выдаст, и Арни тоже.

— Почему ваш друг не пошел с нами?

«Потому что он чувствовал, что стал бы лишним», — подумал Кларенс, а вслух ответил:

— Он не мог оставить работу, на которую мы нанялись вместе.

— Что мы будет делать дальше?

— Пока отдохнем, а там подумаем. Я попытаюсь найти какое-нибудь занятие, чтобы заработать денег.

Кларенс знал, что это будет сложно. Он умел управляться со скотом и вполне мог бы наняться перегонщиком овец или быков, но тогда ему пришлось бы оставить Эвиан одну. По той же причине отпадала охота. А еще его волновал вопрос, будут ли они жить под одной крышей. А если Эвиан захочет уйти? Впрочем, к кому и куда?

— Здесь наверняка есть швейная мастерская, и я могу попытаться туда устроиться. Я хорошо шью.

— Сперва придите в себя.

Эвиан слабо улыбнулась.

— Я бы хотела принять ванну.

Кларенс встрепенулся.

— Я сейчас попрошу!

Он знал, что пара полотенец, железная лохань и охапка дров обойдутся в доллар, но ему самому не помешала бы ванна, чистая одежда и услуги цирюльника. Эвиан обмолвилась, что взяла пару платьев на смену и кое-какие туалетные принадлежности, но у него не было ничего. Между тем им надо было поесть и заплатить за комнату.

Воду приготовили быстро; глядя на клубящийся пар, Кларенс сказал:

— Пожалуй, я помоюсь после вас. А пока схожу за новой одеждой. Думаю, это займет не меньше получаса, так что, надеюсь, вам хватит времени. Откроете на три стука, если будете готовы.

Эвиан смутилась.

— А вода не покажется вам слишком грязной?

«Эта ванна будет подобна священной купели», — подумал Кларенс.

Когда он ушел, она заперла дверь за щеколду, занавесила окна и только потом принялась раздеваться.

Юбка черной лужицей легла к ее ногам, блузка вяло повисла на подлокотнике обшарпанного деревянного кресла. Эвиан с отвращением сняла отделанное гофрированными оборками и кокетливыми кружевами белье, подаренное мужем. Будь у нее что-то другое, она бы никогда его не надела.

Погружение в воду принесло облегчение телу и отчасти — душе. Эвиан смогла расслабиться и хотя бы о чем-то забыть. Она закрыла глаза, но в это время шаткий пол и стекла задрожали от проезжавшей мимо повозки, и она вздрогнула от ставшего привычным тревожного чувства. А потом принялась думать: не о муже, а о Кларенсе.

Эвиан хорошо помнила, как бежала на встречу с ним, прихватив лишь маленький узелок с одеждой и щеткой для волос, бежала по заснеженному пастбищу, осознавая, что это ее последний шанс вырваться на свободу. Помнила выражение лица и глаз поджидавшего ее Кларенса: оно было таким, какое иным женщинам суждено воссоздать лишь в бесплодных мечтах или узреть в мимолетных снах.

Ей давно рассказали о женской доле. В этих рассказах было все, кроме слов «любовь» и «счастье». О них говорила только ее мать, но та потеряла и то и другое так быстро и рано, что могла вспоминать о любви и счастье лишь с трагической печалью.

Эвиан так сильно задумалась, что вздрогнула от стука. Одевшись и застегнув платье, она открыла дверь.

— Вы закончили?

— Да. Давайте я спущусь и поговорю с хозяйкой, есть ли здесь швейная мастерская и где она находится.

— Хорошо. Только осторожнее. Я недолго.

Вода еще не остыла, и он с наслаждением погрузился в нее. Кларенсу не верилось, что всего несколько минут назад в этой ванне сидела она. Ее дивные руки касались краев лохани, ее волосы намокали в этой воде. Он видел, будто наяву, ее обнаженную грудь, все ее желанное, но недоступное тело. В этой воде были капельки ее пота, частички кожи, нити волос, она вобрала в себя те неуловимые тайные силы, каким он не знал названия.

То был один из самых сильных эротических моментов в жизни Кларенса: ни до, ни после он не испытывал ничего подобного. Он словно облачился в чужую плоть, плоть женщины, которую желал больше всего на свете. Он бы не смог объяснить это словами, но его чувства были накалены до предела.

Потом Эвиан вернулась в комнату, а Кларенс сходил в соседний салун за едой. Он с любопытством и тревогой посмотрелся в зеркало, висевшее на стене напротив барной стойки. Он никогда не задумывался о том, может ли быть привлекательным в глазах женщины, и не знал, что для этого нужно.

Кларенс принес жареную курицу. Она стоила дороже другого мяса, но после того, как они несколько дней питались одним беконом, его спутнице наверняка хотелось чего-то другого. Эвиан расчесала и заколола волосы. Кларенсу тоже было приятно предстать перед ней причесанным и умытым.

После еды они заговорили о будущем.

— Думаю, пока нам стоит держаться вместе? — Сейчас это было главным, что занимало Кларенса. — Вы не возражаете, если мы представимся мужем и женой? Просто… чтобы не привлекать внимания.

Эвиан задумалась, прикусив губу, потом кивнула.

— Только надо назваться чужими именами. Я могу стать Фионой — так звали мою мать.

Глаза Кларенса потеплели, а на губах появилась улыбка.

— Тогда я — Дункан: это имя моего отца. А фамилия?

— Как вам Лаусон? Они были нашими соседями.

— Сойдет. Только нужно запомнить.

— Хозяйка сказала, что мастерская есть и, возможно, там нужны девушки. Завтра я все узнаю.

— Я не уверен, стоит ли вам выходить…

— Но я не в тюрьме! — в сердцах бросила Эвиан и добавила, чуть мягче: — Да, мне страшно, но я… я должна привыкать.

Кларенс кивнул: эти слова невольно вызвали в нем уважение.

Он прикидывал, что может сделать Иверс. Обратиться к шерифу в ближайшем городе, то есть в Шайенне. Подать объявления в газеты, нанять детективов, а возможно, и бандитов. Но он не знает, где они, и в ближайшее время едва ли появится здесь.

Несмотря на усталость, Кларенс плохо спал ночью, потому что в двух шагах, на кровати (сам он устроился на полу) лежала Эвиан. Молодой человек грезил о ней, одновременно охраняя ее покой. Ни он, ни она не раздевались и не разговаривали перед сном, лишь пожелали друг другу доброй ночи.

А утром оба отправились на поиски работы.

Денвер был обычным мирным городком, и Эвиан могла не бояться, что ее украдут или станут приставать прямо на улице, да еще средь бела дня, и все же Кларенс тревожился за нее. Но он не имел на нее никаких прав, а потому ограничился осторожными и вежливыми предостережениями.

Эвиан было странно, что она может идти по дороге, никого не боясь; казалось, она забыла о том, что всего два года назад вот так же спокойно и свободно разносила по домам материнские заказы.

Следуя указаниям хозяйки гостиницы, она быстро нашла нужный адрес. Войдя в магазин при мастерской, Эвиан тут же увидела, что здесь много красивых, хорошо сделанных вещей — отделанное ирландскими кружевами, ажурной строчкой и французской вышивкой белье, украшенные бархатными полосами атласные корсажи, очаровательные полотняные чепцы, скромные ситцевые и дорогие шелковые платья.

Хозяйка, женщина средних лет с умным и проницательным взглядом, выслушав ее, сказала:

— Вы действительно умеете шить?

Эвиан кивнула.

— Тогда приносите свои изделия, я попытаюсь продать их через наш магазин.

— Я… пока у меня нет материалов и принадлежностей для шитья, потому что я только что приехала в город.

— Как ваше имя?

— Фиона Лаусон, — голос девушки дрогнул. — Миссис Лаусон.

— Покажите ваши руки.

Протянув хозяйке ладони, Эвиан вдруг поняла, что ее руки — это не руки швеи, ведь в последние годы она не брала в руки иглу, и сообразила, что отныне (и, возможно, до конца жизни) ей придется изворачиваться и лгать.

— Я шила, правда шила, но… — взволнованно начала она и умолкла, не зная, что сказать.

К счастью, собеседница Эвиан оказалась внимательным человеком: ей было достаточно беглого взгляда, чтобы понять, что в жизни молодой особы произошла какая-то трагедия и что перед ней честная женщина. Задав Эвиан несколько вопросов, хозяйка уверилась, что та разбирается и в тканях, и в фасонах платьев, а также умеет снимать мерки.

В конце концов она сказала:

— Хорошо, я возьму вас на пробу. Сначала помощницей швеи, на небольшое жалованье. Посмотрю, как вы работаете, и если справитесь, оставлю.

— Я буду очень рада!

— Тогда приходите завтра.

Вернувшись в гостиницу раньше Кларенса, Эвиан сделала то, чего не делала уже давно: вынула небольшое зеркало и принялась разглядывать себя. Она решила, что надо постараться вычеркнуть из памяти события безрадостной замужней жизни. Ей хотелось взглянуть на себя новыми глазами.

Ее лицо слегка осунулось, щеки потеряли живой румянец девической поры, губы были не такими алыми, а главное — ее глаза разучились улыбаться. Вспомнив странные слова Заны: «Когда-нибудь ты снова сможешь плакать, и именно тогда твоя судьба сделает поворот», Эвиан задумчиво отложила зеркало.

Вернулся Кларенс. Заметив его тщательно скрываемую досаду, девушка спросила:

— Ты что-нибудь нашел? — ей вдруг показалось глупым, что они до сих пор обращаются друг к другу на «вы».

— Да, — ответил он, сохраняя все тот же странный вид.

Эвиан решила прийти на помощь:

— Не слишком большая плата? У меня тоже: мне пообещали место в швейной мастерской. Впрочем, я и не рассчитывала на большее.

— Дело не в этом… — он умолк, явно не зная, как объяснить, что его не устраивает, а потом неожиданно произнес: — Все хорошо. Главное, у меня есть работа. Быть может, потом подвернется что-то другое.

Кларенс в самом деле не знал, как объяснить, что причиной его недовольства стала обыкновенная… лопата. Он был еще мал, когда отец взял его за руку, подвел к сараю и, взяв лопату, сказал:

— Ты должен знать, что это такое, и иногда даже работать этим, но только не вздумай зарабатывать на жизнь лопатой! Тот, кто сидит на лошади, всегда выше того, кто роется в земле! Лопата быстро лишит тебя и мозгов, и свободы.

Кларенс обошел почти весь город, но не нашел ничего достойного. Ему не было места среди банковских служащих, цирюльников, барменов, почтовых работников, торговцев, приказчиков и врачей, ибо он никогда не занимался ничем подобным. В одном из салунов, куда он зашел, чтобы купить тарелку бобов на обед, ему сказали:

— С работой в городе плохо, парень! Если не обидишься, можем подсказать, где требуются ребята, чтобы копать канавы.

Вот так ему и пришлось взять в руки ненавистную лопату. Кларенс думал о том, что у них с Эвиан не хватит никаких средств, чтобы жить в пусть даже дешевой гостинице и питаться едой из салуна. Следовало поискать комнатку в какой-нибудь семье, где им позволили бы готовить.

Прошло несколько дней, потом неделя, вторая. Кларенс так и не признался своей спутнице насчет лопаты и делал вид, что его вполне устраивает работа, которую зачастую выполняли мексиканцы или китайцы.

Они с Эвиан нашли и сняли комнатку на тихой улочке у неулыбчивой, зато нелюбопытной вдовы. По ночам Кларенс с благоговением и тоской прислушивался к спокойному дыханию Эвиан, которой в постели нужен был только сон.

Молодая женщина безо всяких колебаний взяла на себя готовку, уборку и прочее. Только свои вещи Кларенс старался стирать сам.

Эвиан пришлось вести жизнь спутницы простого рабочего человека, но она никогда не жаловалась. Мужественно-скорбное существо, державшееся на плаву только мучительным напряжением воли, сменила женщина, способная распоряжаться своей судьбой. Ее не пугали физические или материальные трудности. Все, что ей было нужно, — это освобождение от опостылевшего брака.

В швейной мастерской Эвиан определили месячный испытательный срок, и она очень старалась. Для начала ей поручили самое простое: делать наметку и выдергивать нитки из готового шитья, а также гладить изделия. Девушка целыми днями не разгибала спину, но, казалось, совсем не уставала. Было видно, что ей очень хочется получить это место.

Несмотря на увлеченность работой, в ней сохранялась какая-то болезненная нервность. Когда кто-то входил в мастерскую, она быстро оглядывалась и вздрагивала при каждом громком звуке.

Однажды, когда, закончив работу, Эвиан вышла из мастерской, она вдруг заметила на противоположной стороне улицы человека, который стоял и смотрел на нее. Тень от надвинутой на лоб шляпы мешала рассмотреть его лицо. Однако что-то в его фигуре и позе заставило молодую женщину насторожиться. Рост, телосложение — все совпадало. Это был Джозеф Иверс!

Эвиан прижала ладонь ко рту, словно желая подавить отчаянный возглас, и в ее глазах вспыхнул ужас. Она сломя голову бросилась бежать по улице, не разбирая ни луж, ни грязи.

Ее лоб был покрыт испариной, лицо побледнело, а к горлу подступала тошнота. Все ее мысли перепутались, и в душе не было ничего, кроме страха. Эвиан казалось, что она вот-вот потеряет сознание.

Она не помнила, как добралась до дома, она ни разу не посмела оглянуться, чтобы посмотреть, преследуют ли ее. Она знала только одно: ее жизнь кончена.

Возвращавшийся с другой стороны Кларенс видел, как Эвиан стремглав пронеслась по переулку и исчезла в дверях. Он, не раздумывая, бросился следом.

Эвиан выглядела обезумевшей, непохожей на себя.

— Что произошло?!

— Там, там… Иверс!

Схватив оружие, Кларенс выскочил на пустую улицу. Немного подождал. Никого.

Вернувшись, он увидел, что Эвиан стоит в углу, сжимая в руке кухонный нож, а ее взор пылает отчаянием и ненавистью. Ее зубы были сжаты, волосы разметались по плечам. Дикий страх уступил место желанию защищаться до последнего вздоха.

— Его нет, там никого нет, тебе просто привиделось. А если он когда-нибудь появится, клянусь, я его пристрелю. Он никогда не сможет вернуть тебя обратно.

Опустившись на кровать, Эвиан громко, безудержно разрыдалась. Это были ее первые слезы за безумно долгое время.

Когда Кларенс прижал ее к себе и, гладя по волосам, зашептал такие бестолковые, сумасшедшие, искренние, трогательные слова, она поняла, что он и есть ее единственный спаситель, тот, кого она ждала и дождалась. Другого не было, нет и не будет. Когда он принялся осторожно целовать ее заплаканное лицо, она ощутила его любовь всей своей кожей и решила, что не станет его мучить.

Его поцелуи были любящими, а руки — добрыми. Она без опаски могла позволить ему гладить и укачивать себя.

Эвиан провела рукой по его щеке, что оказалось совсем нетрудно. То был миг истинной нежности. Позволила его губам слиться с ее губами — это ей даже понравилось. Кларенс не осмеливался ее раздеть — она сама расстегнула пуговицы на платье и старалась не вздрагивать, ощущая его руки на своем теле. Покорно изогнулась под ним, впуская в себя. Человек, который бросил все и рисковал собой, чтобы избавить ее от того ужаса, в котором она жила, заслуживал и не такого.

Иверс давно лишил ее стыда и вместе с тем словно запер ее тело в клетку, но сейчас Эвиан чувствовала, что под коркой привычного отвращения скрывается что-то иное. Под руками Кларенса она ощущала себя нетронутой, новой, во многом незнакомой для самой себя.

— Это не все, что мне нужно, нет, не все! — страстно прошептал он. — Я хочу, чтобы отныне и навсегда у нас была общая жизнь. Чтобы ты стала моей настоящей женой.

— Со временем я смогу дать тебе гораздо больше, если… если только судьба предоставит нам это время.

— Я люблю тебя, Эвиан, а ты… любишь меня… хоть немного?

— Не знаю, Кларенс, но я готова остаться с тобой. И не только потому, что больше у меня никого нет и мне некуда идти.

Она заснула в его объятиях, и ей снилось, будто она идет ровным, широким шагом по заросшему лугу, сбивая прозрачную, словно повисшую на ветру росу, а из-за гор, как долгожданный маяк, встает огромное солнце.

Одно на всех, оно было похоже на сердце мира, и, глядя на него, Эвиан начинала понимать слова Заны: «Ты говоришь, что судьба заперла тебя в этих горах, что тебе никогда не вырваться из их каменной крепости. Ты права: суть Скалистых гор — это камень. Человеческое сердце не такое, оно мягкое, как глина. Но оно может быть сильнее камня».

Загрузка...