Прости меня, папочка

Глава 4

Билл

Самая совершенная киска, которую я когда-либо видел или чувствовал, непристойно растягивается, когда я погружаюсь в нее по самое основание, прижимаясь тазом к не менее совершенной заднице Тины.

— Ты девственница?

Я кричу, когда моя дочь визжит от боли после того, как я чувствую, что ее девственная плева не выдерживает.

Я не ожидал, что она окажется девственницей, учитывая то, как она расхаживает в самых развратных нарядах — ибо ее матери всегда было наплевать на то, что покупала ее маленькая девочка и в чем выходила из дома. Ее мать одевалась не лучше, но в то время я полагал, что она приобретает те сексуальные наряды для меня.

Оказывается, я ошибался.

Ошибался и в ней, и в Тине.

Я заставляю себя не двигаться ни на дюйм, когда Тина кивает, зная, что если я выйду, это причинит ей такую же боль, как и трах, поскольку стенки ее киски сжимаются намного туже. Я стискиваю зубы и стону от того, как крепко она сжимает мой член, заставляя его пульсировать внутри нее, умоляя меня о толчке.

Я злобный, больной ублюдок из-за того, что только что лишил свою дочь девственности сзади, как дикарь, будто бы она была маленькой шлюшкой, которая уже к такому привыкла. Ее первый раз должен был произойти с ровесником, который медленно входил бы в нее, пока они с любовью смотрели друг другу в глаза… а не с толстым стариком, которого она зовет папочкой.

Я сопротивлялся до сих пор — и с треском провалился. Меня злит и тошнит от того, что моя кровь кипит от аморального желания, что мой член становится невероятно твердым каждый раз, когда она с придыханием называет меня папочкой.

Тошнит, тошнит, тошнит.

Я делал это для ее же блага, отталкивал, зная, как невероятно хреново то, что она чувствует необходимость утешить меня подобным образом, начиная с того, что сделала мне самый ужасный — и в то же время самый горячий — минет, который у меня когда-либо был.

От того, как сжималось ее горло каждый раз, когда она давилась, мой член был готов выстрелить за считанные секунды и наполнить ее маленький животик спермой. Но я не мог позволить себе этого. Не мог воспользоваться ошибочным предложением моей дочери, что таким образом почувствую себя лучше после того, как ее мать-шлюха ушла, иначе каким отцом я тогда бы стал?

Злобным и больным.

Вот о чем я думал, когда отступил и попытался уйти, сказав ей, что хочу, чтобы мы забыли о том, что произошло, и двигались дальше. Дошло до того, что я буквально оттолкнул ее от себя когда она сняла футболку, обнажив самую прекрасную пару сисек, которые я когда-либо видел в реальной жизни. Дерзкие, идеальные, так и просящиеся в рот.

Я всегда знал, что моя дочь красавица, но ни разу у меня не возникло соблазна развить эту мысль дальше, особенно когда она выросла таким избалованным ребенком. Она и ее стерва-мамаша подтаскивали меня все ближе к краю пропасти, когда я перестал копаться в своих сбережениях, и я больше не мог смотреть на них обеих.

Но потом мое сердце чуть не разорвалось, когда она ударилась об угол кровати и упала. Единственное, о чем я мог думать в тот момент, это о том, как я мог бы унять ее боль, поцеловав ее в щечку, подобно тому, как другие родители делают с ободранными коленками своих детей, хотя поцелуи, которые я дарил ей, были совсем не похожи на родительские. Не было ничего невинного или родительского в том, как я оседлал ее упругие бедра и уложил на свою кровать, ту самую, на которой ее мать изменила мне с этим ублюдком Тимом.

Я долго не мог оторвать своих губ от ее гладкой кожи после того, как поцеловал самое сладкое место на ее теле. Внезапно я обнаружил, что целую ее великолепную обнаженную киску, погружаю свой язык в ее маленькое отверстие и проглатываю каждую сладкую каплю сока, ее киска плакала по мне и становилось все более влажной. Я не смог заставить себя отступить, когда она назвала меня папочкой, когда кончала.

К тому времени я зашел слишком далеко и был слишком возбужден, чтобы поступить правильно.

Я зашел слишком далеко.

Она преподнесла мне самый приятный, самый ценный подарок, и я не оставлю ее киску страдать, вдобавок ко всей той эмоциональной и физической боли, которую я уже причинил ей сегодня вечером.

Как только стенки ее киски начинают расслабляться вокруг моего члена, я расстегиваю рубашку и сбрасываю ее на пол, желая ощутить тепло ее кожи на своей обнаженной груди. Я осторожно прижимаюсь к ее спине, испытывая боль и возбуждение от мыслей, проносящихся в моей голове, когда накрываю ее тело своим.

Папочке не должно нравиться ощущение того, насколько маленькой является его дочь находясь под ним.

Я убираю с ее лица роскошные пряди шелковистых рыжевато-каштановых волос и провожу по щеке тыльной стороной ладони. Ее кристально-голубые глаза крепко зажмурены, и я целую следующую слезинку, которая скатывается из уголка, прежде чем она успевает упасть.

Меня убивает, сколько раз я доводил ее до слез с тех пор, как она впервые застала свою мать собирающей чемоданы.

— Прости, милая. Я не знал, что ты девственница. Если бы я знал…

Ее глаза широко распахиваются, а между бровями пролегает складка.

— Если бы ты знал, что я девственница, ты бы остановился?

— Да, — отвечаю я, хотя и не уверен, что это правда.

В этот момент я не жалею, что взял ее тугую киску, которую она преподнесла на блюдечке с голубой каемочкой, но я, по крайней мере, сожалею о том, как поступил.

— Тогда я рада, что ты не знал, — говорит она со свирепым видом.

Я издаю стон и ничего не могу поделать с тем, как мои бедра изгибаются сами по себе, когда она слегка выгибает спину, смотрит мне прямо в глаза и говорит самым страстным голосом: — Я рада, что именно ты лишил меня девственности. Я люблю тебя, папочка.

Я прижимаюсь губами к ее плечу и стону.

— Не… не называй меня так. Только не тогда, когда мы занимаемся… этим.

Это то, что я говорю словами, но мое тело рассказывает совсем другую историю, когда мой член двигается внутри нее. Я провожу руками по ее ребрам, мои пальцы находятся в опасной близости от того, чтобы проникнуть между ее грудью и матрасом и схватить за сиськи.

В ее голубых глазах вспыхивает вызов, но она прикусывает нижнюю губу и крепко сжимает бедра, выдавливая из меня еще один стон.

— Черт, милая. И так тоже не делай, иначе я кончу в тебя.

Я вообще не должен быть на грани того, чтобы кончить. А должен быть вялым и в ужасе от того, что происходит, и бежать к самому высокому зданию в городе, чтобы спрыгнуть с него.

Затем эта маленькая негодница делает это снова, и часть моего прежнего гнева на ее поведение возвращается. Не задумываясь, я отрываюсь от ее спины, двигаю бедрами так, что только головка моего члена остается погруженной в ее влажное тепло, и подаю бедра вперед, пока они не ударяются о ее сладкую попку. Она вскрикивает, но затем делает это снова, когда я останавливаюсь, тяжело дыша, чтобы взять себя в руки.

— Ты чертовски… красивая… драгоценная… маленькая негодница. Ты этого хочешь?

Я рычу, отстраняюсь и снова врезаюсь в нее, заставляя ее маленькое тело двигаться вперед по матрасу, пока ее ноги не начинают отрываться от пола.

— Ты хочешь, чтобы папочка обезумел и кончил в твою девственную киску?

Черт, это не должно быть так возбуждающе.

Слова, слетающие с моих губ, звучат ужасно. Я никогда так не разговаривал с женщиной, и мне стало хуже, когда я опешил и назвал себя папочкой, пока трахал свою дочь. Может, она и не моя по крови, но она моя во всех смыслах.

— Да, папочка! Я хочу, чтобы ты кончил в меня!

Блаженство и эйфория от этих сладких и в то же время грязных слов — слов, которые я столько лет ждал и мечтал услышать от ее матери, — заставляют мои яйца напрягаться, готовые излиться в ее горячую киску. Тем не менее, я сохраняю остатки здравомыслия, даже когда начинаю входить и выходить из нее в бешеном темпе.

— Ты не понимаешь, что говоришь. Что произойдет, если я… ты не сможешь…

— Да, я понимаю! Я знаю, ты хочешь иметь собственных детей, но мама бы тебе их не подарила. Но я это сделаю. Я все исправлю.

— О, милая, нет.

Мне требуется вся моя сила воли, чтобы убедить ее. Я поднимаю ее с кровати и разворачиваю лицом к себе, затем прижимаю к груди, стараясь не надавить на рану, и обнимаю ее. Я запечатлеваю поцелуй у нее на лбу, когда она запрокидывает голову, и шепчу.

— Тебе не нужно все исправлять, Тина. И конечно же, не нужно трахаться со мной и беременеть.

Я не могу поверить в то, что говорю, ведь я так давно отчаянно хотел иметь детей. Передо мной милое, юное создание, которое я люблю больше всего на свете, даже если я не всегда это показывал, и которое охотно предоставляет свою плодородную киску.

И что мне делать?

Вытащить свой член и сказать ей нет.

Рука Тины проскальзывает между нами, и она сжимает мой член, покрытый ее спермой и остатками девственной крови. Она грубо двигает его вверх-вниз, заставляя мои пальцы ног сжиматься в ботинках.

— Я случайно подслушала, понимаешь? Ссору с мамой из-за того, что у нее есть дети. Я знаю, она говорила тебе, что ты можешь начать пробовать, как только вы поженитесь, но после меня она больше никого не хотела.

Я отстраняюсь, но не настолько, чтобы высвободиться из ее теплого, скользкого кулака.

— Она тебе это сказала?

Печаль, а также легкое раскаяние мелькают в ее глазах. — Она сказала, что из-за меня чуть не лишилась рассудка, и что она не собиралась допустить, чтобы это повторилось. Мне кажется, тогда она действительно любила тебя. Но боялась, что ты бросишь ее, поэтому солгала, что хочет еще детей.