Просто не забывай дышать

На картонных карточках? (Дилан)

— Это он, — говорю я таксисту. Счетчик показывает сорок пять долларов. Черт. Я протягиваю водителю деньги, открываю дверь и вылезаю. У меня только небольшой рюкзак. Оставив Нью-Йорк, я думал, что одной-двух смен одежды будет достаточно. Возможно, это самая короткая поездка, в конце концов. И даже если это не так, я всегда могу достать одежду. Ждать целый час багаж, когда вместо этого я мог бы быть уже здесь? Это нечто совсем другое.

Я смотрю на дом передо мной. Господи, как он напугал меня, когда я навещал ее два года назад. Я из рабочего класса, рос в паршивой квартире с пьяными родителями. Как я смею гоняться за богатой дочерью посла с пятиэтажным домом в центре самого дорогого города Америки? Я безумен.

Не достаточно безумен. Я позволил ее жизни, ее отцу, моему прошлому — всему этому запугать меня.

Я делаю глубокий вдох, затем иду вперед и решительно звоню в дверь.

Господи, я надеялся, что Шерман справился и задержал тут Алекс. Будет не очень хорошо для меня, если ее отец скажет, что она в кино или еще где-то.

Я слышу шаги, затем дверь внезапно открывается, и я сталкиваюсь с двумя шестнадцатилетними девицами с открытыми ртами.

— Привет, — неловко говорю я. — Вы должно быть Сара и Джессика… не знаю, помните ли вы меня, я Дилан.

Темненькая, в платье, которое заставило бы монахиню покраснеть, прикладывает в шоке руки к лицу. Другая, в белом платье, говорит:

— Я помню тебя. И да, я Джессика.

Ее близняшка, Сара, поворачивается и кричит в сторону лестницы.

— Алекс! Тебе нужно подойти сюда.

Я усмехаюсь.

— Потрясающе. Гм… я не знаю, увижу ли вас снова, потому что не знаю, пошлет ли меня Алекс к черту. Если да, что ж, был рад с вами повидаться,

Джессика наклоняется и шепчет:

— Ты здесь, чтобы попытаться вернуть ее?

Я киваю, и она все еще тихо говорит:

— Она до сих пор любит тебя.

Я закрываю глаза и говорю.

— Спасибо.

Затем я вижу ее, медленно спускающуюся по лестнице. Я чувствую, как сдавливает горло. Она одета в белое платье без рукавов, с вышитыми на нем розами. На ее шее висит кулон в форме сердца, который я подарил ей два года назад. Возможно, это обнадеживающий знак. Ее рот приоткрыт, когда она подходит к двери. Я замечаю, что она осторожна, она боится меня. Боится того, что я снова причиню ей боль.

Я делаю глубокий вдох, упиваясь ею, затем говорю:

— Я, эм… я надеялся, что мы сможем поговорить, так что я надумал зайти.

Правый уголок ее рта изгибается в улыбке.

— Ты надумал зайти? За четыре тысячи миль отсюда?

— В моей голове расстояние не было показателем.

Она смотрит на меня, затем шепчет:

— Я не могу сделать это, если ты снова собираешься причинить мне боль, Дилан.

О, Боже. Я сглатываю, затем говорю.

— Можешь просто… выслушать меня? Пожалуйста? Если я не прав, и ты скажешь мне уйти, то я уйду, и ты больше никогда ничего от меня не услышишь, если не захочешь. Но я прошу тебя, Алекс. Дай мне шанс. Просто выслушай меня.

— Хорошо, — говорит она тихим голосом. Она смотрит на близняшек и говорит: — Можете сказать маме с папой продолжать ужин без меня? И не спускаться сюда ни при каких обстоятельствах?

Близнецы одновременно кивают, и Алекс выходит ко мне на улицу, закрывая за собой дверь. Она садится на крыльцо, тщательно подтыкает под себя платье.

— Садись, — говорит она, указывая на место рядом с собой. Я киваю. Мое сердце колотиться от волнения. Я не могу вспомнить последний раз, когда чувствовал что-то подобное кроме ночи, когда целую вечность назад я впервые пригласил ее на свидание. Господи, я в ужасе. Что если она скажет «нет»? Что если она скажет мне катиться к черту, убраться из ее жизни? Или еще хуже, если она скажет «да», и затем все кончится тем, что мы будем ненавидеть друг друга?

Черт возьми, думаю я. Прекрати это. Просто сделай это. Пойди на это. Хоть раз в жизни, выплесни всё из себя и скажи, что думаешь.

— Хорошо, — говорю я. — Слушай, я много думал, много писал. О том, что ты сказала. Обо мне, и том, кто я. О тебе. О нас.

Она кивает, слушая.

— Я не очень хорош в этом, Алекс. Но… это то, что я должен сделать, ладно. Я должен кое-что сказать, и я прошу тебя выслушать меня, не прерывая.

— Не прерывая?

Я киваю.

— Я не хочу потерять ход мысли, ясно? Пожалуйста. Когда я закончу, ты сможешь задать вопросы или скажешь мне отвалить, или еще что-нибудь, ладно?

Она награждают меня язвительной улыбкой и говорит:

— Ладно. Ты устанавливаешь правила. Без прерываний.

— Спасибо, — говорю я.

Я делаю глубокий вдох, затем лезу в карман пиджака, заполненный карточками. Я вынимаю их оттуда.

— Подожди, — говорит она, улыбаясь, ее глаза блестят. — Ты написал это? На картонных карточках?

— Я не хотел ничего забыть, — говорю я. — Я говорил тебе, что недостаточно хорош в этом. Поэтому я сделал несколько пометок, чтобы собраться, ладно?

— Ничего себе, — говорит она. На ее лице полуулыбка.

— Ты перебиваешь.

— Ты еще не начал.

Я закатываю глаза к темному небу и бормочу.

— О, парень. Все хорошо, — я смотрю на первую карточку. На ней сказано: «Яффа».

— Помнишь ночь, когда мы были в Яффа? В Старом Городе?

Она кивает.

— Хорошо, — говорю я. — Той ночью я понял, что действительно хотел познакомиться с тобой. Я видел тебя до этого в Хантер-Колледже, до того как мы полетели в Тель-Авив. Но ты была далека от моего круга, я даже не знал с чего начать. А полет был удивительно хорошим, в том смысле, что мы флиртовали. И это было потрясающе. Ты мне очень нравилась. Но когда мы шли обратно в «Youth Hostel», я увидел очень старый дом. Он выглядел так, словно простоял тысячу лет.

— Заброшенный, — говорит она. — Я помню.

— Да. Дело в том, что я хотел его исследовать. И ты пошла со мной. Остальные беспокоились. Мы могли нарушить закон. Честно сказать, я не помню, чем они были обеспокоены. Но тогда я понял, насколько ты храбрая. И… я восхищаюсь мужеством. Думаю, это была ночь, когда я начал влюбляться в тебя.

Она делает глубокий вдох, и я могу сказать, что она также погружена в воспоминания как и я. Она взяла меня за руку, и мы шли по старому дому. Просто мгновение, но это мгновение до сих пор выжжено в моей памяти.

— Видишь ли, мужество можно показать разными способами. На поле боя у меня был небольшой опыт в этом. Или это может быть что-то, что ты делаешь каждый день. Даже после того, что Рэнди сделал с тобой, ты продолжаешь учиться, продолжаешь жить. Хотя я знаю, что это чертовски больно. Алекс, ты должна знать, что я восхищаюсь тобой. В ту ночь, когда мы улетели из Израиля, ты хотела, чтобы я рассказал тебе, что чувствую. Тогда я не знал, как это сделать. У меня не было мужества рассказать это раньше. Но я расскажу тебе сейчас. Хорошо?

Она скрещивать руки на груди и смотрит на меня, ее глаза широко раскрыты, возбужденные. Она кивает и прикусывает свою нижнюю губу.

Я откладываю карточку рядом с собой. На следующей сказано: «Эйн-Геди»[25].

Я смотрю на нее. Слышала ли она меня? Я так думаю, но это не значит, что я завоевал ее.

— В любом случае… Я знаю, что не должен говорить это как часть того, что я хотел сказать, потому что это будет сексизм и объективно и все это дерьмо. Но я пытаюсь сказать тебе, что чувствую. Так что вот в чем дело… Алекс, ты такая красивая, иногда просто глядя в твои глаза, мое сердце останавливается. Даже если я после сегодняшнего не увижу тебя… даже если я доживу до девяноста девяти лет, и эта жизнь будет без тебя… я никогда, никогда не забуду наш первый поцелуй.

Она покраснела до насыщенного красного цвета, и я прошептал:

— Ты заставляешь меня чувствовать себя живым, Алекс. Мы подходим друг другу так, как я не предполагал. Знаю, я не самый красноречивый парень, поэтому для меня трудно высказаться, и есть ли вообще смысл. За последние несколько лет я был всего с несколькими девушками. Но ты… что-то совсем другое. Держать тебя в своих руках… прикасаться к тебе… это словно подключить меня к электрической розетке. Мне трудно быть рядом с тобой, и не прикасаться к тебе, ты опьяняющая. Иногда я в отчаянии просто протягиваю руку и касаюсь одного твоего волоса на голове.

Я делаю глубокий вдох, глядя ей в глаза.

— Если ты пошлешь меня сегодня, — шепчу я. — Если ты скажешь мне катиться к черту из твоей жизни и никогда не возвращаться… Я приму это. Но единственным сожалением моей жизни будет то, что мы никогда не занимались любовью. То, что мы потеряли наше совместное будущее.

Она начинает дрожать и открывает рот, чтобы заговорить, и я прикладываю палец к своим губам.

— Ты обещала, — говорю я спокойно. — Не прерывать. Позволь мне произнести это, прежде чем пошлешь меня. Я прошу тебя.

Слеза скатывается по ее щеке. Я не знаю, грустит она или злится, или счастлива, или что-то другое. Так что я быстро перехожу к следующей карточке, отчаянно надеясь, что она даст мне продолжить, пока я полностью не закончу. Когда я откладываю карточку со словами «Эйн-Геди», она берет ее и держит в своих руках.

На следующей карточке: «Правила». Когда я открываю рот, чтобы заговорить, она выхватывает ее из моих рук.

Я моргаю, удивленный, когда она читает карточку, и ее глаза увлажняются. Что она думает, когда смотрит на эту карточку? Ее глупые правила, ее совершенные правила, которые позволяли нам терпеть друг друга достаточно долго, чтобы влюбляться снова и снова в друг друга.

— Алекс, мне нравится то, что ты… такая чертовски креативная. Ты умная. Даже после того, как я разбил тебе сердце, ты нашла способ для нас быть вместе. Это могло быть немного ошибочным, немного безумным, но это сработало. Я люблю игры, в которые мы играем. Я люблю, когда мы задаем по очереди друг другу вопросы, и я надеюсь, мы никогда не перестанем это делать. Когда мне будет девяносто лет, я хочу, чтобы ты сказала, что моя очередь задать вопрос, и если это чудо случится, тогда мой вопрос будет: «Ты все еще меня любишь?» И я надеюсь, что ответом все еще будет «да».

Теперь она позволяет слезам стекать по ее лицу.

На другой карточке написано одно слово: «Папа».

Она берет у меня и эту карточку, как только я ее прочитываю. Я делаю глубокий вдох, закрываю глаза, и говорю: — Мой отец винил меня во всех безумных вещах. Даже в том, что он впервые ударил маму. Я говорил тебе об этом. И думаю, что я сам себя в этом винил. Я думал… если бы я мог быть лучше, тогда возможно они столько не пили бы. Если бы я не напортачил в школе, возможно они не переживали так сильно, и не пили много, и затем, возможно, они вспомнили бы, что родители должны заботиться о покупке продуктов.

Я делаю глубокий вдох и говорю:

— Так что… когда мы встретились, полагаю, часть меня все еще винила себя за вещи, в которых я был не виноват. И это заставило меня… так осторожничать. Так бояться. В итоге я сдерживался. Я никогда не позволял тебе узнать, что чувствую, потому что это часть того, как я контролирую ситуации, часть того, как я могу обезопасить себя.

Господи, думаю я, сделав глубокий вдох. Это тяжело. Я смотрю в ее глаза, и мои глаза тоже наполняются слезами.

— Алекс, мне не нужно оберегать себя от тебя. Я не хочу оберегать себя от тебя. Ты слишком много значишь для меня. Я бы предпочел провести жизнь, наполненную душевной болью из-за тебя, разбивающей мне сердце, чем представить свою жизнь без тебя. Потому что жизнь без тебя — это вовсе не жизнь.

Она съеживается, обхватив себя за плечи, выглядя так, словно в любой момент собирается расплакаться. Я смотрю на следующую карточку и на ней написано: «Бег». Она протягивает руку и берет ее у меня.

Я шепчу:

— Алекс, ты заставляешь меня хотеть работать над собой. Ты права… дело в том, что я никогда не верил, что достаточно хорош для тебя. Но ты верила в меня. Никто никогда прежде этого не делал. И быть рядом с тобой… значит хотеть над собой работать, чтобы быть лучше. Ты заставляешь меня хотеть стать человеком лучшим, чем я есть. Хотеть работать над тем, чтобы заслужить твое присутствие в моей жизни. Ты не просто подходишь мне. Ты делаешь меня лучше. Когда я с тобой, каждую отдельную минуту я хочу работать над тем, чтобы стать тем, на кого ты посмотришь, тем, кем ты будешь восхищаться, кого ты сможешь любить. Я хочу сделать для тебя то же самое. Я хочу защищать тебя, чтобы ты чувствовала себя в безопасности. Я хочу поддерживать тебя, будь то выбор юридической школы, к которой тебя подталкивают родители, или если ты решишь что-то совсем другое. Если ты решишь поставить торговую палатку на дороге и будешь работать в ней, я хотел бы быть рядом с тобой, поддерживать тебя, что бы ты ни выбрала. Я хочу защищать тебя, но не просто защищать. Я хочу помочь тебе научиться защищать себя. Я видел гордость и радость в твоих глазах, когда ты повалила меня на землю во время нашей тренировки на днях, и, возможно, это был один из самых счастливых моментов в моей жизни.

Она делает глубокий вдох, словно собирается еще что-то сказать, но я прерываю ее: — Подожди… еще одно, — мой голос снижается до шепота.

— Просто еще одно, хорошо? Я сойду с ума, потому что это пугает меня до чертиков.

Она кивает, и я достаю последнюю карточку. На ней написано: «Кольцо».

Я сглатываю, в горле чертовски сухо. Она протягивает руку и кладет ее на карточку, колеблясь, затем берет ее у меня. Когда она видит слово на ней, ее начинает неконтролируемо трясти.

Я не могу говорить громче шепота.

— Ночью, когда мы были в Тель-Авиве, ты правильно сделала, что накричала на меня, потому что я не мог сказать тебе, что чувствую. Я слишком боялся. А потом я приехал сюда, в Сан-Франциско, и думал, что был готов, но это оказалось не так. Мы замечательно провели время, но все было так напряженно, и, в конце концов, я уехал и ничего не сказал. А потом я был в армии, а ты в старшей школе, затем в Колумбийском университете, и время никогда не казалось подходящим. А затем… ну… мы оба знаем, что произошло.

Я делаю глубокий вдох, затем говорю:

— Так что, я собираюсь сказать тебе то, что собирался сказать той ночью в Тель-Авиве, что я хотел сказать тебе здесь, в Сан-Франциско. Что я хотел сказать тебе каждый день, но не мог.

Мое сердце колотиться от страха. Я задаюсь вопросом: откуда она получила такую власть, делать подобное со мной, заставлять меня бояться, что она разобьет мне сердце. Заставлять меня так чертовски бояться, что я потеряю ее?

Я предпочел бы рискнуть и потерять ее навсегда, чем не сказать этого.

— Алекс, в ту ночь в Тель-Авиве я хотел сказать: давай выберем один колледж. Не смотря на проблемы в наших жизнях, на расстояние и все остальное, давай сделаем выбор. Выбор быть вместе. Я могу представить жизнь без тебя, но она кажется такой несовершенной, невероятно скучной и несчастной.

Я делаю глубокий вдох, затем шепчу:

— Алекс, я не хочу встречаться с тобой. Я не хочу, чтобы ты была моей девушкой. Я не хочу, чтобы мы были вместе всего чуть-чуть. Я хочу тебя навсегда. Я хочу, чтобы мы посмотрели друг на друга и сказали, что любим друг друга, и решим быть вместе навсегда. Алекс… Я хочу провести всю жизнь вместе. Если мы решим, что хотим детей, я хочу, чтобы это было наше с тобой решение.

Мои руки дрожат, когда я лезу в карман пиджака. В этот раз я не достаю карточку. Я достаю коробочку для драгоценностей. Она ахает, и слезы свободно бегут по ее лицу. Ее руки прикрывают рот, когда я снова говорю.

— Алекс… ты та, кто делает мою жизнь достойной жизни. Станешь… станешь ли ты моей женой? Позволишь мне прожить жизнь для тебя? Пожалуйста?

Она смотрит на меня, широко раскрыв глаза. Думаю, она в шоке. Я почти ожидал, что она сбежит. Меня трясло от напряжения и страха.

Вместо этого, она берет у меня коробочку и медленно, очень медленно открывает ее. Затем она смотрит на меня, прямо мне в глаза и шепчет:

— Ты сумасшедший, Дилан. О, мой Бог, ты сделал предложение с картонными карточками? Никто в мире бы так не сделал. Да. Да, да! Если ты спросишь меня миллион раз, я всегда буду отвечать «да».

Мы оба быстро движемся, и я тяну ее в свои объятия, гляжу ей в глаза. Я делаю глубокий вдох, а затем медленно, осторожно наклоняюсь и целую ее. Ее губы на вкус соленые, соль от слез. Затем наш поцелуй превращается в страстный, голодный, я тяну ее к себе, пока ее руки оборачиваются вокруг моей шеи. В этот момент я бы сделал все что угодно, чтобы остаться здесь навсегда.

Просить их не кусаться (Алекс)

Когда губы Дилана касаются моих, это похоже на только что взошедшее солнце. Все мое тело отвечает на его, растворяясь в нем. Если бы мы не сидели на крыльце дома моих родителей, я бы разорвала его рубашку прямо на месте. Мы целуемся, кажется, в течение тысячи лет, когда его губы прижимаются к моим, и я открываю рот, только чуть-чуть, затем втягиваю воздух, когда его язык нежно, игриво касается моего.

Затем открывается входная дверь.

Дилан и я прерываем поцелуй, но я не позволю ему уйти, не важно, кто это был.

Джессика слегка приоткрывает дверь и краснеет до корней волос. Я смотрю на нее с огромной улыбкой на лице, и она улыбается в ответ.

— Эм, простите, что прерываю, но мама с папой интересуются: планируешь ли ты возвращаться.

— Мы будем через минуту, — говорю я. — Дай нам еще минуту.

— Хорошо, — говорит она. — Увидимся.

Она закрывает дверь.

— Как много она знает? — спрашивает Дилан.

— Все, — говорит она. — Джессика и Кэрри. Я боюсь, твой выбор времени… ну… давай просто скажем, мы выговорились за ужином. Мои родители знают про Рэнди.

Он кивает. — И… какая реакция?

— Мы работаем над этим. На самом деле… отец извинился. Вроде.

Его губы растягиваются в полуулыбке.

— Трудно представить. Твой отец… грозный.

— Ты готов?

— Да, — говорит он. Он делает глубокий вдох, затем говорит. — Алекс, рядом с тобой я готов на все.

— Тогда… пошли наверх.

Взявшись за руки, мы входим в дом родителей и поднимаемся по лестнице.

Моя семья все еще собрана за столом, еда почти съедена, и в ход пошло уже кофе.

В комнате стояла тишина, когда мы с Диланом зашли.

Я делаю глубокий вдох и говорю:

— Мам, пап… вы помните Дилана Пэриша.

Отец в этот момент делает то, что удивляет меня. Что-то несвойственное, во что бы я не поверила, если бы не увидела это.

Он встает, обходит вокруг стол, приближаясь к Дилану, и протягивает правую руку для рукопожатия.

— Дилан… рад видеть тебя. И… поскольку моя дочь объяснила мне всё решительным образом… я должен извиниться перед тобой. Спасибо, что защитил ее.

Я замечаю, что Дилан также шокирован как и я. Он пожимает руку отца и тихо говорит.

— Спасибо.

— Мы должны вам кое-что сказать, — говорю я тихо. Глаза Кэрри круглые как блюдца, и я вижу, что они направлены на мою левую руку. Где надето кольцо, которое Дилан подарил мне.

— Мистер Томпсон… миссис Томпсон, — говорит Дилан. — Я думаю, вы знаете, что мы с Алекс… мы очень сильно любим друг друга. Сегодня я здесь, потому что… ну… я попросил Алекс выйти за меня. И… она сказала «да». Я хочу попросить вашего благословения.

О. Мой. Бог. О чем он думал? Попросить у моих родителей благословения было безумием. Это как прыгнуть в яму со змеями и попросить их не кусаться.

Но опять-таки я поражена. Мой отец улыбается, но мама именно та, чья реакция действительно поражает. Слезы бегут по ее лицу, она встает и подходит к Дилану. Она кладет руки на его плечи и говорит:

— Конечно, ты получишь наше благословение. И… я надеюсь, что смогу быть первой, кто скажет: «добро пожаловать в нашу семью».

Боже. Я снова начну плакать. Господи, несите фонтан. Мои сестры начинают кричать, обступая нас, обнимая меня и Дилана. Мои сестры конечно должны были заметить кольцо, и я чувствую, как мою руку поднимают на свет, и не могу перестать улыбаться. Мои щеки начинают болеть, но на этот раз от настоящей улыбки, и я не возражаю.

Затем мой отец сдался и тоже обнял Дилана.

Кэрри прошептала мне на ухо:

— Ты дала мне надежду. Они приняли панк-рокера и бывшего солдата. Кто знает, кто будет следующим?

Я усмехаюсь и знаю, что все будет хорошо.