Глава 2

Я чувствую себя самозванцем (Дилан)

В последний раз, когда я видел Алекс… или, по крайней мере, её изображение по Skype, я взял свой компьютер и разбил его. Когда было достаточно темно, я вынес его из палатки и выпустил в него тридцать пуль. Излишне говорить, что это привлекло нежелательное внимание.

Сержант Колтон убедил командира части не подвергать меня суду. Однако меня отправили в казарму на тридцать дней. Мы были посреди глуши в Афганистане, у нас были дополнительные обязанности, которые не подвергались спору. Чаще всего мы наполняли мешки песком.

В любом случае, это не имеет особого значения, потому что на следующий день я был на пассажирском сиденье нашего Хаммера, пока мы ехали к бомбе, и мне после этого не нужен был компьютер. Я был ранен довольно сильно, а мой лучший друг убит.

Дело в том, что Алекс всегда вызывала во мне… гм, сильные эмоции, с первых дней, как я положил на неё глаз.

Мы встретились почти три года назад, в мой последний день в средних классах, и ее в младших. Откровенно говоря, она изменила мою жизнь так, что я не мог этого не оценить.

Но для того, чтобы это понять, нужно узнать, как мы туда попали. Как и в каждой истории, необходимо вернуться в самое начало. Я находился в Колумбийском, потому подорвался на бомбе, а подорвался на бомбе, потому что был добровольным пехотинцем, когда меня призвали в армию. А это случилось, когда она впервые со мной порвала. Запомните это. Для того чтобы объяснить всё, нужно вернуться к средней школе.

Я был паршивым студентом, но не дураком. Когда мама выгнала меня из дома, я должен был работать за минимальную зарплату, и дело дошло до того, что я мог оплачивать свое собственное жилье. Кроме того, я тусовался с… можно просто сказать, они не были выдающимися людьми человечества.

Так что я бросил пить. Бросил наркотики. Я до сих пор курю сигареты, но они мне не так необходимы. И я вернулся в среднюю школу. Проблема была в том, что я отставал, причем сильно. Когда я снова зарегистрировался в школе, я пошёл к директору и объяснил свою ситуацию.

Первый вопрос, который он мне задал:

— Где твои родители?

Я вздохнул.

— Я типа бездомный на данный момент, — ответил я. — Но это не постоянно. Послушайте… я не хочу вовлекать их в своё возвращение в школу. Думаю, мне нужно доказать маме, что я могу сделать это сам. Возможно, мне нужно доказать это и себе.

И он понял это. Поддерживал меня всё время и, к моему большому удивлению (и моей матери), я догнал остальных.

В конце года он позвал меня в свой офис.

— Слушай, — сказал он. — Я хочу рассказать тебе о программе, которая у нас есть. Каждый год город отправляет полдюжины учеников как часть национальной программы, чтобы они посетили несколько стран. Некоторый вид программы обмена. Ты выбран.

Я был в шоке. Я?

— Разве это не для умных учеников, которые не попадают в неприятности? — спросил я.

— Ты один из умнейших учеников, Дилан.

Я отметил, что он не раскрыл до конца намерения.

— Послушай, Дилан, все, что я хочу сказать это… что это чертова возможность получить образование. Я думаю, тебе следует ею воспользоваться.

— Хорошо, — сказал я, не достаточно убежденный. — Что мне делать?

— Напиши эссе. Вот форменный бланк. В эссе ты должен написать, почему нужно выбрать именно тебя.

Я взял бланк домой и прочитал несколько раз. Если честно, я был в ужасе. Серьёзно. Я из семьи рабочих, с пьяницей отцом, и такой же матерью, и, по правде говоря, я был испорченным. Я не мог конкурировать с учениками, у которых средний балл 4,0. Но я написал эссе.

О взрослении с пьяницами и самостоятельной жизни.

Написал о своем возвращении в школу, и как догнал свой класс.

Написал о важности образования с точки зрения человека, который не хочет работать на глупых неквалифицированных работах с минимальной зарплатой, на которую можно обеспечить себя только едой.

И знаете что? Каким-то образом меня приняли в программу. Я знал, что был выбран из полдюжины детей Атланты, которые едут в Израиль на два месяца.

И так я встретил Алекс.

Я увидел её впервые перед тем, как мы уехали в Израиль. Думаю, нас было около сорока человек в большой комнате в Хантер-колледже на Стейнет-Айленд. Она выделялась среди всех и с первого взгляда отпечаталась в моей голове. Длинные волосы каштанового цвета в прямом проборе, скользящие по спине. Зеленые глаза, поймавшие меня с другого конца комнаты. Слегка смуглая кожа, полные губы. Я не преувеличиваю, когда говорю, что она была самой красивой девушкой, которую я когда-либо видел. Она была из моей команды, но я даже не потрудился подойти к ней. Все из моей команды были старательными учениками, трудолюбивыми, которые надрывали задницу, чтобы принять участие в этой программе. Честно говоря, я чувствовал себя самозванцем.

Но это не мешало мне действовать. Когда мы сели в самолет в Тель-Авив на следующее утро, по счастливой случайности, изменившей мою жизнь, я сидел рядом с красивой зеленоглазой девушкой, которую видел накануне вечером.

— Привет, — сказал я. — Я Дилан.

— Алекс, — ответила она.

Алекс. Я мысленно повторил имя. Мне оно понравилось.

— Откуда ты, Алекс?

— Сан-Франциско, — сказала она.

— Серьезно? Ничего себе. Я из Атланты, штат Джорджия. Никогда не был на западе.

Она улыбнулась, и я сделал все, что было в моих силах, чтобы остаться незаинтересованным. Что было трудно, потому что её глаза были просто упоительными. Как напиться, только хорошо, без похмелья.

— Это моя первая поездка на восток на самом деле, — сказала она.

— Расскажи мне о себе, Алекс.

Она откинулась назад.

— Что тебя конкретно интересует?

— Позволь начать сначала. Я Дилан, и у меня ужасные навыки общения. Я хотел познакомиться с тобой, задавая дурацкие вопросы. Ну как?

Она засмеялась, и я почти умер.

— Скажу так, — сказала она. — Я задам вопрос. Затем задашь один ты. Затем снова я один. Понял? Они должны быть конкретными. И ты не можешь лгать.

Я старался выглядеть оскорбленным:

— Разве я похож на человека, способного солгать?

— Глупый, твои вопросы должны быть обо мне.

На этот раз я рассмеялся.

— Хорошо. Гм… ты из Сан-Франциско… ты когда-нибудь каталась на этих уличных машинах?

— Никогда, — сказала она. — Они для туристов.

— А, — сказал я. — Понимаю. Твоя очередь.

— Хорошо… хм-м-м… какой твой любимый предмет в школе?

Мне потребовалась секунда на обдумывание.

— Ну… наверно, драматургия, но я не затрагиваю другие факультативные занятия, — я должен был ответить «Английский». — Я люблю писать.

— Правда? А что ты пишешь?

— Это два вопроса. Моя очередь.

— Ох, — она усмехнулась. — Справедливо. Твоя очередь.

Я пытался придумать хороший вопрос, но это было тяжело. С одной стороны, она продолжала смотреть на меня. О, эти глаза! Плюс ко всему, я продолжал чувствовать запах клубники. Почему, чёрт возьми, она пахнет клубникой? Это её волосы? Как бы там ни было, это было мучительно. Эта девушка пугала меня до чертиков.

— Какое твое любимое воспоминание?

Она откинулась назад и задумалась, затем красивая огромная улыбка появилась на ее лице.

— Легко, — сказала она. — Когда мне было десять лет, мы жили в Москве. И мой отец взял меня на мой первый официальный прием. Это было… гламурно. Все мужчины и женщины были в бальных платьях и смокингах, а мама купила мне новое собственное платье. Когда начались танцы, мой отец взял меня и танцевал со мной.

— Москва? Святое дерьмо! Что ты там делала?

— Мой отец был на дипломатической службе. И нечестно, это уже два вопроса.

Ее отец был на дипломатической службе, сказала она небрежно. Святое дерьмо. Не моя лига.

— Прости. Ладно, с тебя два вопроса.

— Хорошо… Что пугает тебя больше всего на свете?

Я почти сказал «ты».

Я сделал глубокий вдох, а потом честно сказал:

— Закончить как мой отец. Он был пьяницей.

Ее лицо выражало печаль? Или жалость? Мне не нужна жалость. Она сменила тему.

— Самое лучшее, что ты когда-либо делал? — спросила она.

— Самое лучшее? Хм… — мне нужно было время подумать. Я медленно размышлял над этим, а потом сказал: — Некоторое время я был бездомным. Бросил школу. Иногда я не знал, где буду спать. Однажды я ехал на Марте… это наше метро… вперёд и назад, пытаясь поспать в поездке, прежде чем они закрываются на ночь. Метро закрыли в два часа ночи, я застрял в центре и столкнулся с одной семьей. Они были такими же бездомными, как и я. Родители, двое детей. Отец потерял работу. А я работал, и у меня было немного денег. Я ходил к ним в Вэффи Хауз на ужин и отдавал свои деньги. Не так много, может, долларов двадцать. Они были так благодарны.

Я зажмурился. Те дети были подавлены. Подавлены потребностями, любовью их родителей, просто подавлены.

Алекс смотрит на меня так, будто я с Марса.

— Ты был бездомным? — спрашивает она очень тихо.

— Нет, это два вопроса. Моя очередь.

Я думаю, затем выпаливаю:

— Почему от тебя пахнет клубникой?

Она краснеет. О. Мой. Бог. Зачем я спросил?

Затем она говорит с застенчивой улыбкой на лице:

— Это мой шампунь. Я люблю клубнику. У меня блеск для губ тоже клубничный.

Теперь моя очередь волноваться. Мысли о ней и ее блеске для губ. Ее губы идеально изогнуты, нижняя губа слегка полнее. И, честно говоря, каждый раз, когда я смотрел на ее тело, мне хотелось к ней прикоснуться. Где-нибудь. Везде.

— Теперь я, — сказала она, обращаясь ко мне. У нее был озорной взгляд на лице. — У тебя есть девушка?

Колокольчики в виде сигнализации в моей голове.

— Гм… не совсем. Я видел девушку, но не думаю, что это серьезно.

Она улыбнулась.

Я улыбнулся.

— Что насчет тебя? — спросил я. — Есть парень?

— Как бы я встречаюсь с парнем, Майком. Я не знаю, серьезно ли это или нет.

Я сглотнул. У неё дома был Майк. У меня была Хейли. И эта поездка в любом случае продлится два месяца. Мой мозг говорит: «Держись подальше, Дилан!» Но давайте на чистоту. Я никогда не был умён.

Слёзы: Не. Позволяй. Этому. Случиться (Алекс)

Хорошо, слушайте, я не эмоциональная. Не королева драмы. Но Дилан большую часть времени был частью моей жизни. И сидеть с ним рядом в офисе доктора Форрестера было подобно пыткам.

Когда разобрались с назначением, мы встали, и стало неловко. Форрестер пожал нам руки. Я развернулась и ушла, не сказав ни слова, в то время как Дилан всё ещё пытался выяснить, как выбраться из своего кресла и взять себя в руки.

Я пошла прямо в службу финансовой поддержки.

Офис, конечно, был переполнен. Было начало года и люди хотели разобраться со своими финансами. Если у тебя есть проблема такого рода, ты должен прийти сюда и найти выход. Поэтому, когда я сказала, что хочу увидеть Сандру Барнхард, меня попросили занять очередь. И я ждала. И ждала. И ждала.

Наконец, она впустила меня в свой кабинет. Первое впечатление: она была измотана. Волосы свисали, бумаги были сложены на столе высокими стопками. Когда я вошла внутрь, она запивала таблетку тайленола[6].

Плохой знак.

— Привет, что я могу для тебя сделать?

— Привет, я Алекс Томпсон. Мы говорили по телефону день назад. Меня назначили на исследования?

— Алекс, Алекс… Да, я помню.

Я ёрзаю на сидении.

— Эм… мне интересно, можно ли назначить меня ещё куда-нибудь? Куда угодно.

Она хмурится.

— Это может быть проблематично. Как правило, такое распределяется уже в начале лета. Если честно, Вам повезло, что вы получили хоть что-то. Контракт с мистером Форрестером не был подтвержден до прошлой недели, и поэтому у нас в последнюю минуту оказалось свободное место. В чём проблема?

О Боже. У меня действительно не было доводов. По крайней мере, не те, которые я могла объяснить. Меня назначили вместе с бывшим парнем. Да, это определенно нехорошо. Я пытаюсь придумать что-то и говорю:

— Я не уверена, что это подходящий вариант.

Она вздыхает.

— Я могу точно тебе сказать, что нет никаких других вариантов. Ты пятая ученица, которая просит её переназначить в другое место. Можно было бы поменяться с кем-то, повесить объявление на доску снаружи. Но я не могу тебе ничего обещать. Хотя ты можешь проверить это через две недели. Часто ученики отказываются в первые две недели. Что-то можно придумать.

Я киваю. Разочарованно. Это будет трудный год. Я не хотела застрять в паре с Диланом на целый год, на целый год! Это превратит замечательный колледж в мучение.

— Прости, что не смогла помочь, — говорит она.

Хорошо, я поняла намёк. Я была свободна. Благодарю её и выхожу из офиса. Я смогу выдержать несколько недель, а потом вернусь в офис и устроюсь мыть посуду или что-то такое же интересное.

Вернувшись на улицу, я направляюсь к общежитию.

Не собираюсь плакать. Я отказываюсь от этого.

Не. Позволяй. Этому. Случиться.

Я была так очарована и заинтригована Диланом. Я никогда не встречала никого, похожего на него. Моя жизнь была сосредоточена вокруг ученых. Я работала и работала чертовски усердно. Но также у меня была поддержка родителей и педагога по фортепиано, моих сестёр.

Мы жили в одном квартале от парка «Золотые Ворота»[7] в замечательном старом доме с тех пор, как отец вернулся с дипломатической службы.

Дилан был другим. Господи, он был бездомным. Он не говорил о трудных моментах своей жизни. По крайней мере, когда мы впервые встретились. Мы были из разных миров. Но он был сильным. Он должен был быть таким, чтобы справиться с алкоголем и наркотиками, вернуться в школу по своему желанию и попасть в класс.

Я быстро влюбилась.

Мы провели двенадцать часов до нашего рейса в Тель-Авив разговаривая, в то время как большинство остальных учеников спало. Я помню глупую игру в вопросы, в которую мы играли до тех пор, пока не добрались до некоторых неудобных (например, у тебя есть девушка?). Мы сменили тему и начали обсуждать любимые книги. «Гарри Поттер». «Голодные игры». Мы оба ненавидели «Сумерки», но любили Китнисс Эвердин.

— Я люблю сильных героинь, — сказал он мне с усмешкой. Бог мой. Как кто-то столь милый, может быть таким идеальным?

Но он также был противоречив. Он страстно любил Хемингуэя, и мог забыться в разговоре о своей любимой книге «И восходит солнце»[8]. Он был озадачен моим влечением к Милану Кандера[9].

Обмен учениками произошел в Тель-Авиве в первые две ночи в общежитии. Мы посетили кучу информационных сессий, а затем отправились на большой официальный обед. Дилан выглядел смущенным на ужине. Я не думаю, что он часто бывал на таких мероприятиях. Потом нас отпустили в Старый город, Яффо[10], который мы видели во время обхода в этот же день.

Мы сидели на пирсе, глядя на Средиземное море. Он курил, мы разговаривали. Я рассказала ему о моих сестрах (обо всех пяти), а он говорил о своих друзьях.

— Мы отчасти держимся друг за друга, — сказал он. — Группа драматичных вундеркиндов. Все дети, которые были изгоями в старшей школе. Но, ты знаешь, как это происходит? Неправильный человек спит с другим неправильным человеком и происходит драма.

Я засмеялась. Я ни с кем не спала, но знала всё о школьных драмах.

Я продолжала украдкой поглядывать на него, и я знала, что он делал то же самое. Его голубые глаза были невероятными, и у него были восхитительно длинные волосы, растущие свободными завитками. В какой-то момент я обнаружила, что борюсь с желанием запустить в них пальцы, что было бы не очень здорово и безопасно. Я сохраняла между нами сантиметр пространства, и если бы мы соприкоснулись, я бы набросилась на него. О Боже, это было невероятно.

Интересно, почему было так больно, когда мы расстались? Может потому, что мы влюбились так сильно и так быстро? Я абсолютно потерялась в нём.

Одно я знала наверняка. Я не позволю, чтобы это снова случилось.

Когда я возвращаюсь в комнату, там Келли. Она лежит на кровати, уткнувшись в потолок.

Я не уверена, что я когда-либо видела Келли неподвижной, кроме, возможно, сна.

— Келли, ты в порядке? — спрашиваю я.

Она плачет.

— Что случилось? — я кидаю сумку и бросаюсь к ней.

— Джош, — сказала она и разразилась новым приступом плача.

— О, дорогая, — говорю я, опускаясь на кровать рядом с ней.

— Ему нужно пространство. Он хочет «волочиться за женщинами», что бы это, черт возьми, не значило.

— Сукин сын, — говорю я. — Что за мудак.

Она снова разразилась слезами. Было ли со мной также прошлой осенью? Не удивительно, что она стала такой нетерпеливой. Я обняла её, не говоря ни слова.

Через несколько минут она прекращает плакать, и говорит:

— Так, гм, как прошел твой день? — она хихикает, но это не хорошее хихиканье. Больше похоже на то, что она собирается закатить истерику.

— Хорошо, — осторожно говорю я. — Дилан Пэриш вернулся из армии и приехал в Колумбию. И мы будем вместе работать на исследованиях.

Она садится.

— О, Боже мой, что? Ты, наверное, издеваешься? — возможно, соседи в трех кварталах от нас услышали её визг.

Я несчастно качаю головой.

— Это было ужасно неловко. И враждебно.

— Что он сказал?

Я зажмуриваюсь, стараясь контролировать слезы.

— Он сказал, что надеялся, мы не столкнемся.

Она хватает меня за руку.

— О, мой Бог. Я не думала, что можно ненавидеть его ещё больше, но я ненавижу. Пойдём. Прямо сейчас. И напьёмся.

Я киваю, потому что прямо сейчас это кажется самой хорошей идеей.

Основные правила (Дилан)

— Я думаю, нам нужно установить некоторые основные правила, — говорит она.

Это третий день занятий и первый день работы с доктором Форрестером. У него была огромная куча информации, книг, файлов, документов. Неорганизованный беспорядок. Нашим первым заданием было всё это упорядочить. Мы разделили между собой работу очень легко: я создавал базу данных, она сортировала материал и отдавала мне.

К сожалению, работать вместе трудно из-за того, что большую часть времени мы провели либо, глядя друг на друга, либо игнорируя.

— О чем ты говоришь? — спрашиваю я.

— Послушай, нравится нам это или нет, но мы будем работать вместе.

Я киваю. Я пытался добиться перевода на другое назначение, но не было свободных вариантов.

— Пойдём, выпьем кофе. Поговорим. Выясним, как мы сделаем это, не перегрызая друг другу глотки.

Я чувствую комок в горле. Одно дело сидеть вместе с ней в офисе Форрестера, другое — пойти куда-то в другое место и разговаривать о чем-то кроме работы. Но она права. Если мы будем делать это каждый день, мы должны установить основные правила, или мы будем несчастными.

— Хорошо, — говорю я. — Когда?

— У меня классы до конца дня, как насчёт прямо сейчас?

Я киваю. — Хорошо

Я медленно встаю. Чувствую боль. За день до этого у меня был сеанс терапии в Бруклинской больнице. Ужасно забавно. Моим терапевтом был сорокапятилетний бывший морской пехотинец, и он был приверженцем мысли, что боль хороша. Проблема в том, что трудно навязать свою точку зрения тому, у кого нет ноги. Серьёзно, сколько сочувствия он собирался выложить?

В любом случае, мне никогда не нравились морские пехотинцы.

Я следую за ней в кафе за углом от офиса Форрестера. Это хорошее местечко на открытом воздухе. Я немного смущаюсь, пока мы идем. Она взяла темп жителя Нью-Йорка, я перешёл на темп черепахи, благодаря трости.

Она замедляется, подстраиваясь под мой шаг. Половину пути спустя, она, наконец, что-то говорит мне.

— Так что случилось с твоей ногой?

Я пожимаю плечами, и даю короткий ответ:

— Хаджи думали, что мне лучше без нее. Придорожные бомбы.

Она вздыхает. — Прости.

— Всё не так уж и плохо. Мне нужно ходить в больницу и жить. Это делает меня счастливым, — чего я не договорил: …в отличие от Рейнольдса и Томпсона, ни один из них не выжил.

В кафе она произносит:

— Займи место. Я принесу нам кофе. Ты пьешь то же самое?

Я киваю и благодарю её, усаживаясь в кресло.

Пока я жду Алекс, я достаю телефон и просматриваю почту. Чёрт. Большинство — мусор. Письмо от мамы. Я отвечу позже. Она, конечно, беспокоится обо мне. Некоторые вещи никогда не меняются. Долгое время я был на неё сердит за то, что я ушёл из школы. Но сейчас я благодарен за это. Это дало мне возможность перенести тяжелые времена. Дало возможность держать голову высоко и узнать мои приоритеты, которые были непостоянными, пока я был молод.

Когда Алекс возвращается к столу с двумя огромными кружками кофе, я убираю телефон.

— Спасибо, — говорю я. Делаю глоток. Он действительно хорош.

Она улыбнулась, встретившись со мной взглядом, и быстро отвернулась. Короткий контакт, который не наполнен ненавистью, но я смотрю вниз.

— Хорошо, — говорю я. — Основные правила.

— Да, — говорит она.

Мы молчим. Она ожидает от меня первого шага?

Я качаю головой, затем говорю.

— Хорошо, начинай. Это была твоя идея.

— Справедливо, — она смотрит на меня, затем говорит. — Хорошо. Первое правило. Мы никогда не говорим об Израиле.

Я закрываю глаза и киваю. Разговор об этом сильно ранит.

— Согласен, — бормочу я.

Она облегченно вздыхает, и это каким-то образом снова разбивает мне сердце.

Я говорю:

— Мы никогда не будем говорить о том, что случилось. Ни когда я приехал к тебе в Сан-Франциско. Ни год назад. Ни через год.

— Особенно о том, что случилось через год, — её глаза блестят, когда она смотрит на стол.

Мы снова молчим. Это забавно.

— Не знаю, смогу ли я, — говорю я.

— Почему нет? — спрашивает она.

— Потому что, ну, иногда это тяжело, Алекс. Немного. Много. Господи.

Она отводит взгляд и, черт меня возьми, если ее глаза не были красивыми. Ее ресницы в милю длиной.

— Думаю, если мы хотим пережить этот год, нам нужно оставить всё в прошлом, — говорит она.

— Да.

— Будто мы незнакомы.

Я пожимаю плечами.

— Хорошо, — что может случиться.

— Мы начнем все сначала. Мы только что встретились. Ты какой-то парень, пришедший из армии, а я девушка из Сан-Франциско, собирающаяся в местный колледж. У нас нет ничего общего. Ни связей. Ни того, кем мы были. Мы не друзья.

Не друзья. Как, чёрт возьми, мы можем быть друзьями после того, как всё разрушили?

Я киваю, чувствуя себя несчастным. Дерьмо, у меня не так много друзей. Я потерял связь с людьми из Атланты, когда не мог справиться с тем, кем я стал. А те, кто был в Афганистане… за исключением Шермана и Робертса, я ни с кем близко не сходился. Робертс мёртв, Шерман еще в афганской глуши.

— Так или иначе, я не знаю, кем мы были. Ничего из этого никогда не имело смысла.

Она пожимает плечами и скрещивает руки на груди, и я чувствую себя дерьмово за то, что сказал.

— Прости, — говорю я.

— Почему? — спрашивает она, глядя в сторону, на улицу. Её нижняя губа дрожит, и я хочу ударить себя по голове острым предметом.

— Это правда, не так ли? В нас никогда не было смысла.

— О, Боже. Давай не будем об этом. Пожалуйста.

— Хорошо, — её лицо дёргается, очевидно, она сдерживает слёзы.

— Послушай, — говорю я. — Это отстойно. Но всё будет в порядке, да? В любом случае, это всего лишь несколько часов в неделю. То, кем мы были… Это был другой мир. Мы были в другой стране, подвергая себя всевозможным удивительным вещам. Мы не были собой, реальными нами. Это была фантазия. Красивая фантазия, но всё же фантазия, верно?

Она кивает, быстро вытирая глаза кулаком и размазывая тушь.

— Как бы то ни было, я сожалею.

— Мы уже нарушили правила, — говорит она.

— Нет. Мы больше не будем говорить о прошлом, начиная с этого момента. Мы говорим о настоящем. Ты совершенно права. Ещё правила?

— Я не знаю.

Я хмурюсь, затем говорю:

— Хорошо. Что ты думаешь о докторе Форрестере?

Она качает головой.

— Он большая подделка.

Я поднимаю брови.

— Правда?

— Да. Только посмотри на него. Твидовый пиджак. Он один роман писал пятнадцать лет, выиграл национальную книжную премию, и с тех пор ничего.

Я улыбаюсь.

— Это чертовски… гм…

Вот дерьмо, не сейчас. Я не могу думать. Иногда такое случается. Я забываю слова, фразы. Я закрываю глаза, концентрируясь. Представляю себе пишущую машинку, руководствуясь интуицией, и произношу:

— Колонка автора.

Она хихикает. Расстроена, но смена темы помогает. Приятно видеть румянец на её щеках.

— Ты ещё пишешь? — спрашивает она.

Я киваю. — Конечно.

— О чём?

Я пожимаю плечами.

— На данный момент о войне. Это всё поток сознания, думаю. Не упорядоченный поток, во всяком случае. Просто пытаюсь излить свои мысли. Мой терапевт в Атланте говорит, что это поможет.

Она поворачивается и смотрит на меня, я думаю, действительно смотрит с тех пор, как мы столкнулись друг с другом три дня назад.

— Твой терапевт?

Я пожимаю плечами. — Вместе с ногой, у меня диагноз «Посттравматическое стрессовое расстройство». Технически. И черепно-мозговая травма. Но это просто ярлыки.

— Что ты имеешь в виду?

Я хмурюсь.

— Я просто… Я не совсем тот парень, которого ты знала, Алекс. Некоторые вещи здесь… Они не кажутся реальными. Как было до этого. Может быть, я стал адреналиновым наркоманом. Просто реальность недостаточно красочная.

Она вздыхает.

— Я чувствовала себя так долгое время после возвращения из Израиля.

— Ты снова нарушаешь свои правила.

— О, точно.

Она делает паузу и снова говорит:

— Но это так. Это было настолько быстро, интересно и красочно. Затем всё стало мирским и серым — просыпаться, идти в школу, делать домашнее задание и, казалось, это уже не имело значения.

— Да, — отвечаю я. — Во всяком случае, работа с доктором Форрестером будет интересной. Я был уверен, что моя работа в исследованиях будет заключаться в том, чтобы прибирать посуду и мыть её же.

— Да, это намного лучше, — отвечает она. — И подумай только, ты увидишь настоящего писателя в действии, — когда она говорит «писатель», то поднимает руки и изображает в воздухе кавычки.

— Хорошо, ты права. Давай посмотрим, выпустит ли он в этом году что-нибудь. По крайней мере, мы можем быть уверены насчёт исследований.

Она усмехается. — Мы должны сделать на это ставку.

Я поднял брови.

— Чувствую легкую конкуренцию.

— Я говорю, что он ничего не выпустит. Двадцать долларов.

— Справедливо. Какой предел? Пятьдесят страниц? Сотня? Две?

— Он должен хотя бы закончить первый проект.

— Идёт, — я тянусь для рукопожатия. Она берёт меня за руку и это ощущается очень естественно, слишком естественно. Встряхнув её руку, я быстро отдергиваю свою, словно обжегся. Касаться её слишком для меня.

Мы оба снова молчим. Неловко. Как. Ад.

— Мне нужно идти, — говорю я, как раз в тот момент, когда она говорит: — Ну, у меня есть дела.

Мы оба смотрим друг на друга и начинаем смеяться.

— Хорошо, — говорю я. — Неловко. Неужели мы в состоянии сделать это?

Она пожимает плечами и улыбается фальшивой улыбкой.

— Конечно, Дилан, это не может быть так трудно.

Я собираю сумки и достаю три доллара из бумажника.

— За кофе, — говорю я.

— Оставь. В следующий раз покупаешь ты.

Я медлю, прежде чем положить деньги обратно в бумажник. В следующий раз? Станет ли это хорошей идеей? Не думаю.

Загрузка...