Птица без крыльев

Глава 1

Для второго батальона Даремского пехотного полка этот год стал знаменательным. Прежде служба их не очень обременяла. Единственным исключением было участие в наведении порядка в Брэдфорде во время стачки. В 1911 году они получили кубок армии по хоккею, а в 1913-м впервые в истории полка выиграли первенство по футболу. Для рядовых жизнь текла спокойно и размеренно, в отличие от первого батальона, которому пришлось помотаться по свету.

Но когда 4 августа 1914 года Великобритания объявила Германии войну, все изменилось. В батальоне не было человека, который не горел бы желанием немедленно отправиться к месту сражений и выбить дурь из кайзера и его паршивой армии. «Дайте нам только туда добраться, все сразу будет кончено! Мы им покажем, кто главный!» Подобные настроения царили повсеместно.

Немедленно началась мобилизация. Все резервисты были призваны на действительную военную службу. На северо-востоке страны от добровольцев не было отбоя, поэтому шло быстрое формирование новых батальонов, получивших название «Вторая линия».

Глубокое волнение охватило все население. Страна кипела, как котел. Всеобщее возбуждение усиливали женщины. С искренним подъемом и воодушевлением провожали они бодро марширующие колонны. Их переполняла гордость за мужчин, с улыбками шагавших к пристани, они видели в них героев. Но всего через несколько дней многим из этих парней суждено было обильно полить своей кровью землю Франции, а жены и матери из разных сословий стали получать роковые телеграммы и оплакивать погибших, утешаясь, что их близкие сложили головы за свое отечество.

Как ни странно, но с течением времени количество потерь не охладило боевой дух. Трусами считались те, кто не желал идти умирать в холоде и грязи, кто не верил в необходимость и справедливость войн. Эти люди считали войну делом рук выживших из ума фанатиков, которые наделали массу ошибок и запутались в них, заставляя тысячи молодых людей расплачиваться за это своими жизнями, а ведь для многих жизнь еще только начиналась.

Церкви были заполнены женщинами, молившими о победе для своих мужей и сыновей, убивавших немцев. Они верили, что Бог на их стороне и все будет хорошо… когда-нибудь…

Чарльз лежал в постели на веранде. Агнес сидела рядом.

— Да, дорогая, — говорил он сидевшей рядом с ним Агнес, — мне пришло в голову, что этим я бы сильно огорчил отца и Реджи, потому что с моими убеждениями я не пошел бы воевать. И все же меня могли бы вынудить. Представляю мамино лицо, мнение друзей… Знаю, что они сказали бы: «Сын полковника Фарье сознательно уклоняется от призыва, значит он трус». Я и в самом деле не очень храбрый человек… Смог бы я устоять перед давлением родных и знакомых?

— Дорогой, конечно, ты смог бы, и я была бы рядом с тобой. Но это бессмысленная бойня, и участвовать в ней — настоящее безумие. На соседней улице живет семейство Ноубл[4]. Помню, как миссис Ноубл, появившись у нас в магазине, объявила с восторгом: «Мой сын теперь тоже там. Благородное имя, благородная натура». А перед этим она уже потеряла двух братьев, но это, казалось, не остудило ее воинственных настроений. Ее сын погиб, не пробыв во Франции и трех суток. Она приходит каждый день за нюхательным табаком, как доложил мне Артур Пибл, ты его знаешь. С началом войны он очень изменился — страшно боится, что его могут призвать. Я успокаиваю его тем, что ему уже тридцать восемь. Приходится каждый день подбадривать его. Вся былая чопорность с него слетела, и теперь он нормальный человек. — Агнес улыбнулась и зябко передернула плечами.

— Ты замерзла?

— Нет, что ты. Как я могу замерзнуть, когда на мне столько всего надето: шерстяное платье, пальто с шарфом, теплая шляпа, перчатки, да еще и сапоги. Нет, милый, мне не холодно. Думаю, меня бросает в дрожь при мысли о войне, о том, что она с собой несет. Ты говоришь, что не считаешь себя смелым, но я могу точно сказать, что бы произошло, если бы не твоя болезнь. Ты бы не побоялся открыто высказать свое мнение и, как многие другие, оказался бы в тюрьме или на какой-нибудь унизительной работе. Есть, кстати, какие-нибудь вести от Реджи?

— Да, вчера я получил короткое послание от него. Со дня на день ждет отпуска. Я так хочу его увидеть. Он, пожалуй, единственный, о ком я по-настоящему беспокоюсь. Генри тоже там, хотя не на передовой, а в тылу. Меня поразило, что он так рвался на фронт. Впрочем, в этом нет ничего удивительного. Как считает отец, в нашем семействе крепок воинственный дух. На что я ответил ему: сражения и войны бывают разные.

— Отец знает, как бы ты поступил, если бы не болезнь?

— Да, конечно, я сказал ему.

— А я и не знала. И как же он к этому отнесся?

— Огорчился, но воспринял это достаточно спокойно. Хотя его слова ранили меня больше, чем возможный гнев. «Ты всегда был со странностями, Чарльз, — сказал он. — Но ничего не поделаешь, в каждом поколении есть своя белая ворона».

— О, Чарльз. — Агнес сжала его холодные худые руки. — Разве он не оценил твою смелость, когда ты высказал ему свое мнение?

— Милая моя, он — солдат.

— А как Реджи, он в курсе?

— Да, Реджи знает. Он сказал, что догадывался о моей позиции, и прибавил, что я верен себе, но при этом положил руку мне на плечо. Он очень чуткий парень, наш Реджи, при всем его внешнем шике и блеске. В этот отпуск он рассчитывал стать шафером на нашей свадьбе. Но теперь все откладывается. Когда мне сказали, что до полного выздоровления мне необходимо пробыть здесь по меньшей мере два месяца, я готов был сбежать отсюда.

— Это не имеет значения, милый. Какая разница, два месяца или десять? Я буду ждать столько, сколько нужно.

— Что бы я делал без тебя? Что делал бы я, если бы не встретил тебя? — воскликнул Чарльз.

— Я скажу. Ты бы сейчас либо воевал во Франции, либо сидел в тюрьме. — Агнес улыбнулась, но улыбка постепенно растаяла. — Если бы ты не встретил меня, то остался бы дома и не оказался в этой ужасной квартире. Никогда не прощу ту женщину за…

— Нет, моя радость, ты не права. Я давно уже собирался переехать. Мне пришлось немного поездить по свету, и я видел, как живут другие люди. Я не причисляю себя к «левым» и не горю желанием переделать мир, потому что есть вещи, которые не нужно менять; вокруг немало хорошего и много прекрасных людей живет рядом. Я видел это и знаю. Мне приходилось сталкиваться с бесконечными условностями. И я стал задавать себе вопросы: почему, например, за одними закреплено право пользоваться услугами других? Меня беспокоили эти мысли. Я размышлял, на кого же я похож, и понял: на Несси. Это казалось наиболее верным ответом. Хотя нас не связывает кровное родство: она приходится отцу сводной сестрой. Кстати, забыл тебе сказать, я получил от Генри послание. Можешь себе представить, он встретил Несси в одном из полевых госпиталей недалеко от передовой. Мы очень беспокоились за нее. В начале войны она куда-то скрылась из Парижа. Дом ее оказался продан. Мы уж и не знали, что и думать. Но вот Несси объявилась, живая и невредимая, как пишет Генри. Физическую помощь она оказать неспособна, разве что может сидеть и сматывать бинты, но в моральном плане ее поддержка бесценна. В старушке есть какая-то изюминка. Как я тебе рассказывал, у нее поразительная способность сходиться с людьми независимо от их происхождения. Уверен, ты подружишься с ней. Не удивлюсь, если она скоро появится на пороге нашего дома.

Чарльз продолжал считать домом усадьбу, которую, по сути дела, отверг. Наверное, ничего противоестественного в этом не было, и все же Агнес задумалась о том, назовет ли Чарльз когда-нибудь своим домом квартиру над магазинами. Она убеждала себя, что это непременно случится, вспоминая с каким сожалением он уезжал отсюда. Гармонично влившись в семью, он стал своим. Агнес видела, что Чарли завоевал сердца ее матери, Джесси и, что совсем удивительно, они сошлись и с Робби. Этот молчаливый, немного грубоватый молодой человек, по сути дела, стал ординарцем Чарли. Он даже приезжал в санаторий навестить его.

Агнес смотрела на бледное, осунувшееся лицо Чарли и спрашивала себя, что привлекало людей в этом человеке. Возможно, дело было в его врожденной доброте. Кроме того, с кем бы он ни говорил, его голос почти всегда оставался неизменно ровным. Даже во время редких визитов матери Чарльз не повышал тона.

О, эта женщина! Никогда между ними не будет понимания, никогда. Агнес знала, что в жизни она не сможет забыть их последней встречи.

Это произошло вскоре после Рождества. На Агнес было зимнее пальто с большим меховым воротником, муфта (стоившая ей совсем не дешево: четыре фунта и десять шиллингов), шляпа в тон к ней. При встрече мать Чарльза так долго и пристально разглядывала ее, что Агнес показалось, будто огненная лава разливается по всему телу.

— Да, мэм, без сомнения, вам приходилось и раньше видеть эту одежду, — не выдержала она. — А как же иначе? Не сомневаюсь, что и миссис Бреттон-Фосет ваша знакомая. Возможно, вам известно, что она расплачивается за шляпки своими туалетами, а я, пользуясь случаем, приобретаю их у моих друзей из шляпного магазина.

Агнес насмешливо смотрела, как Грейс Фарье несколько раз беззвучно открыла и закрыла рот, а потом, круто развернувшись на каблуках, гордо удалилась. Позднее Агнес рассказала об этом случае Чарльзу.

— Ты самая поразительная и самая замечательная из всех женщин, — заметил он после небольшого молчания. — Кто, как не ты, всегда говорит правду?

— Нет, — возразила Агнес, — я не всегда говорю правду, потому что она может сильно ранить человека. Вы, мистер Фарье, еще будете иметь возможность убедиться, что я сторонник дипломатии и весьма преуспела в искусстве невинной лжи.

Она радовалась, что они могли так говорить, потому что понимали друг друга. Казалось, они долгие годы были вместе и привыкли одинаково думать.

— Агнес?

— Да, милый!

— Тебе хотелось бы иметь детей?

— В данный момент мне нужен только ты, — ответила она, глаза ее излучали ласку и нежность.

— Это не ответ. Пока оставь свою дипломатию, в которой ты такой специалист, и ответь мне прямо: хочешь ли ты иметь детей?

— Да, если этого хочешь ты, а если — нет, то и для меня дети — не главное.

— Что, если моя болезнь передастся детям? — спросил он.

— Но она не наследственная, а приобретенная.

Чарльз поджал бледные губы, собираясь что-то ответить, но в этот момент прозвенел звонок.

— Ну, что это такое? — с досадой проговорил он. — Еще и пяти минут не прошло.

— Я здесь уже целый час и в следующую субботу приеду снова. Между прочим, ты ждешь еще кого-нибудь?

Он понял, о ком она спрашивала.

— Нет, не думаю, что кто-то приедет. Мама собирается пару недель пожить в Бервике у подруги. Как ты знаешь, часть отца расквартирована неподалеку. Бог мой, трудно представить, что человек может настолько преобразиться. Такое впечатление, что он сбросил лет двадцать, а все потому, что вновь ощущает себя нужным, хотя он не в действующей армии, а в аттестационной комиссии. Я знаю, отец доволен. Вот было бы интересно, если бы я предстал перед его комиссией. Кстати, у них теперь машина. Всех лошадей направили в армию. Отец решил обеспечить маму транспортом, хотя у них еще остались Гектор и Брюс. Но им уже по пятнадцать лет: слишком много, чтобы брать в армию. Я рад, потому что помню, как они появились в конюшне двухлетками. Тогда они были такими резвыми лошадками.

Звонок прозвенел снова. Агнес наклонилась и крепко поцеловала Чарльза. Он обнял ее и заглянул в глаза.

— Здесь такие вещи не поощряются, мисс Конвей.

— Обожаю нарушать правила. — Девушка перешла на шепот, стараясь сдержать подступившие слезы. — Я так люблю тебя. Все мои мысли — лишь о тебе. Выполняй все предписания врача и тогда скорее вернешься домой.

Несколько минут спустя Агнес уже разговаривала с сестрой-начальницей.

— Скажите мне, мистер Фарье в самом деле поправляется? — спросила она. — Он такой худой и бледный.

— Этого следовало ожидать. Но он действительно поправляется. Однако наш мистер Фарье не очень покладистый. Конечно, он джентльмен, и открыто не бунтует, — широко улыбнулась женщина. — Но если бы на прошлой неделе ему удалось отыскать свою одежду, у вас дома был бы гость.

— Думаю, теперь он будет вести себя как следует. Сколько все это еще продлится? Пожалуйста, скажите правду.

— Около трех месяцев. Но и потом ему придется беречься. Вы понимаете? Надо следить, чтобы не промокали ноги. Ему было бы полезно жить за городом, на холмах, преимущественно там, где больше чистого воздуха. Насколько мне известно, вы живете в центре Ньюкасла. Не думаю, что это подходящее для него место. И все же, — она покачала головой, — сотни и тысячи таких, как он, живут в городах и на берегах реки. Но точно утверждать ничего нельзя. Все зависит от организма. Надеюсь, у мистера Фарье он достаточно крепкий. Вы, конечно, виделись с его родителями? — склонив голову набок, поинтересовалась сестра-начальница.

Агнес поняла, что от нее ждали неодносложного ответа. Сестре-начальнице хотелось узнать ее мнение о семье Чарльза, в первую очередь о его матери.

— Да, я с ними знакома. Все они очень близки друг другу, отношения самые теплые, — как можно уклончивее ответила девушка.

— О?! — в этом восклицании отразилось искреннее удивление.

Агнес не сомневалась, что с сестрой-начальницей миссис Фарье говорила безукоризненно вежливо, с оттенком снисхождения. Именно таким тоном она обращалась к прислуге.

Прощаясь, Агнес сказала, что приедет в следующую субботу.

Сиденья в автобусе оказались невероятно жесткими, так что обратный путь показался ей бесконечным.

Когда она поравнялась со шляпным магазином, ее поманила мисс Белла, устанавливающая в витрине новую шляпу. Агнес уже открыла дверь, но задержалась при входе.

— Я зайду к вам позднее, мисс Белла, мне надо сменить маму.

— О нет, дорогая, не волнуйся, долго я тебя не задержу. Мне всего лишь хотелось сказать, что ты выглядишь чудесно. Эта одежда сшита как для тебя.

Агнес устало улыбнулась и взглянула на пожилую женщину.

— Нет, мисс Белла, эта одежда шилась не для меня, и мы с вами прекрасно знаем, для кого.

— Да-да, — со смехом закивала мисс Белла и продолжила: — Она вчера заходила, но ничего не привезла. Конечно, ей опять понадобилась пара шляпок. Не знаю, верить или нет, но она сказала, что помогает фронту. Интересно было бы узнать, чем она занимается. Она не говорила точно, но намекнула, что ее работа имеет отношение к госпиталю в городе. Как выразилась Рини: «Боже, спаси пациентов».

Улыбаясь своим мыслям, Агнес вошла в дом со стороны кондитерского магазина.

— Мисс, задержитесь на минутку, — остановила ее Нэн. — Я сейчас, только отпущу покупателя.

Агнес прошла в кладовую. Поджидая Нэн, она сняла шляпу и пальто.

— Вы меня всегда восхищаете в этом пальто. Вам оно замечательно идет, — затараторила с порога Нэн.

— Что ты хотела мне сказать? Случилось что-нибудь?

— Я ухожу от вас, мисс, — понуро сообщила Нэн.

— Уходишь? Ты уходишь от нас?

— Верно, мисс. Дело вот в чем. Моя кузина Мэри Эллен работает на заводе. И там, мисс, она зарабатывает в неделю по двадцать пять шиллингов. Вы подняли мне жалованье до двенадцати, и за такую работу деньги очень хорошие, но на заводе платят в два раза больше. Теперь я почти ничего не вижу из того, что зарабатываю. Мама, так или иначе, прибирает все деньги к рукам. Если вы не против, мисс, я объявляю об уходе за две недели. Мне кажется, это справедливо, вы ведь платите мне по неделям.

— Ах, Нэн!

— Мне очень жаль уходить, мисс, правда, жаль, но, как говорит мама, сейчас каждый за себя. Некоторые богатеют на глазах. А войне и конца не видно, мисс. Как ни крути, мы здорово в ней увязли. Парни погибают, словно мухи. Ма говорит, что у меня не так уж много шансов выйти замуж. Стольких парней перебьют. После войны на каждого мужчину будет по десять женщин, вот как она выражается. Мне вряд ли повезет, так что надо о себе позаботиться, мисс.

— Я… я все понимаю, Нэн, но мне действительно жаль, что ты уходишь. Нам всем будет тебя не хватать. Но ты, конечно, делай так, как считаешь нужным для себя.

— Спасибо вам, мисс. Я тоже буду скучать о вас и об остальных тоже. Вас с вашим отцом не сравнишь. Он мог и до двенадцати не закрываться, а о дополнительном пенни и мечтать было нечего. И всегда задирал перед нами нос. Хотя и за прилавком постоять не гнушался. Непростой он был человек, ваш отец, верно?

— Ты права, Нэн. Характер у него был сложный. Не волнуйся, я принимаю твое заявление. Но мне приятно, что две недели ты еще у меня поработаешь.

— Ну а как же, мисс, конечно. И большое вам за все спасибо. — Она дошла до двери, но на пороге остановилась. — И знаете, мисс, я теперь в жизни не посмотрю на конфеты. Столько лет рядом с ними. Мне даже запах их везде чудится. Как только вижу лимон, так сразу перед глазами лимонное драже, и я даже чувствую его запах.

— Да-да. — Агнес повернулась и торопливо пошла наверх. Когда она переступила порог кухни, стоявшая на коленях у плетеной колыбели Элис поднялась ей навстречу.

— А, вот и ты, — обрадовалась она.

— Да, я наконец дома.

— Как он?

— Внешне почти без изменений, хотя мне показалось, будто немного похудел. Однако, по его словам, уже месяц его вес не меняется. Сестра-начальница считает, что последующие три месяца позволят ему как следует окрепнуть и тогда он сможет покинуть санаторий.

— Ну, вот и хорошо.

— Как она себя вела? — спросила Агнес, глядя на сосавшего пустышку ребенка в колыбели. — Привет, Бетти Элис. Ты была хорошей девочкой?

— Она всегда молодец, — отозвалась Элис, ставя на плиту чайник. — Выпьешь чаю?

— Да, спасибо. Где Джесси?

— Пошла с ним к его матери. Та прислала записку, что еще одного из ее сыновей отправляют на фронт. Мне кажется, пришел черед Майкла. Вилли с Джеймсом уже «дают прикурить немцам». И Джесси говорит, что будет стоить большого труда удержать Робби. Он беспокоится, как бы его не сочли трусом. Если он уйдет, то попадет или на военный корабль, или на транспортное судно. Но немцы, как видно, не различают и топят без разбору и военные, и транспортные суда. Джесси только об этом и думает. Удивительно, что молоко у нее не стало горьким, всем известно, что молоко портится, если мать волнуется.

— Пойду переоденусь, пока чайник вскипит, — сказала Агнес и, тяжело ступая, вышла из кухни. Она чувствовала страшную усталость. Агнес в самом деле сильно устала — и физически, и морально. Теперь, когда все дела целиком лежали на ней, свободного времени у нее совершенно не оставалось. После начала войны торговля необыкновенно оживилась, доход удвоился. Как ни странно, теперь в табачном магазине прибавилось покупательниц, а в кондитерский стало заходить больше мужчин, они брали конфет не как раньше, по четверть фунта, а целыми коробками. К прошлому Рождеству они сделали десять партий «мышек» и столько же «цыплят». Накануне Агнес сказала матери, что магазины и раньше приносили стабильный доход, но теперь прибыль росла с каждым днем. И если бы не помощь Джесси и Робби, ни за что не удалось бы удовлетворять всевозрастающий спрос.

Какие невероятные зигзаги выписывала жизнь! Агнес поражалась, насколько изменилось отношение матери к Джесси. Сначала она словно отстранилась от нее, заявив, что между ними нет кровного родства. Но теперь они стали по-настоящему близки, как никогда прежде. Мать души не чаяла в малышке, хотя продолжала говорить о ее отце «он». У Элис все никак не поворачивался язык назвать Робби по имени. Поражало и другое: счастливый брак двух столь разных людей. Ее сестра и Робби не могли нарадоваться друг на друга, как и они с Чарльзом.

Агнес не сразу стала переодеваться. Она села на постель, и ей нестерпимо захотелось зарыться лицом в подушку и заплакать. Но почему? Ведь Чарльз поправляется и через три месяца они поженятся. Хотя произойдет ли это на самом деле? Давным-давно, когда они с Чарльзом сидели у реки, он предложил Робби и Джесси получить специальное разрешение. Почему бы и им так же не пожениться по его возвращении? Но он хочет, чтобы шафером был Реджи. Он так любит брата. А Реджи? Любил ли он Чарльза так же сильно? Агнес считала, что так оно и было, потому что в последний отпуск Реджи много времени провел с Чарльзом.

Реджи… Реджинальд… Она часто думала о нем, сражающемся в этом пекле. Война заметно изменила его. Куда девалась прежняя живость и веселость. Агнес наблюдала за ним, когда он сидел на кровати Чарльза. Временами ей казалось, что мыслями он уносился куда-то очень далеко. Чарльз тоже это заметил и сказал ей об этом, когда они остались вдвоем.

— Конечно, они же находятся не на увеселительной прогулке. И дела там явно невеселые, судя по тому, что Реджи не хочет ни о чем рассказывать. Он уклоняется от любых вопросов, касающихся военной жизни. Брат проговорился лишь раз: «Эти чертовы генералы, — сказал он, — преспокойно сидят в тылу и рисуют свои цветные картинки».

Агнес оглядела комнату. Могла ли она привести сюда Чарльза? О том, чтобы выселить мать из ее комнаты, речи быть не могло. А тут еще сестра-начальница не рекомендовала ему жить в городе, кто же тогда станет вести дела? Немного подумав, девушка решительно выпрямилась и заговорила вполголоса сама с собой, кивая головой в сторону гардероба.

— Да, вот что мне надо сделать. Робби порядочный парень и ему пришлась по душе работа на фабрике. — Она вспомнила, как смеялся Робби, когда она назвала небольшую комнату с дымящимися на плите судками «фабрикой». «Мы изготавливаем конфеты, значит это настоящая фабрика», — коротко возразила она. Робби извинился, правда, немного грубовато, но искренне. Если в ближайшие несколько месяцев он не уйдет на фронт, она объявит им, что передает ему дела на фабрике, кроме того, он должен изучить, как вести оптовые закупки, а Джесси под руководством матери будет помогать в магазинах. Конечно, это станет возможным, когда она переедет. В этом случае они поселятся здесь, а Дом в конце двора снова можно будет сдавать.

Агнес поднялась с кровати. Дай Бог, чтобы все, о чем она мечтает, сбылось.

Глава 2

— А здесь действительно очень уютно. Не зря Чарли полюбил именно эту комнату. — Реджинальд сидел на кушетке, вытянув ноги и не отрывая взгляда от ярко пылающего в камине огня. Потом он посмотрел на Агнес и некоторое время молча наблюдал, как она разливает чай. — Завтра в это время вы уже станете супругами. Не страшно?

Девушка поставила чайник на подставку, но продолжала держать его за ручку.

— А почему, собственно говоря, я должна бояться? Разве есть какие-то основания?

— Глупо было об этом спрашивать, а особенно зная вас. Но могу сказать — Чарли боится. Он опасается того, что в последний момент случится нечто ужасное. Вы представляете себе глубину его чувства? Хотя это еще один несуразный вопрос. В общем, он решил, что сегодня ему лучше не приезжать, а поберечь силы на завтра.

— Вы уверены, что он чувствует себя нормально? Я имею в виду… нет ли намека на рецидив?

— Нет, что вы, ничего подобного, не волнуйтесь. Уверяю вас, Чарльз ни за что бы не остался, если бы родители были дома. Но вчера Отец повез маму в Харрогит на этой ненормальной машине. То есть в ней самой нет ничего особенного, машина как машина. Все дело в водителе. Глядя, как Бэнкс несется по дороге, можно подумать, что он во Франции и удирает от преследующих его немцев. Бэнкс обращается с машиной, как с игрушкой. Я уверен, он и в самом деле считает ее игрушкой. Перед тем как они уехали, я говорил об этом с отцом. Но папа сказал, что Бэнкс надежен и спокоен как скала. С этим они и отбыли. Поэтому я убедил Чарльза остаться и обещал проверить, готова ли противоположная сторона.

— Вот ваш чай.

Реджинальд взял чашку у нее из рук и молча отхлебнул. Агнес передала ему тарелку с булочками.

— О, я обязательно съем штучку, а может быть, и парочку, — с детской непосредственностью объявил он.

Съев две булочки и выпив еще чашку чаю, он расслабленно откинулся на спинку дивана. Агнес молча изучала его. «Реджинальд изменился», — с грустью отметши она про себя. Его по-прежнему красивое лицо выглядело изможденным. Синева свежевыбритых щек подчеркивала землистый цвет скул и лба. Раньше он был стройным, сейчас стал просто тощим.

Девушка вздрогнула, когда он заговорил, выводя ее из задумчивости:

— Вы сейчас смотрели на меня и думали: «Как он изменился. Был такой бравый красавец, и что с ним стало…» — И не успела Агнес что-либо ответить, как Реджинальд резко сел на диване и, опершись локтями о колени, зло выругался: — Проклятущая война! — Затем повернул голову к Агнес и продолжал почти тем же тоном: — Не буду извиняться, потому что вы меня поймете. Война в самом деле поганая штука. Это мой второй отпуск. Каждый раз, когда я схожу на берег, меня убивает тупое самодовольство, царящее вокруг. Мне хочется кричать во весь голос и топать ногами. Никто не представляет себе, что там творится, разве что те, в Уайт-холле. Да, им-то все доподлинно известно. Знал все и Китченер еще до того, как туда отправился. Он говорил им, что все это затянется года на три, не меньше. Разве ему кто поверил? Никто даже слушать не захотел, на его мнение просто не обратили внимания. Знаете, Агнес, я потомственный военный. В нашем роду шесть поколений военных. Для каждого человека в форме естественно стрелять, видеть кровь и смерть, но то, что происходит там, не поддается описанию. Тот кошмар нельзя назвать просто убийством, это даже не бойня, скорее резня. Это… — Он так сильно прищурился, что глаза превратились в щелочки. Схватив ее за руку, Реджинальд с жаром продолжал: — Господи, о чем я говорю, простите, Агнес. Я очень сожалею. Не обращайте внимания. Я… — Он неожиданно встал, не отпуская ее рук. Реджинальд стоял так близко, что она не могла подняться. — Да, я прошу прощения. Лучше бы мне не заводить этот разговор. Прошу вас, Агнес, не надо так расстраиваться.

— Я не расстраиваюсь, Реджи, я переживаю за вас.

Выпустив ее руки, Реджинальд круто развернулся, отошел к камину и стоял там, вцепившись в каминную полку, глядя на огонь.

— Я никогда себе этого не прощу. И что на меня вдруг нашло?

Агнес медленно встала и, подойдя к нему, положила руку ему на плечо.

— Прошу вас, Реджи, — мягко заговорила она, — не стоит извиняться… Я понимаю ваши чувства. И рада, что вы доверили их мне. Приятно сознавать, что вы поделились со мной наболевшим.

— Мне пора идти, — не поворачиваясь, глухо произнес он.

— Даже не думайте об этом, — живо возразила девушка, отступая назад. — Мама колдует на кухне и мечтает о том, как удивит вас. Теперь садитесь, а я налью вам чаю покрепче. Вы пьете виски с водой?

— Да, Агнес, я пью виски с водой, — усмехнулся Реджинальд.

— Тогда присядьте и подождите минутку, я сейчас вернусь.

Как только девушка вышла, он снова с силой стиснул холодный мрамор каминной полки.

— Всемогущий Боже! — громко воскликнул Реджи. — Что же на тебя, парень, нашло? Тебе надо бежать отсюда и возвращаться в этот ад.

— Вот, пожалуйста, выпейте. — Реджи вздрогнул, услышав голос Агнес. — И не стойте так близко к огню, вы подпалите брюки. Садитесь, — продолжала она, вручая ему стакан. — Ужин будет готов через десять минут. Кушать мы будем на кухне. Надеюсь, вы не станете возражать.

— Агнес…

— Да?

— Большое вам спасибо, но мне кажется, я должен вернуться к Чарли.

— Только после того, как перекусите. А потом можете сразу же отправляться. Лишний час погоды не сделает. И я уверена, что Чарльз меня бы поддержал. Сейчас вернусь.

Агнес вошла на кухню. Джесси собиралась уходить, в руках она держала плетеную колыбель, задрапированную шелковыми рюшами.

— Я пока ее заберу, чтобы запах пеленок не испортил ему аппетит.

— Да, он бы не имел ничего против. Ну, увидимся позже.

— Как тебе стол? — не вытерпела Элис.

— Глаз не отвести. У них в Брук-холле не накроют лучше.

— Ну, не знаю, однако спорить не буду, — довольным голосом ответила Элис. — Как, по-твоему, это хорошее вино? — Она указала на бутылку в конце стола.

— Плохое или хорошее, Реджи все равно скажет, что ему понравилось.

— Он выглядит похудевшим.

— Да, немного.

— Он рассказывал, как там?

Агнес ответила не сразу.

— Много он не говорил. Насколько я поняла, предпочитает об этом не вспоминать.

— У меня из головы не идет Джонни Темпл. Он так рвался на фронт, очень уж ему хотелось, не терпелось расстаться с обувной мастерской. А теперь он никогда туда не вернется. В их семье погибло трое парней. Остались четыре дочери… Ну ладно, пойди и пригласи его к столу. Я немного нервничаю, понравится ли ему все?

— Кому может не понравиться жареный барашек, свежие овощи и яблочный пирог на десерт, особенно если все это приготовила ты? — улыбнулась девушка, и мать довольно качнула головой.

Агнес отправилась в гостиную. Переступив порог, она в удивлении остановилась: Реджинальд не поднялся навстречу, как неизменно поступал, когда входила женщина. Агнес тихонько подошла к дивану и поняла, в чем дело: Реджи крепко спал в углу дивана. Дыхание его было ровным и спокойным. Она стояла и смотрела на него. Без сомнения, он был красивым мужчиной. Как говорил Чарльз, женщины роились вокруг него, словно пчелы, но ни одна не смогла возбудить в нем сильное чувство. Если женщины чересчур досаждали ему, они начинали его раздражать. Недавно в Ньюкасле знакомая Реджи доставила ему массу неприятностей, потому что оказалась женой одного из его друзей.

Агнес уже протянула руку, чтобы коснуться его плеча, но передумала. Нет, она не станет будить Реджи. Должно быть, сон был необходим ему, если он мгновенно уснул. Может быть, приличная порция виски помогла делу. Ничего, ужин не испортится. Они с матерью позаботятся, чтобы он не остыл.

Ей захотелось уложить Реджинальда поудобнее и укрыть пледом, но Агнес не стала этого делать, боясь его разбудить. Она вышла на цыпочках из гостиной и вернулась в кухню.

— Он спит как убитый, — вздохнула девушка, оглядывая накрытый стол.

— Как спит?

— Я же объяснила, он очень крепко уснул.

— И ты не собираешься его будить?

— А как ты думаешь? Ну и сильно же он вымотался, если уснул в гостях.

— Ладно, — согласилась Элис. — А стол выглядит так шикарно. Тем не менее мы вполне можем приступить к ужину. Я положу его порцию в духовку и прикрою крышкой, чтобы мясо не пересохло. Если он сам не проснется, через час надо его будить, потому что он собирался ехать к Чарльзу, верно?

— Ты права.

— Все, садимся и едим, а если он вдруг войдет, скажем: «Извините, сэр, мы после семи не обслуживаем». — Они улыбнулись друг другу. Элис достала из духовки судок с бараньей лопаткой. — Если мы закроемся в семь, это будет такое событие, что я его до конца жизни не забуду. А твой отец, наверное, в гробу перевернется, если уже не перевернулся.

— Ах, мама, ну ты скажешь! — Агнес едва сдерживалась, чтобы не рассмеяться.

Реджинальд проспал ровно час с четвертью и с трудом поверил, что мог вот так взять и уснуть. Он столько извинялся, что Агнес. в конце концов не выдержала:

— Да перестаньте вы, сколько можно! Лучше ешьте поплотнее и отправляйтесь к Чарльзу, пока он не пустился вас разыскивать.

Когда он попытался отказаться от ужина, обе женщины дружно атаковали его.

— Пока не поедите, мы вас никуда не отпустим, — решительно заявила Элис, насильно усаживая Реджинальда за стол. — Я возилась полдня не для того, чтобы мои старания пошли насмарку.

Спустя полчаса Реджинальд, одетый и с фуражкой в руках, стоял у дверей гостиной.

— Я запомню этот вечер на всю жизнь, — тихо проговорил он. И вдруг неожиданно спросил: — Агнес, вы знаете какую-нибудь часть тридцать второго псалма?

— Нет, к сожалению. Я знаю только тридцать третий, который помнят все: «Господь наш пастырь».

— В нашем полку есть один парень, кажется, он знает наизусть полностью весь Псалтырь. Он меня просто поражает. Раньше я никогда не сознавал красоту этих стихов. Некоторые строки остались в моей памяти, а особенно запомнились вот эти: «Ты мой тайный приют; Ты охранишь меня от бед; в Тебе моя надежда на спасение…». Таким благодатным приютом сегодня стали для меня вы, Агнес. — Он нагнулся и поцеловал ее, потом отстранился, и они молча взглянули друг другу в глаза. — Увидимся завтра в одиннадцать. Не провожайте меня, пожалуйста, — с этими словами Реджинальд вышел из комнаты.

Агнес постояла немного, задумчиво глядя ему вслед, затем на негнущихся ногах вернулась к дивану и с трудом села. Казалось, все суставы ее онемели. Крепко сцепив руки, девушка замерла, не отрываясь глядя на огонь.

Глава 3

Чарльз и Агнес были женаты уже целых три часа, В данный момент они выглядывали из окна вагона, рядом с которым тесной группой стояли провожающие: Элис, Джесси с малышкой на руках, Робби. Мисс Рини и мисс Белла тоже пришли, а мисс Флоренс осталась присматривать за магазином. Реджи держался поодаль и, в отличие от остальных, был молчалив. Все желали счастливым молодоженам хорошо провести время и не удивляться, если к ним вдруг нагрянут нежданные гости, на что Чарльз шутливо ответил: «Только попробуйте!».

Реджи улыбался им одними губами, а в глазах его таилась грусть.

Поезд тронулся, все дружно замахали на прощание. Как только провожающие скрылись из виду, Чарльз закрыл окно, усадил Агнес рядом и положил голову ей на плечо.

— Наконец это свершилось, ты — моя. Даже не верится. Дорогая, скажи мне еще раз, что ты любишь меня и все происходит наяву, а не во сне.

— Если все это не на самом деле, значит, мы на том свете, и признаться, здесь не так уж и плохо.

Он от души рассмеялся и нежно поцеловал ее.

— А теперь, миссис Фарье, поведайте мне, где находится тот замок, куда вы меня увозите.

— Сэр, как я успела заметить, он довольно далеко, там, среди девственной природы. В Хексхеме у нас пересадка, потом едем до Кэттона. Если все мои распоряжения выполнены точно и в срок, значит нас будет ждать двуколка, а при ней некий мистер Тейлор. Этот человек, кажется, знает всех и вся в Аллендейле, а также на несколько миль вокруг. Отрекомендовался он как «услужливый доброжелатель».

— Неужели так и сказал?

— Именно так. Он рассказал еще много всего. Несмотря на то что мы виделись всего четыре раза, я уже знаю, в какие магазины стоит ходить, каким гостинцам в Аллендейле следует отдавать предпочтение. Мистер Тейлор просветил меня и насчет обитателей сих чудных мест. Перечислил тех, кого надо опасаться как чумы: одних из-за их расточительности, других — за любовь к сплетням. А если у меня возникнут какие-нибудь трудности, любезный мистер Тейлор настоятельно рекомендовал обращаться за помощью к его супруге, женщине замечательной во всех отношениях. — Агнес рассмеялась. — Между прочим, именно она наводила порядок в нашем замке и присматривала за ним. Кстати сказать, называется он Вэллей-холл, поместье в долине. Слушай дальше. Когда я спросила, какой же это помещичий дом, если в нем всего две спальни, не очень просторная гостиная и некое Подобие столовой, мистер Тейлор любезно объяснил, что в этих краях так называют все дома — и с тремя комнатами, и с пятьюдесятью.

— А соседи у нас есть?

— На четверть мили вокруг — никого. Но больше я тебе ничего рассказывать не буду, скоро все сам увидишь. Это место большую часть времени будет служить нам домом, и ты знаешь, Чарли, не могу передать, как я жду не дождусь приезда туда. Дорогой мой, — промолвила она, взяв в ладони его лицо, — я тоже мечтала об этом дне. Мне кажется, я жила с этим всю жизнь. Как ты? — помолчав, спросила она.

— Любовь бьет через край.

— Я не об этом.

— Прекрасно, как никогда. Признаюсь честно, чувствую себя просто замечательно.

— Тогда старайся, чтобы так было всегда, но для этого последуй данному тебе совету: довольно бродить и смотреть на чужие дома, пора засесть за книгу, которую тебе всегда хотелось написать.

Он привлек ее к себе, и, крепко обнявшись, они прислонились к плюшевой спинке сиденья.

— У меня такое чувство, — без тени улыбки заговорил Чарльз, — что я готовлюсь переступить порог, за которым бьет нестерпимо яркий свет, он настолько сильный, что ослепляет меня.

Распрощавшись с новобрачными, Реджинальд взял кеб и отправился домой. Его встретила миссис Митчем и сразу засуетилась.

— Вам утку или филей, сэр?

— Спасибо, Митчем, — поблагодарил он, — я не голоден. Недавно я был на праздничном обеде. Вы, наверное, знаете, что сегодня мистер Чарльз женился?

— Да, я знаю, мистер Реджинальд, — часто моргая, ответила экономка. — Все мы желаем ему большого счастья.

— Спасибо, когда я в следующий раз их увижу, то передам ему и его супруге ваши пожелания.

— Мы… подумывали о подарке для него, но… не знали, как на это посмотрит хозяйка.

— Я все понимаю, Митчем, и спасибо за вашу заботу. Уверен, что Чарльз будет вам очень благодарен. Теперь о еде. Приготовь для меня какой-нибудь легкий салат.

— Сейчас распоряжусь, сэр.

— Это не срочно, сегодня я никуда не уезжаю.

— Прошу прощения, сэр, но мистер Маккэн не сможет вас обслужить. Ему сообщили, что его брат получил ранение. А поскольку мистер Бэнкс уехал с хозяевами, я позволила себе отпустить Маккэна.

— Конечно, все правильно, Митчем. Надеюсь, с его братом не случилось ничего серьезного.

— Мы тоже на это надеемся, сэр.

Реджинальд кивнул экономке, прошел через холл и поднялся к себе. Сняв верхнюю одежду, он уселся у окна. Комната размещалась в левом крыле здания и выходила окнами на розарий. В доме и вокруг все по-прежнему было в порядке. Везде чисто и аккуратно, как всегда. Кажется, ничто не изменилось. Война не нарушила привычный уклад жизни и почти не коснулась слуг. Хотя нет, Реджинальд вспомнил, что Джо Пауэлл, второй садовник, и Микки Брэдшо, восемнадцатилетний конюх, откликнулись на призыв послужить королю и отечеству и сгорели бесследно в горниле войны. Еще он припомнил, что малышка Глэдис… Глэдис Морли, их судомойка, которой едва исполнилось шестнадцать, ушла работать на завод, где заработок был втрое выше, чем ей платили его родители.

«Вам утку или филей, сэр?» — вспомнил Реджинальд слова Митчем. По горло сытый пайковой тушенкой, он многое бы отдал за эти блюда на фронте. Даже если удавалось вырваться в тыл, то и там еда не доставляла особого удовольствия, потому что французы требовали бешеных денег. И тем не менее в этот момент ему захотелось поскорее попасть обратно в этот кошмар, где кровь и грязь, смерть… и геройство, с которым несравнимы подвиги святых. Подобные поступки обычно совершал те, кого принято называть простыми людьми. День за днем, наблюдая за ними, Реджинальд все больше проникался к этим людям любовью и уважением, они не переставали удивлять его. Он помнил парня по имени Микки, прозванного «Микки — губная гармоника». Тот выставлял голову над бруствером траншеи и наигрывал бесхитростные мелодии. Ему предрекали, что когда-нибудь он лишится своей головы. Предсказание сбылось, правда, произошло это отнюдь не во время концерта. Реджинальду вспомнился молодой солдат, у которого не сложились отношения с закаленным жизнью суровым сержантом Питерсом. Именно Питерс тащил этого раненого парнишку к траншее, но во время бомбежки их обоих разорвало в клочья. И Стив Бомон погиб в тот же день. Они со Стивом сошлись довольно близко. А еще Джефферсон, читавший наизусть псалмы. Реджинальд и не думал, что псалмы, казавшиеся ему прежде невыразительными и скучными, могут звучать так красиво. Но в первое время Джефферсон со своими псалмами просто сводил его с ума.

Неожиданно мысли Реджинальда потекли в другом направлении, переключившись на Чарльза и Агнес. Сейчас они должны были уже добраться до своего коттеджа. Накануне он побывал там, помогая Агнес перевезти кое-какие вещи. Это был небольшой каменный домик, прилегавший к склону холма. Выглядел он пустым и одиноким. Даже внутри не отличался особым уютом. Как объяснила Агнес, у нее не хватило времени привести все в надлежащий вид. Но едва ли Чарльз заметит подобные мелочи. Все, что ему необходимо, заключалось в самой Агнес: и уют, и тепло, и покой. От нее веяло каким-то особым спокойствием. Реджинальд не смог бы объяснить, что именно привлекало в ней. Красотой Агнес не отличалась, но ему доставляло удовольствие смотреть на девушку, говорить с ней, а как приятно было бы ее обнять…

Всевышний Боже! Реджинальд резко поднялся. Он отлично сознавал, что нельзя было давать волю таким мыслям. Ему надо было срочно чем-то себя отвлечь… Можно съездить к Комбесам или навестить Пиккерингов… нет, только не к ним, да еще в день свадьбы Чарльза! Хотя, что касается Изабели, вряд ли новость так уж ее расстроила. Ее родители, как ему представлялось, переживали куда больше… Лучше все-таки отправиться к Комбесам: Уилл пока дома, а Фредди уже ушел в море. Оставались еще Гаммоны, их близнецы все так же милы.

Если бы родители не возвращались утром, он немедленно поехал бы в Лондон, нашел себе женщину или двух и напился бы до чертиков, чтобы хоть на время забыть о войне, Чарли и Агнес.

Стук в дверь прервал ход его мыслей. Но ответил он не сразу, постепенно приходя в себя:

— Да, входите.

На пороге возникла горничная, но она стояла и молчала.

— Роуз, что случилось?

— Сэр, там… пришла полиция. Двое полисменов внизу, они… хотят поговорить с вами.

— Полиция? Странно. — Реджинальд взял со спинки кровати китель, наглухо застегнулся и туго подпоясался ремнем. — Ты не знаешь, зачем они пришли? — спросил он у Роуз, распахнувшей перед ним дверь.

Она молча уронила голову на грудь.

Без дальнейших расспросов Реджинальд сбежал по лестнице. В холле ожидали двое полицейских.

— В чем дело? Что случилось? — спросил Реджинальд.

Полисмены отсалютовали, коснувшись шлемов.

— Я сержант Аткинс, сэр. К сожалению, у меня для вас плохие новости.

Реджинальд попытался что-то сказать, но в горле у него пересохло, и он с большим усилием смог выдавить:

— Несчастье с братом и его женой?

Полисмены переглянулись.

— Ваш брат, сэр, и его… они ни при чем… это ваши родители.

— Родители? Что с ними? Они попали в аварию?

— Да, сэр, и в очень серьезную.

Реджинальд уловил рядом какое-то движение. Он бросил взгляд на миссис Митчем и стоявшую с ней рядом Роуз.

— Пройдите, пожалуйста, сюда, — пригласил Реджинальд и направился в гостиную. Полицейские последовали за ним. — Так что же произошло? — спросил он, закрыв дверь.

— Авария, сэр. Очевидно, водитель не справился с управлением.

— Они серьезно пострадали?

Полицейские ответили ему молчанием.

— Нет, нет, не может быть! — закричал он.

— Мне очень жаль, сэр, искренне жаль.

— Все трое?

— Да, сэр, полковник, леди и… шофер.

Реджинальд отвернулся к окну.

— Господи, помилуй! Помилуй, Господи! — твердил он, схватившись за голову. Реджи прошел комнату из конца в конец, развернулся и вновь обратился к полицейским: — Где это случилось?

— На подъезде к Дарему, в двух милях, сэр.

— У самого Дарема? Но что они там делали?

— Позволю предположить, сэр, что они ехали домой.

— Их ждали только завтра.

— Не знаю, сэр, но определенно скажу, что они ехали в Дарем. Подробности мне неизвестны, однако, по рассказу свидетеля, они ехали на очень большой скорости. Машину занесло и она свалилась с насыпи в воду. Тела отправили в морг Дарема. Мы ждем ваших распоряжений, сэр. Возможно, вы захотите, чтобы мы известили еще кого-нибудь?

— Что?

— Я говорю, сэр, кому еще нужно сообщить о том, что случилось?

Господи! Ну, конечно же, есть кому сообщить. Брату и его жене. До коттеджа полиция доберется за пару часов, и наступит конец их брачной ночи.

«Ты мой тайный приют; Ты охранишь меня от бед; в Тебе моя надежда на спасение…».

Боже правый! Что с ним такое происходит? Должно быть, он сходит с ума. В последнее время эта мысль навещала его особенно часто…

— Я сообщу обо всем братьям. Один сейчас во Франции, а другой… а другой только что женился… как раз сегодня.

— О, сэр, я очень сожалею, — посочувствовал один из полицейских. — Полагаю, вам нужно проехать с нами, чтобы опознать тела погибших.

— Это действительно, необходимо?

— Так было бы лучше, сэр. А потом… вы решите… перевозить их сюда или оставить в морге, пока все не будет готово к похоронам. Мы подвезем вас, сэр, нас ждет машина.

Реджинальд стоял, не в силах двинуться с места. Ему придется ехать опознавать тела родителей и Бэнкса. Этот Бэнкс… За рулем он превращался в маньяка, совершенно терял голову. Ну почему отец не положил этому конец?

— Мы можем подождать, сэр.

— Да-да, — расправляя плечи, откликнулся Реджи. — Я… мне надо сообщить прислуге. Присаживайтесь. Это не займет много времени.

Прислуга уже все знала. В слезах они ждали его на кухне. Реджинальд не смог заставить себя говорить и жестом попросил миссис Митчем выйти с ним.

— Я должен поехать с полицейскими, Митчем, — сказал он ей в холле. — Пожалуйста, позаботься обо всем, что полагается в таких случаях.

— Да, сэр, не беспокойтесь, здесь все будет сделано. Боже, Боже, какой ужас! Как пережить такое? Что будет дальше? И все из-за этой машины! Верно сказал Колеман: стоило ей появиться во дворе, как все пошло по-другому. Он так расстроится.

— Да-да, конечно. Мне пора идти. Скорее всего, я не вернусь до завтрашнего дня. Переночую в Дареме, а утром поеду к мистеру Чарльзу.

— О да, к мистеру Чарльзу, — повторила она, закрыв лицо рукой.

Реджи решительно повернулся и твердой походкой направился в гостиную. Полицейские поднялись ему навстречу.

— Едем, — коротко скомандовал он, как будто обращался к своим солдатам.

Они молча последовали за ним, отметив про себя, что молодой человек встретил горестное известие мужественно, как и подобает воину. И еще им стало ясно, что в таких делах у него богатый опыт.

Глава 4

Утро выдалось великолепное. Струясь сквозь маленькое оконце, солнечный свет заливал кухонную раковину и покрытый клетчатой скатертью грубо сколоченный стол с остатками завтрака на нем.

Они сидели рядом. Чарльз намазывал маслом румяный поджаренный хлеб.

— Знаешь, я не могу припомнить, когда… нет, в самом деле, никогда в жизни я так плотно не завтракал, — признался он, указывая на свою пустую тарелку. — Просто невероятно: пара яиц, два куска бекона, кусок кровяной колбасы, да еще сосиска. — Чарльз положил нож на тарелку и протянул к Агнес руку, чтобы обнять ее.

— Осторожно, чайник! — воскликнула она. — Ты перевернешь его на меня вместе с чашкой.

— Оставьте чайник и чашку, миссис Фарье, и прошу вас впредь помнить, что я всегда на первом месте.

— Непременно, сэр, но прежде позвольте налить чаю вам и себе. Так что, будьте любезны, уберите руки и дайте мне закончить начатое дело. Я всегда все довожу до конца.

Они от души рассмеялись. Агнес поставила чайник на подставку и повернулась к мужу. Они снова обнялись. Казалось, молодые супруги только этим и занимались с тех пор, как приехали накануне в коттедж.

— Ты счастлива?

— О, мой дорогой! — выдохнула Агнес. — Сколько бы мы ни пробыли вместе, ты не сможешь понять до конца, насколько я сейчас счастлива. Ты изменил всю мою жизнь и все мои представления о будущем.

— Знаешь, мне до сих пор не верится, что все это происходит со мной. Я даже предположить не мог, что со мной может случиться подобное. Все люди со временем женятся. Но чаще по расчету, как, например, придется поступить Реджи, чтобы продолжить род. Но в таком браке никогда не может быть такой любви, какую я испытываю к тебе, по той простой причине, что я не мог ее себе вообразить. Все переменилось с сахарных мышек в тот памятный день перед Рождеством. Сначала я этого не сознавал, а когда меня осенило, то первым пришло ощущение потери. Я чувствовал, что мне чего-то не хватает. Позже это ощущение сменилось другим. Я знал, что обретаю нечто новое, но чувствовал, что мне следует быть осторожным, чтобы не утратить сошедшее в мою жизнь чувство, иначе потеря ощущалась бы неизмеримо острее.

Агнес склонилась к мужу, чтобы поцеловать, но взгляд ее упал на окно.

— Посмотри туда! К нам гости. Видишь, кто-то поднимается по холму? Могу поспорить, что это миссис Фергюсон несет молоко. «Я только зашла взглянуть, как вы тут, голубушка, — заворковала Агнес, подражая миссис Фергюсон. — Быть может, вам что-нибудь нужно, так вы только скажите, просто намекните».

Они весело рассмеялись. Чарльз тоже повернулся к окну.

— Агнес! — неожиданно воскликнул он. — Это не миссис Фергюсон, это же… — Он покачал головой, не веря своим глазам. — Невероятно, но тем не менее это Реджи. — Чарльз сорвался с места, бросился из кухни в коридор и рывком распахнул входную дверь. Агнес последовала за ним. Они стояли бок о бок, следя за взбиравшейся по склону фигурой в военной форме.

Молодожены одновременно рванулись навстречу Реджи.

— Что случилось? Что-то с Генри? — спросил Чарльз, поравнявшись с братом.

— Нет, нет, это не Генри, — скупо ответил Реджинальд. — Давайте войдем в дом.

Троица молча прошла к дому.

— Что же все-таки стряслось? На тебе лица нет, — медленно промолвил Чарльз. Они с Агнес сели по другую сторону стола.

— Произошел несчастный случай, — судорожно сглотнув, проговорил наконец Реджинальд. — Тяжелая авария. Родители и Бэнкс… они погибли: машина свалилась с насыпи в реку.

В комнате повисла мертвая тишина. Они смотрели на него в немом оцепенении, не в силах вымолвить ни слова. Лицо Реджи посерело, вокруг рта обозначилась белая полоса.

— Нет! Нет! Нет! — закричал Чарльз, отчаянно мотая головой. — Не может быть, двое сразу! Все вместе, о нет!

Агнес встала и медленно вышла.

Братья остались одни. В глазах их стояла боль.

— О Господи! Господи! — громко застонал Чарльз, уронив голову на руки. — Это все из-за меня.

— Не говори ерунды. Какая может быть в этом твоя вина?

— Ты же прекрасно знаешь, почему мама уехала, — резко вскинул голову Чарльз. — Она уговорила отца взять увольнение под предлогом того, что он устал и ему нужно отдохнуть. Но на самом деле хотела быть подальше от меня и моей свадьбы. Скажи, разве не так?

Реджи заговорил тихо и жестко, в голосе его отчетливо звучала горечь.

— А разве раньше ты не знал, как она относилась к этому? Все было предельно ясно с самого начала. Такой уж ее воспитали. Но ты можешь утешить себя тем, что мама встретила бы в штыки любую твою избранницу, за исключением, пожалуй, Изабели, в которой она не чувствовала угрозу своему главенству в семье. Мама не могла вынести в семье других женщин, командовать должна была только она. А Изабель и умом большим не отличается и думает только о своих лошадях. Я бы даже назвал ее глуповатой и скучной. Подчинив ее своему влиянию, мама вертела бы ею как хотела. Если бы я или Генри решили жениться, она с такой же неприязнью встретила бы и наших избранниц.

Чарльз смотрел на брата, и к горю на его лице примешалось удивление. Сам он никогда над этим не задумывался, но теперь ему стало совершенно ясно, что Реджи прав. Опыт общения с женщинами позволял брату лучше понимать их.

— А Генри знает? — спросил Чарльз.

— Он сегодня приедет. Вчера с ним связалось военное ведомство. Но Элейн приехать не сможет: она снова ждет ребенка. Этот тип настоящее животное.

Братья одновременно поднялись и порывисто обнялись, тела их сотрясала дрожь. Когда они разжали объятия, щеки их были влажны от слез.

— Тебе придется поехать со мной, — едва слышно произнес Реджинальд. — Многое надо сделать. Мне продлили отпуск, но это всего лишь отсрочка. Я должен снова вернуться на фронт. И Генри тоже. Разбираться со всеми делами придется тебе. Сначала нужно заняться приготовлениями к похоронам, но об этом потом, а теперь иди и поговори с Агнес. — Реджи еле заметно кивнул на дверь.

Ничего не ответив, Чарльз отправился наверх.

Агнес укладывала в спальне чемодан, лежавший на застеленной кровати. Услышав, что вошел Чарльз, она не прервала свое занятие. Только когда муж обнял ее, она обернулась и уткнулась лицом ему в плечо.

Глава 5

— Это просто в голове не укладывается, — говорила Элис.

В кухне собралась вся семья, включая Джесси, Робби и малышку.

— Как будто она нарочно это устроила, прости меня, Господи, за такие слова.

Агнес взглянула на Элис и едва удержалась от слов: «Не ты одна так думаешь». Она знала, что мать Чарльза испытывала к ней явную неприязнь, временами переходящую в ненависть. Агнес явственно ощущала это при каждой их встрече. Эта женщина ставила ее ниже своих слуг, не считая нужным даже замечать Агнес. Но теперь ее не стало, и смерть эта тяжким бременем ложилась на Чарльза. Агнес словно читала его мысли: если бы не их свадьба, все сейчас было бы иначе. Трагедии наверняка бы не произошло. Гибель полковника и его жены должна была оказаться на совести Чарльза.

«Но главное, — думала Агнес, — повлияет ли эта трагедия на нашу дальнейшую жизнь?». Возможно, сильно изменить их будущее не сможет, но тем не менее случившееся определенным образом отразится на Чарльзе, а значит и на ней тоже.

— Беда не ходит одна. Неприятности идут чередой, — вновь заговорила Элис. — Брат Робби — Джимми пропал без вести. Робби решил идти на фронт, а теперь еще и это свалилось на нас.

Агнес взглянула на Робби.

— На меня наседают, — произнес он, отводя взгляд. — Тем более что скоро объявят новый призыв, я не собираюсь этого дожидаться. А то потом никогда не смогу оправдаться. Да и война, скорее всего, закончится раньше, чем я пройду подготовку.

— Вот-вот, как только твоя подготовка закончится, так сразу вас и пустят ко дну.

— Мама, ну что ты такое говоришь? — с укором остановила ее Агнес.

— Извините, извините, пожалуйста, — быстро проговорила Элис, увидев расстроенное лицо Джесси. — Но если дело так и дальше пойдет, то кто будет присматривать за фабрикой, позвольте вас спросить? Все наше время отнимают магазины. Артур Пибл страшно разважничался. Посмотреть, как он иной раз разговаривает с покупателями, так можно подумать, что он здесь хозяин.

— Мама, можно мне чашку чаю?

— Ах, Эгги, милая, прости. Но своей новостью ты совершенно выбила меня из колеи. Сейчас я приготовлю тебе что-нибудь перекусить.

— Нет, ничего не нужно. Мы договорились, что я встречу Чарльза на вокзале в три часа. Он настаивает на том, чтобы я поехала вместе с ним в их дом.

— И вы там останетесь?

Три пары глаз устремились на нее в ожидании ответа.

— Я не могу пока ничего сказать. Не знаю, как они собираются все там устроить. Но в одном я уверена: нам не часто придется навещать наш коттедж на холмах.

— А нет ли еще кого-нибудь, кто присматривал бы за ним? Я имею в виду большой дом.

— У них есть еще брат, он священник и сейчас на фронте. Но сегодня приедет.

— Но как ты сможешь управляться со всем в таком огромном доме?

— Это меня меньше всего будет волновать, — пожала плечами Агнес, — если мне все же придется вести там дела, по крайней мере до возвращения Реджинальда.

— А если он не вернется? — тихо спросил Робби.

Агнес пристально посмотрела на него, прежде чем ответить.

— Знаешь, Робби, мне как-то не приходило в голову, что такое может произойти. — С этими словами она повернулась и вышла из кухни.

— Господи, вот ведь как оборачивается, — сказала Элис, глядя на Джесси. — Если Агнес туда попадет, держу пари: обратно к нам она больше не вернется.

— Что ты, мама, я знаю Эгги, она обязательно вернется.

— Никто не может сказать, что сделает наша Эгги, даже она сама.

— Мистер Маккэн, — экономка всегда обращалась к лакею подобным образом, когда он вызывал у нее досаду, — я передаю слова мистера Реджинальда. Он сказал мне: «Митчем, мистер Чарльз приезжает сюда на некоторое время с женой, ей надо помочь». Вот его слова.

— Но она же простая продавщица, по крайней мере была ею! — воскликнула Джей Диксон.

У Патрика Маккэна и в мыслях не было, что когда-нибудь он повысит голос на Джейн, но, услышав подобное, лакей буквально зарычал:

— Она никакая не продавщица. Насколько мне известно, у нее два магазина и фабрика, а это совсем не одно и то же.

— Сожалею, что сказала об этом, правда, сожалею.

— Итак, — качнулся взад-вперед на каблуках Маккэн, — нам всем надо уяснить вот что: если она приезжает, чтобы вести здесь дела до возвращения мистера Реджинальда, следует признать ее хозяйкой, иначе мы можем потерять свои места.

— Есть один человек, который никогда ее не признает.

Все одновременно повернулись к кучеру.

— Тебе же будет хуже, Джон, — предупредил Маккэн. — То же самое относится и к тебе, Питер.

— Не думаю, что нас это сильно коснется, — пожал плечами Питер Пратт, — мы же не работаем в доме.

— А я вот работаю, — повернулась к нему его жена Роуз. — И не забывай об этом.

— Я все прекрасно помню. Столько лет мы жили тихо и спокойно, и я не вижу причины, почему все должно измениться, если мы сохраним свои места.

— Мы-то сохраним, а вот удержится ли она?.. — заметил садовник Дэвид Уильямс.

— Тебе хорошо рассуждать, ты живешь на отшибе, в сторожке, — в первый раз подала голос кухарка. — Все, похоже, забывают, что я тоже работаю в доме, хотя, если разобраться, подумаешь, кухарка. Предлагаю следующее: давайте подождем и посмотрим, что да как. Она ведь в Ньюкасле, верно? И жила на Спринг-стрит, а это не такое уж и завидное место, если мне не изменяет память. Здесь ее все настолько поразит, что с ней несложно будет сладить. Нам надо всего лишь выждать какое-то время, и тогда уже мы сможем показать ей, что долгие годы жизнь в усадьбе шла своим чередом и даже война мало что изменила. Так что давайте подождем и посмотрим.

— Да, все верно, это самое разумное решение. Тем более пока она не приедет, мы все равно не сможем ничего предпринять, — раздались одобрительные возгласы. Все согласно закивали.

Она приехала в половине пятого в сопровождении мужа и деверя. Чарльз познакомил ее с экономкой.

— Дорогая, это миссис Митчем. Миссис Митчем, представляю вам мою жену.

Агнес собиралась протянуть руку, но что-то в выражении лица миссис Митчем подсказало ей, что этого делать не следует, и она лишь слегка наклонила голову.

— А это наш лакей Маккэн. Патрик, это моя жена.

Маккэн учтиво поклонился, а Агнес вновь ограничилась кивком головы.

— С остальными познакомишься по ходу дела, — сказал Чарльз, беря Агнес под руку.

— Передай Кэти или Роуз, чтобы они показали миссис Фарье ее комнату, — распорядился Реджинальд, вручая Маккэну свое пальто. И подумав, добавил: — Опустите шторы на первом этаже только до половины, а наверху не опускайте вовсе.

— Хорошо, сэр, — немного помедлив, ответил лакей.

Позднее в кухне энергично обсуждали распоряжение Реджинальда.

— Кто бы мог подумать! И это сказал мистер Реджинальд! Ну и ну, что же это делается?

Чарльз не стал дожидаться, пока Кэти или Роуз проводят Агнес, он также не стал спрашивать, какая из комнат была приготовлена для них. Но когда он вошел в свою прежнюю спальню и увидел на кровати неразобранные чемоданы, то подумал, что прислуге, должно быть, не хватило времени, чтобы все подготовить, хотя Реджинальд все утро объяснял им, что следует сделать.

— Это моя комната, — объяснил Чарльз, помогая Агнес снять пальто. — Прислуга не успела все здесь как следует устроить, но сделает это чуть позже, обязательно сделает. — Он с таким нажимом произнес последние слова, что Агнес не выдержала.

— Прошу тебя, Чарльз. Пусть пока все остается по-прежнему. Если нам предстоит взять на себя заботу о доме, а именно этого, очевидно, и хочет Реджи, тогда я начну действовать по-своему и без лишней суеты. Так что, пожалуйста, предоставь это мне.

— Ах, дорогая моя. — Он отодвинул чемоданы в сторону и усадил Агнес рядом с собой на край кровати. — Я не хочу ни в чем разбираться, по крайней мере сейчас. Надеюсь, ты понимаешь мои переживания?

— Конечно, милый. Я все понимаю и, как ты говоришь, мы не станем ни в чем разбираться. Но хочу, чтобы ты знал. На тебе нет никакой вины, да и за собой я ее не чувствую. В какой-то степени мы сами распоряжаемся своими судьбами и строим будущее. Твоя мать распорядилась своей жизнью. Я знаю, она считала, что я тебе не пара, но я думала иначе и ты тоже. Любовь убеждала меня, что я достойна тебя. А поэтому никто из нас не должен взваливать на себя бремя вины.

— Ах, моя милая, моя родная, что бы я делал без тебя? — склоняя голову ей на плечо, признался Чарльз.

Агнес молча гладила его по волосам, думая о том, что, возможно, было бы лучше им не встречаться вовсе, но тут же сказала себе: ведь даже если бы Чарльз женился на девушке своего круга, то вполне вероятно, что ситуация могла повториться.

В этот момент Агнес казалось, что мать Чарльза своей смертью желала разрушить их счастье, до конца жизни заставляя мучиться от чувства вины. Но нет, Агнес этого не допустит. Ни за что! Этому не бывать.

— Нам не нужно… по крайней мере, мы не будем постоянно жить здесь, — поднимая голову, сказал Чарльз. — Мы будем проводить пару дней в неделю в квартире над магазином, а на уик-энды станем ездить в наш коттедж. Мы распределим нашу жизнь среди всех этих мест.

— Да, милый, ты прав, — через силу улыбнулась Агнес. — Мы так и сделаем.

Глава 6

В местные и центральные газеты поместили сообщение о том, что капитан Реджинальд Фарье выражает благодарность всем приславшим свои соболезнования в связи с гибелью его родителей: полковника Хью Джорджа Беллингема Фарье и его супруги Грейс Мей Фарье. Далее в публикации говорилось, что на похоронах будут только члены семьи и близкие друзья, и капитан Фарье просит цветы не присылать. Кроме того, сообщалось, что в этот же день на кладбище в Феллбурне должны состояться похороны ординарца полковника мистера Джорджа Артура Бэнкса.

На траурной церемонии присутствовала вся прислуга и близкие друзья семьи: семейства Пиккеринг, Комбес и Гаммон. Агнес ничего не знала об Изабели Пиккеринг, но запомнила эту крупную женщину с некрасивым лицом и выразительными глазами, которая представилась: «Я Изабель». Агнес понятия не имела, кто она такая, но было очевидно, что эта молодая женщина думала иначе.

— Очень приятно, здравствуйте, — ответила Агнес.

— Как все скверно обернулось для Чарльза, — заметила незнакомка.

— Да, — согласилась Агнес, не совсем понимая, что та имела в виду.

— Кто эта молодая леди в голубой шляпе? — поинтересовалась Агнес у Генри, когда присутствующие на похоронах начали расходиться.

— Разве вы не знаете? — покосился на нее Генри. — Это же Изабель.

— Но кто она? Я что, должна ее знать?

— Мама прочила ее в жены Чарльзу, — усмехнулся он и вздохнул. — Разве Чарльз об этом ничего не рассказывал?

— А, теперь мне все ясно. Кажется, она милая женщина.

— Да, Изабель славная. Очень любит лошадей.

Такой ответ несколько удивил Агнес.

Вскоре вся семья собралась в гостиной. В камине ярко горел огонь. Агнес и Реджи сидели по разные стороны дивана, а Чарльз и Генри расположились в креслах.

— Пути Господни неисповедимы, — со вздохом проговорил Генри.

— Оставь, пожалуйста, свои проповеди! — закричал Реджинальд брату, внезапно вскакивая. — Говори это калекам, которых привозят санитарные машины, или тем, кто страшится перейти в мир иной. — Он бросил взгляд на Агнес. — Простите меня.

Чарльз торопливо поднялся. Он обнял Реджи за плечи и насильно усадил его на диван.

— Все в порядке, старина, успокойся, тебе не за что извиняться.

— Прости меня, братишка, — тихо заговорил Генри, обращаясь к Реджи. — Это уже вошло в привычку. Но извиняюсь я лишь за то, что мои слова задели тебя. Я понимаю твои переживания. И тем не менее именно эти калеки, как ты выразился, и есть предмет моей заботы. Я их единственная опора. И если мне удается помочь им перейти рубеж… это все, на что я способен.

Генри умолк, уронив голову на грудь. Агнес хотела подойти к нему, но осталась на месте, не зная, где найти те слова, чтобы утешить плачущего мужчину, тем более священника. Он сказал: «Это все, на что я способен». Большего унижения придумать нельзя. Агнес полагала, что по характеру Генри самый слабый из братьев. Но среди кровавой бойни он проявил необыкновенную твердость, сохраняя веру в Бога. Для этого требовалось немалое мужество.

— Завтра предстоит встреча с нотариусом, он ознакомит нас с завещанием, — сообщил Чарльз, садясь на место Агнес. — Когда ты должен вернуться, Генри?

— В конце недели, в субботу, — невнятно произнес тот, шумно сморкаясь.

— А ты, Реджи?

— Как можно скорее. — После своей вспышки он с трудом приходил в себя. — Я уплываю завтра вечером.

— Но ведь тебе не обязательно ехать так скоро.

— Чарльз, я уеду завтра.

— Ну, хорошо, хорошо, поступай, как считаешь нужным, никто с тобой спорить не будет. Ответь мне лишь на один вопрос: что нам с Агнес здесь делать? Мы до сих пор ничего не решили.

— Я полагал, что все и так ясно, и обсуждать нечего. Мне казалось, ты понял, что вам надо вести дела и за всем присматривать, пока я… пока я или Генри не вернемся.

— Меня можешь исключить сразу же. — Генри покачал головой. — Я не собираюсь возвращаться и заниматься здесь делами. Нет, этого не будет никогда. Мое призвание — служить людям. Я уверен, что не ошибаюсь. Поэтому на меня не рассчитывай.

— А если ты женишься?

— Никогда! Я считаю себя священником не англиканской церкви, а католической.

— Думаю, в конце концов ты перейдешь в католичество.

— Я уже как-то говорил, что это вполне возможно.

Братья пристально смотрели друг другу в глаза, потом слабая улыбка тронула их губы, снимая напряжение.

— Чарльз, — обратился к брату Реджинальд, — когда завтра мы встретимся с нотариусом, я объявлю, что предоставляю тебе полную свободу действий на период моего отсутствия. Ты согласен взять все на себя? А вы, Агнес? Ведь именно вам и предстоит, по сути дела, всем здесь заправлять.

Взгляды мужчин обратились к ней.

— Как скажет Чарльз, — поворачиваясь к мужу, промолвила она. — Я поступлю так, как решит он. Но мне кажется, что моя задача будет не из легких.

— Хочу сразу посоветовать вам: пресекайте любые глупости. Неподобающее поведение никому не должно сходить с рук.

— Можешь об этом не волноваться, Реджи, — поторопился заверить брата Чарльз. — Не сомневайся, я обо всем позабочусь. Будь уверен.

— Ну, раз мы все уже решили, думаю, не помешает выпить чего-нибудь покрепче, — медленно поднимаясь, предложил Реджинальд.

— Я — пас, — замахал рукой Генри, — за ужином я выпил уже три бокала. Этого для меня вполне достаточно.

— Ну, тогда мне достанется твоя порция. Ничто так не успокаивает мне душу, как виски, подогретое или холодное, — признался Реджи и остановил потянувшегося к звонку Чарльза. — Нет, не надо. Я сам принесу.

— Ты должен его извинить и не принимать его выпад близко к сердцу, — обращаясь к Генри, сказал Чарльз, едва Реджи вышел. — Он просто сам не свой. Кроме нашей общей беды ему еще и без того приходится несладко.

— Там всем крепко достается, Чарльз. А хуже всего тем, кто слишком много обо всем этом думает. Надеюсь, Реджи скоро ранят и он вернется домой.

— Да ты что, как ты можешь так говорить? — Лицо Чарльза исказилось, словно от нестерпимой боли. — Отчего бы тебе не пожелать, чтобы он сразу погиб?

— Я не желаю ему смерти, а говорю всего лишь о ранении в руку или ногу. Только так он сможет вырваться оттуда, иначе его ждет нервный срыв, а это похуже смерти. Мне приходилось наблюдать подобные случаи. Несси могла бы тебе много об этом порассказать. Она умеет найти подход ко всем. У старушки настоящий дар исцелять души.

— Непонятно, почему она не захотела приехать, — задумчиво проговорил Чарльз.

— Ничего в этом странного нет, все очень легко объяснимо. Для мертвых она ничего не способна сделать, ее забота — живые. Знаете, — вымученно улыбнулся Генри, — в первый раз в жизни она ощущает себя матерью. И мне вспомнилась Элейн. У нее еще один ребенок, и ведь он родился как раз в день их смерти. Верно говорят, что жизнь и смерть ходят рядом. Но, прости меня, Боже, я бы пожелал тому, кто зачал эту новую жизнь, немного побыть по ту сторону пролива.

Агнес тепло улыбнулась своему второму деверю. Священник и джентльмен, Генри в душе был обычным мужчиной, совсем не отрешенным от земных чувств и житейских проблем. И она подумала, что Генри с Чарльзом роднила не только фамилия.

Глава 7

До этого времени ему приходилось вести борьбу на два фронта. Одно сражение — среди крови и грязи, другое шло в его сознании. Однако новые укрепления по сравнению с прежними казались чуть ли не дворцами. В тех привычных окопах о бане приходилось лишь мечтать, даже бритье считалось непозволительной роскошью. Теперь же все преобразилось до неузнаваемости: в окопах было сухо, а размеры блиндажей поражали воображение. Блиндаж, который Реджи делил с двумя другими офицерами, походил на маленькую квартирку с горячей водой и всеми удобствами.

В скором времени предстояло большое сражение, но Реджинальд не слишком задумывался об этом. Бои стали нормой жизни. Трупы в воронках от снарядов, душераздирающие крики раненых, напоминавшие ему вопли детей Элейн, — все это привычные атрибуты войны. Но в новых убежищах об этом можно было на некоторое время забыть. Не хотелось даже думать о немцах, что расположились в еще лучших укреплениях по ту сторону равнины, об обустройстве блиндажей противника разговоры возникали то и дело. Поговаривали, что некоторые помещения в офицерских блиндажах напоминали гостиничные номера: в них стояла настоящая мебель. Об этом рассказывал Редни, один из новичков присланных в их батальон. Как и все новенькие, Редни был молод. Пополнение состояло в основном из будущих адвокатов, врачей, государственных служащих. Эти образованные молодые люди всерьез рассуждали о жизни после войны, строили планы. Слушая подобные разговоры, Реджинальду нестерпимо хотелось расхохотаться. Но он изо всех сил сдерживался, боясь дойти до истерики, похожей на ту, что могла бы случиться, если бы он смотрел невероятно смешной номер представления в театре Ньюкасла, комедию в Лондоне или кривлянье обнаженных девиц в увеселительных заведениях Парижа.

Наблюдения подсказывали Реджинальду, что главное сражение намечалось на первое июля. Как всегда, им ставилась задача сокрушить противника. Однако сперва предстояло преодолеть сложную линию укреплений, о несокрушимости которых твердили немцы. Но старые генералы все продумали, предусмотрели и расписали для подчиненных им молодых офицеров и их солдат.

Офицеры и солдаты, какое странное деление, разве не были и те и другие воинами? Хотя куда там солдатам до офицеров, этих молодых богов, спустившихся с олимпа, ну просто орлы, разве что без крыльев. Все как один непобедимые и непогрешимые. Так говорили генералы. Они убеждали офицеров, что победа им обеспечена. А как же иначе? Их же будут прикрывать с воздуха деревянные птицы-аэропланы, а на земле поддержку обеспечат металлические слоны — танки. Впервые это новое оружие предстояло испытать на поле битвы. Конечно, нельзя забывать и об огневом вале, который должен был накрыть не менее молодых немцев в их хваленых окопах. После этого на позиции ослепленных и оглушенных, а возможно, мертвых врагов стройными рядами двинутся безусые солдатики во главе с молодыми богами. Они ринутся на солдат противника и пронзят их штыками, открывая путь кавалерии: сотням, тысячам всадников, ждущим только сигнала, чтобы стереть с лица земли этих презренных немцев. Таков был план сражения, по замыслу генералов. А как же иначе? Разве не трудились они над этими планами в поте лица в своих уютных штабах, сидя за столами? Именно сидя, потому что некоторые из них от старости и стоять-то долго не могли. А когда их гениальные планы осуществятся и немцы сгинут навеки, они вернутся домой в ореоле славы, и король отметит наградами их заслуги.

— Что ты сказал? — Реджинальд отвлекся от своих мыслей и взглянул на лейтенанта Поллета, Поллета Смита, которого шутя прозвали Полли Смит, а иногда называли «милашка Полли».

— О чем задумался? — спросил Смит. — Глядя на твое лицо, можно было подумать, что ты даешь кому-то нагоняй.

— Говоришь, на мое лицо стоило посмотреть? Я расскажу тебе, Полли, о чем думал. Я размечтался о своей жизни после войны. Ты знаешь, какие у меня планы? Куплю себе яхту и отправлюсь на один из островков. Ну, на моем пусть живет вождь с шестью дочерьми. Нет, пожалуй, двоих будет достаточно. Они давно не видели мужчину и, конечно, будут очень ласковы со мной, поэтому я решу остаться с ними до конца своих дней.

— Ерунда, ты думал вовсе не об этом. Посмотрели бы на тебя твои смуглые красотки, перепугались бы до полусмерти. Реджи, а если серьезно: немецкие укрепления за равниной и в самом деле такие мощные, как о них хвастают сами немцы, как по-твоему?

— Увидим, когда доберемся до них. Тут думай не думай, укрепления эти останутся на месте и слабее не станут. Так что спи лучше и не мешай мне читать.

— Но ты не читал, а тупо смотрел в пространство. Кроме того, эти твои письма уже зачитаны до дыр. Должно быть, она очень недурна. Может, ты и обручился тайком?

— Я не имею отношения к таким вещам. Ни к чему подобному не причастен. Но вполне могу вытащить тебя отсюда и выставить над бруствером, и пусть наши друзья с той стороны доделают остальное. Так что лучше заткнись и спи, а то я точно выполню свое обещание.

— Неужели хватит духу?

Реджинальд не ответил. Откинув голову на подушку, он лежал, уставившись в потолок; мысли его были далеко. Он размышлял о том, что следовало написать письма Чарльзу, Генри и Агнес. В последнее время он получил от них несколько посланий, но так ни на одно и не ответил. А о чем ему было писать? У Генри он мог лишь спросить: «Как у вас там дела?». Дальше последовали бы пустые, ничего не значащие фразы. Ему очень хотелось спросить брата: «Как же, во имя всего святого, ты еще можешь верить в Него? Неужели какой-нибудь здравомыслящий человек может вообразить, что некая высшая сущность или сила может спокойно взирать на методичное безжалостное убийство существ, созданных по Его образу и подобию? Как можно допустить подобное? Ты же совсем не глуп, Генри. Разве ты не в состоянии понять, что за всем этим ничего нет, а мы все, по сути дела, оболваненное стадо, дикая толпа, которую толкает на смерть кучка стариков, одержимых жаждой крови? Для них мы всего лишь оловянные солдатики, игрушки в их безжалостных руках».

Теперь Чарльз, дорогой и милый Чарльз. Что бы он написал ему? «Разумнее всего вместо клумб устроить огород. Потому что скоро наступят времена не такие уж веселые. Лошадей сейчас у вас нет, поэтому на поле следует сделать птицеферму. А как насчет того, чтобы обзавестись коровой? Когда я вернусь, у тебя уже разрастется большое хозяйство. Вот и будет мне чем заняться. Но не особенно увлекайся. Агнес пишет, что ты не очень хорошо себя чувствуешь в последнее время. Следуй рекомендациям врачей и не заставляй беспокоиться свою жену. Рад слышать, что прислуга ей помогает, а Маккэн взял ее под свое крыло. Я смеялся, когда читал, что Агнес тактично отклонила намерение миссис Митчем прислуживать ей».

Да так бы он и написал, но на самом деле ему хотелось крикнуть: «Тебе повезло, Чарли, несмотря на твой туберкулез. Ты ведь, по сути дела, сейчас полноправный хозяин дома, который я так люблю… и очень сомневаюсь, что после моего возвращения тебе захочется возвращаться в квартиру над магазином. Ты вырос в большом, просторном доме, привык, что слуги ухаживают за тобой. Ты устроил себе перерыв, но он продлился так недолго».

А что ему написать Агнес? «Я очень рад, что все наладилось и прислуга во всем вам помогает. Но другого и ожидать было нельзя. Кому придет в голову в чем-то вам противоречить? Берегите мужа. Как можно чаще ездите с ним в коттедж». А в конце он, шутки ради, прибавил бы: «О чем я говорю? Да выпроводите вы Чарльза в коттедж и пусть он там покрутится немножко один. Это пойдет ему на пользу. Всего хорошего, дорогая».

«Всего хорошего, дорогая, нет, любовь моя. Да, именно любовь. Ты могла бы стать моею. Ты ведь тоже сознаешь это, разве не так? Ты говоришь, что любишь Чарльза, но эта любовь ничто по сравнению с той любовью, которую ты могла бы испытывать ко мне. О, как сильно ты любила бы меня. И я бы смог этого добиться. Но на моем пути стоит Чарльз. К сожалению, брат действительно любит тебя, и как ни странно, но и я люблю его, в то же время мечтая, чтобы его никогда не было. Я жалею, что он мой брат, потому что тогда я без угрызений совести отнял бы тебя».

Реджинальду пришла в голову другая мысль. «Почему, — спрашивал он себя, — мы оба полюбили тебя? Чарльз влюбился с первого взгляда, и я тоже полюбил тебя с той самой встречи на площади перед собором. Мне понравилось, как ты остроумно прошлась насчет моих пуговиц. И я сразу понял, что ты создана для меня. Почему? Не спрашивай, я не смогу объяснить. Уверен лишь в одном: никто из моих знакомых не подумал бы с симпатией заговорить об ординарце или прислуге. Я пытался убедить себя, что меня привлекла твоя необычность, непривычная искренность. Да, ты действительно была искренней и, быть может, из-за этого чуть бестактной. Так я говорил себе. Но для меня все это было неважно. И вот сейчас я спрашиваю себя: чем же ты с такой невероятной силой притянула к себе нас обоих? Возможно, ты одна из тех созданий, которые влекут всех мужчин, одновременно отталкивая женщин? Судя по неприязни к тебе моей матери, должно быть, так и есть. И что бы ни говорили, погибла она из-за тебя. Если бы ты не появилась, она была бы жива и сейчас. Ты когда-либо задумываешься об этом, Агнес Конвей-Фарье?».

— Капитан.

Веки Реджинальда резко дрогнули. Он взглянул на ординарца широко раскрытыми глазами.

— Да, что такое?

— Сэр, вас вызывает полковник.

— Хорошо, сейчас иду.

— Что он хочет сказать, как ты считаешь? — Поллет Смит сел на своей постели.

— Не знаю.

— За мной он почему-то не послал.

— А зачем? Ты же еще новичок.

— Прекрати.

— Извини. Быть может, он собирается отправить меня в отпуск?

— Но ты говорил, что уже два раза ездил в тыл.

— Да, все верно. Но в последнее время я так усердно трудился: размышлял о жизни. Вот полковник и решил, что мне следует отдохнуть.

— Ты считаешь, скоро все начнется?

— Вернусь — расскажу.

Разговор проходил в присутствии рядового Джеймса Макконора. Ординарец одернул на Реджинальде китель, смахнул воображаемую пылинку с его плеча и уточнил:

— Полковник в блиндаже номер четыре, сэр. — Зайдя спереди, ординарец придирчиво оглядел своего капитана. — Нижняя пуговица, капитан, — он протянул руку и застегнул пуговицу на кителе Реджинальда.

— Спасибо, Мак. — Реджи рассмеялся. — Если бы не ты, надо мной потешалась бы вся передовая: единственный полуодетый капитан на весь Даремский пехотный полк. Ну, ты меня привел в надлежащий вид, а теперь укачай этого молодого человека. — Реджинальд кивнул в сторону лейтенанта Поллета Смита и, учтиво склонив голову, вышел. Сквозь холмы сообщения он попал в бункер, значившийся под номером четыре.

После недели мощных бомбардировок на рассвете первого июля тысяча девятьсот шестнадцатого года, с первыми лучами солнца девятнадцать дивизий двинулись из окопов в сторону противника. Два батальона Даремского пехотного полка были введены в бой в первый же день сражения, и к вечеру большая часть полегла на этой злосчастной равнине, а оставшиеся в живых и представить себе не могли, что это лишь первый день кровавой бойни, которая растянется на много месяцев, вплоть до декабря. Но в тот первый день хваленые танки не оправдали надежд, а всей массе кавалерии не удалось эффектным маршем пройти равнину и положить конец немецкой мощи. Все долгие месяцы планирования пошли насмарку. Оправдались только предположения о размерах потерь. В первый же день в числе погибших оказались: лейтенант Поллет Смит, Алекс Редни и Джон Брейтуойт, а также Мак, рядовой Джеймс Макконер — все те, кто был так близок и дорог Реджи.

Глава 8

— Она так и не получила больше никаких известий о нем?

— Нет, откуда, если сообщалось, что судно затонуло и, вероятнее всего, со всем экипажем. Будь прокляты эти немцы! Она так сильно переживает. Но знаешь, самое удивительное, что почти ежедневно на протяжении двух недель, с тех пор как ей принесли извещение, она берет ребенка и отправляется к его матери. Создается впечатление, что ее больше успокаивают встречи с той женщиной, чем со мной, хотя я изо всех сил старалась ее ободрить и уже до конца исчерпала свои возможности.

— Конечно, дорогая, не сомневаюсь. Но тебе не стоит расстраиваться из-за этого, ведь она же его мать и тоже нуждается в поддержке. Ты же знаешь, что все ее парни, кроме одного, ушли воевать, причем двое уже числятся погибшими.

— Я скучаю по тебе, — взглянув на дочь через стол, призналась Элис. — Без тебя здесь все не так.

— И я тоже скучаю, мама, мне тоже не хватает этого дома.

— Тебе только так кажется.

— Нет, это правда, — решительно возразила Агнес.

— Но я считала…

— О да, в усадьбе все прекрасно. Прислуга помогает и настроена ко мне весьма лояльно. — Агнес лукаво улыбнулась. — Конечно, первое время дела шли далеко не так гладко: по крайней мере, до того момента, когда я пригласила к себе миссис Митчем и мистера Маккэна. Я прямо сказала им, что в мои намерения не входит менять что-либо в сложившемся укладе жизни, но так как мне приходится заниматься новым для меня делом, то помощь и поддержка для меня очень важны. Однако я также отметила, что противодействие с их стороны вынудит меня принять надлежащие меры. Кроме того, я особо подчеркнула, что по окончании школы в восемнадцать лет я только и делаю, что управляю делами. Конечно, насчет школы я немного преувеличила, но этот короткий разговор изменил все удивительным образом. И все же я не чувствую себя там дома, как здесь или в коттедже. Ощущение временности не покидает меня. Я всего лишь присматриваю за домом и веду хозяйство, дожидаясь, когда вернется Реджи. По приезде он наверняка женится, и я вновь обрету свободу, точнее, мы обретем. Однако Чарльз ведет себя так, как будто обосновался там навсегда. Подобные настроения нередко отражаются в его словах. Признаюсь, меня это беспокоит.

— Но, девочка моя, он же вырос в этом доме.

— Да, ты права, а еще он так увлекся нашей фермой. Он назвал корову Пэнси, козла — Бэзил, а козу — Мюриэл.

— Надо же выбрать такие имена для животных! — рассмеялась Элис и тут же, оборвав смех, прикрыла рот рукой. — Я уж и не думала, что смогу снова смеяться. Ты знаешь, постепенно мне понравился этот тип Робби, хотя я и не признавалась в этом. Вначале я его терпеть не могла, а вот теперь сижу и реву не меньше Джесси. Первое время у меня не укладывалось в голове, как она может с ним жить и что она в нем нашла. Но позже я поняла причину: конечно, с виду он был грубоват, но оказался честным и очень заботливым малым.

— Да, — согласно кивнула Агнес. — И еще он так круто изменил наши жизни. Кстати, я не спросила, как идут дела в магазинах?

— Ты не поверишь, но люди стали просто сорить деньгами. У многих теперь высокие заработки. Никогда не думала, что все может так сильно измениться, по крайней мере, что касается того, сколько денег тратится. Некоторые богатеют прямо на глазах. Но мне известно, как они порой зарабатывают свои деньги. Ты знаешь, здесь неподалеку живет одна женщина, муж ее служит на одном из военных кораблей, так вот, поговаривают, что и она помогает фронту, правда, по-своему, зато каждую ночь и, надо сказать, весьма усердно, если соседи не преувеличивают.

— Ах, мама, — Агнес встала, — мне уже пора.

— Так скоро? Мне кажется, ты была здесь всего минут пять… Как быстро пролетело время.

— Я провела у тебя два часа с четвертью, — уточнила Агнес, взглянув на часы.

— Но когда ты приходишь, время просто летит.

— Слушай, приезжай к нам в воскресенье, захвати Джесси и малышку, прислуга будет от нее в восторге.

— Увидим, девочка, увидим… но мне кажется, я там буду чувствовать себя не в своей тарелке.

— Ничего подобного. Ты в любом обществе окажешься на высоте.

— Ну хорошо, посмотрим. Честно говоря, по воскресеньям мне просто хочется лечь и отдохнуть, а еще совсем недавно я бы обрадовалась возможности попасть в общество важных особ.

— Мама, там теперь таких нет.

— Да, но как поведет себя прислуга? Не выношу, когда на меня смотрят свысока.

— Не говори ерунды. Никто так на тебя смотреть не собирается. Господи Боже! Неужели ты из-за этого не приезжала к нам?

— Нет-нет, Агнес. Посмотрим, как там и что, может быть, и заедем. А теперь отправляйся, а не то твой Чарльз примчится за тобой сюда. Я обратила внимание, что он старается не отпускать тебя надолго из виду. Кстати, как его здоровье?

— Иногда все хорошо, но если он немного промокнет под дождем, вновь возвращается кашель. На прошлой неделе он чувствовал себя очень неважно, и, к сожалению, мне не удалось удержать его в постели. Однако мне действительно пора. — Агнес подошла к матери, и они обнялись.

— Если бы ты ехала в коттедж, я бы нагрузила тебя всякой всячиной, — улыбнулась Элис. — Но могу себе представить лицо твоей кухарки, увидев тебя с корзиной, полной моей стряпни.

— Скажу лишь одно, мама. Кухарка она хорошая, но ты готовишь ничуть не хуже. Дай мне знать, если будут известия о Робби.

— Нет, девочка, я уже перестала надеяться: мне кажется, даже Джесси смирилась.

— Кто знает, может быть, его и подобрали.

— Но, Эгги, прошло уже целых две недели. Мы бы наверняка что-нибудь узнали, если бы кто-то уцелел. А теперь иди, счастливо.

— Мне следовало бы навестить сестер, — обернувшись у порога, сказала Агнес. — Но сейчас уже нет времени. Передай им, пожалуйста, что я загляну к ним в конце недели. А я выйду через черный ход, чтобы не проходить мимо их магазина.

Едва войдя в дом, Агнес почувствовала неладное. Ни Маккэн, ни горничные не вышли ее встретить. Неожиданно холл заполнился прислугой. Миссис Митчем торопливо спускалась по лестнице, Роуз Пратт вышла из кухни, Кэти Стил — из гостиной. На лицах у всех застыла тревога.

— Как хорошо, мэм, что вы вернулись, — заговорила миссис Митчем. — У мистера Чарльза сильный приступ кашля. С ним сейчас Маккэн, а все из-за этой телеграммы.

— Что за телеграмма? — Агнес заторопилась к лестнице, на ходу снимая пальто. — Так что же было в той телеграмме? Что? — спросила она у Кэти, вручая той пальто.

Лицо горничной сморщилось — вот-вот снова хлынут слезы.

— Там говорилось о мистере Реджинальде, мэм.

— Нет-нет, не может быть! — Агнес замерла, судорожно сжав горло рукой.

— Нет, мэм, он не погиб. — Миссис Митчем погладила ее по руке. — Он ранен. Телеграмма пришла почти сразу после вашего отъезда. Мистер Чарльз связался с военным ведомством и госпиталем. Мистера Реджинальда переправили через пролив, он в госпитале в Дувре, насколько я поняла.

Агнес оглянулась и побежала наверх. В спальне у постели Чарльза она увидела Маккэна с плевательницей. Сердце ее замерло, когда она заметила в ней кровавые разводы.

— Не беспокойтесь, мэм, — закивал при виде ее Маккэн, — приступ был не сильный.

— Они… тебе рассказали? — прерывающимся голосом проговорил Чарльз.

— Да, дорогой, все рассказали.

— Но он поправится, он только ранен. Я… звонил в госпиталь…

— Тебе не нужно много говорить, полежи спокойно.

— Со мной все… в порядке. — Чарльз нетерпеливо вскинул голову. — Он ранен… тяжело. Я сейчас спущусь вниз.

— Нет, тебе нельзя сейчас никуда ехать. Надо немного подождать. Его, возможно, перевезут в госпиталь поближе.

— Я знал: что-то должно произойти. У меня было дурное предчувствие. Его последнее письмо… было таким странным.

— Не следует много разговаривать, милый. Мы ничего не сможем предпринять, пока не узнаем обо всем подробнее.

В изнеможении он уронил голову на подушку и закрыл глаза. Это был самый сильный рецидив с тех пор, как Чарльз вернулся из санатория. У него и раньше случались приступы кашля, но крови не было никогда. Чарльз сказал, что почувствовал беду, когда получил то письмо. Но те несколько строчек навели Агнес на мысль не о возможном ранении, ее беспокоил рассудок Реджи, поскольку писал он следующее:

«…Все изменилось, и очень сильно. Снова вокруг одна грязь. Знаю, что после этого я вернусь домой, но не в отпуск, а насовсем. Мы заведем быка и будем разводить скот. Скоро, очень скоро я приеду…»

В письме не было никаких шуток, он даже не спросил ничего о Пэнси, Бэзиле и Мюриэл. Это было очень странное письмо.

— Мы должны… сообщить Элейн, — открыв глаза, с трудом произнес Чарльз.

— Хорошо, дорогой, я позвоню ей.

— И Генри.

— Конечно, сообщу и ему.

— Помнишь генерала Доусона, друга отца? Если бы ты с ним связалась, он мог бы известить Генри. О Боже! Ну почему ко мне прицепилась эта дрянь?

— Прошу тебя, не надо волновать себя еще больше. Тебе нужно полежать денек-два.

— День-два! Что ты говоришь, Агнес? Сейчас не время валяться в постели. Я не могу себе этого позволить.

— Нет-нет! Обязательно надо побыть дома несколько дней. Не беспокойся, я обо всем позабочусь и все разузнаю. А теперь полежи спокойнее, я скоро вернусь.

Из спальни Агнес направилась в гостиную и, как и ожидала, нашла там Маккэна.

— Мне кажется, Маккэн, нам надо пригласить врача, — тихо сказала она, плотнее прикрыв дверь. — Нас он не послушается, и нам его в постели не удержать.

— Да, мэм, я с вами согласен. Мистер Чарльз такой решительный и упрямый. Позвонить врачу, мэм?

— Да, пожалуйста.

— Нас всех потрясла телеграмма, — сказал Маккэн, направляясь к двери. — Бедный мистер Реджинальд. И все же хорошо, что он жив и вырвался из этого пекла.

Агнес задумалась. Конечно, Реджинальд жив, но насколько тяжело он ранен? Это ей и предстояло выяснить.

Доктор решительно заявил, что Чарльзу необходимо отдохнуть не меньше недели. В противном случае ему снова придется отправиться в санаторий. А уж о каких-то дальних поездках и речи быть не могло.

Уходя, врач, как всегда, откровенно высказал Агнес свое мнение.

— Жаль, очень жаль! Годик в Швейцарии ему бы не помешал. — Он неожиданно остановился и прибавил, глядя на нее: — Теперь по поводу мистера Реджинальда. Я бы не торопился ехать к нему в Дувр. Вы можете разминуться, их перевозят на север.

Слова доктора подтвердил и генерал Уокер. Наведя справки, он перезвонил Агнес.

— Как мне удалось узнать, — говорил он, — подполковник Фарье ранен исключительно тяжело. В настоящее время он находится в госпитале на окраине Дувра. Но они надеются, что им удастся увезти его оттуда как можно скорее. Не могу сказать точно, что именно это значит. Запишите телефон госпиталя, там вы сможете узнать все подробно.

Поблагодарив генерала, Агнес немедленно последовала его совету. Ее сразу же спросили, приходится ли она подполковнику женой.

Агнес ответила, что она не жена, а невестка.

У нее поинтересовались, есть ли у подполковника ближайшие родственники.

Она ответила: его родной брат, ее муж.

Тогда ее попросили позвать к телефону его. С ним будет говорить доктор Несбит.

Агнес ответила, что муж болен и подойти не может.

Медсестра попросила ее подождать.

— Вы хотите узнать о состоянии подполковника Фарье? — услышала Агнес тихий, вежливый голос доктора Несбита.

— Да, я его невестка. Как я уже объяснила медсестре, мой муж болен и лежит в постели. Я хотела бы узнать, насколько тяжело ранен мой деверь.

— Мне жаль вас огорчать, миссис Фарье, но состояние его крайне тяжелое. Он лишился руки, ступни, но что еще хуже: очень сильно обгорел.

— Обгорел?

— Да, вы правильно поняли, у него сильнейшие ожоги, и в настоящее время рассудок его ясным не назовешь, сами понимаете.

— Его собираются перевозить?

— Да, его поместят в госпиталь, как можно ближе к дому.

— Когда?

— В данный момент ничего определенного сказать не могу. Все будет зависеть от его состояния и наличия необходимого транспорта.

— Я сообщу его сестре. А можно ей или мне приехать к нему? К слову сказать, его второй брат — священник.

— Насколько я знаю, его брата уже известили. Что же касается вас и его сестры, советую пока не приезжать. Он не узнает вас, и это только усугубит его состояние. Позвоните мне через несколько дней, я скажу вам, как у него идут дела.

— Спасибо.

Агнес повесила трубку и обессиленно прислонилась к стене. Он потерял руку, ступню, да еще и обгорел. Ах, Реджи, милый Реджи. Красавец мужчина, которого так любили женщины.

Она не спросила, где именно у него ожоги, но про себя молилась, чтобы пострадавшим не оказалось лицо. Он сможет пережить увечье, даже смирится с ожогами на теле, но только не на лице.

Как же ей сообщить об этом Чарльзу?

Ответ родился где-то в глубине сознания. В последнее время Агнес замечала, что у нее как будто появилось второе «я», которое и подсказывало ей, что следует говорить, а чего — нет. Она считала, что это второе «я» проснулось в ней после переезда в усадьбу.

Рассказывая последние новости, Агнес намеренно не присела на кровать рядом с мужем, ибо была уверена: разрыдайся он в ее объятиях, не выдержит и она и станет оплакивать Реджи столь неистово, как никто другой.

— Но почему, Агнес, почему это должно было случиться с нашим Реджи?

— Сейчас… хорошо делают протезы. Посмотри на сержанта Свейна, он водит молочный фургон. И ведь не скажешь, что у него только одна своя нога. А вспомни твоих друзей Гаммонов. Их сын Роджер лишился на фронте руки и глаза, а сейчас занимается фермой, да как хорошо справляется. А уж в силе характера Реджи сомневаться не приходится.

Агнес не стала ничего говорить об ожогах. Она подумала, что расскажет об этом после, когда выяснит все как следует.

— Я чувствую, что мне надо быть рядом с братом.

— Но я же сказала тебе: доктор Несбит не советует пока ехать к нему. Через пару дней я позвоню еще раз, и доктор скажет, куда и когда перевезут Реджи. Возле Гейтсхела есть армейский госпиталь для тяжелораненых. Это совсем недалеко.

— Нет, только не туда. Там размещают безнадежных. На днях я слышал, как кто-то назвал это место психушкой. Только бы Реджи не отослали туда, потому что это значит… — Он отвернулся, не в силах закончить мысль. — Я лишь хотел, чтобы он был поближе. В Ньюкасле множество госпиталей. Ну за что все эти напасти? Сначала родители, потом Несси, а теперь еще и Реджи. Следующий черед — за Генри, если я не обгоню его.

— Не смей так говорить!

— Это правда, и ты знаешь, что все именно так. Агнес, почему ты стоишь там? Присядь рядом со мной, пожалуйста.

Когда они обнялись, сил сдерживаться у нее не осталось. Пришла очередь Чарльза утешать жену.

Лишь спустя пять недель Чарльз смог увидеть Реджи, вернее, то, что от него осталось. Агнес он оставил в холле, потому что им сообщили, что пройти к Реджинальду разрешат только брату. Чарльз долго шел по длинному широкому коридору с выкрашенными белой краской стенами. По обе стороны находились палаты. Большинство дверей было закрыто, но в одну из открытых дверей Чарльз увидел двух игравших в карты мужчин. Один лежал в кровати, другой сидел в коляске, ног у него не было. У лежавшего мужчины все тело, за исключением одной руки, покрывал гипс. Чарльз ускорил шаг. Из-за закрытых дверей доносились странные, пугающие звуки. В конце коридора сестра открыла дверь и впустила Чарльза в маленькую комнату. На узкой больничной койке лежало нечто, очень напоминающее мумию. Фигуру человека полностью скрывали бинты. Только глаза в запавших глазницах двигались и поблескивали.

— Добрый день, — поздоровался санитар, сидевший за столиком в углу.

Чарльз что-то пробормотал в ответ. Все его внимание сосредоточилось на обвитой бинтами фигуре. Медсестра, переговорив с санитаром, вышла.

— Садитесь, сэр, — подвигая стул, предложил санитар.

Чарльз сел и заглянул в устремленные на него глаза.

— Реджи, Реджи, это я, Чарли, — с трудом выдавил он.

Бинты на лице слабо шевельнулись, и чужой, сдавленный голос, совсем не похожий на голос Реджи, повторил его имя:

— Чарли…

— Да, это я. — Он едва не спросил: «Как ты себя чувствуешь?», но внутренний голос закричал: «Остановись, идиот несчастный!».

Снова раздался тот же глухой звук. Чарльз склонился к забинтованному лицу, силясь разобрать слова.

— Второй… почти весь… вместе…

Чарльз обернулся и вопросительно взглянул на санитара, и тот пояснил:

— Он рассказывает вам о том дне, когда все случилось. Вы знаете, он был во втором батальоне Даремского пехотного полка. — Чарльз кивнул, и санитар продолжил: — Наверное, их соединили с одиннадцатым батальоном из Эссекса. Он вам сейчас станет рассказывать про танк. В нем, скорее всего, оставался водитель и машина горела. Этот парень и полковник с сержантом стали вытаскивать водителя, когда эта штуковина взорвалась. Сержанту сразу пришел конец, но этому парню досталось за всех.

— Это мой брат, — тихо сказал Чарльз, взглянув на санитара.

— Вот оно что, сэр, а я подумал, что у него никого нет. Наверное, доктор вас раньше не пускал, потому что он был очень буйным.

Чарльз снова повернулся к Реджи и заглянул в черные колодцы глаз.

— Агнес передает тебе привет. — Более неуместной фразы было нельзя отыскать.

Бинты шевельнулись.

— Аг-нес, Аг-нес…

— Она как-нибудь на днях зайдет навестить тебя.

Тело на кровати судорожно вздрогнуло, словно пронзенное пулей, и вслед за этим раздался нечеловеческий вопль. Санитар увлек Чарльза в сторону.

— Я бы на вашем месте ушел отсюда, сэр, потому что у него все так и начинается. Сейчас придет доктор и сделает укол. — Санитар нажал на кнопку звонка рядом с постелью.

«Боже! Боже!» — Чарльз отступал к двери, глядя на машущего на него рукой санитара.

Господи! Господи!

Но почему он взывает к Богу? Что с ним случилось? Быть может, помутился рассудок? Как можно вспоминать о Боге, когда его любимый красавец брат терпит такие муки, каких не знал Христос? Если ему суждено выжить, все это останется с ним до конца дней. А Христос помучился лишь несколько часов. Надо обязательно сказать об этом Генри, да, он непременно все ему выскажет.

Чарльз не помнил, как оказался в коридоре. Мимо него в палату торопливо проскользнула медсестра. Затем туда же вошел мужчина в белом халате.

Чарльз услышал пронзительный крик, но не мог двинуться с места. Его ноги будто приросли к полу.

Минут через десять врач вышел.

— Сожалею, что ваш визит сорвался, — взглянув на Чарльза, сказал он. — Вы его брат?

— Да, я… я его брат.

— Мы говорили с вами по телефону. Я доктор Уиллетт. Полагаю, нам надо с вами побеседовать. Прошу пройти со мной. Ну и холодно же на улице…

— Да.

— Скоро вновь наступит Рождество.

— Верно.

— Ну, вот мы и пришли. Сюда, пожалуйста. Присаживайтесь. — Врач указал Чарльзу на удобное кожаное кресло, а сам прошел к буфету. — Могу я вам предложить что-нибудь выпить помимо чая и кофе, их придется подождать? Есть портвейн, виски, бренди, — выбирайте.

— Спасибо, я воздержусь.

— Возможно, вы правы, для выпивки время раннее. Но, вы понимаете, некоторым людям необходима поддержка.

— Да-да, я понимаю.

— Состояние вашего брата весьма тяжелое. Да вы и сами могли судить по его реакциям.

— Что у него с лицом?

— Сильно повреждены шея, нижняя челюсть, рот, вплоть до верхней губы и левая щека. Правую щеку тоже опалило, но она будет выглядеть еще ничего, остальное придется восстанавливать. На это потребуется время, много времени. Нужно будет провести ряд операций. И даже после этого лицо останется обезображенным. Мы — не волшебники, хотя и научились делать невероятные вещи. К счастью, не пострадали глаза и большая часть носа. Одно ухо сильно сморщено, но восстанавливать уши врачи научились. Следы ожогов сохранятся на нижней челюсти, изуродованными останутся и губы.

Чарльз почувствовал подступающую к горлу тошноту, он боялся, как бы его не вырвало прямо в кабинете. На несколько минут он закрыл глаза.

— Я выпью немного виски с водой, если вы не возражаете, доктор. — Чарльз наконец справился с собой. Он залпом выпил половину своей порции, прежде чем задал следующий вопрос: — А как он в остальном?

— У него нет левой руки по локоть и правой ноги до лодыжки. Если я скажу, что это удачное соотношение, вы удивитесь, но когда ему сделают протезы, это поможет сохранять равновесие. Внутренних повреждений нет, но снаружи все его тело иссечено шрамами. Однако это ничто по сравнению с травмами, которые перенес его рассудок. Там, в его сознании, рубцы значительно серьезнее. К счастью, со временем и при должном лечении это можно будет в какой-то степени устранить. По крайней мере внешне он будет вполне нормальным, но только внешне. Все, что пришлось повидать этим ребяткам, никогда не изгладится из их памяти.

— Где ему будут делать операцию, я имею в виду, пластическую?

— Большая часть операций будет проведена здесь или в одном из госпиталей дальше к северу. Время от времени вы сможете навещать брата. Однако лучше, если на некоторое время его контакты с внешним миром будут ограничены. Это для его же пользы. Санитар сказал мне, что приступ начался, когда он услышал женское имя.

— Я упомянул мою жену.

— Знаете, неважно, как внешне представляются эти парни: полубезумными или полностью лишившимися рассудка, но в их сознании есть пласт, хранящий воспоминания о прошлом. Ваш брат в минуты просветления очень хорошо сознает, что с ним произошло, а особенно то, что случилось с его лицом. Поэтому я попрошу вас предварительно звонить мне, когда вы захотите его навестить. И я вам сообщу, стоит приезжать или разумнее повременить с визитом. Вы согласны?

— Да, конечно, я все понимаю. Могу я еще спросить вас кое о чем?

— Конечно, спрашивайте о чем хотите.

— Я хочу знать: сколько времени потребуется для восстановления его лица и психического состояния?

— Точно я не берусь определить, скажу только, что эти два процесса тесно взаимосвязаны. Думаю, года два-три на это уйдет.

— Сколько, сколько?

— Да, два-три года, а возможно, и больше.

— О нет! Неужели все это время он останется в таком состоянии?

— Ну что вы, конечно же, нет. Он будет постепенно поправляться, его состояние улучшится. Для вас срок, может быть, и кажется значительным, но для таких тяжелых случаев это не так уж и много. У нас здесь живут двое мужчин… для них госпиталь стал домом. Они жертвы несчастного случая на производстве. Оба пробыли в этих стенах по восемь лет и не собираются отсюда уходить, не могут решиться выйти в большой мир. Госпиталь стал для них домом, — повторил врач, — и они вполне довольны жизнью. У нас теперь появилось много нового: игротека, большая гостиная, читальный зал. Я как-нибудь устрою вам экскурсию, и вы не будете так переживать, что вашему брату придется задержаться здесь.

Чарльз встал, чувствуя, как дрожат ноги. Доктор проводил его до двери кабинета.

— Я не буду вам надоедать, если изредка стану звонить?

— Вовсе нет. Кстати, могу я попросить вас об одолжении?

— Да, пожалуйста, сделаю все, что возможно.

— О, это вполне возможно, хотя и трудно, как, впрочем, и все, когда приходится иметь дело с молодыми женщинами. У вас есть сестра?

— Да, ее имя миссис Доусон-Портер.

— Да, это точно она. Пожалуйста, постарайтесь облегчить ей ситуацию. Она добралась до военного ведомства и пожаловалась на меня, что я не разрешаю ей увидеться с братом.

— Я надеюсь, что она вас больше не побеспокоит. По крайней мере, постараюсь убедить ее не делать этого, — пообещал Чарльз с вымученной улыбкой.

Когда он спустился вниз, в комнату ожидания, то ничего не стал объяснять Агнес, пока они не сели в кеб, но и там его единственными словами были:

— Поговорим обо всем дома.

В тот же вечер в половине восьмого посыльный принес письмо от Элис:

«Ты не поверишь, дорогая, но Робби жив. В спасательной шлюпке его вынесло к одному из отдаленных островов у побережья Шотландии. С ним был еще один парень, но он умер. Робби, очевидно, не сознавал, где он и кто он. Его перевезли с острова и положили в госпиталь, там он и пришел в себя. Мы просто не верим такому чуду. Джесси и его мать чуть с ума не сошли от радости. Да и я, честно говоря, очень рада. Постарайся завтра приехать. У нас будет праздник».

Робби отыскался и даже царапинки не получил. А Реджи? Из рассказа Чарльза Агнес поняла, что впереди у Реджинальда годы страданий и лишь после этого он сможет показаться друзьям-мужчинам… и женщинам. Да и родным — тоже, если решится на это.