Пушистый талисман

1

Это душераздирающее мяуканье было слышно издалека. С каждым шагом оно становилось все громче и жалобнее — так, что Любке хотелось немедленно застрелиться. Благо у нее не было ни револьвера, ни денег, чтобы оный приобрести. У Любки вообще не было денег. Не только на револьвер, а вообще ни на что. Последние кровные, из заначки, долгое время считавшейся неприкосновенной, как стабилизационный фонд, она потратила на закупку продуктов в супермаркете. И сейчас несла домой в фирменном пакете бутылку шампанского к Новому году да еще кое-какую снедь. Даже при всей своей крайней бедности не потратиться на праздничный напиток она не могла. Все-таки, какой-никакой, а Хеппи-Нью-Ер!

Котенок все пищал и пищал. И чем громче, тем жалостливее. Наконец, проходя мимо соседнего дома, Любка увидела серо-полосатый комок, издававший эти оглушительные звуки, которые должны были растопить даже каменное сердце. Девчонка лет двенадцати в дутом пуховике, с цветным школьным ранцем за спиной, присела возле него на корточки и даже погладила рукой в пуховой рукавице. Затем встала, открыла дверь магнитным ключом и как ни в чем не бывало заскочила в подъезд. Да еще и прикрикнула на несчастного звереныша, чтобы он не лез следом за ней. Котенок — в растерянности от человеческого вероломства — остался на бетонном крыльце и снова жалобно замяукал. Терпеть это дальше Любка больше не могла. Она подошла к бедняге и взяла его на руки.

— Не знаю, как мы с тобой будем жить, зверь невиданный, потому что кормить мне тебя решительно нечем… Смотри, как бы мы с тобой вместе не замяукали возле подъезда… — приговаривала она, расстегнув куртку и засовывая котенка внутрь, где было тепло от ее тела и толстого шерстяного свитера.

Люба жила в квартире, которая досталась ей от бабушки. Эта однокомнатная хрущевка на окраине города показалась царскими хоромами девчонке из многодетной семьи, где отец семейства беспробудно пил, а мать надрывалась на трех работах. Раньше она жила с родителями и двумя старшими братьями в трехкомнатной квартире в центре Новосибирска. Но потом, когда мать с отцом один за другим отправились в мир иной, а братья надумали жениться, в отчем доме для нее места не осталось. На ту пору она заканчивала художественно-графический факультет педагогического университета, и твердо решила полагаться на собственные силы. Правда, получалось у нее это не очень хорошо.

Найденыш был голоден. Любка налила ему молока, и бедняга немедленно все вылакал, вылизав блюдце досуха. Тогда она со вздохом жалости в ту же тарелочку разбила сырое яйцо. Он слопал его за раз и вопросительно посмотрел на Любку, но та в ответ лишь развела руками. Котенок облизнулся и принялся умываться.

— Нет уж, так дело не пойдет. Надо тебя как следует вымыть. Для профилактики, — решительно сказала гостеприимная хозяйка.

Она взяла пушистого неряху на руки и отправилась ванную. Купание с шампунем было безропотно воспринято как благо, и уже через несколько минут, завернув котенка в старое махровое полотенце, Любка несла его на кухню. Она села за стол возле горячей батареи, положила мурлыкающий кулек на колени, и, не вставая, налила себе кофе. Новый квартирант вел себя смирно.

За окном сгустились ранние зимние сумерки, и Любка включила над столом желтое бра с треснутым плафоном в форме лилии. Наследство, доставшееся от бабушки, было небольшим и весьма далеким от всяких представлений о роскоши. На кухонном окне с обшарпанными деревянными рамами тоскливо висел старый, местами прохудившийся тюль. На полу — линолеум дикой расцветки в квадратах. В углу ютилась облупившаяся мойка советского образца, а над ней — аккуратно покрашенный шкафчик с посудой. Солидный возраст печки «Лысьва» выдавал себя несмываемым слоем нагара на всех трех конфорках. Но настоящим раритетом в этой кухне был небольшой холодильник «Бирюса», приобретенный в год Московской олимпиады. А еще была одна табуретка с мягким вытертым пуфиком. Вот и все убранство. Впрочем, на этих пяти с половиной метрах больше ничего и не поместилось бы. Бабушкину квартиру внучка почитала за рай. Здесь она была сама себе хозяйкой, жила вдали от пьяных разборок старших братьев и бранных криков невесток, деливших родительскую жилплощадь едва ли не каждый день.

Пытаясь выбраться из-под полотенца, котенок деловито засуетился. Любка выпустила его на пол и стала наблюдать за ним с улыбкой искреннего умиления. Вид у новоиспеченного питомца был презабавный: шерстка еще не просохла и сосульками торчала в разные стороны на маленьком, худеньком тельце.

— Вот интересно, кто ты у нас будешь по половой принадлежности? — Люба вопросительно посмотрела и, наклонившись, заглянула котенку под хвост. — Э-э-э, брат, да ты нам вовсе и не брат, оказывается, а самая настоящая сестра. Назову-ка я тебя Степанидой.

Оставив Степаниду завершать вечерний марафет, она направилась в комнату. Это помещение, как и кухня, не блистало убранством. Тут был старый диван с ободранными деревянными подлокотниками. Четверть комнаты занимали большой, почти антикварный шкаф пятидесятых годов да скромный сервантик тех же лет, уставленный старым фарфором и хрусталем. Единственное, что здесь смутно намекало на наступивший XXI век, — маленький телевизор «Голд Стар», приобретенный еще до той поры, как фирма-производитель переименовалась в «Эл Джи». Остальное пространство занимали мольберт и уже готовые картины, которые Любка ходила продавать на рынок. В комнате сильно пахло гуашью. Кое-какие свои работы молодая художница отнесла в художественный салон, но их пока никто не купил. Да и оценили картины очень дешево.

Люба задернула плотные занавески и повалилась на диван, который при этом по-стариковски заскрипел. Стеша пристроилась у нее под боком и затихла, свернувшись клубком. Впервые рядом с ней лежал и посапывал маленький живой комочек — теплый и пушистый. Это было настолько непривычное, необыкновенное чувство, что у Любки внезапно перехватило дыхание.

Про таких непутевых, как она, в народе говорят: ни ребенка, ни котенка. Ну теперь хотя бы котенок есть. Да еще какой! Смышленый, красивый, ласковый… После купания Стеша высохла, ее шерстка распушилась, и теперь этот нежданный подарок судьбы можно было как следует рассмотреть. Кошечка казалась необыкновенной: дикого окраса, с белой манишкой на грудке, лапки с белыми «носочками» и пушистый хвостик — такой же белый на конце. А еще зеленые хитрые глазищи! Красотка! От нежности и умиления Люба подхватила котенка на руки и поцеловала в усатую мордочку.

В это время зазвонил телефон.

— Привет! — в трубке раздался бодрый голос Ольги Князевой, подруги детства. — Ты жива еще, моя старушка? Как твои веселые картинки?

— Еще жива, — ответила Любка, шмыгнув носом. — Картинки — никак.

— Ты чего там швыркаешь? Простыла, что ли? Или опять ревела из-за своего Николаса Кейджа?

Николасом Кейджем, а так же Санта-Клаусом она обычно называла Николая — Любкиного ухажера, который появлялся здесь раз или два в месяц и никогда не оставался ночевать, так как был хоть и неофициально, но женат. Зато съедал за один присест весь недельный запас продуктов и оставлял Любку в удрученном состоянии духа, в слезах и отчаянии. Так продолжалось уже года три. Княгиня (ну, то есть Князева), понятное дело, люто его ненавидела и всегда говорила о нем в уничижительной форме. А бывало, высказывалась и покруче.

— Оль, давай не будем, — мягко попросила Люба.

— Ох, Перфилова, я давно уже подозревала, что ты мазохистка, какие маркизу де Саду и не снились. Ладно, черт с ним, с твоим Николой Паганини, — смилостивилась подруга. — Скажи лучше, какие у тебя планы на Новый год?

— Не знаю.

— Приезжай завтра ко мне, на новую квартиру, за одно и новоселье справим.

— Я не могу к тебе, — после короткого раздумья ответила Любка. — Я теперь не одна. У меня котенок, я его на улице подобрала.

— Ну-у, это вполне в твоем духе! Только чем же ты его будешь кормить? «Грин Писа» на тебя нет!

— Не знаю, — честно ответила Любка и даже пожала плечами, хоть Ольга по телефону и не могла этого видеть.

— Понятно. Знаешь что, я завтра сама к тебе приеду. Девчонки все равно у бабушки будут. Посидим вдвоем, выпьем, телевизор поглядим. Как тебе такая идея?

— Ну хорошо, приезжай, — смирилась Любка.

Закончив разговор с Ольгой, она снова выпила кофе, и принялась за работу, вытащив на середину комнаты мольберт с неоконченной картиной. Она включила портативную стерео-магнитолу и поставила кассету с Луи Армстронгом. Спать Любка ложилась поздно, потому что, увлекаясь работой, за временем не следила и могла опомниться уже далеко заполночь, а то и вовсе — под утро. Она ничего не знала и не замечала. И ничем не интересовалась, кроме живописи.

В отличие от прочих женщин, Люба даже не понимала, красива она или нет. Княгиня не раз упрекала ее в равнодушии к собственной внешности. Впрочем, Любка смутно догадывалась, что на поддержание красоты, молодости и стройности тела требуется много денег и времени, а так как не располагала ни тем, ни другим, то даже и не бралась за это трудоемкое дело.

У нее были изумительные, ярко-синие, очень выразительные глаза и густые русые волосы, которые она заплетала в толстую косу, а иногда собирала в пышный хвост. Осветлить или покрасить волосы в какой-нибудь необычный цвет, как это часто делают современные женщины, чтобы хоть как-то изменить свой привычный облик, Любке даже в голову не приходило. А когда Ольга, потеряв терпение, сказала ей об этом открытым текстом, та без слов лишь отмахнулась. Вообще-то, она действительно была не дурна собой: высокая, стройная и даже при всей своей неухоженности выглядела очень молодо. Любке исполнилось двадцать восемь, а никто не давал ей больше двадцати.

Итак, она принялась за работу, под хриплое пение Армстронга. Нужно было спешить. Эту работу важно закончить до православного Рождества, потому что заказчица планировала подарить картину какому-то своему приятелю, у которого восьмого января был день рождения. Деньги, обещанные за работу, были небольшими, но Любка старалась не ради денег. Просто у нее впервые заказали картину в абстрактном стиле. Ведь покупают и заказывают в основном натюрморты, которые производят впечатление на одних лишь домохозяек. Стоит вся эта реалистическая канитель копейки, а возни столько, что в конечном итоге овчинка перестает быть достойной выделки.

На этот раз Любка снова легла спать под утро, в половине пятого. Степанида, разумеется, залезла к ней на диван и пристроилась на подушке, мурча под самым ухом.