Путь к счастью

3

Барт отправился прямиком в бар, откуда его недавно вытащила Конни. Эль очень благотворно сказывается на умственной деятельности, а ему надо крепко подумать.

Сидя в своем излюбленном уголке пивной «Голова королевы», он думал о том, что на этот раз Мэгги, можно сказать, подписала контракт на бурлеск «Безумные мелодии». Бог знает сколько безумств пришлось ему пережить, работая с ней, но сейчас она хватила через край. Для нее были обычными прыжки от бешеного энтузиазма к периодам меланхолии, она скакала по жизни как горная козочка, только как бы ей на этот раз не оступиться и не угодить в пропасть. Это будет конец. И тут он ей не попутчик. Пускай сама предпринимает это путешествие в прошлое. Ей-то, конечно, плевать, что они разойдутся, горько подумал он, одним глотком резко понижая уровень пива в кружке. Это в ее характере: она не привыкла просить, уговаривать. Либо ты с ней заодно, либо пошел вон, плакать не станем. В отличие от большинства людей ее не пугала перспектива остаться в одиночестве. Мэгги почти всю жизнь была одинокой.

Он раскусил ее характер, когда она стала первым клиентом только что организованного им самим агентства. Бывший босс, с негодованием вспоминая свой опыт общения с нею, предупреждал Барта: «Она пожирает агентов на завтрак! Это же Мэгги Кендал, а не Лилиан Гиш!» Но ему самому удалось продержаться целых десять лет.

Ей интересен один человек во всем мире — она сама, размышлял Барт, потягивая пиво. И дочка ей нужна, чтобы взбодриться. Что она о ней знает? Место и дату рождения. Разве этого достаточно, чтобы ее найти? Как, например, ее зовут? Где она живет? Да и жива ли? Прошло двадцать семь лет. Мало ли что могло случиться за это время?

Да, черт побери. Барт передернулся, вспомнив, что ему довелось стать свидетелем провала одного из бредовых замыслов Мэгги. Понадобилось немало времени и много трудов, чтобы ликвидировать последствия бедствия. Это внезапно ожившее воспоминание гвоздем засело у него в мозгу. Он поставил на стол кружку и в задумчивости уставился на нее.

А что, если найденная дочь не захочет признать свою родимую матушку?

В таком случае Мэгги придется пережить один из тяжелейших ударов, которые ей когда-либо приходилось принимать на себя. Неприятности с ролью Джудит Кейн, конечно, не в счет. Это мелочь. Такое потрясение просто размажет ее по стенке, подорвет все жизненные силы. Во всяком случае, надолго. И тогда у него появится возможность вмешаться и помочь, как помогал он ей раньше. Он сумеет обеспечить ей еще лет пятнадцать-двадцать на артистическом Олимпе. Мэгги Кендал — звезда, причем она обладает кое-чем еще, что выделяет ее из звездной среды: у нее талант великой актрисы. Так вот, если долгожданная дочурка отвергнет бедную матушку, Мэгги нужно будет на кого-то опереться. Например, на Уилла Бартлета.

Он любил Мэгги уже много лет и не испытывал никаких иллюзий на сей счет, прекрасно понимая, что эта любовь неразделенная.

Мэгги доверяла ему, полагалась на него, он ей нравился, и она называла его своим лучшим другом. Она даже в каком-то смысле его любила. Но это была не та любовь, о которой он мечтал. Не та, которой он любил ее. Мэгги могла сводить его с ума, приводить в ярость, разжигать в нем огонь, а порой, наоборот, исцелять измученную душу, воплощать в себе саму нежность и теплоту, даже саму отверженность. Словом, в ней было все. Кроме одного: любви.

Конни предполагала, что, когда Мэгги была юной и впечатлительной, какой-нибудь сукин сын нанес ей незаживающую рану, и с тех пор она зареклась от любовных приключений. «Во всяком случае, — утверждала Конни, — оба своих брака она заключила без всякой оглядки на любовь, из чисто рациональных соображений. И никаких романов у нее не было, я, по крайней мере, не замечала ничего подобного. А все почему? Потому что любовь, с ее точки зрения, — слишком рискованное мероприятие».

Барт, помнится, рассмеялся, когда Конни все это ему выложила.

— Рискованное! Вот уж чего она не боится! Для нее риск — родная стихия! — возразил ей Барт.

— Да, но только когда это касается ее карьеры, — не сдавалась Конни. — Но бьюсь об заклад, ты не назовешь случая, когда она рисковала бы собственным благополучием!

Нет, риск тут ни при чем, размышлял Барт. Просто Мэгги лишена эмоций. Его всегда поражал тот факт, что женщина, столь страстная в своем творчестве, никогда не проявляла никаких чувств к мужчинам в жизни. Хотя бы к тем, кого он знал.

А может, Конни права, и Мэгги здорово обожглась когда-то? И с тех пор чувства в ней притупились, умерли. Да нет, чушь это все, одернул он сам себя. Мэгги не такова, чтобы кому-то с налету удалось сбить ей холку. И с тех пор, как она здорово отшила парочку продюсеров, которые к ней клеились, никто не пытался ее закадрить. Все дело в том, что ее чувства без остатка отданы искусству. К сожалению.

Ну что ж, это можно принять в качестве сценарной основы, но сюжетец следует еще доработать. Необходимо продумать мотивировки. С чего же начать? Что я вообще знаю о Мэгги наверняка, спросил себя Барт. Господи, я ведь даже не подозревал, что некогда ее звали Мэри Маргарет Хорсфилд. И в шестнадцать лет она забеременела. Она, конечно, всегда скрытна до чрезвычайности. И единственное, что рассказывала о себе, — что ее воспитывала тетка, старая дева. Родители рано умерли. Когда мы познакомились, тетки, по ее словам, тоже уже не было на свете. А почем знать, может, она жива и здорова? И живет где-нибудь поблизости. Мэгги никогда не скажет ни словечка сверх того, что она позволяет тебе знать о ней. Я никогда не был в ее родном городке. Даже не знаю, где он находится, мне лишь известно, что он где-то в Йоркшире. А это ж гигантская территория. Во всяком случае, для Англии. Каждый раз, когда кто-нибудь спрашивает ее о детстве, она отмахивается, говорит, что это неинтересно.

Когда он разговорился об этом с Конни, та пожала плечами: «Ну что же, понятно: провинциальный городок, тихая жизнь, тоска зеленая. Я сама родом из захолустья. Есть такой городишко — Меридиан, штат Огайо. Население одна тысяча триста шестьдесят четыре человека. Тоже вспоминать не хочется. И никогда я туда не езжу».

— Но ты же все-таки нет-нет, да расскажешь что-нибудь из детства. Да и я тоже. А Мэгги — никогда, ни полсловечка.

— Значит, ей неприятно это вспоминать. Может быть, ее раннее сиротство нанесло ей сильную травму.

Вспоминая теперь тот разговор, он удивился, как же ему раньше не пришла в голову мысль о том, что в самой Мэгги Кендал что-то неладно. Дождался, когда она сама преподнесла ему новость на блюдечке с голубой каемочкой: в раннем возрасте она перенесла то, что на сегодняшнем модном псевдонаучном жаргоне называется «эмоциональной дисфункцией». Свой тяжелый опыт она постаралась запрятать глубоко в подсознание. Зачем же теперь в этом копаться? И не только копаться, но беззастенчиво использовать, чтобы залатать прореху в карьере.

Объяснение Мэгги шито белыми нитками. Если ей всегда было так тяжело вспоминать о прошлом, почему она вдруг так откровенно выложила всю подноготную? Встреча с дочерью непременно всколыхнет пережитое, и если она старательно избегала этого столько лет, почему не боится теперь встретиться лицом к лицу с похороненными проблемами?

Как многие представительницы ее профессии, она была суеверна. Она соблюдала огромное количество предосторожностей, ритуалов и всего прочего, чем актеры пытаются отгородиться от несчастий и провалов. Она бы нипочем не стала оживлять несчастное прошлое, если бы оно вправду было таким. Ему никогда не забыть, как однажды, побелев как бумага, она сидела в гримерной, отказываясь выйти на сцену, потому что потеряла свой талисман. И просидела так, пока его не нашли. Он поднял кружку и, нахмурясь, уставился в нее. Как бы то ни было, причина не в материнских чувствах. Это сюжет не дешевой мелодрамы, а триллера в духе Хичкока.

Не забывай, твердил он себе, Мэгги — актриса, тут никогда не разберешь, где жизнь, а где игра. Может быть, разгадка в том, что она — инструмент, с помощью которого люди изживают свои страхи и прочие проблемы. Жаль, что для меня она в этом качестве ни разу не постаралась…

Чем явственней по ходу размышлений эль «Сэмюэл Смит» прочищал ему мозги, тем тверже Барт убеждался в том, что имеет дело вовсе не с тем случаем, о котором говорила Конни, — мол, «у сердца свои резоны». Мэгги не высказала ни единого сомнения насчет того, что намеревалась предпринять, никаких опасений по поводу той сумятицы, того смятения чувств, которую вызовет ее поступок. Никакого сочувствия приемным родителям своей дочери. Да и ей самой.

Он не рассчитывал на то, что она спросит у него или кого другого совета. Если она когда-либо и советовалась, то исключительно относительно своих ролей. Но его беспокоило, что она была совершенно глуха к последствиям шага, который готовилась сделать. Но и это было вполне в ее духе. Она всегда видела перед собой желанную цель и непременно достигала ее, даже если для этого приходилось пустить в ход тяжелую артиллерию.

Как могла Мэгги, удивлялся Барт, проявлять такую эмоциональную глухоту в жизни, в то время как на сцене просто пылала страстью? Однажды он поделился своим недоумением с Конни, и та, недолго думая, отрезала: «Мэгги может такие эмоциональные глубины обнажить, что куда тебе Мариинская впадина!»

— Да, но только на подмостках. Когда она перестает существовать как реальная женщина и начинает жить жизнью своей героини. Причем я заметил одну любопытную деталь: по-моему, она никогда не достигает подлинной агонии в борении чувств. В таких случаях она выезжает за счет своей блестящей техники. И все верят, что это подлинное переживание.

— Кроме тебя.

— Да. Кроме меня. Я глубоко убежден, что она переживает, так сказать, головой, а не сердцем.

Барт был не одинок в этом мнении. Два-три тонко чувствующих критика тоже заметили, что в некоторых ролях Мэгги демонстрировала именно технику, а не подлинное переживание, хотя все вокруг твердили о ее «сокрушительной эмоциональной искренности». Но в том и беда, думал Барт, что искренности-то как раз тут не было и в помине. Однажды в какой-то пьесе, когда даже видавшие виды осветители утирали слезы, он оставался абсолютно нетронутым. Ее героине не хватало чего-то очень важного, и, как ему показалось, сама Мэгги даже не догадывалась, чего именно. Что же, может, она и в самом деле не способна на глубокое чувство, размышлял он. Это ведь не каждому дано. Возможно, именно поэтому она и пошла в актрисы. Многие замечательные актеры и актрисы стали таковыми потому, что им была невыносима собственная индивидуальность, и они прятали ее под масками придуманных персонажей. И разве не сказала ему Мэгги однажды: «Я чувствую себя по-настоящему живой, только когда играю».

Но как бы то ни было, решил он, осушив вторую пинту пива, я должен быть рядом. Она у меня в крови. И я не могу допустить, чтобы она кинулась в эту авантюру без руля и без ветрил. Сколько людей может пострадать от ее необдуманных поступков! Если все пойдет наперекосяк, — впрочем, почему «если», наверняка так и будет — мне, по крайней мере, следует быть вместе с ней. Сама она не снизойдет, чтобы меня упрашивать, а мне не впервой идти на мировую.

Тут ему в голову пришла еще одна мысль. Если он ввяжется в эту историю, им с Конни придется заняться раскопками этого дельца. Мэгги права, ей самой браться за это нельзя — пресса житья не даст. Но пока они с Конни будут этим заниматься, Мэгги останется без их бдительного присмотра. Следовательно, на это время ее нужно плотно чем-то занять. Он перебрал в памяти все предложения от более-менее надежных продюсеров и режиссеров, которые получил в последнее время, и в куче всякого заведомого хлама, вероятных хитов и возобновляемых постановок застолбил то, что надо. Ангажемент: шесть недель по восемь представлений в неделю. Нагрузочка под завязку. Отодвинув пустую кружку, он накинул плащ и отправился на Саут-стрит.

Конни все так же сидела за столом, перебирая почту. Увидев его, она откинулась в кресле и спросила:

— Что так долго?

— Где она?

— В ванной.

— Хорошо.

— Настроение средней паршивости.

— Я хочу с ней поговорить.

— Известное дело, — вздохнула Конни.

Барт прикрыл дверь, придвинул стул к столу, за которым сидела Конни.

— Вот у меня какой план…

Он обрисовал свой замысел.

— Гм, — скептически процедила Конни.

— Думаешь — мимо?

— Почему же, план хорош. Если только тебе удастся ее уговорить. Она ведь играла в «Кошку на раскаленной крыше», помнишь?

— Да, в телепостановке, в Нью-Йорке. А я предложу ей новехонький спектакль. Кошка-Мэгги будто для нее написана.

— Да, и театр неплохой. Она играла там в «Аплодисментах» после того, как Лорен Бэкол ушла из театра. В Лондоне ее обожают, публика готова смотреть на нее даже в «Алисе в Стране чудес». Так что спектакль наверняка будет гвоздем сезона.

— Самое главное — мы изолируем ее от прессы. Так что если ее задумка провалится, никто ничего не узнает.

— Мне казалось, ты вообще не одобряешь эту затею.

— Так и есть. Это чистое безумие. Но я не могу бросить ее на произвол судьбы. Кроме того, когда она дергает за поводок, меня спасают мускулы — я в более выгодном положении, чем ты. И мне бы хотелось, чтобы ты приглядела за ней в мое отсутствие. Черт знает, насколько я пропаду в этих поисках. Кстати, помоги мне разыскать архив, где хранятся акты усыновления-удочерения. Раньше он располагался в Сомерсет-хаус, но, кажется, куда-то переехал…

— Ты собираешься выяснить у нее детали — кто, как, где, когда?

— А то с чего же начинать-то?

Конни покачала головой.

— Я всегда подозревала, что у Мэгги есть какая-то тайна, но мне в голову не приходило, что это может быть незаконнорожденное дитя. Какая банальная история! Мне казалось, у Мэгги тайна должна быть необыкновенная — убийство, шантаж, в общем, нечто жуткое. А оказывается, наша Мэгги — заурядная падшая женщина. — Конни шумно вздохнула. — Вот так и гибнут идеалы.

— Я вспомнил, что произошло в тот год, когда Мэгги забеременела: 1963-й. Это был тот самый год, когда, согласно Филипу Ларкину, началась сексуальная революция.

— Валяй дальше.

— Только что цензура разрешила «Любовника леди Чаттерли». И состоялись первые концерты «Битлз».

— Про «Битлз» и леди Чаттерли я слыхала, а кто такой этот Филип Ларкин? — Конни удивленно подняла брови. — А, конечно. Совсем забыла: ты же у нас колледж окончил. А я только среднюю школу. В семнадцать лет я ездила с бродячей труппой. Но это было не в 1963-м, а в 1953-м. А ты что делал в 1963-м?

— В школе учился. Мне было десять лет.

Конни оперлась подбородком на руку.

— И что?

— Это было в Пасадене, штат Калифорния. Там было здорово.

— Я бывала в Пасадене. В пятидесятых.

— Интересно, где была в этом году Мэгги. Она ведь не сказала, заметила?

— Я же говорила, в ее жизни был какой-то мерзавец…

— Возможно…

— Без всяких сомнений! И эта рана до сих пор не зажила.

— Ерунда, — вяло отозвался Барт.

— Клянусь!

— Спорим?

— Ставлю тысячу девятьсот шестьдесят три доллара!

— Идет!

Они пожали друг другу руки.

— А теперь поди и спроси у нее самой, — сказала Конни.