Путь на восток

Стараюсь не думать о том, что будет, если на месте предполагаемого города выживших мы обнаружим лишь выжженную пустошь. Пока что шансы на благоприятный исход есть.

Длинная цепочка логических умозаключений немного подавляет первоначальный приступ паники. И хотя сердце по-прежнему бешено колотится в грудной клетке, а в голове неприятно шумит, я умело скрываю тотальное душевное смятение за стандартным бесстрастным выражением лица — и решительно покидаю туалет, проигнорировав обеспокоенный взгляд хренова героя.

— Уэнс, ты точно в порядке? — он нагоняет меня на выходе из аптеки, пытаясь подстроиться под быстрый шаг и заглянуть в лицо. — Мне показалось, я слышал…

— Тебе показалось, — бескомпромиссно отрезаю я, испытывая неуклонно нарастающее раздражение от собственной беспечности.

Oh merda, ну какого же хрена?

Ведь я прекрасно понимала, чем может обернуться секс без нормальной контрацепции — но старательно убеждала себя, что сбитый гормональный фон сможет минимизировать нежелательные последствия. Как оказалось, мой организм куда крепче, чем я предполагала.

В другое время это открытие непременно порадовало бы — но только не теперь.

По дороге в лагерь проницательный Торп предпринимает ещё несколько осторожных попыток завязать разговор — но я ссылаюсь на усталость и для вида прикрываю глаза, отвернувшись к окну. Разумеется, заснуть не удаётся. В голове бурлит водоворот неутешительных мыслей, отвратительный привкус во рту неизбежно вызывает новый приступ тошноты, но усилием воли мне удаётся сдержаться. Вспоминаю, что в бардачке вроде бы лежала мятная жвачка, но начать искать её прямо сейчас значит снова привлечь внимание хренова героя. А я не имею ни малейшего желания отвечать на неудобные вопросы о причинах скверного самочувствия. Придётся потерпеть. Благо, ехать до порта недалеко.

Проходит не больше двадцати минут, которые кажутся парой часов, прежде чем внедорожник начинает замедлять ход, а асфальтированное покрытие под колёсами сменяется каменистой насыпью. Как только машина полностью останавливается, я буквально выскакиваю на улицу в отчаянной надежде, что свежий морской воздух поможет избавиться от дурноты.

— Ребята! — Энид бросается ко мне со всех ног, крепко прижимая к груди хныкающий свёрток.

В первую секунду я невольно напрягаюсь, решив, что случилось очередное дерьмо — слишком уж много его было за последнее время, но широкая сияющая улыбка на кукольном личике блондинки на корню испепеляет мимолётное волнение.

— Тайлеру удалось запустить мотор! — громко взвизгивает она, едва не подпрыгивая на месте от переполняющих эмоций.

И словно в подтверждение её слов до моего слуха доносится громкий рокот двигателя со стороны причала. Oh merda. Чувствую, как сердце невольно пропускает удар, а секундой позже заходится в тахикардичном ритме — но уже не от паники, а от осознания, что у нас всё получится. Мы действительно поплывём на Ньюфаундленд. Путь на восток длиной в несколько тысяч километров и несколько месяцев совсем скоро подойдёт к концу.

И если в грёбаном Сент-Джонсе есть хоть один человек с околомедицинским образованием, я голыми руками вытрясу из него всю душу, но заставлю извлечь из моего тела плод собственного безрассудства.

— Уэнс, дорогая… — Синклер с сомнением вглядывается в моё лицо и протягивает руку, намереваясь коснуться обветренной щеки. Быстро отворачиваюсь, предотвращая неуместный тактильный контакт. — Ты не заболела? Выглядишь дерьмово, если честно.

— Ты не лучше выглядишь, — колко припечатываю я, осматривая выброшенный прямо на землю багаж и мысленно прикидывая, куда могла засунуть зубную щётку.

Вряд ли мне бы удалось быстро отделаться от неожиданно проницательной блондинки, если бы не её отпрыск — младенец начинает негромко хныкать, и вектор внимания Энид смещается на него. С вымученным вздохом молодая мать принимается укачивать сына, бормоча себе под нос какую-то дурацкую песенку. Воспользовавшись тем, что Синклер теперь не смотрит на меня, я поспешно отступаю на несколько шагов в сторону и склоняюсь над разномастными дорожными сумками со всеми нашими пожитками в поисках зубной щётки.

Благо, за мной больше никто не наблюдает и не лезет с ненужными разговорами — все слишком заняты. Хренов герой направляется прямиком к убогому судну, подхватив в обе руки заляпанные металлические канистры с соляркой. Блондинка бесцельно слоняется туда-сюда вдоль каменистого берега, всматриваясь в ровную гладь залива, а Вещь с громким лаем гоняется за чайками.

Мятный вкус зубной пасты немного облегчает приступ дурноты — наспех сполоснув лицо холодной водой из-под канистры, я снова начинаю чувствовать себя человеком.

Остаётся надеяться, что мы доберёмся до Сент-Джонса в самые ближайшие дни, и никто из моих спутников ничего не заподозрит.

А пока что нужно заняться более неотложными делами — например, загрузить на палубу весь наш скудный багаж.

И хотя визуально кажется, что пожитков совсем немного, это занятие отнимает не меньше пары часов. Во многом потому, что большая часть вещей разложена не по сумкам, а хаотично распихана по салонам и багажникам обоих автомобилей. Ворох одеял и постельного белья всех расцветок, не меньше десятка разномастных подушек, чистая и грязная одежда вперемешку, целый арсенал разнообразного оружия, пятилитровые канистры с питьевой водой, множество консервных банок и пакетов с съестным… Oh merda.

Пожалуй, стоило бы заблаговременно обзавестись парой-тройкой чемоданов.

Или просто выкинуть добрую половину вещей.

Но это слишком неразумно. Мы не знаем, с какими трудностями и лишениями придётся столкнуться на том берегу залива. Вполне возможно, что мы не сможем найти машину на ходу — тогда придётся продолжать путь пешком и ночевать под открытым небом. В таком случае одеяла непременно пригодятся, чтобы не схватить простуду от переохлаждения.

Даже самое несерьёзное заболевание в нашем мире являлось потенциально опасным и грозило осложнениями — ведь запас лекарств с нормальным сроком годности истекал катастрофически быстро.

Энид по мере возможности помогает мне переносить багаж, но то и дело вынуждена отвлекаться на истошно вопящего младенца. Хренов герой топчется на крохотной палубе буксира, принимая переброшенные с причала вещи и заодно кидая на меня заинтересованные взгляды, которые я упорно игнорирую. Он выглядит немало озадаченным, но больше не пристаёт с расспросами — ненавязчивость, определённо, лучшее из его качеств.

Мгновенно укоряю себя за эту мысль.

Oh merda, и когда я начала замечать в нём так много плюсов? А главное — зачем?

К моменту, когда вещи и припасы на берегу заканчиваются, у меня уже нещадно ноют руки и ломит спину — странно, никогда прежде не замечала за собой подобного упадка сил. Даже в самые плачевные времена в начале эпидемии, когда ещё не могла отважиться на вылазку в супермаркет, опасаясь встречи с тварями, и была вынуждена растягивать последние запасы еды чуть ли не на месяц. Вероятно, всему виной нынешнее… состояние. Старательно избегаю слова «беременность» даже в мыслях, словно отрицание проблемы поможет её решить.

Несусветная глупость, знаю.

Но так легче.

— Ну… вроде как порядок, — не слишком уверенно заявляет Галпин, наконец выбравшись из рулевой рубки и обтирая испачканные в машинном масле ладони о собственные штаны. — Можем отплывать.

Мы все как по команде обмениваемся молчаливыми, но красноречивыми взглядами, думая примерно об одном и том же.

Вот и последний рубеж, решающий рывок на пути к долгожданному спасению… или же к глубочайшему фатальному разочарованию. Как только мы ступим на палубу буксира, повернуть назад уже не получится. Вряд ли нам удастся вернуться обратно на материк, если что-то пойдёт не так. Отрезанный от остального мира остров может оказаться не только обителью выживших, но и смертоносной ловушкой.

— Забирайтесь скорее на корабль. Только осторожно, доска неустойчивая, — предупреждает Торп, кивнув на некое подобие трапа, наспех переброшенное между палубой буксира и причалом.

Энид, стоящая рядом со мной, боязливо косится на прогнившую толстую доску — расстояние совсем небольшое, всего лишь два или три шага, но не умеющая плавать блондинка явно паникует. Без лишних слов поворачиваюсь к ней и забираю притихшего младенца из её рук. Мало нам проблем, не хватало ещё, чтобы она свалилась в ледяную воду вместе с ребёнком.

— Шевелись, — бескомпромиссно заявляю я, подталкивая оторопевшую девчонку к краю причала. Она часто-часто моргает, испуганно уставившись на плещущиеся волны, но покорно подчиняется и осторожно шагает вперёд.

— Ничего не бойся. Если что, я тебя поймаю, договорились? — ободряюще улыбается хренов герой, протягивая к Синклер руки. Я молча возвожу глаза к безоблачному небу, искренне недоумевая, чего ради разводить такую драму на пустом месте. Даже если Энид оступится и упадёт в воду, она точно не успеет утонуть. — Не смотри вниз. Смотри на меня, ладно?

Пока доморощенный лидер с присущим ему участием помогает блондинке побороть страхи, ребёнок у меня на руках неожиданно просыпается. Распахивает тёмно-карие отцовские глаза и принимается активно барахтаться в нетугом коконе из пелёнок — свёрток немного распадается, и наружу выбирается розоватая детская ручка, сжатая в крошечный кулачок. Я внимательно всматриваюсь в сморщенное личико младенца, безуспешно пытаясь примириться с осознанием, что угроза материнства теперь нависла и надо мной. Если только в самое ближайшее время я не найду безопасный способ избавиться от скопления клеток, пустившего корни внутри моего организма.

Особенно резкий порыв ветра треплет мои волосы, которые выбились из ослабевшего пучка. Длинная прядь спадает на личико Эдмунда, и он рефлекторно сжимает её в кулачке, немного потянув на себя. Зачем-то прислушиваюсь к внутренним ощущениям, силясь отыскать хоть что-нибудь, отдалённо напоминающее материнский инстинкт — но пусто. Я не испытываю абсолютно никаких чувств к мелкой демоверсии человека — если не считать брезгливого отвращения, когда отпрыск Петрополусов начинает жалобно хныкать и пускать слюни.

Его мамаша тем временем осторожно перебирается на палубу буксира, успешно избежав участи угодить в ледяную воду.

Хренов герой свистом подзывает моего пса, и Вещь без тени страха перебегает по доске на жалкое судёнышко, заискивающе виляя хвостом. А я в последний раз оборачиваюсь назад. Пыльный чёрный внедорожник теперь выглядит таким же покинутым, как и множество других машин, брошенных на дороге давно погибшими хозяевами.

Я снова начинаю чувствовать себя так паршиво, будто теряю очередного верного товарища — но иного выбора нет. Тяжело вздыхаю, в самый последний раз окидываю долгим прощальным взглядом местами покоцанный капот… А потом поворачиваюсь обратно к буксиру, удобнее перехватываю хныкающий свёрток и перебираюсь на палубу, проигнорировав протянутую руку Торпа.

Качка адски утомительна.

С момента, как очертания порта растаяли за горизонтом, прошло уже больше двух часов — солнце клонится к закату, омерзительно яркий оранжевый диск уже касается безмятежной водной глади, окрашивая всё вокруг в золотисто-багряные тона. Мотор буксира гудит негромко и размеренно, пока крохотное судёнышко несёт нас навстречу новой жизни, разрезая носом лёгкие волны.

Энид с сыном уже спокойно спят в единственной имеющейся каюте, Тайлер и Ксавье орудуют в рулевой рубке — сквозь пыльное окно видно, как они поминутно склоняются над обнаруженными на судне картами и вроде как даже прокладывают курс. Вещь то и дело приподнимается на задние лапы и визгливо тявкает, жадно наблюдая за кружащими над нами чайками.

Но я не могу заснуть, несмотря на жуткую усталость и ноющие мышцы. В тесной каюте с парой двухъярусных кроватей очень быстро становится душно, а качка только усиливает мерзкое ощущение дурноты. За неимением иных вариантов мне приходится вернуться на палубу — усаживаюсь прямо на пол, скрестив ноги по-турецки и стараясь вдыхать свежий морской воздух как можно глубже.

Это немного помогает.

По крайней мере, я больше не испытываю острого желания выплюнуть за борт собственные внутренности. Но вязкий туман в голове никуда не исчезает — путает мысли, не позволяя сосредоточиться ни на чём конкретном. По-хорошему стоило бы поспать, чтобы восстановить силы, но возвращаться в тесную душную каюту совсем не хочется. Поэтому подтягиваю поближе к себе увесистую дорожную сумку, доверху набитую комплектами постельного белья, и подкладываю её под голову. Ложусь на спину, устремив немигающий взгляд в стремительно темнеющее небо с тусклыми огоньками первых звёзд. Меня уже понемногу начинает клонить в сон, но на заднем плане слышится звук приближающихся шагов.

— Мы проложили курс. Очень примерный, но всё же… — сообщает хренов герой, усаживаясь на палубу неподалёку от меня и прислонившись спиной к ярко-оранжевому спасательному кругу.

Безразлично пожимаю плечами вместо ответа, абсолютно не понимая, что должна сказать — проклятые две полоски на тесте словно провели между нами невидимую черту, и теперь в присутствии Торпа я ощущаю чудовищный дискомфорт. Судя по нахмуренным бровям, он тоже чувствует себя не в своей тарелке — хоть и не понимает причин. Oh merda, почему всё внезапно стало так сложно?

— Слушай, Уэнс… Я хотел кое-что тебе сказать, причём уже довольно давно, — в его низком негромком голосе вдруг слышится непривычная неуверенность, словно Ксавье сильно сомневается, стоит ли начинать этот разговор. — Но всё время было не до того.

— Сейчас тоже не до того, — категорично отрезаю я, не желая вести беседы по душам в то время, когда желудок поминутно сводит тошнотворным спазмом, а в голове клубится туман от недосыпа и усталости.

— Возможно, — кивает хренов герой, рассеянно потирая переносицу. — Но кто знает, что нас ждёт на том берегу? Вдруг другого шанса вообще не представится.

И хотя умом я понимаю, что сейчас максимально неподходящий момент, мне становится немного любопытно, к чему он клонит. Поэтому приподнимаюсь на локтях и медленно принимаю сидячее положение, стараясь обойтись без резких движений, чтобы заново не спровоцировать слегка отпустивший приступ проклятого токсикоза.

Торп начинает не сразу — перебирает пальцами шнурок от капюшона тёмно-синей толстовки, несколько раз тяжело вздыхает, затем принимается с преувеличенным усердием тереть крохотное пятно от машинного масла на джинсах. Молчание затягивается, становясь неудобным. Я пытаюсь поймать его взгляд — но вопреки обыкновению, хренов герой опускает глаза в пол. Проходит не меньше пяти минут, прежде чем он наконец-то собирается с мыслями.

— Просто я хотел сказать тебе одну вещь. Всё это время я спал с тобой не потому что у меня не было другого варианта. Ты действительно дорога мне и… — очередная короткая пауза, дающая мне секундную возможность переварить этот поток обезоруживающих откровений. — И если в Сент-Джонсе действительно есть город выживших, если и правда есть возможность начать новую жизнь… Давай будем в ней вместе по-настоящему?

Oh merda. Чувствую, как мои губы против воли приоткрываются от удивления, а глаза распахиваются чуть шире положенного — нельзя сказать, что эта пылкая речь стала совсем уж шокирующей неожиданностью, но… Довольно трудно представлять безмятежное совместное будущее, когда все мои мысли заняты серьёзной проблемой в виде нежеланного ребёнка. Я уже открываю рот, чтобы выдать избитую уклончивую фразу о том, что не стоит ничего загадывать, пока мы не окажемся в безопасности, но не успеваю произнести ни слова.

— Ребята, там земля! — Тайлер высовывается из рулевой рубки, тыча пальцем в линию горизонта. И тем самым спасает меня от необходимости продолжать неловкий диалог.

Мы с Торпом одновременно подскакиваем на ноги — и одновременно видим, что далеко на востоке темнеет длинный клочок береговой линии, кажущийся совсем призрачным в последних лучах заходящего солнца.

Но очень скоро становится очевидно, что это вовсе не мираж и не игра света.

Это и вправду Ньюфаундленд.

Наш конечный пункт назначения.

У нас всё почти получилось.

Почти.

Изначально мы планировали высадиться на западном берегу острова, но кудрявый миротворец со знанием дела сообщает, что топлива осталось достаточно, чтобы обогнуть остров с юга и добраться непосредственно до полуострова Авалон, где и расположен предполагаемый город выживших. Быстро посовещавшись, мы приходим к единогласному решению, что продолжить путь по воде гораздо удобнее и безопаснее, нежели двигаться по суше пешком.

На это уходит ещё несколько часов — на небосводе уже загорается россыпь созвездий и серебристый диск полной Луны, заливающий водную гладь мягким голубоватым светом. Тайлер сбрасывает обороты мотора до минимальных, снижая скорость.

Становится так тихо, что изредка даже слышно, как в воде плещется рыба. Это немало воодушевляет — ведь нам больше не придётся довольствоваться безвкусными консервами из заброшенных супермаркетов. Очень скоро мы будем жить на берегу Атлантики, сможем рыбачить и, возможно, даже охотиться.

От мыслей о свежей дичи желудок мгновенно сводит тянущим чувством голода, но я стараюсь не радоваться слишком сильно раньше времени. Лучше не строить излишних ожиданий, чтобы потом не испытывать болезненного разочарования.

Стараясь отвлечься, я подношу к глазам чёрный матовый бинокль, регулирую чёткость троекратно увеличенного изображения и принимаюсь пристально вглядываться в неровную береговую линию — вдоль побережья Ньюфаундленда протянулось множество населённых пунктов. Как знать, вдруг они по-прежнему обитаемы? Вдруг проклятая зараза вообще сюда не добралась?

Но всё тихо, глухо и мёртво.

Ни единого огонька, ни единого проблеска света, ни единого намёка на присутствие разумной жизни. Успокаиваю себя мыслью, что до самого Сент-Джонса ещё несколько десятков километров, и отсюда его попросту не видно.

Позади слышатся шумы радиопомех — в рубке оказалась работающая рация, и теперь хренов герой всеми силами пытается поймать хоть какой-то сигнал. Крутит длинными пальцами круглые кнопки, поднимает прибор над головой, напряжённо сводит брови на переносице — но никакие ухищрения не приносят результата, из динамика доносится только монотонный механический треск.

Примерно час спустя, когда небо на востоке начинает окрашиваться в бледно-розовый, Тайлер снова высовывает кудрявую голову из рубки и оповещает, что нашёл на карте подходящий порт — морской паромный терминал компании «Атлантик-Аргентия».

Что ж, очень скоро мы снова сойдём на твёрдую землю. Это одновременно радует и пугает. Гремучая смесь из окрыляющего предвкушения и рационального опасения будоражит кровь выплеском адреналина.

Но изменчивая Фортуна оказывается благосклонна — всё проходит как по маслу. Буксир постепенно замедляет ход и вскоре причаливает к каменистому берегу. Но сходить на сушу мы пока не торопимся — сначала нужно хорошенько осмотреться и оценить обстановку. Здесь значительно холоднее, чем на материке, местами даже виднеется грязно-белый снег, а на редких деревьях совсем нет листьев. Светлеющее рассветное небо затянуто низкими свинцовыми тучами, а температура воздуха едва ли достигает трёх градусов выше нуля.

Порт кажется совсем заброшенным — словно люди оставили его задолго до начала эпидемии. Возможно, так оно и случилось. Длинные деревянные ангары поросли мхом, а других судов или даже разгрузочных рамп в зоне видимости не обнаруживается. Нечего и мечтать о том, что нам удастся отыскать поблизости автомобиль на ходу. Но если судить по карте, до заветной цели осталось чуть больше шестидесяти километров — и пройти такое расстояние пешком попросту нереально.

— Оставим часть вещей на борту, возьмём только самое необходимое… — хренов герой по своему обыкновению принимается раздавать указания, меряя палубу широкими шагами. — Оружие, воду, немного еды и пару одеял. Если получится найти машину, вернёмся сюда и заберём всё остальное.

— А если не получится? — с сомнением тянет Энид, явно пребывая в ужасе от неутешительной перспективы пройти такое внушительное расстояние с ребёнком на руках.

— Не волнуйся, блонди, — кудрявый миротворец ободряюще улыбается и треплет её по худенькому плечу. — На этом острове однозначно найдётся хоть одна тачка.

Вот только его оптимизма хватает совсем ненадолго. Нагрузив себя тяжёлыми сумками со всем необходимым, мы сходим на берег — и очень скоро понимаем, что удача повернулась к нам задницей. Широкая гравийная дорога, отходящая от заброшенного порта, приводит на разбитое асфальтированное шоссе, на котором не обнаруживается ни одного автомобиля.

Ко всему прочему начинает накрапывать моросящий дождь со снегом, и весь воодушевлённый настрой моих спутников тает так же быстро, как крохотные снежинки на голой каменистой земле.

— Я устала… — Синклер жалобно надувает губы и зябко кутается в видавшую виды розовую куртку, давно утратившую некогда яркий цвет. Мы прошли от силы километров пять, но блондинка выглядит так замучено, будто пробежала марафонскую дистанцию. — Давайте сделаем привал.

— Нельзя, — упрямо заявляет шагающий впереди Торп, даже не обернувшись. — Здесь может быть опасно. Для привала нужно укрытие. Придётся потерпеть.

Наверное, всего пару недель назад я бы полностью разделяла его энтузиазм — но проклятая нежеланная беременность неизбежно внесла коррективы в моё состояние.

Я чувствую себя абсолютно разбитой, увесистая дорожная сумка режет плечо своей тяжестью, ноги предательски гудят, а в правом боку ощутимо покалывает при каждом вдохе.

Но демонстрировать слабость прилюдно категорически нельзя. Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы мои спутники о чём-то догадались — поэтому я молча стискиваю зубы и ускоряю шаг, оставив позади хныкающую Энид и заметно уставшего Тайлера с младенцем на руках. Единственным довольным существом в нашей компании остаётся Вещь — мой пёс радостно носится вокруг, то забегая далеко вперёд, то скрываясь в низких голых кустарниках, которые тянутся вдоль шоссе.

Рельеф местности неровный. Дорога идёт то в гору, то под уклон — и спустя примерно полчаса мы выдыхаемся окончательно.

Даже доморощенный лидер останавливается и упирается ладонями в колени, чтобы немного перевести дух. Синклер и вовсе обессиленно садится прямо на землю, схватившись за сердце. Галпин одной рукой укачивает дремлющего ребёнка, а второй заботливо подсовывает блондинке фляжку с водой.

Покопавшись в сумке, я тоже прикладываюсь к початой пластиковой бутылке — кажется, ещё никогда отфильтрованная речная вода не казалась такой вкусной.

Но от дерьмового самочувствия это практически не спасает. В висках яростно пульсирует кровь, мышцы будто налились свинцом, а голова предательски кружится. Oh merda, если мы в самом ближайшее время не найдём укрытие, где можно будет разбить лагерь, я точно рухну в обморок на ровном месте.

— Десять минут отдыхаем и идём дальше, — Торп поистине неумолим. Выждав пару минут, чтобы отдышаться, он снова предпринимает попытку настроить рацию на рабочую частоту — но сигнала по-прежнему нет.

Отведённое для передышки время пролетает в мгновение ока, поэтому мы вынуждены снова набросить на ноющие плечи тяжеленные пожитки и двинуться дальше.

Каждый шаг даётся с поистине титаническим трудом — с тоской вспоминаю свой верный джип, оставшийся на том берегу.

Уставшие, голодные и совершенно потерянные, мы медленно бредём навстречу неизвестности, уповая на призрачное чудесное спасение, которого может и не случится.

Снегопад постепенно усиливается.

Теперь мелкие белые хлопья уже не тают, а оседают на голой стылой земле ровным девственно-белым ковром. В лицо хлещет шквалистый ледяной ветер, противно покалывая раскрасневшиеся от мороза щёки — тонкая кожанка нисколько не спасает, и очень скоро я начинаю позорно дрожать всем телом. Переставляю ноги совершенно механически, безуспешно стараясь выровнять сбитое дыхание и не стучать зубами от холода.

Впрочем, мои спутники выглядят ничуть не лучше — блондинка тихонько хнычет позади, маленький Эдмунд начинает орать во всю глотку — его не успокаивает даже любимая колыбельная о мерцающей ночной звезде, которую миротворец затягивает вполголоса.

Но хренов герой с каким-то фанатичным упорством продолжает шагать впереди растянувшейся процессии. Словно Торп отчаянно стремится поскорее добраться до Сент-Джонса, лишь бы только доказать себе и другим, что город выживших — вовсе не призрачный замок Фата-морганы.

Спустя минут сорок на горизонте возникают очертания крохотного поселения — всего несколько одноэтажных домиков, обитых светлой вагонкой, и небольшое здание супермаркета. Сильно выцветшая зелёноватая табличка гласит, что это район Данвилл, принадлежащий городку под названием Плаценция. Впрочем, мне абсолютно наплевать, как называется это место. Куда важнее, что здесь мы наконец-то сможем сделать привал, а потом обыскать гаражи в поисках машины.

— Остановимся вон в том доме, — Ксавье оборачивается к нам и указывает пальцем в сторону ближайшего домика с выбитыми стёклами и тёмно-красной черепицей. — Подождём, пока снег прекратится, и пойдём дальше.

Но меня осеняет другой идеей.

На здании супермаркета рядом с вывеской «Продукты» белеет ещё одна — табличка с красным крестом. Это аптека. Вполне возможно, что там получится отыскать какие-нибудь препараты для прерывания беременности.

Пока остальные будут заняты приготовлением ужина, я точно сумею незаметно улизнуть и поискать подходящие лекарства. Решено.

— Лучше остановиться в супермаркете, — твёрдо заявляю я тоном, категорически не терпящим возражений. Остальные переглядываются с явным сомнением — похоже, перспектива спать на полу прельщает их гораздо меньше, нежели наверняка имеющиеся в доме кровати и диваны. Приходится надавить на слабое место. — Вдруг там найдётся тушёнка?

В последнее время нам не везло с мясом — мы были вынуждены довольствоваться костлявыми мерзкими крысами, поэтому призрачный шанс поужинать чем-то более существенным мгновенно склоняет Тайлера и Энид на мою сторону. Доморощенный лидер колеблется ещё с минуту, после чего коротко кивает в знак согласия и первым сворачивает с дороги в направлении нужного здания.

Тем более что тушёнка там и вправду обнаруживается. Каким-то невероятным чудом нам удаётся отыскать самый настоящий клад — все полки выглядят абсолютно нетронутыми, как будто сюда никогда не ступала нога ни одного голодного мародёра. Пока остальные воодушевленно сгребают в сумки жестяные консервные банки с рисунком бычьих рогов, я незаметно отделяюсь от компании и скрываюсь за ближайшим стеллажом.

Аптека расположена через стенку — нужно только аккуратно выйти на улицу и зайти в соседнюю дверь, не привлекая к себе лишнего внимания. Медленно пячусь назад, на всякий случай достав из-за спины автомат и напряжённо прислушиваясь к окружающей тишине, нарушаемой только тихими разговорами моих спутников.

А долю секунды спустя обонятельные рецепторы безошибочно улавливают зловонный аромат разложения. Oh merda.

Резко оборачиваюсь — и упираюсь взглядом в утробно рычащую тварь, совершенно внезапно вынырнувшую из-за полки с сухими завтраками. Отточенные до автоматизма рефлексы срабатывают незамедлительно, и я спускаю курок прежде, чем живой мертвец успевает сделать хоть один шаг. По ушам бьёт оглушительная автоматная очередь, отбросившая мерзкую плотоядную тварь на добрых пару метров назад — сгнившее содержимое её черепной коробки вылетает из головы и оказывается на ярко-красных упаковках Лаки Чармс. Давно привычное зрелище в виде разложившихся мозгов внезапно вызывает приступ тошноты, заставивший меня согнуться пополам.

Благо, обходится без рвотных позывов — желудок совсем пуст. А мгновением позже я улавливаю смутное движение сбоку.

Едва успеваю подумать, что проклятая тварь здесь не одна, и едва успеваю осознать, что мне уже не хватит времени выстрелить…

— Уэнс!

А потом меня резко отталкивает в сторону невесть откуда взявшийся хренов герой.

Не сумев удержать равновесия, я падаю прямо на грязный пол, больно приложившись затылком о край полки и самым позорным образом выронив из рук автомат — он отлетает на несколько метров и закатывается под ближайший стеллаж.

Вспышка острой боли на долю секунды ослепляет, а когда зрение фокусируется вновь, моё сердце пропускает удар и ухается вниз с километровой высоты… Потому что я словно в замедленной съёмке вижу, как кровожадная тварь набрасывается на безоружного Торпа и впивается зубами ему в шею.

========== Часть 16 ==========

Комментарий к Часть 16

Саундтрек:

Birdy — Strange Birds

Приятного чтения!

Как часто я думала о смерти?

Пожалуй, ежедневно.

Не менее четырёх раз.

Первый — когда открывала глаза и вместо чашки утреннего кофе тянулась к лежащему рядом автомату, чтобы тщательно осмотреть окрестности в месте очередной стоянки и убедиться, что голодные твари не успели окружить мой внедорожник.

Второй — когда заводила мотор и вжимала в пол педаль газа, чтобы снова отправиться в бесконечное странствие без цели и смысла. Чтобы отыскать новую порцию говяжьей тушёнки или жестяную банку с омерзительной консервированной фасолью. Что угодно, лишь бы не умереть мучительной смертью от голода.

Третий — когда бродила между разорённых полок очередного заброшенного супермаркета, держа указательный палец на спусковом крючке и внимательно прислушиваясь к каждому шороху. Всегда начеку, всегда в полной боевой готовности отразить любую атаку.

Четвёртый — когда солнце склонялось к горизонту, и я находила укромное место для новой стоянки. Когда сворачивалась клубком на жёстком автомобильном сиденье и закрывала глаза, даже не будучи уверенной, что мне повезёт открыть их следующим утром.

Дни сливались воедино, превращались в месяцы, а затем и годы — а мой путь через мёртвые земли, дотла выжженные смертельным вирусом, никак не заканчивался. Не заканчивалось и моё бренное существование, ведь жизнью в полноценном смысле я это назвать не могла.

А потом всё изменилось.

Не резко и не внезапно, нет. Это случилось плавно и незаметно, но… Тот роковой день, когда хренов герой направил мне в спину свой жалкий Кольт 1911, стал отправным пунктом абсолютно нового маршрута, совершенно иного временного отрезка, той самой фатальной точкой невозврата, после которой уже ничего не могло как быть прежде.

Жаль, что я поняла это только сейчас.

В ту самую фатальную секунду, когда гнилые зубы плотоядной твари безжалостно сомкнулись у него на шее, а горячая алая кровь брызнула во все стороны, запачкав девственно белую кафельную плитку на грязном полу.

Машинально потирая ушибленный затылок, я словно в замедленной съёмке наблюдала, как Торп неловко взмахнул руками в рефлекторном и бесполезном жесте — стремился защититься. Или защитить меня. Не знаю. Oh merda. А потом он очень медленно осел на пол, не сводя с меня растерянного остекленевшего взгляда своих насыщенно-зелёных глаз.

Кажется, прошло бесконечно много времени.

Но на деле — не больше нескольких секунд.

Первоначальное оцепенение постепенно спадает, а мощный выброс адреналина разом запускает базовые инстинкты организма.

Я резко тянусь за отлетевшим в сторону автоматом, не без труда прицеливаюсь предательски дрожащими руками и нажимаю на спусковой крючок. Оглушительная очередь выстрелов эхом отражается от бетонных стен здания — и ненавистная тварь отлетает на полметра назад, врезавшись спиной в полку с чипсами и попрощавшись с гнилостным содержимым черепной коробки.

Вот только… это нисколько не меняет кошмарной реальности, в которой хренов герой продолжает лежать на полу словно сломанная тряпичная кукла, а багряная кровь с острым запахом металла струится из его растерзанной шеи, заливая всё вокруг.

Где-то на заднем плане истошно визжит Энид, смутно доносится топот приближающихся шагов, но все прочие звуки воспринимаются совершенно побочно — я никак не могу оторвать немигающий шокированный взгляд от стремительно увеличивающейся лужи крови. И никак не могу собрать воедино жалкие остатки самообладания, чтобы подползти к Торпу. Отчего-то мне кажется, что если я приближусь к нему, если действительно почувствую на своих пальцах горячую липкую жидкость с запахом соли и металла, то жуткая картинка окончательно станет реальностью.

— Боже милостивый! — Синклер верещит во всю глотку, зажав рот рукой и испуганно округлив глаза. Машинально перевожу на неё растерянный расфокусированный взгляд, чтобы увидеть, как на кукольном личике блондинки расцветает выражение кристально чистого ужаса напополам с паникой. — Помогите! Кто-нибудь, помогите!

В другое время я бы наверняка раздражённо закатила глаза и ядовито сообщила, что максимально глупо звать на помощь неизвестно кого, находясь на расстоянии многих километров и многих лет от цивилизации, но сейчас моих сил хватает лишь на то, чтобы рвано выдохнуть и трусливо зажмуриться.

Oh merda, я не хочу этого видеть. Я отчаянно мечтаю, чтобы всё произошедшее оказалось очередным ночным кошмаром — ущипни посильнее за руку, и жуткий морок растает без следа. Кажется, я даже впрямь зажимаю кончиками пальцев кожу на запястье и немного оттягиваю, желая почувствовать острую вспышку боли — чтобы физические ощущения заглушили тот мучительный водоворот, что закручивается в душе мощной воронкой, грозящей утащить на самое дно. Проклятье, почему мне вдруг становится так больно?

— Ксавье… Эй! Посмотри на меня! — до моего слуха доносится встревоженный дрожащий голос кудрявого миротворца, а затем — звуки звонких хлопков ладонями по щекам. — Грёбаное дерьмо! Не вздумай отключаться! Эй! Уэнсдэй! Уэнс, твою мать!

Не сразу понимаю, что последняя реплика адресована мне — пока не чувствую, как мужские руки крепко обхватывают мои плечи и с силой встряхивают. Резко распахиваю глаза и упираюсь взглядом в искаженное страхом веснушчатое лицо Тайлера, который нависает прямо надо мной, напряжённо кусая обветренные губы.

— Уэнс, ты слышишь меня? — сосредоточенно спрашивает он, с тревогой заглядывая в лицо.

Вяло киваю, не будучи уверенной в своей способности издать хоть один членораздельный звук. Сердце бешено колотится в клетке из рёбер, болезненно сжимается вопреки всем законам нормальной анатомии, а в горле стоит мерзкий колючий комок, который невозможно проглотить. Ко всему прочему в уголках глаз начинает предательски щипать — Oh merda, неужели я близка к тому, чтобы разрыдаться?

— Ты должна перевязать рану, слышишь меня? Блять, да очнись ты! — почти рычит Галпин, снова встряхивая меня как тряпичную куклу с обрезанными ниточками. — Ты нужна нам!

Едва воспринимаю смысл его слов.

В голове клубится туман, а безотчётный страх смерти нещадно царапает в районе солнечного сплетения старым зазубренным ножом.

Похоже, я так много думала о своей смерти, что окончательно свыклась с этими мыслями и напрочь позабыла, что гораздо страшнее другое — когда в паре шагов от тебя умирает другой человек, а ты не можешь сделать совершенно ничего, чтобы предотвратить кошмарный исход.

Но я должна попытаться.

Должна сделать хоть что-то.

Поглубже вдыхаю сухой пыльный воздух, насквозь пропитанный запахом металла — к горлу опять подступает мерзкая тошнота, но мне кое-как удаётся подавить рвотный позыв.

Не имея никаких сил подняться на ноги, я вяло дёргаю плечами, сбрасывая руки миротворца, и на четвереньках подползаю к доморощенному герою. Я пачкаю ладони в луже крови ещё до того, как успеваю прикоснуться к рваной ране на его шее и зажать двумя пальцами порванный в клочья сосуд. Смутно чувствую биение чужого пульса, и это ощущение становится слабым катализатором для запуска заторможенного мыслительного процесса.

Благо, это не сонная артерия.

Вроде бы это не сонная артерия.

Но вряд ли это нам чем-то поможет.

Oh merda, я ведь не врач — и едва понимаю, что должна делать, и каким образом я могу остановить настолько сильное кровотечение.

— Господи, Господи… — бормочет Энид как заведённая, замерев неподвижной статуей на расстоянии пары шагов от нас. Младенец в её руках истошно надрывается, но блондинка не предпринимает никаких попыток его успокоить. — Что же нам делать, Господи…

Жаль, что Господь не ответит на её отчаянные молитвы — очевидно, грёбаный старик, гордо восседающий посреди облаков, взял бессрочный отпуск три года назад, оставив нас разбираться с этим дерьмом самостоятельно.

— Возьми это… — Тайлер суёт мне в руки какую-то засаленную шерстяную тряпицу, некогда бывшую шарфом.

Но это лучше, чем ничего.

Поэтому забираю у него кусок плотной колючей ткани и прижимаю к рваной ране, безуспешно пытаясь остановить кровотечение. Для удобства слегка приподнимаю голову Ксавье и кладу к себе на колени, напрочь игнорируя тот факт, что джинсы неизбежно пачкаются в луже крови. Пальцы свободной руки запутываются в его распущенных волосах, скользят по мягким каштановым прядям, бережно поглаживают макушку — какая несусветная глупость… как будто это может чем-то помочь.

Жалкий шарф пропитывается насквозь в считанные секунды… или минуты?

Не могу сказать точно, кажется, от тотального шока я совсем утратила ощущение времени. Сильно прикусываю губу с внутренней стороны, отчаянно надеясь, что вспышка боли поможет мне собраться с мыслями.

Но в голове по-прежнему пусто. Нет никаких мыслей, никаких идей, никаких предположений, что можно сделать.

Да и можно ли?

— Уэнсдэй… — едва слышный хрипящий шёпот вспарывает моё сознание подобно остро заточенному скальпелю. Голос хренова героя звучит настолько тихо и надтреснуто, что я не сразу понимаю, что это не плод моего воспалённого воображения, а действительно происходит наяву. — Посмотри на меня, Уэнсдэй…

Но я не могу посмотреть.

Мой немигающий остекленевший взгляд упирается в заплаканное лицо Синклер, а предательски дрожащие пальцы продолжают машинально перебирать волосы Торпа. Мягкие спутанные пряди испачканы липкой кровью, которой с каждой секундой становится всё больше — на моих потёртых чёрных джинсах, на его помятой серой футболке, на грязной кафельной плитке на полу этого проклятого супермаркета. Oh merda.

Всю свою жизнь я рьяно избегала любых привязанностей, считая подобную слабость более губительной, нежели зависимость от белой кокаиновой дорожки или героина, разогретого в алюминиевой ложке и пущенного по вене. Но все несокрушимые принципы безвозвратно пали в ту роковую минуту, когда дуло Кольта уперлось мне промеж лопаток — и продолжали разрушаться, когда я позволила Торпу поцеловать себя, когда добровольно пришла к нему в комнату в одном полотенце, когда без тени сомнений впустила его в своё тело, в свои мысли и в своё сердце.

А теперь я точно знаю две вещи.

Всего две.

Я не смогу его спасти, как бы ни старалась.

И я непозволительно сильно привязалась к этому человеку.

Он умрёт, непременно умрёт.

А я останусь жить в этом агонизирующем мире. С вечной сосущей пустотой на месте органа из двух желудочков и двух предсердий — и с его ребёнком под сердцем, о котором Торп никогда не должен был узнать. Всё-таки смерть страшна, так невыносимо ужасно страшна… Но не для умирающих. А для тех, кто останется.

— Уэнс… — понятия не имею, каким образом хренов герой ещё находит в себе силы, чтобы произносить моё имя на последних вздохах. Его жизнь безнадёжно утекает из стремительно слабеющего тела, струится сквозь мои безвольно трясущиеся пальцы тёплыми струйками липкой крови, разливаясь вокруг огромной лужей. Но потускневший взгляд малахитовых глаз упрямо пытается поймать мой. — Пожалуйста…

И я сдаюсь. Как всегда сдаюсь.

До боли закусываю нижнюю губу, набираю побольше спасительного кислорода в лёгкие — и очень медленно опускаю взгляд на его лицо с чёткими выразительными чертами. Прямой зрительный контакт сиюминутно отзывается замиранием сердца, сбоем всех систем, и мне вдруг становится так больно, как никогда в жизни. Как там говорят? Разбитое сердце?

Oh merda, какое ужасное неточное клише.

Ведь в эту минуту мне кажется, будто внутри разом ломаются все двести шесть костей.

— Уэнс… Ты должна знать… — мне приходится напрячь слух, чтобы разобрать едва различимые слова. — Я люблю тебя.

Но признание звучит как прощание.

Собственно, оно и является таковым.

Люди склонны к удивительной откровенности, лёжа на смертном одре — вот только какой в этом смысл? Разве от этого мне будет легче выстрелить ему в лоб, когда смертоносная зараза сделает своё дело и заново вдохнёт уродливое подобие жизни в его опустевшую физическую оболочку? Разве от этого мне будет легче раз за разом просыпаться в том мире, где хренов герой не будет доводить меня до зубного скрежета своими дурацкими командами… или до умопомрачения — своими жадными прикосновениями? Разве от этого мне будет легче просто жить дальше в той новой реальности, где его не будет вовсе?

Ответ очевиден.

— Заткнись… Ничего не говори, — шиплю я сквозь зубы, плотнее прижимая окровавленную тряпицу к его растерзанной шее, пока пальцы крепче сжимаются в мягких каштановых волосах. — Не вздумай прощаться, чёрт возьми. Если ты подохнешь, я убью тебя, ясно?

Очевидно, я несу какой-то несусветный бред, абсолютно не контролируя себя и безвозвратно утратив всякое самообладание. Просто-напросто глушу подступающие рыдания в бессвязном хаотичном бормотании — потому что точно знаю, что если замолчу хоть на секунду, тщательно сдерживаемые слёзы неизбежно прорвутся наружу.

А ведь это всё моя вина. Абсолютно всё.

Если бы я не настояла, мы бы не оказались в этом проклятом супермаркете. Если бы я не попыталась незаметно улизнуть в аптеку, хренов герой не пошёл бы за мной. И если бы я не была беременна, ему не пришлось бы спасать меня ценой собственной жизни.

Многотонный груз вины давит на плечи невыносимо тяжёлым прессом — и я чувствую, как безвольно горбится всегда прямая спина, словно из позвоночника разом вынули несокрушимый стальной стержень.

Одна слезинка всё-таки срывается вниз, прокатившись по впалой щеке солоноватой дорожкой и капнув с подбородка на залитую кровью футболку доморощенного героя.

— Не вздумай сдохнуть, не вздумай оставить меня одну. Не вздумай, ясно тебе? — я шепчу как заведённая одни и те же слова как самую заветную мантру, самую сокровенную молитву, не видя и не слыша ничего вокруг.

И ощущаю, как внутренности медленно сковывает ледяной волной кристально чистого страха, когда Ксавье совсем перестаёт реагировать на мой жалкий испуганный лепет. Расфокусированный взгляд насыщенно-зелёных глаз становится совсем стеклянным, трепещущие веки начинают опускаться, а слабое биение пульса под моими пальцами постепенно затихает.

Oh merda, нет.

Нет. Нет. Нет.

Это не должно быть… так.

— Не вздумай бросить меня тут, чёрт бы тебя побрал! — неуклонно нарастающая паника странным образом придаёт мне сил, от чего севший голос наливается сталью, несмотря на плотный колючий ком в горле. — Не вздумай меня оставить, я… Я беременна!

Я не сразу понимаю, что действительно произнесла это вслух — практически прокричала. Осознание сказанного накрывает меня только через пару секунд, когда Энид тоненько взвизгивает, Тайлер издаёт изумлённый невнятный звук, а Ксавье резко распахивает глаза, впившись стеклянным взглядом в моё лицо. Не уверена, что он действительно понял смысл услышанного, но это слегка обнадёживает — по крайней мере, мне удалось заставить его не отключиться.

Вот только какой в этом смысл? Ведь беспощадное рациональное мышление упрямо твердит, что с такими ранами долго не живут.

Как и в случае с Бьянкой, я просто продлеваю его жуткие мучения, не желая смириться с фатальной неизбежностью.

— Нет! Так нельзя! — внезапно заявляет Синклер и упрямо топает ногой, заставив притихшего было младенца разрыдаться с новой силой. — Так не должно быть!

Боковым зрением без особого энтузиазма наблюдаю, как блондинка решительно обходит распластанное тело Торпа и садится на корточки, шаря рукой под стеллажом — а потом достаёт оттуда взятую с буксира рацию. Очевидно, она выпала, когда хренов герой бросился наперерез твари, чтобы оттолкнуть меня в сторону. Положив крохотный хныкающий свёрток прямо на пол, Энид сосредоточенно сводит брови на переносице и принимается беспорядочно крутить круглые кнопки — но из динамика доносится только монотонный шипящий треск.

Робкая тень надежды, непонятно зачем зародившаяся внутри, стремительно рушится.

Oh merda, да чего мы вообще ожидали?

Чудес не бывает. Вполне возможно, устройство неисправно — мы ведь даже не смогли поймать прежний сигнал, который транслировался на повторе каждый понедельник ровно в полдень.

Но блондинка всё равно не сдаётся.

— Помогите нам! Кто-нибудь, пожалуйста! Отзовитесь! — упрямо повторяет она, перекрикивая белый шум радиопомех. — Мы в Данвилле, в супермаркете! Помогите! У нас есть раненые, пожалуйста!

В конце концов я совсем перестаю обращать на неё внимание, окончательно и бесповоротно утратив жалкие остатки последних надежд.

Придётся смириться с неизбежным — даже если город выживших и впрямь существует, мы окажемся там без хренова героя.

Совсем скоро вожак умрёт, и стая осиротеет. Ровно как и наш незапланированный ребёнок, которого всего пару часов назад я даже не собиралась оставлять… Но не знаю, смогу ли избавиться от него теперь. Ведь отныне только от меня зависит, оставит ли Ксавье Торп какой-нибудь след на этой земле. Не просто тускнеющие с каждым годом воспоминания, а живое подтверждение из плоти и крови, что хренов герой и доморощенный любитель Ремарка действительно существовал, дышал, жил. Любил меня. И я…

— Вертолёт!

Наверное, я свихнулась.

Мы все. Да, именно так.

Когда-то давно я прочитала множество пособий по психиатрии, чтобы максимально достоверно воссоздать образ буйно помешанного маньяка в одной из своих книг — и там чёрным по белому было написано, что в минуты глубочайших душевных потрясений человеческий мозг способен сгенерировать невероятно реалистичные фантазии.

Скорее всего, сейчас со всеми нами происходит нечто подобное. Ведь это же совершенно невозможно — чтобы мы действительно слышали быстро нарастающий гул вертолётных лопастей. Такого просто не бывает.

— Вертолёт! — звонко повторяет Энид, и в её небесных глазах загорается лихорадочный ненормальный блеск, подтверждающий мою теорию о коллективном безумии. — Вы слышите?! Почему вы молчите?!

Почему? Oh merda, я молчу, потому что вот уже три секунды совсем не чувствую биения чужого пульса под своим пальцами и совсем не слышу хриплого прерывистого дыхания. И даже если каким-то невероятным чудом таинственный вертолёт не является массовой слуховой галлюцинацией, это ничего не изменит.

Наши спасители всё равно опоздали.

Хренов герой больше не дышит.

Он уже мёртв.

А потом двойные двери супермаркета резко распахиваются, и в помещение врываются люди в одинаковой камуфляжной форме спецназа США. Синклер испуганно взвизгивает и подхватывает с пола истошно вопящий свёрток, вжимаясь спиной в стеллаж с продуктами. Галпин срывается с места и стремглав бросается к ней, порывисто заключая перепуганную блондинку в объятия — она зажмуривается и доверчиво прячет лицо у него на груди… А невесть откуда взявшийся Вещь угрожающе рычит и припадает к земле, готовясь к нападению. Я же наблюдаю за происходящим без какой-либо реакции, совсем не будучи уверенной, что глаза меня не обманывают.

— Мисс, быстро отойдите от заражённого! — один из спецназовцев осторожно приближается ко мне и кивком головы указывает в сторону.

Что? Он это всерьёз? Зачем?

Разумеется, я игнорирую приказ незнакомца, продолжая неподвижно сидеть на одном месте и совершенно машинально поглаживая слипшиеся от крови каштановые пряди.

— Кент, не надо, она же в шоке, — укоризненно произносит другой спецназовец мягким женским голосом и решительно стягивает с себя камуфляжный шлем. По плечам рассыпаются длинные белокурые пряди. Женщина средних лет выдавливает ободряющую улыбку и убирает автомат за спину, примирительно вскидывая обе ладони прямо перед собой. — Можно я осмотрю вашего раненого? Меня зовут Валери. Я врач.

— Вэл, аккуратнее, — предостерегающе заявляет тот, кого она назвала Кентом. — Вдруг они уже заражены.

— Мы здоровы! — возмущённо взвизгивает Синклер, выглядывая из-за плеча миротворца.

Продолжая мягко улыбаться, Валери приближается к распростёртому телу Торпа и садится рядом с ним на корточки, тщательно ощупывая шею с другой стороны от раны и не сводя с меня внимательного взгляда — кажется, она считает меня психически нездоровой и немного опасается, хоть и старается этого не показывать. А потом коротко кивает собственным мыслям и выносит вердикт.

— Есть пульс.

И всё внутри меня обрывается во второй раз.

— Несите носилки! И вакцину!

Вакцина. Вакцина? Oh merda, что?!

В первую секунду мне кажется, что я ослышалась — или что взбудораженное сознание ловко подсовывает мне безумные фантазии, не имеющие ничего общего с реальностью. И даже когда один из спецназовцев бегом покидает здание супермаркета, чтобы через пару минут вернуться с небольшим металлическим чемоданчиком в руках, я всё равно не могу поверить, что собственные глаза мне не лгут.

Кажется, я сижу совершенно неподвижно уже очень долго — статичная поза отзывается противной ноющей судорогой в затекших мышцах, но я всего на пару сантиметров сдвигаю правую ладонь, которой прижимала окровавленную тряпицу к рваной ране на шее доморощенного героя.

Наверное, именно так проявляется крайняя степень шока. Тотальное оцепенение во всём теле и парализующий туман в голове, никак не позволяющий мне сдвинуться с места. Единственное движение, на которое я сейчас способна — вялое моргание не чаще, чем раз в минуту.

Боковым зрением наблюдаю неясную суету на заднем плане — спецназовцы аккуратно выводят Тайлера и Энид с младенцем на улицу. Те обеспокоенно косятся назад, но покорно позволяют себя увести. Я нисколько не виню их за бездействие. Мы все слишком измотаны и слишком шокированы, чтобы оказывать хоть минимальное сопротивление — даже если жуткие рассказы Крэкстоуна правдивы, и эти вооружённые до зубов люди ведут нас на убой, словно свежее пушечное мясо.

Пока я без особого энтузиазма озираюсь по сторонам, поворачивая голову на абсолютном автопилоте, белокурая женщина по имени Валери приступает к активным действиям — быстро щелкает замками чемоданчика и откидывает крышку. Внутри на пластиковой подложке покоятся несколько больших шприцов с металлическими поршнями, наполовину заполненные полупрозрачной жидкостью багрового оттенка.

— Вы должны понимать: вакцина — это не панацея, — сообщает она бесстрастным тоном, сухо констатируя вполне очевидный факт. — Препарат остановит распространение вируса, но не кровотечение. Он не превратится, но… всё равно может умереть.

Вместо ответа я молча хлопаю глазами, не в силах выдавить ни слова — на меня вдруг накатывает смертельная усталость и абсолютное безразличие ко всему происходящему. Какая-то часть меня уже неизбежно смирилась с плачевным исходом… А может, я просто слишком измотана, чтобы вести заведомо бесполезную борьбу за выживание.

— Но мы постараемся сделать всё возможное, чтобы спасти вашего… друга, — докторша слегка запинается на последнем слове, словно догадавшись об истинной природе наших странных взаимоотношений. Наверное, всё слишком очевидно. За друзей так не переживают. — Всё будет хорошо.

Концовка фразы звучит совершенно фальшиво. Словно дежурная речь врача у постели смертельно больного человека, которого зачем-то пытаются обнадёжить, что вот сегодня он выглядит молодцом. Хорошо уже не будет. Пресловутое «хорошо» осталось бесконечно далеко, в безвозвратно утерянном прошлом, когда мы могли спокойно выходить на улицу, не опасаясь наткнуться на восставших мертвецов. Эфемерное «хорошо» существовало лишь в том мире, в котором я была широко известной писательницей, подающей большие надежды… В том мире, где я никогда не знала человека, умирающего на моих коленях. В том мире, где я никогда никого не любила.

Не тратя драгоценное время на необходимость обработать кожу перед инъекцией, Валери торопливо отводит в сторону слипшиеся пряди каштановых волос и одним умелым движением вгоняет шприц в шею Торпа. А потом дробно вводит неизвестный препарат, сверяясь с секундной стрелкой наручных часов.

Хренов герой нисколько не реагирует на врачебные манипуляции — он по-прежнему кажется мёртвым. Губы уже отдают синевой, на бескровном лице с закрытыми глазами застыло выражение абсолютного покоя, и даже вечно напряжённая линия скул заметно разгладилась… От этого жуткого зрелища я снова чувствую, как в уголках глаз стремительно скапливаются горячие слёзы, но больше не могу найти в себе сил сохранять бесстрастную отрешённую маску. Солёные дорожки скатываются по щекам одна за одной, и я уже не стараюсь сдержаться — тотально наплевать, как это выглядит со стороны.

— Надо поторопиться, — Валери осторожно тянет меня за рукав кожанки, привлекая к себе внимание. — До штаба лететь семь минут, но…

— Хорошо, — это первое слово, которое я произношу за долгое время. Вопреки ожиданиям, голос звучит достаточно твёрдо.

Дальше всё происходит будто в тумане: несколько человек в камуфляжной форме и шлемах подтаскивают носилки и быстро перекладывают на них бессознательное тело хренова героя. Кто-то крепко сжимает мои плечи, рывком потянув наверх. Конечности по-прежнему кажутся ватными и безвольными, поэтому я вяло переставляю ноги на абсолютном автопилоте, покорно позволяя человеку по имени Кент вывести себя на улицу. Спецназовцы негромко переговариваются, но я их почти не слышу — предательское головокружение и приступ омерзительной дурноты снова дают о себе знать.

Словно организм, истощённый тяготами многомесячного пути и непосильным стрессом, грозится вот-вот дать сбой. Oh merda, как же невовремя. Приходится сильно закусить щеку с внутренней стороны, чтобы не отключиться прямо тут.

Мы быстрым шагом выходим на улицу.

Посреди разбитой пустынной дороги гордо возвышается небольшой тёмно-зелёный вертолёт — спасатели торопливо загружают внутрь носилки, а следом подталкивают и меня.

В салоне катастрофически мало места, Энид с Тайлером сидят прямо на полу, вцепившись друг в друга обеими руками как утопающий в последнюю соломинку. У ног блондинки клубком свернулась лохматая дворняга — Вещь настороженно приподнимает наполовину оторванное правое ухо и озирается по сторонам, явно не понимая, что здесь происходит и кто все эти незнакомые люди.

Кент устраивает меня на последнем свободном сиденье и поспешно пристёгивает ремнями, словно опасаясь, что я могу выкинуть какой-нибудь номер. Но в дополнительных мерах предосторожности нет никакой нужды — у меня совершенно нет сил. Единственное, на что я сейчас способна — впиться пристальным немигающим взглядом в мертвенно бледное лицо Торпа, вокруг которого возится Валери, сосредоточенно проверяя пульс и вкалывая в вену какие-то новые инъекции.

Мотор вертолёта запускается с оглушительным монотонным рокотом, и летающая машина, чуть покачиваясь от порывов ветра, взмывает в затянутое серыми облаками небо. От стремительного набора высоты закладывает уши, и я рефлекторно начинаю дышать через рот, чтобы облегчить давление на барабанные перепонки.

Нам бы радоваться — все мечты сбылись, мы на всех парах летим в заветный изумрудный город, мы спасены… Но я не чувствую ничего, кроме накатывающей волнами дурноты и бездонной сосущей пустоты внутри.

Несмотря на все старания врача, хренов герой не приходит в сознание — и в моей голове на бесконечном повторе крутится недавняя фраза Валери. Он не превратится, но всё равно может умереть. Oh merda. Ведь это так несправедливо, так неправильно…

А спустя пару минут сосредоточенное лицо светловолосой докторши вдруг искажает гримаса неподдельного испуга.

— Остановка сердца! — звонко вскрикивает она, и роковой дамоклов меч резко обрушивается на нас с километровой высоты.

Моё собственное сердце мгновенно уходит в пятки.

Окончательно утратив контроль над собой, я одним резким движением расстёгиваю ремни безопасности и подскакиваю на ноги.

Но не успеваю сделать ни единого шага к носилкам — очертания тесного салона вертолёта начинают плыть перед глазами, а низ живота внезапно пронзает резким спазмом острой боли, словно от удара ножом.

Последнее, что я успеваю увидеть — насмерть перепуганное бледное лицо кудрявого миротворца, бросившегося ко мне… а потом сознание угасает за считанные секунды, и наступает кромешная темнота.

Смутно слышу странный мерный писк.

Веки словно налились свинцом, а в ушах неприятно шумит — открыть глаза удаётся только с третьей попытки. С трудом проморгавшись и едва сумев сфокусировать затуманенный взгляд, я вижу над собой кристально чистую белизну.

Странно.

В первую минуту мне даже кажется, что я умерла и попала в некое подобие чистилища, но потом мозг начинает работать в полную силу, и до меня доходит, что это всего-навсего выкрашенный белой краской потолок.

Абсолютно не чувствую своего тела — стиснув зубы, пытаюсь пошевелить хотя бы пальцем. Вроде бы получается, но в правой руке на сгибе локтя возникает слабая колющая боль.

Делаю глубокий вдох и титаническим усилием воли перевожу взгляд вниз, безуспешно пытаясь проанализировать происходящее.

Оказывается, я лежу на больничной койке, в руку воткнута иголка от капельницы, а на указательный палец надет датчик сатурации.

— Привет. Ты как, оклемалась? — откуда-то сбоку доносится незнакомый женский голос. Сглотнув вязкую слюну, я не без труда поворачиваю голову к источнику звука, чтобы увидеть темноволосую девушку с раскосыми глазами, сидящую на соседней койке. Она тепло улыбается с таким идиотски-приветливым выражением лица, словно увидела старую знакомую. — Вэл сказала, что у тебя была угроза выкидыша, но теперь всё обошлось.

В голове спутанным калейдоскопом закручивается неясные хаотичные воспоминания — тест с двумя полосками, заброшенный супермаркет, разрастающаяся кровавая лужа на грязном кафельном полу… Безжизненное бледнеющее лицо Торпа. Шум вертолёта. Остановка сердца.

Oh merda. Разом вспомнив всё случившееся, я резко сажусь в постели, отчего датчик сатурации слетает с указательного пальца и срывается куда-то вниз. Необдуманно порывистое движение сиюминутно отзывается новым приступом головокружения, заставившим меня зажмуриться — незнакомая девчонка тут же укоризненно цокает языком.

— Не вставай лучше, — участливо советует она, сползая со своей койки и медленно приближаясь ко мне, неловко подволакивая левую ногу. — Надо дождаться кого-то из врачей. Правда Юджи и Вэл освободятся только к вечеру… У нас посевная неделя в разгаре. Сама понимаешь, любые свободные руки на вес золота. Зато вам повезло — в этом году впервые сажаем пшеницу, осенью будет настоящий хлеб, представляешь?

Oh merda, что за чушь она несёт?

Едва понимаю половину сказанного — все мысли крутятся вокруг доморощенного героя. Где он? Что с ним? По всей видимости, я нахожусь в неком подобии больничного крыла, но раз его здесь нет… Господи. Всё внутри пронзает острой вспышкой боли, многократно превышающей любую физическую.

Вцепляюсь обеими руками в края постели, лишь бы только не рухнуть в обморок. Нельзя снова отключаться, категорически нельзя. Я должна выяснить, что случилось с Торпом.

— Жаль, я ничем не могу им помочь. Вчера на охоте угодила в свой собственный капкан, ну не идиотка ли? — девчонка продолжает безмятежно болтать и демонстративно вытягивает левую ногу, туго перебинтованную в районе лодыжки. — Но это ничего, скоро заживёт. Кстати… Говорят, вы прямо из Штатов сюда добрались? С ума сойти, как вы вообще справились? Ах, да, я же не представилась. Меня зовут Йоко, а тебя?

— Где… — мой голос звучит совсем сипло и едва слышно. Приходится прокашляться, чтобы продолжить, но невыносимо болтливая Йоко бесцеремонно меня перебивает.

— Хочешь узнать, где ты находишься? — ошибочно предполагает она, усаживаясь на край моей кровати и расслабленно откидываясь на спинку. — Это бывшая военная база ВВС Канады. А теперь тут живём мы. Ну, в смысле все выжившие. Правда военных по-прежнему больше, чем всех остальных… Поэтому дисциплина строгая, но вы привыкнете. К тому же, у нас есть и ученые и врачи и даже…

— Нет, — отрицательно мотаю головой и тянусь к иголке капельницы, чтобы выдернуть её из вены. В другое время я бы наверняка проявила побольше интереса к рассказу новой знакомой об устройстве изумрудного города, но прямо сейчас все мои мысли занимает только одно. — Где раненый человек, который был с нами?

— А, ты про заражённого? — Йоко чудовищно медлит с ответом, и мне чертовски хочется хорошенько её встряхнуть, чтобы наконец узнать правду. — Он в карантинной зоне. Но тебя туда не пустят. Нужно подождать минимум три дня, чтобы убедиться, что…

— Он жив? — вопрос слетает с пересохших губ совершенно непроизвольно.

Глупое слабое сердце на секунду замирает, а потом делает невообразимый кульбит в грудной клетке и заходится в бешеном тахикардичном ритме. Девица с раскосыми глазами взирает на меня как на идиотку, прежде чем тихонько рассмеяться и наконец ответить.

— Ну конечно, жив, иначе бы…

Дальше я уже не слушаю.

Одним рывком отбрасываю тонкое одеяло, пропахшее горьким ароматом медикаментов, и опускаю на холодный пол босые ноги. От резкого изменения положения очертания просторной палаты начинают ощутимо плыть перед глазами, но мне тотально наплевать на любые недомогания. Осознание, что хренов герой действительно выжил, лихорадочно бьётся в затуманенном сознании подобно метроному — и заставляет меня отчаянно стремиться к нему. Как можно скорее.

Мне жизненно необходимо увидеть его прямо сейчас — только тогда я окончательно смогу поверить, что худшее осталось позади.

Поэтому я решительно устремляюсь к выходу из палаты, напрочь игнорируя Йоко, которая пытается меня остановить. Но травмированная нога не позволяет ей быстро перемещаться — когда я выхожу за дверь и оказываюсь в длинном пустом коридоре, девчонка неизбежно отстаёт. Голова по-прежнему жутко кружится, поэтому мне приходится держаться за стену, чтобы не рухнуть на пол.

На больницу это место непохоже.

Скорее на лабораторию — множество толстых металлических дверей с круглыми окнами и кодовыми замками, ослепительно яркий свет длинных белых плафонов, удушающий запах хлорки и неизвестных химикатов.

Не имею ни малейшего представления, в каком направлении мне нужно идти, чтобы отыскать карантинную зону, но бездействие кажется слишком мучительной пыткой. Поэтому продолжаю двигаться по коридору, напряжённо стиснув зубы и стараясь не обращать внимания на откровенно дерьмовое самочувствие.

Но каким-то непостижимым образом мне везёт.

Проходя мимо очередного пересечения коридоров, боковым зрением замечаю ярко-красную надпись «Осторожно, карантин», горящую над металлическими двустворчатыми дверями, возле которых топчется вооружённый человек в форме спецназа.

Разумеется, он тоже меня замечает.

— Мисс, немедленно вернитесь в свою палату! — приказывает спецназовец безапелляционным тоном. Какая наивность. Можно подумать, я стану ему подчиняться. Можно подумать, в этом мире действительно может найтись сила, способная меня остановить.

Решительно сворачиваю в нужный коридор и на ватных ногах приближаюсь к мужчине, прожигая его холодным немигающим взглядом исподлобья. Тот выглядит немного растерянным, явно не понимая, что должен предпринять в такой нестандартной ситуации — впрочем, это даже хорошо. Его неуверенность может сыграть мне на руку.

— Мисс, вам сюда нельзя. Это карантинная зона, — повторяет он, явно стараясь придать своему голосу должный оттенок строгости. Подойдя поближе, я замечаю, что он совсем мальчишка — ему вряд ли больше двадцати.

— Мне наплевать. Отойди в сторону, — выдавливаю я сквозь зубы, остановившись в паре шагов от двери, отделяющей меня от самой заветной цели. Пусть говорит и делает что угодно, он всё равно не сможет меня остановить. Я проберусь туда, так или иначе.

— Мисс, пожалуйста, уйдите… — почти умоляюще просит мальчишка, растерянно озираясь по сторонам. По всей видимости, в его инструкции нет алгоритма действий на случай, если кто-то решит проникнуть в запретную карантинную зону. — Иначе я буду вынужден позвать начальника службы безопасности.

— Да хоть самого Дьявола, — бескомпромиссно отрезаю я и нетвёрдой походкой обхожу малолетнего кретина, приближаясь к дверям.

Охранник тянется ко мне, словно пытаясь поймать за плечо, но отдёргивает руку в последний момент и поспешно хватается за висящую на поясе рацию. Пока он крутит круглую кнопку, настраивая связь, я резко распахиваю дверь и решительно переступаю порог — в нос тут же ударяет резкий запах медикаментов, отчего к горлу подступает тошнота. Но я больше не допущу проявления слабости. Только не теперь.

Особенно сейчас, когда пристальный немигающий взгляд падает на одинокую больничную койку, стоящую в дальнем углу просторного изолированного помещения — и на знакомую макушку с разметавшимися по подушке каштановыми прядями.

Oh merda.

Трижды, десятикратно, стократно.

Я срываюсь с места так резко, что перед глазами всё плывёт, и бегом подскакиваю к кровати. А секунду спустя Ксавье медленно приоткрывает осоловевшие глаза — и его белое как снег лицо заметно проясняется.

А я… Меня разом накрывает сокрушительным ураганом невероятно сильных эмоций, которым я даже не могу подобрать названия. Невероятное облегчение смешивается с щемящей душу… нежностью? Радостью? Любовью?

Не знаю. Да это и неважно.

Важно то, что он жив.

И то, что он едва различимо произносит моё имя одними губами.

— Уэнс…

— Тс-с-с.

Я осторожно сажусь на самый край высокой койки, машинально одёрнув на своих острых коленках белую ткань уродливой больничной сорочки — мне отчаянно хочется прикоснуться кончиками пальцев к его выразительным скулам, впалым щекам, чуть приоткрытым обветренным губам. Но неопределённость и недосказанность по-прежнему висят между нами туго натянутой тетивой.

Ксавье признался, что любит меня.

Я призналась, что жду от него ребёнка.

Но всё это случилось в порыве эмоций, когда мы оба думали, что старуха с косой вот-вот провёдет между нами несокрушимую черту.

Этого не случилось.

Теперь мы оба спасены.

И оба совершенно не понимаем, что делать дальше. Как жить в новом мире, в этом эфемерном изумрудном городе, что неожиданно оказался реальным.

— Уэнс… — тихо повторяет хренов герой и слабо дёргает рукой, лежащей поверх тонкого белого одеяла. Осторожно тянется ко мне, намереваясь прикоснуться, но я сижу слишком далеко, и его пальцы цепляют лишь воздух. — Слушай, насчёт ребёнка…

Но Торп не успевает договорить.

За закрытой дверью слышатся громкие голоса и топот приближающихся шагов.

— Простите, сэр. Я пытался её остановить, но она не послушалась… — виноватым тоном бормочет охранник, охранявший карантинную зону. — Я не знал, что делать. Ну не угрожать же ей автоматом, в самом-то деле…

— Разберёмся, — оправдательную речь мальчишки сухо обрывает зычный мужской голос, отчего-то кажущийся мне смутно знакомым. Хм. Странно. Чертовски странно.

А долю секунды спустя на меня обрушивается шокирующее понимание, кому принадлежит этот низкий звучный баритон — и ровно в этот миг двустворчатые двери палаты резко распахиваются, впуская грузного человека с гладко выбритой головой, полностью облачённого во всё чёрное.

Oh merda, у меня точно галлюцинации.

Ведь такого просто не может быть.

Или… всё-таки может?

— Уэнсди? — он замирает на пороге как вкопанный, уставившись на меня широко распахнутыми серо-голубыми глазами.

— Дядя Фестер?

the end?

Комментарий к Часть 16

На самом деле это ещё не the end, потому как впереди нас ожидает ещё небольшой эпилог. Но статус «завершено» ставлю уже сейчас.

Спасибо всем и каждому, кто был со мной на протяжении всей этой истории, кто нажимал ждуна, ставил лайки и писал отзывы 🖤 Я обнимаю каждого, вы — моя лучшая мотивация 🖤

P.S. А если вдруг вы не нажимали на кнопочку «Мне нравится» до этого, возможно, теперь стоит это исправить 😜

========== Эпилог ==========

Комментарий к Эпилог

Саундтрек:

Los Tiburones — You’ll Be Bright

Приятного чтения!

Одиннадцатого сентября две тысячи двадцать восьмого года в пятнадцать минут одиннадцатого по местному времени мой мир рухнул — окончательно и бесповоротно, как мне тогда казалось.

Но всё изменилось.

В рождественскую ночь две тысячи тридцать второго года, когда изрядно уставшая доктор Кинботт вручила мне истошно вопящего младенца, я впервые за несколько лет мимолётно подумала, что мир отнюдь не безнадёжен. Словно на горизонте вдруг зажёгся яркий луч маяка, осветивший нам путь сквозь бушующий шторм.

Впрочем, в тот момент я была слишком измотана, чтобы рассуждать здраво — и полностью убедилась в этом гораздо позже.

Нет, на самом деле мир действительно рухнул. В день начала конца в пучину хаоса разом сгинуло абсолютно всё, что когда-то считалось важным — мои попытки построить успешную литературную карьеру, просторный дом в северной части верхнего Ист-Сайда, почти все люди, которых я когда-либо знала… И вся моя семья за одним-единственным исключением.

Дядя Фестер рассказал, что в то роковое одиннадцатое сентября в Берлингтоне должно было состояться слушание по его очередному делу — но на полицейский конвой, перевозивший заключённого, внезапно напали живые мертвецы. Ему повезло уцелеть лишь потому, что от кровожадных тварей его отделяла крепкая решетка.

Позаимствовав оружие, машину и форму у растерзанных копов, дядя практически сразу сумел связаться с моими родителями — вот только вернуться к семье уже не успел. Власти полностью закрыли Нью-Джерси, и его автомобиль развернули на границе штата. А спустя пару часов с неба градом посыпались бомбы.

Отчаявшись отыскать в воцарившемся хаосе своих родных, Фестер был вынужден поверить, что все Аддамсы мертвы — и тогда у него не осталось иного выбора, кроме как сосредоточиться на собственном выживании. Поскольку рация в полицейской машине работала относительно исправно, ему удалось получить сигнал, который транслировался по закрытым каналам. Тогда-то дядя и узнал, что на территории военной базы Сент-Джонса принимают выживших — но не всех. Первостепенную значимость имели политики, вот только большинство правительственных машин так и не добралось до пункта назначения. Контролировать стремительно растущую популяцию тварей становилось всё сложнее, и очень скоро система рухнула.

Но мой дядя умел выживать.

Больше двадцати лет он регулярно находился в бегах, скрываясь от правосудия — поэтому кочевой образ жизни не доставлял ему особых трудностей.

В считанные недели Фестер добрался до закрытого города, где успешно представился офицером полиции и очень быстро получил должность начальника охраны. Людей на базе катастрофически не хватало, озверевшие от

голода твари атаковали яростно и бесконтрольно, поэтому никто даже не стал проверять документы или вдаваться в подробности его биографии.

Правда вскрылась лишь спустя полгода — но к тому моменту старший Аддамс ухитрился зарекомендовать себя как настоящий профессионал, и общим голосованием было решено сохранить за ним значимую должность.

В самом начале нашего пути я ошибочно предполагала, что Изумрудный город представляет собой эдакую колонию фермеров-пацифистов, но на деле всё оказалось иначе. Это была настоящая крепость с вооружёнными до зубов людьми, которые задались целью провести зачистку острова от тварей. К моменту нашего прибытия население закрытого города насчитывало уже более трёх тысяч человек — в прошлой жизни они являлись представителями самых разнообразных профессий, но новая суровая реальность заставила бывших учителей и юристов взять в руки огнестрельное оружие.

Настоящих солдат было немного, однако здесь действовали суровые, едва ли не армейские законы. Дисциплина стояла во главе угла — и каждый был обязан безукоризненно выполнять свою функцию, был обязан стать важным винтиком в едином механизме. Я добровольно пошла в военное подразделение, которое преимущественно занималось охраной периметра базы и зачисткой территории острова от мерзких тварей. Как только хренов герой оклемался и благополучно покинул карантинную зону, он последовал за мной, молча исполнив своё обещание — всегда быть рядом.

Наверное, именно это осознание подтолкнуло меня к поистине безумному поступку — отказаться от аборта. Вернее, просто-напросто сбежать из больничного крыла ровно в ту секунду, когда Кинботт наполнила шприц препаратом для общей анестезии. Рациональное мышление пришло в ужас от подобного порыва, но избавиться от ребёнка я попросту не смогла. Только не после того, как потеряла практически всю семью.

Нельзя сказать, что я ни разу не усомнилась в правильности принятого решения.

Скорее наоборот — каждый раз, когда желудок сводило тошнотворным спазмом в приступе токсикоза, я проклинала себя за идиотское проявление слабости. Каждый раз, когда во время плановой зачистки мы натыкались на стадо плотоядных тварей, я корила себя за то, что обрекла будущего ребёнка на пожизненное существование в жестоком мире, полном опасностей.

А спустя несколько месяцев меня и вовсе принудительно отстранили от вылазок, аргументировав это слишком большим сроком беременности. Правда, предлог был довольно сомнительный — многие женщины работали в полях практически до самых родов.

Вероятнее всего, дело не обошлось без дяди Фестера, который неожиданно проникся искренней симпатией к доморощенному герою и однажды даже заявил, что хочет провести нашу свадебную церемонию. Я тогда лишь закатила глаза и раздражённо отмахнулась — какой смысл устраивать пир во время чумы? Вдобавок подобная перспектива не вызывала во мне никаких чувств, кроме отторжения.

Однако свадьба всё же состоялась — невыносимо упрямому Торпу было чертовски важно сделать всё как полагается. Дурацкие формальности меня изрядно бесили, но после пары месяцев настойчивых увещеваний о том, что ребёнок должен родиться в браке, я всё-таки сдалась.

Ничего торжественного в этой церемонии не было. Потёртые кожаные куртки вместо нарядных костюмов, невесть откуда взявшаяся деревянная трибуна вместо алтаря и молодая отварная картошка вместо свадебного торта. Мы в спешке обменялись коротенькими клятвами, торопливо поцеловались под хаотичное улюлюканье толпы и спустя пятнадцать минут разошлись по своим делам. Хренов герой с автоматом наперевес — на очередную плановую зачистку, я — на дежурный обход периметра.

А три недели спустя наступил Сочельник, который я провела далеко не в праздничной обстановке. Пока все остальные обитатели Сент-Джонса украшали ёлки и запекали дичь за неимением традиционной индейки, я слонялась по больничному крылу в полном одиночестве, морщась от приступов боли и считая перерывы между схватками.

Ни Ксавье, ни Фестера на территории Изумрудного города не было — накануне их группа застряла близ Гандера из-за неполадок с вертолётом. Тайлер, Кент и ещё с десяток человек, имён которых я не даже не старалась запомнить, выехали им на подмогу. Пару раз заходила Энид, но её назойливая трескотня только усугубляла и без того дерьмовое самочувствие. А ближе к вечеру наконец явилась доктор Кинботт, по случаю праздника сменившая стандартную камуфляжную форму на шерстяное бежевое платье.

А несколько часов спустя, когда я уже с трудом осознавала реальность, в моих руках оказалось крохотное создание, испачканное кровью и белым воскообразным веществом. Нельзя сказать, что я испытала какой-то особенный душевный трепет — скорее растерянное недоумение. Невероятно странно было осознавать, что теперь я официально стала матерью — ведь всего год назад я даже не могла вообразить, что когда-либо употреблю это слово применительно к себе.

Морщинистое красное личико искажала жалобная гримаска, крошечные ручки были сжаты в кулачки — всё это казалось настолько нереальным, что я молча таращилась на новорождённого, не в силах произнести ни слова. Неизвестно, как долго тянулась бы немая сцена, если бы Валери не забрала у меня ребёнка, а потом с мягкой улыбкой оповестила, что это девочка.

Девочка.

Моя дочь.

Немыслимо.

Невероятно.

А секунду спустя дверь палаты распахнулась так резко, что с грохотом ударилась о стену. Внезапно ворвавшийся Торп выглядел слегка безумным — несмотря на клубящийся в голове туман, я очень хорошо запомнила его растрёпанные волосы, расстёгнутую на груди кожанку и горящие лихорадочным блеском глаза. Хренов герой обвёл окружающее пространство долгим пристальным взглядом, словно оценивая обстановку во время плановой вылазки — и вдруг стремительно сорвался с места, подскочив ко мне и обхватив мою ослабевшую руку обеими ладонями.

— Прости меня, прости… — сбивчиво бормотал он совершенно севшим голосом, заглядывая в моё лицо. — Прости, я должен был быть рядом с тобой в такой момент.

Я хотела ответить, что всё в порядке.

Или что совсем не держу зла.

Или что миссия по зачистке острова гораздо важнее, нежели все эти сентиментальные формальности.

Но тепло его мозолистых рук, крепко сжимающих мою, подействовало на измотанный организм совершенно обезоруживающе — вместо спокойного внятного ответа с пересохших губ сорвался полувздох-полувсхлип, и я слабо потянула Торпа на себя. От него пахло машинным маслом и уличным морозом… Но я вдруг почувствовала себя так, словно наконец вернулась домой спустя долгие годы бессмысленных скитаний.

— Я люблю тебя, Уэнс… — шептал хренов герой, покрывая россыпью хаотичных поцелуев мой взмокший от пота лоб и зарываясь носом в растрепавшиеся волосы. А ещё он озвучил вслух все мои мысли. — Знаешь… Это ведь неважно, что я потерял свой прежний дом. Теперь мой дом всегда будет там, где ты.

— Ксавье, посмотри. У вас родилась дочь, — осторожно повторила Кинботт, укачивая на руках истошно вопящего младенца.

Торп резко встрепенулся, оторвавшись от меня, и очень медленно обернулся к Валери, неверяще взирая на крошечный свёрток в её руках. Возможно, это был только блик от слепяще яркой больничной лампы под потолком. А возможно, в его зелёных глазах и вправду заблестели слёзы.

Шесть лет спустя.

— Эдди, не убегай так далеко! — Энид вскидывает руку, заслоняя лицо от стоящего в зените весеннего солнца. Но её сын абсолютно игнорирует увещевания матери, продолжая мчаться по каменистому побережью Атлантического океана и на бегу прицеливаясь в чайку из самодельной рогатки. Новоиспечённая миссис Галпин с досадой морщит нос и оборачивается к мужу, который методично раскладывает на решётке для барбекю сочные стейки из свежей оленины. — Тайлер, догони его и приведи сюда!

— Да брось, он просто играет, — кудрявый миротворец со смешком отмахивается от чрезмерно беспокойной блондинки и осторожно водружает решётку на тлеющие угли костра.

— Он промочит ноги и заболеет, — фыркает бывшая Синклер, провожая непослушного сына долгим тревожным взглядом. — Ну почему он не может быть таким же спокойным, как Лиззи?

— Элизабет, — уже в тысячный раз поправляю я, покосившись на маленькую девочку с каштановыми отцовскими волосами и тёмно-зелёными отцовскими глазами.

Увы, причуды генетики сыграли с нашей семьёй поистине злую шутку — от меня дочь унаследовала разве что спесивый характер и ямочку на подбородке. Оh merda, да она даже имя получила в честь героини Ремарка, поклонником которого являлся именно хренов герой.{?}[Имеется в виду Элизабет Крузе, героиня романа «Время жить и время умирать».]

И теперь точная копия Торпа в миниатюре гордо восседает на расстеленном пледе, внимательно слушая рассказ отца об устройстве автомата Калашникова.

— А вот к этой планке можно присоединить ночной прицел для стрельбы в тёмное время суток, — подробно и обстоятельно вещает Ксавье, тыкнув пальцем в нужное место, и девочка тут же понимающе кивает, сосредоточенно нахмурив брови.

А я перевожу взгляд на плещущие волны и не могу сдержать едва заметной улыбки — ведь точно знаю, что знания об устройстве огнестрельного оружия никогда не пригодятся нашей дочери на практике.

Ровно год назад на территории Ньюфаундленда была успешно уничтожена последняя тварь.

the end