Работа над ошибками (СИ)

Глава 10

Я стою около доски, зажав в пальцах кусочек мела. Маленькие трогательные пятиклашки почти готовы слушать. Дожидаюсь, пока Олег повернется от Максима, а Айнур перестанет тыкать ручкой соседку по парте. В полной тишине эти двое вдруг осознают, что они делают что-то неуместное и поднимают глаза на меня. Строго смотрю на них.

— Сядь ровно, — командным голосом говорю я, и Олег выпрямляется. Несколько человек автоматически тоже выпрямляются вместе с ним. И только тогда я окидываю глазами весь класс и начинаю говорить.

— На прошлом уроке мы с вами писали диктант с грамматическим заданием. Вы уже все посмотрели свои оценки, которые получили за него. Подвигаем свои тетрадочки для контрольных работ поближе, пропускаем две строчки и пишем, — поворачиваюсь к доске и пишу наверху синим мелом. Обычно пишут белым, но я люблю разноцветные: внимание малышей привлекают яркие мелки, — пишем «Работа над ошибками».

Слышу позади себя шуршание, шелест открываемых тетрадок, щелчки ручек. Оборачиваюсь и проверяю, все ли открыли тетрадки. Все. Отлично.

— Сегодня мы очень подробно остановимся на этом. Скажите, пожалуйста, как я отмечаю ошибки на полях?

— Черточкой! — раздается нестройный хор голосов.

— А запятые и точки я отмечаю…

— Галочкой!

— Мы пока берем только черточки. Саша, ты слышишь? Только черточки. Вы написали слова «Работа над ошибками». Давайте приведем пример. Из диктанта возьмем слово…

— Весна! — выкрикивает Айнур. Это, конечно, простая уже ошибка для пятого класса, но на ней хорошо иллюстрировать сам прием работы над ошибками.

— Хорошо, Айнур. Пусть будет весна. Сейчас мы учимся правильно делать работу над ошибками. Мы все выписываем слово «весна». Выписали? — дети кивают. — Хорошо. Ну, Айнур, скажи, пожалуйста, это все, что нужно сделать? Как ты думаешь?

— Букву «е» подчеркнуть надо зеленой ручкой, — Айнур даже ручку зеленую свою мне показывает.

— Да, правильно. Но на этом — все?

Класс молчит.

— Нужно объяснить, — вклинивается в диалог отличница Катюшка, которая пришла в класс в этом году из другой школы.

— Конечно. А как ты объяснять будешь? Расскажи всем.

— Через тире напишу слове ве-есны. В скобках напишу, что это безударная гласная в корне слова. Или напишу, что нужно проверять ударением. Мы так в другой школе делали.

— Все правильно, — некоторые учителя начальных классов обращают очень пристальное внимание на незначительный, как кажется на первый взгляд, метод работы, оставляют работу над ошибками для старших классов, или делают ее, но поверхностно. Счастье, что Катя уже умеет правильно ее делать, И печально то, что всему остальному классу только предстоит это все освоить, и времени для этого у них немного. Но и первому виноградарю, и пришедшему последним господин дает всегда одну и ту же плату. При условии, что они работают, конечно. Притчи из Нового Завета актуальны и в школе, и всегда утешительны.

— А зачем нам так делать? Почему нельзя просто слово — и все? — Саша в своем репертуаре. Ленится, как обычно.

— Хороший вопрос, — улыбаюсь я, — ребят, зачем мы делаем именно такую работу над ошибками? Вот Саше не нравится. Много писать, да, Саш?

Саша довольно кивает.

— Нет, надо писать, — упорствует Катя.

— Почему же, Катя?

— Вот Саша выпишет слово, и ничего это ему не даст. Он как не знал правило, так и будет не знать. А если и объяснишь, и правило напишешь, то, значит, ты точно понимаешь. И больше такой ошибки не сделаешь, — не отстает упрямая Катя.

— Согласна с Катей. Просто выписать слова — этого мало. Но когда вы поймете для себя, в чем была ошибка: в незнании правила, в невнимательности или еще в чем-то, у вас больше шансов не повторить этой ошибки.

— Ведь если мы не поймем, мы так и будем ошибаться, — уверенно добавляет Катя, — и так и будем получать двойки, — здесь следует многозначительный взгляд на Сашу. Тот громко вздыхает: это для него очень близко и понятно.

— А можно я еще скажу, Вероника Васильевна? — тянет руку отпетая отличница.

— Говори, Катюш.

— Ошибки свои нужно исправлять в пятом классе, потому что в девятом и одиннадцатом у нас будут экзамены, и если мы не сдадим, все будет о-очень плохо…

Золотые слова. Высечь их на стенах школы! Как бы донести то, что прекрасно осознает пятиклассница Катя, до моих оболтусов-десятиклассников — вот вопрос.

Саша вздыхает повторно, содрогается всем своим упитанным тельцем, и начинает грустить. К сожалению, в грусти он пребывает минуты три, не больше. После трех минут мир расцветает яркими красками, и возможность получения очередной двойки перед грядущими в будущем экзаменами перестает страшить. Это же не скоро, не сейчас.

А как бы здорово ко всему готовиться заранее…

Дальше урок течет по обычному плану. Некоторое время тратим на работу над ошибками: разбираем сложные орфограммы, пояснения к ним. Далее — несколько упражнений, разделенных физминуткой. Это шестой урок, и мелочи очень сложно собраться с мыслями: они устали, и с надеждой глядят на меня. Может, я отпущу пораньше?

Звенит звонок, и пятиклашки оживляются. Наскоро записывают домашнее задание, поднимают стулья и уходят. А за дверью моего кабинета уже толпятся десятиклассники. Мальчишки забегают на минутку, чтобы отрапортовать, что на «Вий» завтра они не пойдут, а билеты перепродали девочкам из своего же класса, которые на спектакль идти не планировали. Называю их бессовестными крокодилами и грожу страшными карами в виде отдельных вопросов по грядущему «Преступлению и наказанию», но этим море по колено. С радостным гиканьем они уносятся домой, и девочки, заходящие в мой класс, привычно вертят пальцем у виска. Я вижу светленький хвостик, и на сердце становится неспокойно.

Лена за это время ничем себя не выдала. Прилежно ходит на уроки, сидит молчком, отвечает только тогда, когда спросят, с девочками поливает цветы и собирается на «Вия». Все как обычно. Почему же я чувствую что-то нехорошее, когда Лена смотрит на меня пристально и чуть нервно? Глазами будто следит за мной. И теперь иногда, когда я веду урок, мне становится не по себе.

С другой стороны, а чего здесь удивительного? Девочка не доверяет, боится, что я расскажу кому-то. И правильно делает.

Ни к психологу, ни к нашему инспектору по делам несовершеннолетних я не пошла. Погодим. Может, еще не все потеряно, Лена порвет с этой своей работой, а широкой огласке предавать ситуацию — позора не оберешься. Но с Розой Андреевной я все же поговорила. Плотно закрыв дверь (позже Роза Андреевна закрыла дверь на ключ), я вкратце рассказала о произошедшем.

— Виновата ты будешь в любом случае, — пожевав губами, несколько цинично ответила Роза Андреевна, — если всем расскажешь, значит тем, что рассказала. А если не расскажешь и все узнают, то тем, что не рассказала…

— Что же мне было делать? Мимо проехать?

— Перестань, Вероничка, не нервничай, — отмахнулась Роза Андреевна. Встала из-за стола, налила из бутылки воду в электрический чайник, нажала на кнопку. Лишь потом продолжила чуть грустно:

— Это понятно, что есть мораль, нравственность… И я тебя люблю знаешь за что? Ты никогда не была равнодушной, вот сколько тебя знаю, даже в твои в кавычках «лучшие годы». Когда ты начала работать в нашей школе, в первые годы я все думала: «Ну зачем она здесь, зачем?». Но потом поняла наконец, что школа — это твое место…

— Ой, не начинайте хвалить меня, Роза Андреевна, — усмехаюсь я, — я ж вас как облупленную знаю, как и вы меня. И используем мы с вами похожие приемчики. Вот сейчас похвалите, а потом скажите что-то нелицеприятное…

— И скажу, — голос Розы Андреевны меняется, в нем появляются жесткие нотки, — знаю я твою Ленку. Папа у нее сама знаешь кто, и мамашка при деле. А главное — надышаться на доченьку не могут. Сама, что ли, не в курсе?

— В курсе, — тихо отвечаю я.

— А если знаешь, не догадываешься ни о чем? Ладно дочура — шалава малолетняя, так у тебя еще и родители неадекватные. Горло перегрызут за доченьку. Смотри еще, чтобы тебя не обвинили. Типа ты не доглядела, золотая моя. Не доглядела за их дочерью, вот она и превратилась в такую сучку. Мало кто из родителей честно признает свои огрехи в воспитании. Легче же что сделать? Свалить на кого угодно. На школу, учителей — да запросто. Слышишь, Вероника, не доглядела ты за чужой доченькой! А если ты виновата, ты и отвечать будешь… — щелкнул чайник, и я вздрагиваю от этого звука.

— Что-то вы мне совсем не радужные перспективы обрисовываете, Роза Андреевна, — стараюсь говорить не очень убитым голосом, хотя прекрасно понимаю, что зерно правды есть в этой жестокой оценке Розы Андреевны. Даже не зерно — зернище.

— Я тебе говорю правду. Как будто сама не понимаешь…

Киваю головой, сглатывая комок в горле.

— Значит, мне нужно было бы просто проехать мимо…

— А тогда еще хуже, — махает рукой Роза Андреевна, протягивая руку за чайником, — этот вариант точно не твой. Ты себя бы изгрызла. Как и я, впрочем. Это даже страшнее. Быть виноватым в собственных глазах — никому не пожелаю такого.

— Лучше бы, — продолжает Роза Андреевна, выставляя две кружки на парту и осторожно наливая в них кипяток, — чтобы ты в эту ситуацию не попала вообще. Но тогда бы ты с молодым человеком на свидание не отправилась. Вот засада, — сокрушенно качает головой Роза Андреевна, и тут же улыбается и даже чуть молодеет от этой улыбки.

— Да не свидание это, Роза Андреевна. Просто.

— Ну поди Роза Андреевна пожила нормально. Что ты рассказываешь старой перечнице? Не умеет он, наверное, толком-то с противоположным полом общаться. Вот и приглашает тебя, как может. Прости его и делай вид, что белая и пушистая. Не вспугни парня…

— Ой, Роза Андреева, — смеюсь я. То, что она говорит, к Стасу точно не относится.

— А тебе-то самой он нравится? Или просто? — лукаво усмехается Роза Андреевна.

Нравится. Если бы это слово описывало то, что я чувствую к Стасу. Еще до знакомства я восхищалась им и пыталась равняться на него, понимая, что вряд ли такой когда-нибудь посмотрит в мою сторону, и больше ничего не думала. Когда же начались наши шахматные турниры, образ мужественного красавца несколько поблек, и его заменил настоящий Стас, со всеми колкостями и недостатками, но он не потерял своей притягательности. И сейчас я не сплю ночами, воображая, что когда-нибудь…

И обрываю свои мечты, и выкидываю их как ненужные. Хватит мне уже красивых успешных мужиков, даже бывших военных, даже придерживающихся своего кодекса чести. Кто знает, впишут ли меня туда или нет.

И все же, вопреки всем логическим доводам, я вновь и вновь иду в гости к Стасу вечерами на шахматы. Как наркоман за новой дозой. И кажется, мне уже хочется ощущать, как остренькие иглы желания покалывают тело и голова идет кругом, когда напротив тебя, совсем-совсем близко, сидит самый желанный мужчина на свете. От него всегда пахнет хорошим одеколоном, и часто рубашка расстегнута на груди…

— Нравится, — говорю я тихо. Роза Андреевна внимательно смотрит на меня.

— Понятно, — вздыхает она. И больше ничего не спрашивает про Стаса, возвращаясь к насущному.

— Кофе? — не дожидаясь ответа, кладет мне ложечку в стакан, — Так вот, Вероника. Дело твое печальное. Но не бери в голову. Может, очухается Ленка, поймет чего-нибудь. Может быть… Пока затаись и гляди в оба. Обещала ребенку — обещания выполняй. Никуда и никому, и боже упаси к нашей психологичке, которая только называется психологом. Раструбит на всю школу, подключит всех и вся. Нам этого не нужно.

— Да, я тоже так думала, — соглашаюсь я.

— И я сама посмотрю. Незаметненько, конечно. Может, само утрясется…

— Ох, не знаю…

— Вероник, что бы мы ни делали, пойми: чужая жизнь — это всегда чужая жизнь. Это ее судьба и ее выбор, если снова начнет заниматься проституцией. И тут не помогут даже мама с папой. Если честно, то, что ты мне рассказала о вашем разговоре, навевает очень нерадостные мысли о Лене. Есть такие девочки, которым нравится эта жизнь. А своей головы на чужую шею не приставишь…

— Не приставишь… — эхом повторяю я. Роза Андреевна гремит ложечками, добавляет сахар в кофе, открывает коробку с конфетами — стратегические запасы, оставшиеся со Дня учителя. И мы говорим о репетиторстве, об осени, о конце первой четверти — о чем угодно, но больше не возвращается к разговору о Лене. Нельзя больные темы мусолить бесконечно.

…Я вижу, как Лена хочет подойти к моему столу и внутренне подбираюсь для разговора, как ее опережают три смеющиеся девочки. Моя талантливая Яночка, Анечка и Кристина. Анечка, к слову, тоже пишет стихотворения. Они очень грустные и депрессивные, и вообще девочка как-то заявила, что она готка, и покрасила волосы в черный цвет. Сейчас «готскость» немного сходит со светлых прядей Анечки, но подводить глаза черным она пока не перестала. Недовольно кошусь на накрашенные глаза Ани, и девочка делает извиняющееся лицо:

— Вероника Васильевна, ну не смотрите так, пожалуйста…

— Она больше не будет, — фыркает Кристина. Анино лицо еще более извиняющееся, но расстаться с новым увлечением выше ее сил, она готова даже пострадать за свою веру. Страдальцев мне здесь не нужно, пускай это само рассосется, тем более, я намекнула Ане, что черный цвет ей вообще не идет и ее не красит. Остальное — вопрос времени и жизненных ситуаций. Воистину, уж лучше пусть готка, чем на дорогу…

— Вероника Васильевна, я взяла уже в библиотеке «Преступление и наказание». Фильм уже по нему посмотрела, прочитала полкнижки, — Кристина, как всегда, впереди планеты всей. Не отличаясь особыми талантами, эта пухленькая рыжеволосая девочка отличается недетским упорством и сознательностью. Рыжие кудряшки раньше всех можно увидеть в библиотеке, музеях и театрах, а если Кристине зададут что-то выучить, это будет выучено так, что мало не покажется.

— Не сомневаюсь: ты уже все сделала, — улыбаюсь я, и теперь фыркают Яна с Аней. Но я смотрю не на девочек, а на выходящую из класса Лену. Сегодня она уже не подойдет. Расслабляюсь внутренне, хотя это и несколько недостойно. Лишь время оттягиваю, а поговорить придется все равно. И что же она скажет?

— Мне почему-то не нравится, Вероника Васильевна, — говорит Кристина, — Я так поняла, что Достоевский написал роман, чтобы идею свою изложить. А о жизни девятнадцатого века так, поверхностно. Хотелось еще о жизни того времени почитать, о реальной жизни…

— А Достоевский действительно написал эту книгу, чтобы раскрыть идею наказания за преступление. Но если хочется ее почитать о том времени, можешь взять в библиотеке книгу Всеволода Крестовского. Называется «Петербургские трущобы». Там все заканчивается довольно грустно и очень жизненно, и злодеи не наказаны, — незаметно вздыхаю.

— Петер-бург-ские…тру-що-бы… — Кристина записывает название книжки в дневник.

Шум отвлекает всех нас, и мы вчетвером смотрим на дверь.

Сначала, стукнувшись о дверной косяк, в дверь пролезает большая доска. Ее несет Роберт Евгеньевич, а Марк идет за ним следом, волоча по полу ящик с инструментами.

Да неужели? Я уже начала терять надежду. Сколько встречала таких родителей — и наобещают, и подарочков надарят, а все без толку. Девчонки переглядываются. О парте помнят все.

— Ну наконец-то, — тянет нетактичная Анечка, и все с любопытством смотрят на папу Марка. Он отвечает обезоруживающей улыбкой и кладет доску на пол.

— Здравствуйте, Вероника Васильевна, — говорит Роберт Евгеньевич, за ним вторит и Марк, стесняющийся старшеклассниц.

— Здравствуйте, — официально отвечаю я.

— У вас есть время, или вы мне, может, ключи оставите? Я быстренько…

— Да, конечно, — киваю царственно, — сломанная парта — в углу.

Но Роберт Евгеньевич и сам видит, он уже идет к парте. Марк — за ним следом, стараясь не смотреть на ухмыляющихся девчонок. Улыбаются они по-доброму, эти девочки не злые, просто тема парты стала слишком актуальна в последнее время именно у моих десятиклассников ввиду разных контрольных и тестов. Но улыбки пугают Марка, он старается на девочек не смотреть. Понимаю теперь, что уверенно он чувствует себя лишь в своем классе, да и то — не полностью. Хорошо, примем к сведению.

— Все, хана Андрюхе. Не спишет больше у тебя, — торжествующе говорит Кристине Аня.

— Да, вот ему сюрприз будет завтра, — поддерживает их Яна.

— Вероника Васильевна, а проведите завтра контрольную работу, — просит Кристина, — замучил совсем он списываниями. Хотя вы ему на балл в тот раз оценку снизили, он все равно три получил…

— Ну и пусть порадуется тройке. Тебе жалко, Кристин?

— Не жалко, Ян. Но надоел своими подглядываниями. Как еще не окосел, не знаю…

Минут через пять девочки уходят, а Роберт Евгеньевич продолжает работать. Он уже снял сломанную крышку и прилаживает к парте новую. Марк стоит рядом и смотрит, что делает отец, иногда подавая ему то, что он просит. Такие милые оба.

Я смотрю на потрепанные джинсы и серый джемпер отца Марка, на Марка в школьной форме, и отмечаю пресловутым женским взглядом, что и отец, и сын одеты хоть и чисто, но несколько небрежно, и невооруженным взглядом видно отсутствие женщины в их семье. Неужели никого не нашел за два года? Наверно, очень любил свою жену…

— Я отойду ненадолго, — говорю я, вставая из-за стола, — если закончите без меня, прикройте дверь, хорошо? А я потом подойду.

— Хорошо, Вероника Васильевна. Нам немножечко осталось.

Ухожу — и словно бегу с поля боя. Не совсем комфортно быть рядом с Марком и его отцом. У меня ощущение, будто лезу не в свое дело и не имею права присутствовать при слаженной работе двух мужчин — большого и маленького. Нет, совсем съезжаю с катушек. Это все после нашего прекрасного вечера со Стасом, так неуместно закончившимся в его квартире. Стас несколько раз звонил мне на этой неделе. Трубку я не брала. Первые разы — специально, последний — просто не успела. Теперь если я позвоню, а он трубку не возьмет, то не знаю, во что превратится после этого моя жизнь…

Выхожу из класса — и тут же нарываюсь на Нину Петровну. Что, в засаде сидела? Не иначе.

— Здравствуй, Вероника, — чуть ли не поет она медовым голосом. И придется это слушать, сейчас не сошлешься на скорый звонок на урок или срочное дело к директору.

— Добрый день, Нина Петровна.

— Как ваш десятый? Учится?

— Да как обычно, — не десятый мой тебя интересует, знаю прекрасно.

— Слышала, к вам этот сектант пришел делать парту? — вот это поближе к реальности будет. И как узнала про Роберта Евгеньевича, ведь он только недавно зашел? Чудеса.

— Делает сейчас, — отвечаю небрежно.

— Какой ужас, правда? Люди сами себе придумывают немыслимые веры, чтобы потом что-то доказать миру. Мол, я прав, а вы все неправы… — поднимаю глаза к потолку. Нину Петровну хлебом не корми — дай помиссионерствовать. Да уж, она составит всем сектам конкуренцию, а мормонов и вовсе за пояс заткнет.

— Меня не волнуют его взгляды на жизнь, если честно. Главное, что он парту пришел делать и сына своего любит. Остальное не касается, — предпринимаю марш-бросок мимо Нины Петровны, но оказываюсь в окружении. Так просто она меня не отпустит.

— Но воспитывать ребенка в такой вере! А вроде бы приличный человек, врач, представьте себе. Говорят, даже очень хороший. Моя соседка ребенка у него лечит. Народ, говорит, валом валит к нему, с других участков идут. Не пробьешься на прием. И никого не волнует, какой он религии, понимаете?

— Конечно, — я откровенно улыбаюсь. Ну сколько можно? Успокойся уже. Его сына учу я, и никаким боком он к тебе не относится.

— Ой, такого про него наслушалась, — Нина Петровна аж руки прижимает к сердцу. Все, жди первого акта пьесы. — Жена у него была красавицей. Фотографию видели у него в кабинете. И сынок маленький был, годика три, что ли? И что вы думаете? Машиной сбило. И ребенка, и жену. В Петербурге, говорят. И сбил какой-то крутой. И он ушел бы от ответственности, если бы не…не эта секта. Там тоже, видно, люди серьезные имеются. Посадили все-таки. Ох, какая-никакая польза.

— Да, — отвечаю я. Меня начинает трясти. Пора ретироваться, и это не обсуждается.

— А секта его…говорят, они многоженцы! Представляешь, Вероника? — Все, это последняя капля.

— Вы можете это уточнить, Нина Петровна. Он же у меня парту сейчас делает. А пойдемте к нему и спросим об этом…

Нина Петровна машет на меня руками.

— Чтобы я еще с сектантом разговаривала? Я православная, и этого не потерплю!

— Ладно, как хотите, — ретируюсь очень быстро, еще до того, как Нина Петровна успевает открыть рот и разразиться новым потоком оскорблений. Уходить мне, кроме своего класса, уже некуда, но я скорее предпочту общество мормонов патетике Нины Петровны.

Марка в классе нет, лишь Роберт Евгеньевич сидит за партой и просматривает какие-то бумаги.

— Решил вас дождаться, — улыбка на его лице такая добрая и открытая, — оставлять как-то ваш кабинет без присмотра не хотелось. Куда переставить парту?

— Вот сюда, пожалуйста, — показываю я на первый ряд. Многоженство — интересная тема, а я очень любопытна.

— Благодарю вас.

— Вероника Васильевна, это вам спасибо, что так долго ждали. Работа…

— Да, мне тут много рассказали о вас, — не могу не улыбаться в ответ. Представляю, почему к нему, кроме всего прочего, идут все. Добродушный такой…

— Ну, это бывает, — он не перестает улыбаться.

— Говорят… — замолкаю. Зачем спрашиваю? Мне прямо так важно.

— Что? — улыбка не сходит с его лица. Он ни капельки не смущается ни своей веры, ни всяких слухов, связанных с ней. Чувствую невольное уважение к этому человеку, и хочется поговорить с ним подольше. Сажусь за свой стол, а отец Марка садится рядом за парту.

— Говорят, у вас, мормонов, распространено многоженство.

Роберт Евгеньевич закидывает голову и смеется.

— Ой, какое многоженство сегодня…Сегодня бы одну жену обеспечить, да? Ну, к слову, Вероника Васильевна, такое было и есть. Но не в России. В Америке, в штате Юта, до сих пор живут некоторые последователи, но это другие мормоны. Те, кто остались многоженцами. Но остальные — нет.

Так. А Америка здесь при чем? Я, как истинная патриотка, вмиг настораживаюсь.

— А что, в Америке тоже есть мормоны?

— О! Их по всему миру полно. Но сама религия родилась в Америке. Именно там Джозеф Смит продиктовал перевод Священного Писания…

— То есть вы не христиане?

— Почему же? Мы читаем Библию наряду с Книгой Мормона. Книга Мормона — дополнение к Библии.

— Понятно…

Нет уж. Не верю я религиям, родившимся а Америке. Ну такая вот я противная.

Внимательно разглядываю Роберта Евгеньевича. На дурака или зомбированного вроде не похож. Хотя кто знает?

— Да ладно вам, Вероника Васильевна, — отец Марка спокойно встречает мой недоверчивый взгляд, — Я всегда считал, что неважно, какую религию исповедует человек. Главное, чтобы сам человек был хорошим и делал добро миру.

А вот это правильно. Может, зря придираюсь?

— А чем эта религия лучше православия…католичества, протестантизма? — напоследок задаю вопрос.

— Запретов больше, — отвечает отец Марка, — четче прописаны нормы поведения, что ли… и очень хорошее окружение, что немаловажно, — глаза Роберта Евгеньевича грустнеют.

Да, про поддержку вашей церкви мы уже наслышаны.

Мне приходит в голову, что не так уж и неуместны нападки Нины Петровны на эту религию. Мне самой она тоже как-то не очень нравится. Ладно, хватит разговаривать о вере с адептом. Приду домой, посмотрю в интернете, и найду все, что мне нужно.

Впрочем, правильно говорит отец Марка, какая разница, что за религия, лишь бы человек имел четкие нравственные ориентиры. Пускай себе не пьют чай и кофе. Что им там еще запрещено? Посмотрю где надо.

Роберт Евгеньевич ласково смотрит на меня. Под его взглядом я чувствую, что краснею. И почему он не уходит?

— Вероника Васильевна, я хотел не о своей вере поговорить. Вам она неинтересна, думаю. Я о Марке, — теперь понимаю, почему Марка нет в кабинете. Судорожно перебираю в памяти события, случившиеся на прошедших уроках. Может, чем обидела ребенка? Нет, могла лишь эти пресловутые ограничения задеть, но здесь я не буду смущаться и скажу как на духу: мои правила действуют для всех детей одинаково, вне зависимости от социального или религиозного статуса.

— А что с Марком, Роберт Евгеньевич?

— Да можно просто Роберт, — добрая, но немного печальная улыбка украшает этого человека, — дело в том, что…понимаете… У Марка проблемы с русским языком. Верно?

— Да. Есть некоторые проблем, — соглашаюсь я, — но не смертельные. Немножко подтянется…

— Дело в том, что я не смогу его сам подтянуть. Занят постоянно. Будто я один врач на весь город, — он даже руками разводит, — даже в Питере у меня столько пациентов не было. Очень много.

— То есть вы хотите, чтобы я посоветовала репетитора, — уточняю я.

— Мне бы хотелось, чтобы вы с ним позанимались, Вероника Васильевна. Лично вы, и никто другой. Марк очень хорошо к вам относится. Правда. Только и рассказывает мне о вас. Как Вероника Васильевна задала им то объемные картины, то еще что-нибудь…

— Дети вообще об учителях много чего рассказывают, — отвечаю я, пока ничего не обещая. Еще один ученик. У меня сейчас их немало.

— Вероника Васильевна, я понимаю, вы сейчас очень заняты, но… прошу вас, войдите в мое положение. Мы в городе, где у нас почти никого нет, особенно — у Марка. Я работаю постоянно, в частную клинику устроился на совмещение, чтобы заработать побольше, может быть, скоро совсем туда уйду. Марку…необходимо женское внимание. Он потерял недавно маму. Конечно, у него есть няня, я нашел хорошую заботливую бабушку, но это — не то. Понимаете меня? Я даже не ради русского, хотя и ради этого тоже. Ему нужно…даже сформулировать не могу… — Роберт Евгеньевич, или просто Роберт, очень разволновался, — нужно…как мама. А он очень требовательный в своих привязанностях. Ему нравитесь вы — и никто другой. Я уже предлагал — бесполезно.

Молчу и чувствую, как откуда-то из глубины поднимается тупая, ноющая боль. Как мне близки все эти переживания. Мои переживания, конечно же, по другому поводу, но боль души у людей так похожа…

— Я заплачу намного больше, чем за просто репетиторство, — продолжает говорить взволнованным голосом Роберт, — поймите. Это так для меня важно. А вы просто будете задерживаться после этого урока с ним…минут на двадцать. Поговорите с Марком, спросите, как дела, чем будет заниматься на выходных… Он говорит, что хочет с вами пообщаться, но в классе много человек, и он стесняется подходить часто. И на переменах вы всегда заняты.

Скажите, вы можете отказать такой просьбе? Да плевать, что мормон.

— Хорошо, я…выделю время. Пусть приходит ко мне после уроков. Попозже скажу, когда он может приходить. И о плате за уроки…давайте тоже попозже.

— Конечно, — кажется, отец Марка выдохнул с облегчением. Мы говорим еще пару минут, потом вежливое прощание, и Роберт выходит из моего кабинета, без усилий неся ящик с инструментами. Очень целеустремленный человек. Пришел, увидел, победил.

А я начинаю собираться. Засовываю в пакет тетрадки, справочные материалы — все проверю дома. Среда — почти единственный из дней недели, который я разгрузила от репетиторства, чтобы немного отдохнуть.

Закрыть кабинет, отдать ключ на вахту и выйти из школы — дело минуты. Одна остановка на автобусе, которую обычно прохожу пешком, и я дома, и Жужик прыгает от радости, пытаясь лизнуть мое лицо.

Застываю у входа. Недалеко от школы, ровно за оградой, замечаю машину Стаса. Сам Стас стоит около машины. Черная кожаная куртка, короткий ежик светлых волос. Мне не кажется. Стас поворачивает голову и смотрит в мою сторону.