Не думай, читатель, что бал, на котором мы присутствовали, уже закончился. Небольшое отступление, сделанное в предыдущей главе, казалось нам необходимым, чтобы объяснить, что заставило нашу героиню принять отважное и рискованное решение показаться на блестящем аристократическом собрании: то ли сердечная слабость, то ли природная робость характера, которую нельзя не оправдать у человека щепетильного и просвещенного.
Бал продолжался, но уже не такой оживленный и праздничный, как сначала. Бурные аплодисменты и всеобщее восхищение кавалеров, обращенное к Изауре, вызвали полное охлаждение среди самых красивых и привлекательных дам собрания. Раздосадованные на своих любимых кавалеров за восторги, расточаемые ими Изауре, и почести, которые они откровенно оказывали той, что подразумевалась королевой бала, дамы не желали танцевать, и вместо веселого смеха и остроумной беседы, по углам, среди разобщенных группок только и слышались, что таинственно нашептываемые излияния и шушуканья, прерываемые вымученными саркастическими усмешками.
Среди девушек на балу распространялось всеобщее недовольство. Глухой рокот этого недовольства, как неясный шум заполнял залу, как бы предшествуя грядущей буре. Можно было подумать, они уже догадывались, что эта женщина, затмившая их всех своим очарованием и незаурядным талантом, была всего лишь жалкой рабыней. Многие из них даже удалились, в частности те, которые лелеяли тайную надежду или считали, что имеют какие-то права на сердце Алваро. Обескураженные бесспорным успехом Изауры, не имея больше сил продолжать сражение, они предпочли тихонько скрыть свою досаду и стыд от столь жестокого и очевидного поражения, спрятаться в таинственной глубине домашних альковов.
Однако мы не можем утверждать, что среди стольких благородных дам, отличавшихся очарованием души и красотой тела, не было многих, которые со всем бескорыстием и без малейшей тени зависти, не восхищались бы искренне красотой Изауры и от всего сердца и с удовольствием не аплодировали бы ее успеху. Они-то и сумели несколько оживить вечер, который без них совсем омрачился бы. Ни для кого не является секретом то, что по крайней мере половина прекрасного пола, вне зависимости от своего происхождения, становится объектом насмешек, вызванных завистью, ревностью и мелочным соперничеством.
Оставим Изауру, танцующую с Алваро кадриль. Пока они танцуют, выйдем в небольшую залу, где стоят столы и буфеты, уставленные крюшонницами, бутылками пива и шампанского. В это помещение можно было попасть из танцевальной залы через большую распахнутую дверь. Там расположились шестеро молодых людей, в основном студенты, стремящиеся прослыть повесами, наделенными чертами эксцентричными, подражатели Байрона, уже испытывающие скуку от общества, удовольствий и женщин, имеющие обыкновение говорить, что не променяли бы сигару или бокал шампанского на самую ласковую улыбку самой прекрасной девственницы, те разуверившиеся, что не перестают заявлять в стихах и прозе, что уже на заре своей жизни обзавелись сердцем, иссушенным ветрами скептицизма, или пожираемым пламенем страстей, или заледеневшим, всем пресытившись, — те мизантропы, наконец, полные сплина, что всегда присутствуют па всех балах и всякого рода собраниях, демонстрируя свое пренебрежение к удовольствиям общества и равнодушие к жизненным радостям.
Среди них находится один, на котором нам следует задержать свое внимание, так как ему предстоит сыграть весьма важную роль в дальнейшем развитии этой истории. В нем нет ничего байроновского, он не похож па страдающего сплином, наоборот, весь он дышит самой пошлой и гнусной обыденностью. Он делает вид, что на добрый десяток лет старше своих собеседников. У него большая голова, скуластое лицо с грубыми чертами и чрезмерно большой шишковатый лоб, что, по мнению Лафатера[7], является признаком неповоротливого и ограниченного ума, слепа тронутого тупостью. Вся его топорная и почти гротескная физиономия выдает гнусные инстинкты, законченный эгоизм и низость нравов. Кроме того, ему явно присущи стяжательство и грязная алчность, сквозящие во всех его словах, во всех поступках и, особенно, в глубине его маленьких быстрых глаз, постоянно отражающих его подлость. Он студент, но неряшливостью платья, в котором нет ни малейшей изысканности и намека на элегантность, больше походит на уличного торговца. Учится он уже пятнадцать лет, на свой собственный счет, живя доходами с трактира, совладельцем которого он является. Имя его Мартиньо.
— Сеньоры, — сказал один из юношей, — сыграем партию в ландскнэ[8], пока эти бездельники разминают ноги и бьют поклоны.
— Давайте! — воскликнул другой, садясь за игорный стол и беря колоду. — Поскольку лучшего занятия у нас нет, возьмемся за карты. Кроме того, карты — это жизнь. При виде дамы из колоды мое сердце иногда испытывает более сильное волнение, чем испытывало сердце Ромео при виде Джульетты… Альфонсо, Алберто, Мартиньо, — прошу вас. Сыграем в ландскнэ, только две или три партии…
— С удовольствием принял бы участие, — ответил Мартиньо, — если бы не был уже занят другой игрой, выигрыш в которой с минуты на минуту и без малейшего риска может принести мне не менее пяти тысяч рейсов наличными.
— О какой же игре ты говоришь?.. Ты просто бредишь… Оставь свои глупости и садись играть в ландскнэ.
— Занявшись такой надежной игрой, как моя, довериться случайностям ландскнэ, который уже поглотил немалую часть моих денег? Не настолько я глуп.
— Черт возьми, Мартиньо!.. Может, объяснишь? Что это у тебя за игра?
— Ну-ка, догадайтесь… Не можете? Это великолепная биска[9]. Если догадаетесь, обещаю вам роскошный ужин в лучшей гостинице нашего города. Конечно, если ко мне придет выигрыш.
— Избавь нас от твоего ужина, жалкий пожиратель подгорелой трески. К тому же никого не интересуют твои глупые выдумки, роящиеся в твоей сумасбродной голове. Нам нужны твои деньги здесь, на зеленом сукне.
— Ладно, оставьте меня в покое, — сказал Мартиньо, внимательно вглядываясь в танцевальную залу. — Я обдумываю свой следующий ход… Предположим, что это шахматы, и я сделаю шах и мат королеве… Сказано — сделано, и пять тысяч мои…
— Нет сомнений, он свихнулся… Иди сюда, Мартиньо, расскажи о своей игре, или убирайся вместе со своими сумасшедшими идеями, но не испытывай наше терпение.
— Сумасшедшие — это вы. Моя игра такая… Но сколько вы мне заплатите за то, что я расскажу о ней? Прикиньте. Это очень любопытно.
— Хочешь разжечь наше любопытство, чтобы получить несколько монет, так ведь?.. Так вот, на сей раз заверяю, что от меня ты ничего не получишь. Иди к черту вместе с твоей игрой и оставь нас в покое. За карты, друзья, и забудем Мартиньо с его глупостями…
— Ты хочешь сказать, что это мошенничество…
— Ах, глупцы! — воскликнул Мартиньо, — у вас еще молоко на губах не обсохло. Идите сюда, идите и смотрите, это не глупость и не мошенничество. Я решил раскрыть вам свою игру, потому что хочу знать, совпадает ли ваше мнение с моим. Вот моя игра, — заявил он, показывая бумагу, извлеченную им из кармана. — Это всего лишь объявление о побеге раба.
— Ха! Ха! Ха! Вот это да!
— Что за чушь? Ты действительно сумасшедший, Мартиньо.
— При чем здесь объявление о беглом рабе?..
— Разве ты стал судебным исполнителем или лесным капитаном?
Такие замечания вызвало у юношей признание Мартиньо. Слушатели громко расхохотались, как бы желая заглушить оркестр.
— Не понимаю, почему вы так удивляетесь, — холодно заметил Мартиньо. — Ведь вы еще не видели этого большого, отдельно набранного объявления, пришедшего из Рио-де-Жанейро и распространенного по городу «Коммерческой газетой».
— Разве мы полицейские или судебные исполнители, чтобы забивать себе головы подобными объявлениями?
— Но, посмотрите, какое оно любопытное, да и вознаграждение не позволяет им пренебрегать.
— Бедный Мартиньо, как глубоко сидит в тебе жадность к золоту, которая вынуждает тебя разыскивать беглых рабов в танцевальной зале! Разве здесь ты сможешь встретить беглецов?
— Ну! Кто знает? У меня есть основания полагать, что я встречу ее именно здесь, за что и получу мои пять тысчонок, которые, между нами говоря, будут мне сейчас весьма кстати, поскольку магазин моего компаньона последнее время приносит очень малые доходы.
Мартиньо назвал «магазином» маленький трактир, совладельцем которого он был. Произнося эти слова, он встал в дверях, ведущих в залу, и оттуда долго смотрел то на танцующих, то в объявление, которое он держал в руках, как бы изучая и сопоставляя приметы.
— Какого дьявола ты торчишь там, Мартиньо? — воскликнул один из молодых людей, позабыв об игре, заинтересованный ужимками Мартиньо, который гримасничал как клоун.
— Он сумасшедший, у меня нет ни малейшего сомнения, — заметил другой. — Искать беглого раба в танцевальной зале! Только этого еще не хватало! Если бы он разыскивал какую-нибудь принцессу, то, наверняка, направился бы в киломбо[10].
— Может, он смотрит на какого-нибудь лакея или служанку?
— Как мне кажется, ни один лакей и ни одна служанка там не появлялись, а он не сводит глаз с танцующих.
— Оставь его. Кроме того, что он жалкий коммерсант, он, к тому же, всегда был первостатейным мошенником.
— Это она! — сказал Мартиньо, отходя от двери и поворачиваясь к своим приятелям. — Это она, теперь у меня нет ни малейшего сомнения. Это наверняка она!
— Кто она, Мартиньо?
— Ну кто же это может быть?
— Беглая рабыня?!
— Да, беглая рабыня, сеньоры! И она танцует там.
— Ха! Ха! Ха! Какая глупая шутка, Мартиньо! И долго еще ты собираешься нас дурачить? Развязка должна быть интересной. Это бесподобно! Весьма занятная игра! если бы на каждом балу случалось такое, я не пропустил бы ни одного. — Так говорили юноши, с громким хохотом отворачиваясь от Мартиньо.
— Вы насмехаетесь? Смотрите же, фарс превратится в трагедию!
— Великолепно! Замечательно! Продолжай, Мартиньо!
— Не верите?.. Так слушайте. А потом скажете, как вам понравится этот фарс.
Сказав так, Мартиньо сел на стул и, развернув объявление, приготовился его читать. Остальные с любопытством окружили его.
— Слушайте внимательно, сеньоры, — продолжал Мартиньо. — Пять тысяч! Вот броский заголовок, красноречивые цифры которого напечатаны на титульном листе этого бессмертного творения, стоящего больше, чем «Илиада» Камоенса…
— Или Гомера, не так ли, Матиньо? Оставь свои идиотские предисловия и читай объявление.
— Сейчас я удовлетворю ваше любопытство, — сказал Мартиньо и продолжил чтение: «Из поместья сеньора Леонсио Гомеш да Фонеска, муниципальный округ Кампус, провинция Рио-де-Жанейро, бежала рабыня по имени Изаура со следующими приметами: цвет кожи светлый, лицо нежное, как у любой белой женщины, глаза черные и большие, волосы того же цвета, длинные, слегка вьющиеся, рот маленький, розовый, красиво очерченный, зубы белоснежные и ровные, нос прямой, талия тонкая, фигура стройная, рост средний. На левой щеке маленькая черная родинка, над правой грудью след ожога, очень похожего на крыло бабочки. Одевается со вкусом и элегантно, хорошо поет и виртуозно играет на пианино. Так как она получила прекрасное образование и обладает хорошей фигурой, где угодно может сойти за свободную сеньору из хорошего общества. Бежала в сопровождении португальца по имени Мигел, выдающего себя за ее отца. Естественно, они изменили имена. Тот кто их задержит и доставит вышеуказанному сеньору, помимо компенсации всех расходов, получит вознаграждение пять тысяч рейсов».
— Не может быть, Мартиньо?! — воскликнул один из слушателей. — То, что я только что слышал, напечатано в этом листке? Ты нарисовал портрет Венеры и говоришь, что это беглая рабыня!..
— Если все еще не желаете верить, читайте сами. Здесь все написано…
— В самом деле! — добавил другой. — Конечно, надо искать такую рабыню, ведь она стоит того сама по себе, а не ради пяти тысяч рейсов. Если я встречу ее, никто не заставит меня вернуть ее хозяину.
— Меня уже не удивляет, что Мартиньо ищет ее здесь, столь совершенное создание можно встретить только в королевском дворце.
— Или в волшебном замке. По приметам и родинке догадываюсь, что это может быть только новое божество, которое появилось сегодня…
— Так или иначе, но ты попал в яблочко, — оборвал его Мартиньо и, подозвав их к двери, продолжал: — Теперь идите сюда и обратите внимание на эту красивую девушку, которая танцует с Алваро. Бедняга Алваро, как он радуется! Если бы он знал, с кем танцует, он бы разом изменился в лице. Посмотрите хорошенько, господа, разве приметы не совпадают?
— Совпадают! — быстро ответил один из юношей. — Это невероятно! Я вижу родинку на левой щеке, которая придает ей неизъяснимую прелесть. Если у нее есть то крыло бабочки над правой грудью, то сомнений быть не может. Боже! Возможно ли, чтобы такая красивая девушка была рабыней?
— И осмелилась появиться на этом балу? — добавил другой. — Я все еще не могу в это поверить.
— Ну, что касается меня, — сказал Мартиньо, — то я думаю, что здесь дело верное, и я уже слышу звон золота в моем кошельке. Заветные пять тысяч рейсов… до скорой встречи, мои дорогие сеньоры. Говоря так, он осторожно сложил объявление, сунул его в карман и, потирая руки с циничным удовлетворением, взял шляпу и удалился.
— Исключительный подлец, — сказал один из присутствующих, — до чего же он жаден до золота, этот Мартиньо! Думаю, что он способен на все, и даже может сделать так, чтобы эту красивую девушку арестовали прямо здесь, на балу.
— За пять тысяч он готов на любую подлость. Такое ничтожество позорит наше общество. Мы должны все вместе постараться изгнать его из Академии. Я сам бы дал пять тысяч, чтобы быть рабом такой необыкновенной красавицы.
— Это поразительно! Кто бы мог подумать, что такой ангельской внешностью обладает беглая рабыня!
— А кто сказал, что в теле рабыни не может скрываться ангельская душа?..