Райская сделка

Глава 22

Спустя два дня после бала в центральном холле Таунсенд-хауса раздались скрип сапог и бряцание сабель. Трое солдат в синих куртках и белых панталонах расхаживали по мраморному полу, поражаясь роскоши убранства, и ожидали, пока об их приходе доложат хозяину дома. Вскоре вернулся Эджуотер, проводил их в западную гостиную и проследил, чтобы там растопили камин.

Через полчаса, ближе к закату солнца, с прогулки возвратились Гарнер и Уитни и застали поджидающих их Таунсендов, Кейт и военных. Молодые супруги остановились в дверном проеме, держась за руки, оживленные и порозовевшие после прогулки. Солдаты вскочили, щелкнув каблуками и вытянувшись во фрунт.

Байрон встал и с подчеркнутым достоинством представил капитана и его подчиненных, которые приписаны к…

— К Мэрилендской дивизии, — предположил Гарнер, коротко кивнув и крепко сжав руку настороженной Уитни. — Хотя, должен признаться, удивлен, что она еще существует.

— Часть дивизии будет нести свой долг, сэр, до окончания суда и до тех пор, пока не будет устранена опасность возрождения бунта, — пояснил молодой капитан. — Я явился, чтобы поставить вас об этом в известность, а также передать поздравление президента Вашингтона.

Он достал из подсумка своего лейтенанта свернутый и запечатанный документ и с почтительной улыбкой вручил его Гарнеру.

Гарнер принял документ и, увидев среди прочих красную президентскую печать, постарался скрыть свое волнение. Байрон шагнул было к нему, но, вспомнив о достоинстве, остановился.

— Ну, нечего на него глазеть, — в волнении сказал он, поглядывая на конверт. — Открывай его, нельзя заставлять ждать посланцев самого президента!

Гарнер сломал печати и развернул толстый пергамент, уже догадываясь о его содержании. Документ был написан красивым стремительным почерком, заглавные буквы украшены алыми и золотыми завитушками. Он быстро пробежал строки, выхватывая фразы, которые могли попасть сюда из архива его семьи — «вынесение особой благодарности», «высочайшая честь», «услуги» и «признательность». Пять месяцев назад он горячо жаждал получить эти почести, которые открыли бы перед ним путь к блестящей карьере. Теперь же это были лишь лестные для него слова, украшающие дорогой пергамент.

— Ну? — Подавляя возбуждение, Байрон подался вперед. — Что там?

Гарнер протянул ему документ.

Гордое лицо Байрона порозовело от смущения, когда он стал его читать. Подталкиваемый Эзрой, он начал читать вслух:

— «Настоящим выносим особую благодарность майору Гарнеру Адамсу Таунсенду за его выдающееся исполнение долга в военной экспедиции в октябре 1794 года в западные графства Пенсильвании. — От возбуждения и радости голос его зазвучал громче. — Командуя добровольным ополчением, майор Таунсенд подавил бунт изменников и опасных преступников, угрожавших суверенитету нации, проявив личную доблесть и высокое понятие о долге и чести. За столь выдающуюся услугу стране ему приносится особая благодарность и глубокое уважение и признательность командования, правительства и соотечественников. Подписано… Джордж Вашингтон… Президент и командующий». Воцарилась восторженная тишина, затем лейтенант приказал своим людям встать во фрунт и отдать Гарнеру честь, хотя тот и не был в мундире.

— Поздравляю вас, майор Таунсенд, с этой огромной честью. Это огромная привилегия! Мне известно, что вынесено только несколько подобных благодарностей. — Лейтенант и сержант пожали ему руку, и Байрон тоже кинулся вперед и твердо стиснул руку сына.

— Чертовски здорово… Особая благодарность! — Байрон сиял от восторга. — Подумать только, это появится в «Газетт»! Такое событие заслуживает, чтобы мы отметили его нашим лучшим французским бренди… Эджуотер!

Среди раздававшихся поздравлений и изъявлений восторга Гарнер продолжал хранить молчание, глядя на свою руку, стиснутую в радостном пожатии отца — в первый раз за долгие годы.

Стоя рядом с Кейт, Уитни смотрела на напряженно выпрямившегося Гарнера, который хранил выразительное молчание, пока Байрон читал послание президента. В груди ее боролись радость, что наконец-то его бескомпромиссное чувство долга и чести признано и вознаграждено, и горечь от сознания, что этим он обязан пленению ее отца. Но заслуженные почести давали ему возможность занять достойное место в своей семье, и, вспомнив о прощальных словах отца, она отбросила свои переживания.

Когда Гарнер взглянул на жену, она сморгнула, смахивая непрошеные слезы, и ответила ему гордой улыбкой. Гарнер пристально смотрел в ее улыбающееся лицо и потемневшие глаза, читая ее гордость и любовь к нему, которые она не скрывала, и затаенную боль. В нем возникло ощущение пустоты, и он с усилием придал своему лицу соответствующее случаю выражение радости, принимая долгожданные аплодисменты семьи. Их похвалы были похожи на зимнее солнце, ослепительное, но не греющее.

— Сэр… у нас есть еще одно поручение, — заявил лейтенант, доставая из подсумка еще один документ. — «По приказу Федерального суда Соединенных Штатов, — зачитал он, — майор Гарнер Адамс Таунсенд вызывается в Федеральный суд Филадельфии, заседания которого начнутся в апреле этого года, чтобы дать показания о событиях, имеющих отношение к некоему Блэкстону Дэниелсу, обвиненному в измене законным образом избранному правительству Соединенных Штатов». Мне приказано привезти с собой подтверждение вашего присутствия на суде. Первого апреля, сэр… Вас устраивает эта дата?

Гарнер помрачнел, принимая от лейтенанта документ.

— Мы постараемся, чтобы она его устроила, — поспешил заверить лейтенанта Байрон, метнув на сына многозначительный взгляд. — Таунсенды свято чтят свой долг перед родиной. Суд за измену, сказали вы?

— Этот человек — один из лидеров бунта, сэр. — Худощавый лейтенант снова обратился к Гарнеру: — Благодаря вашим усилиям, майор, он попался в сети. И Бог видит, мы сумеем этим воспользоваться. Вооруженная банда Брэдфорда скрылась в штате Огайо, а шерифа Джона Гамильтона и его преподобие Джона Корбли, самых главных предводителей бунта, пришлось выпустить на свободу из-за недостатка улик и свидетелей. Но на этот раз врагам федерации не вывернуться. Ваши показания припрут их к стене.

Капитан вдруг замолчал, поняв, что Гарнер смотрит мимо него, на свою жену. В разговор вступил Байрон, который от радости совершенно забыл, кто этот «изменник»:

— Показания моего сына помогут, чтобы один из предводителей восстания был справедливо осужден и получил по заслугам.

Услышав имя своего отца в сочетании со словом «изменник», Уитни, как во сне, приблизилась к Гарнеру и похолодевшей рукой взяла повестку. Гарнер неуверенно смотрел на нее, пока она читала про себя: «… некоему Блэкстону Дэниелсу, обвиненному в измене». Она покачнулась, и Гарнер поспешно подхватил ее.

— Уитни…

Все с недоумением уставились на них. Уитни подняла к мужу затененный болью взгляд, а он крепко сжал ее плечи. В холле воцарилась напряженная тишина.

— Измена… — сдавленным голосом прошептала она. — Суд за измену? — Гарнер судорожно вздохнул и еще сильнее стиснул ее плечи. Он молчал, и тогда она перевела взгляд на капитана, затем на Маделайн и на тетю Кейт. — Н-но… но ведь изменников вешают! — Она снова схватила Гарнера за рукав, напряженно всматриваясь в его словно окаменевшее лицо и требуя ответа.

— А изменники заслуживают того, чтобы их повесили! — заявил Байрон, чувствуя себя обокраденным, так как вмешательство Уитни помешало ему радоваться. — Такова цена, которую они должны заплатить за попытку противостоять силам порядка, за отказ подчиняться законам, которые принимает законное правительство страны.

Уитни уже ничего не слышала. В голове ее проносились жуткие видения. Ее любимого папу могут лишить жизни! Блэк говорил, что просидит всего два-три года, а потом снова окажется на свободе. Она поверила ему и только поэтому согласилась ехать с Гарнером на восток. Она вырвалась из рук Гарнера и выбежала из гостиной.

— Уитни! — Гарнер бросился было за ней, но остановился. Обернувшись к Байрону, он кинулся к нему, весь дрожа, и стал трясти его, схватив за лацканы сюртука. — Негодяй! Несчастный бесчувственный негодяй!

— Нет… Гарнер, не надо! — Кейт бросилась вперед и схватила Гарнера за руку. — Не надо… Это же ваш отец! Подумайте об Уитни, Гарнер… Вы нужны ей!

Имя жены и умоляющее лицо Кейт заставили Гарнера пересилить охватившую его ярость. Тяжело дыша, он отступил от отца.

— Давай, действуй, помести все это в свою любимую «Газетт»! Что я получил особую благодарность за то, что помог повесить отца своей жены!

Он круто повернулся и выбежал вслед за Уитни, и после его ухода все стали горячо обсуждать происшедшее. Косо взглянув на Байрона, солдаты поспешили покинуть дом. От их возмущения и открытого презрения Кейт и Эзры Байрон весь закипел от унижения и ярости и выскочил из комнаты, чтобы закрыться в своем кабинете. Эзра слал ему вслед проклятия и раздраженно потребовал, чтобы ему помогли выехать из гостиной. И Маделайн впервые подчинилась ему без обычных капризов.

Добежав до комнаты Уитни, Гарнер остановился, взявшись за ручку двери. В груди у него все клокотало. Его снова пронзила боль, которую он увидел в глазах жены и которая затмила даже его возмущение отцом и проклятое чувство долга. Уитни стояла с выражением горькой гордости на лице, поддерживая мужа своей любовью в так называемом «триумфе». А потом она приникла к нему с потемневшими от ужаса глазами, отказываясь верить опасности, которая грозила ее отцу.

Измена… Боже милостивый! Он закрыл глаза, когда страшный смысл этого обвинения проник в его сознание. Разве мог он думать, что власти извратят его заявление и обвинят Блэкстона Дэниелса в том, что он является предводителем бунта, и в измене? Он вспомнил о приказе полковника Гаспара арестовать Блэкстона: ему нужны были пленники, доказательства… Будь он проклят! «Об этом позаботится суд», — усмехался он злорадно. Гарнер только теперь начал понимать, что тот имел в виду.

Выражение поколебленного доверия в глазах Уитни снова укололо его. Он хотел зайти к ней, успокоить ее, но имеет ли он на это право? Гарнер бессознательно крепко стиснул круглую ручку двери.

Уитни стояла у окна, глядя на мутный свет фонарей, обхватив себя руками. Ее напряженная поза говорила о том, что она пытается осознать новую, ужасающую реальность. Она обернулась, когда Гарнер подошел ближе, и ее опрокинутое лицо заставило его остановиться. В напряженной тишине они с болью смотрели друг на друга.

— Ты об этом знал? — прошептала Уитни.

Гарнер похолодел. Однажды он задал ей точно такой же вопрос. И тогда он больше поверил обстоятельствам, чем ее честному сердцу. И сейчас он мог только молиться, чтобы она верила ему больше, чем когда-то он ей.

— Нет, Уитни, не знал. — Каждое слово было подсказано ему сердцем. — Я арестовал его за контрабандное производство спиртного, только за это. Я понятия не имел, что ему предъявят обвинение в измене. Поверь мне, в противном случае я ни за что его не схватил бы.

На лице Уитни отражались противоречивые чувства. Она хотела ему верить, но могла ли? Его вызывают свидетельствовать против ее отца, представить доказательства его измены. Зачем же его вызвали, если ему нечего сказать?

Гарнер читал на ее лице сомнения и ничем не мог их развеять, он чувствовал ее боль, но не мог облегчить ее.

— Я люблю тебя, Уитни!

— Я тоже тебя люблю, Гарнер, — прошептала она безжизненно, раздираемая между любовью и отчаянием, и глаза ее вдруг заблестели от слез. — И своего отца я тоже очень люблю.

Гарнер кивнул, бессильно опустив руки. На этот раз он не мог защитить ее, ведь самая страшная угроза для ее любящего сердца исходила от него самого.

Гарнер повернулся и вышел. Спустившись вниз, он выбежал в ночь, которая встретила его порывами ледяного ветра. Но он нарочно поднял голову, словно желая, чтобы этот холод заморозил терзающую его боль.

Дверь личного кабинета Байрона оставалась приоткрытой, после того как он в бешенстве ворвался в него. Вдруг он услышал, что она снова открылась и с силой захлопнулась. Он круто обернулся, ожидая нового скандала с Гарнером или с Эзрой. Но у дверей стояла Кейт Моррисон со сложенными на груди руками. Лицо у нее пылало от возмущения, а карие глаза метали обжигающие молнии.

— Какого черты вы…

— Вы самый черствый и бессердечный негодяй, которого только земля рождала! — бросила она ему, не двигаясь с места. — Неужели вам совершенно чужды самые обыкновенные человеческие чувства?

— Как вы посмели ворваться сюда?! — заорал было Байрон на Кейт, но тут же перешел в оборону. — Я имею право гордиться достижениями моего сына, и никто это у меня не отнимет. — Он повысил голос, и его серые глаза потемнели. — Я годы этого ждал — возможности пожать руку моему сыну в момент такого триумфа.

— Триумфа? — Кейт пронзила его презрительным взглядом. — Вот как вы это называете? Триумфом? — Глубина его самодовольства, эгоизма вызвала у нее отвращение. — Речь идет об отце Уитни! Блэк Дэниелс — ее отец, понимаете вы это или нет?! Гарнер арестовал его в Рэпчер-Вэлли, а теперь его вызывают дать показания против тестя.

Лицо Байрона застыло, и возмущение уступило место растерянности.

— Ее отец?

— Да, отец Уитни. Тот, от которого вы с такой готовностью советовали освободить общество, — тесть Гарнера! — Кейт видела, что ее гневные обвинения проникают сквозь толстую кожу его себялюбия и высокомерия.

— Черт, откуда же мне было знать? — загремел он, сожалея, что в свое время не произвел более тщательного расследования обстоятельств брака сына, особенно когда услышал, что Гарнер арестовал ее отца. — Господи, изменник! Я… я только сегодня впервые услышал его имя!

— Потому что вас не интересовало, кто такая ваша собственная невестка, верно? Да и почему бы она стала вас интересовать, если для вас даже родной сын является чужаком! — нападала на него Кейт. — Вы даже не знаете… Вам совершенно безразлично, что он любит Уитни… и что она любит его. И для вас, вероятно, ничего не значит, что, если он выступит против ее отца, это его убьет! — Охваченная яростью, она неосознанно еще больнее уколола Байрона. — Впрочем, вы не способны этого понять, потому что у вас нет ни малейшего представления, что значит кого-то любить.

Он мог только отчасти винить ее за тот водоворот чувств, который бурлил в его душе. Горящий презрением взор Кейт взволновал его. До сих пор ни одна женщина не осмеливалась так задеть его гордость, как это сделала Кейт. Его зачерствевшее сердце вдруг заныло от непривычной боли, а тело охватил жар примитивного желания.

— Эзра верно сказал! — как раз в это мгновение насмешливо произнесла Кейт. — Вы начисто лишены способности испытывать человеческие желания. Именно поэтому вы унижаете и презираете их в других.

— Нет желаний? — Он схватил ее за плечи и с силой притянул к себе. — У меня нет желаний, да? — Он впился в губы Кейт страстным поцелуем, прижимая ее к себе и давая ей убедиться, что это далеко не так.

Она хотела что-то возмущенно возразить и уже приоткрыла губы, но он мгновенно этим воспользовался и проник в глубь ее рта языком, заставляя признать несправедливость своих обвинений. Она уперлась руками ему в грудь, пытаясь оторваться от его рта и отчаянно борясь с искушением ответить ему. Но это сопротивление заставило его только крепче прижать ее к себе.

Кейт затихла, ошеломленная собственным желанием, парализовавшим ее волю. Байрон почувствовал перемену настроения, и его губы стали мягче, нежнее и повелительнее. А когда его возбужденная плоть уперлась в мягкие бедра Кейт, у него вырвался невольный стон. Подняв голову, он посмотрел в ее пылающее лицо жаждущим взглядом, потом снова поцеловал и провел по ее соблазнительному телу дрожащими руками.

— О Господи, Кейт! — простонал он, прижимая к себе ее круглые ягодицы. Он не мог припомнить, чтобы так отчаянно жаждал какую-нибудь женщину. И по тому, как она потерлась о него грудью, как нежно касалась его языка своим, он понял, что она тоже его хочет.

С бешено стучавшими сердцами они стояли, целуясь и страстно прижимаясь друг к другу, пока у них не подогнулись колени, и тогда он притиснул ее спиной к письменному столу. Он стал целовать впадинку у ее шеи, выступавшие в вырезе платья холмики ее грудей. Кейт выгнулась навстречу ему, и руки Байрона следовали за его губами.

— Байрон. — Всю ее пронизывало желание. — О, Байрон! Звучание его имени на ее губах заставил его поднять голову, и он с новым приступом страсти набросился на нее с поцелуями, доводя до полной капитуляции.

Сквозь пылающий водоворот чувств до его слуха донеслось чье-то сдавленное восклицание, он повернул голову и встретился с ошеломленным взглядом застывшей в дверях Маделайн. Еще секунду она смотрела на него, не веря собственным глазам, затем круто взмахнула юбками и исчезла, оглушительно хлопнув дверью. Байрон выпрямился и сильно тряхнул головой, чтобы прийти в себя. Кейт, у которой кружилась голова, открыла затуманенные глаза. Он отпустил ее и шагнул назад.

Кейт проследила за его взглядом, поспешно поправила корсаж и соскочила со стола, хотя ноги едва ее держали. Он целовал ее, обнимал! Она не верила своим собственным ощущениям. Кейт попыталась что-то сказать, но опухшие от поцелуев губы не слушались.

Байрон стоял перед ней, потрясенный не меньше. Его тело еще подрагивало после прилива желания, он взглянул на выразительный бугорок между своими бедрами и почувствовал себя униженным. Старый Эзра сказал, у него нет желаний, черт побери!

Он увидел, что Кейт, как сомнамбула, пятится к двери, и пришел в себя. Ее сверкающие глаза говорили, что она испытывает такое же смущение и стыд, такое же сильное влечение к нему.

— К-Кейт…

Услышав свое имя, она словно ожила, повернулась и выбежала из кабинета с горящим от стыда лицом. Байрон проводил ее неуверенным взглядом, не зная, остановить ли ее и хочет ли он этого. Все его тело еще подрагивало от запретного желания.

Будь проклят Эзра! Это из-за него он позволил вырваться из-под контроля своей страсти к Кейт Моррисон. Он застонал и тяжело опустился в кресло. Она красивая и невероятно женственная, так совершенно сложена и… и такая страстная, такая горячая! Исходящий от нее огонь охватил всего его пламенем: его гордость, его страсть… даже его сознание.

Вбежав в свою комнату и прислонившись к двери, Кейт тяжело дышала, сердце у нее бешено стучало. Никогда… за всю ее жизнь… не вела она себя так разнузданно. Подумать только, это она, она сама так тесно прижималась, целовалась и стонала в объятиях Байрона Таунсенда! Но мысль о том, кто заставил ее потерять над собой контроль, была заслонена пугающим осознанием собственной страсти! Она вся горела, жаждала его тела с такой силой, что не могла говорить. Никогда и ничего подобного она не испытывала за все пять лет супружеской жизни с Клейтоном Моррисоном. Когда ее муж снисходил до того, чтобы вернуться к вечеру домой, он быстро клевал ее в щеку сухим поцелуем, а ночью властно требовал от нее исполнения супружеского долга, после чего безразлично поворачивался к ней спиной и мгновенно засыпал, предоставляя ей всю ночь лежать без сна и горько думать о своей безрадостной жизни. А Байрон Таунсенд заставил ее почувствовать себя живой и горячей, изнемогающей от желания, которого ей следовало бы стыдиться.

Кейт вдруг резко выпрямилась, уколотая этой поразительной мыслью. Желание? Она испытывает желание к мужчине? Но как она может? Ведь она приличная женщина, а не какая-нибудь Далила!

Отдаленный бой часов в центральном холле напомнил, что уже скоро утро, а Гарнера все не было. Уже два раза Уитни надевала плотный плащ и выходила на улицу и сейчас не находила себе места от тревоги.

Ее преследовало безнадежное выражение его лица перед уходом. Она пыталась вспомнить, что ему наговорила, оправдать свои обвинения. В холодные предрассветные часы мысли ее прояснились, чувства успокоились, и она поняла, что должна была выслушать его, поговорить с ним или хотя бы просто молча обнять. С каждой минутой ее тревога возрастала. Уитни вдруг пришло в голову, что Гарнер мог вернуться домой, но решил не идти к ней. Она схватила подсвечник и тихо прошла в его комнату, но нашла ее пустой.

Разочарованная и одновременно успокоенная, она расхаживала по его спальне, где слабо чувствовался запах Гарнера, который она привыкла связывать с их любовью. Глаза ее наполнились слезами, она сморгнула, прогоняя их, и уже хотела уйти, как вдруг ее взгляд упал на небольшой кожаный сундук в углу комнаты. Сердце у нее сильно забилось, и она остановилась.

Это его военный ранец, который был с ним в Рэпчер-Вэлли. Поставив подсвечник на полку над холодным камином, она перенесла ранец на расстеленный перед ним коврик. Уитни погладила потертые медные заклепки, кожаные ремни, его инициалы, выгравированные на боку ранца. На нее нахлынули воспоминания: его великолепный мундир с блестящими золотыми пуговицами, рубашки из тонкого полотна… как он рычал от отчаяния, возмущенный ее дерзостью… как он невольно возбуждался от ее близости… как они заключили между собой честную сделку. Да, с болью подумала она, им многое пришлось пережить…

Ранец был легкий, наверное, пустой, подумалось ей. Но Уитни все равно расстегнула ремни и открыла его. В свете канделябра она увидела свернутый фетр, грубый шерстяной фетр, выцветший и очень знакомый. На нем поблескивали полированные роговые пуговицы, которые она помогла сделать отцу из рога первого оленя, которого сама уложила выстрелом.

Ее плащ. Ее старый неприглядный плащ. У Уитни сжалось горло. Значит, он его не сжег!

Преодолевая спазмы в горле, она вытащила свернутый плащ и поднесла к лицу, втягивая исходящий от него запах. Дым костра и запах лошадей, аромат палых листьев. Он пах лесом, пах ее домом. Уитни открыла глаза и подавила рыдания. Теперь, когда она вынула плащ, она увидела в ранце свои штаны из оленьей кожи. Опустив плащ на пол, она достала старые штаны, погладила мягкую потертую кожу, прижала ее к щеке. Гарнер и их сохранил.

На дне ранца что-то блеснуло, Уитни протянула руку и вытащила на свет блестящую пуговицу — пуговицу со следами зубов. От его кителя.

Она сжала в ладони пуговицу, и грудь ее пронзила острая боль. Он хранил все эти вещи: ее плащ, штаны и пуговицу, которую она прокусила в тот первый день, когда они встретились. Уитни прижала к лицу мягкую оленью кожу и заплакала, сама не понимая почему.

Гарнер почти всю ночь беспокойно ходил по темным, пустым улицам города, укоряя себя за то, что разрушил возникшее между ним и Уитни доверие. Во время последнего визита к Хенредону Паркеру он узнал, что Блэка могут перевезти в Филадельфию. А из газет, которые Паркер выписывал из Филадельфии, было ясно, что правительство уже теряет надежду предъявить кому-либо неопровержимое обвинение в бунте. Не желая тревожить Уитни, он решил не говорить ей об этом.

И сегодня, когда она спросила его, знал ли он об этом, он ответил отрицательно. И отчасти сказал ей правду: Гарнер тоже был поражен, узнав, что Блэкстона Дэниелса собираются судить за измену. И все-таки в его отрицании была доля лжи: он знал, что ситуация осложняется, и скрыл это от Уитни. Желание сохранить ее любовь заставило его пренебречь одним из условий, без которых она не может существовать — условием полной правдивости между ними. Правда заключалась в том, что он боялся ее потерять. Все время маленький циник внутри его нашептывал, что однажды произойдет нечто такое, что станет для нее важнее, чем он. Потому что таковы женщины; опыт учит их всегда искать лучшей, более выгодной сделки. И как бы он ни возражал, что она не такая, он не мог не вспоминать, что Уитни уже не раз предавала его.

Однажды произойдет нечто… По совести говоря, он должен был догадаться, что именно это будет. Оба раза, когда Уитни его предала, она сделала это ради своего отца. А теперь сама жизнь ее отца оказалась в опасности, и по его вине, хотя он совершенно этого не хотел. Так что она имеет все основания возненавидеть его, объявить сделку между ними и их любовь недействительными, кончеными.

Вернувшись домой под утро уверенный, что Уитни не хочет его видеть, Гарнер решил провести остаток ночи в своей спальне. Здесь он и застал ее — она сидела на холодном полу около пустого камина с покрасневшими от слез и полными любви и печали глазами. Гарнер был совершенно не готов к этой встрече. Окинув жену взглядом, он обратил внимание на лежавшие у нее на коленях старые штаны и плащ и на свой раскрытый ранец. Он словно окаменел.

— Ты… ты не сжег их, — прошептала Уитни и увидела, как слезы навернулись ему на глаза.

— Я не мог уничтожить твои вещи, Уитни. — Гарнер сделал это признание из глубины своей души.

Это было правдой. Уитни закрыла глаза, и из-под ее плотно сжатых век потекли слезы. Гарнер ее любит и намеренно никогда не доставит боли ни ей самой, ни тем, кто ей дорог. Она встала и потянулась к нему.

— Гарнер!

Как только в его застывшее от страха сердце проникло сознание, что Уитни по-прежнему верит ему, он кинулся к ней и схватил ее в объятия. Крепко прильнув друг к другу в порыве вновь возрожденной любви, они целовали друг друга со слезами благодарности, прощения и счастья.

Через мгновение они оказались в холодной постели Гарнера, но едва замечали, что лежат на ледяных простынях. И потом, в согретых страстью мягких простынях, сбросив одеяло, они долго лежали, сплетясь телами.

— Что же нам делать, Гарнер? — спросила она, касаясь губами нежной поросли у него на груди, зная, что и он думает о том же.

— Честно говоря, пока не знаю. — Железный Таунсенд в нем содрогнулся от стыда при этом признании, но больше он не солжет ей ни разу, даже по оплошности. — Но постараюсь найти возможность помочь твоему отцу. — Он повернул к себе ее лицо и опять увидел слезы в глазах. — Я люблю тебя, моя ненаглядная Уиски. — Кивнув, она снова прильнула к его губам.

— Гарнер, ведь ты арестовал отца за то, что он варил виски и не платил налоги, — заметила она. — Как же получилось, что ему предъявляют обвинение в измене? — Опершись на локоть, Уитни смотрела на мужа.

Гарнер боялся этого вопроса. Но, взглянув в ее бездонные любящие глаза, он рассказал ей все, что знал, всю правду и ничего, кроме правды. Рассказал о злонамеренном замысле Гаспара и признался, что арестовал Блэка Дэниелса, потому что к этому его подталкивали долг и злость. Под ее серьезным взглядом он рассказывал о том, как страдали солдаты от того, что им задержали довольствие, не платили денег, какое разочарование все они испытывали, когда обнаружили, что им не с кем сражаться, о безуспешных попытках найти «предводителей» восстания, которых на самом деле вовсе не было. Затем объяснил, что его выбрали для выступления в суде, потому что правительство вконец отчаялось отыскать козла отпущения, чтобы устроить над ним показательный суд как над лидером «водочного бунта», тогда как чиновникам позарез необходимо и с политической, и с юридической точки зрения оправдать совершенно ненужный призыв в ополчение.

— Ты хочешь сказать, что им есть что терять, — сказала Уитни, и глаза ее заблестели. — И что им нужно извлечь какую-то прибыль из этой ситуации… чтобы спасти свою проклятую гордость.

— Скорее спасти свое политическое реноме, — поправил Гарнер жену, восхищенный ее способностью подойти прямо к «бухгалтерскому балансу», лежащему в основе каждого человеческого поступка.

Со своими уникальными взглядами на жизнь приграничного коммерсанта она умела свести самые сложные человеческие отношения к легкопостижимым понятиям цены и выгоды, потребности и ее обеспечения. В вопросах элементарной экономики жизни она была подлинным специалистом. И да простит его Бог, но Гарнер и сам начал по-другому понимать термины «выгода», «цена» и «сделка».

— Значит, этим федеральным парням что-то нужно, — заявила Уитни с опасным блеском в задумчивых глазах. — А человек, которому что-то нужно…

— Уитни… — Гарнер видел этот блеск и то, как она вздернула голову в судьбоносном и знакомом жесте, и почувствовал, что и его увлекает это угрожающее «торговое» направление ее мыслей. Что ж, возможно, она права… в который раз. — Уитни!

Она повернулась к нему с непоколебимой решимостью.

— Мы можем это сделать, Гарнер, вместе мы сможем ему помочь. — Странное выражение в глазах мужа Уитни приняла за нежелание и просто потерлась бедром о его живот. — Я могу это сделать… Могу тебя убедить.

Первым желанием Гарнера было заметить, что его вовсе не нужно убеждать, но он передумал и великодушно позволил ей «убедить» себя помогать. В конце концов, у Дэниелсов своя гордость.