Разлом (СИ)

Эдвин, судя по всему, не спал уже давно, однако лежал с открытыми глазами тихо и смирно, старательно делая вид, что боится лишний раз пошевелиться и разбудить меня и к действиям ушастых рецидивистов не имеет ни малейшего отношения. Отчаявшись поймать остатки сна, видимо, ретировавшиеся вместе с солнечными зайчиками, я зевнула напоследок, подняла голову и заглянула в глаза чародею. Он улыбнулся, притянул к себе, поцеловал в губы.

Эх, романтика! Еще бы зубы почистить…

− Знаешь, − Эдвин ласково провел пальцем по моей щеке от виска к губам, с нежностью глядя в глаза, − я раньше слышал, что ночь, проведенная с любимой никогда не сравнится и с сотней ночей, проведенный с нелюбимыми. Теперь я точно знаю, что это правда.

И он снова потянулся за поцелуем.

Все было так замечательно, романтично, упоительно!

И так… правильно, что меня аж передернуло. Нет, что-то здесь не так. Что-то определенно не так! Да, все как в сказке, но кто же верит в сказки в двадцать лет?

Да, со мной произошло то, чего произойти не могло, я попала в другой мир, увидела невообразимых созданий, познакомилась с кучей Белых магов и одним черным колдуном, сама научилась пользоваться магией. Но счастливого сказочного конца как-то не предвиделось…

− Эдвин, − я приподнялась на локте и сурово глянула на чародея, − а что будет дальше?

− В каком смысле? Если ты имеешь ввиду нас с тобой, то мы любим друг друга и будем вместе, − с непоколебимой уверенностью заявил Эдвин, в качестве доказательства покрепче стиснув меня в объятиях.

− Надолго ли? − поморщилась я, переводя дыхание и незаметно поверяя, все ли ребра на месте. − Ткань мира разорвана, он погибает. Хочешь сказать, что нас ждет перспектива а-ля жили они недолго, но счастливо и умерли в один день?

Колдун тут же ослабил хватку, отвернулся и обиженно запыхтел.

− Во-первых, − бросил он через спину, − разлом начал затягиваться, а такого еще никогда не было. Быть может, все обойдется и без гибели мира. А, во-вторых… − голос Эдвина дрогнул, и он, помолчав, обернулся ко мне и тихо и вкрадчиво продолжил: − Во-вторых, Алкэ, я прожил семь с лишним сотен лет, но без малейшего сожаления отдал бы их за семь дней рядом с тобой. И я верю, что сколько бы времени нам ни было отведено, если мы любим друг друга, то проживем его так, что оно покажется вечностью. Вечностью счастья.

Наверно, такие или подобные слова мечтает услышать каждая девушка. Но, увы, что-то близкое к сказанному Эдвином по романтике, душещипательности и пафосу мне говорили раньше и не один раз. Но эти слова всегда оказывались ложью. В итоге, не раз обжегшись, я зареклась принимать их близко к сердцу.

Вот только теперь я металась, словно лист на осеннем ветру, не зная, чему верить. Сердце трепетало в наивном, детском стремлении к счастью, любви, сказке, а разум сжигал иллюзии дотла, оставляя пустоту в душе взамен развеянного по ветру пепла.

И сейчас был тот редкий случай, когда разум взял верх. Напрямую говорить колдуну о своем скептицизме я не собиралась, а потому к развенчанию его любовных фантазий решила подойти издалека:

− А ты не думал, что мгновения счастья, которых достаточно будет нам, не удовлетворят жажду жизни обитателей этого мира, вынужденных умирать за компанию с нами? − Я, конечно, никогда не отличалась особым гуманизмом в отношении абстрактных человеков, если речь шла не о моем личном участии в чьем-то убийстве, но совсем уж списывать со счетов миллионы людей, не считая прочих тварей по паре, совесть все-таки не позволяла.

− Да, ты права, − поджал губы Эдвин, на мой взгляд, слишком легко согласившийся. − Пока разлом не уничтожен, он так и будет немой угрозой нависать над жизнью этого мира и его обитателей. А ты ведь хочешь, чтобы они были в безопасности?

Я кивнула в знак согласия.

− Что ж, раз так, то мы пришли к тому, с чего начали, − Эдвин усмехнулся. Нехорошо так! И с напускной непринужденностью выдвинул предложение: − Ты должна убить меня, ради спасения мира.

Его глаза сверкнули холодно и язвительно, но губы предательски дрожали, выдавая скрывавшуюся за словами обиду. Я старалась смотреть на колдуна как можно более хладнокровно и безразлично, на деле не зная, как себя повести. В итоге, битву масок проиграл Эдвин, с горечью выдавив:

− Если честно, я всегда думал, что жизнью любимого человека никогда не пожертвуешь даже ради жизни целого мира!

− Я и не собираюсь жертвовать твоей жизнью! − искреннее запротестовала я. − Ведь наверняка же есть другой способ устранить разлом, не убивая тебя!

− Ага, есть. Мне всего-навсего нужно совершить самоубийство. Эффект тот же, но тебе не придется руки марать! − Колдун так вдохновился от собственной язвительной тирады, что аж не смог улежать на месте. Он подскочил, сев на колени и предоставив себя во всей обнаженной красе для детального рассмотрения, к которому я тут же и приступила, не столько из интереса, сколько из вредности.

Эдвин, не потерпев двусмысленных взглядов, обмотался краем одеяла вокруг талии и победоносно скрестил руки на груди.

− Дурак! А о том, чтобы отказаться от магии ты не подумал?! Раз Пасть увеличивается, когда ты колдуешь, может, стоит этого попросту не делать? − возмутилась я, тоже вскочив с нагретой простыни и усевшись напротив чародея. По живописности картина, явленная мной, не уступала предыдущей, а при условии, что привлекающие внимание части тела располагаются у девушек не только ниже пояса, но и выше, пожалуй, даже переплевывала. Колдун мстительно смерил меня взглядом, демонстративно задерживая его в самых интересных местах. Не потерпев нахальства, я резко дернула одеяло за свой конец, одним движением сорвав «набедренную повязку» Эдвина и прикрыв себя по самую шею.

− Колдовство стало частью меня! Для меня чародействовать так же естественно, как дышать! Я колдую и не замечаю этого! − выпалил чародей и рванул на себя одеяло, надеясь застать меня врасплох. Не тут-то было! Готовая к обманным маневрам, я крепко держала свой край и, вместо того чтобы его выпустить, столбом заваливалась вслед за ним. Поняв, что силой ничего не сможет добиться, Эдвин придвинулся ближе и стыдливо прикрылся свободным углом одеяла.

− Может, все-таки получится отказаться от части себя, дабы не потерять себя полностью? − расчувствовавшись от такой уступчивости чародея, я даже сменила гневный тон на примирительный. Колдун, однако, инициативу не оценил по достоинству, продолжая бушевать, как закипающий чайник:

− Но тогда я буду никем! Я лишусь и этого замка, и всех богатств! Даже Луцифарио исчезнет… − с горечью произнес он, резко сбавив обороты. − Тогда… я нужен буду тебе тогда?

«Нужен? Что за глупый вопрос? Конечно, нужен! Без замка, без богатств, без пресловутого магического бессмертия!» − возопило все внутри меня. Но это был голос сердца.

А разум назойливо шептал другое. Мужчинам нельзя доверять. Они умеют плести кружево из красивых слов, которое очень скоро превращается в цепи кандалов. Как долго рай с любимым в чужом мире, в ветхой хибарке с удобствами во дворе и вечно холодной водой из колодца, которую надо еще натаскать, будет казаться раем? И готова ли я променять на это свой собственный мир, бабушку, друзей, уютную квартирку, звание мастера спорта, к которому так долго шла? Неужели я должна навсегда лишиться того, что имела, чего добивалась, за что боролась всю жизнь?

Мне казалось, что в тот момент внутри меня боролись два человека. Таких разных. По-своему мудрых и по-своему наивных.

Но кто из этих двоих был мной, истинной мной, я так и не могла решить…

Кажется, я безумно хотела сказать Эдвину: «Ты будешь нужен мне любой!»

А сказала лишь:

− Я хочу домой…

− Понятно, − немного помедлив, тихо ответил он, встал с кровати, натянул штаны, накинул рубаху.

Я молча смотрела, как он одевается, остекленевшим взглядом смотря куда-то сквозь него, на стену.

… Что-то внутри меня разорвалось, пронзив резкой болью, увеличиваясь, разрастаясь, поражая каждую мельчайшую частицу существа, уничтожая изнутри…

Он вышел, легонько хлопнув дверью. И тут я словно очнулась.

− Эдвин! − заполошно закричала я, вскочила с кровати, запутавшись в одеяле и неуклюже завалившись на пол. С трудом освободившись от пут, я кинулась к двери. Опомнилась, бросилась к кровати, подхватив платье, валяющееся подле нее, а потом − снова к двери. Выскочила в коридор, кое-как протиснувшись в ворот и на ходу одергивая подол, побежала вслед за удаляющимися шагами Эдвина.

Коридор.

Коридор.

Дверь.

Лестница.

Еще коридор.

Я неслась вслед за колдуном, я слышала эхо от его шагов, порой мне даже мерещилась его белая рубаха, мелькнувшая за очередным поворотом.

Я звала его по имени, просила остановиться и бежала, бежала вслед за ним.

А Черный замок сходил с ума, если он, конечно, мог это сделать, не зная, чьи желания выполнять − своего господина, жаждущего убежать от возлюбленной, или возлюбленной, жаждущей его догнать.

− Эдвин! Постой! Прости! − в очередной раз выкрикнула я.

К черту все принципы!

К черту разум и гордость!

К черту все, что у меня было и все, чего я добивалась!

Сейчас от меня уходило, убегало, ускользало что-то большее, намного большее!

Вылетев за очередной поворот, я увидела Эдвина. Он стоял с поникшими плечами спиной ко мне, словно шел и вдруг остановился, но поворачиваться ко мне лицом не спешил. Я тоже резко притормозила, разом растеряв все слова, которые вертелись в голове. Постояла немного, сделала неуверенный шаг к нему.

И в этот момент с отвратным свистом передо мной закружилась воронка, словно сотканная из ветра и тумана. Колдун резко обернулся. А из развеявшейся воронки и рассеявшегося тумана шагнул архимаг Серхас собственной разъяренной и потрепанной персоной.

− Вы! − чародей изобличающе ткнул указательным пальцем сначала в сторону Эдвина, потом — в мою, дабы устранить всяческие разночтения по поводу того, к кому еще он мог обращаться, хотя поблизости других претендентов и так не было. − Вы − идиоты! − провозгласил он.

Не знаю, как колдун, но лично я, ввиду последних событий, существенно повысивших самокритичность, была абсолютно согласна с данной оценкой собственных умственных способностей.

− А я − еще больший идиот! − тут же добавил Серхас, так и не дав мне с головой погрузиться в самокопание. − Потому что поверил в вас!

О том, какую именно веру, основанную на идиотизме, архимаг имел ввиду я так и не догадалась, а спросить постеснялась. Эдвина молчаливое недоумение не устроило и он, изобразив язвительную гримасу, уже открыл было рот, чтобы выдать соответствующую ей тираду. Серхас протарабанил какую-то фразу на заклинательном языке, взмахнул рукой, и колдун, начавший было излагать свои мысли, резко осекся, поняв, что ожесточенно шевеля губами, не издает ни звука.

− Из-за вас… − здесь Серхас определенно хотел употребить какое-то не очень цензурное определение, но воспитание взяло верх, и он воздержался, ограничившись устрашающей мимикой. − За последние пятнадцать минут Пасть разрослась настолько сильно, что успела поглотить четвертую часть нашего мира! Из-за твоей мании преследования, − архимаг злобно глянул в сторону колдуна, − мне пришлось тратить драгоценные силы на то, чтобы пробить защиту Черного замка и попасть сюда, вместо того, чтобы потратить их на сдерживание разлома! − бушевал архимаг. − А ты… − чародей обратил к тут же напрягшейся мне не более приветливый взор, − женщина!.. Про тебя вообще лучше промолчу! — Я облегченно выдохнула. Додумывать гадости в свой адрес все-таки приятнее, чем выслушивать их от других. — Не можете разобраться со своими отношениями − так разбирайтесь с разломом! − гневно постановил он и, не давая ни времени, ни возможности понять, какое конкретно мы имеем ко всему произошедшему отношение, похватал нас с Эдвином за руки, выкрикнул очередную заковыристую фразу, топнул ногой, и туманное облако со свистом закрутилось вокруг нас.

Я зажмурилась.

А когда открыла глаза, взору моему предстала поистине эпическая картина. Небеса, разверзлись алой пульсирующей раной, из которой тянулись к растерзанной земле огромные отвратительные щупальца, с корнем вырывавшие вековые деревья, вздымавшие землю, сминавшие избы и изгороди, с такой легкостью, словно те были сделаны из бумаги. От шустрых слизистых тварей в разные стороны с диким визгом, кудахтаньем, лаем, мяуканьем, блеяньем и прочими разнородными возгласами рассыпалась в разные стороны деревенская живность.

− Жителей серафимы успели отвести на безопасное расстояние, − пояснил Серхас, словно угадав мои опасения.

Путь расползающимся щупальцам преграждал заслон из Белых магов, стоящих нескольких метрах друг от друга, беспрестанно читающих заклинания, испускающих из рук то огонь, то молнии, то световые лучи, безжалостно опустошая свой магический резерв. Когда один из чародеев, пошатываясь, терял равновесие, его подхватывали под руки и оттаскивали в сторону ученики, дежурящие неподалеку, а на его место вставал другой, успевший немного передохнуть и восстановить силы маг. Я нисколько не сомневалась, что сейчас, здесь, собрались все обитатели Мраморного замка, собрались без надежды уничтожить разрыв материи, а лишь ради того, чтобы выиграть хоть немного времени, приостановить рост Пасти, отвоевать для людей еще хоть несколько мгновений жизни, за которые, быть может, успеет случиться чудо, способное их спасти.

− Мы не сможем ее долго сдерживать! − прокричал Серхас, указывая в сторону Пасти и стараясь перекрыть окружающий шум. − Делайте что-нибудь!

− Что?! − в один голос возопили мы с Эдвином.

− Что угодно, лишь бы это нас спасло!

За эту фразу я Серхаса возненавидела. Потому что Эдвин знал лишь один путь к спасению, и мне слишком хорошо было известно, какой…

Колдун не стал вдаваться в традиционный героический пафос, устраивая долгие прощания с пробивающими слезу монологами, в течение которых особо жалостливые зрители еще не раз успели бы отговорить храбреца от самопожертвования.

Он просто обернулся ко мне, еще не верящей в то, что он действительно сделает это, одними губами шепнул: «Живи!», взмахнул рукавом и растворился вместе с туманной дымкой, объявшей его на какое-то мгновенье.

В следующий миг я увидела Эдвина уже возле линии, в которую выстроились сдерживавшие разлом Белые маги. Поняв все без слов, те пропустили колдуна, некоторые благодарно кивнули на прощание. А он пошел, не оглядываясь, навстречу тянущимся к нему щупальцам.

− Эдвин!!! − Я рванулась вперед, но руки архимага с неожиданной силой обхватили меня поперек тела.

Я брыкалась, извивалась и, кажется, пронзительно кричала. А потом, резко обессилев, начала оседать, в глазах потемнело…

… А вокруг мельчайшие частицы закружились в безумном танце, растворяясь во мне, растворяя меня в себе. Закружились, подхватили, понесли.

Понесли навстречу ветру, небесам и боли.

Боли, пронзающей насквозь, боли, рвущей на куски. Лишающей сил, испепеляющей боли.

А я летела, летела навстречу ей, крича и плача, но не поддаваясь.

Летела, как мотылек на пламя свечи, обжигая крылья, но не боясь умереть.

Я нырнула в Пасть, охотно заглотившую меня, но не знавшую, что полакомилась приманкой.

Я нырнула в Пасть, на мгновение растворившись в ней, став ей самой, познав ее.

… Теперь я знала, что ее породило.

… Вместе с криком из горла хлынула кровь.

С тех пор, как я потеряла сознание, казалось, не прошло и пары мгновений − колдун так и не успел сделать навстречу щупальцам те несколько шагов, что отделяли его от смерти.

− Эдвин! Стой! − завопила я, что было сил. − Я знаю причину разлома!

Но было уже слишком поздно. Чародей, словно испугавшись того, что мой голос сможет его остановить, лишь на миг резко обернулся, бросив в мою сторону последний взгляд и с разбегу впрыгнул в колонну щупалец.

Я зажмурила глаза и со стоном обмякла в руках архимага, ослабившего наконец хватку и позволившему мне безвольно осесть на землю.

Щупальца, еще мгновения назад рвавшиеся пожирать, убивать, уничтожать резко отдернулись и со свистящим, пронзительным шипением стали отползать, съеживаться, убираясь туда, откуда появились − обратно в Пасть. Разрыв материи мира стягивался, оставляя после себя сероватое небо и бесплодную, отравленную землю и все живое, что успело спастись.

А где-то далеко-далеко рухнул, рассыпавшись в прах Черный замок и умер Луцифарио…

Ничего этого я не видела. Но почему-то точно знала, что происходит.

Я сидела на траве, уткнувшись в колени лицом, обхватив голову руками.

Во всем мире я одна знала истинную природу разлома. Но это не помогло мне спасти любимого.

Я опоздала.

Я слишком поздно поняла слова Серхаса о том, что стихийная магия − это творчество, порождение души. И это порождение больной, истерзанной души вплелось в ткань мира, изменив ее, сделав своим подобием…

Я слишком поздно поняла, что Пасть − это не разлом в материи мира, а разлом в душе чародея.

И в моей душе тоже…

− Не плачь. − Рука архимага сочувственно легла на мое плечо. − Уже ничего нельзя изменить. Вы сделали свой выбор. Ваша любовь могла спасти мир. Но его спасла смерть. А теперь перемещающее заклинание отправит тебя домой…

После этих слов в моих и без того закрытых глазах, казалось, потемнело еще больше. И в тот же миг темноту прорезали едкие разноцветные кляксы, закружившие, завертевшиеся вокруг меня.

Кажется, я начала терять сознание…

… Слеза скатилась по щеке,

Поймал ее в ладони ветер.

И я была вся в той слезе,

Я взмыла вверх прощальной песней.

Рванувшись ввысь, я стала миром,

Его частицей, им самим.

Я умерла, но получила крылья

И с криком громким, но немым

Я ринулась вослед за ним.

И Пасть сомкнулась за спиной −

Теперь мы вместе, мой родной!

========== XIX ==========

Проморгавшись до тех пор, пока темноту в глазах не сменили цветные сполохи, преобразовавшиеся в конце концов в относительно четкие очертания предметов окружающей среды, я с протяжным стоном отлепила лицо от асфальта. Голова налилась свинцом и невыносимо гудела, во рту явственно ощущался запах спекшейся крови, а в носу − ее аромат.

С трудом усевшись так, чтобы стало возможно подобрать под себя ноги и не потерять равновесие, я принялась ощупывать физиономию, здорово помятую асфальтом, который на память оставил на ней отпечаток собственного рельефа, и, походя прикидывая, подпадают ли мои ощущения под симптомы кровоизлияния в мозг. Так как, помимо устрашающего названия и основанных на собственном воображении представлений, об этом заболевании я практически ничего не знала, попытки точной установки диагноза успехом не увенчались. Конечно, можно было бы придумать себе еще какую-нибудь страшную болячку, но состояние моего организма к тому времени уже пришло в относительную норму, а потому ухудшать его всяческими самозапугиваниями не хотелось.

Интересно, а сколько я провалялась без сознания? Судя, по тем двум грузовикам, успевшим обогнуть стадион и сейчас скрывающимся за поворотом, − не больше пяти минут. И что примечательно: ни одна наглая водительская морда, из тех, что постоянно сигналят в знак симпатии, пока я тут круги нарезаю, не вышла из машины, чтобы поинтересоваться самочувствием разлегшееся на асфальте девушки, судя по неестественности позы сделавшей это явно не с целью позагорать или передохнуть.

Более-менее придя в себя, я кое-как доковыляла до ближайшей (и единственной) скамеечки, в теньке которой мною была припрятана бутылка с водой. Выпив половину ее содержимого, а другую половину вылив на голову, я сложила руку в прощальном и весьма непристойном жесте, торжественно продемонстрировав его очередному самонадеянному водителю грузовика, излишне жестоко мучившему клаксон и, слегка пошатываясь, пошла домой.

Дорога на университетский стадион и обратно пролегала не только через все корпуса оного учебного заведения вкупе со зданием общежития (располагавшихся, к слову сказать, на самой границе между окраиной города и непаханой целиной, которая, впрочем, ныне начинала застраиваться и, судя по активно снующим грузовикам и растущим как грибы многоэтажкам на горизонте, весьма активно), но и через небольшую аллею, по правую сторону которой раскидывалась широкое, густозаросшее клевером поле, небольшая часть которого использовалась, как футбольное, а по левую сторону произрастали кустарники явно рукотворного происхождения, о котором свидетельствовала стройность их рядов и декоративность внешнего вида.

Среди выстриженных под одну гребенку и вытянувшихся по стойке «смирно» красношкурых веточек кустарника высилась нежная красавица-ива, успокаивающе шелестя листвой и приглашая прилечь на росистый травяной ковер в тени подле себя.

Пожалуй, я бы даже так и поступила, если бы так не торопилась.

Ох, уж эта моя жизнь с ее вечной спешкой, в которой нет ни минуты, чтобы расслабиться, отдохнуть, насладиться прекрасным… Есть лишь бесконечная гонка, вечное стремление, толкающее вперед, не дающее остановиться, передохнуть, задуматься…

Стоп! А кто мне мешает это сделать?

Сейчас еще утро, до вечерней тренировки уйма времени. Пусть я не поваляюсь дома с книжкой на диване лишний час или два, зато сделаю то, о чем так давно мечтала!

При этой мысли на моем лице растянулась до безобразия глупая, но не менее довольная улыбка, а я сама растянулась на траве с чувством полного удовлетворения, нежась от ощущения того, как пропитываются влагой майка на спине и шорты — чуть пониже, шурясь от солнечных лучей, проникающих сквозь пересыпаемую ветром листву, заслушиваясь незатейливым щебетом птичек, прячущихся в кроне ивы…

Домой я вернулась подозрительно голодной. Словно с момента последнего приема пищи прошла не пара часов, а половина суток — не меньше. Раньше никогда бы не подумала, что расслабляющие мероприятия требуют таких затрат энергии!

Дверь пришлось открывать ключом, который я, на свое счастье, в кои-то веки взяла с собой. Бабушки дома не было, о чем красноречиво свидетельствовали мои множественные, но безответные звонки в дверь, ее розовые тапочки у порога и записка на кухонном столе, содержащая душещипательную повесть о том, как меня ждали-ждали да не дождались и ушли на рынок, оставив еду там-то и там-то. Далее следовало долгое и подробное описание всех имевшихся в доме продуктов питания, их месторасположения, степени готовности и процедур, необходимых для приведения их в съедобный вид. Внизу записки наличествовала маленькая приписка: «Будешь уходить − перекрой газ, закрой форточку и выключи свет в коридоре».

Поленившись баловать себя разносолами, требовавшими недюжинных кулинарных навыков, фантазии и времени, я отковыряла в морозилке початый пакет пельменей, намертво сросшийся в страстных льдистых объятьях с куриным филе. Забросила содержимое в кастрюлю с водой. Поразмыслила. Прислушалась к гласу желудка. И пришла к выводу, что пятнадцати пельменей будет маловато для полного насыщения. Дабы не пострадать от недоедания, я откопала в холодильнике вареную колбасу, накромсала ее кружочками, нарезала хлеба и сотворила гениальнейшее изобретение человечества − бутерброды. Щедро улила их и успевшие свариться пельмени острым томатным соусом и с наслаждением вгрызлась в пищу, благоговейно замирая от согревающей тело и душу сытости, разливавшейся по телу. О, какое же это удовольствие, покушать в охоточку!

Трапезу мою завершила кружка чая с ополовиненным еще вчера вафельным тортиком…

Неполных пары часов хватило, чтобы едва восстановить силы. Усталость, увы, имеет свойство накапливаться, а моя, кажется, скоро хлынет через край. А потому даже пробежка утром и силовая тренировка вечером с перерывами на отдых между ними оставляют ощущение, сравнимое с суточной работой грузчиком. С трудом скинув себя с дивана, дотащив до ванной, побрызгав холодной водой в лицо и безжалостно потерев глаза, я сочла приготовления к выходу на люди осуществленными и пошла одеваться.

…и зачем мне все это надо?..

Так! Что за вопросы? Я обязана идти вперед, к цели, я не имею права останавливаться, я не должна сомневаться!

Но кому я обязана? Кому я должна? Кто определил мои права?

Я сама или мое одиночество?

Вот опять! Ну что за мысли?!

Я потрясла головой, отгоняя бунтарские думы, словно назойливых мух. И чего они ко мне привязались? Для себя я все давным-давно решила, установила цели, распланировала жизнь. А подобную философию выкинула за ненадобностью и забыла о ее существовании.

Да уж, сегодня со мной явно что-то не то. Всякая ерунда в голову так и лезет!

Устала, наверное…

Я перекинула через плечо ремень здоровенной спортивной сумки, заставившей меня приосесть перед своей тяжестью. Заперла дверь, вышла из подъезда. Теперь нужно пройти остановку пешком, сесть на автобус, который минут за сорок допыхтит до центра города, где, собственно, тренажерный зал и располагается.

А пока я шла по тротуару, по улочке, знакомой с детства и опостылевшей до тошноты теперь. Даже любимые места надоедают до одури, если ходишь по ним каждый день. По левую руку − стена тесно жмущихся друг к другу пятиэтажек, по правую − шумная, пылящая проезжая часть, отделенная полагающимися зелеными насаждениями.

Я шла по тротуару, навстречу прохожим. Навстречу тем, кого вижу здесь каждый день в это время. Навстречу тем, кого встречаю впервые.

Шла, с необъяснимой надеждой вглядываясь в лица встречных парней, мужчин. А присмотревшись, с непонятным разочарованием отводила глаза.

Казалось, я искала кого-то, надеялась увидеть, встретить, узнать…

… кого-то очень нужного и важного…

… кого-то, кого мне так не хватает!..

… кого-то, кого я никогда не знала, не встречала, не видела…

…, а может… кого-то, кого я потеряла…

Кажется, это было совсем недавно… все так свежо, так ярко и так… неуловимо! Так мучительно, так больно, так безысходно…

… кажется, это было совсем недавно… всего-то несколько часов назад…

А мне нужно только вспомнить.

Поднапрячься немного, еще совсем чуть-чуть и вспомнить!..

Нет, уж этого точно не может быть!

Или в таком случае у меня серьезные провалы в памяти.

…А мир так велик и многолюден. Но, в то же время, так мал и полон случайностей. Мир опутан сетями из тянущихся друг с другом рядом, пересекающихся, спутывающихся и расходящихся нитей. Нитей человеческих судеб.

Мой кто-то нужный, важный… любимый… Быть может, мы никогда не виделись, живя на разных полушариях планеты или даже… в разных мирах.

А может, мы каждый день ходим по одним дорогам, ездим на одном автобусе и не знаем, что мы с ним — две половинки…

А может ничего этого нет! И все это лишь сказки. Блеклые отблески верящего во все чудесное, но давно ушедшего детства.

Хватит мечтать, хватит ждать, хватит верить! Ведь я уже давно выросла и не верю во всю эту чушь!

…Но почему же тогда не удается прогнать эти глупые, наивные мысли?! Почему они по старой своей привычке, ловко изворачиваясь и назойливо сверля сознание, складываются в строки, столь же глупые и наивные?!

Однажды судьба поиграла:

Огромного мира

Хрусталик разбила,

Осколки его разбросала.

И канули в хаос

Два хрупких сердечка…

Отныне им вечность

Прожить оставалось

Друг друга не видя,

Не помня, не зная,

Вовек не любя и любовь не теряя,

А одиночество лишь ненавидя.

В двух разных мирах

Поселились осколки,

И были они непохожи нисколько,

Как нежный цветок и скала.

Но как-то случилось,

Что встретились двое,

Сердца отозвались их вечною болью,

Но боль ту любовь излечила,

И стаяли в душах их льдинки.

Капризам судьбы вопреки

Слились две широких реки,

И встретились две половинки.

Переодевшись, я закрыла дверь душевой и направилась к дверям тренажерного зала. Из которых навстречу мне бочком (потому что косая сажень в плечах застревала в проеме) протиснулся гладко выбритый и седой, как лунь, мужчина лет сорока. Я вполне резонно задалась вопросом, что пострадало бы больше, забудь он однажды развернуться боком: шкафообразные плечи или непосредственно дверной проем? И, поразмыслив, сделала ставку в пользу последнего.

− Здрасьте! − я поприветствовала мужчину, расплывшись в приветливой улыбке, являвшей на обозрение весь штатный состав зубов.

− Привет! − ухмыльнулся в ответ тренер. − Чего это ты такая радостная сегодня? Влюбилась что ли?

Я, припомнив события прошедшего дня, честно ответствовала громким командным голосом:

− Никак нет! Всего-навсего на стадионе в обморок шлепнулась!

Лицо у тренера вытянулось.

− Тошнит? На солененькое тянет? − искренне забеспокоился он.

− Да тьфу на вас! И типун на язык! Тоже на ваш! − возмутилась я. − Наверно, просто на солнце перегрелась.

Далее последовало выяснение всех причин и обстоятельств произошедшего. Вдоволь навыяснявшись, тренер наконец-таки успокоился и хлопнул себя по лбу:

− Ой, мне ж по делу одному надо отойти! Забыл совсем с твоими обмороками. − Он достал из кармана мобильник и глянул на время. − Ой-ой-ой! Совсем опаздываю. Ну, в общем, ты тут за старшую оставайся.

− Ага, − привычно ответила я.

Тренер развернулся и припустил трусцой к выходу, но не пробежав и пяти шагов притормозил и обернулся:

− Это, − окликнул он меня, − там новенький пришел. Ну, ты как обычно, объясни, покажи ему все.

− А как зовут-то хоть? − повредничала я. Если моему тренеру задать вопрос или подкинуть тему для разговора, он тут же забудет про все сверхсрочные и архиважные дела и будет вдохновенно болтать до тех пор, пока его не отвлекут другой, более интересной темой.

Он призадумался:

− Ой, не помню… там в абонементе должно быть имя его вписано. А он странный какой-то…

Сообразив, что тема странностей одна из излюбленных, я тихонечко ее замяла:

− А вы ему бумажку с планом тренировок выдали?

− Бумажку я тебе выдам, когда в туалет соберешься. А ему я дал листочек, − тренер в очередной раз не удержался перед соблазном преподать мне урок грамотности. И, судя по тени вдохновения, озарившей его физиономию, память его подкинула какой-то жизненный эпизод то ли в тему бумажек-листочков, то ли просто пошла по пути поиска свободных ассоциаций. Я, рассудив, что всю нужную информацию из тренера вытянула, а слушать очередную занимательную историю не намерена, деликатно напомнила ему, что он-де, куда-то там опаздывал.

Всплеснув рукам и посетовав на мою болтливость, он наконец-то отправился по делам. Ну, или до первого знакомого, встреченного им на подходе к качалке.

Спустившись в зал, я перездоровалась со всеми знакомыми. Были времена, когда в качестве приветствия с ребятами я использовала крепкое мужское рукопожатие. Но с некоторых пор перешла на устное приветствие. Нет, дело не в том, что обойдя всех знакомых в зале потом еще долго приходилось растирать от всей души намятую кисть. Просто в какой-то момент захотелось ощущать себя девушкой…

Я подошла к тренерскому столу, по-хозяйски порылась в кучке абонементов − небольших, сложенных пополам в виде книжек, картонок с эмблемой спортклуба на «обложке» и данными их счастливых обладателей внутри. Нашла новый. Открыла.

Хм… Странно. Все заполнено честь по чести, а имя не вписано. Мой тренер хоть и бывает рассеянным, но уж где-где не пропустит ни одной закорючки, так это в бумажках. Поразглядывав абонемент еще с минуту и сочтя это занятие бесперспективным, я решила приступить к выполнению возложенного на меня поручения.

Просмотрев помещение на предмет наличия в нем незнакомых физиономий, я обнаружила свою жертву мирно околачивающейся в самом дальнем углу зала возле весов под видом увлеченного изучения их устройства. После чего, уверенным шагом туда и направилась, дабы установить межличностный контакт, забыв при этом вернуть абонемент на законное место.

− Привет, − пропела я, натянув на лицо одно из миловиднейших его выражений, решив, что ввиду не слишком актуальной разницы в возрасте новичку хватит и «Привет», и обращения на «ты».

− Привет, − ответил парень, повернувшись ко мне.

Был он выше меня ростом не меньше, чем на голову, темные волосы коротко острижены, черты лица слегка резкие и грубоватые. На вид ему можно было дать лет двадцать пять или тридцать. Точнее не определишь. От пронзительного взгляда его голубых, столь редких для брюнетов глаз, у меня что-то сжалось внутри.

Мне такие парни всегда нравились…

«Смотри, слюнями не захлебнись!» − ядовито посоветовала я себе, лихорадочно пытаясь скрыть заинтересованный взгляд.

− Вы у нас, как вижу, впервые, но наверно занимались где-то раньше, − я закинула стандартную удочку, ругая себя на чем свет стоит и за незапланированное «вы», и за напевный тон.

− Нет, − слегка смутился парень, − я вообще в таком… кхм… заведении впервые.

«Ну да, рассказывай, » − подумала я не без удовольствия разглядывая его худощавое, но жилистое, крепкое тело, выдающее себя даже из-под широкой футболки. Хотя, он вполне мог и во дворе на перекладинах всю жизнь прокувыркаться…

− Ну, тогда я наверняка смогу вам помочь, − деловито заявила я, с трудом удержавшись от фразы «давайте перейдем на «ты» (раз ударилась в официоз − придется держать дистанцию до тех пор, пока парень сам не изъявит желания ее сократить). − Все объясню, расскажу, покажу. Меня, кстати, Лена зовут, − представилась я.

− Очень приятно, − отозвался собеседник. И по лицу его видно было, что действительно приятно.

− А вас? − так и не дождавшись, что он соизволит представиться, не удержалась от встречного вопроса я.

Парень как-то загадочно улыбнулся и отвел взгляд. А потом посмотрел на меня как-то пронзительно знакомо… и тепло…

− В этом мире у меня еще нет имени, − сказал он, нежно беря меня за руку. − Но я надеюсь, что его дашь мне ты.

Я смотрела в его голубые глаза, такие знакомые, такие родные. И в памяти моей кадр за кадром всплывало все пережитое в далеком и несуществующем мире.

Было ли это все на самом деле? Не знаю. Да и какая теперь разница! Ведь он был рядом…

Я открыла абонемент. И вслед за моей мыслью чья-то невидимая рука вписала имя.

========== Эпилог ==========

Уже совсем по-весеннему переговариваются беззаботные птички, слепит глаза утреннее солнце, похрупывает под ногами искристый февральский снег. Морозный воздух щекочет разгоряченную бегом грудь.

Шаг. Другой. Вдох. Выдох.

Все, как обычно, все как всегда.

Белеют вдоль овала стадиона цепочки следов, а каждый шаг прибавляет в них звеньев.

Давным-давно я поставила перед собой цели. Много целей. И одной из них я добилась. Трудом и потом, болью и кровью.

Я стала мастером спорта. И что дальше?

Нет долгожданной радости и удовлетворения. Лишь пустота.

Может, я выбрала не ту цель? Или изменилась сама на пути к ней?..

А может и все остальные цели − тоже не те?

Не знаю.

Но когда-нибудь я найду ответы. Ведь впереди еще длинный путь, несущий множество новых разочарований и множество новых смыслов.

Все это еще впереди, далеко ли, близко ли, но впереди.

А сейчас, пожалуй, есть лишь одна истина, в которой я уверена больше, чем самой себе.

Я уверена в том, что нет большего счастья, чем беззаботно бежать ранним утром на исходе зимы, всей душой и каждой клеточкой тела ощущая весенние перемены, и слышать хруст снега от шагов и глубокое дыхание бегущего рядом человека, сердце которого бьется в такт с моим.

P.S. На заре третьей эры в устав Мраморного замка были внесены изменения. Впервые за последнюю тысячу лет.

Все Белые маги, аколиты и серафимы обязаны были каждое утро выходить на пробежку и делать зарядку. Пропускать сие мероприятие безнаказанно разрешалось только в случае серьезного физического недомогания и при наличии справки, заверенной главным магом-лекарем Мраморного замка.