Развеянные чары

Глава 1

Занавес опустился при бурных аплодисментах всего театра. Ложи, партер и галереи единодушно требовали выхода певицы, которая в заключительной сцене последнего акта совершенно покорила своих слушателей. Взволнованная публика не успокоилась, пока знаменитая артистка не вышла на сцену благодарить своих поклонников, встретивших ее новыми взрывами аплодисментов, цветами, венками и другими выражениями восхищения и восторга.

— Сегодня настоящий итальянский спектакль, — сказал пожилой господин, входя в одну из лож бельэтажа. — Синьора Бьянкона вполне владеет искусством зажигать южным пламенем своей родины спокойную патрицианскую кровь нашего благородного ганзейского города. Это восторженное преклонение принимает характер эпидемии. Если так будет продолжаться, то мы доживем до того, что биржа устроит в честь артистки торжественную процессию с факелами, а сенат вольного имперского города в полном составе предстанет перед ней, чтобы положить венок к ее ногам. На вашем месте, господин консул, я внес бы такое предложение в оба учреждения. Убежден, что его приняли бы с энтузиазмом.

Господин, к которому были обращены эти слова, сидел рядом с дамой, по-видимому, своей супругой, в передней части ложи и, очевидно, разделял всеобщий восторг, только что высмеянный пожилым господином. Он долго аплодировал с энергией, достойной лучшего применения, а затем обернулся и с улыбкой, хотя и не без досады, ответил:

— Думаю, что критика и сейчас разойдется во мнениях с единогласным решением публики! В своем ужасном «Утреннем листке», доктор, вы не щадите ни биржи, ни сената, как же может ждать от вас милости синьора Бьянкона?

Доктор лукаво улыбнулся и подошел к даме. Сидевший позади нее молодой человек любезно поднялся, уступая ему место.

— Господин Альмбах, — сказала дама, представляя молодого человека, — доктор Вельдинг, редактор «Утреннего листка», перо которого…

— Ради Бога, сударыня, не роняйте меня с первой же минуты во мнении господина Альмбаха, — прервал ее Вельдинг. — Достаточно быть представленным молодому артисту в качестве критика, чтобы заранее быть уверенным в его антипатии.

— Возможно, — рассмеялся консул. — Но на этот раз ваша проницательность изменила вам. Слава Богу, господин Альмбах никогда не предстанет перед вашим судом — ведь он купец.

— Купец? — воскликнул Вельдинг, окидывая молодого человека изумленным взором. — В таком случае прошу извинения за свою ошибку. Я принял вас за артиста.

— Вот видите, милый Альмбах, ваши глаза и лоб зло шутят над вами! — с улыбкой заметил консул. — Что сказали бы ваши родные по поводу такой ошибки? Вероятно, приняли бы ее как личное оскорбление.

— Пожалуй! Но я смотрю на это иначе, — с легким поклоном в сторону Вельдинга заметил Альмбах.

Последние слова были произнесены как будто шутливо, но в них прозвучала затаенная горечь, и она не ускользнула от внимания Вельдинга. Редактор устремил испытующий взор на молодого человека, но тут дама обратилась к нему, возвращаясь к прежней теме разговора:

— Однако вы не можете не согласиться, что синьора Бьянкона была сегодня очаровательна. Молодая и такая талантливая, она, конечно, станет звездой на нашем театральном небосклоне…

— Которая со временем превратится в лучезарное солнце, если только исполнит то, что обещает нам теперь… Это правда, сударыня, я этого ни в коем случае не отрицаю, хотя на будущем солнце в настоящее время есть пятна несовершенства, только восторженная публика, естественно, их не замечает.

— Во всяком случае советую вам не слишком резко подчеркивать замеченные несовершенства, — сказал консул, указывая на партер. — Там внизу целая толпа восторженных поклонников синьоры. Берегитесь, доктор, не то вы получите по крайней мере пять-шесть вызовов на дуэль.

Лукавая улыбка снова появилась на губах Вельдинга, окинувшего насмешливым взором молодого Альмбаха, который, нахмурившись, молча следил за разговором.

— А может быть, даже и семь! Господин Альмбах, например, считает выраженное мною мнение почти государственной изменой.

— К сожалению, доктор, я очень мало смыслю в критике, — возразил Альмбах. — Я… я безусловно восхищаюсь гением, — добавил он с загоревшимся взором.

— Высокопоэтический вид критики! — усмехнулся Вельдинг. — Если вы лично и тем же самым тоном повторите свои слова синьоре Бьянконе, то я заранее ручаюсь за ее благосклонность. Впрочем, на сей раз и мне будет весьма приятно завтра в «Утреннем листке» с чистой совестью сказать, что у нее выдающийся талант, а ошибки и недостатки присущи всякой начинающей артистке, и от нее самой зависит, станет ли она оперной звездой первой величины. Но в настоящую минуту до этого еще далеко.

— Из ваших уст вполне достаточно и такой похвалы, — заметил консул. — Ну, я думаю, нам пора в путь. Блестящая партия Бьянконы окончена, последний акт ничего не дает для ее роли, кажется, она всего один раз появляется на сцене, а нас призывают домой обязанности хозяев — сегодня наш приемный вечер. Могу я предложить вам свободное место в своей карете, доктор? Ведь ваш долг критика тоже исполнен. А вы, господин Альмбах, поедете с нами или будете ждать конца оперы?

Молодой человек тоже встал.

— Если вы и ваша супруга позволите… Опера почти незнакома мне… я бы охотно…

— В таком случае оставайтесь без стеснения, — любезно перебил его консул. — Но будьте сегодня непременно, мы рассчитываем на ваше посещение.

Он предложил руку жене, и они вышли. Вельдинг последовал за ними, говоря:

— Как вы могли предположить, что ваш юный гость тронется с места, пока Бьянконе предстоит спеть хотя бы еще одну только ноту из ее партии, или откажется от возможности встать в шпалеру молодежи между театральным подъездом и ее каретой! Прекрасные глаза Бьянконы натворили уже много бед, а господина Альмбаха ожгли, пожалуй, сильнее всех других.

— Будем надеяться, что это не так, — возразила жена консула с легким оттенком беспокойства в голосе. — Что сказали бы по этому поводу родители его жены, да и она сама?

— Разве господин Альмбах женат? — удивленно спросил Вельдинг.

— Уже два года, — ответил консул. — Он племянник и зять моего делового партнера. Фирма «Альмбах и Компания» не очень велика, но в высшей степени солидна и надежна. Впрочем, вы совершенно несправедливо опасаетесь за молодого человека. В такие годы легко увлечься, в особенности, если художественные наслаждения редко выпадают на долю, как в этом случае. Между нами говоря, старик Альмбах придерживается мещанских взглядов в этом отношении и весьма строг к своему зятю. Он уж постарается, чтобы беда, причиняемая «прекрасными глазами», не коснулась его дома. Я знаю его отлично

— Тем лучше для него! — коротко заметил доктор, садясь в карету консула, которая направилась к портовой набережной, где были расположены дворцы богатого купечества…

Час спустя в гостиных консула уже собралось многочисленное общество. Эрлау принадлежал к числу самых богатых и почтенных коммерсантов в Г. Одного этого было достаточно, чтобы обеспечить ему значение в обществе, но его дом был одним из первых в городе еще и благодаря блестящему гостеприимству хозяев. На вечера консула обычно собирались все сливки общества. Не было такой знаменитости, которая не появилась бы несколько раз в его доме; звезда настоящего сезона, примадонна остановившейся здесь на некоторое время итальянской оперы синьора Бьянкона, тоже получила приглашение на вечер и приехала по окончании спектакля.

После своего блестящего успеха молодая артистка, естественно, привлекла к себе всеобщее внимание. Мужчины оглушали ее восторженными излияниями, дамы осыпали любезностями, хозяева преследовали своим изысканно-льстивым вниманием. Она не знала, куда деваться от такого наплыва горячих похвал, которые слышала отовсюду и которыми, конечно, была обязана столько же своей красоте, сколько и таланту.

В синьоре Бьянконе соединилось то и другое. Не будь у нее артистического таланта, она все равно не осталась бы не замеченной: она была одной из тех женщин, которые при первом же появлении приковывали к себе все взоры и помыслы и которые особенно опасны, потому что их прелесть заключается не только в красоте, но и в каких-то демонических чарах, свойственных избранным натурам, хотя трудно понять, где их источник и в чем они, собственно, заключаются. Горячим дыханием богатого яркими красками юга веяло от стройной фигуры и смуглого лица, обрамленного темными волосами, от больших, сияющих, полных жизни черных глаз. Даже странно было видеть ее среди северной обстановки. Манера говорить, жесты артистки были, может быть, несколько живее и непринужденнее, чем этого требуют строгие правила этикета, но огонь юности, проявляющийся с необыкновенной грацией при каждом ее движении, был неотразим. Легкое оригинальное платье, сшитое далеко не по моде, казалось специально предназначенным для того, чтобы в самом выгодном свете выставить всю красоту фигуры молодой итальянки и победоносно выделиться среди роскошных туалетов других дам. Она казалась существом, стоящим выше рамок обыденной жизни, и каждый из присутствующих охотно признавал за ней право быть исключением.

Приехал и Альмбах по окончании спектакля; он был совершенно одинок в этом незнакомом ему обществе и, по-видимому, решил сохранить это одиночество, несмотря на тщетные попытки хозяина ближе познакомить его с некоторыми из гостей. Попытки эти разбивались частью о мрачную молчаливость молодого человека, частью о реакцию тех лиц, кому его представляли, — биржевых тузов и финансистов, находивших, что не стоит церемониться с представителем незначительной фирмы. Альмбах одиноко стоял в углу зала и равнодушно смотрел на блестящую толпу, но его взор то и дело останавливался все на той же точке, которая, словно магнит, привлекала к себе мужчин.

— Что же вы, господин Альмбах, даже не делаете попытки приблизиться к светилу этой гостиной? — сказал, подходя к нему, Вельдинг. — Прикажете представить вас?

Легкий румянец смущения выступил на лице Альмбаха, критик угадал его заветное желание.

— Синьора Бьянкона так окружена, что я не посмел утруждать ее еще своей особой.

Вельдинг рассмеялся:

— Да, эти господа, видимо, присоединяются к вашему критическому методу и «безусловно восхищаются гением». Конечно, искусство имеет свои преимущества, оно воодушевляет всех и каждого. Пойдемте! Я представлю вас очаровательной синьоре.

Они направились в противоположную сторону зала, где расположилась молодая итальянка, но им стоило немалого труда пробраться сквозь толпу поклонников, окружавших героиню вечера. Доктор назвал своего спутника, сказав, что тот сегодня только впервые имел счастье восторгаться синьорой на сцене, и затем предоставил ему устраиваться, как умеет, в этом «солнечном кругу». Определение было подобрано вполне удачно: взор, обращенный теперь на Альмбаха, действительно как будто излучал зной полуденного солнца.

— Значит, вы тоже были в театре? — непринужденно спросила певица.

— Да, синьора! — ответил Альмбах.

Ответ прозвучал кратко и угрюмо. Ни слова больше, ни одного из тех комплиментов, которых так много пришлось сегодня выслушать артистке. Но взгляд молодого человека дополнил его сухой ответ: хотя он только на мгновение встретился со взором синьоры Бьянконы, но то, что сверкнуло в нем, было замечено и понято ею, так как говорило бесконечно больше всех лестных комплиментов.

Мужчины, окружавшие артистку, совершенно игнорировали вновь прибывшего, не сумевшего даже сказать любезность хорошенькой женщине. Разговор, к которому вскоре присоединился и сам консул, сделался общим; заговорили о музыке, об одном известном композиторе и его произведении, которое, по мнению многих, совершило переворот в современной музыке и в оценке которого синьора Бьянкона и Вельдинг совершенно разошлись. Артистка восторгалась этим произведением, а критик не признавал его выдающегося значения. Певица защищала свою точку зрения со всей страстностью южного темперамента, и ее поддерживали все мужчины, сразу принявшие ее сторону, но критик хладнокровно стоял на своем. Спор разгорался, пока наконец певица с недовольным и даже несколько раздраженным видом не отвернулась от своего противника.

— Весьма сожалею, что наш пианист не мог воспользоваться приглашением на сегодняшний вечер, — заметила она. — Как раз это самое произведение он играет особенно блестяще, и, по-моему, только его исполнение может дать возможность присутствующим судить о том, кто из нас прав.

Все согласились с мнением синьоры Бьянконы и очень сожалели об отсутствии пианиста, но никто не вызвался заменить его: по-видимому, несмотря на выставляемое напоказ увлечение музыкой, ни у кого не было желания серьезно заниматься ею.

Тут Альмбах выступил вперед и спокойно сказал:

— К вашим услугам, синьора.

Артистка быстро и с видимым удовольствием обернулась к нему:

— Вы музицируете, синьор?

— Если вы и все присутствующие будете снисходительны к пробе сил дилетанта…

И Альмбах вопросительно взглянул на хозяина дома. Увидев его одобрительный жест, он подошел к роялю.

Произведение, о котором шла речь, было в полном смысле слова блестящей фортепианной пьесой и пользовалось всеобщей любовью не столько благодаря своему внутреннему содержанию, которого, впрочем, в нем практически не было, сколько из-за необыкновенной трудности исполнения. Для того чтобы просто сыграть его, требовалось мастерски владеть инструментом. Общество, собравшееся у Эрлау, привыкло слышать это произведение в исполнении лучших пианистов и удивленно, несколько насмешливо смотрело на молодого человека, так смело вызвавшегося сыграть его. Правда, он заранее извинился своим дилетантством, но ведь во всяком случае было дерзостью выступать в гостиной консула, где те же слушатели восторгались игрой стольких знаменитостей-виртуозов.

Зато как же были они изумлены, когда Альмбах, не имея даже нот перед собой, преодолел все трудности пьесы с легкостью и уверенностью, которые сделали бы честь любому профессиональному пианисту. При этом он внес в свое исполнение столько огня, что увлек самых взыскательных из слушателей. Пьеса под его пальцами совершенно преобразилась, он придал ей смысл, которого до сих пор никто — и даже сам автор — не вкладывал в нее; в особенности исполненный в бурном темпе финал вызвал шумные аплодисменты.

— Браво, брависсимо! — воскликнул Эрлау, первым подходя к молодому человеку и пожимая его руку. — Мы, право, должны быть благодарны синьоре Бьянконе и господину Вельдингу за то, что их музыкальный спор способствовал открытию такого таланта. Вы скромно говорите о «пробе сил дилетанта» и обнаруживаете исполнение, которого не постыдился бы истинный виртуоз. Вы помогли синьоре одержать блестящую победу; она права, безусловно права, и господин Вельдинг со своим мнением остается решительно в меньшинстве.

Бьянкона тоже подошла к роялю.

— Я также благодарна вам за то, что вы так рыцарски пришли мне на помощь, — улыбаясь, сказала она и прибавила пониженным до шепота голосом: — Но берегитесь, боюсь, мой строгий критик еще посчитается с вами за то, что вы поддержали мой взгляд. Вполне ли правильно было исполнение пьесы, в особенности ее финала?

Предательский румянец залил лицо молодого человека, но он тоже улыбнулся:

— Оно соответствовало вашему пониманию и вызвало ваше одобрение — этого для меня вполне достаточно, синьора.

— Мы еще поговорим об этом, — быстро шепнула артистка, так как в эту минуту сама хозяйка дома подошла к ним, чтобы любезно похвалить игру молодого человека.

Ее примеру последовала значительная часть общества.

Целый поток любезностей и комплиментов излился теперь на Альмбаха, восторгались его игрой и толкованием пьесы, спрашивали, где он учился музыке. Если вначале на него не обращали ни малейшего внимания, то сейчас он привлек все взоры своим внезапным успехом. Скромность молодого человека, едва позволявшая ему отвечать на предлагаемые вопросы, заставила почти каждого из гостей вдруг почувствовать себя чем-то вроде мецената, готового оказать покровительство молодому таланту.

Но точно ли только скромность сковывала уста Альмбаха? В его взоре то и дело сверкал насмешливый огонек, в то время как он выслушивал все новые и новые похвалы своему виртуозному исполнению и уверения, что эту пьесу никому не доводилось слышать в столь совершенном воспроизведении. Он воспользовался первой же возможностью, чтобы ускользнуть от всеобщего внимания, но его сейчас же поймал Вельдинг.

— Наконец-то мне удалось добраться до вас! — воскликнул он. — На вас обрушилась настоящая буря восторженных комплиментов. На два слова, господин Альмбах! Войдемте сюда!

Вельдинг указал на соседнюю комнату.

Альмбах последовал приглашению. Едва они вошли туда, как доктор довольно резко заговорил:

— Синьора Бьянкона оказалась правой, но только благодаря вашему исполнению. Мои нападки были направлены против пьесы в том именно виде, в каком она написана в оригинале. Позвольте мне полюбопытствовать, где вы нашли эту своеобразную ее обработку? Она мне совершенно не известна.

— Что, собственно, вы хотите этим сказать, доктор? — холодно возразил Альмбах. — Я знаю пьесу только в таком виде.

Вельдинг смерил его взглядом с головы до ног; сердитая гримаса на его лице сменилась выражением нескрываемого интереса, когда он ответил:

— Вы, по-видимому, верно оценили музыкальное образование своих слушателей, сыграв пьесу таким образом. Они слышат знакомую тему и премного довольны, но ведь бывают и исключения. Мне, например, было весьма интересно узнать, кому принадлежат некоторые вариации, совершенно меняющие характер целого, и в особенности финал… Или, может быть, смелая импровизация тоже является «пробой сил дилетанта»?

Альмбах задорно откинул голову:

— А если бы и так, что сказали бы вы по этому поводу?

— Сказал бы, что со стороны ваших родных было большой ошибкой сделать из вас… купца.

— Господин Вельдинг, мы в гостях у купца! — воскликнул Альмбах.

— Разумеется, — спокойно ответил Вельдинг, — и я далек от мысли порицать эту деятельность, в особенности, когда она начинается энергичным трудом и завершается почтенным отдыхом на миллионах; но такая деятельность далеко не для всех. Прежде всего для нее необходим холодный и ясный практический ум, а ваша голова, по-моему, как раз не создана для того, чтобы подсчитывать барыши и убытки. Простите, господин Альмбах! Я не навязываю вам своего мнения и не осуждаю вашей смелости. Чего не сделаешь ради каприза красивой женщины! В данном случае ваша тактика была положительно гениальной, другой при всем желании не мог бы сделать это. Поздравляю вас!

Отвесив иронический поклон, Вельдинг вышел.

Комната, хотя и прилегала к залу, но, отделенная от него полуопущенными тяжелыми портьерами и слабо освещенная, могла хоть на несколько минут предоставить уединение, которого жаждал Альмбах. Молодой человек бросился в кресло и устремил мечтательный взгляд в пространство. Пожалуй, и самому себе он не осмелился бы сознаться в том, о чем думал, но все же изменил себе, слегка вздрогнув при звуке голоса, с легким удивлением произнесшего над ним:

— Ах, господин Альмбах, вы здесь?

То была синьора Бьянкона. Трудно сказать, на самом ли деле она, входя, не заметила Альмбаха; во всяком случае, она продолжала совершенно непринужденно: — Мне хотелось минуту отдохнуть от духоты и шума гостиных. И вы так скоро удалились от общества после своего триумфа?

Альмбах быстро встал:

— Если говорить о триумфе, то нет никакого сомнения, кто празднует его сегодня. Мое импровизированное исполнение не может тягаться с тем, что вы дали публике.

Певица улыбнулась.

— Я дала ей лишь звуки, как и вы, — возразила она, — но, откровенно говорю вам, я поражена, только сегодня и здесь впервые услышав артиста, который, конечно, уже давно…

— Простите, синьора, — холодно перебил ее молодой человек, — я уже в гостиной объяснил всем, что могу претендовать лишь на дилетантство, так как по профессии я — купец.

Тот же удивленный взгляд, который Альмбах видел сегодня в театре у Вельдинга, остановился на его лице.

— Быть не может! Вы шутите! — воскликнула итальянка.

— Почему же не может быть, синьора? — спросил Альмбах. — Потому что мне удалось бегло исполнить технически трудную пьесу?

— Потому что вы сумели так исполнить ее, и еще потому… — Она пристально взглянула на него и после короткой паузы с уверенностью докончила: — Потому, что на вашем лице лежит печать гения.

— Вы видите, как наружность бывает обманчива! — засмеялся Альмбах.

Синьора Бьянкона, казалось, не была согласна с его последним замечанием. Она села на диван, и светлая воздушная ткань ее платья легким облаком легла на темный бархат обивки.

— Я удивляюсь, — снова начала она, — как вы могли с такими артистическими задатками посвятить себя столь будничной деятельности? Для меня это было бы невозможно. Я выросла в мире звуков и не могу понять, как в душе может оставаться место для других забот.

В голосе молодого человека звучала неприкрытая горечь, когда он ответил:

— Ваша родина — Италия, а моя — северогерманский торговый город. В нашем будничном существовании поэзия — весьма редкий и кратковременный гость, которому довольно часто отказывают в приеме. На первом плане всегда работа, неустанный труд и погоня за наживой.

— И у вас также? — с живостью спросила певица.

— По крайней мере должно было бы быть; моя сегодняшняя музыкальная попытка доказывает, что это не всегда так.

Певица с недоверием покачала головой.

— Попытка? Хотелось бы мне слышать вашу серьезную игру, чтобы знать, каков ваш талант. Однако неужели вы и в самом деле лишаете публику возможности наслаждаться этим талантом и проявляете его только в кругу своих близких?

— В кругу моих близких? — со странным ударением повторил Альмбах. — Я не дотрагиваюсь до рояля при них… в особенности при своей жене.

— Вы уже женаты? — поспешно вырвалось у итальянки, и лицо ее внезапно побледнело.

— Да, синьора!

Это «да» прозвучало тяжело и холодно, и легкая усмешка, заигравшая было на губах певицы, когда она взглянула на двадцатичетырехлетнего Альмбаха, мгновенно исчезла.

— По-видимому, в Германии очень рано женятся, — спокойно заметила она.

— Иногда.

Пауза, наступившая после краткого ответа Альмбаха, очевидно, была несколько тягостна для молодой итальянки; она быстро перевела разговор на другую тему:

— Боюсь, что вы уже подверглись испытанию, о котором я предупреждала. Как бы то ни было, все в восторге от вашего исполнения.

— Может быть! — с небрежным жестом отозвался Альмбах. — И тем не менее оно предназначалось не для всех.

— Не для всех? Для кого же? — спросила синьора Бьянкона, устремляя на него свой взгляд.

Альмбах тоже взглянул на нее, и их взоры встретились. В глазах Альмбаха горел тот же огонь, что и во взоре артистки, в них светилась та же пылкая, страстная душа, мерцала та же демоническая искра, которая достается в удел только гениальным натурам и часто становится их проклятием, если любящая рука не охраняет их и если эта искра разгорается в пламя, несущее с собой не свет, а гибельное зло.

Он подошел ближе к артистке и, понизив голос, в котором, тем не менее, звучало глубокое волнение, заговорил:

— Я играл лишь для одной, в голосе которой, когда она несколько часов тому назад передавала бессмертное, гениальное произведение, воплотились его высшая красота и высшая поэзия как для меня, так и для всех. Вас сегодня всячески прославляли, синьора! Все, в чем могло выразиться восторженное преклонение, было положено к вашим ногам. Неизвестный вам, ничтожный человек тоже хотел высказать, насколько он вами восторгается, и он объяснил вам это на единственно достойном вас языке. Не чужд этот язык и для него.

В этих словах было нечто большее, чем простая любезность, в них звучал неподдельный восторг, и синьора Бьянкона была в достаточной степени артисткой, чтобы оценить его, в достаточной мере женщиной, чтобы понять, что скрывается за ним. Она очаровательно улыбнулась.

— Да, я убедилась в том, что вы отлично владеете им. Но неужели я больше не услышу вашу игру?

— Едва ли! — мрачно отозвался молодой человек. — Я знаю, что вы скоро возвращаетесь в Италию, а я… остаюсь у себя на севере. Бог весть, встретимся ли мы когда-нибудь!

— Наш импресарио намерен остаться здесь до мая, — быстро перебила его певица. — В таком случае наша сегодняшняя встреча будет не последней? Конечно, нет! Я надеюсь еще увидеть вас.

— Синьора!

Но страстная вспышка молодого человека была лишь мгновенной. Казалось, не то воспоминание, не то внезапное предостережение пронизало его; он отступил назад и низко, холодно поклонился.

— Боюсь, что она будет последней… прощайте, синьора!

Он исчез прежде, чем певица успела выразить свое удивление при столь странном прощании. Последнее, по-видимому, было вполне серьезно, так как в течение всего вечера Альмбах ни разу не подошел к пресловутому «солнечному кругу».