Развод. Расплата за обман (СИ)

Глава 38

К вечеру ситуация не меняется.

Коля снова капризничает, хнычет, и от еды отказывается.

А потом начинает плакать, да так жалобно, поджимая ножки. Я пытаюсь не заплакать вместе с ним, снова ощущая привычную беспомощность. Мы носим его по очереди с Марком по дому, памятуя, что нельзя давать сыну сильно нардываться — пока не окрепли еще после вмешательства его сердечко и грудная клетка.

— Анне Вячеславовне давай звонить, — не выдерживает Марк первым, и набирает ее, ставя на громкую связь.

Я уже всхлипываю, когда после долгих гудков, врач, наконец, принимает звонок.

— Он грудь не берет! — забыв поздороваться, выпаливаю я, — и плачет постоянно!

И в подтверждении на заднем фоне раздается жалобный Колин крик, от которого сердце рвется в клочья. Боже, я бы все отдала, чтобы ему страдать не пришлось, чтобы только не слышать, как он куксится от боли, а я беспомощно могу лишь качать его и пустые обещания вслух шептать.

— Успокоились, — твердо отзывается врач, — в туалет ходит? Ноги поджимает при плаче?

Я отвечаю на вопросы быстро-быстро, словно от мой скорости все на свете зависит.

— Колики у вас. Неприятно, но ничего страшного. Эспумизан купите, облегчит.

Руки трясутся, на этот раз уже от облегчения.

— Все в порядке, — говорит Марк, передавая мне сына на руки. Конечно, от одного только звонка врачу ничего не изменилось и он все так же плачет, но сейчас я уже могу собой совладать. — Я в аптеку за углом, пять минут потерпите.

Я киваю с благодарностью, глядя на лицо мужа. Я действительно рада, что он рядом, и когда мое отчаяние достигает всех пределов, я могу на него опереться, найти такое нужное успокоение.

Мне тяжело справляться со своими, такими сложными эмоциями. Кажется, что порой я ненавижу его до едкой, разъедающей все внутри черноты, а порой, как в эти минуты, мне хочется… много чего.

Только я держу все внутри, не забывая, что теперь у меня на первом месте другой человек.

Самый важный.

После лекарства Коле действительно становится лучше: постепенно плач становится тише, а потом он и вовсе обессилено засыпает. Я кладу его осторожно в кроватку, целуя нежно в лобик.

— Спасибо, — шепчу Марку, устало присаживаясь на край кровати. Соболевский в этой комнате будто ощущает себя неловко, да и мне кажется, что я повела себя как лиса из известной сказки, выгнав ночевать Марка в гостиную.

«Это его решение, Мира, — напоминаю себе, — он взрослый человек и может в случае чего прекрасно постоять за себя».

— Не за что благодарить, — Марк переводит взгляд с сына на меня и мне вмиг становится жарко, я ощущаю, что щеки привычно краснеют от его внимания. В его взгляде много… нежности. Такой же, как к сыну, и я испытываю неловкость. — Тебе нужно отдохнуть, пока он спит. Ложись, я свет выключу.

Я киваю: хоть и пытаюсь подстроить свой график сна под режим Коли, а все равно ощущение, что не высыпаюсь, да и сил больше не становится. Благо, в последние дни уже меньше болит живот, когда я наклоняюсь, но после того, как мы по очереди с Марком сотню раз обошли всю нашу квартиру в попытках успокоить сына, ноги-руки гудят.

Ей-богу, после кардио в спортзале я не чувствовала себя настолько вымотанной, как сегодня вечером.

Снимаю халат, оставшись в белье для кормления и домашних шортах и ложусь на кровать.

В комнате темно и, как мне кажется, очень жарко. Откидываю одеяло в сторону и думаю, что нужно отрегулировать отопление, но мысли такие вялые, а веки тяжелые, что сосредоточиться на них не успеваю — забываюсь тревожным сном.

А когда прихожу в себя, то жар ощущаю вполне явно. Свой собственный. Касаюсь тыльной стороной ладони лба — температура. Но самое неприятное ощущение в груди. Ее распирает и на ощупь она невероятно горячая и плотная, касаться больно.

Ох, только не это. Коля сегодня почти не ел, я пыталась облегчить состояние, сцеживаясь, но видимо, не помогло.

Сажусь, снимая бюстгальтер для кормления — он ощущается как орудие пытки, слишком болезненный любой контакт с воспаленным участком.

Накидываю халат и бреду на кухню, где оставила молокоотсос. Может, еще не поздно сцедиться?

Но первым делом пью много-много холодной воды. От нее, против ожиданий, не стынет внутри ничего, лучше не становится.

Хватаю так нужный мне аппарат, прижимаю к груди, опираясь о стол и нажимаю.

И… ничего. Боль только такая, какую после родов терпела, но ни капли не выдавливается.

По спине пот ручьем, перед глазами все плывет, я нажимаю упорно на ручку молокоотсоса и рыдаю уже.

Нет мочи терпеть.

Ноги дрожат от напряжения, я сажусь удобнее и принимаюсь аккуратно, как учил консультант по грудному вскармливанию, делать массаж.

Но даже легкие прикосновения доставляют боль, я ловлю искры под прикрытыми веками. Если сейчас сдамся, дальше будет только хуже.

Во второй раз я просто не могу заставить себя нажать на ручку молокоотсоса, сижу, мысленно уговаривая: насчет три… два… один.

Боль простреливает все тело, я роняю из рук бесполезный аппарат, внутри которого нет ни единой капли молока. Обессилено накрываю лицо рукой, и не слышу, не замечаю, как рядом оказывается Марк.

— Ты вся горишь, Мира, — в его голосе так много заботы и беспокойства, искреннего, что мне хочется как ребенку, забраться на ручки и впитать всю эту нежность. Я устала быть сильной, устала. Я этот путь не выбирала, я его не хочу.

— Кажется, у меня мастит, — шепчу и прижимаю лоб к его холодной ладони, — помоги мне, Марк.