Регина(СИ)

ГЛАВА ХI. Любовь — смертельная игра

"Бог её вне пределов моего Бога".

В. Шекспир

Регина поднялась и, под общее молчание, осторожно, словно боясь вспугнуть что-то, окружившее её в тот момент, подошла к дверям и отворила их. И тут же очутилась в эпицентре урагана, в самом сердце бушующего шторма. Сильные, горячие руки обхватили её так, что она не могла вздохнуть, и целый ливень поцелуев, нежных слов и слёз обрушился на её запрокинутое, смеющееся лицо. Ах, как счастлива была она в тот миг! Бурная радость и безумная, сокрушительная любовь, выплескивавшиеся из Луи с каждым вздохом, захлестнули Регину и понесли вслед за собой к сверкающему, гудящему водопаду, за которым была бездна света, край мира. За которым не было никого и ничего, кроме них двоих и их любви. Счастье от сознания того, что разлука закончилась, что можно каждый день видеть любимого человека, слышать его голос, просто ощущать его присутствие рядом, стёрло все границы и обиды. И стало неважно, сколько жестоких и грубых слов наговорили они друг другу, какую боль причинили. Да чёрт с ним, с испорченным Рождеством и прошлыми бедами! Луи приехал, он был рядом, он всё ей простил и сейчас каждым своим прикосновением просил прощения у неё. Сегодня в доме будет праздник, какого не было в Рождество, сегодня она велит зажечь в доме тысячи свечей, позовёт музыкантов, а повара сотворят чудо. Для её сердца, для её души Рождество наступило сегодня — когда из ночной темноты выплыло бледное лицо любимого человека.

Регина и Луи, покачиваясь, стояли в дверях дома Гизов и не могли разомкнуть объятий. Екатерина-Мария первая поняла, что все её честолюбивые план вот-вот рухнут и Регина шагнёт в омут, откуда уже не услышит её голоса. Метнув встревоженный взгляд на подругу, она безжалостно наступила каблуком на ногу брату. Тот взвыл и повернулся в её сторону.

— Что ты стоишь? — прошипела герцогиня вместо ответа, — Изображай бурную радость и проси у графа руку его сестры. На коленях! Ну же, быстро! Это твой последний шанс получить эту женщину.

Шарлю не нужно было повторять дважды. Особенно если команда действовать исходила от сестры. Бесцеремонно отодвинув с дороги Лоренцо, герцог устремился к обнимавшейся парочке, стиснул плечи графини мёртвой хваткой и буквально оттащил её от Бюсси. Не обращая внимания на недоумённый взгляд графа, он затараторил, не давая Регине прийти в себя:

— Граф, как я счастлив вас видеть! Мы все с нетерпением ждали вашего возвращения. И, Бог свидетель, я дни считал до вашего приезда! Я знаю, что слишком тороплю события, но моё сердце не выдержит ни единой минуты тягостного ожидания. В ваших руках моя жизнь, моё счастье… Да что там, дальнейшая судьба всей нашей семьи! Граф, я на коленях прошу вашего согласия на наш брак с графиней де Ренель!

Регина пошатнулась и в ужасе уставилась на Майенна. Но того уже понесло. Он бухнулся на колени перед Луи, увлекая за собой растерянную и мгновенно ослабевшую девушку. Шарль крепко держал её за руку, не давая подняться, и что-то безостановочно говорил Бюсси, а Регина ничего не слышала: кровь стучала в висках, как тревожный набат, сердце билось где-то в горле и перед глазами всё плыло и качалось. Неподвижным оставалось только бледнеющее с каждой секундой лицо Бюсси. "Это конец. Я потеряла его", — застыла в голове одна-единственная мысль и Регина покорилась отчаянному натиску Майенна. Она склонила голову, чтобы не видеть бьющих наотмашь укором чёрных глаз. А он понял это как робкое согласие со словами Гиза.

— Однако, стоит мне отлучиться из Парижа, как моя сестра начинает тут же собираться замуж, — тяжёлые и холодные, как глыбы льда, слова падали на голову Регины, раскалывающуюся от боли и гулкого грохота крови где-то уже под самой кожей, — В прошлый раз я узнал об уже состоявшейся в моё отсутствие помолвке её с графом де Лоржем. Сейчас, не успел я появиться в городе, как у меня уже просите её руки вы, герцог. Интересно, что будет, когда я в следующий раз уеду?

— Вы не ответили на просьбу моего брата, граф, — подала голос Екатерина-Мария.

— Сначала я хотел бы поговорить с сестрой. По поводу её слишком часто меняющихся женихов. Собственно, я и пришёл в ваш дом за нею. Так что, прошу прощения, герцогиня, но сейчас мы вынуждены вас покинуть. Признаться, делаю это с большим сожалением, поскольку ваше общество, мадам, всегда было для меня праздником.

Луи галантно поклонился Екатерине-Марии, весьма удачно изобразившей смущение, довольно грубо ухватил за локоть Регину, рывком поднял её с колен и вытащил на улицу. Лоренцо бесшумной тенью скользнул следом и преградил графу дорогу. Широко расставив лапы и обнажив клыки, он утробно рычал, не спуская беспощадных глаз с мужчины.

— Это что ещё за чудовище? Пошёл прочь, мерзкое животное, — рявкнул Луи.

Лоренцо замолчал и приготовился к смертоносному прыжку. От человека в плаще пахло вином, кровью, тоской и почему-то хозяйкой. Этот человек плохо обходился с его обожаемой госпожой, но угрозы и зла Лоренцо не чувствовал, как не ощущал и её страха. Его очень злило то, что не укладывалось в его простую и твёрдую собачью логику. Чужой человек, хватавший хозяйку за руку и куда-то тащивший её против воли, был Врагом. И всё же Лоренцо должен был услышать голос хозяйки, её чёткий и ясный приказ. В противном случае ему придётся убить человека в плаще. Так уж он был устроен, так уж его учили. В его собачьем мире был один закон — слово хозяйки. Луи этого не знал и потому готов был шагнуть навстречу своей смерти, если бы голос Регины не опередил бросок чёрной могучей тени.

— Лоренцо, тихо! — прикрикнула она, — Это свои. Домой, Лоренцо. Иди рядом.

Недовольно покосившись на Луи, пёс подошёл к хозяйке, втиснулся между ней и графом, всем своим видом давая понять, что он и пойдёт рядом, плотно прижимаясь к её юбкам.

— Я, кажется, задал вопрос. Что это за зверь? — Луи раздраженно дёрнул Регину за руку.

— Это мой пёс. Он охраняет меня. Его зовут Лоренцо.

Луи удивлённо поднял брови:

— Великолепный?

— Что?

— Лоренцо, спрашиваю, Великолепный? Что ж, в чувстве юмора тебе не откажешь. Откуда он у тебя?

— Подарок герцога Жуайеза.

Луи споткнулся на ходу:

— Кого?!

— Герцога Жуайеза, — терпеливо объяснила Регина, — Видишь ли, экс-фаворит короля гораздо более озабочен моей безопасностью, чем ты. И не надо так кричать. Лоренцо не любит громких звуков.

— Тебе кто-то угрожает? — едва слышно спросил Луи и даже Регина почувствовала, как холодные каменные тиски сжали его сердце.

Бесстрашный Бюсси, который никогда в жизни ничего не боялся, от ужаса готов был потерять сознание, как старая дева. Пока он бесился от ревности и нелепой обиды в Анжу, ей грозила опасность!

— Нет-нет, — поспешила успокоить его Регина, боясь, что Луи узнает о её позоре, — просто Жуайез, как и ты, был обеспокоен количеством претендентов на мою руку и сердце, вот и решил вооружить меня. На всякий случай. Просто по доброте душевной.

Объяснение было предельно нелепым, но встревоженный Луи, на её счастье, тоже не способен был логически рассуждать сейчас.

— С каких это пор фаворит короля беспокоится о тебе? — подозрительно поинтересовался Бюсси.

— Экс-фаворит, — со значением поправила его Регина, — Он мой друг. Настоящий, очень хороший, добрый друг. И с Лоренцо тебе придётся подружиться.

Луи пожал плечами и ничего не сказал. Он отвязал коня, запрыгнул в седло, поднял Регину и усадил перед собой, свистнул Лоренцо и крупной рысью пустил коня к улице Гренель. В это время года темнело рано и сейчас сгустившиеся сумерки и холодный туман с берегов Сены опустились в полутёмные переулки, пряча двери и вывески зданий, лица людей и вывернутые камни мостовых. Люди-призраки плутали по неузнаваемым улицам, лодки-призраки медленно плыли по реке и голоса лодочников гулко разносились над водой. Нереальный, мутный свет фонарей и шипение факелов расцвечивали холодный серый вечер, и только с площадей неслись громкие крики, смех, визг, взрывы петард и хлопушек и разноцветные брызги потешных огней.

Луи выбрал кратчайшую дорогу, не особо обращая внимания на количество освещённых окон и редких фонарей над дверьми. Через минуту Регина уже дрожала от сырого, пронизывающего ветра и Луи, чертыхаясь на погоду и свою неосмотрительность, кутал её в свой плащ, прижимал к груди и согревал дыханием её озябшие тонкие пальцы. И как-то само собой получилось, что его губы коснулись её губ и не смогли уже оторваться. Они даже не целовались. Просто затихли, соприкоснувшись губами и боясь пошевелиться, и даже конь Бюсси остановился посреди улицы, прядая ушами и осторожно переступая с ноги на ногу. Отогревшаяся было под плащом графа Регина снова задрожала и, чтобы согреть её, Луи обнял её покрепче и задохнулся от ощущения хрупкости и гибкости женского тела, затянутого в плотный бархат. Пальцы его пробежали по узкой спине, по трогательным позвонкам на шее, зарылись в мягкие, тонко пахнущие волосы, сомкнулись на затылке и её нежные, горько-медовые губы дрогнули, превращая случайное соприкосновение в поцелуй. Плотная занавесь тумана укрыла их от мира, и они целовались, уже ни о чём не думая и ничего не боясь. В целом свете был сейчас только туман, недовольное ворчание Лоренцо и их непреодолимое влечение друг к другу. Их несло этим поцелуем в бездну, которой нет имени, несло неудержимо и стремительно. Шумное дыхание и мучительные стоны заглушались бешеным грохотом сердец. Кровь уже закипала в жилах и ревела на пределе возможного. И, казалось, нельзя прерывать этот поцелуй, иначе небо непременно обрушится всей своей тяжестью на землю, и земля содрогнётся и уйдёт из-под ног, и наступит тот обещанный конец света.

Но Луи уже мало было этого слияния губ, этого жара, вырывавшегося из-под бархата платья. Живой огонь трепетал в его руках и вот-вот готов был вырваться на волю и сжечь всё вокруг себя.

— Подожди, сейчас, сейчас, — шепнул он, отрываясь от губ, потрескавшихся от полыхавшего внутри пожара.

Он пришпорил коня и пустил его бешеным галопом вдоль улиц. Прохожие едва успевали увертываться из-под копыт графского коня. Нескольких человек перепугал до полусмерти и сшиб с ног летевший следом Лоренцо. Регина из последних сил цеплялась за плечи брата, пальцы её скользнули ему под рубашку и их обожгло, ударило неистово бившееся под кожей сердце. Она осыпала быстрыми, жадными поцелуями его колет, воротник-голилью, шею, грудь под расстегнутым колетом, а он прижимал одной рукой её голову к своему телу и умолял прекратить эту сладкую пытку хоть на время, иначе у него не хватит сил добраться до дома.

Он любит меня! Любит. Меня. Он вернулся из-за меня. Он желает меня так же сильно, как и я Его. И гори оно всё огнём! Я буду с Ним. Я буду принадлежать Ему. И больше ничего не нужно скрывать. Ничего не нужно бояться. И отступать некуда. Он всё знает. И у Него тоже нет другой дороги.

Как странно… Я всегда думала, что в тот миг, когда Он поцелует меня, моё сердце вспыхнет и сгорит от счастья, и я умру. Но вот Он целует меня без счёта, и обнимает меня, и дрожит под моими прикосновениями. А я живу. И отвечаю на Его поцелуи, и осмеливаюсь ласкать Его. Я жива!!! Я впервые по-настоящему чувствую себя живой. Я слышу шёпот тумана и вижу ветер со стороны набережной, я чувствую вкус зимнего холода и дыхание тёмного неба.

Теперь всё будет иначе. И я буду счастлива. И я смогу, наконец, отдать Ему свою любовь. Он узнает теперь, что я люблю Его, как другие дышат и пьют воду, — так же легко и естественно и так же необходимо. И вечно. От первого дня рождения и до последнего глотка воздуха.

Наверное, я схожу с ума, потому что того, что сейчас происходит, наяву просто не может быть. Но я хочу сойти с ума вместе с Ним…

Конь летел галопом по тёмным туманным улицам, и наездник со своей драгоценной ношей чудом не свернули шеи, когда он споткнулся в узком переулке почти возле самого дома. Наконец, конь вынес их на улицу Гренель и остановился возле знакомых ворот. Луи спрыгнул на землю, мгновением позже Регина скользнула в его объятья и они замерли, боясь отпустить друг друга, прижавшись лбами и не в силах вымолвить ни слова. Только громкое, учащённое дыхание и судорожное переплетение рук всё сказало за них.

— Конь, — еле слышно выдохнула Регина, ткнувшись губами куда-то в колет брата.

— Что — конь? — так же выдохнул он ей в затылок.

— Надо позвать слуг. Отвести твою лошадь на конюшню. И Лоренцо спровадить на кухню.

— Слуги нас увидят.

— Тебе уже не всё равно? — светлые глаза сияли в сумерках ярче тысячи огней.

Счастье выплёскивалось из этих глаз и заливало своим сиянием всю улицу, накрывало с головой Луи и не было совершенно никакой возможности добровольно отказаться от этого ослепительного потока.

— А! — Луи тряхнул головой, подхватил невесомое, горячее, запертое в бархат тело, прижал к груди.

Регина мгновенно обвила руками его за шею, потянулась к губам вся, без остатка. Граф ногой распахнул ворота и понёс сестру в дом. Он не замечал поспешивших следом Лоренцо и коня, не замечал выбежавших навстречу пажа и конюха. Он держал на своих руках весь свет, всё счастье этого мира. Самую главную, самую манящую загадку в своей судьбе. И ответ на все вопросы, разгадка этой тайны была совсем близко. Несколько десятков шагов до дверей, вверх по лестницы и до порога спальни. Несколько минут уже заканчивающегося ожидания, томительного и желанного. Ему бы выдержать эти несколько минут, справиться с собой, а потом мир упадёт к их ногам. Каждый шаг отдавался оглушительным ударом сердца, взрывом взбесившейся крови в клетке плоти.

Перепуганный дворецкий настежь открыл перед ними двери, Луи шагнул в озарённый сотнями свечей дом, не удержался — ликующе выкрикнул имя Регины и закружил её по залу.

И так, кружась, они налетели на гостей…

Регина беспомощно переводила взгляд с каменеющего на глазах лица Бюсси на растерянную улыбку Филиппа. От неожиданности Луи едва не выронил её из рук, но де Лорж, как всегда, оказался рядом и просто забрал её, притихшую, испуганную, в свои объятья. Так они и стояли втроём целую вечность: тяжело дышащий, бледный Луи, протянувший руки к Регине, она сама, ещё смотрящая на него, но уже прислонившаяся к Филиппу, и Филипп, обнимающий её и не сводящий упрямого взгляда с Бюсси. И за всей этой немой сценой наблюдала Анна Лаварден, ровным счётом ничего не понимающая в происходящем.

Бюсси пошатнулся, как от удара, и уронил руки. Мир, ослепительный, искрящийся, звенящий, рухнул в один миг, расколовшись на сотни неподъемных каменных глыб, раздавивших своей тяжестью его сердце. Он взглянул на Регину: опустив ресницы, она не говорила ни слова и только дрожащие пальцы её обвились вокруг надёжной руки Филиппа. По её божественному лицу ничего невозможно было прочесть, а покрывало ресниц прятало ответ на единственно важный вопрос. В зале повисла почти осязаемая тишина, липкая и густая. "Она всеми нами только играет, — мелькнула горькая, как полынь, догадка у Луи, — Убивает время. Сравнивает и выбирает. И, судя по всему, выберет, в конце концов, нашего добренького, чистенького Филиппа. Что ж, на её дороге я становиться не буду. Женщина всегда права. А Регина не просто женщина — она Богиня. Мне ли с нею спорить. Мне ли ломать ей жизнь". И он отступил назад, улыбнулся:

— Полагаю, твой визит, мой друг, тоже закончится просьбой руки и сердца моей сестры?

Регина ещё могла остановить его, ещё могла спасти тот живой, сверкающий и поющий водопад счастья, открывавшийся перед ними каких-то две минуты назад. Но появление Филиппа она приняла как знак свыше. Филипп всегда оказывался рядом в самые тяжёлые часы её жизни, он всегда спасал её от беды, всегда находил нужные слова. Видимо, и на этот раз небеса послали его, потому что он один мог удержать её на краю, спасти от вечного проклятия её душу и душу Луи, не позволить им искалечить свои жизни. Они провели бы вместе эту ночь, а наутро Луи проклял бы её и себя. И стоила ли одна-единственная ночь бреда и страсти долгих лет взаимных обвинений и горечи? И кто знает, какую бы цену пришлось заплатить благородному графу де Бюсси за страшный грех, в который его вовлекла она?

Но не это было главной причиной. В присутствии Филиппа что-то менялось в ней, будто просыпалась какая-то другая Регина, спокойная, нежная, мудрая. И счастливая. Та, которой не касалась дикая, кровосмесительная страсть. Та, которая была бесконечно далека от придворных интриг и мести. Простившая все обиды и забывшая ужасы Блуа. Регина, которая родилась однажды на виноградниках Бордо.

Это она прильнула к Филиппу, и он, чувствуя смутную тревогу за неё, решительно положил руку на её плечо и кивнул Бюсси:

— Да, Луи, ты не ошибся. Я приехал объясниться с тобой, раз уж наша последняя встреча закончилась…м-м-м

— Не очень хорошо, — подсказал Бюсси.

— Да, именно. Не очень хорошо. Мы много лет были с тобой настоящими друзьями и, думаю, это поможет нам понять друг друга и сейчас. Я не знаю, чем так разозлило тебя желание Регины погостить в моём доме. Хотя, признаться, на твоём месте я бы тоже отстаивал честь семьи. Но ты же сам не однажды высказывал своё желание видеть сестру графиней де Лорж. И я снова прошу у тебя благословения на мой брак с нею.

— Знаешь, сейчас я как-то не готов к принятию столь кардинальных решений, — Луи качнул головой и едкая усмешка исказила его безупречное лицо, — Сегодня все как сговорились. У меня такое чувство, что весь Париж собирается жениться на моей сестре, а я буквально час назад переступил порог родного дома после долгого отсутствия. Думаю, будет разумнее, если мы все поужинаем в спокойно обстановке, обсудим всё еще раз и придём к окончательному решению. К тому же я давно не виделся с сестрой и хотел бы услышать, чего она сама хочет. Ваше сиятельство, распорядись, чтобы нас всех накормили как можно скорее и приготовили комнаты для гостей, поскольку наш общий друг прибыл не один.

Луи вопросительно посмотрел в сторону Анны, делавшей какие-то отчаянные знаки Регине. Регина проследила за его взглядом и, увидев подругу, слабо улыбнулась, приветствуя её.

— Это моя кузина, — пояснил Филипп, — Анна, подойдите, пожалуйста, я хочу представить вам своего лучшего друга Луи д'Амбуаза, графа де Бюсси.

Залившаяся пунцовой краской Анна сделал несколько неуклюжих от робости шажков в сторону мужчин и, кое-как справившись со смущением, более-менее грациозно присела в реверансе. Луи окинул молодую женщину оценивающим взглядом с ног до головы, по-видимому, остался доволен, и обернулся к Регине. Она снова спрятала под ресницами и беспомощной улыбкой всё, что творилось у неё в сердце, и граф шагнул навстречу Анне Лаварден. Филипп представил их друг другу, мельком упомянув о том, что Анна и Регина успели подружиться ещё в Бордо. Замиравшая от счастья Анна протянула графу руку для поцелуя и когда он, коснувшись дрожащих пальцев своими губами, заглянул ей в глаза, она поняла, что пропала окончательно и бесповоротно. Луи тоже это понял — для такого опытного героя-любовника не составляло труда прочесть все мысли и чувства неопытной провинциалки на её простодушном личике. Он ещё раз обернулся к Регине, но та уже что-то шептала Филиппу и доверчиво прятала лицо у него на плече. Злость, обида и мальчишеское желание ударить несносную девчонку так же больно завладели им сейчас всецело. И Луи с обворожительным нахальством придворного сердцееда взял Анну под руку и, отпустив пару дежурных комплиментов, увлек её к пылающему камину.

Регина скользнула равнодушным взглядом по уединившейся парочке, отметила неожиданно расцветшее лицо Анны и лихорадочно блестящие глаза брата. "Это конец", — вдруг осознала она и сама испугалась этого понимания, и чтобы спрятаться от своего страха, от сияющей Анны и соблазняющего голоса Луи, она выскользнула из залы и, пробежав по коридорам, ворвалась на кухню.

Даже в обители урсулинок кухня всегда была её убежищем от житейских неурядиц и душевных бурь, а уж в своём доме она проводила на ней больше времени, чем где бы то ни было. Гудение огня в очаге, беготня поварят, деловитое ворчание кухарки, бульканье воды в огромном котле успокаивали её лучше всяческих лекарств и бессмысленных слов. Здесь всегда было тепло и уютно. Здесь всегда вкусно пахло свежей сдобой или измельчёнными и оттого одурманивающими своим ароматом пряностями и травами; здесь аппетитно шипел и плевался соком на вертеле бараний бок, томились в медном котле овощи, истекали соком в глубокой сковороде карпы. Чтобы не мешаться под ногами и не смущать поварят, Регина обычно устраивалась где-нибудь в углу, на бочке с яблоками, предварительно стащив со стола кусок жёлтого, остро пахнущего сыра и огромное, прозрачно-розовое яблоко или горбушку горячего хлеба, с аппетитом грызла это лакомство и наблюдала за кухонной вознёй, наслаждаясь покоем, теплом, едой и облаком ароматов, от которых слюнки текли.

Но сегодня Регина просто укрылась здесь, чтобы получить короткую передышку, собраться с силами и принять очередной удар, не согнувшись, улыбаясь и делая вид, что всё складывается замечательно. Она прислонилась к двери, закрыла глаза, вдыхая тёплый, насыщенный всевозможными запахами воздух, заставила отступить назад готовые пролиться слёзы и шагнула к очагу.

— Жанна, — позвала Регина кухарку, но голос сорвался и на какое-то мгновение она испугалась, что вообще никогда не сможет говорить.

Она ухватила за ухо пробегавшего мимо вихрастого поварёнка и знаками объяснила ему, чтобы позвал Жанну и заодно принёс вина. Что уж мальчишка сказал Жанне, Регина не услышала, но кухарка, привычным жестом вытирая руки о передник, поспешила к графине, раздавая на ходу указания своим помощникам. Шустрый поварёнок, однако, опередил её и сунул в руки Регине целую бутылку вина, преданно глядя при этом снизу вверх и так заразительно улыбаясь, что графиня не удержалась и тоже улыбнулась в ответ, чувствуя, как боль внутри понемногу начинает отпускать её сердце. Подоспевшая Жанна отвесила мальчишке неласковую затрещину:

— Болван, кто же хозяйке вино в бутылке подаёт? Не мог догадаться в бокал налить? Учишь вас, деревенщину, учишь, всё без толку.

Но Регина тем временем лихо приложилась к горлышку бутылки и, после нескольких глотков обретя способность говорить, вступилась за бедолагу:

— Жанна, не ругай его, я сама велела так подать.

Поварёнок напоследок благодарно блеснул улыбкой и поспешил скрыться подальше от строгой кухарки. Женщина недовольно покачала головой, всем своим видом показывая госпоже, что зря та балует сорванца.

— Жанна, поспеши с ужином, у нас гости. Стол пусть накроют на четверых, будут граф де Лорж с кузиной. Вино нальёте из бочонка в дальнем углу подвала, ну, ты знаешь, для особых случаев, самое лучшее. Кузина Филиппа жуткая сладкоежка, но вообще за столом клюет, как птичка. Я ничего не хочу. У хозяина, думаю, тоже нет аппетита. А вот граф де Лорж с дороги, устал, оголодал, так что побольше мяса, хлеба и рыбы. Думаю, ты меня поняла и распорядишься дальше сама.

Убедившись, что кухарка всё сделает, как надо, Регина вышла из кухни, не выпуская бутылку из рук, и в коридоре нос к носу столкнулась с Филиппом, отправившимся на её поиски. Граф молча забрал у неё вино, одной рукой притянул её голову к своей груди и нежно поцеловал в затылок.

— Всё хорошо, — шепнул он ей, умело скрывая уже привычную горечь в голосе.

Филиппу никогда ничего не нужно было объяснять. То, что Регина его не ждала, было видно невооружённым глазом. Слухи о её бурном романе с герцогом Майенном докатились до порога его дома. А теперь он своими глазами увидел, кого она любила в действительности. И это была не любовь брата и сестры, но обжигающая страсть мужчины и женщины. Вот только Филипп заметил, что боли и отчаяния в каждом жесте, в каждом взгляде Регины было намного больше, чем любви. И что он мог ей сказать? В чём имел право обвинить? Над ней не было судьи и быть не могло. Её красота оправдывала всё, искупала любой грех.

— Не оставляй меня, пожалуйста, — всхлипнула под его ладонями Регина и обвила его руками.

— Я же дал слово никогда тебя не оставлять, — ответил ей Филипп и, к своему несказанному облегчению, Регина не услышала в его словах ничего, кроме всепрощающей любви и теплоты, — Пойдём, Анна и Бюсси, наверное, уже потеряли нас.

Анна и Бюсси никого не теряли, потому как были неожиданно увлечены друг другом. Впрочем, в случае Анны это не было неожиданностью: в темноглазого графа она влюбилась в первого взгляда. И так же мгновенно поняла, что у неё нет и не будет никаких шансов: граф слишком хорош для неё, ему вровень только королевы. Впрочем, безнадёжно теряющийся на его фоне Филипп сумел ведь как-то покорить сердце его красавицы-сестры, которая казалась сошедшей с недосягаемых высот богиней, недоступной, гордой и всемогущей. Быть может, чудо повторится и Благородный Бюсси обратит свой взор на тихую провинциалку. В чём-то Анна оказалась права: Луи действительно обратил на неё своё внимание, и тому были две причины, к чуду мало относящиеся. Во-первых, он жаждал элементарной отместки. Если Регина выбрала Филиппа, то её брат просто не был бы знаменитым Бюсси, если бы в тот же миг не нашёл ей какую-никакую замену. А то, что "заменой" оказалась кузина де Лоржа, только добавляло необходимую остроту к неостывшему блюду под названием "месть". Во-вторых, Луи буквально потрясло сходство двух девушек. Переоденься Анна в платье графини де Ренель и закрой лицо вуалью — и никто не различит их. У них даже форма рук и изгиб шеи были одинаковыми, разве что Анна в силу природной скромности была изящнее и грациознее в движениях, в то время как в каждом жесте Регины струилась властная царственность древней королевской крови.

Она лишь бледная тень, слабый отблеск Тебя. Но зато в её взгляде я вижу чистую, как хрусталь, любовь и простодушную наивность неискушенного создания. На дне её голубых глаз не бушует пламя ада, не клокочет вулкан страстей. И мне хочется окунуться в ласковые волны её обаяния в надежде, что однажды и меня прибьёт к какому-нибудь спокойному берегу, к обыденности семейного очага "как у всех". И не надо будет вечно гореть на огне безумства, беситься от ревности и тоски, и неутолимых желаний. И не надо будет мучить ни Тебя, ни себя.

Может, это и нечестно с моей стороны. По отношению к Тебе, по отношению к Анне. Но сейчас это единственный выход. Я устал от той боли, которую Ты ежеминутно причиняешь мне.

Ты права сейчас, выбирая Филиппа. И для меня лучшим выходом была бы Анна. Пусть хоть двух человек на земле мы сделаем счастливыми. А наша с Тобой любовь погубит всех…

Регина за ужином давилась куском хлеба. Вино постоянно проливалось из бокала то на скатерть, то на рукава; сыр крошился и попадал не в то горло и она кашляла до слёз; мясо не отрезалось от костей и нож то и дело вываливался из рук и со звоном падал под стол. Недоумевающая Анна удивлённо смотрела на подругу, не понимая, куда вдруг исчезли её безупречные манеры и крестьянский аппетит. Сама-то баронесса была на высоте и даже пару раз блеснула довольно остроумными шутками, чего Филипп отродясь за ней не замечал. В-основном, говорили наперебой только она и Бюсси, Филипп включался в разговор, только если обращались непосредственно к нему. Регина хранила тяжёлое, мрачное, как родовой склеп, молчание. Де Лорж не сводил с неё погрустневших, встревоженных глаз и молился, чтобы этот ужин поскорее закончился.

Притихшие слуги двигались бесшумно, словно тени, разве что недавно принятая служанка пару раз с грохотом уронила огромное фамильное блюдо, к счастью, пустое. Но этот оглушительный звон заставлял всех вздрагивать, пока Регина, потеряв всяческое терпение, не сверкнула гневным взглядом на неумеху так, что та выпорхнула из залы и спряталась на кухне. Дрожащее пламя свечей отражалось в сверкающих зеркалах, играло в серебре и хрустале посуды и в этих волшебных отблесках оживали старинные гобелены и портреты. Библейские царевны и рыцари в роскошных доспехах молча взирали со стен на хозяев замка и их нежданных гостей и, казалось, покачивали головами. Многое повидавшие на своём веку, вышитые и нарисованные герои знали прошлое и будущее и видели витавшие над столом призраки затаившихся страстей и грядущих бурь.

— Так что же, всё-таки, заставило тебя покинуть свой замок и вернутся в столь нелюбимый тобой растленный Париж? — поинтересовался Луи, ополаскивая руки в глубоком золотом блюде с розовой водой.

— Наверное, потому что ангелы живут только в этом городе, — улыбнулся Филипп и красноречиво посмотрел на Регину.

Луи качнул головой, хищно оскалился:

— Вполне предсказуемый ответ. Я мог бы и не спрашивать. Но ведь ты же приехал не только за тем, чтобы полюбоваться несомненной красотой моей сестры? Насколько я могу судить, в Бордо тоже есть на что посмотреть, да и ангелы там с некоторых пор появились.

Анна зарделась, пряча счастливую улыбку.

Регина метнула в сторону брата ревнивый, яростный взгляд.

Филипп, чувствуя приближающуюся бурю, поспешил перевести разговор в другое русло:

— Нет, конечно, хотя эта причина — основная. Но я давно обещал кузине показать ей Париж, вывести в свет, пусть развеется немного.

— А у тебя временами бывают неплохие идеи, дружище! — почти натурально хохотнул Луи, делая вид, что не заметил презрительного фырканья сестры.

— Но у меня был особый повод вернуться в Париж. Насколько я понимаю, ты только сегодня приехал из Анжу, так что тебе, наверное, хотелось бы поговорить сначала с Региной, разобрать семейные дела, пересмотреть корреспонденцию и прочие мелочи. Так что давай причины моего визита отложим до завтра.

Луи пожал плечами:

— Не возражаю. Утро вечера мудренее. Заодно и с Региной обсудите свои дела. Наедине. При мне она что-то не хочет откровенничать.

— Потому что мои откровения в этом доме никому особо-то и не нужны, — обронила Регина с отсутствующим видом.

За столом воцарилось неловкое молчание.

Анна чувствовала себя не в своей тарелке. До сегодняшнего дня о взаимоотношениях в семействе Бюсси она знала только из редких рассказов Филиппа и самой Регины, и потому ей представлялись возвышенные, трогательные чувства, которые питали друг к другу брат и сестра. Регина, по её мнению, боготворила брата — ну, здесь-то она почти не ошибалась, — и его слово являлось для неё истиной в последней инстанции, а благородный Луи, должно быть, баловал и всячески опекал младшую сестрёнку и видел в ней прелестного беззащитного ребёнка. Как выяснилось, бури в доме Бюсси гремели довольно грозно и без каких бы то ни было явных причин, и нежно любящие друг друга родственники обменивались злыми, некрасивыми упрёками и обвинениями. Хотя, по твёрдому убеждению Анны, Регина как младшая, и к тому же женщина, могла бы и не перечить графу. Благородный Бюсси не может просто так, безо всяких оснований разговаривать с ней в таком тоне, следовательно, за Региной действительно есть вина.

Размышления Анны прервал ослабевший голос графини:

— Приношу свои извинения, но у меня сегодня был нелёгкий день и я неважно себя чувствую. Я желаю вам приятно провести вечер. Комнаты для гостей уже приготовили, Иветта проводит вас.

Рассеянно потирая шею, она поднялась из-за стола и вышла, оставив в зале лишь зыбкое облако своих знаменитых на весь Париж духов.

Через полчаса, небрежно позёвывая, сославшись на крайнюю усталость, поднялся в приготовленную для него спальню Филипп. Всецело поглощённая рассказами Луи о ратных подвигах, его песнями и философскими сентенциями, Анна даже не заметила ухода Филиппа. Граф де Бюсси проводил друга взглядом, отчаянным напряжением воли поборов искушение проверить, не в спальню ли Регины свернёт он по дороге.

А Филипп между тем действительно направлялся в комнату Регины. Дверь была не заперта, он вошёл, по-хозяйски защёлкнул замок, скинул на ходу колет. Спальня была освещена тремя свечами в тонком, высоком канделябре. Грустный серебряный ангел, скорбно уронивший крылья, держал в сложенных ладонях одну свечу, две других поднимались из переплетённых стеблей у его ног. Регина не спала, сидела на подоконнике, укутавшись в бесценный кашемировый палантин, обхватив руками колени и склонив на них голову.

— О чём задумалась, моя богиня? — тихо спросил Филипп, невольно залюбовавшись её профилем.

Казалось, что спальня была озарена не трепетным пламенем свечей, но сиянием, которое излучали волосы и кожа девушки.

— Ни о чём, — полушёпотом ответила Регина, — просто жду, когда ты догадаешься придти.

— Извини, пришлось задержаться. Я же не мог бросить Анну на растерзание Бюсси.

— Ну, не такой уж он кровожадный хищник, да и насколько я могу судить, Анна вовсе не прочь оказаться на месте добычи.

— Ты права, пусть они сами разбираются. Я беспокоюсь только за тебя.

Регина удивлённо приподняла брови:

— Я не вижу повода для беспокойства.

Филипп улыбнулся одной ему свойственной улыбкой, лучистой и светлой.

— Ты можешь простудиться. На улице холодно и от окна дует. Иди ко мне, я тебя отогрею.

Девушка легко соскользнула с подоконника, шагнула к Филиппу и прижалась щекой к прохладному батисту его рубашки. Он, радостно вздохнув, обнял её, нашёл губами её губы.

— Ты позволишь мне остаться сегодня с тобой? — прерывая поцелуй, спросил он её.

Она лукаво стрельнула глазами:

— А не передумаешь жениться на такой вздорной особе?

Филипп зарылся лицом в пушистые, остро пахнущие дурманными травами волосы:

— Господи, Регина, если бы ты могла себе представить, как я тосковал по тебе! Как мечтал вновь хотя бы увидеть тебя! После той ночи в лугах я больше ни о чём другом и думать не мог, ты меня совсем с ума свела. Скажи, ты вспоминала обо мне хоть изредка?

Регина обвила руками его плечи, осыпала короткими, лёгкими поцелуями его лицо и увлекла к постели:

— Как могла я забыть всё это? Ни единого дня после отъезда не была я счастлива. И чтобы ни услышал ты в Париже, в Лувре — не верь никому. Я осталась верна тебе. Никто другой не владел моим телом и моим сердцем. Только ты. Слышишь, ты один. Я хочу повторить ту ночь. Снова и снова. Я так соскучилась по тебе, мне не хватало твоих губ, твоих рук, твоей любви.

От одного звука её низкого голоса, от одного шального, брызжущего искрами взгляда он терял рассудок. Муки ревности, невысказанные упрёки, незаданные вопросы, боль сомнений — всё растворялось, исчезало под прикосновениями её невесомых рук. И он снова поверил в то, что она его любит. Ему очень хотелось в это поверить, к тому же доказательства, предъявленные ею в ту ночь, были совершенно неоспоримы.

Регина знала, что Луи не спал. Она слышала его беспокойные, быстрые шаги в галерее, злое рычание и нервный смех за стеной. "Я забуду тебя. Я забуду тебя. Я убегу от тебя", — упрямо твердила она про себя и уже готова была сама поверить в это, если бы не рассвет.

Свечи оплыли и погасли, но тусклые, больные лучи зимнего солнца просочились сквозь зелень портьер и наполнили комнату неясным утренним светом. И Филипп ушёл. Дабы соблюсти рамки приличия. Как будто никто не догадывался, где он провёл ночь, хм! Регина завернулась в тяжёлое, уютное одеяло, ещё хранившее тепло и запах Филиппа, и с облегчением провалилась в беспечную дремоту. Сладко нывшее после бессонной ночи и жадных мужских ласк тело требовало отдыха.

Насмешливый, с тонким налётом презрения голос просочился в её сон, отравил зыбкое блаженство, в котором парила её душа. Регина вздрогнула и открыла глаза: так и есть, бледный, с осунувшимся от бессонной ночи лицом, над ней склонялся Луи. Горькая усмешка рваным шрамом уродовала его лицо.

— Доброе утро, ваше сиятельство. Как провели ночь?

— Спала как убитая, — не очень дружелюбно буркнула из-под одеяла Регина.

— А я думал, ты до утра гадала, за кого же тебе всё-таки выйти замуж, чьё предложение принять…

— Что тут долго думать, всё уже решено. Без меня.

— ???

— Не ты ли полтора года назад настоятельно советовал мне одарить своей благосклонностью Филиппа? Не ты ли толкал меня в его объятья, оставляя на его попечение всегда и всюду? — Регина совсем проснулась и теперь могла дать отпор ядовитым намёкам брата.

— Значит, ты выбрала его?

— Значит, я согласилась с твоим выбором и дала согласие графу де Лоржу. Если, конечно, в ближайшее время не поступит предложение от герцога де Жуайеза. Тогда, наверное, я передумаю и сбегу с королевским фаворитом прямо из-под венца.

— Ну-ну, развлекайся дальше. Благо, в скором времени это уже будет не моей головной болью, — процедил сквозь зубы Луи и, круто повернувшись на каблуках, вышел из спальни, яростно обрывая дорогие фламандские кружева манжет.

Продлись этот бессмысленный разговор ещё пару минут, и он бы не сдержался, оторвал бы не кружева с безвинной рубашки, а рыжеволосую голову сестры от плеч. Бело-розовых, хрупких, невыносимо нежных. Зацелованных Филиппом.

К завтраку Регина не вышла, дождалась, когда Филипп с Анной отправятся в парижский дом де Лоржа на улице Кенкампуа, по соседству с колокольней Сен-Маглуар, потом по чёрной лестнице спустилась в кухню и без аппетита перекусила вместе с обалдевшими от удивления поварятами. Возмущённая до глубины души подобным поведением своей воспитанницы, Франсуаза стояла у неё над душой, как курица-наседка, и беспрестанно ворчала:

— И где же это видано, чтобы урожденная Клермон подъедала остатки ужина наравне со слугами, да ещё на кухне! К гостям не вышли, брату доброго дня не пожелали, а с сопливыми поварятами запанибрата скачут по чёрной лестнице и уплетают остывшие объедки! Матушка ваша в гробу переворачивается, глядя на такое непотребство!

Регина время от времени тяжело вздыхала, всем своим видом показывая, до чего же ей надоели нравоучения кормилицы, однако в спор не вступала, по опыту зная, что ничем хорошим это, как правило, не заканчивается. Наконец, её терпение лопнуло, она стукнула кулаком по столешнице:

— Я сейчас отправляюсь на Монмартр к своему духовнику, а ты проследи, чтобы к моему возвращению была приготовлена горячая вода, душистое мыло от Рене-флорентийца, розовое масло, новые юбки, которые я на той неделе купила у фламандских купцов, и моё любимое платье из золотого шёлка. И никаких расспросов, советов и пререканий! И пусть Иветта немедленно уберётся в моей спальне. Кстати, с сегодняшнего дня чтобы больше ни одна горничная, кроме неё, не совала туда свой нос. Мне надоели сплетни и домыслы, которые некоторые служанки выносят из этого дома, а в частности, из моей спальни. Никого не касается, чьи платки и манжеты валяются под моей кроватью.

Она с грохотом захлопнула за собой дверь, успев услышать, как разъярённо зашипела на горничных Франсуаза.

— Надо было пораньше напустить на этих девчонок мадам Беназет, — усмехнулась про себя Регина и, довольная собой, поднялась на второй этаж.

Позвонив в колокольчик и вызвав Иветту, Регина торопливо оделась, свистнула Лоренцо и отправилась на Монмартр. Оглянувшись на дом, она увидела, как в окне кабинета Луи мелькнуло и исчезло любимое лицо. Вызывающе вздёрнув подбородок, Регина решительно продолжила свой путь. В первую очередь, нужно было объясниться с Этьеном, внушить ему, что её брак с Филиппом — необходимость. Нужно было обеспечить себе более определённое положение при дворе, к тому же династические интересы, продолжение рода, желание брата и прочее-прочее… Этьен всегда верил каждому её слову, поверит и на этот раз, главное — не потерять свою власть над ним, иначе их с Катрин честолюбивые планы рухнут, как карточный домик. Сложнее будет объясниться с ревнивым Майенном. Пожалуй, эту опасную миссию лучше будет возложить на герцогиню.

Размышляя в таком духе, Регина вышла к Монмартру. Угрызения совести и нехорошие предчувствия беспокойно ворочались в её душе, но дело надо всегда доводить до конца. Этому её учили ещё в монастыре, правда, матушка-настоятельница, твердя это, имела в виду несколько иное, нежели соблазнение монахов и государственные заговоры. Собравшись с духом, Регина вошла в левый придел, слабо освещённый догоравшей свечкой.

Этьен стоял на коленях перед распятьем и жарко шептал что-то на своей извечной латыни с сильным бретонским акцентом. Худенькие, мальчишеские плечи его под сутаной изредка вздрагивали и от этих едва сдерживаемых рыданий сердце Регины защемило от острой, незнакомой жалости.

— Этьен, — она положила леденеющую руку ему на плечо, — извини, что прерываю твою утреннюю молитву.

Юноша резко обернулся и его вмиг просиявшие глаза без слов сказали ей, что единственная молитва для него — её гордое имя.

— У меня плохие новости.

— Что? Что случилось? Вам снова угрожают?

— Нет-нет, дело совсем в другом, — Регина опустилась рядом с ним на колени, нещадно пачкая в пыли кружевные юбки, — Вчера вернулся из Анжу мой брат. С ним приехал граф де Лорж.

Этьен смотрел на неё, безмолвно умоляя о пощаде. Он всё уже понял.

— Луи выдаёт меня замуж за графа де Лоржа. Это его окончательное решение. Он давно хотел этого брака, в самый первый день нашего знакомства с Филиппом. Мой брат уже всё решил. Я с самого начала предназначалась в жёны его лучшему другу.

— А что же вы, ваше сиятельство? Вы тоже хотите стать женой графа? — голос Этьена упал до шёпота, беспомощного и слабого.

Регина смахнула платком несуществующие слёзы, горько вздохнула и, сжав в руках дрожащую ладонь иезуита, зашептала:

— Пожалуйста, не вини меня ни в чём! Мы ведь оба знали, что рано или поздно это должно было случиться. Так надо. Так принято. Интересы семьи — превыше всего, так было и будет всегда. Я всего лишь женщина, но женщина, принадлежащая к древнему роду Клермонов. Мы всегда несли высоко своё имя, свой герб. Один из Монтгомери — не просто блестящая партия для меня. Я могла легко стать супругой наследника одного из европейских престолов или членом Лотарингской ветви. Но Филипп — это лучшее, чего можно пожелать. Ты же понимаешь, что Филипп — мой лучший друг. Он единственный, кому Луи может доверить мою честь, мою жизнь. И он может меня защитить от придворных сплетен и клеветы и от посягательств короля. К тому же Филипп очень любит меня и сделает всё возможное для моего спокойствия и счастья.

— А вы? Любите ли его вы?

— Я? А разве кто-то спрашивает женщину, кого она любит и с кем хотела бы пойти под венец? Да и хочет ли она вообще быть чьей бы то ни было женой? Никому, кроме тебя, не важно, чего хочет моё сердце.

Этьен начал осознавать, что теряет её. Теряет безвозвратно, безнадёжно. Свет этих глаз, нежность улыбки, мягкий бархат голоса теперь будут теперь принадлежать другому. Филипп, граф де Лорж, сможет прикасаться к её прозрачной коже, целовать до одури её губы, владеть её беззащитным, хрупким телом. Он будет полновластным хозяином этой редчайшей жемчужины и пусть даже он будет беречь её, как зеницу ока, Этьену от этого знания легче не становилось.

Филипп де Лорж, несомненно, был достоин стать мужем Регины, вот только что оставалось делать ему самому? Завидовать чужому счастью и любоваться издали на ту, которую любил всем сердцем, больше спасения собственной души? Год за годом смотреть за её семейным счастьем, за тем, как рождаются и растут её дети? Довольствоваться встречами в церкви и долгими беседами, робкими взглядами и случайными прикосновениями? Каплями недопитого вина из чужого бокала… Он проклинал в душе своё низкое происхождение, свою бедность и нелепый закон целибата. Всё, что стояло между ним и любимой женщиной.

— Что же будет теперь?! — горький вздох невольно сорвался с его губ.

— Жизнь.

Регина коснулась его щеки мимолётным, ускользающим поцелуем и оставила его коленопреклонённым наедине с безучастным изображением мёртвого бога.

На улице её дожидался вечно недовольный отлучками хозяйки Лоренцо. Увидев, что она торопливо покидает церковь, пёс поспешил ей навстречу, ткнулся мокрым носом в ладонь.

— Ну, что, мой умница? Какое счастье, что хотя бы тебе не нужно врать. Ты у меня всё понимаешь, ничего не просишь, никогда не разлюбишь. Жаль, что ты не мужчина, за тебя бы я пошла замуж, не раздумывая. Впрочем, может, оно ещё и лучше, что ты собака — люди гораздо хуже по своей природе.

Пёс не сводил с неё преданных, мудрых глаз.

— Ладно, здесь мы кое-как справились. Теперь нам нужно вернуться домой, привести себя в полную боевую готовность и ринуться в атаку на семейство Гизов. Если Катрин не испепелит меня взглядом в первые пять минут, то уж Майенн наверняка задушит в порыве ревности. Так что, Лоренцо, будь начеку!

Лоренцо довольно заурчал, видимо, вспомнив вкус благородной крови Гизов.

Вернувшись домой, Регина, к своему великому облегчению, брата не застала. В записке, которую ей передал новый паж графа Лион де Шарни, Луи сообщал, что решил нанести визит Анне Лаварден и заодно обсудить с Филиппом все формальности, касающиеся будущей помолвки Регины.

— Ну и дьявол с тобой! — в сердцах она разорвала листок, исписанный мелким, нервным почерком брата. — Иветта, Франсуаза, Аньез! Где вас всех черти носят?! Сию секунду чтобы всё было готово для купания! И подайте мне обед через час, не то я с голоду помру!

В то время, когда Регина нежилась в горячей, насыщенной запахами душистых трав воде, Луи прогуливался по набережной с Анной Лаварден. Филипп проверял счета, скопившиеся за время его отсутствия в Париже, и попросил друга показать Анне город.

— Решил отыграться за тот вечер, когда я оставил Регину на твоё попечение? — лукаво блеснул глазами Луи.

Женщины, конечно, всегда были и останутся единственным поводом для всей войн и дуэлей, но мужская дружба для них двоих никогда не была пустым звуком. Слишком многое связывало их столько лет, чтобы теперь стало невозможным найти компромисс. Тем более, что женщин в итоге оказалось две. Никому не обидно. Филипп искренне радовался, что всё так складывалось. По крайней мере, теперь появился шанс на то, что всё не окончится трагедией.

— За тот вечер я буду благодарен тебе всю свою жизнь. И вряд ли когда-нибудь смогу отдариться. Думаешь, я не понимаю, что Анне никогда не сравниться с твоей сестрой? Но она хорошая девушка, добрая, чуткая. Только несчастливая и не очень умная. Не уверен, что ты воспылаешь к ней безумной любовью, просто — не обижай её.

И Луи пообещал…

Из таких женщин выходят хорошие жёны, покорные и ласковые. Но… таким не бросают под ноги короны, ради них не начинают войны и не покоряют государства. Из-за них не теряют последний рассудок. Пожалуй, Анна будет очень хорошей женой. Но лучше бы она была его сестрой или кузиной, как Филиппу. Бог, словно проснувшись, решил, видимо, наказать Бюсси одним ударом за все его грехи и проступки, дав ему в сёстры ту единственную женщину, которую Луи полюбил всем своим горячим сердцем, а в невесты — ту, что была бы для него лучшей из сестёр, преданной и нежной, о которой было так легко заботиться и так приятно опекать.

Луи понимал, что никогда не сможет полюбить Анну даже тенью той любви, которую испытывал к Регине. Но он мог полюбить её как друга, как младшую сестру. Немного нежности, немного доброты и покровительственной снисходительности — Анна была благодарна и за это. Луи как-то исподволь начинал испытывать к ней ту трепетную теплоту, с какой всегда относился к ней и Филипп. Он часто и подолгу с ней беседовал, потому что, не отличаясь хорошо подвешенным языком и острым умом Регины, она обладала несомненным талантом внимательного и чуткого слушателя, и Луи всё чаще ловил себя на мысли, что рассказывает ей о себе гораздо больше, чем своей настоящей сестре. Ему нравилось баловать её и дарить милые пустяки и дорогие безделушки, от чего у неё на глазах каждый раз блестели трогательные слёзы признательности. Он учился оберегать её от изощрённых жестокостей и колкостей Лувра и опасностей парижских улиц, от злых языков и сплетен, от всего, что могло ранить её наивную, чистую душу, потому что прекрасно видел — у этого непритязательного полевого цветка никогда не будет беспощадных ядовитых шипов, которые так быстро появились у Регины.

Анна радовалась не столько прогулке по Парижу, сколько обществу графа де Бюсси, и его царапнуло чувство неприязни, едва он это понял. Невольно он во всём сравнивал её с Региной. Уж его-то сестра в первый свой "парижский" день наверняка в неистовом детском восторге крутила головой во все стороны и широко распахнутыми глазами жадно смотрела на всё и бежала сломя голову туда, где что-то привлекало ей внимание. Кузина Филиппа, казалось, ничего и никого, кроме Луи, не замечала. Другому мужчине бы это польстило, но Бюсси, избалованного и пресыщенного женской любовью, это только раздражало. Анна слушала его голос, но не то, что он говорил. Она смотрела, но не видела. Миловидная, недалёкая кукла. Такая же, как миллионы других. Добрее, нежнее и скромнее Регины бесспорно, но на этом её достоинства заканчивались.

Вот и сейчас он гулял с ней по городу, как тысячу лет назад гулял с Региной. Через главный подъезд Дворца правосудия, миновав часовню, они вышли на набережную. Западая часть Сите, узкая, обдуваемая студёным ветром, вдавалась в этом месте в реку, словно корма плывущего в тумане корабля.

— Смотри, — Бюсси протянул руку вперёд и девушка тихо ахнула, очарованная открывавшейся здесь панорамой.

Прямо перед ней медленно катила свои глубокие серые воды ленивая и древняя Сена и поднимался из туманной предрассветной дымки правый берег с протянувшейся вдоль него вереницей величественных и прекрасных зданий, столетиями украшавших Париж. Слева зеленел восхитительный Тюильрийский сад, окаймляя боковое крыло этого замка, который нынешний король почему-то недолюбливал. Чуть ближе возвышался над окрестностями великолепный, порочный, властный и мрачный Лувр. Дальше взгляд упирался прямиком в церковь святого Жермена, а справа можно было увидеть силуэты Шатле и Ратушу. И всю эту застывшую каменную сказку гранитной чертой отделяла от тихо плескавшей в берега реки набережная.

От холодного ветра щёки Анны горели румянцем, вздёрнутый нос и округлый подбородок тоже покраснели, но от этого она казалась ещё прелестней. Синие глаза её радостно сверкали и дарили Луи беззаветной любовью, и в каждом слове женщины звучало искреннее, неподдельное восхищение. Она была околдована графом, заворожена его голосом, его умом, его утончённой красотой. Когда он склонялся к её руке и отогревал в своих ладонях её озябшие пальцы, Анна переставала дышать, боясь спугнуть сбывающуюся наяву мечту.

Регина явилась к Гизам, что называется, во всеоружии. Чтобы Екатерина-Мария с первого взгляда поняла, что подруга настроена решительно и возражать ей бессмысленно. Но при этом — чтобы Шарль Майенн потерял дар речи от величественной красоты единственной женщины, отказавшей ему и так и не ставшей его любовницей.

Внешний вид девушки был вскоре оценён по достоинству придирчивой герцогиней. Она выглядела воистину безупречно. Тёмно-коричневый с медовым отливом цвет платья изумительно шёл к её рыжим волосам и золотисто-розовой коже. Тёплый бархатный плащ на меху, белый, расшитый золотом и богато отороченный соболем, не только согревал, но и давал ясное представление о своей баснословной цене. Точно такая же шапочка с сияющим бриллиантовым эгретом в виде павлиньего пера смотрелась на гордой головке графини, словно корона. Довершало картину чудное ожерелье, подаренное на прощанье герцогом Жуайезом, из-за которого Катрин дулась на подругу несколько дней.

Герцогиня встретила подругу в своём кабинете. Стол, по обыкновению, был завален бумагами, в которых Катрин в данный момент озабоченно копошилась, безрезультатно пытаясь что-то найти. Поскольку губы её были испачканы чернилами, Регине не составило труда догадаться, что минуту назад она составляла какое-то весьма важное письмо и, подбирая правильный тон, немилосердно грызла перо. Услышав шаги, герцогиня подняла голову и приветливо улыбнулась подруге:

— Что-то сегодня рано. И выглядишь великолепно. По какому поводу торжество?

Регина решила не разыгрывать спектакль, ответила прямо:

— По поводу моей скорой помолвки с графом де Лоржем.

Екатерину-Марию трудно было чем-то удивить, тем более известием о будущей свадьбе Регины и Филиппа. Конечно, она никогда не расставалась с надеждой организовать междинастический брак графини де Ренель и своего брата, но при этом она понимала, что между Майенном и де Лоржем Регина неизменно выберет второго.

— Значит, всё уже решено? — даже не скрывая разочарования, спросила она.

Девушка кивнула:

— Луи встал намертво. И я даже не знаю, кто из них больше спешит с помолвкой, он или сам жених. Братец готов отдать меня замуж хоть завтра, если бы такая спешка не вызывала сплетен о беременности.

— Торопится избавиться от хлопотной обязанности быть единственным опекуном красавицы на выданье? — цинично скривила губы Екатерина-Мария, — Что ж, его можно понять. Только как теперь быть с нашим планом?

— Потому я и пришла. Одна я ничего придумать не могу. К тому же надо как-то сообщить об этом Шарлю.

Герцогиня подняла обе руки вверх:

— Это без меня. Объясняйся с ним сама. Сумела приручить — сумей и дать отставку.

— Ох, Катрин, я даже не представляю, как это сделать!

— Будешь действовать по обстановке, в зависимости от того, в каком настроении будет пребывать наш герцог. Бог мой, чему я тебя учила целый год? В конце концов, разговор сейчас не об этом. Меня, как ни странно, больше волнует твой духовник.

— Этьен? Я уже с утра поговорила с ним, можешь быть спокойной. Глупостей он делать не станет, я убедила его в необходимости своего замужества и в том, что спорить с братом не могу. Теперь Этьен уверен в том, что я ДОЛЖНА стать графиней де Лорж.

— Ты быстро учишься искусству управлять мужчинами. Не знаю, что конкретно планировал Создатель, когда отдавал нашу праматерь Еву в подчинение Адама, но за столько веков с сотворения мира первоначальный сценарий успел измениться. Миром правим мы, слабые женщины. Кто управляет нашим королём? Его мать. Кто сидит на английском троне? Елизавета Тюдор. И что бы там не говорили о непогрешимости святой Церкви, но мы-то с тобой знаем, что кардиналы, епископы и прочие святые отцы в большинстве своём — послушные игрушки в руках своих любовниц.

— Ты уходишь от ответа, — перебила её Регина, — как мне объясняться с Шарлем?

Екатерина-Мария пожала плечами:

— А я почем знаю? Как хочешь. Кто тебе мешал вчера брать Бюсси тёпленьким и вместе с Шарлем просить его разрешения на брак?

Это, без сомнения, была маленькая месть герцогини, и Регине не оставалось ничего другого, как принять брошенный вызов.

— Ладно, справлюсь и с этим. Главное, чтобы наши с тобой планы не пришлось пересматривать на ходу. Если я не ошибаюсь, и в твоих интересах, чтобы герцог Майенн не вышел из игры.

— Не беспокойся, никуда он не денется. Он в тебя, конечно, влюблён, но не настолько же, чтобы забыть о Главном деле Гизов — французской короне. Так что свадьбу с Филиппом он тебе простит. Измена с Филиппом — это не измена с Валуа, это не смертный грех. Он, конечно, будет обижен и оскорблён в лучших чувствах и его, согласись, можно понять.

— Катрин, ты сегодня непривычно многословна. Что-то случилось?

Герцогиня на секунду смолкла, а потом подняла на подругу печальные глаза:

— Случилось. Гийом у меня случился.

Регина, подозревая худшее, шёпотом спросила:

— Дуэль?

— Если бы, — горько усмехнулась Екатерина, — влюбился в потаскушку с улицы Глатиньи.

— Ты серьёзно? — Регина не верила своим ушам.

Чтобы Гийом де Вожерон, умный, тонкий, неулыбчивый, с застенчивыми ресницами, променял герцогиню Монпасье на… на… На кого?!

— Серьёзней некуда. Вчера плакался у меня на плече. Когда вы все разъехались по домам. Потянуло его, дурака, на откровенности. Он, видите ли, устал! От чего, скажи на милость? От меня, сделавшей из никому не известного беарнского дворянчика одного из блестящих придворных? От моих денег, которые я никогда не считала, если он просил? От образования, которое ему давала я? — голос герцогини звенел струной, но сильнее боли в этом звуке был гнев и ярость покинутой женщины. — Она, оказывается, чище и благороднее меня! Она не плетёт интриг, не лжёт на каждом шагу, не разыгрывает спектаклей! С ней ему просто! Государственные заговоры, тайные письма и продажные монахи ему не по душе. А эта шлюшка без него погибнет. Он её спасать собрался.

— Он сошёл с ума? — графиня уже успела забыть, зачем пришла.

За всё время их дружбы она впервые видела герцогиню в таком состоянии. Ироничный, холодный и расчётливый Чёрный ангел Гизов впервые испытала настоящую любовь и это чувство отвергли. Использовали и выбросили, как ненужный хлам. Это был удар в спину. Такого не ожидала от Гийома даже Регина, видевшая людей насквозь. Видимо, гугенот действительно увлёкся не на шутку. И, скорее всего, неожиданно для самого себя. Любовь — это стихия и ничего тут не поделаешь. Кому как не Регине было это знать.

— Не знаю, — глухо проговорила Екатерина-Мария, — во всяком случае, он не производил впечатления умалишённого. Похоже, у семьи Гизов на любовном фронте началась полоса неудач и поражений. Можешь себе представить, я вчера сама его почти пожалела. Он был так смешон и жалок в этой своей нечаянной ЛЮБВИ! У его Жанетты или Жакетты — не правда ли, подходящее имя для проститутки? — сифилис. Вполне обычная для женщин её профессии болезнь.

У Регины внутри всё похолодело:

— А ты?

— Что — я? На моё счастье, втрескавшись по уши в этот цветок сточных канав, мой благородный рыцарь ко мне охладел. Хоть в чём-то повезло, ты не находишь?

— Гийом теперь тоже болен?

— Честно говоря, мне наплевать. Меньше всего меня волнует состояние его здоровья. К тому же для него совсем скоро тоже всё будет безразлично.

Улыбка, зазмеившаяся на губах герцогини, совсем не понравилась Регине. Екатерина-Мария в последнее время с головой ушла в науку составления ядов и несколько раз проговорилась о желании опробовать некоторые свои изобретения. Мурашки дурного предчувствия пробежали по спине и рукам графини.

Екатерина-Мария поймала её взгляд и кивнула в ответ:

— Мне в своей жизни за всё приходилось платить. По всем счетам. Так что не надо мне говорить о христианском прощении. Не думаю, что этот мир много потеряет из-за смерти продажной девки и её любовника. Я, между прочим, проявила милосердие, избавив их обоих от тех мук, которые им принесла бы их дурная болезнь. А так хоть пользу науке принесли.

— Как ты можешь так спокойно говорить об этом? Ты же… О, Катрин, ты же убила Гийома! Ты убила человека, которого ты любила! — ужаснулась Регина.

В чёрных глазах Катрин не было ни тени раскаяния или жалости. Только жгучая боль разбитого сердца и ярость.

— Я отомстила человеку, который меня предал. И убрала с дороги девку, которая посмела встать на моём пути. И если ты собираешься бросать в меня камни, то сначала подумай, что бы ты сделала на моём месте?

Герцогиня де Монпасье не зря считалась умнейшей женщиной своего времени. Она благоразумно открыла подруге только половину правды. Как говорится, если хочешь, чтобы тебе поверили, в бочку вранья добавь крупицу правду. Екатерина-Мария добавила больше. Она скрыла от Регины истинную причину смерти Гийома. Нет, историю с проституткой она не придумывала, поскольку действительно застала любовника в обществе красотки с улицы Глатиньи. Но ревновать провинциального дворянчика к уличной девке было ниже достоинства гордой дочери Гизов. Приятного, конечно, мало, но обычно она — да и не только она, такой уж был весь этот легкомысленный и любвеобильный век! — не придавала подобным шалостям большого значения. Тем более, что сама никогда не отличалась постоянством и добродетельным нравом. И кто знает, сколько лет продолжалась бы её бурная связь с капитаном рейтаров, если бы Гийом на свою беду не оказался слишком любопытен и предан своему королю…

Откровенно говоря, во всём была виновата сама Екатерина-Мария. Это она забыла перепрятать письмо испанского премьер-министра — как сунула его в корсаж ещё в Лувре, где его тайно передал ей доверенный человек испанцев, так и оставила там, по возвращении домой до кабинета она дойти не успела по той простой причине, что в переулке возле дома её ждал Гийом. И они сразу поднялись в спальню, а там уже, ясное дело, Катрин забыла про всё на свете. Утром Гийом проснулся раньше и совершенно случайно наткнулся на выпавший из платья листок бумаги. В недобрый час пришла ему, обычно не любопытному человеку, мысль поднять этот листок. А потом словно сам дьявол нашептал его развернуть.

А в письме том были очень интересные вещи. В частности, что Франция должна быть католической и Генрих Наваррский не более чем отвлекающий маневр для Валуа, а графиня де Ренель — орудие в руках Гизов. У Лотарингской ветви и испанского короля были свои планы на французский трон и гугенотам в новой Франции места не было.

Гийом не мог поверить собственным глазам. Он снова и снова перечитывал это письмо, чувствуя, как пол из-под ног начинает уплывать. В это время проснулась Екатерина-Мария и увидев застывшее лицо Гийома, склонившегося над бумагой, мгновенно всё поняла.

— Отдай письмо и забудь про него раз и навсегда. Ты ничего не видел, — спокойно и холодно отчеканила герцогиня.

Гийом отбросил листок от себя, словно всё это время держал в руках скорпиона, и не скрывая брезгливого выражения лица, произнёс:

— Ты страшный человек. Ты не женщина — ты чудовище. Бессердечное и глупое.

— Что?! — больше всего поразило Екатерину-Марию обвинение в глупости, всё остальное она пропустила мимо ушей, ибо слышала подобное в свой адрес уже не раз.

— Зачем тебе всё это? — он кивнул на злосчастное письмо. — Чего тебе не хватает? Ты богата, красива, ты можешь получить всё, что захочешь. И я действительно любил тебя и восхищался твоим умом, твоим великодушием, твоей отчаянно дерзостью и смелостью. А ты всё это время играла мной, играла даже Региной. Но однажды ты потеряешь её дружбу так же, как сейчас потеряла мою любовь. И что тогда у тебя останется?

Герцогиня смотрела на него, не в силах произнести ни слова, и чёрные глаза её казались двумя глубокими ямами на стремительно бледнеющем лице. И Гийом вдруг как-то сразу увидел, что она уже не молода и далеко не так красива, как ему раньше казалось, что вокруг её тонких губ давно легли горькие глубокие складки, а лицо без притираний и помады похоже на застывшую бесцветную маску. Жалость и грусть на долю секунды отразились в его глазах, окаймлённых девичьими ресницами, и то, что герцогиня это поняла, стало для него смертным приговором. Впрочем, у него ещё был шанс спастись, если бы он не сказал неосторожно:

— Ни я, ни тем паче мой король не будем отныне послушными игрушками в ваших руках, ваша светлость. Графине де Ренель я ничего не буду говорить, её сиятельство сама скоро во всём разберётся. К тому же Бюсси вернулся, а ему заморочить голову очень сложно. Думаю, ему не понравится то, что его сестра участвует в ваших интригах. Прошу прощения, ваша светлость, но я не могу более оставаться в вашем доме.

Он учтиво поклонился и вышел.

Екатерина-Мария не рассказала об этом даже братьям. Это был её просчёт, а значит, исправлять всё нужно было самой. И как можно быстрее. Кроме того, где-то глубоко в душе едва теплилась надежда на то, что Гийом одумается. К полудню Екатерина-Мария уже убедила себя в том, что юноша просто погорячился и, не подумав, наговорил лишнего. Не исключено, что он сам уже пожалел о своём поступке. Из них двоих она была старше, опытнее, мудрее и сильнее. Следовательно, делать первый шаг к исправлению ситуации надлежало ей. И вечером, накинув длинный плащ с глухим капюшоном, герцогиня отправилась к своему провинившемуся любовнику.

Ни одной живой душе Екатерина-Мария не призналась бы, что юный капитан рейтаров со своими длинными ресницами и тихим голосом занимал в её сердце гораздо больше места, чем следовало. И она до последнего цеплялась за хрупкую надежду на то, что сможет найти нужные слова и убедить Гийома в своей правоте.

Но всё оказалось напрасным. Гийом не ждал её. Он искал утешения в бутылке вина и объятьях молоденькой, вульгарно накрашенной и растрёпанной уличной девки. И пока Екатерина-Мария, уподобившись жене Лота, стояла в дверях, обнаглевший от выпитого вина и разочарования юноша крикнул ей в лицо те самые слова о женском коварстве и тому подобное, которые сейчас она повторила Регине.

Герцогиня была сильной женщиной. А жизнь при дворе сделала её жёсткой и предусмотрительной. Она швырнула под ноги Гийому кошелёк с золотыми монетами и молча вышла из комнаты. Расчёт оказался верным. Даже если бы рядом с юношей не было жадной до денег девки, он всё равно взял бы в руки изящную парчовую безделицу хотя бы для того, чтоб вернуть герцогине её то ли прощальный подарок, то ли плату за былые заслуги. Но Жакетта-Жанетта проворно выхватила кошелёк из рук Гийома, путаясь в шнурках, развязала его, высыпала монеты на разорённую постель. Пересчитала и сверкнула обрадовано чёрными глазами. Щедрость герцогини границ не знала. Напоследок она оставила незадачливому любовнику кругленькую сумму. Среди золотых экю блестел перстенёк с изумрудом. Видимо, на память…

Отлично зная нрав Регины, Екатерина-Мария рассказала ей только половину правды, другую половину утаила, а вместо неё сочинила душещипательную историю о трогательной любви молодого дворянина к падшей женщине. Она знала, что Регина скорее поймёт убийство из ревности, нежели политическую подоплёку. Стоило ей предложить Регине встать на её место, как девушка отчётливо вспомнила вчерашнюю сцену у камина: Луи с Анной Лаварден мило щебечут и рука графа то и дело касается талии юной вдовушки. Будь её воля, Регина живьём содрала бы с Анны кожу. Одними ногтями. И бросила бы окровавленные останки соперницы в котёл с кипящим маслом. Так что Екатерина-Мария в её глазах в каком-то смысле проявила своеобразное милосердие.

— Молчишь? И больше меня не обвиняешь? — с изрядной долей яда поинтересовалась герцогиня. — Представила своего Филиппа в объятьях Марго Валуа? То-то же. Легко быть справедливой и милосердной, когда дело не касается твоих врагов. Легче только любить покойников. Эти точно никогда не изменят. И помнишь почему-то всегда только хорошее. Мой покойный муж, к примеру, сейчас представляется мне идеалом мужчины. Диана де Пуатье тоже до смертного одра оплакивала своего коронованного любовника, так неудачно выступившего на турнире.

Первая волна ужаса прошла и на её место пришло сочувствие. А потом в голосе её просочилось любопытство:

— А как ты это сделала?

Герцогиня восторженно хлопнула в ладоши:

— Я ждала от тебя именно этого вопроса! Кошелёк. Сегодня утром я послала своему неверному возлюбленному увесистый кошелёк золотых экю, письмо и скромное золотое кольцо с фальшивым изумрудом для его "невесты". Какая невеста, такой и изумруд, так что не надо обвинять меня ещё и в жадности. Прекрасно зная плачевное состояние его финансов и то, что на первое время его "молодой семье" будет не на что жить, и в знак своего прощения я вручила ему сей прощальный дар. Вернувшийся слуга сказал, что Гийом был сражён наповал моим великодушием и рыдал от избытка чувств. От стыда, значит. Деньги, однако, принять не постыдился. И колечко его Жанетта-Жакетта тут же нацепила. А я ведь дала им шанс. Мог бы проявить характер и всё вернуть назад. Гордо отречься от подачки. Ан нет! Всё-таки плебейскую кровь трудно перешибить в человеке. Ни один из Гизов или Клермонов, или Монтгомери не принял бы денег от брошенной любовницы, ни при каких обстоятельствах!

— Кольцо и кошелёк?

— Угадала. Кольцо с незаметным изъяном — одна из лапок, держащих камень, немного царапает кожу. И яд, которым я обработала колечко, попадает в кровь. Кошелёк тоже пропитан ядом, правда, другим, действующим через поры кожи. Гийом умрёт первым, так что Жанетта-Жакетта успеет оплакать его и вернуться к своему ремеслу. Ненадолго. Но я не настолько жестока, как многие говорят. Их кончина будет лёгкой. Мне их мучения не нужны, мне нужна их смерть.

— А если твой эксперимент не получится? — Регине, конечно, было жаль Гийома, но подруга была дороже, а природное любопытство — сильнее.

— Что значит — не получится?

— Ну-у…вдруг ты неправильно составила яд?

Герцогиня пренебрежительно пожала плечом:

— Значит, кому-то из них повезло. Повторяться я не люблю, а от сифилиса они всегда успеют сгнить. Этот алхимик не ошибается.

— Катрин, я не хочу бередить твои раны, но скажи, неужели тебе совсем его не жалко?

Она молчала долго, раздумывала, сказать ли тяжелую правду и выдать себя с головой или продолжать бесполезную браваду. Но какой бы сильной и циничной она ни была, ей вдруг отчаянно захотелось выплеснуть хоть каплю горечи, разъедавшей её сердце. И юная графиня была, как ни странно, единственным человеком, перед которым она могла пусть на одну единственную краткую минуту оказаться слабой.

— Мне жаль его. Безумно жаль. Он был единственным, кого я любила. Я была с ним просто счастливой женщиной и думала, что так будет всегда. Мне и в голову не приходило, что я не смогу его удержать.

Жалость, отразившаяся в глаза Регины, подействовала, как ушат холодной воды, и Екатерина-Мария закончила торопливой импровизацией:

— Знаешь, я почти простила ему измену. Я простила бы ему даже эту плебейскую мелочность и пусть жил бы со своей девкой. А знаешь ли ты, какого это — заживо гнить от сифилиса? Ты видела, во что превратила эта болезнь маркизу де Сент-Эньян? Её все называют старой маркизой, а ведь она всего на несколько лет старше меня.

— Не может быть, — охнула потрясенная Регина, которая всегда считала, что ссохшаяся, сгорбленная, с проваленным носом и беззубым ртом, дурно пахнущая маркиза — ровесница её прабабки.

— Может. Её заразил муж много лет назад. По-твоему, я должна была позволить Гийому превратиться в такую же безобразную развалину? Обречь на эту казнь его будущих детей? Могу поклясться, умирая, он будет мне только благодарен. За всё.

Регина беззвучно плакала. Плакала за себя и за подругу, потому что герцогиня Монпасье не умела этого с детства. Графиня оплакивала сейчас разбитую любовь Катрин, несчастливую судьбу Гийома и, заранее, его смерть. Она не ошиблась на сей счет — юноша с ресницами небывалой красоты умер вечером. Просто заснул за столом и больше не проснулся. Его любовница умерла в борделе через месяц, корчась от нестерпимого зуда под кожей и ломоты в костях, уже съедаемых неизлечимой болезнью (герцогиня и тут слукавила, говоря, что не хочет ничьих страданий).

Герцог Майенн, конечно же, не нашёл более подходящего времени для визита к сестре. Герцогиня была поглощена задушевным разговором с графиней де Ренель — которую Шарль, собственно, и надеялся там застать, — и решительно не желала присутствовать при сцене их объяснений.

— Ну вот, сейчас в этом доме разобьётся сердце ещё одного Гиза, — вздохнула она в ответ на приветствие Шарля.

Герцог вопросительно посмотрел на Регину. Она опустила глаза, но поспешность, с которой это было сделано, сказала ему многое.

— Бюсси против? — заранее зная ответ, спросил он.

— Да. Но это ещё не всё. Вчера он благословил мой брак с Филиппом.

Сказав это, Регина невольно прикрыла глаза, ожидая очередной вспышки ревности.

Но, к её великому удивлению, новость Шарль воспринял до обидного спокойно:

— Этого и следовало ожидать. Не скажу, что для меня это неожиданность. Я всегда знал, да что там скрывать, все всегда знали, что ты рано или поздно станешь графиней де Лорж.

— Все, кроме меня? — ахнула Регина и хотела возмутиться, но Шарль её перебил.

— И ты сама это знала. Ну, признайся хотя бы сейчас сама себе, что одного Филиппа ты всегда, с первого дня, воспринимала, как своего будущего мужа, и относилась к нему, как к своей собственности. Конечно, заслуга твоего брата в этом деле велика. Что поделать, я смирился.

Обе подруги, не сговариваясь, с подозрением уставились на рассудительного Майенна. И облегчённо вздохнули, когда он сверкнул нахальной улыбкой:

— Но я не сдался! Конечно, Филипп мне друг и мы с ним всё давно решили без ваших женских советов, НО, — Шарль назидательно поднял указательный палец, — место любовника остаётся за мной. И не надо сейчас возмущённо кудахтать и рассказывать мне о супружеской верности! Когда вам, моя прекрасная графиня, наскучит в Бордо и вы сорвётесь на недельку в Париж, вам не избежать моих объятий. Уж поверьте, я слишком хорошо знаю женщин.

По своему обыкновению, Шарль Майенн говорил то, что действительно думал. Его вполне устраивало место любовника. Быть мужем несравненной графини де Ренель было весьма хлопотным и неблагодарным делом, как он справедливо полагал. Да, он был влюблён в неё и нисколько этого не скрывал. Но он нисколько не заблуждался на сей счёт: божественные любовницы почти никогда не становятся примерными жёнами, а Регина принадлежала именно к этому типу женщин. В любом случае, Шарль не считал себя способным удержать в руках райскую птицу, пусть Филипп обжигает себе руки и подставляет под удар сердце.

Регина растерялась: она не знала, то ли ей радоваться тому, что не пришлось объясняться с герцогом, то ли обижаться на то, что его нисколько не задел её окончательный выбор. Очень хотелось обидеться, но это выглядело бы смешно, так что пришлось согласиться с Шарлем.

— Вам что, вы-то между собой договорились, — нахмурилась герцогиня Монпасье, — а вот кто будет объяснять кардиналу Лотарингскому, по какой причине придётся вносить изменения в первоначальный план. Этьен может остыть к прекрасной графине, когда она станет супругой де Лоржа и справедливо возложит миссию отмщения за её честь на законного мужа. И что мы тогда будем делать? Кардинал только-только убедил иезуита в том, что папа ведёт Церковь не тем путем, что он служит антихристу. Папа и его окружение забыли своё предназначение, они одержимы алчностью, похотью, властолюбием и прочее-прочее, а рыба, как известно, гниёт с головы. Завтра уже будет готово подложное письмо и как только нам удастся получить печать главы парижского отделения ордена иезуитов, Этьен отправится в Рим, якобы с тайной депешей для самого папы.

— Яд или кинжал? — заинтересованно спросила Регина.

— Старинный рецепт, испытанный не так давно королевой-матерью на Жанне Бурбонской. Только вместо перчаток — письмо.

— А если папа не будет брать его в руки, а попросит секретаря прочитать? — усомнился в удачном исходе операции Майенн.

Екатерина-Мария театрально схватилась за голову:

— Вот уж правду говорят — в семье не без урода! Шарль, мы который месяц занимаемся ИНСЦЕНИРОВКОЙ покушения! Нам и не надо, чтобы письмо оказалось непосредственно в руках папы. Для чего, по-твоему, в одно время с Этьеном в Рим отправляется секретарь нашего дорогого брата кардинала? Иезуита схватят в приемной гвардейцы из охраны папы.

— А вам не приходило в голову, мои очаровательные интриганки, что под пытками этот мальчишка выложит как на духу, кто на самом деле направил его в Рим?

— Выложит, — герцогиня подтвердила худшие подозрения брата, — но назовёт при этом имена наших злейших врагов. И для короля Франции Генриха III Валуа наступят тяжёлые времена.

— Вы так уверены в том, что даже в руках мастеров инквизиции Этьен будет верным рабом графини де Ренель?! — Шарля в который раз поразила самоуверенность этих молодых женщин.

Регина вскинула голову и задержала пристальный взгляд на лице герцога. Её серые глаза смотрели ему в прямо душу. Отчётливо и очень тихо она спросила:

— А ты бы назвал под пытками моё имя, если бы однажды я пообещала тебе свою любовь? Если бы поцеловала тебя так, как никто и никогда до этого дня не целовал? Если бы ты поверил в то, что я — твой бог и твоя молитва ежевечерняя? Ты бы отдал моё тело, которое уже видел однажды поруганным и изуродованным, в руки палача?

Герцог на мгновение задержал дыхание, погружаясь в бесконечную глубину её глаз, и после долгого молчания ответил:

— Нет. Я молчал бы, даже распятый на кресте.

И добавил через секунду:

— Если бы верил в то, что ты меня любишь.

Регина зловеще улыбнулась:

— Он в это верит. И ради моей безоблачной жизни в замке Монтгомери он готов сгнить в тюрьме Ватикана.

— Дьявол бы вас обеих забрал! — Шарль содрогнулся при виде такой чудовищной готовности идти до конца к своей цели, перешагивая через окровавленные трупы.

Графиня холодно рассмеялась и, прошелестев юбками, вышла из кабинета подруги. Интуиция подсказывала ей, что пора остановиться. Но Клермоны никогда не оглядывались назад и не сворачивали с полпути. Каждый должен до конца пройти свой путь.