Ривер Уайлд

Данная книга предназначена только для предварительного ознакомления! Просим вас удалить этот файл после прочтения. Спасибо!

Название: Саманта Тоул, «Ривер Уайлд»

Серия: Вне серии

Переводчик: Алла Х

Редактор: Виктория К

Обложка: Виктория К

Вычитка и оформление: Виктория К

Аннотация:

Новый город. Новая личность. Беременная и одинокая.

И подальше от прошлого, которое никогда меня не найдет.

Ривер Уайлд.

Угрюмый. Мрачный. Мудак.

И мой новый сосед.

Дружба с Ривером меня не интересует. И он определенно не хочет дружить со мной.

А потом он помогает мне спасти бездомную собаку. И в тот день я вижу в его глазах чувства, которые отражаются и в моем взгляде. Печаль. Боль. Одиночество.

Мне они хорошо знакомы.

Каким-то образом между нами возникает нежеланная и неожиданная дружба. Затем, внезапно, она превращается в нечто большее.

У нас с Ривером есть свои секреты, и это нормально. Потому что я понимаю его. А он понимает меня.

Впервые в жизни я обретаю то, чего не думала обрести никогда — счастье.

Но счастье не может длиться вечно. Не у таких, как я.

Особенно когда мое прошлое поджидает за поворотом, готовясь вернуться и забрать всё.

+18

(в книге присутствует нецензурная лексика и сцены сексуального характера)

Любое копирование без ссылки

на переводчика и группу ЗАПРЕЩЕНО!

Пожалуйста, уважайте чужой труд!

ОГЛАВЛЕНИЕ

Ривер

Риверу восемь лет

Сегодня воскресенье.

Ненавижу воскресенья.

По воскресеньям мама ходит на еженедельное собрание книжного клуба. По воскресеньям между пятью и семью часами вечера мамы нет дома.

По воскресеньям между пятью и семью часами вечера он делает мне больно.

Но я не могу рассказать маме, что он причиняет мне боль.

Он мне сказал, что тоже сделает ей больно, если я расскажу. Он сказал, что мне все равно никто не поверит. Потому что он очень важный.

Мой отчим — тот, которому вы говорите, когда кто-то причиняет вам боль.

Он полицейский.

Полицейские должны быть хорошими.

Но он не хороший.

Он плохой.

Я играю на заднем дворе с новым баскетбольным мячом, который мама купила мне на прошлой неделе на восьмой день рождения.

Она ушла пять минут назад.

Я знаю, что произойдет.

Скоро он позовет меня.

Заставит делать то, чего я не хочу.

Будет делать со мной всякое.

Я бросаю мяч в кольцо, висящее на стене гаража.

Он пролетает в него. С глухим стуком падает на асфальт.

Я подхожу и поднимаю его.

Бросаю снова.

Стук.

— Ривер, иди сюда, — зовет он из кухни.

Я ненавижу его голос.

Я ненавижу его.

Зажмуриваюсь.

Нет.

Мяч катится обратно ко мне, ударяясь о ногу.

— Сейчас же, — рявкает он.

Делаю глубокий вдох. Открываю глаза.

Подняв мяч, прижимаю его к груди. Медленно иду в дом, на кухню.

Он стоит у кухонной стойки.

— Закрой дверь, — говорит он.

Я слушаюсь, поворачиваюсь и закрываю заднюю дверь.

— Иди сюда.

«Я не хочу. Пожалуйста, не заставляй меня».

— Не заставляй меня повторять дважды. Ты знаешь, что произойдет, если ты так сделаешь.

Я поворачиваюсь и подхожу к нему. У меня начинает болеть живот.

Крепче прижимаю мяч к груди.

Останавливаюсь в нескольких футах от него.

Я не смотрю на него. Но знаю, что он смотрит на меня.

Он протягивает руку и забирает у меня мяч, кладя его на стойку позади себя. Там, как обычно, стоят пустые пивные бутылки.

И еще я вижу на столешнице его кобуру.

Пистолет все еще в ней.

Он никогда не оставлял его вот так. Всегда убирал в сейф.

«Почему он здесь?»

Сердце начинает биться быстрее.

— Сегодня у нас новая игра, Ривер.

«Мой новый папочка пришел ко мне в комнату и сел рядом со мной на пол.

— Хочешь поиграть, Ривер?

— Поиграть? — взволнованно спросил я. — Я люблю играть! Что это за игра?

Он наклонился ближе ко мне. От него воняло пивом и потом. Мне не нравился этот запах.

— Ну, это тайная игра, — прошептал он. — В нее могут играть только хорошие мальчики.

— Я хороший мальчик! Мисс Кларк говорит, что я самый воспитанный мальчик в классе.

Мисс Кларк была моей учительницей в первом классе. Она мне нравилась. От нее приятно пахло. А еще она была хорошенькой, но не такой хорошенькой, как мама. Никто не был такой красивой, как мама.

— Хорошо, но если мы будем играть в эту игру, ты должен пообещать не говорить маме, что мы в нее играли.

— Почему?

— Потому что это тайная игра. О которой мамочкам знать не положено.

— Ладно.

— Клянешься на мизинчиках?

— Клянусь на мизинчиках. А как называется игра?»

Он начинает расстегивать брюки.

Я отворачиваюсь. Смотрю на прикрепленный к холодильнику рисунок. Я нарисовал его в школе в пятницу для мамы. Это рисунок щенка.

Я очень хочу щенка.

Слышу лязг его пряжки. Молния расстегивается.

Мое тело начинает дрожать.

— Ривер.

«Пожалуйста, не заставляй меня делать это».

Он берет меня за руку и притягивает к себе.

До меня доносится обычный запах пива и пота. Меня тошнит.

— Посмотри на меня, парень.

Заставляю голову повернуться в его сторону. Гляжу на стену позади него. Не могу смотреть на него.

— Сегодня мы сделаем кое-что другое. Ты же знаешь, когда ты мой хороший мальчик, папочка обращается с тобой по-особому.

Я закрываю глаза.

— Итак, ты сделаешь это для меня.

— П-пожалуйста… я н-не хочу, — шепчу я.

Он дает мне пощечину.

Я начинаю плакать.

Он снова бьет меня, на этот раз сильнее. Схватив за лицо, щиплет щеки.

— Открой глаза, парень.

Делаю, как мне сказали. По лицу у меня текут слезы.

— Перестань, мать твою, реветь. Плачут только младенцы. Ты младенец, Ривер?

— Н-нет.

— Тогда перестань вести себя так. — Лицо у него ярко-красное. Глаза выпучены. Он сжимает мне пальцами лицо, причиняя еще большую боль. — Ты сделаешь так, как я скажу, парень. Потому что, если ты этого не сделаешь, то знаешь, что произойдет.

«— Я... я больше н-не хочу играть в эту игру, — прошептал я. — Н-не думаю, что она м-мне нравится.

— Ты знаешь, что случается с маленькими мальчиками, которые нарушают свои обещания, Ривер?

Я отрицательно покачал головой.

— Они попадают в тюрьму и никогда больше не видят своих мам.

— Я не хочу в тюрьму! Пожалуйста, не сажай меня в тюрьму!

— Не посажу, пока ты будешь делать то, что я тебе говорю. Ты сделаешь в точности так, как скажет тебе папочка, Ривер?

Я уставился в пол. Волосы упали мне на глаза. Они промокли от моих слез.

— Да, сэр, — прошептал я».

— Что случится, Ривер?

Заставляю себя посмотреть ему в глаза.

— Я сяду в тюрьму. И никогда больше не увижу маму. Она останется с тобой, и тогда ты причинишь ей боль.

Он улыбается. От этого я ненавижу его еще сильнее.

— Ты этого хочешь? Хочешь, чтобы я причинил боль твоей маме, Ривер?

Делаю глубокий вдох.

— Нет, сэр.

— Я так и думал.

Он проводит пальцами по моей щеке. Я стискиваю зубы.

— А теперь я пойду и сяду за стол. Ты принесешь мне из холодильника пиво. Когда я закончу пить, мы начнем играть. Понял?

— Да.

Я поворачиваюсь и иду к холодильнику. Трясущейся рукой открываю дверцу. Я сжимаю ее, чтобы остановить дрожь. Затем лезу внутрь и достаю с верхней полки пиво. Открутив крышку, бросаю ее в мусорное ведро, пытаясь продлить неизбежное.

Когда я оборачиваюсь, то снова вижу его пистолет.

Он лежит там, на столе.

Я смотрю на него. Он сидит за столом на моем стуле.

Моем стуле.

Он выдвинул его из-под стола и развернул лицом ко мне.

А еще он снял штаны. На нем только рубашка.

Мои внутренности сжимаются.

Бутылка в руке дрожит.

Я снова перевожу взгляд на пистолет на столе.

— Чего ты ждешь, парень? — рявкает он. — Иди сюда.

«— Ривер, иди сюда. — Он похлопал рукой по кровати, на которой сидел.

Маминой кровати.

Он никогда раньше не приводил меня сюда играть в свои игры.

Это всегда происходило в моей комнате.

Я не хотел этого делать. Только не здесь.

У меня задрожали руки. Теперь это часто случалось. Особенно по воскресеньям.

Я вжал пальцы в ладони, пока ногти до боли не впились в кожу.

— Сейчас же, Ривер.

Я подошел к кровати и встал перед ним.

Он улыбнулся.

Я еще глубже вонзил ногти в кожу».

— Ривер, больше я повторять не стану! Тащи свою сюда задницу! Сейчас же!

— Нет! — кричу я.

В комнату будто ударила молния.

Никогда раньше я не отказывал ему. Все тело содрогается от страха.

Он встает.

— Нет?

— Я... я...

— Ты смеешь говорить мне «нет», мальчишка?

Я открываю рот, но не могу произнести ни слова. Сердце так быстро бьется. Мне очень страшно. Я впиваюсь ногтями в ладонь свободной руки, пока не чувствую, как рвется кожа.

Мой взгляд устремляется к пистолету на кухонной стойке.

«— Ривер, пора играть, папочка приготовил для нас сегодня совершенно новую игру».

— Я, бл*дь, так не думаю. А теперь тащи сюда свою задницу, парень!

Я сжимаю рукой пивную бутылку. Перевожу взгляд на него.

— Нет, — повторяю я.

Его лицо каменеет. Он склоняет голову набок.

— Правила изменились, Ривер. Еще хоть раз скажешь мне «нет», и я убью твою маму, как только она переступит порог. И вместо того, чтобы отправить тебя в тюрьму… я оставлю тебя здесь, со мной. Здесь, в этом доме, мы будем только вдвоем. И я буду делать с тобой все, что захочу и когда захочу. Только подумай… Я бы мог вставлять в тебя свою дубинку каждый гребаный день, если бы захотел. — Он проводит пальцем по губам, улыбаясь. — Вообще-то, эта идея мне нравится больше... Так что, наверное, я все равно убью твою маму…

— Нет! — кричу я.

Потом пиво оказывается на полу, а его пистолет у меня в руках.

И я направляю его на него.

Его глаза на мгновение расширяются. Потом он смеется.

От этого звука у меня болят уши.

— И что ты собираешься с ним делать, а?

Руки у меня трясутся, как при землетрясении. Пистолет очень тяжелый.

— Я-я...

— Я-я, — передразнивает он. — Что, пацан? Говори. — Он прикладывает ладонь к уху, издеваясь надо мной.

— Я-я... х-хочу, чтобы ты у-ушел! — кричу, поднимая пистолет выше. Руки болят.

Он склоняет голову набок.

— Ушел? Я не уйду, Ривер. Я никогда тебя не покину. Ты мой особенный мальчик. А папочка очень любит своего особенного мальчика.

«— Ты такой хороший, Ривер. Такой особенный. Пора играть в новую игру».

— Прекрати! Перестань! — кричу я. У меня так болит голова. Всё болит. Я просто хочу перестать страдать. — Я просто хочу, чтобы ты перестал! Оставь меня в покое!

«— Я-я н-не хочу больше и-играть.

Он схватил меня за голову и уткнул лицом в подушку.

— Заткнись. Ты портишь игру.

Воздуха не было. Я не мог дышать.

Мамочка, помоги мне, пожалуйста.

Его рука отпустила мою голову. Я отвернулся в сторону и судорожно вздохнул.

— Мне не нравится, что ты заставил меня это сделать. — Он провел рукой по моим волосам, приглаживая их. — Теперь ты будешь хорошим мальчиком?

По моей щеке скатилась слеза.

— Да, сэр».

— Ты не выстрелишь в меня, Ривер. Так что, просто опусти гребаный пистолет.

— Я-я...

«Запах пива…

Горячие слезы на моем лице…

Не могу дышать …

Мне страшно…

Пусть это прекратится…»

— Опусти гребаный пистолет, мелкий засранец! — кричит он, шагая ближе.

— Н-не п-подходи б-ближе! — кричу я и поднимаю пистолет выше.

Руки болят.

Но я не могу его опустить.

Если опущу, он... он снова сделает мне больно.

Сделает больно маме.

Мне очень страшно.

Я не знаю, что делать.

—Я-я н-не х-хочу больше и-играть с тобой! Пожалуйста, оставь меня в покое!

— Оставь меня в покое! — передразнивает он. — Перестань, мать твою, распускать нюни. Все мальчики делают это для своих папочек. Когда я был твоего возраста, тоже делал это для своего папы, и я не ревел из-за этого! Ты хоть представляешь, как тяжело мне живется, парень? Каждый гребаный день я рискую жизнью, зарабатываю деньги, чтобы одевать тебя и набивать едой твой неблагодарный живот! А теперь делай, что тебе говорит отец, и опусти пистолет!

«Мне очень страшно…

Не могу дышать…

— Вот это мой хороший мальчик, Ривер. Папочка любит тебя. Папочка очень тебя любит».

— Ты мне не отец! — кричу я. — Я тебя ненавижу! Ненавижу! Ненавижу!

Чувствую, как пистолет выскальзывает из рук. Я сжимаю ее крепче.

Бах!

Мое тело дергается назад.

Отчим... он стоит и смотрит на меня. Его рука прижата к животу.

Он убирает руку, и на белой рубашке появляется красное пятно. Он смотрит на него.

—Т-ты, блядь, меня подстрелил, — заикается он. Он никогда не заикается. — Я убью тебя на хрен! — Он бросается вперед.

Бах! Бах! Бах!

Отчим лежит на полу.

Повсюду кровь.

Пистолет выпадает из моих рук.

Я поднимаю глаза и вижу стоящую в дверях маму.

Она выглядит испуганной. Она начинает плакать.

— Что ты наделал, Ривер? — шепчет она.

«Я спас нас, мама. Я спас нас».

Энни

Я смотрю на мужчину, сидящего напротив меня за кухонным столом. Мужчину, за которого семь лет назад вышла замуж.

Мужчину, которого ненавижу.

Я смотрю на него со всем своим скрытым презрением и ненавистью.

«Я ухожу от тебя».

Эти слова эхом отдаются у меня в голове.

Хотелось бы мне произнести эти три слова вслух.

Но я не могу.

Страх и сотни других ужасающих причин надежно запирают их в голове.

Подняв руку к лицу, аккуратно касаюсь пальцем припухлости на скуле, двигаясь вниз к разбитой губе.

Он замечает, как я прикасаюсь к своему лицу.

Хмурится.

Я опускаю руку.

Прошлой ночью избиение было ужасным. Он ударил меня по лицу. Сейчас такое случается реже.

Он не хочет, чтобы люди расспрашивали меня о синяках на лице.

Поэтому, когда он меня бьет, то наносит удары по телу. Обычно единственное насилие, которое происходит во время секса, — это удушение. Такое он любит делать часто.

Но прошлой ночью во время секса он меня ударил.

Или я бы сказала — во время изнасилования.

Потому что так оно и было.

Сначала я не понимала, что это изнасилование. Считала, чтобы быть изнасилованной, нужно говорить «нет». Может, даже пытаться сопротивляться.

Я никогда не делала ни того, ни другого.

Но я не могла сказать «нет». Я слишком боялась. И если бы я ему отказала, он бы все равно взял то, что хотел.

Но я рада, что прошлой ночью он ударил меня по лицу, потому что не могу рисковать ударом в живот.

Не сейчас. Когда беременна.

Беременна ребенком, о котором он никогда не узнает.

Я узнала о беременности всего несколько дней назад. Вот почему, наконец, ухожу. Почему у меня, наконец-то, хватает мужества его бросить.

Потому что есть уже не только я.

Мне нужно защитить ребенка.

Знаю, люди бы подумали, что я должна просто вызвать полицию. Пусть его арестуют за то, что он со мной сделал.

Но Нил и есть полиция.

Детектив Нил Кумбс. Коллеги его очень уважали и восхищались им. Ожидалось, что когда-нибудь он станет шефом полиции. В прошлом году он получил медаль «За отвагу».

И все же он регулярно избивает свою жену.

Однажды, давным-давно, в самом начале, я попыталась вызвать полицию. И она мне не помогла.

Потому что все они такие же грязные и продажные, как и он.

Так что поступаю единственным возможным способом. Я сменю имя и исчезну.

Единственный плюс в том, чтобы быть замужем за жестоким ублюдком мужем-полицейским, — это то, что он продажный коп, которому преступники платят, чтобы он закрывал глаза на их делишки.

Нил полагает, что я понятия не имею, чем он занимается на стороне. Но я знаю больше, чем он думает.

А те грязные деньги, которые ему платят, и которые он не может положить в банк, так как это вызовет вопросы, он хранит в сейфе, спрятанном в письменном столе в его кабинете.

Сейфе, о котором, как он считает, я ничего не знаю.

Но я знаю.

И он станет моим билетом отсюда.

Я не хочу брать его деньги. Лучше бы мне этого не делать.

Мне хотелось бы соблюдать нормы морали и нравственности, но другого выбора нет.

У меня нет собственных денег.

Нил никогда не позволял мне работать. Сначала я думала, это потому, что он меня любит и хочет обо мне заботиться.

Но быстро поняла, что это всего лишь один из способов контролировать меня.

Если у меня не будет денег, я не смогу уехать.

Так что, я забираю его деньги и ухожу.

Нил встает из-за стола. Я вижу на его поясе пистолет, как и каждый день, и от его вида у меня до сих пор все внутри сжимается.

Нил берет со спинки стула пиджак и надевает его.

Я встаю и провожаю его до входной двери, как делаю каждое утро. Потому что меня к этому приучили.

«Но не после сегодняшнего.

Больше никогда».

Он останавливается в дверях и поворачивается ко мне.

Я собираюсь с духом.

Его рука поднимается к моему лицу.

Я вздрагиваю.

Удовлетворенный взгляд скользит по мне, и в этот момент я ненавижу его больше, чем когда-либо.

— Я не причиню тебе вреда, Энни. — Он сжимает мой подбородок большим и указательным пальцами.

Я напрягаюсь, наблюдая, как его взгляд переходит к синяку на моей скуле. Разбитой губе.

Когда-то в его глазах было раскаяние.

А теперь — ничего.

— Вчера вечером я увлекся. Оставайся сегодня дома. На обратной дороге домой я захвачу ужин.

— Ладно, — отвечаю я.

— Хорошая девочка.

Он прижимается к моим губам наказывающим поцелуем, рану сильно жжет, но я не реагирую на боль и скрываю отвращение. Тошнотворное чувство, которое испытываю всякий раз, когда он ко мне прикасается.

Просто, как всегда, отвечаю на поцелуй. Сейчас как никогда важно не облажаться. Я не хочу, чтобы он почувствовал, что со мной что-то не так.

Сделав шаг назад, он отпускает мой подбородок.

«Я тебя ненавижу».

— Хорошего дня. — Я улыбаюсь. Вынужденно, но натренировано.

Он открывает дверь, чтобы выйти.

— Я серьезно, Энни. Не выходи сегодня.

— Не выйду. Обещаю.

«Просто уходи».

Он выходит за дверь. От предвкушения мой пульс учащается.

Затем он останавливается и оборачивается, чтобы посмотреть на меня через плечо.

Мой желудок сжимается от страха.

Не за себя.

Я уже давно перестала бояться за свою жизнь.

Когда ты больше не боишься смерти, а жаждешь ее, тебе нечего терять. Но теперь у меня будет ребенок, речь идет уже не только о моей жизни. Я обязана дать своему ребенку лучший шанс.

— Ты ничего не забыла? — говорит он резко, приподняв бровь.

«Блин. Блин. Блин».

— Я люблю тебя, — говорю, нервно сглатывая.

Он смотрит на меня вопросительно, кажется, целую вечность.

Я стараюсь держаться как можно спокойнее, желая, чтобы сердце замедлило бешеные удары.

Затем, наконец, после того, что кажется вечностью, он говорит:

— Я люблю тебя, Энни. Пока смерть не разлучит нас.

— Пока смерть не разлучит нас, — с легкостью повторяю я.

«Никогда и ни за что».

Дверь за ним закрывается.

Тихо выдыхаю. Воздух, что я сдерживала все утро.

Стою и слушаю. Жду.

Двигатель его машины оживает.

Я слышу, как он отъезжает.

Жду еще немного, чтобы убедиться, что он точно уехал.

И тогда начинаю действовать.

Бегу наверх и быстро надеваю джинсы и футболку, а затем просовываю ноги в кроссовки. Достаю из шкафа старую потрепанную коричневую кожаную спортивную сумку. Ту, в которой привезла свою одежду, когда в восемнадцать лет переехала из приемной семьи к Нилу, и коробку с воспоминаниями.

Родной семьи у меня не было. Я приемная. Ребенком меня забрали у матери, которая была наркоманкой и проституткой, и определили в приемную семью. Никто не знал, кто мой отец. Вероятно, один из ее клиентов.

Полагаю, это и стало причиной, почему я так легко оказалась в руках Нила.

Он был старше. Зрелый. А я отчаянно нуждалась в чем-то стабильном. Хотела иметь свою семью.

Мне было восемнадцать. Только что закончила школу и надеялась поступить в общественный колледж. Однажды ночью, по пути от метро до дома, на меня напал грабитель. Нил случайно проходил мимо, когда это случилось. В этот момент он был не на дежурстве.

Он поймал парня и арестовал. Симпатичный полицейский, старше меня, вернул мою сумочку и назначил свидание на следующий вечер.

Через неделю я переехала к нему.

Мой кошмар начался полгода спустя, когда он впервые меня избил.

В ночь, когда мы поженились.

До этого он был таким замечательным. Я не могла поверить, что этот удивительный парень хотел быть с кем-то вроде меня.

Теперь я понимаю, что была легкой мишенью.

Мною можно было легко манипулировать и контролировать.

Я считала, что заполучив его, мне повезло, хотя на самом деле это было самое худшее, что когда-либо со мной случалось.

Подойдя к шкафу, достаю коробку с воспоминаниями. Внутри совсем не так много вещей, например, свидетельство о браке. Корешок билета с нашего первого свидания в кино. Пробка от шампанского, с того вечера, когда он сделал мне предложение.

Все эти вещи могут отправиться в мусорное ведро, мне все равно.

Сняв крышку, достаю всего две нужные мне для побега вещи. Удостоверение личности и свидетельство о рождении с новым именем.

Положив их во внутренний карман сумки, надежно застегиваю молнию.

Затем собираю одежду и нижнее белье, которые уже планировала взять с собой, и кладу туда же. Нет смысла брать с собой слишком много. Меньше тащить, да и в эту одежду я все равно скоро не влезу.

Я завязываю длинные светлые волосы в тугой пучок, а потом натягиваю поверх бейсболку.

Захожу в ванную, беру зубную щетку, зубную пасту и другие туалетные принадлежности и кладу их в косметичку. Укладываю ее в сумку вместе с одеждой.

Вместе с сумкой спускаюсь вниз и иду в кабинет Нила. Меня окутывает зловещая тишина. Больше всего я ненавижу эту комнату.

Несмотря на понимание, что я одна, по мне все равно пробегает дрожь.

Я все еще боюсь, что он вернется домой и поймает меня.

Быстро подойдя к столу, присаживаюсь на корточки и опускаю сумку рядом. Я открываю дверцу в столе.

Собрав сложенные перед сейфом папки, кладу их на пол.

Достаю из кармана ключ от стола. Ключ мне пришлось у него выкрасть, сделать слепок и положить обратно, прежде чем он понял, что его нет.

День, когда я это сделала, был одним из самых страшных в моей жизни, а я провела последние семь лет в страхе. Я пришла в ужас от того, что он может меня раскусить, и это станет концом и для меня, и для ребенка.

Но он ничего не заподозрил, и мне все удалось. Я возьму деньги и уберусь отсюда, и все будет хорошо.

Меня охватывает страх.

«А что, если денег нет? Если по какой-то причине он их оттуда взял?»

Полагаю, есть лишь один способ это выяснить.

В любом случае, я все равно уйду. Я больше ни дня не проведу здесь с ним. Мне просто придется придумать что-то еще.

Затаив дыхание, открываю сейф.

И выдыхаю.

Деньги все еще на месте.

Точно не знаю, сколько здесь. Думаю, сотни тысяч.

Мне нужно лишь столько, сколько понадобиться, чтобы выбраться отсюда и, пока я не найду работу, заплатить за жилье, сумма за которое, как я выяснила, составляет около шести тысяч. Понимаю, мне, вероятно, придется внести залог, по крайней мере, за шесть месяцев, потому что я не смогу предоставить рекомендации.

«Но… что, если из-за беременности никто не возьмет меня на работу? Что, если у меня кончатся деньги, на работу не примут, и я не смогу платить за жилье?

Боже».

Я ненавижу себя за эти мысли. Делаю глубокий вдох и задерживаю дыхание.

«Энни, тебе за многое причитается».

Я знаю. Но я не хотела, чтобы все было так. Я хотела сама заботиться о ребенке. Зарабатывать свои деньги.

«И ты заработаешь, но сейчас тебе нужны деньги, независимо от источника их происхождения».

Выдохнув, наконец, достаю из сейфа десять тысяч.

Все, что останется, я пожертвую приюту для женщин.

Закрыв дверцу сейфа, запираю ее. Складываю папки обратно и прикрываю дверцу стола.

Выйдя с сумкой в коридор, опускаю ее на пол. Достаю из шкафа куртку и надеваю ее. Подняв сумку, вешаю длинный ремень на плечо.

Мой сотовый лежит на прикроватном столике. Пусть там и остается. Он мне больше не понадобится. Если я возьму его с собой, Нил выследит сигнал и найдет меня.

Я выхожу через парадную дверь, оставляя Энни Кумбс в прошлом, и превращаюсь в Кэрри Форд.

Кэрри

Настоящая Кэрри Форд погибла пять лет назад в автомобильной катастрофе. Ей было двадцать пять. Столько же, сколько сейчас мне. Мы похожи — та же бледная кожа, те же голубые глаза, — но у нее были великолепные длинные рыжие волосы, тогда как я блондинка.

Но женщины часто меняют цвет волос, так что могу сойти за нее.

Я никогда не знала Кэрри.

Она была внучкой моей единственной подруги. Подруги, о существовании которой мой муж даже не подозревает.

Нил никогда не позволял мне заводить друзей.

Но мне нужен был кто-то, а миссис Форд просто потрясающая. Она живет через три дома от нас.

Ей далеко за семьдесят, и она самая милая леди, которую вы когда-либо встречали.

Мы подружились, когда я находилась во дворе, ухаживая за садом, а она останавливалась поболтать.

Однажды она пригласила меня на кусочек домашнего пирога и чашку кофе, и после этого мы стали друзьями.

Через некоторое время она заметила синяки. Она никогда о них не расспрашивала. Но мы обе понимали, что она знала, что мой муж меня избивает.

Когда я узнала о беременности, то не выдержала и рассказала ей, что происходит. Что мне нужно сбежать, но я не знала, как.

Она понимала, что заявить на Нила в полицию я не могу. И никак не смогла бы спрятать меня у себя.

Единственный выход — исчезнуть.

Тогда-то она вышла из комнаты и сделала мне самый лучший подарок, который я когда-либо получала. Отдала мне удостоверение личности своей внучки и свидетельство о рождении. Велела мне взять их. Сменить имя и исчезнуть.

Наконец-то, я нашла выход.

Она также предлагала мне деньги, но я не могла их взять.

В любом случае, я знала другой способ добыть деньги.

Я крепко ее обняла. Поблагодарила.

И это стало началом того, чтобы я смогла исчезнуть.

Каждый день буду благодарить Кэрри Форд за то, что она подарила мне свое имя.

Вчера мы с миссис Форд попрощались. Я буду по ней очень скучать.

Быстрым шагом направляюсь в сторону автобусной станции.

Подпрыгиваю от любого шума, который слышу, и каждой проезжающей машины, в ужасе от того, что в одной из них окажется Нил.

«Все в порядке. Он в городе.

Но что, если один из его приятелей будет патрулировать улицу и увидит меня?»

Быстрый шаг превращается в бег трусцой.

«Успокойся. Так ты еще больше привлекаешь к себе внимание».

Я замедляю бег до быстрой ходьбы.

Через десять минут, никем не замеченная, добираюсь до автобусной станции.

«Ты почти на месте. Почти свободна».

Остановившись у входа на автобусную станцию, натягиваю бейсболку, прикрывая глаза и лицо. Внутри станции установлены камеры видеонаблюдения. Камеры, к которым Нил сможет получить доступ, если выяснит, как я покинула город, и попытается узнать, на каком автобусе я уехала. Кроме того, мне нужно скрыть красную припухлость на щеке. Она бы сделала меня еще больше запоминающейся, если бы он допросил кассиров, а это последнее, чего я хочу. К сожалению, с разбитой губой я мало что могу сделать.

Через стеклянную дверь станции вижу электронное табло, на котором подробно расписано время отправления автобуса.

Следующий автобус отправляется через пятнадцать минут в местечко под названием Каньон Лейк в Техасе.

В Техасе жарко.

А я ненавижу жару. Быть обладательницей бледной кожи — значит поджариться на солнце, как цыпленок.

Нил это знает. Так что он никогда не подумает, что я поеду в Техас.

Идеально.

Не поднимая головы, делаю глубокий вдох, открываю дверь и вхожу в здание оживленной станции.

Быстро, но спокойно подхожу к свободной кассе. За наличные покупаю билет в один конец до Каньон Лейк.

Взяв билет, выхожу из здания станции и направляюсь туда, где меня ожидает автобус, чтобы увезти подальше от этого места.

Увидев мусорку, останавливаюсь.

Смотрю на левую руку. Мое обручальное кольцо.

В голове проносится шквал воспоминаний.

Наше первое свидание. Первый секс. День нашей свадьбы.

Первый раз, когда он меня ударил. Первый раз, когда изнасиловал. Первый раз, когда он так сильно меня душил, что я потеряла сознание.

Сняв обручальное кольцо, бросаю его в урну.

Затем, не оглядываясь, иду к автобусу и забираюсь в него. Пытаюсь вести себя нормально, будто не убегаю от жестокого мужа, воспользовавшись документами мертвой женщины. Показываю водителю билет. Он просит предъявить удостоверение личности.

Нервно сглотнув, достаю его из сумки и протягиваю ему. Он бросает на него быстрый взгляд и возвращает мне.

Вот и все.

Я сделала это.

Я иду по проходу и, положив сумку у ног, сажусь у окна, ближе к хвосту автобуса.

И глубоко вздыхаю. Сердце бешено колотится.

Я сделала это.

Я сижу в автобусе, который отвезет меня на свободу.

Все жду, что объявится Нил и выволочит меня наружу.

Но он не появляется.

Двери автобуса закрываются, и он отъезжает от станции.

Увозя меня в новую жизнь.

Кэрри

Я выхожу из автобуса на яркий солнечный свет и осматриваю свое новое место пребывания.

Итак, Каньон Лейк.

Мой новый дом.

Наш новый дом.

Я прижимаю руку к плоскому животу.

— Слышишь? — шепчу я малышу, склонив голову. — Мы дома. Мы в безопасности.

Легкий ветерок треплет мне волосы, в поле зрения мелькает рыжая вспышка.

Я убираю пряди, заправляя их за ухо.

Теперь я рыжая. Ярко-рыжая.

Я покрасила волосы по пути сюда, в туалете на первой из многочисленных остановок для отдыха. Я купила в магазине краску для волос, роман в мягкой обложке и одноразовый телефон.

К рыжему цвету нужно немного привыкнуть после того, как я всю жизнь была блондинкой. Но мне нравится.

Из-за этого цвет моих глаз резко меняется, а россыпь веснушек на носу выглядит более заметной.

Я выгляжу по-другому. А именно это мне и нужно.

Я больше не могу быть Энни. Чтобы выжить, я должна стать Кэрри.

Пусть синяк на лице и рана на губе еще видны, но они скоро исчезнут, а с ними исчезнут и все следы Энни, и я стану просто Кэрри.

Я удаляюсь от автобуса и ступаю на тротуар. На мгновение опускаю сумку. Здесь очень тепло.

Конечно, Техас известен своей жарой, но я не думала, что в ноябре будет так тепло.

Оглянувшись вокруг, замечаю, что людей, кажется, это не заботит.

Либо они привыкли, либо я просто жарофоб.

Или из-за беременности температура моего тела поднялась на несколько градусов. Судя по дате последних месячных, я предположила, что ребенок должен родиться где-то в июле.

Господи, если сейчас уже так тепло, то я прохожу всю беременность в самом жарком месте в США. Я явно недостаточно хорошо продумала свой приезд сюда.

Ну, на самом деле я вообще ничего не продумывала. Если не считать того, что выбрала первый отъезжающий автобус, а Нилу хоть и за миллион лет в голову не придет искать меня здесь.

То, что он меня здесь не найдет, стоит страданий от жары во время беременности. Просто куплю себе хороший кондиционер и портативный вентилятор.

Что касается моего срока, то я еще не обращалась к врачу. Лишь узнав о беременности, мне пришлось действовать очень быстро.

Встать на учет у врача стоит на втором месте в моем списке после поиска жилья. И, надеюсь, я его уже нашла.

Во время долгого путешествия сюда, я воспользовалась новым телефоном, начав поиски в интернете доступного для аренды жилья в Каньон Лейк. Выбор был скудным. Вариантов не много. Это были либо однокомнатные квартиры, либо дома с тремя спальнями, а мне нужны две комнаты — для ребенка и меня. По возможности я бы предпочла не арендовать однокомнатное жилье, так как мне пришлось бы снова переезжать, как только ребенок начал бы подрастать.

Так что, наткнувшись на полностью меблированный дом с двумя спальнями, это было похоже на судьбу. В описании говорилось, что дом стоит на тихой жилой улице с видом на открытый лесной массив, который ведет к реке Гуадалупе.

Фотографий дома не было, но меня это не беспокоило. Путь он будет хоть лачугой, мне все равно. Если он будет мой.

Я позвонила по указанному телефону и поговорила с риэлтором, приятной женщиной по имени Марла. Она сказала, что дом буквально только что выставили для аренды, и именно поэтому в Интернете еще не было фотографий.

Именно тогда я поняла, что это должен быть он.

На мгновение мне показалось, что все слишком просто. Я ушла от Нила. Нашла дом.

Но потом поняла, что большую часть жизни мне было нелегко, и особенно последние семь лет, так что мне причиталось.

Я спросила Марлу, могу ли осмотреть дом сегодня, и она ответила, что никаких проблем не возникнет. Я подумала, будет лучше честно сказать, чтобы не тратить впустую ни свое, ни ее время, что у меня нет рекомендаций, но я могу заплатить наличными вперед, что, похоже, ее более чем устраивало.

Итак, моя встреча с ней в доме назначена на час тридцать. Автобус должен был прибыть на место в час, что дало бы мне возможность добраться до дома. Достав телефон, чтобы найти адрес по Google-картам, на дисплее вижу 1:27.

«Мляха-муха».

Я даже не заметила, что автобус опаздывает.

Быстро набираю адрес в Google-картах, проверяя, сколько времени мне понадобится, чтобы туда добраться.

Пятнадцать минут.

Тут же пишу смс риэлтеру, давая знать, что немного опоздаю, а затем, закинув сумку на плечо, отправляюсь в путь.

Пятнадцать минут спустя иду по красивой, обсаженной деревьями улице. Здесь очень спокойно. Единственный звук — пение птиц.

Судя по карте, дом, который мне нужен, находится в конце улицы.

Через минуту замечаю вывеску «Аренда» и прямо за ней дом.

Это любовь с первого взгляда.

Дом старый, а я люблю старые дома. Он немного потрепанный, как и я, но ничего такого, что не исправить с помощью краски.

Дом одноэтажный и идеально подойдет для времени, когда ребенок начнет ползать — никаких лестниц, чтобы беспокоиться.

Впереди есть дворик и, немного облагородив сад, чем я с удовольствием занималась, он будет выглядеть великолепно. Представляю, как сижу во дворе с ребенком, может, даже болтаю с соседями, когда те проходят мимо.

Иду по дорожке к входной двери, и она открывается как раз перед тем, как я ее достигаю.

— Мисс Форд? — приветливо улыбается мне симпатичная блондинка чуть за сорок.

По ее дрогнувшей улыбке, я вижу момент, когда она замечает на моей щеке синяк, теперь уже ставший черным.

Стыд скручивает внутренности. Я наклоняю голову, чтобы волосы упали на лицо, закрыв его.

— Да. Но зовите меня Эн... — Я спохватываюсь. — Кэрри, — отчетливо произношу я, внутренне ругая себя.

Мне нужно привыкнуть называть себя Кэрри.

Ее улыбка сияет в полную силу.

— Приятно познакомиться, Кэрри. — Она протягивает руку, и мы обмениваемся рукопожатием. — Я Марла. Мы разговаривали по телефону.

— Да, конечно.

— Не хотите зайти и осмотреться? — Она жестом приглашает меня пройти в маленькую прихожую и закрывает за нами дверь. — Следуйте за мной, я проведу вам экскурсию.

Я хожу за ней по дому, все время улыбаясь. Наверное, я выгляжу как сумасшедшая, но мне все равно. Я просто очень счастлива быть здесь.

Дом идеален.

В нем есть большая спальня с ванной комнатой, а вторая спальня, где будет детская, тоже приличного размера и находится прямо через коридор. А главная ванная комната — прямо по соседству. Из детской также открывается вид на сад.

Дом полностью обставлен, а это значит, что мне не нужно беспокоиться о мебели, только о кроватке для детской. И нужно всего лишь купить постельное белье для кровати и полотенца для ванной.

У меня очень хорошее предчувствие насчет этого дома. Я чувствую себя в нем... в безопасности.

Это все, чего мне когда-либо хотелось.

Дом.

Наконец-то, я дома.

— Итак, что думаете? — спрашивает меня Марла, останавливаясь в гостиной, — мы вернулись туда, откуда начали.

— Я беру, — говорю без колебаний.

Она широко улыбается, показывая мне полный набор косметически улучшенных жемчужно-белых зубов.

— Замечательно. — Она хлопает в ладоши. — Итак, рекомендаций у вас нет, поэтому мне понадобится взнос, по крайней мере, за полгода вперед.

— Это не проблема, — говорю я.

— Отлично. Ладно, я только достану из машины документы.

Пока ее нет, я отсчитываю деньги, которые мне понадобятся, чтобы покрыть шестимесячную арендную плату.

Полчаса спустя подписываю договор аренды и смотрю, как Марла отъезжает на своей сверкающей «Ауди».

Вернувшись в дом, закрываю дверь. И запираю ее за собой.

Затем прислоняюсь лбом к двери и с минуту просто дышу.

«Ты сделала это, Энни. Ты сбежала от него. С этого момента ты начинаешь жить».

Сделав последний глубокий вдох, отхожу от двери. Направляюсь за спортивной сумкой и уношу ее в спальню.

Достав одежду и туалетные принадлежности, бросаю их на кровать. Беру несколько сотен долларов, а оставшиеся деньги вместе с удостоверением личности и свидетельством о рождении оставляю. Уношу сумку в маленькую гардеробную. Открыв самый большой ящик, запихиваю ее туда. Подыщу более безопасное место для хранения денег, как только ознакомлюсь с домом.

Сняв с себя грязную одежду, включаю горячий душ и забираюсь внутрь, наслаждаясь ощущением почти обжигающих струй на коже. Смывая свое прошлое. У воды светло-рыжий оттенок — остатки краски, которую я не смыла должным образом, когда работала над своей внешностью во время остановки автобуса.

«Я свободна».

Слезы смешиваются с водой, и я смотрю, как мое прошлое стекает в канализацию.

Выключив душ, хватаю старое потрепанное полотенце, висящее на держателе.

Я куплю новые, когда пойду в магазин.

Вытираюсь и расчесываю волосы, оставляя их распущенными. Надеваю джинсы и футболку. Мне понадобится еще одежда. Предпочтительно шорты, майки и хлопчатобумажные платья.

Пройдя на кухню, завариваю себе пакетированный травяной чай, который купила во время одной из остановок. Налив воду в чайник, включаю его, и пока он закипает, нахожу чашки.

Заварив чай, выношу его на задний двор и встаю на крыльце. Облокачиваюсь на перила.

Мне бы не помешал здесь стул, чтобы иметь возможность сидеть и наслаждаться одиночеством. Но сейчас буду стоять и наслаждаться тем, что у меня есть.

Здесь так тихо. Я никогда не знала такого покоя.

Успокаивающая тишина. Та, что окутывает вас коконом.

Идеально.

Все это.

Делаю глоток чая и слышу, как из соседнего дома справа начинает играть «Богемская рапсодия» группы Queen.

Я люблю эту песню. Меня даже не волнует, что она проникла в мой покой. Во всяком случае, она заставляет меня улыбаться.

У моего нового соседа отличный музыкальный вкус.

Тихонько подпевая, бросаю взгляд на соседний дом. Я заметила его раньше. Его трудно не заметить. Он огромный. Занимает большую часть конца улицы. Это большой старый дом в колониальном стиле. Без сомнения, самый большой на улице. С великолепным крыльцом по всему периметру, и с задней части которого видно место, где я стою. Еще вижу сад и бассейн. Сад примерно в двадцать раз больше моего. Рядом стоит кирпичное здание. Вероятно, гараж или сарай.

Интересно, кто там живет?

Дом такого размера с бассейном, там определенно живут богатые люди. Возможно, есть дети. Маленькие дети — это великолепно, потому что у моего ребенка будет с кем играть, когда он станет чуть старше.

Счастье согревает живот при мысли, что я могла бы... нет, что я буду здесь спустя годы, наблюдая, как растет мой ребенок, свободный от прошлого, и что он никогда не узнает, какой была моя жизнь до этого.

Я начинаю подпевать Queen.

Затем слышу, как хлопает сетчатая дверь, и поднимаю глаза на этот звук.

На заднем крыльце дома стоит парень. Насколько могу судить, он очень высокий. С копной волнистых темных волос. Когда он двигается, замечаю в них медные отблески, солнечный свет высвечивает рыжеватые пряди. По бокам волосы коротко подстрижены, а на макушке длиннее. Подбородок покрыт щетиной, которой, похоже, несколько дней.

У Нила никогда не было щетины. Он говорил, что это выглядит неопрятно.

Мне нравятся щетина и бороды. Но я никогда не говорила об этом Нилу. Мнение — не то, что мне позволялось иметь.

У одного из моих приемных отцов, Генри, была борода. Он был моим любимым приемным отцом. По-настоящему хорошим человеком. Правда, борода у него была седая. Она напоминала мне бороду Санты.

Но он умер. Честно говоря, он был стар. После его смерти я осталась жить с Сандрой, его женой. Но через год она последовала за ним.

Полагаю, ее сердце разбилось в день его кончины, и так и не восстановилось.

Меня определили в новую приемную семью.

Так что, да, бороды дают мне внутреннее чувство теплоты.

Со своего места не могу сказать, сколько лет моему новому соседу. Я бы сказала, определенно меньше тридцати. У него есть татуировки. Ими покрыты обе руки. Черная футболка прекрасно их демонстрирует.

Татуировки Нил тоже не любил.

Говорил, что татуировки и преступность идут рука об руку.

Нил все еще жил в пятидесятых.

Как бы сказал Нил, мой новый сосед похож на тех парней, которых он каждый день сажает в тюрьму.

А значит, он, вероятно, лучше моего мужа.

Простите, бывшего мужа.

Ого. Я чувствую свободу, называя его так.

Не то чтобы я когда-нибудь смогу с ним развестись. Тогда бы мне пришлось выдать себя, чего никогда не сделаю. Но я от него далеко, и это все, что имеет значение.

Я здесь, в своем новом доме, начинаю новую жизнь.

А мой новый сосед — ходячая версия всего, что не нравится Нилу.

Он мне уже нравится.

Мой взгляд опускается на его руки, и я вижу в одной книгу, а в другой стакан с чем-то. Под мышкой у него что-то вроде портсигара.

Смотрю, как он ставит стакан и портсигар на стол. Затем достает что-то из переднего кармана черных джинсов и бросает на стол — вероятно, зажигалку.

После, неожиданно, поворачивается в мою сторону, ловя мой пристальный взгляд.

«Ё*ушки-воробушки».

Чувствую, как лицо начинает пылать.

Мне придется что-то сказать, иначе буду выглядеть жутко.

Я выпрямляюсь и в приветствии поднимаю руку.

— Привет, — улыбаюсь я.

Он не отвечает. Может, не услышал.

На этот раз я говорю громче:

— Я ваша новая соседка, Эн... Кэрри. Меня зовут Кэрри.

Никакого ответа.

Он просто стоит и смотрит на меня.

Его взгляд мрачный и напряженный.

И жесткий.

Ледяной.

Холодок скользит по мне, все тепло, что я чувствовала минуту назад, исчезает.

Переступаю с ноги на ногу. Не знаю, что делать. Просто вернуться в дом? Но это было бы невежливо.

Но, игнорируя меня, он ведет себя грубо.

Может, на самом деле он меня не игнорирует, а просто не слышит оттуда.

Решаю попытаться в последний раз и кричу:

— Меня зовут Кэрри. Я только что…

Слова замирают у меня на языке, когда он резко разворачивается и шагает обратно в дом.

Сетчатая дверь захлопывается за ним с такой силой, что отскакивает от рамы, издавая громкий треск.

Через несколько секунд музыка перестает играть, оставляя меня в полной тишине.

И эта тишина уже не кажется такой приветливой.

Кэрри

После не очень приятной, неловкой встречи с моим грубым соседом я решаю прогуляться в город, чтобы найти продуктовый магазин и место, где продаются банные полотенца и постельное белье. Мне не нужно беспокоиться о покупке одеяла, учитывая, как сейчас тепло, и в ближайшем будущем, не думаю, что это изменится, а с увеличивающимся животом станет лишь хуже.

Так что мне нужны только простыни, подушки и наволочки. И солнцезащитный крем. Потому что, если не буду им пользоваться, то поджарюсь, как ломтик бекона.

А еще мне нужен тональный крем.

Может, поэтому он был со мной груб. Возможно, увидел на лице синяк и подумал, что от меня жди беды. Что я стану для соседей проблемой.

Ну, теперь я мало что могу сделать, чтобы его скрыть. Поэтому использую единственный способ. Схватив расческу, зачесываю волосы в сторону, так что они падают мне на глаза и закрывают щеку.

С помощью Google-карты направляюсь туда, где указано расположение ближайшего продуктового магазина, потому что в данный момент мои ноги — это мой транспорт. Надеюсь, смогу купить там все нужное.

Может, стоит поразмыслить над приобретением машины.

Но это означало бы потратить больше грязных денег Нила, чем необходимо.

Нет, спасибо.

Сначала нужно найти работу. Потом, возможно, купить машину.

Прогулка до супермаркета очень приятная. Каньон Лейк — красивое место.

Он более зеленый, чем я ожидала от Техаса.

Приближаясь к центру города, замечаю на другой стороне улицы закусочную. «У Сэди» — гласит вывеска над витриной.

Прошло много времени с тех пор, как я ела в последний раз, так что, может, мне стоит перекусить здесь, прежде чем отправляться в супермаркет.

Когда я подхожу к закусочной, то вижу в витрине вывеску: «Здесь подают лучшие пироги по эту сторону Техаса». А также еще одну вывеску в окне, которая заставляет сердце воспрянуть: «Требуется помощь: официант на неполный рабочий день. Опыт предпочтителен, но не существенен. Но улыбка — обязательное условие. Заявления принимаем внутри».

Ладно, зайду сюда перекусить и попытаю удачу с работой.

Открыв дверь, вхожу в закусочную. На заднем плане играет музыка. За столиками и в кабинках сидят несколько посетителей.

Боже милостивый, здесь пахнет как в раю. Аромат кофе наполняет воздух, но мое внимание привлекает запах вишневого пирога.

Желудок урчит от восторга.

Присев на табурет у стойки, пытаюсь припомнить, когда в последний раз ела в кафе. И не могу вспомнить.

Мы всегда ели дома. Нил не любил ходить куда-то. У него был пунктик насчет чужих людей, прикасавшихся к его еде.

Готовила всегда я. Иногда моя стряпня приходилось ему по вкусу. Иногда нет.

— Заказ на восьмой столик, — раздается мужской голос из кухни.

Секундой позже появляется его обладатель, ставя две тарелки на раздаточную стойку. Он похож на латиноамериканца. Волосы коротко подстрижены. Угловатое, красивое лицо. Чисто выбрит.

Мимо меня проносится официантка и хватает тарелки, которые латиноамериканец, который, как я предполагаю, является поваром, только что поставил на стойку. Она берет их и, проходя мимо, улыбается мне.

— Подойду через минуту, милочка.

— Не спешите, — говорю ей. Взяв со стойки меню, начинаю его изучать.

На моем лице появляется улыбка. Это потому, что мне здесь нравится. В закусочной действительно теплая атмосфера счастья.

Через несколько минут передо мной снова возникает официантка.

— Готовы сделать заказ? — весело спрашивает она.

Я отрываю голову от меню и смотрю на нее.

В руке у нее блокнот и карандаш. На бейдже написано «Сэди». Закусочная называется «У Сэди». Предполагаю, она владелица.

Она очень хорошенькая. Примерно моего роста, пять футов шесть дюймов. Старше меня. Я бы сказала, где-то около тридцати. Светло-каштановые, заколотые наверх, волосы. Яркая улыбка.

Которая тускнеет, когда она видит мое лицо.

Синяк.

Смущенно склоняю голову набок, прикрывая щеку волосами. Улыбка, которая только что расцвела на моем лице, увядает.

— Можно мне кусочек вишневого пирога? — Я запала в ту же секунду, как только ощутила аромат, когда вошла. — И чай без кофеина, если можно.

— Конечно. Что-нибудь к пирогу — сливки, мороженое?

— Только пирог, — отвечаю я.

— Поняла, — она снова улыбается. Не записав мой заказ, кладет блокнот и карандаш на стойку.

Смотрю, как она ходит за стойкой, берет тарелку, кладет на нее кусок вишневого пирога и ставит передо мной вместе со столовыми приборами.

— Подсластитель или сливки для чая? — спрашивает она, беря чашку и заваривая мне чай из автомата.

— Нет, спасибо.

Она ставит чайник, чашку и блюдце рядом с пирогом.

— В отпуск? — приветливо спрашивает она.

Могу сказать, что она старается не смотреть на мой синяк, и я ценю это, но, честно говоря, в этот момент чувствую, что устала его скрывать.

Я поднимаю голову, позволяя волосам открыть лицо.

— Нет, я только что сюда переехала, — отвечаю я.

— У нас здесь не так много новых жителей, зато много туристов.

— Понимаю почему. Место чудесное.

— Да. Так что же вас привело сюда? Семья? Может, я их знаю. Трудно не знать всех в таком городке, как этот.

Отламываю кусочек пирога и качаю головой. Положив его в рот, жую, медля с ответом.

— Нет, не семья. Просто захотелось сменить обстановку.

— Ох. Конечно. — Она кивает, ее взгляд скользит по моему рту — ране на нем — и обратно к щеке, прежде чем посмотреть мне в глаза. — Это хорошее место для переезда. Я приехала сюда десять лет назад, чтобы начать все сначала. — Она замолкает, что-то обдумывая.

Я наблюдаю за выражением ее лица. Похоже, у нее какой-то внутренний спор. Я вижу, когда она решается.

Затем говорит:

— Простите, что я это говорю, но у вас чертовски большой синяк. Уверена, вы в курсе, но...

— Все в порядке. — Я мгновенно прикрываю щеку рукой. Вилка, которую я держала, со стуком падает на стойку.

Приятное чувство в груди начинает съеживаться.

— Послушайте, можете сказать, чтобы я не лезла не в свое дело, но десять лет назад я была на вашем месте. Прикатила в город, вся в синяках…

— Я не вся в синяках. Я всего лишь ударилась лицом о дверь. Это все. Ничего больше. И вы правы, вам действительно не следует лезть не в свое дело, — огрызаюсь я.

Это на меня не похоже — быть такой напористой, но я расстроена, что эта женщина отняла у меня чувство прекрасного. Точно так же, как ранее чувство прекрасного украл мой мудак-сосед.

Некоторые люди на самом деле могут похитить ваш свет.

А я не хочу быть рядом с такими людьми.

Встав, засовываю руку в карман и вытаскиваю деньги, чтобы заплатить за еду и убраться отсюда к чертовой матери.

Вот вам и пирог и возможность получить работу.

— Слушай, прости, — успокаивает она, кладя руки на стойку. — Я не хочу вмешиваться. Просто знаю, каково это — быть новичком в городе с... — она показывает на свое лицо, — убегая от человека, который наградил ими тебя.

Я прикусываю щеку изнутри.

— Это была дверь.

— Ладно, — она кивает, — это была дверь. Я тебя услышала. И мне жаль, что я тебя расстроила. Пирог за мой счет. Пожалуйста, останься и доешь.

На мгновение я замираю, глядя на выражение ее лица, на теплоту в нем, и понимаю, что она только искренне пыталась проявить заботу. И еще понимаю, что смотрю на женщину, которая прошла через нечто подобное тому, через что прошла я.

Медленно сажусь обратно и беру вилку, отделяя от пирога еще один кусочек.

— Зови, если тебе что-нибудь понадобится, — говорит она мне, прежде чем отойти к другому клиенту, подошедшему к стойке, чтобы оплатить счет.

Я ем и пью чай в тишине, слушая музыку, звук кастрюль, гремящих на кухне, и низкий гул болтовни.

Я как раз допиваю чай, когда она снова появляется передо мной.

— Принести что-нибудь еще? — спрашивает она.

— Нет, спасибо.

— Я сожалею о том, что сказала раньше, — говорит она. — Все моя настойчивость.

— Все в порядке. Наверное, я немного погорячилась, — признаюсь я.

— Нет. Ты имела полное право сказать то, что сказала.

Ее слова заставляют меня чувствовать себя немного лучше.

— Можно я кое-что скажу... — продолжает она. — И только потому, что в городе ты новенькая и никого не знаешь, но чай без кофеина... Обычно есть только одна причина, по которой женщина заказывает здесь что-то без кофеина, и это потому, что она беременна. Так вот, я не спрашиваю, а просто говорю, что если это правда, то тебе понадобится врач, а лучший здесь — доктор Мазерс.

— Доктор Мазерс, — повторяю я. — Я ему позвоню. Спасибо.

Ее взгляд скользит по моему все еще плоскому животу.

— Итак... какой срок? Если не возражаешь, что я спрашиваю.

Я понимаю, что она — единственный человек, кроме миссис Форд, которому я рассказала о ребенке.

У меня такое чувство, что на самом деле она не слишком любопытна. Она заботливая. Вот почему я не против ответить.

— Точно не знаю. Но не такой уж большой.

Она одаривает меня доброй улыбкой.

— Ну, в этом тебе поможет доктор Мазерс. И, кстати, поздравляю.

— Спасибо. — Я соскальзываю с табурета и встаю.

— Ну, если тебе что-нибудь понадобится… — Она замолкает, ожидая, что я назову свое имя.

— Кэрри, — восполняю я пробел.

— Кэрри. Я Сэди, как ты, наверное, уже догадалась. — Она указывает на свой бейдж. — И ты, вероятно, уже поняла, что заведение принадлежит мне.

— Для этого не нужно быть гением.

Я улыбаюсь, и она смеется.

— Ну, я просто хотела сказать, что если тебе что-нибудь понадобится — пирог, чай без кофеина, — ты знаешь, где меня найти.

— Вообще-то, мне кое-что нужно… — Я бросаю взгляд на вывеску в окне, прежде чем снова посмотреть на нее. — Не знаю, как ты относишься к тому, чтобы нанимать беременных женщин, но мне очень нужна работа.

— Ты раньше работала официанткой? — спрашивает она.

Я прикусываю губу.

— Нет.

— Когда сможешь начать?

— Завтра, — предлагаю я.

Она задумчиво поджимает губы.

— Как смотришь на то, чтобы поработать в утреннюю смену?

— Прекрасно. — И это правда.

— Ладно. Будь здесь завтра ровно в шесть утра, и я покажу тебе, что к чему.

— Я... принята? — спрашиваю, смея надеяться.

Выражение ее лица смягчается, и она улыбается.

— Ты принята.

Моя улыбка больше, чем этот город.

— Большое спасибо, Сэди. Не могу выразить, как я тебе благодарна.

— Сначала поработай в утреннюю смену, и мы посмотрим, будешь ли ты по-прежнему испытывать то же самое, — шутит она.

Я смеюсь.

Смех звучит легко. Я чувствую себя легко.

— Ладно, — я направляюсь к двери, — увидимся завтра утром.

— Кэрри, — тихо зовет она, и я останавливаюсь и оборачиваюсь. Она делает ко мне шаг, и понижает голос. — Только хочу сказать… я очень рада, что ты ушла от... двери.

Момент внезапно оказывается отягощен невысказанными словами. Но я чувствую в ней родственную душу. Будто, наконец-то, разговариваю с кем-то, кто меня понимает.

Кто знает, каково это — жить той жизнью, что была у меня.

Кто знает, почему я до сих пор чувствую потребность лгать и скрывать, откуда на самом деле появились мои синяки.

Стыд, который все еще живет во мне.

Слегка улыбаюсь, прижимая руку к животу.

— Я тоже, — говорю тихо. Я уже собираюсь отвернуться, когда меня что-то останавливает, и я ловлю себя на том, что говорю: — Могу я кое-что спросить?

— Конечно, — она улыбается.

— А та... э-э... дверь, от которой убежала ты, она тебя нашла?

— Нет, — уверенно отвечает она. — Моя дверь так меня и не нашла.

Кэрри

«У меня есть работа! Настоящая работа!»

Я бы бежала вприпрыжку всю дорогу до дома, если бы руки не были заняты пакетами с неприличным количеством покупок.

Но мне некого винить, кроме себя.

В магазине, где, к счастью, продавались также простыни и банные полотенца, я немного увлеклась. Но тут я поняла, что мне нужны подушки, поэтому купила две, а также все самое необходимое — хлеб, молоко, яйца, апельсины для свежевыжатого сока по утрам, смесь для оладий и бекон.

Итак, домой я несу много всего. Здесь нет ни местных автобусов, ни такси.

Поэтому остается идти пешком.

Я уже на улице, недалеко от дома. Здесь нет тротуара, поэтому иду посередине дороги, чтобы водители могли меня увидеть. Не то чтобы до сих пор мимо меня проезжали машины.

Необходимость в машине становится все более и более очевидной, потому что, чем больше будет расти живот, тем добираться до дома пешком будет труднее.

Но, начав зарабатывать деньги на новой работе, я, надеюсь, смогу купить ее в ближайшее время.

Просто не верится, что меня приняли. Я не работаю с восемнадцати лет. После окончания школы я работала кассиром в местном супермаркете, как раз перед тем, как встретила Нила. После переезда к нему, он заставил меня уволиться.

Что ж, эту работу я никогда не брошу. Единственный способ от меня избавиться — это уволить.

«Господи, а что, если я плохо справлюсь с работой, и Сэди меня уволит? Я никогда раньше не работала официанткой. То есть, я знаю, что нужно принимать заказы и приносить еду из кухни клиенту, но что, если забуду, кто что заказал, и все перепутаю?

Нет, все будет хорошо».

Сэди покажет мне, что делать, и я все прекрасно пойму. Потому что мне нужна эта работа.

Нам с ребенком нужна эта работа.

Я справлюсь, без проб...

«Ну, обалдеть!»

Один из пластиковых пакетов с покупками рвется, и продукты вываливаются на дорогу.

Пачка с молоком лопнула и содержимое выливается на дорогу. Апельсины катятся во все стороны, и у меня не очень хорошее предчувствие насчет яиц.

Поставив остальные пакеты, быстро открываю коробку с яйцами, проверяя их.

Да, им конец.

«Вдвойне обалденно!»

Подбираю смесь для оладий и бекон, а затем начинаю бегать за апельсинами, собирая их.

Услышав рев автомобильного двигателя, поднимаю голову, видя, как в мою сторону направляется грузовик.

С полными руками продуктов громко кричу:

— Эй! Вам нужно остановиться. Мои вещи на дороге!

Но грузовик не останавливается, и я полагаю, водитель не может меня услышать из-за шума двигателя.

Переложив продукты в одну руку, другой машу водителю, чтобы привлечь его внимание.

Но это, кажется, не работает.

Во всяком случае, грузовик, даже вроде, ускорился. И он все ближе и ближе к остальным моим покупкам.

Делаю шаг вперед, роняя всю еду, и начинаю размахивать руками в воздухе, чтобы обратить на себя внимание водителя.

В пакетах новые подушки, постельное белье и полотенца.

— Эй! — повторяю я, крича и размахивая руками. — Вы должны остановиться!

Но грузовик не останавливается, и я испускаю крик «Нет!», когда большие колеса проезжают прямо по пакетам с покупками.

— Ах, ты, б*яха-мухин ах-уехавший сын! — кричу я вслед удаляющемуся грузовику.

«Не могу поверить!»

Слегка взвизгиваю от огорчения, видя теперь уже раздавленные пакеты.

И, о боже, содержимое расплющенной коробки с яйцами теперь размазано по всем пакетам и новым банным полотенцам.

Стиральный порошок я не купила, поэтому пока не смогу их постирать, а значит, до тех пор мне придется пользоваться старым потрепанным полотенцем из ванной.

Ну что ж, со мной случались вещи и похуже.

И единственное, что спасло постельное белье и подушки — полиэтиленовая пленка, в которую они упакованы. Пусть их немного раздавило, но они все еще пригодны.

Вернувшись, собираю апельсины, смесь для блинов и бекон. Затем осторожно поднимаю пакеты с покупками.

С них капает яичный желток.

«Гадость».

Снова отправляюсь в путь.

Не могу поверить, что водитель так поступил. Не может быть, чтобы он или она хотя бы не видели меня. Вполне справедливо, если меня не было слышно, но я буквально скакала по всей улице, размахивая руками.

Но кто бы это ни был, он просто решил меня проигнорировать и проехаться по моим вещам.

Завернув за угол, иду по улице к своему дому.

Я как раз собираюсь свернуть на свою дорожку, когда на подъездной дорожке моего сердитого соседа замечаю грузовик.

Грузовик, который только что проехался по моим вещам.

Я уверена, что это тот грузовик, потому что он был синего цвета, с большими серебряными буквами «Форд» на передней решетке — точно такой же грузовик сейчас стоит на его подъездной дорожке.

«Это был он!

О, мой бог! Этот парень... он... ну, он абсолютнейший паршивец!»

И как раз в тот момент, когда думаю об этом, этот паршивец собственной персоной появляется из-за грузовика, неся в руках пакет с чем-то — вероятно, с продуктами — что раздражает меня еще больше.

Увидев, что я стою и смотрю на него, он останавливается.

Его взгляд опускается на пакеты в моей руке. Потом поднимается к моему лицу.

Он хмуро глядит на меня. Темные брови над суровыми глазами похожи на резкие мазки.

— В чем, черт возьми, твоя проблема? — рявкает он на меня. — Разве ты не знаешь, что пялиться, мать твою, невежливо?

От такой наглости у меня отвисает челюсть.

Он проехался по моим вещам, а потом имеет наглость стоять там и говорить мне все это.

«Наглый... щучий сын!»

Хочу что-нибудь ответить. Но не знаю, что.

Я не умею вступать в конфронтацию.

Но если бы и умела, то не успеваю произнести ни звука, потому что он бросает на меня последний презрительный взгляд, прежде чем резко повернуться и войти в дом, громко хлопнув дверью.

Оставив меня стоять с широко открытым от шока ртом.

Дважды за один день он повел себя со мной таким образом.

Дважды нагрубил, а потом просто ушел.

«Ох! Мне очень, очень не нравится этот парень!»

Протопав по дорожке к дому, захожу внутрь, бросаю пакеты на кухонный стол и издаю звук разочарования.

«А-а-а!»

Клянусь богом, в следующий раз, когда он выплеснет на меня какую-нибудь гадость, я выскажу ему все, что о нем думаю.

«Возможно».

То есть, я не хочу причинять неприятности или привлекать к себе ненужное внимание.

«Нет, перестань вести себя как трусиха.

Мужчина унижал и обижал тебя последние семь лет.

Хватит».

Значит, в следующий раз, когда этот парень заговорит со мной, не подумав, в ответ он получит то же самое.

Ривер

Риверу десять лет

— Ты опять подрался в школе, — говорит бабушка, как только я переступаю порог.

Наверное, ей позвонили из школы, потому что она даже еще не видела моего лица. Правда, у меня всего лишь разбита губа. Другому парню досталось сильнее.

Я иду в гостиную, где сидит она.

Это дом бабушки. Ну, и мой тоже. Теперь я живу с ней.

Бабушка сидит в любимом кресле. Курит сигару. Обычно она не курит их в доме. Всегда на заднем крыльце. Должно быть, дела плохи, если она курит в комнате.

Сняв рюкзак, ставлю его на пол возле дивана. И сажусь.

Наконец, она смотрит на меня.

— С тобой все в порядке? — спрашивает она.

— Да, — киваю я. — Рана только на губе.

— Ты ее промыл?

Я снова киваю.

Она затягивается сигарой. Дым взвивается в воздух. Достигает моих ноздрей.

Мне нравится этот запах.

— Ривер, ты не можешь постоянно драться в школе.

Я пожимаю плечами.

— Этот парень — полный придурок. Он сказал, что я чокнутый. — «И что моя мама — убийца полицейских, и она должна сгнить в тюрьме».

Но не она убийца полицейских. А я. В тюрьме должен сидеть я, а не она. Но она не позволила мне сказать правду.

Мама взяла с меня обещание не рассказывать о том, что на самом деле произошло в тот день на кухне. Даже бабушке.

Сказала, что однажды уже подвела меня. На этот раз она все исправит.

Я даже не знаю, что она имела в виду.

Я знал лишь то, что не хотел, чтобы маму забрали. Но и в тюрьму мне тоже не хотелось. Мне было страшно.

И я боюсь до сих пор.

И злюсь. Чертовски злюсь все время.

— Не употребляй это слово, — говорит мне бабушка. — И ты не чокнутый. — Она наклоняется вперед, чтобы потушить сигару в пепельнице на кофейном столике. — Директор угрожает исключить тебя.

Я пожимаю плечами.

Будто мне не все равно. Я был бы счастлив убраться из этого места. Я его ненавижу.

Все дети — придурки. Когда маму арестовали, те немногие друзья, что у меня были, внезапно забыли, как меня звать.

Даже учителя меня игнорируют.

В перемены и обед я сижу в одиночестве. В основном провожу время в библиотеке и читаю.

Я один. Но все в порядке. Потому что мне никто не нужен.

— Хорошо, — отвечаю я на ее слова.

— Ривер, образование очень важно. Понимаю, после случившегося твои оценки упали, и это ожидаемо, но драки должны прекратиться. Когда дети тебя достают, ты должен их игнорировать.

— Конечно, — я смеюсь, но сейчас мне не до смеха. — Я буду их игнорировать. Значит, когда один из них меня ударит, я должен просто уйти?

— Сегодня мальчик ударил тебя первым?

Я пинаю носком кроссовки ножку кофейного столика.

— Нет.

Она вздыхает.

— Тогда ты должен уйти. Но если он ударит тебя первым, то ты ему ответишь. Но сам первым бить не будешь, Ривер. Ты бьешь вторым, и бьешь сильнее. И я всегда поддержу тебя перед директором. Но если первый удар нанесешь ты, я не смогу тебя защитить.

Я прячу улыбку. Бабушка иногда может быть довольно крутой, но я не хочу, чтобы она знала, что я так думаю.

— А когда они обзывают маму? Что мне делать тогда, молчать?

Ее губы вытягиваются в жесткую линию.

— Ривер, — она снова вздыхает, — ты не можешь остановить то, что люди говорят о твоей маме. А они не перестанут говорить о том, что она сделала.

— Они ничего не знают! — начинаю раздражаться. Начинаю пинать ножку стола с большей силой.

— Может, и не знают. Они верят в то, что слышат из новостей или сплетен. Но, как бы мне ни было больно это говорить, твоя мама в тюрьме, потому что совершила убийство.

«— Ривер, что ты наделал?»

Мои кулаки сжимаются по бокам. Ногти впиваются в кожу. Чувствую момент, когда кожа рвется.

— Она не должна сидеть в тюрьме. А ты даже не позволяешь мне навестить ее.

— Не я, Ривер. И ты это знаешь. Твоя мама не хочет, чтобы ты видел ее в этом месте.

— Но ее там быть не должно!

Еще один вздох.

— Знаю, ты не хочешь этого слышать, и я молю бога, чтобы ее там не было и чтобы этого не случалось, но она убила его, Ривер, и ей придется заплатить за свое преступление.

— Нет, убила не она! — кричу я, вскакивая. Слова вылетают из моего рта прежде, чем я успеваю осознать.

Бабушка медленно встает. Ее глаза пристально смотрят мне в лицо.

— Ривер?

Мое тело дрожит. Чувствую, что вот-вот воспламенюсь. В голове столько слов и звуков.

Сильнее впиваюсь ногтями в кожу. Ощущаю, как кровь течет по ладоням. Обычно это меня успокаивает. Но на этот раз ничего не получается.

— Ривер... — на этот раз она произносит мое имя тверже.

Наши взгляды встречаются.

— Что ты имел в виду?

— Я-я… — заикаюсь я. Я так давно не заикался. — Я-я... не могу…

— Скажи мне, — рявкает она, ее голос настолько резкий, что заставляет меня насторожиться.

Слова срываются с губ прежде, чем я успеваю их остановить.

— Это был я. Я-я... его застрелил.

Ее лицо словно застыло. Она изучает меня, будто выглядывает что-то.

— О боже, — шепчет она. Хватается руками за лицо. Делает вдох и выдох. Опускает руки по бокам. — Что случилось?

— Я-я... н-не могу…

— Почему ты его застрелил? Я не понимаю. Ривер, зачем ты это сделал? Отвечай!

Она стремительно подходит ко мне, хватает за руку, и я отшатываюсь.

— Не трогай меня! — кричу я.

Она замирает. Пристально смотрит на меня. Затем выражение ее лица сникает.

— Ох, нет. О боже, нет. Ривер... он... он делал тебе больно?

— Я н-не могу. М-мама сказала…

— О боже, Ривер. Мне очень жаль. Но теперь все будет хорошо.

«Нет, не будет. Больше ничего никогда не будет хорошо».

— Что мама тебе велела?

Я сглатываю.

— Чтобы я никому не рассказывал, что на самом деле произошло в тот день. — «Никому не рассказывал, что он со мной делал».

«— Люди не поймут, Ривер. Они будут относиться к тебе по-другому».

— И ты никому не рассказывал, кроме меня?

Я отрицательно качаю головой.

— Ладно. Ты не должен говорить об этом ни одной живой душе, понял? Ты сдержишь обещание, данное маме. Если тебе нужно с кем-то поговорить, поговори со мной.

Я киваю.

Она тянется ко мне, чтобы прикоснуться, но останавливается и складывает руки перед собой.

— Никто больше не причинит тебе вреда, Ривер. Клянусь.

Я снова киваю.

— Тебе задали домашнее задание? — вдруг спрашивает она.

— Нет.

— Ладно. Мы будем вести себя так, будто все нормально, потому что иногда это единственный способ пройти через все. А нормальность означала бы наказание за драку в школе.

— Значит, я под домашним арестом? — Не то чтобы это имело значение. Я ведь никуда не хожу, разве что в школу.

Она смотрит на меня так, словно только что прочитала мои мысли.

— Нет, твое наказание — помогать мне в мастерской.

— Возиться с этим стеклянным дерьмом?

Моя бабушка стеклодув. У нее мастерская на заднем дворе. Она делает вазы и всякое дерьмо и продает его людям.

Она бросает на меня неодобрительный взгляд.

— Не употребляй этого слова. И это не дерьмо. Это искусство. А в тебе, Ривер, слишком много гнева. Тебе нужно научиться справляться с ним, направлять в нужное русло, и лучший способ это сделать — работать с тем, что можно легко сломать.

Кэрри

Я сижу на заднем крыльце на одном из садовых стульев, которые нашла в интернете по выгодной цене. Два стула стоят рядом с маленьким столиком, на котором сейчас покоятся мои ноющие ноги. Продавец здорово мне помог, доставив их бесплатно, так как я еще не вложила деньги в машину. Поэтому все еще хожу пешком. Честно говоря, мне это очень нравится, особенно прогулка каждое утро до закусочной, где я официально работаю уже две недели.

Я ее обожаю.

Атмосфера в кафе отличная.

Сэди — великолепный босс, и, полагаю, мы становимся подругами. А Гай, повар, кажется, хороший человек. Я познакомилась только с одной официанткой, Шелли, так как смена у нас короткая. Она мать-одиночка и работает, пока дети в школе. Она тоже кажется милой.

Народ в этом городе очень приветливый и дружелюбный. Мне нравится знакомиться с новыми людьми. Как же замечательно, не боясь возмездия, иметь возможность просто общаться, пока я их обслуживаю.

Не то чтобы у меня было много времени на болтовню с клиентами, потому что с момента открытия в закусочной всегда полно народу. Она популярна среди местных жителей и туристов.

Довольно быстро я выяснила, что Каньон Лейк — туристический город. Сюда любят приезжать на озеро, те, кто увлекается водными видами спорта, и кому нравится теплая погода.

Конечно, место чертовски красивое, но для беременной девушки, ненавидящей жару, — это просто кошмар.

В это время года должно быть очень холодно. Но не тут-то было. Безусловно, виной всему глобальное потепление.

И все же, в какой-то момент в Техасе должно похолодать. Ведь так?

Иногда я сомневаюсь, правильно ли поступила, переехав в Техас, но потом думаю о Ниле и том, что это последнее место, где он будет меня искать, и понимаю, что все сделала верно.

Даже если сейчас одиннадцать тридцать, и я поджариваюсь, как яйца на сковородке, поэтому сижу на улице с чаем со льдом, пытаясь остыть.

Электрический вентилятор, купленный для спальни, никак не помогает. Чуть раньше я даже пыталась принять прохладную ванну. И чувствовала себя просто отлично, пока лежала в ней. Но как только вышла, мне снова стало некомфортно от жары.

Не могу дождаться, когда заработаю достаточно денег, чтобы позволить себе установить кондиционер.

Наклонившись вперед, беру со стола чай со льдом и делаю глоток, а затем мой взгляд возвращается к книге, которую сейчас читаю.

Мне ее одолжила Сэди. Сказала, что она потрясающая, и я должна ее прочитать, и она не ошиблась. Книга действительно хорошая. О мучимой терзаниями рок-звезде и девушке, в которую он влюблен. «Ах». Если бы только реальная жизнь была похожа на сюжеты книг.

Если бы это было так, то я не сидела бы здесь, беременная, одинокая и сбежавшая от жестокого мужа.

Мне нравится думать, что настоящая любовь есть.

Но не для меня. Такие уж карты мне выпали. Но сейчас я счастлива. Скоро у меня родится ребенок, и я не могу быть более взволнована этим событием.

На прошлой неделе я встретилась с доктором Мазерсом. Как и говорила Сэди, он оказался великолепным врачом.

Мне сделали первое в моей жизни ультразвуковое исследование, которое превзошло все, что я могла себе представить. От вида малыша на экране, в груди расцвело столько эмоций, о которых я даже не подозревала. Ребенок еще не похож на ребенка, пока он только размером с чернику. Так сказано на сайте, который показывает еженедельный рост ребенка и сравнение его с фруктами. Но я никогда не испытывала столько любви и непреодолимого желания защитить кого-то, как в тот момент, когда смотрела на размытое черно-белое изображение на экране. Доктор Мазерс дал мне распечатку УЗИ. Оно занимает почетное место на каминной полке в гостиной.

Он также сказал, что я на шестой неделе беременности, теперь уже на седьмой. Срок родов — семнадцатое июля следующего года. И я не могу дождаться, когда увижу своего малыша. Доктор Мазерс сказал, что, если захочу, то могу узнать пол ребенка на следующем УЗИ. Но я пока не уверена. Мне нравится идея знать наверняка, чтобы иметь возможность все подготовить. Но мне также нравится идея неожиданности.

В саду соседа вспыхивает датчик движения, привлекая мое внимание.

Гай с работы поведал, что моего сердитого мудака-соседа зовут Ривер Уайлд.

Не то чтобы я спрашивала о нем Гая. Вышло совершенно случайно. В свой первый день я сидела за стойкой с Сэди, она заполняла мою анкету, а я предоставляла ей детали, которые, честно говоря, заставили меня нервничать и почувствовать себя несколько ужасно из-за того, что пришлось ей солгать о моем имени и дате рождения.

Ну, в общем, я диктовала ей свой адрес, а Гай, который в это время стоял рядом, сказал:

— О, ты живешь по соседству с Ривером.

И я смущенно переспросила:

— Ривером?

— Да, Ривер Уайлд. Твой новый сосед. Горячий, как адское пекло. Безумный, как Канье. И такой же злой, как Реджина.

— Реджина?

— Джордж.

(Прим.: Канье Уэст — американский хип-хоп артист, Реджина Джордж — персонаж молодежной комедии «Дрянные девчонки» в исполнении Рэйчел МакАдамс).

— О, точно. Да, я встречалась с ним… с Ривером.

Я не стала уточнять, что в первую нашу встречу, он меня проигнорировал, а во вторую — проехался по моим продуктам своим большим, дурацким грузовиком, снова показав себя придурком.

— Я ходил с ним в школу. У парня серьезные…

И разговор оборвался, когда на кухне сработал таймер, и Гай умчался, не закончив фразы.

И хотя мне до смерти хотелось узнать у Гая побольше о Ривере, я чувствовала себя не в своей тарелке. Мне бы не хотелось, чтобы люди расспрашивали обо мне, поэтому проявлять к нему любопытство было бы неправильно.

С тех пор, как Ривер переехал мои покупки, я с ним не разговаривала — если это вообще можно было назвать разговором; больше походило на то, что он отнесся ко мне, как козел. Находясь в саду, я несколько раз его видела. Однажды даже заметила его в супермаркете, и он наотрез меня проигнорировал. Но мне все равно. Я не хочу быть его другом.

Заметив у бассейна какое-то движение, раздумываю, не он ли это.

Господи, этот бассейн.

Чего бы я только не отдала, чтобы сейчас прыгнуть в эту прохладную воду.

Честно говоря, я бы прыгнула туда прямо в пижамной майке и шортах, которые на мне сейчас, и мне было бы все равно.

Но у бассейна не Ривер. Похоже на маленькое животное.

Слишком большое для белки. Но слишком маленькое для медведя.

«Водятся ли в Техасе медведи?

Господи, надеюсь, что нет».

Отсюда мне не видно, кто это.

Честно говоря, не понимаю, почему меня это так беспокоит.

Позволив любопытству взять верх, откладываю книгу и встаю. Подхожу к перилам, чтобы лучше рассмотреть.

О, это собака.

Не знала, что у него есть собака.

Никогда раньше не слышала лая и не видела его в саду.

Наверное, он держит бедняжку взаперти в своем мрачном доме.

Мне кажется, это ши-тцу. Милый. Хотя выглядит немного неряшливо.

Не могу представить себе ворчливого Ривера Уайлда с такой милой маленькой собачкой.

Честно говоря, вообще не могу представить его с собакой. Или, если уж на то пошло, любым другим живым, дышащим существом.

Собака подходит к краю бассейна и начинает из него пить.

— Ох, осторожнее, малыш. Ты же не хочешь упасть, — говорю, сжимая пальцами перила.

«Собаки ведь умеют плавать, да? И можно ли ему вообще пить из бассейна? Хлор может вызвать тошноту».

Ривер не должен позволять своей собаке бродить по саду, где есть бассейн. Ему следует закрыть бассейн или, по крайней мере, самому выгулять собаку, чтобы та сделала свои дела.

И, может, дать ей свежую воду, чтобы не приходилось пить из бассейна.

Вижу, как собака приближается к бассейну, мое сердцебиение немного ускоряется, и в тот самый момент, когда собака падает в бассейн, из меня вырывается крик.

— О нет!

Несколько секунд наблюдаю... но собака не плывет.

«Я считала, все собаки умеют плавать?»

Очевидно, нет. Потому что песик изо всех сил старается держать голову над водой.

— К черту! Я иду, малыш! Держись! — Босая, быстро сбегаю по ступенькам крыльца на траву.

Несусь через сад к забору, разделяющему наши дома, к тому месту, где, как я знаю, в заборе есть щель.

На днях я выкапывала здесь сорняки и заметила сломанные доски.

Взявшись за доски, раздвигаю их в стороны и протискиваюсь в узкую щель.

— Я почти на месте, малыш! — кричу в ответ на панический лай, доносящийся из бассейна. — Держись!

Я мчусь через большой сад Ривера, по цветочной клумбе — «простите, цветочки, но на кону жизнь собаки» — прямиком к бассейну.

Бедный пес барахтается посреди бассейна, отчаянно пытаясь удержаться на плаву.

«Я почти на месте».

Через несколько секунд достигаю бассейна и, не раздумывая, прыгаю в него.

Я погружаюсь в прохладную воду.

«Боже милостивый, какое блаженство».

Вынырнув, быстро подплываю к собаке.

— Эй, все в порядке, — говорю успокаивающим голосом, протягивая руку и беря песика. Прижав его к груди, держусь на поверхности. — Я с тобой. Теперь ты в безопасности.

Собака смотрит на меня большими оленьими глазами, а потом облизывает мое лицо в знак благодарности.

— Что ж, не за что, — я тихо смеюсь.

— Какого хрена ты делаешь в моем бассейне? — гремит голос, пугая меня.

Кэрри

Я резко вскидываю голову и вижу, что мой ворчливый сосед стоит у края бассейна и смотрит на меня сверху вниз. Он в белой футболке, обтягивающей бицепсы, и выцветших джинсах, мощные, покрытые татуировками руки, сложены на широкой груди.

— И с… — он косится на мокрый комочек в моих руках, — гребаной собакой. Какого черта ты делаешь в моем бассейне с собакой?

— Хочешь сказать, с твоей собакой, — нехарактерно для себя огрызаюсь я, подплываю к нему, гребя одной рукой, а другой держа собаку. — Которую я только что спасла от утопления. Кстати, не за что.

— У меня нет гребаной собаки, — рычит он, заставляя меня остановиться у края бассейна.

Адское пекло, вблизи он оказывается еще больше.

— Тебе обязательно так много ругаться? — говорю я ему.

Темные глаза смотрят на меня сверху вниз.

— Да, мать твою.

«Ну, ладно».

— Значит, собака не твоя?

— Не-а. — Он делает акцент на «а».

Я смотрю вниз на маленькую милашку в моих руках.

— Тогда чья эта собака? — размышляю я.

— Откуда, черт возьми, мне знать?

Не обращая внимания на его недовольство, спрашиваю:

— Думаешь, это бродячая собака?

— Почему бы тебе не задать мне более подходящий вопрос? — мрачно рокочет он, заставляя руки покрыться мурашками.

Я смотрю на него, задрав голову.

— Какой именно?

— Не плевать ли мне. А мне плевать, Рыжая, если ты еще не поняла.

«Рыжая?

О, мои волосы».

Закатываю глаза.

— Как оригинально, — усмехаюсь я. Затем подплываю ближе к ступенькам. Поставив собаку на край, вылезаю из бассейна. Вода с меня льется ручьем.

А собака уже двинулась и теперь обнюхивает босые ноги Ривера.

У него очень красивые ноги. Не пойму, почему я это замечаю.

Подняв взгляд, вижу, как он хмуро смотрит на собаку, это дает мне возможность впервые как следует его рассмотреть.

Он выше меня. Я бы сказала, в нем, по меньшей мере, шесть футов три дюйма. Намного выше меня, с моими пятью футами шестью дюймами. До сих пор не могу определить его возраст, но если бы мне нужно было сделать догадку, я бы сказала, что ему двадцать восемь или двадцать девять. Вблизи он выглядит лучше, чем я думала. То есть, я знала, что он хорош собой, но вблизи он невероятно красив.

Из тех красавчиков, которых все замечают. С его волнистыми темно-медными волосами, острым, покрытым щетиной, подбородком, темными глазами под нахмуренными бровями, длинными темными ресницами, высокими скулами и идеально прямым носом, не могу представить, чтобы женщина или мужчина не находили его привлекательным.

Он прекрасен.

Жаль, что полный придурок.

— Ты уберешь от меня эту шавку к чертовой матери?

Он пихает собаку ногой. Толчок не сильный, но я все равно чувствую раздражение за то, что он так оттолкнул собаку.

— Эй! Не делай так. Ты сделаешь ей больно. — Я наклоняюсь, поднимаю собаку на руки и прижимаю к груди.

Он склоняет голову набок, темные глаза смотрят оценивающе, руки все еще скрещены на груди.

— Если это не твоя собака, то откуда ты знаешь, что это она?

— Гм... очевидно потому что она миленькая и хорошенькая.

Собака начинает извиваться, заставляя меня ее опустить.

Она тут же направляется к клумбе, задирает лапу и мочится.

«Ха. Полагаю, она — это он».

— А теперь твой неопределенного пола пес мочится на мои цветы. Потрясающе, — ворчит он.

Я не осмеливаюсь сказать, что наступила на его клумбу с драгоценными цветами.

— Ну, ясно, что она пес... я имею в виду, он пес! — Раздраженно глядя на него, собираю волосы и отжимаю из них лишнюю воду.

Я насквозь промокла.

Моя пижама прилипла к телу, и... боже милостивый, я без лифчика!

Когда меня осеняет, я резко поднимаю взгляд и вижу, что Ривер смотрит на меня.

И он не смотрит мне в лицо.

Нет. Его взгляд неотрывно прикован к моей груди без лифчика. Я складываю руки на груди и громко откашливаюсь.

Он поднимает на меня глаза. Мрачные и угрюмые.

У него даже не хватает порядочности выглядеть смущенным после того, как его поймали на том, что он пялился на мою грудь.

«Мудак».

— Ну… полагаю, мне пора.

— А собака? — У этого парня постоянно хмурое выражение, но все равно он умудряется выглядеть еще более мрачным.

Необъяснимо.

Я смотрю на пса, который теперь мило рычит на траву. Или то, что лежит на траве и заставляет его рычать.

Я подхожу и поднимаю его. Рычание немедленно прекращается, и он прижимается к моей шее, будто ищет утешения и контакта.

По какой-то причине у меня в горле образуется комок. Должно быть, гормоны беременности играют.

— Я возьму его к себе домой и попытаюсь выяснить, кому он принадлежит.

Ривер издает невеселый смешок.

— Поверь мне, у этой собаки нет хозяина. Без ошейника и бирки. Он тощий, и шерсть у него в чертовых колтунах. Кто-то давно его выкинул.

Теперь, ощущая его в своих руках, я замечаю, какой он маленький, а я-то считала, что его шерсть спуталась от внезапного купания. Но теперь, когда Ривер указал на это, я вижу, что пес сам по себе. И в этот момент сердце разрывается.

Я крепче прижимаю его к себе.

— Зачем кому-то так поступать? Выбрасывать милую, беззащитную собачонку на улицу, совсем одну.

— Потому что люди — о*уевшие эгоисты.

Я вздрагиваю от резкости его слов.

Он пристально смотрит на меня. Я смотрю ему в глаза. И то, что я в них вижу, меня удивляет.

Потому что я узнаю этот взгляд. Я видела его в отражении собственных глаз каждый раз, когда могла посмотреться в зеркало. Я и сейчас его вижу.

Словно твоя душа пуста. Абсолютно.

Гнев, боль и страдание поглотили тебя полностью, и не осталось ничего, кроме пустоты.

«Он испытал боль. Знает, каково это.

Он такой же, как я».

Ощущаю в груди толчок и внезапную связь с ним, которую никогда не испытывала ни к кому в своей жизни.

Он моргает, и когда снова смотрит на меня, его взгляд суровый и непроницаемый. В глазах не отражается вообще никаких эмоций.

Это заставляет меня задуматься, было ли то, что я только что видела, реальным. Но я знаю, что было. Потому что почувствовала это. Как чувствую собственную боль.

Он пытается от меня отгородиться. Но слишком поздно. Я уже все рассмотрела.

И он прав. Люди ах-уехавшие эгоисты. В конце концов, за одного такого я вышла замуж.

Но только некоторые, не все.

— Ты прав, — говорю я. — Некоторые люди ах-уехавшие эгоисты, но…

— Ах-уехавшие? — прерывает он меня, заливаясь смехом.

Я снова закатываю глаза. Дважды за десять минут. Если буду продолжать в том же духе, у меня голова разболится.

— Как я сказала, — надменно продолжаю, — некоторые люди эгоистичны сам-знаешь-кто, но не все. И уверена, ты понимаешь, что я имела в виду под ах-уехавшими.

— Не хотелось бы лопать твой пузырь, Рыжая, но все люди эгоисты. И я понял твою странную уловку. Просто никогда не встречал никого, кто бы так старался не произносить слово «х*й».

— Не знаю, зачем кому-то нужно его использовать. Это ужасное слово.

— Я считаю, что это одно из лучших и самых универсальных слов в английском языке. То же самое, что и бл*дь. Как ни странно, бл*дский х*й — моя любимая поговорка.

«Фу. Если бы этот придурок умел, уверена, он бы сейчас ухмылялся».

— Серьезно, тебе обязательно быть таким грубым?

— Да, Рыжая, мне обязательно быть таким ох*енно грубым.

«Не закатывай глаза. Не закатывай глаза».

— И, пожалуйста, перестань называть меня Рыжей. Меня зовут Кэрри, о чем ты, конечно, знаешь, потому что я сказала тебе… ну, выкрикнула две недели назад, с крыльца, когда ты откровенно меня игнорил.

Ривер не отвечает. Любой нормальный человек, по крайней мере, смутился бы, если бы его уличили в чем-то подобном, как только что сделала я.

Но он не нормальный.

Конечно, нет.

Все, что я получаю от него, это безразличное пожатие плечами, а затем он небрежно засовывает руки в карманы джинсов, будто ему все равно.

«Придурок.

Дыши глубже, Кэрри. Вдох и выдох».

— Ладно, тогда мы уходим, — заявляю обиженно, более чем готовая покинуть его и переодеться в сухую одежду. А потом мне нужно решить, что я буду делать со своим маленьким приятелем.

Поворачиваюсь, собираясь пройти через его сад и вернуться к себе через щель в заборе, когда его голос останавливает меня.

— Куда это ты собралась?

Оглядываюсь на него через плечо и смотрю, как на тупицу.

— Домой. Знаешь, в тот дом рядом с твоим.

«Посмотрите-ка на меня, какая дерзкая. Когда это случилось?

Не знаю. Но мне определенно нравится».

— Забавно. Что ты собираешься делать, Рыжая? Перелезешь через забор?

Я игнорирую прозвище «Рыжая» и говорю:

— Нет, пролезу через щель.

Он делает шаг вперед.

— Там есть щель?

— Аг-а, — выделяю в конце «а», как он раньше. — Именно так я сюда и попала.

— Охереть как здорово, — фыркает он скорее себе, чем мне. — Я заделаю ее при первой же возможности. — Он тычет большим пальцем через плечо. — Там с боку есть калитка, Рыжая. Воспользуйся ей.

Теперь моя очередь хмуриться. Я медленно поворачиваюсь.

— Знаешь, по-соседски было бы лучше, если бы я прошла через твой дом, а не через боковую калитку.

— Я что, выгляжу по-соседски?

— Нет. Ты выглядишь как сварливый мудак.

«О боже! Не могу поверить, что я только что это сказала».

Мне приходится сдерживаться, чтобы не зажать рот ладонью. Вместо этого стискиваю губы, задерживаю дыхание, собираясь с духом. Тело помнит, что произойдет, если я когда-нибудь заговорю с Нилом подобным образом.

«Но Нила здесь нет.

Ты в безопасности».

Этот парень может ругаться, как матрос, но он не причинит тебе вреда.

Теплое собачье тельце беспокойно шевелится у моей груди. Я заставляю себя расслабиться.

Честно говоря, не знаю, что со мной сейчас происходит. Это так на меня не похоже — дерзить в ответ.

— Значит, она все-таки умеет ругаться.

Если бы я не знала его лучше, то подумала бы, что у него на губах появилась ухмылка.

Знание этого помогает мне больше расслабиться.

Вздергиваю подбородок, собираясь с силами, которых на самом деле не чувствую.

— Я не говорила, что не умею ругаться. — «Лгунья». — Я сказала, что мне не нравится слово на букву «х».

— То есть х*й.

Понимаю, он это сказал, чтобы вывести меня из себя. Но я не собираюсь доставлять ему такого удовольствия.

Не то чтобы я никогда не хотела ругаться. Дело в том, что мне не разрешали.

Нил запретил. И если бы я совершила ошибку и выругалась, то поплатилась бы за это.

«— Сядь у моих ног, Энни.

Дрожа всем телом, опустилась на колени перед мужем и посмотрела на него, как мне престало это делать.

Сверху на меня смотрели бесстрастные, холодные глаза.

— Женщины не должны ругаться. И у них не должно быть своего мнения. Их не должно быть видно. И слышно. Женщины не должны работать. Они должны оставаться дома и заботиться о своих мужьях. И они должны делать все, что мужья им скажут. Если они не придерживаются этих правил, то мужья имеют полное право наказывать их так, как считают нужным. Повтори мне эти слова, Энни. Сейчас же».

Сдерживаю дрожь, которая пытается захватить тело при воспоминании, эхом отдающемся в сознании.

«Ты в порядке. Ты в безопасности».

Я прекрасно это знаю, но сейчас просто хочу домой.

— Ну... пока, — бормочу я, стряхивая с себя прошлое и проходя мимо Ривера.

Я почти уверена, что маленький песик заснул у меня на плече. Благослови его господь.

Минуя Ривера, я улавливаю запах сигарного дыма. От него нечто странное происходит с желудком. Ощущение взлета и падения. Странно. Надеюсь, ребенок не начнет жаждать запаха сигарного дыма.

«Совершенно не здоровая привычка, малыш».

— Тебе, наверное, следует отвести шавку к ветеринару. — Тихие, почти неохотные слова Ривера доносятся до меня как раз перед тем, как я подхожу к калитке.

Я останавливаюсь и полуоборачиваюсь к нему.

— Считаешь?

— Это бродячий пес, который только что окунулся в мой бассейн. Так что, я бы сказал, да, ему нужно к ветеринару.

— Почему тебя это волнует? — Я поднимаю бровь.

Выражение его лица меняется.

— Совершенно не волнует. Но мне нужно знать, нет ли у этой шавки какой заразы. В конце концов, он плавал в моем бассейне.

— Он не шавка. И у него нет никаких болезней. — Я прижимаю пса к себе, и он утыкается мордой мне в шею.

— Да, конечно, Рыжая. Говори себе это почаще. У шавки точно есть блохи, а, возможно, и клещи.

«Блохи? Клещи?»

Теперь у меня начинается чесотка.

Я чешу руку. Потом голову.

«Господи Иисусе! Это он во всем виноват — вбил мне в голову мысль о блохах».

— Разве ветеринарная клиника уже не закрыта? — говорю я, почесывая шею. Должно быть, уже близится полночь.

— В городе есть круглосуточная.

— Ох. Это хорошо, но у меня нет машины, а я не хочу идти в город пешком в темноте, поэтому мне придется отвезти его туда утром.

«И провести ночь с блохами и клещами». При этой мысли я чешусь сильнее.

Но я не хочу оставлять этого бедного песика на улице из-за нескольких насекомых, которых у него, вероятно, даже нет.

«Так почему я вообще чешусь?

Потому что он вбил эту идею мне в голову!»

Я слышу громкий разочарованный вздох Ривера и смотрю, как он проводит рукой по густым волосам.

— Черт возьми, — рычит он. — Я отвезу тебя в клинику на грузовике.

«Ух-ты».

Судя по его тону, можно подумать, я напросилась, чтобы он подвез меня до клиники.

На языке вертится сказать, куда ему засунуть свою машину, но мне рано или поздно нужно отвезти милого песика к ветеринару.

Поэтому, ради моего нового приятеля, проглатываю гордость и говорю:

— Было бы здорово, спасибо. Я только сбегаю домой переодеться в сухую одежду. Можно, пока меня не будет, я оставлю собаку с тобой? Я вернусь через пару минут. — Я не хочу тащить блох домой до того, как появится возможность вылечить собаку у ветеринара.

— Конечно. Не торопись, — саркастически говорит он. — Вообще-то, раз уж на то пошло, почему бы тебе не принять горячую ванну, не вымыть голову, а потом переодеться, а я пока постою здесь с блохастой шавкой и буду ждать, пока не ох*ею?

— О, как мило с твоей стороны, Ривер, — я широко улыбаюсь, возвращаясь к нему. — Но я не хочу, что бы ты ах-уехал, так что только переоденусь и прискачу обратно, как блоха. — Я протягиваю ему пса, заставляя взять его. — Ха! Блоха! Понял?

Я смеюсь, на что он рычит.

Отступив на несколько шагов, ухмыляюсь, наслаждаясь хмурыми морщинками, залегшими вокруг рта, а затем заставляю себя повернуться и неторопливо направиться к себе, чтобы переодеться.

Ривер

Риверу двенадцать лет

Бабушка включила проигрыватель. Какая-то группа под названием «The Flying Pickets». Сейчас звучит песня «Only You». На фоне других, эта, пожалуй, ничего.

Мы в мастерской. Бабушка у печи. Она ходит туда-сюда от печи к измельченному стеклу, которое использовала для создания вазы на заказ. В данный момент я ей не нужен, поэтому заканчиваю то, что мы сделали вчера.

Используя шлифовальный блок, полирую острые края на дне стеклянного шара. Это абажур в форме воздушного шара. В нем все оттенки синего: от светло-голубого до глубокого темного. Он для мамы. Синий — ее любимый цвет. Не то чтобы она могла оставить абажур в тюрьме. Но когда я делаю для нее вещи, то фотографирую их и приношу фото ей, потому что теперь навещаю ее каждый месяц после того, как бабушка ее убедила, что я должен с ней видеться.

Маме очень нравятся наши встречи и фотографии. Она говорит, что все фото висят у нее на стене. Говорит, что счастлива, что я выдуваю изделия из стекла вместе с бабушкой. Говорит, что гордится мной.

Я знаю, что это неправда.

Как она может мной гордиться?

Она попала в это место из-за меня.

Но когда она выйдет из тюрьмы, и мы снова будем вместе, я исправлю то, что натворил.

А до тех пор буду продолжать выдувать для нее всякие вещицы, делая ее счастливой единственным доступным мне способом.

Бросаю взгляд на полку, где лежат все вещи, что я для нее сделал. Их становится все больше.

За работой бабушка начинает подпевать. Певица из нее ужасная.

Закатываю глаза, но на моих губах появляется улыбка.

В мастерской раздается звонок, сообщая нам, что кто-то стоит у входной двери. Бабушка установила здесь дверной звонок, чтобы слышать, когда кто-то приходит, потому что часто проводит время в мастерской.

Мы оба. Мне нравится работать с ней.

Когда она впервые заставила меня начать ей помогать, я думал, что мне не понравится, но все получилось наоборот.

Из-за высокой температуры, требующейся для выдувания стекла, бабушка не позволяет мне выполнять работу самостоятельно, поэтому я занимаюсь тем, что дую, пока бабушка придает предметам форму. Но идея изделий исходит от меня, а бабушка помогает мне воплотить их в жизнь. Я делаю набросок, и показываю ей рисунок. Мне нравится рисовать. Но создавать — самое интересное. От стеклодува требуется сосредоточенность, а это значит, времени на мысли о том, как сильно я скучаю по маме, или почему она в тюрьме, или как сильно я ненавижу школу и свою жизнь, не остается.

— Я открою, — говорю я бабушке.

Аккуратно опускаю стеклянный шар и шлифовальный блок на верстак. Выйдя из мастерской, направляюсь в дом.

Проходя через гостиную, вижу сквозь матовое стекло, кто стоит у входной двери, и мой шаг замедляется.

Офицер полиции.

Сердце начинает бешено колотиться. Ладони становятся липкими.

Я сжимаю пальцы в кулаки и впиваюсь ногтями в ладони. Боль немного помогает.

Звонок раздается снова.

Офицер видит меня через стекло, так что прятаться некуда.

Делаю глубокий вдох, беру себя в руки, и открываю дверь.

— З-здравствуйте. — Мой голос дрожит. Я ненавижу это.

С усилием выпрямляюсь.

— Ривер.

Он меня знает. Я его — нет.

Но все знают, кто я.

Ребенок убийцы полицейского.

Если бы только они знали правду!

Интересно, работал ли он с моим отчимом? Был ли его другом?

Все дружили с отчимом.

Потому что не знали его настоящего.

Офицер смотрит на меня с отвращением.

Как и все в этом богом забытом городке.

Иногда я жалею, что мы не можем уехать. Но бабушка не хочет. Она всю жизнь прожила в этом городе. Она родилась в этом доме. Говорит, что и умрет здесь.

И говорит, что мы не бежим от наших проблем. Мы встречаемся с ними лицом к лицу.

Но если бы я мог убежать, я бы это сделал. Далеко-далеко.

Но я не могу. Поэтому стою здесь.

Упираюсь кроссовками в пол, пытаясь стоять ровно. Рука на двери, за которую я держусь, дрожит.

— Бабушка дома? — спрашивает он.

Я киваю, пульс бьется в моем внезапно пересохшем горле.

— Ну, можешь пойти и позвать ее?

Я снова киваю. Но не могу пошевелиться. Не могу оторвать ни ног от пола, ни руки от двери.

Он хмурится, на его лице проступают морщины, и делает шаг вперед, стуча ботинками по деревянному крыльцу.

«Топот ботинок по ступенькам. Он дома».

Он наклоняется ко мне.

— Да что с тобой такое, парень? Ты что, умственно отсталый?

Парень.

«— Ты сделаешь то, что я тебе скажу, парень».

— Нет, он не умственно отсталый. — Резкий голос бабушки похож на спасательный плот посреди ночного кошмара. Ее мягкая, но сильная рука опускается на мое плечо, успокаивающе сжимая, и я немного расслабляюсь. — Может, в этих краях ты и закон, но никогда больше не разговаривай так с моим внуком.

Офицер смотрит на нее сверху вниз.

Бабушка, может, и маленькая — я уже выше ее, — но свирепая.

Она вздергивает подбородок и смотрит прямо на него.

— Неважно, — бормочет он. — Я здесь только для того, чтобы передать сообщение.

— Какое? — спрашивает бабушка.

По его лицу пробегает улыбка. И это не добрая улыбка. Он засовывает руку в карман и достает конверт официального вида, но не отдает его. Вместо этого холодным и спокойным голосом говорит:

— Прошлой ночью в тюрьме, где содержалась ваша дочь, произошел бунт. Одна из заключенных заколола ее. Спасти ее не удалось. Она мертва.

«Она мертва.

Мертва.

Нет».

Бабушкины пальцы сжимают мое плечо. Единственный признак того, что она слышала, что он только что сказал.

Он протягивает бабушке конверт. Она его берет.

— С вами свяжутся по поводу тела.

«Тела».

Затем он поворачивается и уходит.

«Мертва.

Заколота.

Тела.

Мама.

Нет».

Слышу, как кто-то кричит.

Не понимаю, что это я, пока бабушка не притягивает меня в свои объятия, крепко прижимая к себе.

— Нет, нет! — Я отталкиваю ее, чуть не падая навзничь.

— Ривер…

— Нет! Она не... она не... нет!

Я поворачиваюсь и бегу через весь дом.

«Она не может быть мертва. Не может.

Нет».

Я возвращаюсь в мастерскую.

Стеклянный шар там, где я его оставил.

Она никогда его не увидит, потому что мертва.

Мертва из-за меня. Из-за того, что я натворил.

Схватив шар, швыряю его в полку, где стоит все, что я для нее сделал.

Шар влетает туда с оглушительным грохотом, разбивая все стеклянные предметы.

Но этого недостаточно. Боль по-прежнему в моей груди. И она невыносима.

Взяв одну из металлических труб, которые мы используем для выдувания стекла, и начинаю размахивать ей, нанося удары по всему, что могу.

Звон разбитого стекла — единственное, что слышно. И еще бешенное биение сердца.

И вот, бить уже нечего. Перед глазами стоит туман, дыхание затруднено. Я роняю металлическую трубу, и в гулкой тишине та с громким лязгом падает на пол.

Я сжимаю и разжимаю кулаки.

«Мертва.

Мама мертва».

— Ривер, — доносится с порога нежный голос бабушки.

Я перевожу на нее затуманенный взгляд.

— О-она мертва.

Ее глаза потускнели.

— Да.

— О-она… Я-я у-убил ее! Я у-убил маму!

— Нет. — Ее голос тверд. Она делает шаг вперед.

Я отступаю, натыкаясь на верстак.

— Д-да! Я-я у-убил ее! Е-ее бы там не было, если бы я не…

— Прекрати! — Ее голос звучит как раскат грома.

Я сжимаю дрожащие губы, удерживая всю боль внутри.

Бабушка подходит ко мне и нежно обнимает за плечи.

— Ты не убивал свою маму, — мягко говорит она, но ее голос срывается. Она откашливается. — Я не позволю тебе нести в себе такой груз. Твоя мама не хотела бы, чтобы ты винил себя. Ни в чем из того, что случилось много лет назад, не было твоей вины. Ты меня слышишь? Ты был всего лишь ребенком. Ты все еще ребенок.

Я опускаю подбородок, киваю, давая ей ответ, которого она хочет.

Но я так не думаю.

Я знаю, что убил маму.

Она села в тюрьму из-за меня. Из-за того, что я сделал с ним в тот день.

Это я должен был сидеть в тюрьме.

Я должен был умереть.

Вжимаю пальцы в ладони. Они скользкие.

Я смотрю вниз. Из них сочится кровь. Из порезов от стекла.

Оглядываюсь вокруг. Я разгромил мастерскую. Разбил все, над чем трудилась бабушка.

— П-прости. Я все с-сломал.

— Тебе не за что извиняться. Это всего лишь стекло. — Она берет меня за подбородок и поднимает мне голову, чтобы видеть мои глаза. — Все это можно заменить.

Но маму заменить нельзя.

Я больше никогда ее не увижу.

И мне некого винить, кроме себя.

По моей щеке катится слеза.

Я вижу, как блестят бабушкины глаза, и что-то глубоко внутри меня ломается.

Бабушка никогда не плачет. Никогда.

Я заставил ее плакать.

Потому что убил ее единственного ребенка.

Должно быть, она меня ненавидит.

Я сам себя ненавижу.

— Прекрати эти мысли сейчас же, Ривер, — твердо произносит она, словно может заглянуть мне в голову. — Я тебя не виню. И совершенно точно не ненавижу. Я люблю тебя.

Но я не чувствую себя достойным ее любви.

Потому что я не достоин ничьей любви.

Внутри меня нет ничего хорошего.

Только чернота и сломанные части, которые никогда не восстановятся.

Кэрри

Судя по часам на приборной панели грузовика Ривера, сейчас половина второго ночи, мы возвращаемся из ветеринарной клиники, и «Only You» Селены Гомес тихо играет по радио.

Бадди (в пер. с англ. «приятель») — так я назвала пса, потому что имя понадобилось для регистрации у ветеринара, — сидит у меня на коленях и выглядит гораздо лучше, чем когда я его туда увозила. Ветеринар попросил медсестру помыть его, прежде чем заняться блохами. Он сказал, что, похоже, у него их нет, но лучше провести курс лечения. Судя по всему, лечение избавит его от блох на месяц, а затем курс нужно повторить. Он также сделал ему укол, который пса не слишком обрадовал. Не могу его винить.

Ветеринар заверил меня, что, не считая небольшой потери веса, Бадди в полном порядке.

В клинике я купила немного собачьего корма, а также кучу других вещей, которые понадобятся Бадди.

Итак, теперь у меня официально есть собака.

И он самый симпатичный пес на свете.

Я всегда думала, что было бы неплохо завести собаку. Но не могла, пока росла в приемных семьях. А Нил ненавидит собак.

Я счастлива оттого, что могу дать это своему ребенку. Дом и собаку.

Кажется, что может быть проще? Но иногда самые простые вещи имеют наибольшее значение.

Ривер тянется к радио и выключает его. Я наслаждалась песней, но не стала ничего говорить.

Пока находилась в клинике с Бадди, все это время Ривер ждал меня. Выйдя из смотровой, я с удивлением увидела, что он сидит там.

Мы не договаривались о том, что он отвезет меня обратно домой, решив, что и так доставила ему немало неудобств, заставив поехать в клинику.

И тут я понимаю, что даже не поблагодарила его.

— Спасибо, что подвез к ветеринару, дождался нас и отвез домой.

— Ну, я же не мог просто оставить тебя там, — ворчит он.

«Да, мог». Но я не указываю на это.

Молчание, а затем:

— Значит, ты оставляешь шавку.

— Не называй его так, — хмурюсь я. — Его зовут Бадди. И, конечно, я его оставляю.

— Ты идиотка.

— Что? — Я в ужасе смотрю на него. — Я идиотка, потому что оставляю безобидного песика, которому негде жить? Ну, если это определение для идиотки, то я с радостью ей буду.

Он смотрит на меня, подняв одну нахмуренную бровь.

— Ты идиотка потому, что заплатила столько за все дерьмо, что купила для шавки, — медленно произносит он. — Ты могла бы купить то же самое дерьмо в супермаркете за полцены.

— Ох. Ну, супермаркет сейчас не работает, а ему нужны были эти вещи.

— Ему нужно пальто? Прямо сейчас? — Он бросает взгляд на мои ноги, где среди прочих вещей Бадди лежит пальто.

— Да. Он может замерзнуть.

Он смотрит на датчик температуры в машине, потом на меня.

Сейчас восемнадцать градусов.

— Хорошо. Сейчас ему не холодно. Но в какой-то момент может стать.

— У него шерсть, Рыжая. Для этого она и предназначена. И ты понимаешь, что живешь в Техасе?

— Ладно, пусть пальто ему и не нужно, но оно милое. — Оно бледно-голубое, в рисунок из маленьких косточек. — В любом случае, всегда хорошо иметь вещи на всякий случай. Если я буду его выгуливать и пойдет дождь. В Техасе идут дожди.

— В пальто из флиса.

«Блин. Он прав».

— Флис не промокает. — «Вроде. Ладно, вовсе нет».

— Конечно, нет.

Я почти слышу, как он закатывает глаза.

Умник.

Я отказываюсь признать его правоту, поэтому прикусываю губу и молчу.

Но Ривер — нет.

— Я никогда не говорил тебе своего имени. — Его голос звучит низко и тихо.

— Что?

— В саду ты назвала меня Ривером. Я никогда не говорил тебе, как меня зовут.

«Нет, не говорил. Ты был слишком занят, игнорируя меня и осыпая грубостями, чтобы поделиться о себе этой информацией».

Но, опять же, я не озвучиваю свои мысли.

И хотя я не сделала ничего плохого, чувствую себя так, будто меня поймали с рукой в банке с печеньем, — мое лицо вспыхивает. Я смотрю на Бадди и глажу его мягкую шерстку.

— Я работаю в городской закусочной «У Сэди». Тамошний повар, Гай, услышал, что я живу по соседству с тобой, и мимоходом упомянул твое имя. Вот откуда я его знаю.

— Мимоходом. Конечно, — он невесело смеется.

— Это проблема? Что я знаю твое имя?

Он не отвечает.

И это меня раздражает.

Но я позволяю раздражению испариться. Не хочу вступать в спор с этим парнем в час тридцать ночи.

Он подъезжает к моему дому и выключает двигатель. Это меня удивляет. Я ожидала, что он припаркуется на своей подъездной дорожке, а я пойду пешком.

— Еще раз спасибо, что подвез, — говорю я. — Прости, что задержала тебя допоздна.

Он пожимает плечами.

Я воспринимаю это как намек, чтобы уйти.

Держа Бадди, открываю пассажирскую дверь и вылезаю из грузовика. Уже собираюсь повернуться, чтобы забрать вещи Бадди с пола грузовика, когда Ривер возникает из ниоткуда. Я даже не заметила, как он вылез из грузовика. Он берет вещи Бадди и захлопывает пассажирскую дверцу.

— Я помогу, — хрипло говорит он.

— Спасибо, — шепчу я.

Я иду к своей входной двери, Ривер тащится следом.

Честно говоря, я не понимаю этого парня. Он ведет себя как придурок. И все же в полночь везет меня в город к ветеринару и ждет там больше часа. Потом отвозит домой. Паркуется возле моего дома. А теперь помогает нести вещи Бадди.

Мудаки так не поступают.

Может, Ривер не такой полный мудак, каким кажется.

Достав ключ, отпираю входную дверь и захожу внутрь. Я оставила свет включенным, чтобы по возвращении домой не было темно.

Я очень не люблю заходить в темную комнату.

Бадди у меня в руках слегка извивается, и я опускаю его на пол.

— Добро пожаловать в новый дом, Бадди. — Я наблюдаю, как он ходит, исследуя гостиную.

Когда поворачиваюсь к Риверу, тот заполняет собой дверной проем и наблюдает за мной. Темные брови нахмурены, скрывая то, что отражается в его глазах.

— Куда ты хочешь, чтобы я положил это барахло? — Он поднимает вещи Бадди.