Ривер Уайлд

Господи, они с Нилом идеально подходят друг другу».

И я тут же ненавижу себя за подобную мысль. Потому что она не заслуживает такого мужчины, как Нил. Никто не заслуживает.

— Я не замужем. — Мой безымянный палец дергается от лжи. — И парня у меня тоже нет.

— Ох. — Ее взгляд снова опускается на мой живот, а затем возвращается к моему лицу. Мне не нравится выражение ее глаз. — Понимаю.

«Нет, Мэйси, ты ничего не понимаешь».

Она бросает взгляд в сторону Ривера. Он снова стоит за прилавком с ручкой в руке и что-то пишет на листе бумаги.

— У меня нет детей, поэтому я не знаю, но слышала, что матерям-одиночкам приходится туго, — говорит она, понизив голос, чтобы только я могла слышать. — И было бы вполне логично, если бы ты искала папу для своего ребенка... Но, короче, Ривер не для тебя. Он... недоступен, если ты понимаешь, о чем я. — Взгляд, который она бросает на меня, дает мне понять, что именно она имеет в виду.

Игнорирую болезненный спазм в груди при понимании.

«Он не хочет быть мне другом. Но без проблем заводит секс по дружбе с Мэйси. Или что там между ними.

Прекрасно. Мне все равно не нужна его дружба. И никогда не была нужна».

У меня есть Олив и Бадди, Сэди и Гай, хотя иногда он может быть ужасным сплетником. Но они у меня есть, и больше мне никто не нужен.

— Что же, рада за вас, ребята. И не волнуйся, последнее, что я ищу, — это отца для своего ребенка. А даже если бы и искала, Ривер не попал бы в этот список.

— О, хорошо. Очень рада, что мы понимаем друг друга. — Она одаривает меня дружелюбной улыбкой, но в ней нет ничего милого. — Оставлю тебя заниматься покупками, если тебе не нужно помочь с чем-то еще?

«С чем-то еще? Во-первых, ни о какой помощи я тебя не просила».

— Нет. Я в порядке, — широко улыбаюсь. Не хочу, чтобы она поняла, что каким-то образом повлияла на меня. И одно у меня получается хорошо — скрывать свои истинные чувства.

— Потрясающе. Тогда, чао-какао. — Она машет рукой и, тряхнув волосами, уходит.

«Чао-какао?

Фу.

Вали на хутор бабочек ловить».

С меня хватит.

Хочу вернуться домой и съесть содержимое своей корзины, даже если я точно знаю, что большая часть этой еды вызовет у меня изжогу на несколько дней.

«Ох. Ну почему Ривер здесь?»

Он полностью изгадил мой день.

Я была так довольна новой машиной, а теперь он и его чао-какао-Мэйси все испортили.

С сердитым видом подхожу к кассе и, не глядя на Ривера, швыряю корзину на прилавок.

— Рыжая.

Бросаю взгляд в его сторону, но не смотрю прямо на него. Как на солнце.

— Не называй меня так, — огрызаюсь я. — Мое имя Кэрри.

— Ладно. Кэрри. — Его голос звучит тише, чем обычно. Менее уверенно.

«Хорошо».

— И это все?

— Ага.

— Тогда я складываю.

— Складывай.

Отворачиваю голову в сторону. Глядя в окно, скрещиваю руки на груди и кладу их на выпуклость живота, пока он меня обслуживает.

Такое ощущение, что он тянет с этим целую вечность.

Я начинаю нетерпеливо постукивать ногой.

Вижу, как он складывает мои покупки в бумажный пакет. Он почти закончил, а потом я тут же уйду.

— Тридцать семь сорок, Ры… Кэрри.

Достав из сумки бумажник, вынимаю сорок долларов, и протягиваю ему купюры.

За все это время я так и не взглянула на него.

Сейчас я смотрю на его грудь.

Он берет деньги из моей протянутой руки.

Прикосновение его пальцев к моим удивляет меня. Как и вспышка жара, поднимающаяся вверх по руке.

«Гормоны беременности. Это всего лишь гормоны беременности».

Это никак с ним не связано, потому что он большой, глупый, злой придурок.

Слышу звон, когда он достает из кассы сдачу.

— Вот твоя сдача.

Пока он пересчитывает деньги, я протягиваю ладонь.

Я даже не утруждаю себя положить деньги обратно в бумажник. Бросаю их прямо в сумочку.

Схватив с прилавка пакет с продуктами, направляюсь к двери.

— Кэрри. — Его настойчивый тон заставляет меня остановиться.

Я, наконец, смотрю прямо на него — впервые, с тех пор, как вошла сюда.

Он изучает мое лицо. Он выглядит… потерянным.

В груди снова зарождается боль.

Скрываю свои чувства и надеваю на лицо маску бесстрастия.

— Что? — спрашиваю с должным нетерпением. Горжусь собой за то, что я такая сильная.

— Просто… — Он качает головой. — Твой чек. — Он протягивает его. — Тебе он нужен?

— Нет. Выброси его. — «Так же, как ты выбросил нашу дружбу — или не дружбу».

Затем, выхожу из магазина, высоко вздернув подбородок, и не позволяю ему опуститься, пока не возвращаюсь в безопасность своей машины.

Кэрри

Хлопанье входной двери Ривера привлекает мое внимание.

Вид Мэйси, выходящей из его дома, не улучшает настроения. Настроения, в котором я пребываю со вчерашнего дня, после встречи с Ривером в магазине.

Полагаю, Мэйси сейчас наносит визиты к нему домой.

Вполне логично, если они вместе.

Игнорирую укол в груди. Просто… знаю, Ривер полный болван. Но в глубине души он добрый. А вот насчет Мэйси я не уверена. Мне кажется, она... эгоистичная и коварная.

Впрочем, это не мое дело.

Наблюдаю, как ее гибкое тело скользит в маленький красный «Форд», припаркованный на подъездной дорожке позади его грузовика. Я-то теперь уже никуда не скольжу с моим непрестанно увеличивающимся животом.

Слышу, как заводится мотор, и быстро возвращаюсь к багажнику своей машины, чтобы не обращать на нее внимания, когда она проедет мимо.

Понимаю, что веду себя по-детски. Просто сегодня я не в настроении для Мэйси.

Я устала и раздражена.

Большую часть ночи я не спала, мучаясь изжогой из-за вчерашней еды, как я и предсказывала. Но это не помешало мне ее съесть, не так ли? Сегодня утром закусочная была забита до отказа. Я едва успевала. А потом, когда моя смена в закусочной закончилась, я отправилась в хозяйственный магазин за краской, которую заказывала, потому что мне позвонили, сообщив, что она появилась. Я наконец-то выбрала цвет — «ванильный иней». Это нейтральный цвет. Я решила оставить стены однотонными и светлыми. Куплю настенные наклейки с милыми животными и украшу ими и какими-нибудь аксессуарами. Кроме того, в хозяйственном магазине я купила малярные валики, кисти и брезент, чтобы покрыть им пол. Решила начать покраску сегодня.

Звук проезжающей мимо машины Мэйси дает старт для движения.

Я достаю из багажника одну из банок с краской и чувствую в спине острую боль.

— Ой! — Я прижимаю свободную руку к спине, борясь с болью.

— Кэрри, ты в порядке?

Я в испуге оборачиваюсь и вижу Ривера, быстро приближающегося ко мне.

Он берет из моей руки банку с краской, позволяя мне прижать обе руки к пояснице, чтобы растянуться. Он ставит банку с краской обратно в багажник.

— Давай зайдем внутрь. Тебе нужно присесть.

— Я в порядке, — огрызаюсь я. — Просто спина немного болит. Такое следует ожидать при беременности.

— Конечно. А таскать самой банки с краской явно в это поможет.

— Будто тебе есть до этого дело? — рявкаю, наконец, взглянув на него.

Он бледнеет, но тут же приходит в себя.

— Нет. — Голос у него низкий. — Но я... эм… — Он переминается с ноги на ногу. Если бы я не знала его лучше, то подумала бы, что он нервничает. — Просто ты... ты должна думать о ребенке.

— Хочешь сказать, я не думаю о своем ребенке? Что я каким-то образом подвергаю риску его здоровье?

Он хмурит брови.

— Это совсем не то, о чем я говорю.

Я упираю руки в бока. Потом вспоминаю, что они там больше не помещаются, и скрещиваю их на своей располневшей груди.

— Тогда о чем?

— Только… — Он делает размеренный вдох, затем так же сдержанно выдыхает. — Только о том, что тебе не следует таскать самой банки с краской.

— Ну, мне больше некому это делать, — пожимаю я плечами. — Так что, мои возможности ограничены... мной.

— Я могу тебе помочь.

— Что? — Я останавливаюсь и смущенно смотрю на него. — С чего бы? Мы не друзья.

— Мы… хм… соседи. Соседи помогают друг другу.

— Верно. — Я киваю. — Но ты ясно дал понять, что не хочешь иметь со мной ничего общего, точка. Так почему же хочешь стать добрым соседом и помочь мне?

— Потому что ты беременна? — Это больше похоже на вопрос, чем на ответ.

— Я беременна уже пять месяцев, и все это время прекрасно справлялась сама.

— Не все время.

— Нет? — От досады распахиваю глаза.

Он качает головой.

— Рождественская елка. Тебе нужна была помощь.

— Мне не была нужна помощь. Ты предложил, и я согласилась, думая, что мы друзья. Но на следующий день я узнала, что это не так. Ты, блин, просто терпел меня, помнишь?

Он морщится.

— Я принес тебе помидор. — Он засовывает руку в карман куртки и достает большой помидор, протягивая его мне на раскрытой ладони.

— Помидор? — медленно произношу слово, чтобы убедиться, что поняла правильно.

Вижу, как кончики его ушей краснеют.

— Домашний помидор. Ведь ребенок-фрукт сейчас такой величины, верно? Размером с домашний помидор.

«Ох».

В груди вспыхивает боль.

— Откуда ты знаешь? — спрашиваю тихо.

Он неловко пожимает плечами.

— Увидел на сайте о ребенке-фрукте.

— Зачем ты его смотрел? — Я поднимаю на него взгляд.

Еще одно пожатие, на этот раз одним плечом.

— Не знала, что ты в курсе моего срока.

— Не совсем. — Его слова звучат тише. — Я вспомнил разговор об оливке и сложил два и два.

«Я тоже помню разговор об оливке. В тот вечер ты отверг нашу дружбу».

Помидор так и лежит на его протянутой ладони. Полагаю, это его способ извиниться — оливковая ветвь, так сказать, без каламбура. Но этого недостаточно.

Он ранил мои чувства.

— Что же, ты обсчитался. Срок несколько больше. Ребенок сейчас размером с маленький банан.

Выражение его лица сникает.

— О, — бормочет он еще тише, чем раньше.

Чувство вины застревает в горле, хотя мне не за что себя винить.

— Вероятно, глупо было приносить тебе помидор, — бормочет он.

Не глупо. На самом деле мило. Но это ничего не меняет.

— Зачем ты принес мне помидор?

Безучастный взгляд устремляется ко мне.

— Потому что ребенок... — Он замолкает, вздыхает и качает головой. — Я не знаю.

— Думаю, знаешь. — Удивляюсь своей самоуверенности.

Я не должна на него давить, но, знаю, Ривер из тех людей, которым это нужно.

— Я... хм… — Он переминается с ноги на ногу. Проводит рукой по волосам. Вздыхает. Замирает и смотрит на меня. — Прости, — слова рвутся из него. — В тот вечер я повел себя как гребаный мудак. Я злился на Брэда. И сорвал злость на тебе, чего не должен был делать. Эти последние несколько месяцев были… — Он глядит в небо, словно выискивая там слова. — Унылыми.

— Унылыми?

Он смотрит на меня настороженным взглядом.

— Да. Унылыми. Мне не хватало... э-э... спора с тобой. Когда тебя нет рядом, жизнь становится... унылой.

«Ох».

По-моему, это самое милое, что мне когда-либо говорили.

— Спасибо... за извинения, — говорю я, потому что знаю, как тяжело ему было это сделать.

Вижу, как в его глазах мелькает облегчение.

Он засовывает руки в карманы куртки.

— Так, мы можем вернуться к тому, что было раньше?

И теперь мне стыдно за то, что я сейчас скажу.

— Не знаю. Не думаю. — Я качаю головой.

Он вглядывается мне в глаза.

— Почему нет?

— Потому что я не уверена, что ты снова меня не обидишь.

— Ох. Ясно.

«Да. Ох».

С решительным выражением он вздергивает подбородок.

— Но ведь доверие заслуживают, да?

— Да, — отвечаю осторожно.

— Тогда позволь мне его заслужить. Твое доверие.

«Что мне на такое ответить?»

— Назови хоть одну причину, почему я должна это сделать.

— Потому что ты мой лучший друг, Рыжая, — тихо говорит он, сверля взглядом землю под ногами. — Мой единственный друг.

Я, блин, сейчас заплачу.

Слезы щиплют глаза. Прикусываю щеку изнутри, чтобы сдержать их.

Когда чувствую, что могу говорить, не разрыдавшись, произношу:

— Хорошо.

Полные надежды глаза устремляются ко мне.

— Хорошо?

— Да. Но если ты еще раз так меня обидишь, тебе конец.

— Понял. — Он резко кивает.

— Но я не единственный твой друг, Ривер. У тебя есть Элли и Мэйси.

Он бросает на меня странный взгляд.

— Элли была бабушкиной подругой, и она мой деловой партнер. А Мэйси мне не друг.

— Нет?

— Нет.

— Но я только что видела, как она уходила от тебя.

В его глазах виднеется еле уловимая, неизвестная эмоция.

— После того как вчера вечером я запирал магазин, случайно прихватил с собой ключи. Она заехала за ними по дороге на работу.

— Ох. Значит, она не твоя девушка?

Его брови сходятся у переносицы.

— Нет, Рыжая, — медленно произносит он, не сводя с меня глаз. — Она не моя девушка. Она мне никто.

«Хорошо сыграно, Мэйси. Очень хорошо».

Она меня убедила.

Понимаю, что до сих пор смотрю ему в глаза, поэтому отвожу взгляд.

— А как получилось, что ты работал в магазине?

— Элли нездоровилось. Я просто помогал.

— Надеюсь, с ней ничего серьезного.

— Она упала, вывихнула лодыжку. Я помогал ей, пока она не встала на ноги.

— Помогал?

— Она звонила вчера вечером и сказала, что сегодня возвращается на работу. И тут я понял, что ключи от магазина у меня. Она попросила Мэйси забрать их у меня.

Я киваю, и настает моя очередь переступать с ноги на ногу.

— Наверное, мне следует кое в чем признаться.

— В чем?

От меня не ускользают нотки настороженности в его голосе.

Снова смотрю ему в глаза.

— Я знаю, что это ты сделал рождественский поезд.

— О.

— Мэйси рассказала мне вчера в магазине. Я разглядывала твою вазу и те великолепные стеклянные шары, и она сказала, что художник — ты. Почему ты не сказал мне, что они твои?

— Я никому не говорю.

— Мэйси знает.

Он хмурится.

— Она работает в магазине и знает, что лучше никому не говорить.

— Зачем держать это в секрете? Ривер, ты невероятно талантлив.

— Потому что я хочу их продать, а местные не купят, если узнают, что их создал я.

Теперь моя очередь охать. Потому что точно знаю, чего он не договаривает. Они не купят украшения из-за того, что его мама совершила много лет назад.

— Тогда, они — идиоты. Твое творчество прекрасно.

Он небрежно пожимает плечами. Я вижу, что он смущен моим комплиментом.

— Ты продаешь украшения где-нибудь еще, кроме фермы «Чертополох»?

— В нескольких городских магазинах… в Сан-Антонио, — уточняет он.

Он поворачивается в сторону моей машины. Я понимаю, что разговор окончен. Ну, по крайней мере, на эту тему.

— Ты купила машину, — говорит он хриплым голосом.

— Да, — я улыбаюсь.

Он переводит взгляд на багажник и стоящие в нем банки с краской.

— Занялась покраской?

— Ага. Детской.

Наконец, он смотрит на меня.

— Помощь нужна?

Я улыбаюсь про себя.

— Помощь мне бы не помешала.

Он достает из багажника валики, лотки и банки с краской.

— Сможешь донести остальное? — спрашивает он.

Я смотрю на упаковку с кистями и брезент.

— Думаю, я справлюсь, — отвечаю сухо.

Он идет за мной к входной двери. Отперев ее, впускаю нас внутрь. Я кладу свои вещи на пол и присаживаюсь на корточки, чтобы приласкать Бадди.

— Где детская? — спрашивает он, показывая на банки с краской.

— Дальше по коридору, дверь направо, — говорю я, поднимаясь. — Хочешь кофе? — интересуюсь, направляясь на кухню, прежде чем он исчезает в коридоре.

— Конечно.

Включаю чайник и выпускаю Бадди, наблюдая, как он возится в саду и делает свои дела.

Когда чайник закипает, я зову собаку в дом. Завариваю кофе для Ривера и чай без кофеина для себя и несу их в детскую.

Вижу, что Ривер принес кисти и брезент, которые я оставила в гостиной. И уже вскрыл упаковку с брезентом и стелет его.

Я пересекаю комнату и протягиваю ему кофе.

— Спасибо. — Он берет кружку и делает глоток. — Ты уже загрунтовала стены?

— Да, — киваю, делая глоток чая.

— Ты хорошо поработала.

— Спасибо. — Я улыбаюсь ему глазами. Сделав еще глоток чая, ставлю чашку на подоконник.

— У тебя есть стремянки? — спрашивает он. — Если нет, то у меня есть…

— Ой! — тянусь рукой к животу, устремляя на него взгляд.

«Неужели это…»

— Что случилось? — Ривер ставит кружку с кофе на подоконник рядом с моей и подходит ко мне.

— Все в порядке. Думаю... ребенок... пинается.

— А раньше он пинался?

Я качаю головой. Чувствую, как на глаза наворачиваются слезы. Даже не понимаю, почему так разволновалась.

— Нет, это в первый раз, — шепчу я.

Он улыбается, придвигаясь еще ближе, и я чувствую, как грудь распирает некая непонятная эмоция.

Я смотрю ему в глаза.

— Я имею в виду, это могли быть газы или... нет! — ч смеюсь, чувствуя еще один удар. Сильный, здоровый удар.

— Ребенок пинается сейчас? — спрашивает он.

— Олив, — говорю я. — Я назвала кроху Олив.

— О, — шепчет он.

Распирающее чувство усиливается.

— Можно мне... Ничего, если я…

Я тянусь к нему, беру его за руку и прижимаю к своему животу.

Слышу, как у него перехватывает дыхание, и вижу, как его кадык подпрыгивает.

Чувство в груди распространяется, выплескиваясь из меня на него, словно сетью, обвивая нас обоих.

Глаза Ривера сосредоточены на том месте, где лежит его рука.

И когда Олив снова пинается, он смеется. Его глаза распахиваются и светятся благоговением.

— Привет, Олив, — говорит он моему животу. — Я Ривер. Твой сосед.

Он говорит так официально, что мне хочется рассмеяться. У меня вырывается тихий смешок.

Его взгляд встречается с моим.

— Что? — он улыбается.

Я снова хихикаю, качая головой.

— Ничего. Ты заставляешь меня смеяться.

Судя по выражению его лица, ему это нравится.

Олив опять пинается, вновь перетягивая внимание на себя.

— Боже, Рыжая, это чертовски удивительно. — Он качает головой. — У тебя внутри ребенок.

— Уже пять месяцев, — отвечаю невозмутимо.

Он снова смотрит мне в глаза.

— Ты поняла, о чем я. Конечно, я знал, что ты беременна, но это было не так…

Он изо всех сил пытается подыскать правильное слово, поэтому я предлагаю сама:

— Реально.

— Да. — Ривер опускает глаза на мой живот, а затем возвращает их к моему лицу, не отрывая от меня взгляда. — Это было нереально. До сих пор.

Он все смотрит мне в глаза, а я смотрю в его темные глубины.

Я чувствую это — в этот самый момент что-то между нами сдвигается. Будто раздается щелчок и все встает на место. Я знаю, он тоже это чувствует.

Не совсем уверена, что это такое и что оно означает, но просто знаю, как это важно.

Очень важно.

Кэрри

Напевая «I Found» Amber Run, которая играет с телефона, прикрепляю мобиль на детскую кроватку.

Он восхитительный. Я заказала его в интернет-магазине. С него свисают облака и звезды. А посередине — полумесяц, и на нем спит слон.

Когда я вернулась домой, коробка с доставкой ждала меня на пороге, так что, естественно, я просто обязана была сразу же прикрепить мобиль к кроватке.

Детская почти готова. Стены выкрашены в выбранный мной цвет. На стене, над кроваткой, висит черно-золотистая наклейка с надписью: «Мечтай о большем, крошка», со звездами и полумесяцем вокруг. Кроватка Олив из коричневого дерева с боковыми решетчатыми стенками. Матрас застелен кремовым постельным бельем с крохотными золотистыми звездочками. Мягкие бортики соответствуют цвету кроватки. Такой же комод и пеленальный столик прекрасно дополняют интерьер комнаты. Детская одежда развешена в шкафу и сложена в ящиках. У окна стоит кресло-качалка, чтобы я могла кормить Олив ночью.

Ривер убрал старый ковер, отшлифовал и покрыл лаком половицы. Выглядит потрясающе. Я постелила белый пушистый ковер, на котором Бадди любит спать.

За последние несколько недель Ривер очень помог мне с подготовкой комнаты. Не думаю, что смогла бы справиться без него. Но я этого, конечно, не признаю.

Теперь я независимая женщина.

Ривер стал невероятно важен для меня.

Он мой друг. Вероятно, мой лучший друг.

Но мне также кажется, что между нами что-то изменилось. Появилось некое слабое, мерцающее притяжение. Я его чувствую. Полагаю, он тоже. Или, может, это всего лишь мое воображение, и эти чувства лишь с моей стороны.

В любом случае, я ничего не собираюсь предпринимать по этому поводу.

Я бы никогда не рискнула нашей дружбой.

Но я бы сказала, что дружба у нас уникальная.

Словно мы знаем друг о друге одновременно все и ничего.

Основные факты нам знакомы. Симпатии и антипатии.

Но мы не знаем всего главного.

Он ничего не знает о Ниле. Или моей жизни до Кэрри. Когда я еще была Энни Кумбс.

Я совершенно ничего не знаю о его прошлом.

История о его маме мне известна. И что он жил с бабушкой в доме, в котором живет и по сей день.

Но также знаю, что о многом из его прошлого я не имею ни малейшего понятия.

Его глаза — глаза выжившего.

Он видел и испытал то, чего никогда не должен был испытать.

И я имею в виду не только убийство отчима.

А причину его убийства.

Причину, по которой мама Ривера застрелила своего мужа в тот день. И что-то подсказывает мне, что этой причиной был Ривер.

Или я могу быть далека в своей догадке.

Но не собираюсь его спрашивать. И он не станет расспрашивать меня о моем прошлом.

Негласная договоренность между нами. Потому что никто из нас не хочет обсуждать свое прошлое, вспоминая прошлое другого.

Мы хотим оставить его там, где оно есть. Позади.

— Рыжая?

Звук голоса Ривера заставляет меня повернуть голову.

— В детской, — откликаюсь я.

Прислушиваюсь к топоту ботинок по полу, когда он направляется ко мне.

Затянув последнее пластмассовое крепление на кроватке, отступаю назад, чтобы полюбоваться мобилем.

— Мобиль прислали, — говорит он, входя в комнату. — Выглядит неплохо.

— Правда ведь? — Я с улыбкой поворачиваюсь к нему.

В руках у него коробка, а на крышке лежит маленький коричневый бумажный пакет.

— Что в коробке? — спрашиваю я.

В содержимом бумажного пакета я почти уверена. Ривер стал приносить мне фрукты каждую неделю в день, когда ребенок достигал соответствующего размера. На этой неделе — большое манго.

— Подарок. — Он пересекает комнату и ставит коробку на пеленальный столик.

Последовав за ним, встаю рядом. Гляжу на коробку. Сердце сбивается с ритма, как всегда, когда я физически нахожусь близко от него.

Он протягивает мне бумажный пакет. Сунув руку внутрь, вытаскиваю манго.

Улыбаюсь ему.

— Хочешь? — спрашиваю, зная, каким будет ответ.

Он морщит нос.

— Нет. До сих пор не могу поверить, что ты ешь фруктовых детей, которых я тебе приношу. Рыжая, это охрененно мерзко.

Я громко смеюсь, поднимая кусочек фрукта.

— Это манго. Не настоящий ребенок. И я не позволю прекрасному фрукту пропасть даром.

— На прошлой неделе ты выкинула тыкву-спагетти.

— Да, но она была мерзкой. — Честно говоря, я ем фрукты только для того, чтобы свести его с ума. Мне кажется восхитительным, как его это пугает. — Ты милый. Ты знаешь это? — говорю я, пихая его бедро своим.

— Ни хрена я не милый, — ворчит он. — Кролики — милые. Щенки и котята — очень милые. Я — определенно нет.

«Нет. Ты прекрасен. Внутри и снаружи».

— Верно. Ты больше похож на медведя. Но милого, пушистого медведя, который оторвет кому-нибудь голову, если он подойдет к тебе слишком близко.

— Уже лучше. Ненамного, — бормочет он, хмуря брови. — Так ты собираешься, наконец, открыть этот чертов подарок?

— А я должна? Ты ведь не сказал, что он для меня. Только, что это подарок, — я мило улыбаюсь ему.

— Умничаешь. — Он улыбается мне глазами. — Конечно, он для тебя. А теперь, может, просто уже откроешь его? О, и к твоему сведению, Рыжая, он не съедобный.

— Обхохочешься. — Открываю крышку коробки и заглядываю внутрь.

«Ох, боже мой».

— Это сделал ты? — спрашиваю, хоть и знаю, что он. В этом произведении искусства чувствуется его рука.

— Это светильник, — говорит он, будто мне требуется пояснение. — Для ребенка. Но если тебе не нравится, все в порядке. Я не обижусь.

— Не нравится? — Оторвав взгляд от светильника, смотрю на него. — Мне нравится, Ривер. Очень. Спасибо.

Кончики ушей у него краснеют. Так бывает, когда он нервничает или смущается.

— Хочешь, чтобы я его сейчас повесил?

— Да, — отвечаю с готовностью.

Жду, пока Ривер достанет отвертку. Наблюдаю, как он снимает старый подвесной светильник, а затем осторожно достает из коробки свой и присоединяет его к проводам, прежде чем прикрутить к потолку.

— Может, мне его включить? — спрашивает он.

Киваю, глядя на него.

Он щелкает выключателем, и светильник оживает. Не то чтобы он уже не был живым от смешения цветов. В нем, должно быть, сорок разных стеклянных шаров, всевозможных размеров, висящих на тонких, металлических проводках, и там, где на них падает свет, они переливаются множеством цветов. Мириадами оттенков красного, зеленого, желтого, оранжевого и синего.

Это самое удивительное, что я когда-либо видела.

Он делает шаг ко мне.

— Пойдет? — спрашивает он с неуверенностью, которая, как я узнала, ему присуща.

При всей своей дерзости и браваде Ривер также невероятно не уверен в себе и застенчив.

Я поворачиваюсь к нему лицом.

— Он прекрасен. Олив будет в восторге. Мне нравится. — Я прижимаю руку к груди.

Он улыбается, и это ослепляет. Сердцу становится тесно в груди, такое чувство, что оно увеличилось втрое.

Мы с Ривером редко прикасаемся друг к другу. Не знаю, сознательно ли это с каждой из наших сторон, но мы попросту так не поступаем.

Ни один из нас не фанат проявления чувств через касание. Но я хочу, чтобы он знал, как много это для меня значит. Что он нашел время сделать это для Олив.

Поэтому приподнимаюсь на цыпочки и, поцеловав его в щеку, обнимаю за плечи.

— Большое спасибо, Ривер, — шепчу я ему на ухо. — Это лучший подарок, который я когда-либо получала.

Он не обнимает меня в ответ. Чувствую, как по его телу пробегает дрожь. Не зная, что это значит, я отпускаю его и делаю шаг назад.

— Извини, я просто...

— Нет, — тихо говорит он.

Потянувшись ко мне, он ловит меня за руку.

Наши взгляды встречаются. На этот раз глаза у него беззащитные. Я вижу их насквозь, и они говорят мне все, в чем я не была уверена.

Ощущаю дрожь его руки, когда он поднимает мою и кладет себе на грудь. На сердце.

Я распрямляю ладонь. Чувствую, как под твердой грудью колотится сердце.

— Ты заставляешь его биться сильнее, — хрипло говорит Ривер.

Мой желудок трепещет, и я не могу сказать, это из-за ребенка или него. Но, определенно, из-за него мое сердце пускается вскачь, устремляясь за его ритмом.

Он отпускает мою руку. Нежно проводит костяшками пальцев по моей щеке. Большим пальцем прокладывает дорожку по моим губам. У меня перехватывает дыхание.

Я сглатываю.

Нежность его прикосновения... Напряженность момента почти ошеломляет.

Почти.

— Рыжая, — шепчет он, наклоняясь ко мне.

Поцелуй в лоб. Едва заметный. Его щетина касается моей кожи. Она мягче, чем я думала.

Я закрываю глаза.

Губы нежно прижимаются к моему виску.

К щеке.

Челюсти.

Его нос задевает мой.

Чувствую на губах его теплое дыхание.

— Кэрри.

Я открываю глаза. Он смотрит прямо в них. Темные глубины широко распахнуты навстречу мне, как никогда раньше.

Затем он их закрывает.

И прижимается губами к моим губам.

Нежнейшим из прикосновений.

Касается моих губ.

Раз. Другой.

Я вздыхаю, приоткрывая губы.

Его язык скользит по ним.

Я впиваюсь пальцами в его рубашку.

— Господи, Кэрри, — стонет он.

Я чувствую этот стон повсюду.

Ривер обхватывает мое лицо своими большими искусными ладонями и вжимается в мои губы.

Пальцами ног я впиваюсь в ковер.

Он целует меня одновременно крепко и нежно.

Целует так, словно это все, чего ему когда-либо хотелось.

Прикасается ко мне с благоговением.

Словно это важно.

Словно я важна.

Затем Олив решает попинаться. И я имею в виду, как следует. Ривер это чувствует.

Он усмехается мне в губы.

— Дерзкая, как и ее мамочка.

— Дерзкая? — спрашиваю я.

— Определенно.

Рукой он скользит по моим волосам, отчего я опускаю голову ему на грудь. И обнимаю его за талию.

— Кэрри... — говорит он тихим голосом, наполненным чем-то, от чего мое хорошее настроение мгновенно сдувается.

— Не надо… — тихо отвечаю я. — Не порть момент.

Что он и делает.

Больше не произнося ни слова.

Кэрри

Ривер везет нас в город, чтобы у меня была возможность пройтись по магазинам и купить коляску. Я могла бы пойти одна, но он сказал, что хочет отправиться со мной. Полагаю, он беспокоится о том, что я вожу машину на таком сроке.

Я на седьмом месяце. Олив размером с капусту. Из той, что мне принес Ривер, я приготовила салат. Он, естественно, отказался его есть.

Он такой странный.

Прошло семь недель с момента, как Ривер меня поцеловал. И ничего.

Он не говорил об этом и не делал никаких попыток повторить то же самое.

Как и я.

Но каждую ночь я все равно засыпаю с ощущением его губ.

Не знаю, почему он не поцеловал меня снова. Я все еще чувствую притяжение между нами, и после поцелуя оно только усилилось.

Трудно держать свои чувства в узде, когда я рядом с ним так часто, как сейчас, и когда гормоны во мне бушуют так, как сейчас.

Но он предпочитает игнорировать то, что происходит между нами. Или нет, в зависимости от обстоятельств. А значит, я поступаю также.

Видимо, это из-за беременности. Причина, по которой он не поцеловал меня снова.

И я могу это понять.

Я ношу ребенка от другого мужчины. Мужчины, о котором Ривер понятия не имеет.

Естественно, он не хочет вступать со мной в романтические отношения.

Потому что свяжет себя не только со мной.

Но и с ребенком тоже.

Нет, лучше оставаться просто друзьями.

Мне нужно сосредоточиться на том, что я очень скоро стану мамой. Отсюда и покупка коляски.

— Рыжая, ты в порядке? — Глубокий голос Ривера разносится по салону грузовика. — Ты что-то притихла. А ты никогда не молчишь.

Я улыбаюсь ему.

— Просто немного устала. В закусочной сегодня было много народу.

— В закусочной всегда полно народу. Ты не должна работать до родов.

— У меня только шесть недель оплачиваемого отпуска по беременности и родам, так что это все, что я могу себе позволить. — И это очень хорошо, потому что в большинстве мест вообще не платят декретный отпуск, но, к счастью, у меня потрясающий босс. — И я хочу провести эти шесть недель с ребенком, прежде чем мне придется вернуться на работу. Но я предпочитаю пока об этом не думать.

Ривер фыркает, но больше на эту тему ничего не говорит.

Он паркуется на стоянке рядом с детским магазином, и мы выбираемся из грузовика.

После изучения ассортимента колясок в Интернете я довольно хорошо представляю, что мне хочется, поэтому мы не должны пробыть здесь слишком долго. Я в курсе, как мужчины не любят ходить по магазинам, и, полагаю, Ривер — не исключение.

Как только купим коляску, я поинтересуюсь у Ривера, не хочет ли он поужинать где-нибудь. Я очень голодна, и не отказалась бы сейчас от пиццы.

Ривер придерживает для меня дверь магазина, и я захожу внутрь.

«Святые коляски! Их тут целая тьма».

— Пожалуйста, скажи мне, что ты точно знаешь, какую коляску хочешь, — говорит Ривер мне на ухо.

Я сдерживаю дрожь.

Встречаюсь с ним взглядом.

— Есть одна идея.

— Слава богу.

Он выдыхает, и я тихо смеюсь.

— Мне нужна прогулочная коляска, — говорю я, когда мы подходим к коляскам. — Ее можно купить в комплекте с автокреслом. Оно крепится к коляске. И очень легкое.

— Прогулочная коляска с автокреслом. Понял. Сюда. — Ривер указывает на табличку с надписью «Прогулочные коляски».

Мы идем туда. Он шагает в моем медленном, ковыляющем темпе, положив руку мне на поясницу и направляя меня.

Все чувства и нервные окончания в теле сосредоточены на единственном месте, к которому прикасается его рука.

— Итак, ты хочешь какую-то конкретную фирму? — спрашивает он, отодвигаясь, чтобы взглянуть на красную коляску, и его рука покидает мою спину.

Я нисколько не разочарована.

Ладно, самую малость.

— Была одна, я видела в Интернете. «Nuna». Она серая… нашла. — Я в восторге хлопаю в ладоши. Она выглядит такой же замечательной, как и в Интернете. — Очень милая. — Дорогая. Но того стоит. — А ты как считаешь?

Ответа нет.

— Ривер? — Перевожу взгляд с коляски на него, а он смотрит в противоположную сторону. — Ривер, — произношу тверже, но он, кажется, все еще меня не слышит, хотя стоит совсем рядом.

Смотрю в ту сторону, куда направлен его взгляд. Все, что я вижу, — это люди, разглядывающие коляски.

— Ривер! — выкрикиваю я, чтобы привлечь его внимание, и это срабатывает.

Его глаза скользят ко мне.

— Чего? — рявкает он, заставляя меня отступить на шаг.

Мои глаза расширяются от удивления.

— Я с тобой разговаривала.

— И?

Он ведет себя как задница. Давненько я этого не видела.

— И ты меня игнорировал. На что ты смотрел?

— Ни на что.

— Не похоже на ничто, — бросаю я вызов.

Все его тело окаменело. Как натянутая струна. А кулаки стиснуты по бокам.

Что-то или кто-то напугал его.

И мне это не нравится. Я волнуюсь.

Оглядываюсь через плечо в том направлении, пытаясь понять, что его так взбудоражило.

— Ты кого-то увидел? Может, из своего... прошлого? — спрашиваю тихо.

Учитывая, что я ничего не знаю о его прошлом, это довольно сложный вопрос. Но я не жду ответа. Всего лишь хочу, чтобы он знал, — мне не все равно. Что я рядом.

— Хватит совать нос в мои дела, — говорит он тихо и резко. — О которых ты, бл*дь, ровным счетом ничего не знаешь. И купи эту гребаную коляску, ради которой сюда и приехала.

«Придурок».

Слезы жгут глаза.

Ненавижу гормоны беременности. От них мне гораздо проще начать плакать, чем обычно.

Прикусив щеку изнутри, чтобы сдержать слезы, возвращаюсь к коляске, уже не в настроении делать какие-то покупки.

Главное, чтобы Олив была в безопасности.

Замечаю проходящего мимо работника магазина и машу ему рукой, чтобы привлечь его внимание.

— Чем могу помочь? — спрашивает он, с доброй улыбкой подходя ко мне.

По крайней мере, хоть кто-то сейчас добр.

В отличие от большой лошадиной задницы позади меня.

— Да. Я бы хотела приобрести эту коляску. — Я похлопываю по ней рукой.

— Конечно. Распоряжусь доставить вам ее к кассе.

— Спасибо. — Я ухожу в направлении к кассам, даже не потрудившись посмотреть, идет ли за мной Ривер.

Расплачиваюсь за коляску. Ривер несет ее к грузовику и укладывает в багажник.

Мы садимся в машину, и он выезжает на дорогу.

Кажется, он погружен в собственный мир. Весь на взводе.

Дорога домой скрыта молчанием, заполненным только звуками радио. Уткнувшись в телефон, играю в какую-то игру. Чувствую себя одновременно раздраженной, расстроенной и смущенной его поведением.

Риверу не чужды перепады настроения. Но эта перемена возникла из ниоткуда.

Он подъезжает к моему дому. Вылезает из грузовика и, прежде чем я успеваю отстегнуть ремень безопасности, вытаскивает коляску из багажника.

Я направляюсь к входной двери и отпираю ее.

Меня, как всегда, встречает Бадди.

— Привет, Бад. — Я посылаю ему воздушный поцелуй.

С размером моего живота, наклониться, чтобы его погладить, в данный момент — не вариант. Честно говоря, не думаю, что снова встану, если попытаюсь наклониться.

— Куда это? — раздается за моей спиной сердитый голос Ривера:

Я вздрагиваю от его тона после того, как весь последний час он молчал.

— В комнату Олив, пожалуйста.

Я ковыляю к дивану, опускаюсь на него и сбрасываю туфли. Бадди запрыгивает на диван и прижимается ко мне. Принимаюсь гладить его шерстку.

Слышу в коридоре топот ботинок Ривера. Несмотря на то, что сейчас он ведет себя как задница, мы ужинаем вместе почти каждый вечер, а я умираю с голоду.

Поэтому, я спрашиваю:

— Сегодня хочешь заказать или…

Звук захлопнувшейся входной двери заставляет меня замолчать.

Я поворачиваю голову к закрытой двери.

«Он что, просто ушел?»

Встав с дивана, что в нынешние дни требует некоторых усилий, ковыляю к окну как раз вовремя, чтобы увидеть, как грузовик Ривера сворачивает на улицу и уезжает.

Ривер

Я сижу в грузовике через дорогу, немного дальше от дома, за которым наблюдаю.

Наблюдаю и жду возвращения его обитателя.

Достав из центральной панели коробку с сигарами, достаю одну, отрезаю гильотиной кончик и закуриваю.

Глубоко вдохнув, втягиваю в себя дым.

Бабушка курила сигары. Каждый вечер после ужина она сидела на заднем крыльце, курила сигару и пила виски.

Я люблю запах сигар. Мне он напоминает бабушку. Дом. Единственное место, где я был в безопасности.

Вот почему я до сих пор живу в этом чертовом доме. Почему после смерти бабушки не могу заставить себя переехать.

Потому что это единственное место, где я когда-либо чувствовал себя по-настоящему защищенным после того, как этот больной ублюдок-отчим убил во мне все чувство безопасности.

Он забрал у меня все.

Кроме бабушки. И дома.

Но этого ему никогда не отнять.

Сексуальные хищники заботятся только об одном — о себе и своих больных, е*анутых желаниях.

Их не волнует разрушение, которое они оставляют после себя.

Они чертовы монстры.

И никогда не обманывайтесь, думая, что знаете, как выглядит один из этих больных ублюдков.

Они не похожи на старых, грязных, скользких, потрепанных мужиков, какими, какими, мы полагаем, они должны выглядеть.

Это мужчины и женщины любого возраста, любой внешности и любой профессии. Продавец в местном магазинчике или человек, который чинит вашу машину. Врач, которого вы посещали годами. Человек, которому вы доверяете воспитание своего ребенка. Ваш дантист. Парень, который упаковывает вам продукты. Или женщина средних лет, с которой вы посещаете занятия по зумбе.

Им может оказаться ваш лучший друг, тетя, дядя, мать, отец или гребаный отчим.

Они существуют и могут быть кем угодно.

Они выглядят точно так же, как мы.

Монстры в повседневной одежде.

Я всегда думаю о них, как о персонажах из книги Роальда Даля «Ведьмы».

Обычные люди, пока не спадают маски.

Больной ублюдок, которого я жду, когда-то был педагогом. Воспитателем в детском саду.

Вы, конечно, скажете, прежде чем нанимать, детский сад проводит проверку анкетных данных в отделе информационных служб уголовного правосудия, чтобы убедиться в отсутствии судимости у кандидата на должность.

Конечно, проводят. Но все это означает лишь то, что либо они еще никого не обидели, либо их еще не поймали.

И этот ублюдок был из последних.

Родители доверили своих детей монстру в штатском.

Он воспользовался их доверием в своих интересах, чтобы получить желаемое. В свою очередь, разрушив жизни двух маленьких мальчиков и их семей.

Он создал больше таких, как я.

Мальчиков, которые вырастут в мужчин с таким количеством боли и обиды, что будут не в силах понять, как с ней справиться.

Надеюсь, эти ребята смогут двигаться дальше. Жить полной жизнью. Любить и быть любимыми.

Увы, такое не для меня.

Я едва функционирующий человек.

Меня поддерживает одно — то, чем я сейчас занимаюсь. Это дает мне цель. А искусство выдувания стекла, которому научила меня бабушка, помогает сохранять спокойствие.

И Рыжая. Она — бальзам для моих зияющих ран.

О чем я даже и не подозревал.

Одно лишь ее присутствие приносит покой и умиротворение.

Даже когда мы не согласны друг с другом.

Жизнь без нее сейчас была бы... тяжелой.

Она, вероятно, удивляется, почему я ее оставил.

Завтра утром я нанесу ей визит. Придумаю какое-нибудь дурацкое оправдание. Ей не нужно об этом знать. Не нужно больше ничего обо мне знать. Она и так осведомлена о моей маме больше, чем мне бы хотелось.

Но, как ни странно, ее отношение ко мне не поменялось.

Зато я постарался его изменить. Какое-то время все портил. И мне чертовски повезло, что она дала мне еще один шанс.

Просто… мне нравится, как она на меня смотрит. Как обращается со мной. Будто я нормальный.

Я не хочу, чтобы что-то когда-то это изменило.

Но когда я увидел его сегодня в магазине... магазине полном детей и их родителей… мне захотелось на него наброситься и вырвать его мертвое сердце из груди.

Единственная причина, по которой я этого не сделал, заключалась в том, что я был с Рыжей.

Он меня не видел.

Но очень скоро это изменится.

Когда два месяца назад он вышел из тюрьмы, я дал ему о себе знать.

Он отсидел всего два гребаных года, прежде чем его снова выпустили на свободу.

И вот тут-то в дело вступил я.

Разыскав его, сказал, что буду за ним следить. Предупредил, чтобы он не распускал лапы.

Очевидно, он не обратил на это внимания.

«Тупой х*й».

Итак, я вернулся сюда напомнить ему, что произойдет, если я когда-нибудь увижу его рядом с детьми.

Я чувствую, как по венам струится гнев. Глубоко затягиваюсь сигарой, сжимая свободную руку в кулак, впиваясь ногтями в кожу, пока не чувствую, как она рвется. Тонкая струйка крови немного меня успокаивает.

В салоне раздается звонок одноразового телефона, который я держу в грузовике.

Я знаю, кто это. Маркус. Единственный, у кого есть этот номер.

Я член группы под названием «Мстители несправедливости».

Маркус — ее глава. Основатель. А еще фанат Марвел, отсюда и название группы.

Я обнаружил их совершенно случайно, просматривая социальные сети, когда мне было девятнадцать.

Некоторые могут назвать нас инициативной группой.

Я же называю нас — противоядие от болезни.

Просмотр видео, которые они выложили, показывая, как заманивают в ловушку и ловят сексуальных хищников, прежде чем им предоставляется хотя бы малейший шанс причинить кому-либо вред, дал мне чувство, которого я никогда не испытывал ранее… что, если бы мне удалось это сделать, то я смог бы что-то изменить. Смог бы предотвратить плохие вещи.

Помню, как дрожащей рукой набирал сообщение в группу на страничке социальной сети.

Через час мне ответил человек по имени Маркус Норт.

Он спросил, чем бы я хотел помочь. Я ответил, что расставлять ловушки меня не интересует. И съемки видео, когда ты сталкиваешься с этими больными ублюдками, а затем выкладываешь это в социальные сети, тоже. Но я хотел помогать в другом. Останавливать проблему до того, как случится непоправимое.

Маркус спросил, можем ли мы поговорить оффлайн.

Мне стало любопытно, и я согласился.

Набрал номер, который он мне дал.

Именно тогда Маркус сказал, что у них есть работа, которую я могу выполнять.

Но эта работа неофициальная. Потом он все объяснил.

Не колеблясь, я согласился.

И моя жизнь, наконец, обрела смысл.

У меня была цель.

Так я стал палачом.

Я сдерживаю тех, кто не хочет останавливаться.

Тех, кто не хочет слушать.

И убеждаюсь, чтобы они слушали.

Делаю все, что в моих силах.

Я крупный парень. Могу выглядеть страшным ублюдком, когда это необходимо. Но если бы вы спросили Рыжую, она бы сказала, что я милый. Я не милый. Только для нее.

Я знаю, каково это — быть перепуганным ребенком, подвергающимся ужасам в руках одного из этих больных ублюдков.

Я подхожу для этой работы в самый раз.

В социальном аспекте группа занимается ловлей на живца — изображает в Интернете детей, чтобы поймать хищников, устраивает встречу, а затем появляется с камерами и снимает их, после чего публикует видео в Интернете. А затем распространяет подробности о местных хищниках в своих районах. Они понятия не имеют о палачах.

Не все согласятся с тем, что я делаю. На настоящий момент у нас есть тридцать палачей по всей стране. Никто друг друга не знает. Так лучше. Но к нам присоединяются и становятся палачами многие. Из-за таких больных ублюдков, как мой отчим, и мужчин и женщин, за которыми мы следим, подобных мне в мире больше, чем хочется думать.

Маркус знает, кто я.

Но мы никогда не используем наши настоящие имена.

Я Палач №9. Или П9, как зовет меня Маркус.

С тех пор как я к ним присоединился, Маркус нанял еще двадцать одного палача.

Еще двадцать один сломленный человек, наподобие меня, из-за таких больных ублюдков, как тот, которого я поджидаю.

Хватаю с пассажирского сиденья сотовый и отвечаю.

— Он уже показался? — разносится по линии хриплый голос Маркуса.

Я позвонил ему сразу после того, как благополучно доставил Рыжую домой, чтобы сообщить, чем занимаюсь. Я всегда связываюсь с Маркусом, когда выхожу на одного из этих больных ублюдков.

Маркусу Норту за тридцать. Не женат. Детей нет. И он такой же запутавшийся, как и я. Он основал группу, когда ему было чуть за двадцать. Полагаю, защитный механизм. Не то чтобы он когда-нибудь рассказывал мне о своем прошлом. Да я и не спрашивал.

Но человека, несущего то же бремя, что и вы, узнать достаточно легко.

То же я вижу в Рыжей. И это до усрачки меня пугает.

— Нет, — отвечаю, гася сигару о коробку. Засовываю ее обратно, чтобы докурить позднее.

— Ты точно уверен, что это был он?

— Сто процентов.

Я не забываю лиц этих больных ублюдков. Каждое из них выжжено в моей памяти. Как и моего отчима, его лицо я буду помнить всегда.

Маркус вздыхает.

— Он доставит проблем, ты же знаешь.

— Знаю.

К дому, засунув руки в карманы, приближается темная фигура.

— Он здесь. Надо идти.

— Делай, что необходимо. Перезвони, когда все будет готово.

Я бросаю мобильник на пассажирское сиденье. Схватив бейсболку, надвигаю ее низко на глаза. Затем останавливаюсь, мой взгляд падает на гильотину для сигар. Я беру ее и опускаю в карман.

Выйдя из машины, растворяюсь в тени и быстро пересекаю улицу. Широкие шаги легко покрывают пространство между мной и ним.

Сердце в груди бешено колотится. Адреналин бежит по венам. Я готов. Так чертовски готов к этому.

Обхожу дом. Проскальзываю через заднюю калитку в сад.

Бесшумно ступаю по тропинке, ведущей к задней двери.

Кухня погружена в темноту.

Пытаюсь проникнуть через дверь. Заперто.

Мне требуется меньше тридцати секунд, чтобы ее открыть.

Беззвучно проскальзываю в дом, закрывая за собой дверь.

Слышу в гостиной рядом телевизор.

Раздается звук спускаемой в унитаз воды. Он в ванной на первом этаже.

Неслышно иду в том направлении. Для крупного парня я могу двигаться тихо, когда захочу.

Годы практики казаться невидимым рядом с отчимом, когда я был ребенком.

Не то чтобы это имело какое-то значение.

В общих чертах я знаком с планировкой дома этого мудилы. Маркус прислал мне план дома по электронной почте, пока я сидел снаружи и ждал.

Дверь в ванную открыта.

Он стоит перед раковиной и моет руки. Голова опущена.

Я вижу себя в зеркале над его головой.

Стараюсь на себя не смотреть.

Жду, когда он поднимет глаза и увидит меня.

Он вскидывает голову и бледнеет.

— Помнишь меня? — я злобно улыбаюсь ему в отражении зеркала.

Он двигается быстро, хватаясь за дверь, чтобы ее захлопнуть.

Я быстрее.

С силой распахиваю дверь.

Он отлетает на туалетный столик.

— Я ничего не сделал! — кричит он.

Я склоняю голову набок.

— Ты в этом уверен?

— Ничего! Клянусь!

Я сообщаю название магазина, где его видел.

Его лицо наполняет страх.

Мое — справедливость.

— Я же говорил, что буду наблюдать. — Поворачиваюсь и закрываю за собой дверь ванной, запирая ее. — А ты не слушал. Итак, пришло время для нас с тобой провести вторую часть нашей маленькой беседы.

— Нет, нет! — кричит слабый, жалкий, больной маленький ублюдок, скользя вдоль туалетного столика. — Да, я был там! Но я ничего не сделал. Клянусь! Я только смотрел. Я никого не трогал, клянусь!

«Только смотрел».

«— Это твоя вина, Ривер. Ты заставляешь меня это делать. Ты такой красивый. Я ничего не могу с собой поделать. А теперь помолчи. Больно будет только минутку.

Я крепко зажмурился.

Меня здесь нет. Я в другом месте. В безопасном месте.

Только не смотри, Ривер. Не открывай глаза. Скоро все закончится».

К горлу подступает желчь. Я сглатываю.

Хватаю больного ублюдка за толстую мясистую кисть и тащу к себе.

Теперь он плачет.

А я ничего не чувствую.

Склонившись над ним, приближаюсь к его лицу. Теперь он плачет еще сильнее. Весь побелел от страха.

«Чертов слабак».

Он может причинять боль, но не может ее терпеть.

Я улыбаюсь. Улыбка выходит кривой. Хотел бы я сказать, что играю. Но это не так. Потому что знаю, мне это понравится.

— Не волнуйся, — говорю я ему, доставая из кармана гильотину для сигар. Крепче сжав его кисть, отделяю толстый мизинец. — Больно будет только минутку.

«В отличие от пожизненной боли, которую ты причинил тем двум мальчикам», — думаю я, смыкая гильотину на кончике пальца.

Кэрри

Никак не могу уснуть. Я просто ошарашена поведением Ривера. И, честно говоря, я за него беспокоюсь. Я даже попыталась дозвониться ему на мобильный, чтобы узнать, как он, но, конечно же, трубку никто не взял, а я не потрудилась оставить сообщение.

К тому же Олив, похоже, тоже не в настроении спать. Она беспокойна. Сегодня ночью она двигается не переставая.

И теперь я даже называю Олив «она». Во всем виноват Ривер.

Я сижу на диване, а Бадди крепко спит рядом и храпит. Невидящим взглядом смотрю в телевизор, мысли витают где-то далеко, и все они о Ривере.

Даже вид Дэвида Бореаназа в повторе «Баффи — истребительница вампиров», который идет на экране, не может отвлечь меня от мыслей о Ривере.

Это расстраивает. И раздражает.

Я даже не думаю о том, что через шесть часов должна быть на утренней смене в закусочной.

«Ох».

Слышу низкий рев проезжающего мимо моего дома автомобиля.

«Ривер».

Выкарабкиваюсь из дивана и во второй раз за этот вечер смотрю в окно.

Вижу, как его грузовик въезжает на подъездную дорожку, как он вылезает из машины и направляется к своему дому.

Ну, по крайней мере, он жив.

Хотя, возможно, когда я с ним закончу, это изменится.

Обычно я никогда не спрашиваю Ривера о том, что связано с его жизнью, потому что не хочу, чтобы он совал нос в мою жизнь, но по какой-то причине этим вечером меня тошнит от секретов.

Я хочу знать, что произошло сегодня в магазине.

Хочу знать, почему он бросил меня здесь и уехал, будто его задница полыхала в огне.

Хочу знать, где его носило все это время.

И я хочу знать все это потому, что он мне небезразличен.

До того как успеваю передумать идти туда, натягиваю кардиган поверх пижамы и засовываю ноги в кроссовки.

— Скоро вернусь, — говорю я Бадди, когда он поднимает голову с дивана, чтобы посмотреть, куда я собралась.

Выйдя через парадную дверь, преодолеваю небольшое расстояние до дома Ривера.

Я даже не утруждаю себя стуком. Открываю дверь и вхожу. Я так завелась.

В гостиной его нет. Вижу, что на кухне горит свет, и иду туда.

Он стоит у раковины, спиной ко мне.

— Рыжая, ты забыла, как стучать?

Он услышал, как я вошла. Ну, я и не особо скрывалась.

— Ох, не морочь мне голову, — огрызаюсь, не в настроении сейчас с ним спорить. — Ты сам никогда не стучишься в мой дом. Просто входишь, если дверь не заперта. И если не хочешь, чтобы я входила в твой, тогда запирай эту фигову дверь.

Он оглядывается на меня через плечо.

Выражение его лица потрясает меня. Глаза выглядят... мрачно-примитивными. Почти сексуальными. Лицо раскраснелось. Кожа блестит, будто он только что сделал какое-то физическое усилие. А волосы взъерошены, словно он неоднократно проводил по ним руками.

Или, возможно, кто-то другой.

Результат, который складывается у меня в голове из всех аспектов его внешности, мне не нравится.

«Он был с женщиной?»

Грудь болезненно сжимается.

Я сглатываю.

— Где ты был? — В тишине кухни мой спокойный голос звучит чересчур громко.

Он разворачивается обратно к раковине и закрывает кран. Тянется за полотенцем и вытирает руки.

Затем поворачивается ко мне.

Я сразу же замечаю кровь, и все мысли о нем и другой женщине исчезают.

— О боже! — восклицаю я, подходя к нему. — Ты ранен? Что случилось?

Он хмурится. Затем бросает взгляд на свою белую футболку. На следы крови на ней.

Вновь поднимает на меня глаза, и мне не нравится то, что я в них вижу.

Все те вещи, которые я только что сложила в уме, были ошибочны. До безумия ошибочны.

Добавьте сюда кровь, и вы получите совершенно другой сценарий.

Жестокий сценарий.

Внутренний инстинкт и опыт заставляют меня отступить на шаг.

Он хмурится еще сильнее.

— Ничего не случилось. Я в порядке. — Он заводит руки назад и стягивает футболку через голову. Смяв ее в комок, бросает в мусорное ведро.

Направляется ко мне. Я инстинктивно отступаю в сторону, давая ему пройти.

— Не делай этого, — тихо говорит он, останавливаясь передо мной.

— Не делать, чего? — шепчу я.

— Не веди себя так, будто боишься меня.

— Может, я боюсь.

Темные глаза впиваются в мои.

— Ты же знаешь, я ни за что не причиню тебе вреда.

— Знаю?

Он сжимает губы так, что вокруг рта образуются заломы.

— Полагал, что знаешь. Очевидно, я ошибался.

— А что я должна думать? В магазине ты вел себя странно. Отвез меня домой, а потом, не сказав ни слова, испарился вместе с грузовиком. Вернулся после полуночи, смываешь с рук то, что, как я могу предположить, является кровью, судя по тому, что она была на твоей рубашке.

— Ты должна думать, что за все то время, что мы знакомы, я ни разу не обидел тебя.

— Только мои чувства, верно, Ривер? Не физически, но для тебя это нормально.

Он вздыхает.

— Ты же знаешь, я сожалел об этом.

— Да, знаю. И знаю, что твои действия проистекают из того, что произошло с тобой в прошлом. Но я не знаю всей истории. Поэтому и не знаю, на что еще ты способен.

Раньше я никогда бы так о нем не подумала. Но после сегодняшнего все изменилось.

— Это низко, Рыжая.

Я вздергиваю подбородок.

— Нет. Это правда. Ты хочешь, чтобы я поверила, что ты никогда не причинишь мне физической боли? Тогда скажи, куда ты ездил сегодня вечером. Откуда взялась кровь? Или чья она?

Его глаза темнеют до черноты, брови хмурятся.

— Почему ты переехала сюда, Кэрри? Кто отец твоего ребенка?

Я захлопываю рот. Прижав руки к груди, пытаюсь отогнать холод, который чувствую внутри.

— Так я и думал. — Он издает невеселый смешок. — Я ни хрена о тебе не знаю, Кэрри. И ни хрена у тебя не спрашиваю. Так что, мать твою, не приходи сюда, в мой дом, требуя рассказать, где я был и что делал, когда не хочешь ничего рассказывать о себе. Мы не говорим о серьезном. Вот как это устроено между мной и тобой. — Он водит пальцем между нами.

Я отступаю еще на шаг, готовая развернуться и уйти отсюда.

Потом передумываю.

И делаю шаг вперед.

— Ты прав. Я прошу тебя рассказать о себе то, что ты, вероятно, никогда и никому не рассказывал. И все это время ты ничего обо мне не знал. Ничегошеньки. И это глупо. Потому что мы должны узнать друг друга. Я хочу узнать тебя, потому что ты мне небезразличен, Ривер. Итак, вот она я — вся, как на ладони. — Я развожу руками.

— Я была замужем семь лет. И я по-прежнему замужем. Мой муж — детектив полиции... — Вижу, как в глазах Ривера вспыхивают эмоции, которые, как я знаю, связаны с его отчимом. — Да, верно, я замужем за полицейским. С которым никогда не смогу развестись, потому что не могу рисковать тем, что он узнает, где я, иначе убьет меня. Без сомнения. Потому что за маской хорошего полицейского, которую он носит для остального мира, скрывается больной, жестокий садист, который почти каждый день все семь лет, что я с ним была, избивал и насиловал меня до потери сознания. — Я проглатываю воспоминания, от которых покалывает кожу.

— А когда я узнала, что беременна, то сбежала. Украла его грязные полицейские деньги. Взяла новую личность. Изменила цвет волос. Забралась в автобус, который привез меня сюда, и стала Кэрри Форд. Вот почему я не хочу находиться рядом с насилием, Ривер. Потому что я жила в нем. И рисковала жизнью, чтобы от него сбежать. Потому что я подарю своему ребенку лучшую жизнь, чем та, что была у меня, чего бы мне это ни стоило. Я больше не буду рядом с насилием ни в каком виде, ни в какой форме. Я не позволю, чтобы оно запятнало жизнь моего ребенка. Вот почему я спрашиваю, где ты был сегодня вечером, и откуда взялась кровь. И спрошу в последний раз… — Делаю глубокий вдох. — Где ты был сегодня вечером, Ривер?

Я жду.

Сердце подкатывает к горлу. В груди стучит. В ушах шумит кровь.

Но ответа от него так и нет.

Поэтому я делаю единственное, что могу.

Ухожу, не оглядываясь.

Кэрри

Я не сижу и не жалею себя. Я больше не такая.

Когда я оставила свою несчастную жизнь позади, то приняла сознательное решение никогда больше не быть несчастной. Я провела уже достаточно лет в печали.

Поэтому решила быть оптимисткой. Быть счастливой.

Я никогда больше не буду по-настоящему грустить. Даже когда по ночам плохие воспоминания проникают в сны и превращают их в кошмары, я не чувствую печали. Я просто прячу их в коробку и крепко запираю.

Потому что эти воспоминания — больше не моя жизнь.

Я больше не Энни.

Я Кэрри.

А Кэрри счастлива. Она сильная и храбрая. Она — все, чем я когда-либо хотела быть.

Но сейчас я ничего этого не чувствую.

И я определенно не счастлива.

Я все рассказала Риверу. Доверила ему самые сокровенные, самые темные тайны, а он ничего не сказал.

Ничего.

Так что, да, сердцу больно.

И с тех пор, как больше часа назад я вышла из его дома, только и делала, что лежала на диване — на боку, конечно, потому что, если я лягу на спину, то, вероятно, никогда больше не встану — и, слушая грустную музыку, ела шоколадные крендельки. Даже Бадди не смог вытерпеть мою вечеринку жалости к себе и убежал в спальню.

Когда «Ночь, когда мы встретились» Lord Huron только что закончилась, а ей на смену пришла «Молитва» Кеши, раздается стук в дверь.

Он тихий, но достаточно громкий, чтобы я услышала.

Я знаю, что это Ривер. Потому что никто больше не будет стучать в мою дверь после часа ночи.

Но я не открою. И определенно не позволю ему войти.

Положив в рот еще один шоколадный кренделек, медленно жую.

— Рыжая, это я, — доносится из-за двери его низкий голос.

— Знаю. Поэтому и не открываю, — отвечаю я.

— Кэрри… я просто… мне нужно с тобой поговорить. Со мной ты в безопасности. Обещаю. Я никогда не причиню тебе вреда. Но если ты не чувствуешь себя в безопасности со мной, что я полностью понимаю, тогда напиши Сэди и скажи ей, что я у тебя.

Заставляю себя сесть прямо. Это требует некоторых усилий. Потом встаю и подхожу к двери.

— И зачем мне это делать? — спрашиваю я.

— Тогда, если я что-нибудь сделаю, копы поймут, что это я тебя обидел.

— Я бы предпочла не рисковать. Спасибо.

— Пожалуйста, Кэрри. — Слышу, как он головой ударяется о дверь. — Я просто... бл*дь, мне просто нужно тебя увидеть. То, что ты мне рассказала…

— Забудь об этом.

— Не могу. Я не могу выбросить эти образы из головы. — Он говорит так, словно испытывает физическую боль. — Мне просто нужно знать, что ты в порядке.

Я обхватываю себя руками.

— Я в порядке.

Делаю еще один шаг к двери, пока не оказываюсь рядом с ней. Слышу с другой стороны его дыхание.

— А я нет, — тихо отвечает он.

Не знаю, хочет ли он, чтобы я его услышала, или нет. Но именно эти слова заставляют меня потянуться к ручке и отпереть ее.

Приоткрыв дверь, смотрю на него через щель.

Он выглядит ужасно.

От него пахнет сигарным дымом. Это еще больше ослабляет мою решимость.

— Привет, — тихо говорит он.

В его дыхании я улавливаю запах алкоголя.

И мне это совсем не нравится.

— Ты выпил.

— Что? Черт. Да, но я не пьян. Я выпил один стакан виски. Я всегда пью его и выкуриваю сигару перед сном. Ты же знаешь.

Это правда. Я это знаю.

— Ладно, — говорю я. — Тогда почему ты сейчас не в постели?

— Рыжая… — Темные брови сходятся на переносице. — Сегодня я ни за что не усну. И, судя по всему, ты тоже.

Я отрицательно мотаю головой.

— Но тебе надо отдохнуть. Ради Олив.

— Она сейчас не спит, так что… — Я пожимаю плечами.

— Шевелится? — спрашивает он, глядя на мой живот.

— Ага, — отвечаю тихо.

Он снова поднимает на меня глаза. В них мольба.

— Можно мне войти? Есть то, что я должен тебе рассказать... то, о чем я не хочу говорить здесь. Но если хочешь, я это сделаю. Если так ты будешь чувствовать себя более комфортно.

Задумываюсь на несколько секунд. Затем делаю шаг назад. Открыв дверь, впускаю его.

— Спасибо, — тихо говорит он, когда дверь за ним закрывается.

Я подхожу к дивану и опускаюсь на него. Он приближается и садится рядом со мной, наполовину развернувшись ко мне, я делаю то же самое.

На мгновение воцаряется тишина, и он просто смотрит на мое лицо, блуждая по нему глазами, будто что-то ищет.

— Почему ты так на меня смотришь? — смущенно спрашиваю я.

— Ты прекрасна, Кэрри. Я никогда не говорил тебе этого раньше, но должен был сказать, потому что это правда. Я подумал так в тот момент, когда тебя увидел. И всякий раз после, даже когда вел себя с тобой как засранец.

Я приоткрываю губы от удивления.

— Почему ты говоришь мне это сейчас?

— Потому что ты хочешь, чтобы мы были честны друг с другом. И это правда. Я думаю, ты прекрасна. Самая красивая женщина, которую я когда-либо видел. Ты хорошая, чистая и честная. И я хотел начать с этого, потому что все остальное, что я должен тебе рассказать, — не хорошее, не чистое и не честное. Это темные, черные и е*анутые вещи.

— Ладно. — Я сглатываю, готовясь к тому, что вот-вот сорвется с его губ.

— Ладно, — эхом отзывается он, ерзая на месте. — Не знаю точно, с чего начать.

— Начало — обычно подходящее место.

Он выдыхает и качает головой.

— Нет. Я начну с конца и вернусь к началу.

Его пальцы возбужденно сжимаются и разжимаются.

— Ривер... ты не должен этого делать, если это слишком.

Его глаза встречаются с моими. Они полны решимости.

— Ты стояла на моей кухне и говорила вещи, которые я могу только представить, были невероятно болезненными для тебя. Ты храбрая, Рыжая. И ты даешь мне сил быть тоже храбрым. — Он потирает затылок. — Никому, кроме мамы и бабушки, я не был важен, как тебе. Я хочу быть достойным этого.

— Ты достоин, — отвечаю я. Потянувшись, беру его за руку и сжимаю.

Он смотрит на наши руки.

— Нет. Но я хочу таким быть. — Он поднимает на меня глаза. Эмоции в них почти выплескиваются через край. — Я… ты же знаешь, ты тоже мне важна.

Я проглатываю чувства, грозящие превратиться в слезы. «Чертовы гормоны беременности».

Боясь говорить, просто киваю.

Он подносит мою руку к губам и целует ее сладчайшим поцелуем. Затем опускает ее обратно на колени и отпускает.

Сделав глубокий вдох, начинает:

— Сегодня в магазине я увидел человека, которого, как я знаю, осудили за преступление сексуального характера.

От его слов я напрягаюсь.

— Он отсидел в тюрьме два года за растление двух маленьких мальчиков в садике, где работал воспитателем.

«Растление двух маленьких мальчиков».

— Я знаю это, потому что знать — моя работа. Я состою в организации, которая заманивает в ловушку и разоблачает педофилов. Мы также следим за недавно освобожденными сексуальными преступниками. Вот где я... сосредоточиваю свои усилия.

— И под усилиями ты имеешь в виду…

Он смотрит на меня.

— Я делаю все необходимое, чтобы они не причинили вреда другому ребенку.

Я делаю резкий вдох.

— И до какой крайности доходит эта необходимость?

— Ты спрашиваешь, убил ли я его?

Я прикусываю губу, не уверенная, хочу ли знать ответ на этот вопрос. Но невольно киваю.

— Ответ — нет. Но после того как отвез тебя домой, я поехал к нему. Дождался. И… сделал ему больно. Я его предупреждал. Говорил, что будет, если его увидят поблизости с детьми. Он не слушал. Так что я пошел до конца. Но, если бы дело дошло до этого... между болью ребенка и убийством одного из этих больных ублюдков, я бы не колебался, Кэрри.

Я думаю о ребенке внутри себя, и знаю, что нет ничего, чего бы я не сделала, чтобы его защитить. Но пошла бы я, как он, на такое ради чужих детей?

И, честно говоря, я не знаю ответа на этот вопрос.

— Итак, ты линчеватель в группе, защищающей детей от педофилов. — Мне нужно произнести это вслух, чтобы информация уложилась в голове.

— Я не считаю себя линчевателем. Я скорее… противоядие от болезни.

— Но ты не можешь остановить все плохое, что происходит, — мягко говорю я.

— Нет, не могу. Но я могу остановить больше, чем, если бы сидел и ничего не делал. И если я могу спасти хотя бы одного ребенка от ужасов такого насилия, то оно того стоит.

— Не боишься, что из-за этого у тебя будут неприятности с… законом?

Он смеется. Это глухой звук. Я могу понять почему.

— Нет. Что самое худшее, что они могут со мной сделать?

— Посадить в тюрьму, — шепчу я.

— Поверь мне, Рыжая, это не самое худшее, что со мной случалось.

Я прикусываю губу.

— Удивляешься, зачем я это делаю, — говорит он тихо. — Почему хочу помочь предотвратить страдания чужих детей.

— Да, — отвечаю тихо.

Молчание длится долго. С каждой секундой ожидания сердце стучит все сильнее.

Его голос мучительно, болезненно тих, когда он говорит:

— Потому что я был одним из этих детей, Кэрри. Мне причинял боль тот, кто должен был заботиться обо мне.

«Боже, нет».

Горло сжимается от слез. Я с силой сглатываю.

Я знала, что с ним случилось что-то плохое. Мысль о том, что причина именно в этом, мелькала у меня в голове... но услышать его слова…

Это тяжело. Это ранит меня сильнее, чем я думала.

Глаза наполняют слезы. Я боюсь на него смотреть, потому что, если я это сделаю, то знаю, их уже будет не остановить.

— Э-это был... твой отчим? — говорю я дрожащим голосом.

— Да. — Его тон ледяной.

Делаю глубокий вдох, чтобы успокоиться.

— Так вот почему твоя мама его убила? Она узнала, что он причиняет тебе боль, и застрелила его? — Знаю, я сделала бы то же самое, если бы это был мой ребенок.

Он прерывисто вздыхает, и я, наконец, поднимаю на него глаза. Слезы, которые я сдерживала, хлынули и потекли по моему лицу.

Он медленно качает головой.

— Нет, Кэрри. Вот почему его убил я.

Кэрри

— Что? — Я откидываюсь на спинку дивана.

«Он убил отчима».

Не знаю, что отражается на моем лице, но что бы это ни было, Ривер бледнеет.

— Черт. Кэрри, я не причиню тебе вреда. — Он поднимает руки, словно, сдаваясь.

— Что? — запинаюсь я, и меня тут же осеняет. — О боже, нет. Я знаю, что ты не причинишь мне вреда.

Если бы он собирался навредить мне, то уже сделал бы это. И человек, который охотится за сексуальными преступниками, чтобы защитить детей, — не тот, кого я должна бояться.

Придвигаюсь к нему поближе, чтобы заверить, что моя реакция не была вызвана страхом.

— Я тебя не боюсь. Просто... — «Ошеломлена. Потеряла дар речи». — Не знаю. Наверное, я в шоке. Очень много информации для одного раза, которую нужно усвоить. — Я неистово моргаю, пытаясь очистить разум и собраться с мыслями. — Но ты был еще ребенком, когда он... когда ты...

Он выдыхает и кивает, не отводя глаз от стены.

— Мне было восемь, когда я его убил. Это... насилие продолжалось долгое время до этого. И все становилось... лишь хуже. Я не мог рассказать маме о происходящем, потому что он сказал, что убьет ее, если я это сделаю, и тогда я останусь с ним. Только я и он.

Мои глаза наполняются слезами, которые стекают по щекам. Я смахиваю их запястьем.

— Он был офицером полиции. Люди в этом городе уважали его. Я знал, что если скажу что-нибудь... мне никто не поверит. Я был... в ловушке. Все случилось в воскресенье. Всегда в чертово воскресенье. Мама находилась в книжном клубе. Я был с ним дома один. Он позвал меня на кухню. Я знал, что произойдет. То, что происходило всегда, когда ее не оказывалось рядом.

Ривер трет лицо ладонями, проводит пальцами по волосам.

— Он оставил пистолет на кухонном столе. Он никогда так не поступал. И я честно не знаю, что заставило меня взять пистолет в тот день. Но я это сделал. И направил оружие на него. Он рассмеялся мне в лицо. Потом разозлился. Бросился на меня, и я выстрелил. И продолжал нажимать на курок, пока барабан не опустел. Не знаю, сколько прошло времени... Казалось, совсем ничего, а потом домой вернулась мама и увидела, что я натворил. Она заставила меня рассказать, что произошло. Так я и сделал. Рассказал уродливую правду. Она расплакалась. Затем сняла трубку и позвонила в полицию. Пока мы ждали их приезда, она велела мне соглашаться со всем, что она скажет. Что его убила она. Они подрались. Он на нее напал, и она, защищаясь, схватила пистолет и выстрелила в него. Я не хотел врать. Не хотел, чтобы ее посадили в тюрьму.

Ривер смотрит на меня покрасневшими от эмоций глазами, без слов говоря, что ему нужно, чтобы я в это поверила. Пусть даже всего лишь поверила.

— Она умерла там, и это из-за меня.

Он опускает голову. Я подвигаюсь к нему ближе и беру за руку.

— Нет. Она была твоей мамой и защищала тебя единственным доступным ей способом, потому что любила тебя, Ривер. Ничто из того, что произошло в тот день или до этого, не было твоей виной.

Я сжимаю его руку, и он поднимает на меня глаза. Они мокрые от слез, и мое сердце болезненно сжимается.

— Ты был ребенком, Ривер. Маленьким мальчиком.

— Я не должен был молчать. Должен был сказать правду. Но я не проронил ни слова. Сделал, как она велела, и промолчал. Не сказал правды, и она попала в ту адскую дыру и так оттуда и не вышла.

— И к чему бы привела твоя правда?

— Она была бы здесь... а не я.

— Не говори так, — резко обрываю я его.

Я огорчена тем, что Ривер не видит, насколько он удивительный. Не думаю, что даже я до сих пор в полной мере видела это.

— Я не хороший, Кэрри. — Он смотрит на свои руки, лежащие на бедрах. — Внутри меня тьма.

— Нет. Внутри тебя выживший, который делает то, что нужно. Ты хороший человек, Ривер. Здесь, где нужно. — Я прижимаю ладонь к его груди, к сердцу. — Можешь говорить, что угодно, но я знаю, что вижу. И я вижу хорошего человека.

— Мне это нравится, Рыжая. Причинять им боль. — Он поднимает на меня темные глаза. — Ты должна знать это обо мне. Знать, кто я на самом деле.

Я сглатываю.

Переместив руку с его груди на предплечье, сжимаю его. Я не хочу прекращать прикасаться к нему, в случае, если он думает, что я верю его словам. Что считаю его плохим.

Очень важно, чтобы он понял, что это не так. И что я его не боюсь.

— И я не стану лгать и говорить, что то, что ты делаешь… какими способами... разбираешься с этими психами, меня нисколько не пугает, потому что это не так. Но я не жила твоей жизнью. Кто сказал, что на твоем месте я бы не чувствовала того же? Поверь мне, были ночи, когда я лежала в постели и мечтала убить Нила, моего бывшего, — объясняю я, понимая, что впервые называю Риверу его имя. — Это помогало мне пережить по-настоящему плохие дни.

— Но в этом-то и разница между тобой и мной. Я бы его убил. — Ривер пристально смотрит мне в глаза. — Я хочу убить его за то, что он обижал тебя. Сегодня вечером мне доставило удовлетворение причинять боль этому больному ублюдку. Мне нравится знать, что я приговорил его к наказанию… пусть хоть на йоту узнает о той боли, что причинил невинному ребенку. Это не делает меня хорошим человеком.

Ривер говорит это так спокойно и холодно, словно хочет, чтобы я его боялась.

Он хочет оттолкнуть меня. Хочет, чтобы я велела ему уйти.

Потому что с этим он может справиться. Он может справиться с плохим.

Это хорошего он страшится.

— Ты меня не отпугнешь, Ривер.

Я беру его лицо в ладони, приподнимая, чтобы оно оказалось на одном уровне с моим. Щеки у него влажные. Большими пальцами я вытираю их насухо.

— Я знаю зло. И ты — не оно. Иногда ты можешь быть полным кретином, — я слабо улыбаюсь. — Но ты ведешь себя так, чтобы держать людей подальше. Я понимаю. У тебя в юном возрасте украли доверие и невинность. Ты должен был... бороться, чтобы выжить. Ты мог бы сдаться, но не сдался. И до сих пор не сдаешься. Ведешь честную борьбу, пытаешься спасти других детей от страданий, которые пережил сам. И пусть ты делаешь это такими способами, которые большинство осудят. Насилие — не то, с чем я согласна; я его ненавижу. Но если кто-нибудь когда-нибудь обидит Олив… — Я на мгновение закрываю глаза и выдыхаю. — Она еще даже не родилась, но я точно знаю, что, не задумываясь, убью за нее голыми руками. Все способны на насилие, Ривер. Даже я, которая его терпела. Иногда животные… нет, не животные, потому что Бадди — животное, и он потрясающий. Нет, чистое зло, как мой бывший муж и твой отчим, и те больные придурки, с которыми ты... разбираешься… они понимают только свой язык. И, если ты можешь спасти хотя бы одного ребенка, тогда… я понимаю. Правда, понимаю.

Он смотрит на меня с такой уязвимостью; это лишает меня всего, что я, как мне казалось, знала и во что верила.

Никогда бы не подумала, что кто-то, у кого насилие — часть повседневной жизни, может быть для меня настолько важен.

Но Ривер показывает мне, что существует не только черное и белое.

Есть серый цвет во всех его разнообразных оттенках.

Есть такие, как Нил и отчим Ривера, им доставляет удовольствие причинять боль людям, которые того не заслуживают. Они садисты, больные ахуехавшие ублюдки.

И есть такие, как Ривер, пережившие боль и страдания от этих садистов, больных ахуехавших ублюдков… а закон, система правосудия подвела их, поэтому им приходится сражаться огнем против огня.

В Библии сказано: око за око.

Возможно, Бог знает, что не со всеми можно справиться одинаково.

Есть те, кого можно наказать с помощью системы правосудия.

А еще есть те, кто живет вне закона. Те, кто настолько порочен, что срок в тюремной камере не изменит их ни на йоту.

А значит, вы говорите с ними на единственно известном им языке.

Наверное, поэтому в некоторых штатах до сих пор существуют телесные наказания.

— Ты не относишься сейчас ко мне... по-другому? — спрашивает Ривер почти шепотом. — Зная все.

— Ты относишься ко мне по-другому после того, что я тебе рассказала о своем бывшем?

— Конечно, нет. — Он качает головой.

— Тогда ты знаешь ответ. Единственное, что я вижу, — это больше тебя. Всего тебя. И мне нравится каждая деталь.

Он испускает вздох облегчения, и у меня сердце кровью обливается.

Повернувшись ко мне, Ривер обхватывает меня за затылок и прижимается лбом к моему лбу. Я закрываю глаза и впитываю ощущения.

— Спасибо, — шепчет он.

— За что?

— За то, что ты здесь. За то, что ты — это ты.

Из уголка глаза у меня бежит слеза.

Он притягивает меня ближе к себе и откидывается на спинку дивана, увлекая меня за собой. Мой живот упирается в его твердый пресс. Положив голову ему на грудь, слушаю ровное биение его сердца.

Ривер начинает перебирать пальцами мои волосы. Я вдруг чувствую себя изнуренной.

— Какого цвета у тебя волосы от природы? — спрашивает он.

Я поднимаю голову, чтобы посмотреть на него.

— Я блондинка.

Он приподнимает несколько прядей моих волос, растирая их между пальцами.

— Не могу представить тебя блондинкой. — Он смотрит мне в глаза. — Мне нравится рыжий цвет.

— Да, мне тоже, — говорю я, снова опуская голову.

Прижимаюсь ближе. Он обнимает меня за талию и гладит мой живот.

— Как тебя звали до того, как ты сменила имя?

— Энни.

— Кэрри подходит тебе больше.

— Думаю, да.

С минуту он молчит.

— Кэрри… хочу, чтобы ты знала, я…

Он замолкает, и я задерживаю дыхание, ожидая, что он скажет.

— Со мной ты всегда будешь в безопасности. Ты и Олив. Я никому не позволю причинить вам боль.

Я кладу руку ему на сердце.

— Я знаю. Я доверяю тебе, Ривер Уайлд.

Он тихо выдыхает и нежно целует меня в макушку.

— Я тоже тебе доверяю, Рыжая.

Кэрри

— Уф, бляха-муха, как же больно. — Я останавливаюсь на обратном пути из туалета — потому что, знаете ли, в настоящее время именно там я и провожу большую часть своей жизни — и хватаюсь за диван, слегка наклоняясь вперед, в ожидании, пока боль утихнет.

Весь день я чувствую себя не в своей тарелке. Постоянно испытываю сжимающие боли в животе. Они похожи на менструальные спазмы. Все началось сегодня утром на работе. Но они были не такими сильными, как сейчас.

Полагаю, это ложные схватки.

Я читала о них на сайте для беременных, на который подписана. В наше время это очень распространенное явление. Тело готовится к родам.

По срокам у меня есть еще две недели.

Я лишь надеюсь, что у меня не будет еще двух недель таких болезненных спазмов.

Поверить не могу, что беременность уже подходит к концу.

И все это время Ривер был рядом.

После наших признаний мы, определенно, сблизились. В ту ночь между нами все изменилось. Пришло понимание, которого раньше не было.

Но, как ни странно, все остальное осталось по-прежнему.

Ривер делает, что ему нужно. Я его об этом не расспрашиваю.

Не потому, что мне все равно. А потому, что понимаю.

Он привык быть один. Ему нужно время, чтобы привыкнуть к тому, что со мной можно делиться. И он сделает это, когда будет готов.

И не похоже, что я его девушка.

Я не совсем понимаю, кто мы.

Знаю только, что все свободное время мы проводим вместе.

Порой, когда мы сидим и смотрим телевизор, Ривер держит меня за руку, когда мои ноги опухают и болят от беготни в закусочной, он их массирует. Когда становлюсь эмоциональной, увидев рекламу приюта для домашних животных, утешает. И приносит все, что мне хочется съесть. Мои желания беспорядочны.

Ривер заботится обо мне. А я забочусь о нем.

Но между нами нет... физической близости.

По сути, мы до сих пор не целовались.

Однако мне кажется, притяжение все еще существует.

Ну, с моей стороны, определенно.

С его, возможно, уже нет. Если оно вообще было.

И кто его будет в этом винить? Сейчас я размером с дом, не вылезаю из юбок на резинке, а из-за техасского климата большую часть времени потею как свинья. И новая фишка — подтекающее из груди молоко, что несколько смутило меня, когда это случилось на глазах у Ривера, пока мы совершали покупки в супермаркете на прошлой неделе.

Обворожительные дамы так не делают.

Не то чтобы я когда-нибудь была обворожительной.

Ну да пофиг.

Слышу, как открывается входная дверь. А я по-прежнему стою, держась за диван, согнувшись настолько, насколько вообще могу, что не очень далеко, и не отрываю глаз от пола.

— Рыжая?

— Ага.

— Ты там в порядке?

Я поднимаю голову.

— Угу, просто спазм в животе.

— Уверена?

— Да. Всего лишь Брэкстон Хикс.

— О, ложные схватки.

Я удивленно смотрю на него.

— Откуда ты знаешь, что такое Брэкстон Хикс?

Кончики его ушей краснеют. Теперь он смотрит куда угодно, только не на меня.

— Возможно, прочитал об этом в книге о беременности.

Мои брови взлетают вверх. Улыбаюсь про себя.

— Когда это ты читал книгу о беременности?

— Недавно. В общем, я тебе кое-что принес…

При звуке выплеснувшейся воды его слова обрываются.

— Кэрри, — говорит он, уставившись на мои ноги, — ты только что... описалась?

Слежу за его взглядом до лужицы у моих ног.

— Нет, — качаю головой.

— У тебя только что отошли воды?

Я поднимаю на него глаза.

— Думаю, да, — тупо киваю я.

— Значит, сейчас не время говорить, что я принес тебе лук-порей? — Он вытаскивает его из коричневого бумажного пакета, который держал за спиной.

Я смотрю на него. Затем хохочу.

— Сейчас неделя лука-порея! А у меня протечка! (Прим.: в англ. яз. «leek» — лук-порей, и «leak» — протечка, произносятся одинаково)

Ривер смотрит на меня так, словно я сошла с ума.

— Ты что, не понял? — Я хмурюсь. — Олив на этой неделе — лук-порей, а я только что… протекла. — Указываю на околоплодную жидкость на полу.

— О, я прекрасно все понял. Жду, когда поймешь ты.

— Что? — Я в замешательстве наклоняю голову.

— Ты рожаешь, Рыжая. И вместо того, чтобы стоять здесь и отпускать дурацкие шутки, нам, наверное, следовало бы везти тебя в больницу.

«Ох.

Иисусе».

— Адские колокола! — кричу я. — У меня схватки, Ривер! Я рожаю! — Меня переполняет паника, я хватаю его за руки и трясу. — Но еще слишком рано! У меня впереди еще две недели!

— Судя по луже на полу, нет. Похоже, Олив готова выйти.

— Вот дерьмо. У меня будет ребенок. — Паника начинает медленно приближаться к осознанию реальности. — У меня будет ребенок. Настоящий живой ребенок. — Я знаю, сейчас мои глаза размером с блюдца.

— Серьезно? А я и понятия не имел.

— Не смешно.

— Эй, минуту назад ты сама шутила.

— А еще я рожаю.

— Надеюсь, не раньше, чем я отвезу тебя в больницу. Где твоя больничная сумка?

— В багажнике моей машины.

— Ладно. Я заберу ее оттуда, и мы поедем.

— Зачем?

— Затем, что я не поеду в больницу на твоем дерьмомобиле.

— Эй! Только за это ты отвезешь меня в больницу на моей машине.

— Ради всего святого, Рыжая.

— Пойдем. Пока, Бадди. — Машу рукой растянувшемуся на диване псу. — Дерьмо. Бадди! Кто позаботится о нем, пока я буду в больнице?

— Пока с ним все будет в порядке. Как только ты устроишься, я вернусь. Чтобы родить, требуются годы, верно? Так что я отвезу тебя в больницу, вернусь сюда, разберусь с ним, а потом приеду обратно в больницу. Рыжая, все в порядке. Бадди, вероятно, даже не заметит, что тебя нет, — он так много спит.

— Ты назвал его Бадди. — Он впервые назвал его Бадди. Чувствую, как на глаза наворачиваются слезы. Я веду себя глупо.

Ривер вздыхает. Я почти вижу, как он мысленно закатывает глаза.

— Ну, это же его гребаное имя, не так ли?

— Ага.

— Рыжая, ты плачешь?

— Нет, пойдем. — Я аккуратно провожу пальцами под глазами, вытирая глупые слезы.

Ривер надевает мне туфли и открывает передо мной входную дверь. Обняв меня за спину, выводит из дома и запирает дверь.

Он помогает мне сесть на пассажирское сиденье моей машины, а сам устраивается на водительском, отодвигая кресло, чтобы освободить место для своих длинных ног. Вставив ключ в замок зажигания, заводит мотор.

— Больница Кристус Санта-Роза, верно? — уточняет он.

Мужчина очень внимателен.

— Да, — отвечаю, дыша сквозь то, что считаю схватками.

То, что было у меня весь день.

А я-то думала, это просто Брэкстон Хикс.

Вот ведь идиотка.

— Ой! — кричу я. Хватаюсь за живот и наклоняюсь вперед.

— Ты в порядке?

Чувствую, как он растирает мне спину.

— Нет. Мне больно. — Слезы застилают глаза, я дышу, пока схватка не отпускает, Ривер, не переставая, трет мне спину.

Как только боль утихает, я отклоняюсь назад, откидываю голову на спинку сиденья и тяжело дышу.

— Нормально? — беспокоится он.

Я поворачиваюсь к нему.

— Мне страшно, — признаюсь тихо.

Выражение его лица смягчается.

— Не бойся. Я с тобой. И буду рядом на каждом шагу.

— Ладно. Но, может, ты заберешь у меня часть боли? Мне она не очень нравится, — слабо улыбаюсь я.

Поднеся мою руку к губам, он ее целует.

— Рыжая, если бы я мог забрать всю твою боль, то сделал бы это в мгновение ока.

«Господи, этот мужчина…»

Он не часто говорит такие милые слова, но когда это делает, они меня убивают.

Ривер кладет мою руку себе на бедро.

— Когда будет больно, сожми мою ногу так сильно, как тебе нужно. Ну, ладно, не так сильно, а то выдавишь меня, как гребаный банан из кожуры. — Сверкнув белозубой улыбкой, он заводит машину и отъезжает от моего дома.

Пункт назначения: больница.

Кэрри

Через пятнадцать минут получасовой поездки в больницу машина начинает издавать шипящий, пыхтящий звук и медленно останавливается на обочине.

— Э-э, что происходит? — хриплю я от боли в середине схватки.

Я пыталась их отслеживать, но они надвигаются все чаще и быстрее. И становятся все более и более болезненными.

Когда я доберусь до больницы, мне понадобятся все имеющиеся там лекарства.

— Не знаю. — Ривер снова поворачивает ключ зажигания, и ничего не происходит. — Жди здесь.

Щелкнув выключателем, он вылезает из машины. Поднимает капот, и я вижу, как оттуда вырывается клуб дыма.

Опустив окно, я высовываю голову.

— Что случилось?

— Я не механик, но я бы сказал, что твой дерьмомобиль сломался, — ворчит Ривер из-под капота.

— Эй! Не смей ненавидеть «Импалу».

Его голова появляется из-под капота.

— Серьезно? Ты рожаешь, машина — наш единственный способ доставить тебя в больницу — сломалась, а ты расстроена тем, что я называю твою машину дерьмом?

«Ох, ёжики-зеленые. Он прав».

— Я, мать твою, знал, что надо было ехать в моем грузовике. Но нет, пришлось взять твою машину.

— Я не знала, что она сломается! — кричу я.

Ривер с грохотом опускает капот.

— Просто охеренно здорово.

Я открываю дверцу и неловко выбираюсь из машины.

— Не понимаю, что тебя так раздражает. Это я ро-жа… а-ай!

Я бросаюсь вперед, хватаясь за дверцу машины. Ривер мгновенно оказывается рядом.

— Становится все хуже, — говорит Ривер.

— Да что ты? — огрызаюсь я.

— Будь милой, Рыжая.

— Отвали. Во мне ребенок сейчас играет в «твистер» с моей маткой, так что, думаю, это оправдывает то, что я такая строптивая.

— Ты имеешь в виду, стервозная.

Бросаю на него злобный взгляд. Придурок только улыбается.

Глубоко вдыхаю через нос, выдыхая ртом, чтобы преодолеть спазмы. Ривер гладит меня по пояснице. Это помогает.

— Давай вернемся в машину, — говорит он.

— Зачем? Она точно никуда не сдвинется. — И мы тоже. В груди начинает кружиться паника. — Что мы будем делать? — Мой голос упал до шепота.

Ривер оглядывается. Дорога пустынна. С тех пор, как мы сломались, мимо нас не проехало ни одной машины.

— Скоро кто-нибудь появится.

— И что мы сделаем, поймаем попутку?

— Ты опять ведешь себя, как стерва, Рыжая.

— Разве мы уже это не обсуждали? Во время родов женщине полагается быть сукой.

По его лицу расползается ухмылка.

— Ты только что сказала «сука».

— Нет, не сказала.

— Сказала.

— Я... ай! Ёб*шки-воробушки! — Тяжело дыша от очередной схватки, я хватаюсь за живот.

— Господи, Кэрри. Вернись в машину.

Позволяю ему осторожно усадить меня на заднее сиденье. Он оставляет дверь открытой.

— Я вызову «скорую», — говорит он.

— Хорошо. И скажи им, чтобы поторопились, потому что я думаю, Олив не терпится выйти, а я очень не хочу рожать на обочине дороги!

Слышу, как Ривер разговаривает со «скорой», а потом возвращается и садится на корточки возле машины.

— Как дела?

Я бросаю на него испепеляющий взгляд.

— Моя машина сломана. Здесь жарко, как в аду, а кондиционера у меня нет. Ах да, и я рожаю! Как, по-твоему, у меня дела?

— Черт, люблю, когда ты злишься, Рыжая. Так сексуально.

— Отвали. — Я хмуро смотрю на него, не в настроении для поддразниваний.

Снова начинаются схватки.

— Божечки святый! Как больно! — Слезы щиплют глаза.

Хватаю Ривера за предплечье, потому что оно ближе всего ко мне, и крепко сжимаю. Он накрывает мою руку своей, удерживая, и гладит по ноге.

— Дыши глубже, Кэрри, — мягко подбадривает он. — Вдох через нос, выдох через рот.

— Мне... мне кажется, Олив идет, Ривер. Я не перестаю чувствовать, что мне нужно потужиться.

— Что? — выдыхает он.

Видеть сейчас его лицо было бы смешно, если бы мой ребенок не пытался выбраться из моего тела, как инопланетянин в фильме «Чужой».

— Нет, она не может появиться сейчас! «Скорой» еще нет!

— Ну, не то чтобы у меня было право голоса!

— А ты не можешь ее задержать?

Я тупо на него смотрю.

— Ты, блин, серьезно? Задержать ее?

— Да, например, когда тебе нужно посрать, а туалета поблизости нет.

— Олив не кусок дерьма! — кричу я. — И, нет, я не могу, черт возьми, задержать ее... БЛИН! — кричу во всю мощь легких от очередной схватки. — Господи Иисусе! Она идет!

— Твою мать! — Он дергает себя за волосы. — Черт, что мне делать?

— Не знаю! Я не врач!

— Экстренная новость: я тоже!

— Перестань на меня орать! — кричу я.

— Господи. Ребенок, действительно, сейчас родится?

Я смотрю на него, тяжело дыша, мокрые от пота волосы прилипли к лицу.

— Да, Ривер, ребенок, действительно, родится.

— Ладно. Я еще раз позвоню в 911. Узнаю, насколько далеко от нас «скорая».

Он как раз достает мобильник, когда я слышу вой сирены.

— «Скорая» приехала, — с облегчением констатирует Ривер очевидное, как человек, который получил помилование в последнюю минуту перед тем, как отправиться на электрический стул.

«Скорая» подъезжает к машине.

— Эй, что у нас тут?

— Ребенок. — Ривер тычет пальцем в мою сторону, и его голос звучит взволнованно. — У Рыжей начались схватки. Отошли воды. А ей до родов оставалось еще две недели. Мы были на пути в больницу, когда ее дерьмомобиль сломался.

— Ладно. — Рядом со мной на корточки приседает дама и ставит возле себя медицинскую сумку. — Привет, милая. Меня зовут Хоуп. Я фельдшер, и я здесь, чтобы тебе помочь.

— Я Кэрри, — отвечаю, тяжело дыша.

— Что же, приятно познакомиться, Кэрри. Итак, у тебя начались схватки. Тридцать восемь недель, верно?

— Да.

— Какой промежуток между схватками?

— Трудно уследить. Но они очень частые. И я чувствую, что мне нужно потужиться.

— Ладно. И у тебя отошли воды?

Закусив губу, я киваю.

— Когда это случилось?

— Минут тридцать назад.

— Понятно. Не возражаешь, если я пощупаю твой живот?

— Пожалуйста.

Я сижу, пока она давит и нажимает на живот. Вздрагиваю от боли.

— Прости, — говорит она успокаивающим голосом. — Больно, да?

— Вы не поверите.

— У меня двое детей. Мальчики. Так что я знаю, каково тебе сейчас. Ладно, Кэрри, как думаешь, сможешь двигаться? Мне нужно отвести тебя в «скорую».

— Нет, — я качаю головой. — Не могу. Мне кажется, если я встану, ребенок просто выпадет.

— Ладно. Значит, придется осмотреть тебя здесь. Мне нужно увидеть, насколько ты раскрыта.

— Осмотреть здесь? — вклинивается Ривер. — А вы не можете отвезти ее в больницу?

Она отрицательно качает головой.

— Если я права — а обычно я права, — то времени ехать в больницу нет. Ребенок готов появиться прямо сейчас.

— Чего, бл*дь? — охает Ривер.

Я в том состоянии, что мне уже все равно. Я просто хочу, чтобы боль прекратилась, и сделаю все, чтобы это произошло.

— Ладно, Кэрри, мне нужно немного отодвинуть тебя назад, чтобы мы могли уложить тебя на сиденье.

— Хорошо.

— Папаша, мне нужно, чтобы вы обошли машину с другой стороны и встали позади Кэрри. Поддерживая ее подмышками, как можно более плавно помогите ей подвинуться.

«Папаша». Она считает Ривера отцом Олив.

В этот момент я встречаюсь взглядом с Ривером. Не могу понять, о чем он думает. Жду, что он ее поправит. Но он этого не делает.

И я тоже.

Ривер обходит машину с другой стороны и открывает позади меня дверцу. Он помогает мне принять горизонтальное положение. Но не уходит. Остается стоять на коленях возле машины. Его голова рядом с моей. Рукой он убирает волосы с моего лица.

— Кэрри, на тебе юбка, что облегчает мне работу. Но мне придется снять с тебя трусики, чтобы посмотреть, что там происходит. Это нормально?

— Да, — отвечаю я.

Я лежу на заднем сиденье машины на обочине. Юбка задрана выше согнутых колен. Трусики исчезли. И незнакомая женщина обследует мою вагину.

Достоинство, познакомься с мусорным ведром.

— Ладно. — Хоуп поднимает голову и смотрит на меня. — Похоже, мы принимаем роды здесь.

— Что? — восклицаем мы с Ривером одновременно.

Мне бы не стоило удивляться. У меня было сильное предчувствие, что так оно и будет.

Потребность вытолкнуть ребенка становится все сильнее.

— Ты полностью раскрыта, и ребенок готов выйти.

«Милостивый Господь на небесах.

Я рожаю на заднем сиденье своей машины».

Не так я представляла себе этот момент.

— Мне только нужно взять кое-что из машины «скорой помощи». Вернусь через секунду.

Я выдыхаю. Из уголков глаз струятся слезы.

— Поверить не могу, что это происходит, — говорю я Риверу.

— Не идеально, — отвечает он, все еще убирая волосы с моего лица. — Но это означает, что мы встретимся с Олив раньше, чем ожидалось. И это хорошо, правда?

Я поднимаю на него глаза. Глядя на его лицо верх тормашками. С этой точки обзора он даже красивее.

— Да, хорошо.

— Ладно, я вернулась. — Хоуп снова появляется у моих ног. — Давай приступим к родам. — Она хлопает в покрытые латексом ладоши.

У нее гораздо больше энтузиазма по этому поводу, чем у меня. Но ведь это не она сейчас выталкивает ребенка.

— Папочка, можете сесть позади мамы и поддержать ее? Это поможет, когда придет время тужиться.

— Конечно.

Хоуп помогает мне сесть, пока Ривер забирается в машину позади меня. Он закрывает дверцу и прислоняется к ней спиной. Я опираюсь спиной о его твердую грудь.

Хоуп знала, о чем говорила, когда сказала, что это поможет. Потому что его присутствие рядом уже помогает.

— А мы знаем, кто тут у нас? — спрашивает меня Хоуп.

— Ребенок, — шепчет мне на ухо Ривер, и я, честно говоря, не знаю, серьезно он говорит или нет.

— Она имела в виду пол ребенка. — Я закатываю глаза. — И нет, я не выяснила пол, — говорю я Хоуп.

— Сюрприз. Я люблю сюрпризы. — Она сияет.

— Я тоже, но не такие веселые сюрпризы, когда твою матку сжимают, как грейпфрут в соковыжималке! — выдавливаю я, когда на меня обрушивается очередная волна боли.

— Еще одна схватка? — спрашивает Хоуп.

— Да-а-а, — выдыхаю я.

«Господи, кажется, я умираю. Такой боли я не испытывала никогда».

— Ты все еще чувствуешь, что тебе нужно потужиться? — спрашивает меня Хоуп.

Я киваю.

— Ладно, Кэрри, просто прислушивайся к своему телу. Хорошенько потужься.

Я сжимаю челюсти и тужусь изо всех сил. Мои ноги скользят по сиденью.

— Не могу! — Я тяжело дышу. — У меня такое чувство, что я съезжаю с сиденья!

— Ты можешь, — говорит мне Хоуп. — Поставь ноги сюда. — Она располагает мои ноги так, чтобы они упирались о салон машины. — Если будешь тужиться вот так, то никуда не сдвинешься.

— Ты справишься, Кэрри, — шепчет мне на ухо Ривер.

Он поднимает руки, и я хватаюсь за них.

— Ладно, Кэрри, тужься еще раз! — говорит Хоуп.

Я тужусь изо всех сил.

— АРРГГХ! — кричу и останавливаюсь. — Ничего не выходит! — плачу я.

— Ты отлично справляешься, Кэрри. Просто продолжай.

— Но мне больно! — хнычу я.

— Знаю. Но ты справишься. Ты сильная, крутая женщина. Ты можешь это сделать. Держу пари, ты могла бы родить этого ребенка во сне.

— Во сне? — Я задыхаюсь от смеха.

— Конечно, — она улыбается мне. — Ты женщина. Мы можем все, что захотим. А теперь давай сделаем это, хорошо? Принеси этого ребенка в наш мир, и тогда мы все сможем уехать и выпить по чашечке хорошего кофе.

— Чай, и мы договорились.

— По рукам, — она улыбается мне. — А теперь давай, Кэрри. Мне нужно, чтобы ты еще раз хорошенько толкнула.

Стиснув зубы, крепко сжимаю руки Ривера и тужусь изо всех сил. Но кажется, все напрасно.

— Я не могу! Слишком больно. Я не могу этого вынести. — Я мотаю головой из стороны в сторону. Чувствую себя так, словно меня разрывают надвое.

— Можешь, — подбадривает Хоуп.

— Нет, я устала. С меня хватит! Я хочу домой!

— И мы поедем домой, Кэрри. Обещаю, мы поедем домой, как только все это закончится. Тебе просто нужно очень сильно потужиться.

— Я так и делала! Ничего не получается! — плачу я.

Мое лицо мокрое от слез. Я вся в поту. И испытываю самую ужасную боль за всю свою жизнь.

Ривер берет меня за подбородок, поворачивая к себе и глядя в мои глаза.

— Ты можешь это сделать, Рыжая. Ты пережила гораздо худшее, чем это, и выбралась.

— Нет… — плачу я. — Я не могу... слишком больно. Я не могу этого вынести.

— Можете дать ей что-нибудь, чтобы облегчить боль? — спрашивает Ривер Хоуп.

— Мне очень жаль. — Она отрицательно качает головой. — Слишком поздно, Кэрри. Роды в завершающей стадии. Я вижу макушку. Сейчас мне нужен от тебя один очень сильный толчок.

Я обеими ногами упираюсь в салон машины. Мое достоинство исчезло в тот момент, когда ребенок решил появиться пораньше.

Ривер снова смотрит мне в глаза.

— Ты можешь это сделать, потому что должна. Олив нужно, чтобы ты тужилась. Ей нужна твоя помощь, чтобы выбраться в мир. Итак, тебе нужно собрать волю в кулак и сделать все возможное, чтобы пройти через это.

«Ты можешь это сделать, Кэрри.

Можешь».

— А-А-А! — кричу я, делая один большой толчок.

— Вот так, — подбадривает Хоуп. — Просто продолжай тужиться.

— Вот так, Кэрри. Продолжай.

— ГРЕБАНЫЙ АД! — кричу я. В этот момент я напоминаю Ривера, и позволяю каждому ругательству, которое могу придумать, сорваться с моих губ. — СВЯТОЙ ГРЕБАНЫЙ Х*Й! ГРЕБАНАЯ УБЛЮДОЧНАЯ БОЛЬ!

— Йу-ху! — гудит Ривер. — Вот это моя девочка! Продолжай!

— ГОСПОДИ БОЖЕ!

— Плечики вышли! — Хоуп сверкает улыбкой. — Еще один сильный толчок, Кэрри, и все будет кончено.

— Еще один, — выдыхаю я, измученная, всем телом повиснув на Ривере.

— Слышала, что сказала леди. Еще один толчок, и мы, наконец-то, встретимся с Олив.

«Мы».

При этой мысли я напрягаю все оставшиеся силы. Стиснув зубы, тужусь изо всех сил, крича сквозь боль:

— БЛ*ДЬ!

А потом слышу самый сладкий звук в мире.

Плачь моего ребенка.

— У тебя девочка! — Сияющая Хоуп передает мне мою малышку и кладет ее мне на грудь.

«Моя малышка.

У меня дочь.

Дочь».

Смотрю на крошечную головку, покрытую копной светлых волос, и меня накрывает волна любви, подобной которой я никогда не испытывала. Слегка сдвигаю ее крошечное тельце, чтобы впервые увидеть ее лицо. Оглядываю ее сверху вниз.

Боже, какая она красивая. Идеальная.

На меня взирают любопытные темно-синие глазки.

Я ласково целую ее в нежную щечку.

— Я твоя мама, — шепчу я ей.

— Она прекрасна, Кэрри.

Оглядываюсь на Ривера, который смотрит на нее с благоговением, обожанием и удивлением.

Он переводит взгляд на меня.

— Она очень похожа на тебя.

Я снова смотрю на дочь.

— Ты так думаешь?

— Определенно. — Он нежно целует меня в лоб. — Ты прекрасно справилась, Кэрри.

Может, от всепоглощающей эмоции момента или, может, просто от нужды, но я подаюсь к нему и прижимаюсь легким поцелуем к его губам.

Начинаю отодвигаться, но его рука обхватывает мою щеку, возвращая меня к своему рту.

Он целует меня мягко, ласково. Нежно посасывая нижнюю губу.

Я отстраняюсь от поцелуя и смотрю ему в глаза. Он бережно заправляет мне волосы за ухо. Его глаза не отрываются от моих.

— Спасибо, — шепчу я.

— За что?

— За то, что ты здесь. За то, что ты — это ты, — повторяю я слова, которые он сказал мне в ту ночь, когда мы научились доверять друг другу.

— Пару минут, ребята, — Хоуп появляется снова, привлекая мое внимание, — а потом мы перенесем маму и ребенка в машину «скорой помощи» и отвезем вас в больницу.

Замечаю, что нижняя половина тела покрыта одеялом. Я даже не поняла, что Хоуп меня прикрыла. Была слишком увлечена любовью к своему ребенку и мужчиной, сидящим позади меня.

— Можно мне поехать с ними в «скорой»? — спрашивает Ривер. — Ты не против? — обращается он ко мне.

— С удовольствием, — отвечаю я.

— Итак, у нас уже есть имя для этой маленькой красавицы? — спрашивает меня Хоуп.

Я долго смотрю на нее, потом перевожу взгляд на дочь, и на моих губах появляется улыбка.

— Не было. Но теперь есть.

Кэрри

Хоуп Олив Форд — самый совершенный человечек на свете.

И я говорю это не только потому, что я ее мама. Это правда.

Она потрясающая.

Она пребывает на этой земле уже два месяца, и это были лучшие месяцы в моей жизни.

Утомительные. Но самые лучшие.

Честно говоря, я не помню жизни до нее.

Может, потому что я измотана.

Но не хочу, чтобы что-то было иначе.

Мне всегда казалось, что если бы я могла вернуться назад во времени к тому моменту, когда встретила Нила, то убежала бы в противоположном направлении. Но теперь... с Хоуп, я знаю, что, если бы мне дали этот шанс, я бы повторила свое прошлое. Вытерпела всю боль, унижения и страдания, потому что в итоге получила бы ее. А она — это все.

Я ненавижу Нила за все, кроме нее. Она — единственное, за что я ему благодарна.

Потому что она совершенна.

Иногда мне приходится напоминать себе, что все это не сон. Что я не проснусь в том доме, по-прежнему с Нилом.

Никогда не могла представить, что у меня будет такая жизнь, как сейчас, с Хоуп. И Ривером.

С момента рождения Хоуп Ривер вел себя удивительно. Он без памяти влюбился в нее. То, как он смотрит на мою дочь... словно она драгоценный дар, который он будет защищать любой ценой, вызывает в сердце щемящую боль, но в хорошем смысле. Удивительно наблюдать, как этот большой мужчина превращается в месиво из-за моей маленькой девочки.

Он почти все время у меня дома. Уходит домой только, чтобы принять душ и переодеться, и когда ему нужно работать над заказами своих стеклянных изделий.

Он во всем принимает активное участие. Меняет подгузники. Помогает купать и укладывает спать. Укачивать ее, если может обойтись без меня.

Кормит, чтобы поддерживать во мне энергию. Оказалось, что у Хоуп отменный аппетит. У меня такое чувство, что она постоянно висит на груди.

Но если моей девочке нужно молоко, то она его получит.

Ривер даже присматривает за ней, когда я на работе. Да, я вернулась на работу. Мама должна приносить домой бекон для своей девочки.

Две недели назад Ривер предложил присматривать за ней, когда мне придет время возвращаться на работу, где я сейчас и нахожусь, стоя у стойки и ожидая заказ своего клиента на завтрак.

Я даже и словом не обмолвилась ему о своих опасениях по поводу того, что мне придется оставить ее в детском саду с кучей незнакомых людей.

Мне даже не пришлось ничего ему говорить, словно он знал о моих проблемах.

Он понимает меня лучше, чем кто-либо.

Иногда мне кажется, что он — вторая половинка моей души. Часть, которую я утратила, но не осознавала этого до того дня, когда посмотрела ему в глаза и увидела его. Настоящего его.

Мы почти как семья.

Но это не так.

Мы с Ривером... мы вместе во всех смыслах этого слова, за исключением того, что на самом деле мы не вместе.

Я никогда не упоминала о нашем поцелуе после рождения Хоуп, и он тоже. Совсем как и о поцелуе до этого.

Похоже, мы с Ривером целуемся время от времени и никогда это не обсуждаем.

Не то чтобы я жаловалась. Мне нравится, что в моей жизни есть Ривер. Не знаю, что бы я без него делала.

Но... мои чувства к нему со временем только усилились.

И я не могу перестать думать о том, что придет время, когда он встретит кого-нибудь. Я знаю, что временами он колючий придурок, но под колючками скрывается красота и доброта.

Найдется женщина, которая схватится за него.

И тогда я его потеряю.

Но сейчас я об этом не думаю. От таких мыслей мне становится грустно, а я не хочу грустить, потому что в моей жизни теперь слишком много хорошего.

Гай ставит передо мной тарелку. Я подхватываю ее и подхожу к столику клиента.

Когда я ставлю перед ним тарелку, дверь открывается. Подняв голову, вижу, как двое моих любимых людей, входят в закусочную.

Забавно, только я подумала о них обоих, как они появились.

Хотя в последнее время я думаю лишь о них.

— Приятного аппетита, — говорю я клиенту.

Затем отхожу от столика, моя улыбка превращается в луч света, направленный на мою маленькую девочку в объятиях Ривера.

— Привет. — Я наклоняюсь и целую ее в щечку. — Что вы тут делаете, ребята? Не то чтобы я не оценила этот визит.

— Решили прогуляться. Хоуп начала капризничать, и я решил, что прогулка в город развлечет ее.

— Дай-ка ее мне. Годы прошли с тех пор, как я в последний раз обнимала свою девочку.

— Около... трех часов, — язвительно замечает он.

— Как я уже сказала, годы.

Ривер протягивает мне Хоуп, и я прижимаю ее к себе, награждая поцелуем в носик, вдыхая ее сладкий детский аромат.

Звенит дверной колокольчик. Это Сэди вернулась из продуктового магазина. У нас заканчивалось молоко.

— Хоуп здесь! — Она бросает пакет с продуктами на прилавок и подходит к нам, практически отпихивая Ривера с дороги. — Дай ее мне, мамочка. Тетя Сэди хочет обнимашек.

Смеясь, я передаю ее Сэди, которая забирает ее у меня.

— Как поживает моя милая девочка? — воркует над ней Сэди. — Ты уже так выросла с тех пор, как мы в последний раз виделись.

Это было два дня назад. С момента появления Хоуп, Сэди стала постоянным гостем в моем доме. Она просто помешана на детях. И до безумия обожает Хоуп.

Мне нравится, что в жизни Хоуп уже есть люди, которые любят ее и заботятся о ней. У нее есть семья.

— Я слышал, что Хоуп здесь? — кричит из кухни Гай. — Несите ее сюда.

— Ни за что! Ты там готовишь бекон. Она вся им пропахнет.

— Ладно. Я сам к ней выйду. — Кухонная дверь распахивается и появляется Гай. — Но если бекон сгорит, это твоя вина.

Я со смехом наблюдаю, как Сэди и Гай спорят о том, кому держать Хоуп. Я чувствую, как Ривер тянет меня за рукав.

— Есть минутка? — Он кивает в сторону.

— Конечно. Все в порядке? — спрашиваю, следуя за ним в тихое место по другую сторону стойки.

— Да, все в порядке. Просто… — Он выдыхает. — Я зашел не случайно.

— Знаю. Ты сказал, что вышел погулять, потому что Хоуп капризничала.

— Нет. То есть, да, она капризничала. Но я пришел в закусочную не поэтому.

— Ладно. Тогда почему?

— Ну, вообще-то я пришел повидаться с Сэди.

— Сэди? — Я растерянно смотрю на нее, потом снова на Ривера.

— Да… я хотел попросить ее об одолжении.

— Что за одолжение? — А еще мне интересно, почему он говорит мне это именно сейчас.

И тут мне в голову приходит мысль, похожая на глухой удар гантели.

«О нет. Он ведь не... с Сэди, нет?

Нет, конечно, нет.

Я никогда не видела между ними и намека на что-то подобное. Честно говоря, он с ней почти не разговаривает.

И Сэди знает, что мы не вместе, но она знает о моих чувствах к нему. Девушке нужно с кем-то поговорить о таких вещах.

И Сэди никогда не нарушит девичий кодекс.

Я так думаю».

— Ну… я собирался спросить Сэди... — «Не думаю, что хочу это слышать. Будет ли с моей стороны ребячеством заткнуть уши пальцами?» — не присмотрит ли она за Хоуп сегодня вечером, пока мы с тобой отправимся на ужин.

«Что?»

— Что?

— Ужин, Рыжая. Ты и я.

— Хочешь пригласить меня на ужин? — медленно говорю я.

— Да.

— Зачем?

Он бросает на меня взгляд, который говорит, что я уже должна знать ответ.

— Затем, Рыжая, что ты моя девушка.

Мое сердце буквально замирает. «Я его девушка».

— Да? — выдавливаю я, словно мне рот набили ватой.

— Да. А парни водят своих девушек на свидания.

— Э-э, Ривер... я что-то упустила?

— Нет. Мы целовались дважды.

— Да... но... первый раз был, когда я еще была беременна Хоуп, а второй — сразу после ее рождения. И с тех пор ничего не было. Между нами не было даже намека. Я считала…

— Что?

— Что я тебе не интересна в этом смысле.

Он подходит ближе, и мое дыхание прерывается.

— Ты мне более чем интересна. Так было всегда. Но ты была беременна, и я не хотел переходить никаких границ. А потом родилась Хоуп, и тебе нужно было время, чтобы приспособиться быть матерью своему ребенку.

— Она все еще ребенок. Так почему именно сейчас? — тихо спрашиваю я.

— Потому что мне надоело ждать. — Его рука скользит по моей талии, притягивая меня ближе к себе. — Хоуп два месяца. Пора сделать это дело между нами официальным.

— Дело?

— Да, Рыжая. — Он наклоняется и шепчет мне на ухо: — Я приглашаю тебя сегодня вечером. Мы поедим. Повеселимся. А потом я отвезу тебя домой на своем грузовике, и мы будем целоваться на переднем сиденье, как пара подростков.

Я откидываюсь назад, чтобы заглянуть ему в глаза. Проблеск желания в них безошибочен. Все мое тело накаляется. Если бы кто-нибудь чиркнул спичкой рядом со мной, я бы тут же воспламенилась.

— Только целоваться? — Я прикусываю губу.

Его взгляд останавливается на моих губах, а уголки рта приподнимаются.

— Мы можем добраться до второй базы. До третьей, если будешь хорошей девочкой.

Я прижимаюсь щекой к его щеке, касаясь губами его уха.

— А если ты будешь хорошим мальчиком, то я, возможно, даже позволю тебе выбить хоумран.

Я отхожу от него и с ухмылкой направляюсь в сторону кухни, зная, что он не отводит взгляда от моей виляющей задницы.

Кэрри

Ривер везет нас в Нью-Браунфелс, в ресторан, где подают морепродукты. Я знаю, что ему не нравится находиться среди жителей Каньон Лейк. Он, наверное, считает, что люди будут пялиться и перешептываться, если мы пойдем вместе ужинать в ресторан.

Но не думаю, что он понимает, — люди привыкли видеть нас вместе. И они больше не пялятся и не шепчутся.

Сэди у меня дома, присматривает за Хоуп. Когда мы уходили, они с Хоуп и Бадди смотрели «Холодное сердце», хотя Хоуп и понятия не имела, что происходит на экране. Полагаю, Сэди просто хотелось найти предлог, чтобы посмотреть его самой.

Ривер везет меня в ресторан с морепродуктами. Мужчина явно внимателен ко мне, потому что я обожаю морепродукты, а большинство из них оказались под запретом во время беременности. Но при грудном вскармливании морепродукты очень хороши. Омега-3 кислоты, передающиеся через грудное молоко, полезны для младенцев.

Беспроигрышный вариант для нас с Хоуп.

Так странно — нарядиться и отправиться гулять без нее.

Обычно сейчас я в спортивном костюме или пижаме дома с Ривером и Хоуп.

Но сегодня здесь только Ривер и я.

На свидании.

Я уже очень давно не была на свидании. Чувствую себя не в своей тарелке. Но потом напоминаю себе, что это всего лишь Ривер. С ним нет никаких ожиданий. Только счастье. И волнение из-за того, что принесет сегодняшний вечер и все открытые для нас возможности.