Рождество в Голливуде, или Лучшая роль в моей жизни

2 Великая иллюзия

Перед вокзалом в Пти-Буа я быстро напяливаю шапку и перчатки. Поезд из Парижа идет всего час, но тут на три градуса холоднее, чем в столице. Я замечаю мою сестру Мари-Лу за рулем старенькой «Микры». Она напевает привязчивые слова «Все, чего я хочу на Новый год, – это ты», я слышу их через приоткрытое окно. Поскальзываюсь, хватаюсь за дверцу и плюхаюсь на пассажирское место. Убираю звук и затыкаю Мэрайю Кэри.

Пусть никто ничего не говорит при мне о Рождестве, пока я размышляю над ситуацией!

– Главная новость – парни установили елку в риге Бийо! – восторженным тоном сообщает Мари-Лу. – Я ее видела, она НЕ-ВЕ-РО-ЯТ-НАЯ! Не хочу бежать впереди паровоза, но это Рождество будет прекраснейшим из всех прошлых и будущих!

От чувства вины у меня начинает болеть живот. Если приму предложение Приотто, моя жизнь круто переменится, но вся деревня начнет меня люто ненавидеть. Я должна либо отказаться от своей мечты, либо всадить нож в спину своему семейству. Жестокая дилемма. Как это случается слишком часто, к глазам подступают слезы.

– Эй, крантик, у тебя кто-то украл носик? – восклицает Мари-Лу, заметив печаль на моем лице. В пять лет меня прозвали крантиком после первого «рыдательного приступа», случившегося, когда мой брат Микаэль притворился, что вот-вот ухватит меня двумя пальцами за нос. С тех пор это стало постоянной любимой шуткой окружающих, и переизбыток эмоций разладил работу моих слезных желез.

– Кастинг плохо прошел? – не отстает Мари-Лу.

– Как сказать…

Телефон подает голос, избавив меня от необходимости делиться своими терзаниями.

– Сообщение от Жиля, приглашает к себе на ужин. Подбросишь меня по дороге?

– Ух ты, у кого-то романтическое свидание? – томным голосом интересуется сестра.

– Нет, Малу. Он мой лучший друг!

– Но вы же спите вместе…

– По привычке. Сколько раз тебе повторять, что мы не влюблены? Это просто… легко. И удобно. Мы сто лет знаем друг друга, и он наш сосед…

– Жиль – классный чувак, милый и внимательный.

– Да, но не для меня. Не забыла, что он жаждет унаследовать ферму родителей, а я…

– А ты мечтаешь уехать подальше от нашей деревни. Но знаешь, если слишком задирать нос, можно споткнуться и рухнуть лицом прямо в навозную кучу, – философски заключает Малу, тормозя перед воротами Бийо. Я посылаю ей воздушный поцелуй и вхожу во двор. Благодаря Жилю я на несколько часов позже воссоединюсь с семьей, буду хоть ненадолго избавлена от разговоров на их любимую тему. О Рождестве.

Как только в Пти-Буа устанавливают елку, время замирает. С 17 декабря по 1 января вся коммуна превращается в деревню Пер-Ноэля, а обустроенная рига родителей Жиля становится ее центром. Каждый вечер организуются посиделки, работает праздничный базар, вся выручка идет на организацию вечеринки. Деревенские даже создали ассоциацию, чтобы весь год готовиться к мероприятию. Главная цель – стать лучшей новогодней деревней Франции.

Нравится мне это? Не больше, чем дергать щипчиками волоски из ноздрей. Мне за них неловко, но я участвую – с самого рождения – против своей воли и с недовольным видом.

Вокруг темно, только сверкает ель, обернутая двадцатиметровой электрической гирляндой, подмигивающей с регулярными интервалами. К накрытому на двоих столу идет дорожка, с двух сторон освещенная свечами.

– Сюрприз! – выкрикивает у меня за спиной Жиль.

Я вздрагиваю от неожиданности.

– Сюрприз? В честь чего?

– Разве нужна особая причина? – Жиль улыбается слишком широко и потому ненатурально. – Я приготовил нам ужин. Картофельный салат, коробку розового вина и даже паштет от Гектора…

– В риге? На улице всего три градуса!

– Да ладно тебе, жаровня нагрела воздух, я приготовил одеяла. Здесь такая… интимная обстановка. И волшебная…

Он накидывает мне на плечи плед из искусственного меха и протягивает бокал вина.

Я упираюсь взглядом в елку и нагло-китчевый декор помещения. У нас с Жилем безусловно разное понимание «волшебного».

– В твоей комнате тоже будет уютно, и нам никто не помешает. Зачем ты устроил встречу здесь?

Лицо моего друга вытянулось.

– Вообще-то… я…

– Что за тайны, Жиль? Говори, что происходит?

Он тяжело пыхтит, хмурит лоб, судорожно переплетает пальцы.

– Нам нужно поговорить, – наконец бросает он.

Слюна застревает у меня в горле.

– Ладно, но…

– И, пожалуйста, не перебивай меня.

Любой нормальный человек знает, что разговор, начинающийся со слов: «Нам нужно поговорить…», не сулит ничего доброго. Я пытаюсь разрядить атмосферу, изобразив, что зашиваю губы воображаемой иглой. Вид у Жиля очень серьезный. Неужели ему надоели наши бесперспективные отношения? Он хочет перестать кувыркаться со мной? Или еще хуже – тяжело заболел?

Лампочки на елке мигают зеленым, красным, синим, и лицо Жиля кажется ужасно бледным, а если принять во внимание, что ходит он вразвалку, как будто ему срочно нужно в сортир, у меня появляются серьезные опасения за простату друга. Я одним глотком допиваю шампанское и наливаю себе еще.

– Давай, я слушаю.

Он прикрывает веки, шмыгает носом, ломает пальцы и наконец решается.

– Элли. Уже двадцать четыре года мы делим с тобой все на свете, и ты всегда была для меня одной-единственной, хоть я и целовался с Анн, когда ты гуляла с Беном. Сегодня ты владеешь всем моим большим сердцем фермера. Вот почему я хочу, чтобы мы вместе разводили свиней и заботились о коровах. Я хочу видеть тебя утром – до того, как отправляюсь собирать яйца, в полдень – на кухне, вечером – на нашем диване. Короче: я хочу, чтобы у нас была общая жизнь.

Закончив прочувствованную тираду, Жиль опускается на одно колено и протягивает меня огромное кольцо. Я цепенею.

– Ты выйдешь за меня, Элеонор?

В кои-то веки я не знаю, как отвечать, но понимаю, что шутить не время. Предложение руки и сердца – дело серьезное.

Жиль смотрит на меня большими карими глазами, отчаянно моргает лохматыми ресницами и едва дышит. Кончится тем, что ему не хватит кислорода и он рухнет, как муха, сбитая в полете коровьим хвостом.

– Жиль, я… ты и я… я думала, мы с тобой согласны в одном… Мы ведь друзья, правда?

Его глаза переполняются печалью.

– Я недостаточно хорош для тебя, да? – произносит он дрожащим голосом.

– Дело не в тебе, Жиль, а…

– Брось! – Он вскакивает, как будто его ужалила оса, и выбегает из риги.

Я бросаюсь следом, запутываюсь в пледе и шмякаюсь на пол, как блин со сковородки. Пока я выпутываюсь из тряпичной ловушки, Жиль исчезает.

Я трижды обегаю деревню и все-таки догоняю его в конце улицы: он, как зомби, бредет к своему дому.

– Подожди!

– Подождать?! – рычит он в ответ. – Да я только и делаю, что жду тебя все эти годы. Жду, что ты пробьешься в кино и перестанешь видеться со мной как с другом и не больше или перестанешь думать, что жизнь – это фильм… Мне надоело. Хочу двигаться вперед. А сейчас мне нужно вернуться домой.

Я удерживаю его.

– Жиль, мы молоды, зачем спешить? Мы…

Я вдруг понимаю, что он смотрит не на меня, а куда-то вдаль, и его глаза лезут из орбит.

– Проклятье, там огонь!

Я озадаченно оборачиваюсь и чуть не теряю сознание от неожиданности. Языки огня лижут стены риги, тянутся к крыше. Клубы густого дыма окутывают строение, воздух пахнет жареной свининой. Жиль бросается на пожар с дикими воплями, на улицу выскакивают его перепуганные родители в пижамах. На помощь мчатся соседи, потревоженные криками, кто-то вызывает пожарных, нас отгоняют подальше – не дай бог стены рухнут! Я парализована, мой дух словно витает над сценой. Я вижу прибывающих соседей и пожарных, которые мужественно борются с огнем. Все выглядит нереальным.

Через несколько минут, растянувшихся на часы (если все не наоборот), пожарные собирают оборудование. Кошмарное зрелище… Остатки крыши грозят рухнуть, стены лежат на земле, то, что устояло, насквозь промокло. Вокруг так сильно пахнет гарью, что мы вынуждены прятать лица в шарфы и воротники пальто. А гигантская ель, последний символ Рождества, погубленного пожаром, превратилась в нелепую кучу пепла. Я совершенно лишилась сил и не могу сдвинуться с места. Понимаю, что меня обнимает сестра, только когда она начинает рыдать.

– Элли, вот ведь ужас! Я думала, вы были внутри! Что случилось? – спрашивает она.

– Не знаю…

В памяти всплывает тропинка свечей, так близко подходящая к елке, и синтетический плед, который я швырнула на пол, торопясь догнать Жиля, и я понимаю: все случилось по моей вине.

– Ну что, довольна?

Жиль разъярен так же сильно, как в тот раз, когда трактор свалился в овраг, потому что я забыла поставить его на ручник. Он орет и машет руками, как марионетка на ниточках.

– Мало тебе было сломать мою жизнь? Теперь – по твоей милости – у меня больше нет риги, а Рождество безвозвратно испорчено.

Взгляды всех присутствующих обращаются на меня, в глазах людей – укоризна и разочарование. Деревенские кумушки кучкуются вместе, как крякающие утки на птичьем дворе.

– Перестань, Жиль, прошу тебя!

– Знаешь что, у тебя один талант – ты портишь все, где бы ни появлялась! Убирайся, ты тут лишняя! Ты никому не нужна! Особенно мне…

Я смотрю на своих родственников, ищу поддержки у них. Отец стоит, бессильно опустив плечи, и не отрываясь смотрит на остатки риги. Мама обнимает мадам Бийо. Даже бабуля Жаклин не решается подбодрить меня взглядом. Я бегу домой с перехваченным горлом, бросаю вещи в сумку и дрожащими пальцами набираю на телефоне: «Месье Приотто, я принимаю Ваше предложение».