Роковой сон

Глава 1

— Слушай, расскажи мне все с самого начала, — попросил Эдгар. — Клянусь терновым венцом, ты поджарился, как пирожок! Случаем, не ранен?

— Всего-навсего царапина. — Рауль потрогал свою руку. — А ты как? Что здесь было интересного во время нашего отсутствия?

— Ровным счетом ничего! Когда вы уехали в Мен, в Руане стало тихо, как в могиле.

Друзья медленным шагом прогуливались по дворцовому саду. Земля уже промерзла, траву покрыла снежная изморозь.

— Месяц назад я получил новости из Англии, — сказал Эдгар. — Мой отец пишет о победах Гарольда. Пока вы завоевывали Мен, он взял Уэльс. — Лицо сакса покрылось легким горделивым румянцем. — Гарольд привез в Лондон голову Гриффида и фигуру с носа его корабля. Неплохо, правда?

— Просто великолепно, — согласилась Рауль. — Он, должно быть, могучий воин. А что еще слышно?

— Интересного мало. Разве что у Влнота появилась возлюбленная. Рассказывай-ка лучше ты. Правду говорят, что герцог вошел в Ле-Ман без штурма?

Рауль кивнул.

— Ты его знаешь — не больше крови, чем необходимо, а штурм — в крайнем случае. А ведь тот, кто владеет Ле-Маном, владеет и Меном.

— Там командовал Вальтер Мантс?

— Нет, вместо него этим занимался один из его друзей, а среди них был и Жоффрей Майен. Я был уверен, что этот пес не сдержит данного слова.

— Слушай, расскажи наконец, как все было, — нетерпеливо попросил Эдгар. — Я здесь изнывал от скуки все эти месяцы и так хотел быть рядом с вами.

За три года до происходящего молодой Эриберт, граф Мен, после смерти Мартеля стал вассалом Вильгельма. Хотя анжуйского тирана уже не было в живых, он не чувствовал в себе достаточно сил, чтобы противостоять двум наследникам Анжу. Тут-то граф и обратился к герцогу, к которому относился с искренним почтением, с просьбой считать Мен феодом Нормандии в соответствии с хартией, пожалованной герцогу Роллону в давно прошедшие времена. Двумя правителями был подписан договор: сестра Эриберта, Маргарет, была формально обручена с лордом Робертом, наследником Нормандца, а сам Эриберт поклялся взять в жены Аделизу, старшую дочь герцога, как только она достигнет брачного возраста. Герцог Вильгельм оказался сюзереном совершенно иного склада, нежели Мартель, поэтому Эриберт, будучи человеком слабого здоровья, решил, что лучшее, что он может сделать для своего графства на случай, если его не станет и он не оставит законного потомства, — завещать его Нормандцу. И через два года именно так и случилось. Граф Эриберт, уже будучи на смертном одре предостерег своих подданных против таких деспотов, как Вальтер Мантс, супруг тетки графа Биота, и Жоффрей, вечно голодный властитель Майена. Испуская последний вздох, он приказал им подчиниться герцогу Вильгельму.

Трудно было ожидать, что все графство будет едино в желании увидеть своим господином чужака. Под знаменами Вальтера Мантса, который предъявил права на трон от имени своей жены, собрались достаточно внушительные силы. Они вошли в город Ле-Ман, укрепили его и провозгласили Вальтера и Биоту своими новыми повелителями.

Таким образом, в шестьдесят третьем году Вильгельм снова надел боевые доспехи и на этот раз повел свои войска не в качестве защитника, а завоевателя. Как всегда, и Эдгар хотел отправиться вместе с армией, даже просил об этом Вильгельма. Но тот ответил:

— А если вы падете в битве, тан Марвелл? Я ведь дал слово рыцаря, что с вами ничего не случится. Каково мне будет глядеть в глаза королю Эдварду, вверившему вас моим заботам?

Эдгар, разочарованный, удалился и грустно наблюдал за покидающей Руан армией. Теперь кампания была успешно закончена, и дворец в очередной раз буквально ломился от лордов и рыцарей двора. Саксонец при первой же возможности оттащил Рауля в сторону и увел в еще закованный морозом сад, чтобы расспросить обо всем подробнее.

— Давай расскажи мне все, с самого начала! — умолял он.

— О, так сначала-то ничего и не было! — ответил Рауль. — Мы напали на графство, чтобы немного попугать народ, но не хотели никакого кровопролития. Это было просто, ведь там так боятся Вильгельма, что, едва заметив блеск копий, удирают, спасая свою жизнь. Конечно, пару домишек мы сожгли, взяли немного трофейного фуража и пошли дальше, захватывая по пути города. Так и добрались до Ле-Мана. По правде говоря, долго ломали головы, как взять эту крепость: она стоит на высоком холме и очень хорошо укреплена.

— Но ведь осады не было? — прервал друга Эдгар. — Фицосборн говорил…

— Никакой осады, никакого штурма, — засмеялся Рауль. — Веселая атака! Уверяю тебя, к тому времени, когда мы подошли, бюргеры были уже по горло сыты вояками Вальтера. Они торжественно выслали нам делегацию для встречи, а когда уверились в нашей поддержке, прогнали Майена и других лордов из города. Вильгельм въехал в Ле-Ман по цветам, которые бросали под копыта его жеребца.

— Его и правда так приветствовали? — недоверчиво переспросил Эдгар. — Чужака? Захватчика?

— Будь уверен, они мечтали, чтобы мы пришли. Ты ведь не видел Вальтера Мантса и его людей. Мен стенал под его игом, когда мы пришли заявить о своих правах, а народ убежден, что Вильгельм — именно тот правитель, который им нужен.

Эдгар недоверчиво покачал головой.

— Конечно, но… Так что же после вашей веселой атаки?

— Мы пошли из Ле-Мана в Майен, и поняли, что приступом город не возьмешь. Решили применить огонь.

— Вот как? Но ведь нечто подобное было при Мортемаре?

— Да, но цель тут явно посложнее. Говорили, что Майен вообще не взять, уж слишком сильно он укреплен. А у нас на все про все ушло полдня, не больше.

Рассказ Рауля был неожиданно прерван устрашающим воплем: «Ату его!» В кустах неподалеку послышалась возня, оказалось, что сквозь них продирается молодой Роджер, старший сын сенешаля Фицосборна, преследуемый по пятам Робертом, крепким мальчуганом, наследником Нормандца.

Роджер остановился, увидев двух прогуливающихся рыцарей, и бросился было назад, но Роберт бросился к ним, крича:

— Эй, господин Рауль! Вы знаете, что отец привез с собой девочку, с которой меня обручили? Ее зовут Маргарет. Так знаете? Она будет моей невестой!

Он остановился прямо перед Раулем, глядя на него с улыбкой на симпатичной мордашке.

— Желаю вам веселой помолвки, милорд, — поздравил мальчика Рауль. — Вы уже видели леди Маргарет?

— О, конечно! — Роберт встал, широко расставив ноги. — Она постарше, чем я, но такая маленькая и бледненькая, что вы просто не поверите. Мама говорит, что ее будут воспитывать вместе с моими сестрами, а Аделизе это не нравится, потому что Маргарет имеет более высокое положение, чем она сама, да к тому же сестрица ревнует: ведь граф Эриберт умер и у нее теперь нет жениха. И правда, Маргарет будет иметь большее влияние, потому что она — моя невеста, когда отец умрет, то я буду герцогом Нормандии. — Мальчик закружился около Рауля. — Когда это случится, Роджер станет моим сенешалем, каждый день будет праздник, охота и турниры…

— Кстати, — прервал восторги мальчика Эдгар, — кажется, вы, маленький господин, сбежали от воспитателя, поэтому не исключено, что за это скоро будете наказаны.

Роджер, который вертелся позади, глупо осклабился, а Роберт, лишь резко вскинув голову, сказал:

— Чему быть, того не миновать. Сейчас, когда отец вернулся, вдоволь позабавиться все равно не удастся. Скорей бы он опять ушел на войну.

Рауль сухо заметил:

— Глупая болтовня, милорд! Слушайте, а как обстоят дела у ваших братьев? Наверно, выросли, как и вы, за последнее время.

— С ними все хорошо. Вильгельм еще просто глупая малявка, а Ричард скоро будет здесь, он такой медлительный и всегда отстает от нас с Роджером.

— Не очень-то хорошо с вашей стороны убегать от него, — заметил Эдгар.

— Ой, он уже идет, я слышу шаги, — перебил его Роджер. — Понимаете, мы не нарочно бросили его, просто играли в догонялки.

— Что касается меня, — честно признался Роберт, — я бы с удовольствием потерял Ричарда где-нибудь. Только послушайте его! Он еще большее дитя, чем Вильгельм Рыжий.

За кустами послышался плачущий детский голос, и появился тощенький бледный ребенок с прекрасными, как у матери, волосами. Увидев брата, Ричард немедленно начал браниться:

— Ненавижу тебя, Роберт! Ты от меня прячешься! Вот пожалуюсь отцу, и тебя отлупят.

— И тебя тоже, если расскажешь, что мы сбежали с уроков, — парировал Роберт. Он снова принялся без устали выделывать ногами кульбиты, уцепившись за мантию Рауля.

— Ох, если бы этой латыни не было на свете! Я бы хотел целыми днями скакать на коне или упражняться в рыцарском деле.

— Нет, ты никогда не будешь скакать так же хорошо, как я, потому что твои ноги слишком коротки! — завопил Ричард. — Господин Рауль, герцог говорит, что Роберта надо называть Короткие Штанишки, потому что у него такие короткие…

Продолжить он не смог. Роберт бросился на него с яростным криком: «Свиноголовый!», и мальчишки, вцепившись друг в друга, как два диких кота, покатились по траве.

Эдгар одной рукой оттащил Роберта за шиворот и держал крепко, пока тот брыкался и вырывался. Обратившись к другу, он сказал:

— Уверяю, Рауль, это настоящие сыновья Сражающегося Герцога… да перестаньте же, молодой лорд! Все ваши учителя сбегутся на эти вопли.

Так и случилось. Наблюдая за тремя мальчиками, которых под присмотром повели во дворец, Эдгар сказал, то ли в шутку, то ли всерьез:

— Кажется, герцог воспитал наследника, который не принесет ему радости. Сын уже с ним ссорится.

В этих словах оказалось правды больше, чем казалось тогда говорившему. Из всех детей именно Роберт, первенец, на которого возлагались такие большие надежды, был наиболее не похож на герцога ни сердцем, ни умом. Мальчик оказался очень импульсивным и не переносил, чтобы ему перечили, а его отец, к сожалению, был человеком очень властным. От матери ребенок унаследовал нежелание чему бы то ни было повиноваться и из чистого упрямства восставал против всяческой дисциплины. Матильда же обожала первенца и, как только могла, уберегала от гнева мужа. Роберт слишком рано начал считать отца деспотом и бояться его, но, будучи истинным сыном своей матери, он скрывал свой страх под маской непослушания, поэтому то и дело вызывал недовольство герцога.

Что касается остальных детей, то никто и не рассчитывал, что потомство столь бурного союза сможет долго прожить мирно. Детские комнаты дворца сотрясались от ссор: Роберт дрался с Ричардом. Аделиза воевала со своими гувернантками со всей неустрашимостью, которую не могли сломить даже розги, малышка Сесилия проявляла заносчивость, едва ли приличествующую ее святому предназначению, и даже трехлетний Вильгельм демонстрировал всему свету, что огненный его темперамент не уступает цвету волос.

Наблюдая со стороны за своим сыном, герцог как-то сказал с раздражением:

— Эх, Рауль, неужели у меня не появится преемника получше, чем Короткие Штанишки? Господи, да во мне было больше разума, когда я был младше Ричарда, чем будет у него, когда он дорастет до моих лет!

— Ваша милость, имейте терпение, вспомните, вы прошли более суровую школу.

Герцог посмотрел, как его сын уходит, обняв за плечи сына Монтгомери, и презрительно бросил:

— Он слишком покладистый и ему обязательно надо, чтобы его любили. Разве я когда-нибудь беспокоился о такой ерунде?! Говорю тебе, Роберт думает сердцем, а не головой.

Рауль некоторое время размышлял, прежде чем ответить:

— Сеньор, сомнений нет, вы — правитель твердый, но разве плохо, если у кого-то сердце теплее вашего?

— Дружище, да я достиг всего только потому, что мое сердце никогда не влияло на голову. Если Роберт вовремя не усвоит этот урок, то, стоит только мне отойти к праотцам, он потеряет все, чем я владею.

Время шло, но герцог не видел, чтобы его первенец как-то менялся. Зимой дворцовую жизнь частенько разнообразили проказы Роберта с последующим скорым отцовским возмездием. Наследник вовсе не обращал внимания, если его наказывали гувернеры, но зато со смехом и стонами жаловался, что рука герцога слишком тяжела.

Пришла весна, и Роберт с радостью предавался любимым рыцарским учениям. Между ним и отцом на некоторое время воцарился мир, да и никакие внешние заботы не нарушали монотонную жизнь, необычную для Нормандца.

Жильбер д'Офей зевнул:

— Хей-хо! Просто хочется, чтобы еще один граф Аркуэ восстал и задал нам работенку.

— Присмотрись к Бретани, — заметил на это Эдгар. — Я тут случайно кое-что услышал.

— Эдгар, ты всегда узнаешь что-нибудь интересное! — воскликнул Жильбер. — Кто тебе сказал? Рауль? Неужели Конан Бретонский отрекся от клятвы верности?

— Этого я точно не знаю, — осторожничал Эдгар, — но Рауль здесь ни при чем. Фицосборн как-то обмолвился, а я задумался над его словами, вот и все.

— Боже, пошли нам хоть какое-нибудь событие, чтобы жизнь стала веселее! — еще раз зевнул Жильбер.

Его молитва была услышана скорее, чем он мог предполагать. Однажды поздней весной весь двор собрался за обедом, как вдруг из-за входных дверей послышался шум и чьи-то сердитые голоса. Герцог сидел за главным столом, на подиуме, лицом к залу. Еда была окончена, и все пребывали в веселом настроении, на столе еще стояли вина со сладостями.

Когда снаружи донесся шум, герцог, нахмурившись, посмотрел на дверь, а сенешаль Фицосборн поспешил проверить, в чем причина столь неуместного беспорядка. Он был уже на полпути к выходу, когда там началась потасовка и чей-то голос отчаянно закричал на ломаном нормандском:

— Аудиенцию! Я умоляю герцога Нормандского дать мне аудиенцию!

Через секунду возмущенный привратник, которого грубо оттолкнули, шлепнулся на разбросанный по полу тростник, а какой-то оборванный, покрытый грязью незнакомец сумел пробиться в зал, втащив за собой двух человек, вцепившихся в его мантию и пытавшихся удержать. На незнакомце была короткая дырявая забрызганная грязью туника, шлем куда-то запропастился, длинные светлые кудрявые волосы в беспорядке сбились на сторону, на лбу были влажные капли от пота. Он остановился посреди зала, глядя на обедавших дворян, повернувшихся к нему в немом изумлении. Пришедший обвел всех взглядом, пока не увидел герцога, который спокойно ожидал дальнейшего развития событий. Незнакомец рухнул на колени и, протянув к Вильгельму руки, вскричал:

— Помогите, милорд герцог, помогите! Выслушайте и даруйте правосудие!

Эдгар застыл на своем табурете, прервав беседу с Вильгельмом Мале на полуслове. Он пристально вглядывался в лицо вошедшего, все еще сомневаясь и не веря собственным глазам.

Герцог махнул рукой, и люди, которые удерживали чужака, отпустили его.

— Никто еще напрасно не просил у меня правосудия. Говори! Что тебя сюда привело?

По каменному полу проскрежетал отброшенный табурет. Эдгар вскочил:

— Эльфрик! Боже, неужели это сон?

Он одним прыжком соскочил с возвышения и бросился к незнакомцу, сжав его в объятиях. Послышалась быстрая саксонская речь. Повинуясь знаку, поданному герцогом, один из слуг наполнил кубок медом и поднес прибывшему.

— Как ты сюда попал? Я едва узнал тебя, ведь прошло столько лет! Ах, друг мой, друг мой! — Эдгар сжал руку Эльфрика, не находя слов от избытка чувств. — Вот тебе вина! Выпей, ты совсем измучен!

Эльфрик дрожащей рукой принял кубок и осушил его.

— Гарольд! — вздрогнул он. — Он в ужасном положении! Замолви за меня слово герцогу, Эдгар! Он меня выслушает?

Эдгар крепко сжал его руку.

— Где эрл Гарольд? Он жив? Скажи только, жив ли?

— Жив, но ему угрожает большая опасность. Захочет ли Нормандец помочь ему? Я не очень-то гладко изъясняюсь на их языке, поговори вместо меня!

Весь двор пребывал в молчаливом ожидании, наблюдая за двумя друзьями. Герцог пальцем поманил к себе Вильгельма Мале, в чьих жилах текла саксонская кровь. Тот подошел и тихо объяснил:

— Он говорит, что эрл Гарольд в опасности.

Мале обратился к юному Хакону:

— Вы, случайно, не знаете, кто этот незнакомец?

Юноша покачал головой.

— Нет, но Эдгар его узнал. Этот человек просит у Нормандца помощи. Он спрашивает, проследит ли герцог, чтобы правосудие восторжествовало.

— Будь уверен. — Вильгельм подался вперед в своем кресле. — Тан Марвелл, подведите этого человека ко мне. Почему он взывает о помощи?

— Сеньор, из-за эрла Гарольда! — воскликнул Эдгар.

Рауль никогда раньше не видел друга в таком возбуждении. Тот повернулся к Эльфрику и что-то спросил. Прибывший начал рассказывать свою историю, но очень несвязно, сбивчиво, подстегиваемый множеством вопросов. Герцог ждал, откинувшись в кресле.

Наконец голос Эльфрика смолк, Эдгар повернулся к Вильгельму:

— Повелитель, эрл Гарольд находится в заключении в Понтье, его жизни угрожает опасность… Где это место, Эльфрик? В Борене, милорд, принадлежащем графу Ги. Я не могу понять точно — Эльфрик и сам не уверен, — но, кажется, в Понтье существует какой-то закон относительно кораблекрушений. Эльфрик говорит, они плавали в свое удовольствие, но встречный ветер выбросил их на скалы у берегов Понтье, корабль затонул, и все добрались до суши. Тут-то их и схватили какие-то рыбаки. Эльфрик утверждает, что люди, потерпевшие кораблекрушение, считаются в Понтье законной добычей. Я чего-то здесь недопонимаю… Ему сказали, что выброшенный на берег человек может быть заключен в тюрьму и подвергнут пыткам, потому что обязан заплатить какой-то огромный выкуп.

Саксонец замолчал, вопросительно взглянув на герцога.

— Да, такой обычай в Понтье есть, — подтвердил Вильгельм. — Продолжай, расскажи, за что граф Ги захватил Гарольда Годвинсона.

Эдгар перевел вопрос.

— Сеньор, он говорит, что кто-то из рыбаков, узнав, кто такой Гарольд, отправился предупредить графа, за золото продав нашего эрла! — Юноша сжал кулаки. — Граф приехал самолично, приказал схватить Гарольда и тех, кто был с ним, заковать в цепи… Эльфрик, а кто именно там был?

Ответ заставил его побледнеть. Эдгар облизал губы и поднес руку к горлу, будто туника не давала ему вздохнуть. Он дважды сглотнул, прежде чем смог заставить себя говорить снова, голос его прерывался:

— Лорд, с Гарольдом были знакомые мне таны, его сестра, госпожа Гундред, и… и Эльфрида, моя сестра! Одному Эльфрику удалось вырваться, и вот он здесь, молит о помощи. — Внезапно Эдгар рухнул на колени. — Я умоляю, герцог. Ведь вы — сюзерен Понтье, помогите Гарольду и тем, кто с ним!

Герцог поднял загоревшиеся глаза, их выражение было трудно понять.

— Успокойся, помощь будет оказана. И причем не мешкая.

Он подозвал старшего лакея:

— Пусть саксонца Эльфрика разместят со всеми почестями. Фицосборн, пройдите за мной. Мы должны сегодня же послать человека в Понтье.

Герцог сошел с подиума и на мгновение задержался перед двумя молодыми людьми. Эльфрик, увидев, что Эдгар стоит на коленях, опустился рядом с ним. Вильгельм сухо приказал:

— Встаньте! Вы оба завтра же поедете встречать эрла Гарольда.

Когда Эльфрик понял, что было сказано, он бросился целовать руку герцога. Эдгар поднялся и стоял скрестив руки на груди, охваченный стыдом из-за того, что выказал на людях так много чувств. Вильгельм как-то странно улыбнулся, услышав от Эльфрика на ломаном нормандском слова благодарности, и ушел, сопровождаемый Фицосборном.

Эдгар наклонился, помог другу подняться и усадил за один из столов.

— Он и в самом деле освободит эрла? — все еще не верил Эльфрик.

— Конечно! Он же дал слово! Но мне кажется… — Эдгар замолчал и присел рядом с Эльфриком. — Расскажи же мне, как там моя сестра? Отец? Если бы ты только знал, как я жду новостей из Англии.

Заметив, как слаб Эльфрик и какой он голодный, Рауль сошел с возвышения и легко тронул Эдгара за плечо:

— Дай другу поесть. Эй, вы, там! Принесите-ка мяса и вина для гостя герцога!

Эдгар соединил руки Рауля и Эльфрика, представляя их друг другу:

— Рауль, это мой ближайший сосед, Эльфрик Эдриксон, Эльфрик, это Рауль д'Аркур, мой хороший друг. — Он поднял взгляд и вдруг крепко сжал запястье Рауля. — Герцог спасет Гарольда из Понтье, — не произнес, а выдавил он из себя, — но скажи, убеди меня, не будет ли Гарольд предан во второй раз?

Ответный взгляд Рауля был мрачен.

— Что за нелепая мысль пришла тебе в голову?

— Нет, ничего. — Эдгар потер лоб рукой. — У меня дурные предчувствия. Мне кажется, я заметил в глазах герцога торжествующее выражение. Да нет, конечно, бояться нечего… Я просто дурак.

Перед его глазами мелькнуло что-то алое и желтое, звякнули бубенцы на шутовском колпаке. Гале тряс своей погремушкой.

— Нет, это было хорошо сказано! — фыркнул шут.

Он проскользнул за спиной Эдгара, подозрительно поглядывающего на него, и дернул за тунику Рауля. Его губы беззвучно двигались, произнесенные слова предназначались лишь Аркуру:

— Если лев выхватывает добычу прямо из пасти лисы, то подумай, спасение ли это для нее?

Рауль с сердитым возгласом обернулся и уже поднял было руку, чтобы дать шуту тумак, но тот увернулся и торопливо исчез из зала, посмеиваясь на ходу. Странный звук этого смеха эхом отдавался под потолком, казалось, с издевкой хохочет злой эльф.

Глава 2

Поздно ночью, когда давно уже прозвучал сигнал гасить огни, два саксонца все еще беседовали в спальне Эдгара. Паж принес вина и пирожных, расставив их на столе, Эльфрик в это время с удивлением разглядывал убранство покоев, гобелены, дорогие меха и серебряные подсвечники. Когда паж ушел, он поднял свой кубок, поглаживая пальцами украшавшую его резьбу.

— Вижу, богато тебя устроили здесь.

— Не жалуюсь, — ответил Эдгар, который уже настолько привык к серебру, золоту и роскошным занавесям, что не считал их достойными внимания. — Расскажи мне об Англии! Ты был с эрлом в Уэлльсе?

Эльфрик тотчас перешел к подробному рассказу об уэлльской кампании. Эдгар внимал ему, подперев голову руками, но вскоре на его лице появилось выражение удивления, смешанного с недовольством, и он прервал рассказчика вопросом:

— Подожди, кто это — Эдрик, о котором ты говоришь? А Моркер? Это один из сыновей Этельвульфа из Пивенси?

— Этельвульф? — воскликнул Эльфрик. — Конечно нет! Ведь Моркер — это сын эрла Эльфгара! Ты должен его знать!

Эдгар покраснел и тихо ответил:

— Ты забыл, что я уже тринадцать лет живу в Нормандии. Так, значит, у Эльфгара такой взрослый сын? Трудно в это поверить. Ну, продолжай! Не враждует ли Эльфгар с нашим эрлом? Я помню, что он был настолько осторожен, что…

— Он умер два года назад, — сообщил Эльфрик, — и оставил после себя двух взрослых сыновей, Моркера и Эдвина, но увы, они не унаследовали его мудрости. Моркер уже сцепился с эрлом Тостигом, правителем Нортумбрии, надеюсь, уж об этом-то ты знаешь?

— Конечно! Его жена приходится сестрой нашей герцогине, поэтому об их делах мы наслышаны предостаточно, даже больше, чем хотелось бы. Он живет в согласии с Гарольдом или все осталось по-прежнему?

— По-прежнему. Он такого натворил в своем графстве, что Гарольд объявил его вне закона, так оно по сю пору и осталось. Тостиг — наш враг. Он ненавидит эрла и, когда король умрет…

— О, король, король! Мне кажется, нас с тобой похоронят, а он все будет жить и жить! — быстро ответил Эдгар.

— Не думал я, что ты так любишь Святого. — Эльфрик внимательно поглядел на друга. — У нас, в Англии, все подданные Гарольда только и ждут смерти Эдварда, чтобы провозгласить королем именно нашего эрла. — Он перегнулся через разделявший их стол. — Эдгар, ты должен знать, скажи, что произошло между герцогом Вильгельмом и королем Исповедником, когда тебя брали заложником?

Этот вопрос явно не понравился Эдгару, и он с неохотой ответил:

— Не знаю, точнее, не уверен. Ходили странные слухи, что король собирался назвать своим наследником герцога Вильгельма. Здесь этой истории верят, но когда Эдвард послал в Венгрию за Этелингом, я подумал, что вот он, конец всем сомнениям, ведь Этелинг — родной сын Эдмунда Отважного, а потому и единственный законный наследник для Англии.

— Это так, но он уже умер, да и для саксонцев он не был тем правителем, который им нужен. Знаешь, Этелинг для нас был таким же чужаком, как и сам король Святой! Конечно, благодаря своему происхождению, он имел достаточно сторонников. Слава Богу, Этелинга уже нет в живых, а его сын, Этелинг Эдгар, слишком мал, чтобы принимать его в расчет. Мне кажется, положение Гарольда весьма устойчиво. Хотя тебе, находясь здесь, этого не понять, Эдгар, но он всесилен. Конечно, нормандского герцога ему нужно опасаться, но за нашим эрлом стоит вся Англия. Гарольд много лет трудился, чтобы обеспечить себе такое прочное положение. Если бы только ему удалось еще избавиться и от Тостига! Два других его брата, Гирт и Леофайн, вполне лояльны и владеют всей южной частью страны. — Эльфрик помолчал, потом спросил с удивлением Эдгара: — Слушай, а почему это у тебя такой странный вид? Разве ты не подданный Гарольда?

Эдгар вскочил:

— Что ты говоришь? Разве об этом нужно спрашивать?

Эльфрик долил вина в кубок.

— Умоляю, прости. Ты просто настолько изменился, что я многому удивляюсь.

Эдгар посмотрел на друга в изумлении:

— Да так… — Эльфрик отпил вина и повертел кубок в руках. — Если говорить прямо, ты слишком стал похож на нормандца.

Эдгар будто окаменел.

— Я? На нормандца?

— Думаю, так и должно было случиться, ведь ты прожил здесь так долго, — проговорил Эльфрик тоном извинения.

Эдгар умоляюще протянул к нему руки:

— Лик святой, ты только погляди на мою бороду, над которой все здесь смеются! Как ты можешь говорить, что я похож на нормандца?

Эльфрик некоторое время разглядывал друга из-под насупленных бровей.

— Дело не в твоем внешнем виде или саксонском одеянии, — медленно, как бы размышляя вслух, заговорил он. — Но когда ты говоришь, используя нормандские клятвы, приветствуешь своих здешних друзей, хлопаешь в ладони, подзывая разодетых в королевские цвета пажей, считаешь, что золотые кубки и приправленное специями мясо не заслуживают внимания, я вижу в тебе нормандца.

Эдгар обошел стол, положил свои ладони на руки Эльфрика и крепко сжал их:

— Ты ошибаешься. Я — саксонец телом и душой. Этим все сказано.

— Ну, вот, опять, что я говорил? — чуть улыбнулся Эльфрик, но поскольку Эдгар совсем уже рассвирепел, то добавил: — Ты так ко всему здесь привык, что даже не замечаешь, когда начинаешь говорить по-нормандски.

Покраснев, тот смущенно ответил:

— Если с моего языка что-то и слетает порой, то это вовсе ничего не значит. Я просто сказал — всегда.

Эльфрик расхохотался.

— Так отпусти меня! Неужели надо крушить мои кости, потому что ты все еще считаешь себя саксонцем?

Эдгар отпустил друга, но слова Эльфрика, казалось, причиняли ему боль.

— Вот когда увидишь Влнота Годвинсона, то перестанешь думать, что я стал нормандцем, — обиженно сказал он.

— Там, в зале, я заметил Хакона, а где же Влнот?

— Не здесь. Герцог дал ему дом в Румаре, и он живет там с нормандской свитой и своей любовницей. Думаю, это liesl ode. — Он спохватился, поймав себя на нормандском слове, и тотчас поправился: — Я хотел сказать, что такое положение для него — на всю жизнь.

— На всю жизнь, говоришь? Неплохо. Гарольду в Англии ничего больше не надо от его собственных братьев. Пусть Нормандец держит Влнота на здоровье, он не принимает его в расчет.

Эльфрик встал и потянулся.

— Не нравятся, знаешь ли, мне эти нормандцы. Чернявая какая-то порода, да еще любят все выставлять напоказ. Кто был тот громкоголосый человек, который ушел с герцогом, а потом вернулся такой важный, будто он здесь самый главный? Он еще ткнул тебя под ребро, отпустив шуточку, которую я не понял?

— Это был сенешаль, Фицосборн, — ответил Эдгар. — Разве я вас не познакомил?

— Нет, да мне как-то не очень хочется жать ему руку, — зевнул Эльфрик. — Уж слишком он похож на некоторых нормандских фаворитов нашего короля Святоши. Разодет в красное, просто в глазах рябит, драгоценностей понавешено — ослепнуть можно, а уж самодоволен — ну, вылитый павлин.

Эдгар было собрался возразить, но только крепко сжал губы. Не заметив многозначительного молчания друга, Эльфрик продолжал:

— Ненавижу, когда мужчина, как куртизанка, рядится в шелка.

— Твои суждения слишком суровы, у Фицосборна благородное сердце. — Эдгар заметил, что Эльфрик недоверчиво усмехается, и добавил: — Он мой друг.

— Тогда прошу прощения. Вижу, что здесь, в Руане, ты завел много друзей.

— И ни один из них тебе не нравится.

Эльфрик внимательно посмотрел на Эдгара и наткнулся на холодный ответный взгляд.

— Слушай, не хотел тебя обидеть. Может быть, ты привык к этим странным типам и не замечаешь тех недостатков, которые вижу я.

— Мне известны их недостатки. Когда я впервые оказался среди них, то чувствовал себя так же, как ты теперь. Но они проявили ко мне немало доброты, которую трудно забыть. — Эдгар посмотрел на догорающие свечи. Должно быть, было уже поздно. — Если нам завтра скакать в Ю, то лучше теперь лечь спать.

Он взял тяжелый подсвечник и подхватил Эльфрика под руку.

— Я посвечу тебе до твоей спальни. — Эдгар попытался снять возникшее между ними напряжение. — Эх, завтра поскачем бок о бок, как во времена нашего детства. Помнишь, как мы взяли луки и подстрелили здорового оленя на землях Эдрика Дигера, а потом нас жестоко выпороли за это?

— Спрашиваешь! — рассмеялся Эльфрик. — Не повезло, что Эдрик тогда попался нам на пути. Эх, как давно это было! Эдрика убили в Уэлльской войне, храни Господь его душу. Сейчас его владениями правит племянник, сын его брата.

Эдгар, уже взявшийся было за дверной засов, удивился:

— Почему он? У Эдрика же был сын, когда я уезжал из Марвелла, да и госпожа Эльджив снова ожидала ребенка.

— Да, у него было несколько малышей, но проказа унесла всех. — Эльфрик остановился на лестнице. — Я совершенно потерялся в этом огромном дворце. Меня поселили рядом с тобой?

— Почти рядом. — Эдгар поднял свечу так, чтобы ее неверный свет указывал дорогу. — Эту башню построили недавно, всего три года назад. Мне разрешили поселиться здесь, поближе к Раулю. Это тот человек со смеющимися глазами, которого ты видел в зале. Все долгие тринадцать лет он был моим другом. Ты должен полюбить его ради меня.

— С удовольствием! Но мне кажется, я здесь не задержусь. Эрл вряд ли будет медлить, ведь никто не знает, сколько еще протянет король, а если Гарольд будет отсутствовать, когда он умрет, то все может провалиться… Но что же это за громадное холодное здание! Неужели ты можешь чувствовать себя здесь, как дома? Ведь оно такое же большое, как дворец короля Эдварда в Торни, и такое же высоченное, как аббатство, которое сейчас там возводят.

Эдгар провел друга вдоль одной из галерей и затем вверх по другой лестнице.

— Отец писал мне о королевском аббатстве. Да, долгонько его строят.

Он открыл дверь и придержал ее, пока Эльфрик не вошел в комнату. Все ее освещение состояло из одинокого тусклого светильника, но сонный паж тут же вскочил с тюфяка, лежащего в ногах резной деревянной кровати, и бросился зажигать стоящие на столе свечи.

— Все ли у тебя есть? — спросил Эдгар. — Если еще что-то нужно, только скажи и я прикажу пажу принести.

— Нет, ничего не надо. Спать, только спать. — Эльфрик оглянулся. — Смотри-ка, герцог принимает меня с большой пышностью, такие покои достойны принца.

Эдгар наморщил лоб, припоминая.

— Если я не путаю, то здесь действительно как-то спал принц. Это был Роберт Фризиец, первенец графа Болдуина, он тогда прибыл с фламандским двором на церемонию бракосочетания Вильгельма. — Саксонец внезапно усмехнулся. — Бешеный он был парень в то время, скажу я тебе. Мне иногда кажется, что милорд Роберт пошел в дядю. Нам с Жильбером д'Офей пришлось тогда хорошенько постараться, чтобы уложить его спать и удержать в кровати. Роберт так напился, что, когда шел, ухитрился ввязаться в ссору с Мулен ла Маршем и клялся, что перережет ему глотку. К слову сказать, полезное бы было дело, но, конечно, допустить такое было нельзя. Мы с Жильбером с ним еле справились.

Заметив, что Эльфрик слушает его невнимательно, скорее из вежливости, Эдгар замолчал: ему пришло в голову, что воспоминания о том, в чем друг не участвовал, вряд ли будут ему интересны. Он снова поднял свечу:

— Я уже ухожу, спи спокойно. — И, чуть поколебавшись, все же продолжил, хотя и чувствовал себя неловко: — Ты не представляешь, что для меня значит увидеть тебя снова после стольких долгих лет.

Ответ последовал незамедлительно.

— Для меня тоже. Но знаешь, прошло так много времени, что мы почти чужие друг другу! Эрл Гарольд должен убедить герцога разрешить тебе вернуться в Англию, а уж там ты забудешь свои нормандские привычки. — Понимая, что теперь их разделяет пропасть, Эльфрик все еще пытался навести мосты. — Мне так часто тебя не хватало! Правда, ты должен вернуться вместе с нами.

— Я бы хотел получить такую возможность. — В голосе Эдгара чувствовалась безнадежность. И он пошел к выходу, грустно уронив на прощание: — Слишком уж долго я был в заложниках.

Эдгар вернулся по галерее к лестнице, которая проходила мимо комнаты Рауля, расположенной под его собственной. Он немного постоял в нерешительности около двери друга, потом поднял щеколду и вошел.

Рауля разбудило тепло свечи, поднесенной к его лицу. Он сморгнул, приподнялся на локте и машинально потянулся к мечу.

— Ты не в поле, — рассмеялся Эдгар, — а твой меч, слава Богу, вон в том углу. Проснись же, это всего лишь я, Эдгар.

Рауль протер глаза и сел, удивленно глядя на ночного гостя.

— Это ты? Почему так поздно?

— Ничего. Я только что проводил Эльфрика в его спальню.

— Так, значит, ты, бородатый варвар, будишь меня лишь затем, чтобы сообщить столь важную новость? — негодовал Рауль.

Эдгар присел на краешек кровати.

— Сам не понимаю, зачем пришел, — признался он. — Ты поскачешь завтра с нами в Ю?

Рауль снова откинулся на подушку и, сонно помаргивая, рассматривал Эдгара.

— Все саксы много пьют, — пробормотал он, — а уж если друзья встретились после долгой разлуки…

Эдгар прервал его.

— Если ты, бритобородый, считаешь, что я под мухой, то глубоко заблуждаешься. Так едешь завтра с нами или нет? Мне бы хотелось, чтобы ты поехал.

Казалось, Рауль задремал, но при этих словах он открыл абсолютно ясные глаза, в которых не было и следа сна.

— Конечно поеду, но я не думал, что понадоблюсь тебе. Ведь вам с Эльфриком о многом надо поговорить.

Эдгар произнес настолько безразлично, насколько смог:

— Да, надо бы, но мне бы хотелось, чтобы ты познакомился с моей сестрой… и увидел эрла Гарольда.

Получилось очень неубедительно, он и сам это понял. В груди болело, наверное, это было сердце. Эдгар попытался объяснить Раулю, насколько тяжело навалившееся на него разочарование, но не мог найти нужных слов. Ему казалось, что нормандец обязательно поймет, как горько обнаружить пропасть между собой и другом, которого так радостно было увидеть снова. А оказалось, они совсем чужие. Эльфрик рассказывал об Англии, и та представлялась еще более далекой, чем Англия его снов. Эдгар помнил имена, давно забытые на его родине; новые люди, незнакомые ему, появились на месте прежних; невольно он задался вопросом, не забыли ли и его тоже. Тринадцать долгих лет саксонец мечтал о родине и друзьях юности, верил, что вновь обретет утерянное счастье жить дома, пожмет им руки, будет твердо стоять на родной земле. Ему и в голову не приходило, что могут возникнуть сложности между ним и таким человеком, каким был Эльфрик. Пришла внезапно острая мысль: Эдгар вспомнил, что тринадцать лет назад не было у него более близкого друга. Но их встреча, такая долгожданная, такая желанная, лишь усилила чувство отчуждения. Эльфрик уже принадлежал далекому прошлому. А здесь, испытующе поглядывая на него, лежал единственный настоящий друг, с которым его объединяли общие воспоминания, для которого его сердце было открытой книгой.

Эдгар повернулся и посмотрел на Рауля, слегка улыбаясь:

— Ты помнишь, как Фризиец пытался зарезать Вильгельма Мулена, когда здесь был фламандский двор?

Рауль расхохотался.

— Это когда ты окатил благородного гостя кувшином холодной воды, чтобы привести его в чувство? Конечно, помню, но почему ты спрашиваешь?

Эдгар помолчал.

— Да просто так. А про кувшин Жильбер врет, тот просто случайно разбился над Робертом, а уж если он и промок, то сам был виноват, а вовсе не я. На следующий день он и сам в этом признался.

— Да будет так! — сонно проговорил Рауль. — Слушай, иди спать. То ты сообщаешь, что проводил Эльфрика в спальню, то интересуешься, поеду ли я завтра с вами, а сейчас вдруг озаботился, помню ли я шуточки десятилетней давности. Это что, все для того, чтобы я проснулся?

— Нет, но мне спать вовсе не хочется, поэтому…

— Поэтому и я не должен? Благодарю, саксонец!

Эдгар встал.

— Эльфрик считает, что герцога можно убедить отпустить меня, — безо всякой связи с предыдущим сказал вдруг он. — Что ты на это скажешь?

— Нет, — отрезал Рауль, снова приподнявшись на локте, — потому что я буду умолять держать тебя покрепче, Эдгар, ты еще не можешь нас оставить! Неужели Эльфрик вытеснил всех из твоего сердца? Фицосборна, Жильбера, Неля, меня?..

Какое-то время Эдгар не отвечал. Затем посмотрел прямо в глаза Раулю и тихо сказал:

— Для меня сейчас только один друг — это ты. И нет нужды об этом говорить.

Все, в чем он не мог признаться, скрывалось за этими словами. «Друг должен понять, — думал Эдгар, — и не спрашивать больше».

Некоторое время в комнате царила тишина, которую нарушил Рауль, весело заявив:

— Но, Эдгар Бородач, если ты и дальше будешь мешать мне спать, то у тебя будет одним другом меньше. Вот так-то!

Тени, казалось, отступили, между друзьями вновь восстановилось полное понимание. Эдгар фыркнул и, испытывая необычное удовольствие, вышел, обдумывая остроумный ответ друга. А Рауль еще некоторое время бодрствовал, насупленно глядя на лунные блики в ногах постели.

— Эх, Вильгельм, Вильгельм, мой господин, — тихо произнес он, — лучше бы вы не брали в заложники Эдгара, наверное, это испортило ему жизнь.

Утром ночные печали казались полнейшей чепухой. Эдгар проснулся с мыслью, что он несправедлив к Эльфрику. За день-другой, думал он, их прежние отношения вернутся. Кроме того, мысль о том, что сестра и эрл находятся на расстоянии всего какого-нибудь дня пути от него, переполняла сердце чудным волнением, которого Эдгар, пожалуй, не испытывал с самого детства. Он забеспокоился, когда узнал, что герцог не собирался отправляться прежде, чем пообедает, но не мог придумать никакого убедительного повода, чтобы одному поспешить в Ю.

— Пойми, Эдгар! Даже если ты прибудешь прежде герцога, — убеждал его Фицосборн, — то сам знаешь, что наши посланцы прибыли к графу Ги только этим утром, значит, он должен послать кого-то в Борен, чтобы освободить Гарольда, поэтому-то я очень удивлюсь, если ты увидишь его раньше завтрашнего вечера.

Эдгар схватил его за рукав:

— Постой, Вильгельм! А что, если граф Ги не отпустит Гарольда?

Фицосборн расхохотался.

— Тогда мы введем наши войска в Понтье! Успокойся ты, граф вовсе не так глуп.

— А что за послание отправил герцог? — с волнением поинтересовался Эдгар.

— Очень краткое, — ответил Фицосборн. — Он предлагает Ги выдать вашего эрла со всеми сопровождающими его людьми и имуществом.

Эдгар помрачнел.

— Совсем краткое… Армия и в Понтье. Почему это его так волнует, что происходит с Гарольдом? — Он отошел от Фицосборна. — Чего-то я здесь недопонимаю, но чувствую опасность. Вильгельм, во имя нашей дружбы, скажи, герцог не хочет повредить эрлу?

— Ни за что на свете! — честно ответил сенешаль. — Не горячись ты по пустякам, Эдгар. Насколько я знаю, никакого подвоха здесь не замышляется, а я все-таки здешний сенешаль, и, надеюсь, кое о чем осведомлен.

Как раз перед обедом прискакал Влнот Годвинсон с несколькими приближенными.

Эльфрик увидел из окна галереи, как тот, въезжая во двор, крикнул Эдгару:

— Что за изящное разнаряженное создание прискакало? Ты когда-нибудь видел такого миленького юнца? Кто это? Не понимаю, как только ты можешь восхищаться этими нормандцами?

Эдгар глянул через плечо. Влнот во дворе слез с коня и занялся стряхиванием воображаемой пыли с длинного пунцового плаща.

— Он не нормандец, — с удовлетворением сообщил саксонец другу. — Это не кто иной, как Влнот Годвинсон собственной персоной, дружище. Лучше иди спустись и поздоровайся.

— Этот попутай — Влнот?! — Эльфрик разинул рот.

Он пошел за Эдгаром в зал, не находя слов, чтобы выразить свое возмущение.

Влнот вошел через главный вход. Эльфрик обратил внимание, что пунцовый плащ был подбит зеленым и застегивался на одном плече золотой брошью, сплошь усыпанной изумрудами. Юноша носил туго подпоясанную тунику из сукна, доходящую ему почти до щиколоток, которую украшала кайма из пятилистников, вышитых зеленым на белом фоне, на ногах были сапожки из мягкой лайки. Руки его украшали многочисленные кольца и браслеты, а аромат мускуса так и витал вокруг него в воздухе. Влнот, подняв белую ручку, приветствовал Эдгара.

— Я прибыл в полнейшей спешке, — начал он по-нормандски. — Итак, Гарольд пребывает на этих берегах, закованный в кандалы! Берегитесь!

— Влнот, ты еще помнишь Эльфрика Эдриксона? — бесстрастно спросил Эдгар и подтолкнул друга вперед.

Влнот подал тому руку и произнес несколько вежливых слов. Он говорил по-саксонски, как иностранец, причем было понятно, что никакого интереса к соотечественнику у него не возникло. Вскоре юноша извинился, что вынужден их покинуть, и проследовал вверх по лестнице на галерею, небрежно поигрывая легкой плетью и вполголоса напевая обрывки какой-то песенки.

В отряде, который отправился после полудня в Ю, были и Влнот, и Хакон, причем если последний скакал рядом с Эдгаром и Эльфриком, то первый гарцевал впереди, среди своих нормандских приятелей. На ночь все остановились в Аркуэ, что еще более разожгло нетерпение Эдгара, но тем не менее на следующий день приехали в Ю вовремя.

Граф Роберт, извещенный об их приближении, ожидал на подступах к Понтье.

— Поедем навстречу Ги, — предложил герцог и спросил: — Он взял с собой всех захваченных, как я просил?

— Именно так я понял, — ответил граф Роберт. — Час назад прискакал сквайр с посланием от Ги, в котором он обещает повиноваться. Граф лично сопровождает эрла. Мне передали, что они очень мирно скачут рядом, на запястьях ястребы, как будто на охоту собрались.

Так и оказалось. Меньше чем через час они увидели небольшой отряд, впереди которого, бок о бок, скакали два человека, очевидно пребывающих в полнейшем согласии. Обе кавалькады сблизились. Рядом с Раулем, подавшись вперед, в седле сидел Эдгар, пытаясь получше разглядеть происходящее. Рауль услышал, как он промолвил:

— Он точно такой, как был, совсем не изменился, ни на йоту!

Маленькая свита герцога остановилась на дороге, все соскочили на землю, кроме него самого. Граф Ги и его спутник пришпорили своих коней, опережая эскорт, и мчались, поднимая клубы пыли. Сквозь них Рауль разглядел эрла Гарольда, истинно гиганта, будто сросшегося со своим конем. Голубая мантия, под цвет его бесстрашных глаз, развевалась за плечами, густые волосы растрепал ветер. У него была кудрявая, аккуратно подстриженная золотистая бородка, но что больше всего привлекло внимание, так это налитые силой мышцы и блуждающая по лицу улыбка, казалось никогда надолго не покидавшая его.

Он резко осадил коня перед герцогом и низко поклонился.

— Приветствую тебя, Нормандец!

Голос был звонким и приятным, эрл говорил по-нормандски с чуть заметным акцентом.

Герцог, непринужденно подбоченившись, сидел в седле. Его открытый взгляд, казалось, охватывал Гарольда целиком. Он двинул коня вперед, пока тот почти коснулся коня эрла.

— Приветствую тебя, Гарольд Годвинсон! — сказал он и протянул эрлу руку.

Гарольд крепко пожал ее и некоторое время не отпускал. Наблюдатели заметили, как бугрились мускулы на мощных руках, блестели на солнце золотые браслеты. Голубые глаза пристально вглядывались в серые, Жильбер д'Офей вдруг прошептал на ухо Раулю:

— Итак, двое великих наконец встретились. Какой он белокурый! И какой наш герцог против него смуглый!

— Примите благодарность Гарольда за вашу помощь, — сказал саксонец.

Он повернулся к стоящему поодаль графу Понтье и с улыбкой произнес:

— Граф Ги полностью загладил свою вину за происшедшее. Милорд герцог, надеюсь на вашу доброту по отношению к нему.

— А он великодушен, твой эрл, — пробормотал Жильбер Эдгару. — Я бы скорее передал его герцогскому правосудию.

— Это было бы непохоже на Гарольда, — гордо ответил Эдгар.

Вильгельм посмотрел на графа Ги. Тот подъехал поближе.

— Сеньор, я подчиняюсь, — сказал он с достоинством.

Вильгельм слегка улыбнулся.

— Просите какой хотите выкуп, граф, я заплачу.

Ги вспыхнул от удивления и пробормотал слова благодарности.

— Вот так-то! — В шепоте Жильбера явственно звучал триумф. — Это похоже на герцога Вильгельма, мой дорогой саксонец.

— Поскачем с нами в Ю, граф, нам надо оговорить условия, — предложил Вильгельм.

— Эрл Гарольд, со мной три человека, которых вы будете рады увидеть снова.

Он поманил из свиты саксонцев, а Гарольд выпрыгнул из седла.

— Влнот! — закричал он и помчался вперед большими прыжками, раскрыв объятия навстречу младшему брату. Эрл схватил элегантного Влнота за плечи и некоторое время держал на расстоянии, вглядываясь в него радостными глазами.

— Слушай, так ты из ребенка превратился в мужчину! — воскликнул он. — Как! И Хакон здесь? Мой малыш-племянник, так ты вымахал ростом с майский шест, клянусь, я просто карлик по сравнению с тобой!

Эрл заключил обоих юношей в объятия и тут заметил рядом преклонившего колени Эдгара. Влнот и Хакон тут же были отодвинуты в сторону, Гарольд подошел к тану и, подняв его, тепло заглянул в глаза. В голосе эрла появилась неожиданная мягкость, которую почувствовали все.

— Эдгар, друг мой! Благодарю Господа, да ты все такой же!

— И вы, мой господин. — У Эдгара слова застряли в горле.

Гарольд все никак не отпускал его руку.

— Знаешь, у меня в свите твоя сестра. Плохой я друг, если вверг ее в такую опасность. Но с ней ничего не случилось, это храбрая девушка, вполне достойная своего брата. — Он отпустил одну руку тана и хлопнул по плечу Эльфрика. — Благодарю, Эльфрик, ты правильно поступил.

Подъехал эскорт графа Понтье, незнакомые рыцари смешались с нормандцами. Гарольд подвел герцога к небольшому паланкину и представил ему госпожу Гундред.

— И что ты думаешь? — обратился Жильбер к Раулю.

— Об эрле? Теперь я понимаю, почему Эдгар так его любит.

— И я понимаю, — поддакнул Жильбер. — Кто-то сказал мне, что он старше герцога, но я бы не поверил. А где Эдгар? Наверно, побежал к сестре!

Но уже через несколько мгновений Эдгар был снова рядом с Раулем и нетерпеливо тянул его за руку.

— Рауль, пойдем к сестре. Знаешь, она стала взрослой женщиной, а когда я уезжал, она была еще малышкой! Я даже не представлял… Ну, пойдем же! Я уже рассказал ей про тебя, она очень хочет познакомиться с тобой, дружище.

Рауль передал поводья коня своему оруженосцу.

— С радостью, — сказал он и последовал за другом ко второму паланкину.

— Эльфрида, я привел Рауля д'Аркура, — представил друга Эдгар, отводя полог в сторону и гордо смотря на Рауля.

— Леди… — непринужденно начал Рауль, но тут же замолчал, в изумлении уставившись на незнакомку.

Слова приветствия замерли у него на устах, а хорошие манеры мгновенно были забыты. Перед ним было самое прекрасное женское лицо, которое он когда-либо видел в своей жизни.

— Эльфрида так же хорошо говорит по-нормандски, как и я, — тем временем пояснял Эдгар, наивно полагая, что плохое знание саксонского было причиной столь странного молчания друга.

Пара огромных глаз доверчиво с улыбкой глядела на Рауля, решившего, что никогда в жизни он еще не видел такой глубокой синевы. Ручка высвободилась из-под пледа, а робкий нежный голосок произнес:

— Ваша светлость, друзья моего брата — мои друзья.

Рауль протянул к ней руку, а Эдгар удивился, почему так дрожат эти смуглые изящные пальцы. Они почтительно сомкнулись на ручке Эльфриды.

— Добро пожаловать, леди. — Рауль запинался, как самый косноязычный мальчишка.

Глава 3

В Руане Матильда достойно приняла обеих саксонских дворянок, хотя и поглядывала косо на Гундред, особу властную и надменную. Чисто по-женски герцогиня обращалась к этой даме любезно, но свысока, что должно было дать понять гордячке, какая пропасть лежит между сестрой эрла Гарольда и женой властелина Нормандии.

Та в ответ, как бы невзначай, упомянула имя своей сестры Эдгиты, королевы. Матильда удивленно приподняла свои тонко очерченные брови и мягко посочувствовала:

— Увы, как ее жаль, ведь она не подарила своему повелителю наследника!

Гундред разозлилась, что было вполне объяснимо.

— Может быть, в этом скорее виноват король, — резко возразила она.

Матильда улыбнулась, баюкая на коленях своего последнего ребенка, еще закутанного в пеленки. Улыбка выражала то ли вежливую заинтересованность, то ли некоторое недоверие. Гундред поняла, что лучше перевести беседу в более безопасное русло.

Зато по отношению к Эльфриде никакой подчеркнутой вежливости герцогине проявлять не пришлось. Едва девушка увидела младшего милорда Вильгельма, рыженького четырехлетнего бутуза, то бросилась на колени и протянула к нему свои нежные руки. Нельзя было найти более верной дороги к сердцу Матильды, она даже решила простить Эльфриде длинные золотые косы, по сравнению с которыми ее собственные локоны казались поблекшими.

— Вы любите детей? — спросила Матильда.

— О, конечно, как же иначе, мадам! — Эльфрида робко взглянула на хозяйку.

— Вижу, нам будет хорошо вместе, — решила герцогиня.

Будучи женщиной проницательной, она быстро поняла, что происходит между Эльфридой и Раулем. Матильда уже давно строила далеко идущие планы, как бы женить этого человека, но он так ловко увертывался, что вот уже несколько лет, как она прекратила всякие поиски достойной невесты для него. Но теперь ее зоркое око углядело множество проявлений чувства, возникшего между Раулем и саксонкой, и она не знала, радоваться ей или огорчаться. Матильда осторожненько выпытала у леди Гундред, какое приданое дают за девушку, — оно оказалось значительным, но, по мнению герцогини, не настолько велико, чтобы быть достойным невесты любимого фаворита герцога. Она выложила свои соображения мужу, который вытаращил глаза от изумления, поскольку сам до сих пор ничего еще не заметил. Убедившись, что Страж наконец начал интересоваться не только своим господином, Вильгельм расхохотался, предвкушая удовольствие понаблюдать за Раулем, попавшим в девичьи сети. Вопрос о приданом его не интересовал, но жена продолжала настаивать:

— Разрешить ей выйти замуж — это право эрла Гарольда, а захочет ли он увидеть ее мужем нормандца?

— Это станет моим правом, прежде чем дело дойдет до свадьбы, — ответил герцог. — Если она нравится Раулю, обещаю, что дам ей богатое приданое, бережливая ты моя женушка.

При ближайшей встрече с Эльфридой Вильгельм решил приглядеться к ней повнимательнее. Заметив устремленный на нее прямой взгляд, она не отвела глаз: девушка серьезная и открытая выглядит отважной — герцог решил при первой же возможности побеседовать с ней. Когда Вильгельм хотел, то мог выглядеть вполне безобидным, поэтому Эльфрида неожиданно обнаружила, что этот внушающий страх властелин на самом деле человек веселый и общительный. Позднее она призналась брату, что считает герцога и герцогиню самыми добрыми людьми на свете.

Эдгар был удивлен и несколько обеспокоен. Конечно, он видел, как Рауль относится к Эльфриде, и втайне надеялся, что сестра выйдет за него замуж, ведь это были самые близкие ему люди. Но его потрясло то, как восторженно девушка говорит о герцоге: в голове не укладывалось, как может человек, преданный эрлу Гарольду, испытывать хоть какие-то чувства к Вильгельму.

Что касается эрла, то он вел себя при нормандском дворе со свойственной ему непринужденностью. Гарольд обожал и соколиную, и обычную охоту, а поскольку он был человек веселый и к тому же мастерски обращался и с собаками, и с лошадьми, то бароны вмиг полюбили его. Эрл был горд и привык распоряжаться, но при этом никогда не ставил себя выше остальной компании, поэтому, куда бы он ни пошел, у него появлялись друзья. Всю свою жизнь Гарольд был прежде всего человеком, которого обожали мужчины, но при этом имел репутацию великолепного любовника. Говорили, что у него было множество возлюбленных, Эльфрик даже называл имя одной дамы, настолько красивой, что ее прозвали Лебединой Шейкой, утверждая, что она — любовница эрла. В настоящее время эта леди пребывала в Англии, ожидая возвращения своего знатного возлюбленного, в то время как он отдыхал в Руане, воспламеняя сердца нормандских дам мимолетно брошенным взглядом или внезапной улыбкой. Гарольд привлекал к себе женщин, как яркий свет манит порхающих мотыльков. В Руане было не менее десятка пар сердец, которые эрл с легкостью покорил бы, если бы того желал, но он удержался, легко обойдя обольстительные ловушки, и лишь одна женщина могла считать, что он стал ее рабом. Это была герцогиня собственной персоной.

Наблюдая за своей госпожой, Рауль преисполнился изумлением, смешанным с дурными предчувствиями. Матильда вовсе не старалась увлечь эрла. Правда, она стала старше, но все еще сохранила то магическое очарование, которое когда-то привлекло и теперь удерживало герцога. Сейчас ее колдовские глаза обратились на Гарольда. Рауль видел все это, и лоб его избороздили морщины удивления, смешанного с неодобрением. Он слишком хорошо знал эту женщину, чтобы поверить, что в ее сердце есть место для кого-то еще, кроме мужа и любимых сыновей. Присмотревшись повнимательнее, Рауль заметил полное отсутствие любви в ее глазах, но зато в них таилась такая опасность, какой он не видел с того самого времени, когда она только собиралась покорить герцога.

Однажды вечером, перед ужином, он задержался на галерее, глядя вниз, в зал, где маленькими группами собирались придворные. Эрл Гарольд стоял возле кресла герцогини, и казалось, что между ними существует какая-то неуловимая связь. Рауль, нахмурившись, стоял и размышлял над увиденным. Вдруг позади послышались шаги, и к нему подошел герцог.

Вильгельм остановился рядом с фаворитом и взглянул вниз, в зал. Не отрывая глаз от группы, столпившейся у кресла Матильды, он спросил:

— Что ты на это скажешь, Рауль? Как понять, что представляет собой Гарольд?

Ответ последовал незамедлительно:

— Он не выставляет на обозрение свои мысли, очень храбр, это человек сильных страстей.

— Мне кажется, я его понял, — сказал Вильгельм. — Он более хитер, чем хотел бы казаться, сомнений нет, он — лидер и, вполне возможно, правитель. Этот человек еще не встречал равного по силам противника.

Герцог спокойно наблюдал, как Матильда улыбается прямо в лицо эрлу, казалось, его ничуть не волнует поведение жены, а ведь по своему характеру он терпеть не мог соперников: к его собственности никто другой не имел права и прикоснуться.

Рауль с удивлением заметил в глазах Вильгельма удовлетворение, что немедленно возбудило дремлющую подозрительность.

— Ваша милость, когда эрл отплывет в Англию? — спросил он сурово.

Вильгельм скривил губы.

— Разве похоже, что я разрешу Гарольду выскользнуть из моих рук? Наконец-то я получил его и ни за что не дам уйти.

Рауль разволновался.

— Но ведь он отдался на ваше милосердие! Доверившись вашему благородству!

— Друг мой, тот, кто лелеет такие амбиции, как Гарольд, не должен доверять никому, — заметил Вильгельм.

Рауль изумленно посмотрел на герцога и помрачнел.

— Ваша милость, когда вы распорядились освободить Гарольда из Понтье, Эдгар молил меня заверить его, что эрл не будет предан вторично. А сейчас, перед глазами Господа, вы даете мне повод думать, что он не без причин задался таким вопросом! — Он заметил какое-то подобие улыбки на губах Вильгельма и машинально схватил его за руку. — Сир, я был предан вам все эти годы, слепо следовал вашим распоряжениям, уверенный, что ваш путь никогда не приведет к бесчестью. Но сейчас вы изменили себе — взыгравшее честолюбие заставляет вас быть жестоким, забыть обо всем, кроме короны. Ваша светлость, мне страшно за вас, поэтому умоляю, если вы решили причинить зло Гарольду, поверившему в ваше благородство, то возьмите мой меч и переломите о свое колено, потому что тогда вы больше не повелитель ни мне, ни кому-то другому, верящему в рыцарское достоинство.

Герцог обернулся и некоторое время, задумавшись, изучал лицо Рауля, а потом сказал:

— О, Страж, ты будешь моим, пока не умру я или ты. Ни Гарольд, ни даже прекрасная Эльфрида не смогут отлучить тебя от меня.

Услышав эти слова, Рауль вздрогнул, но твердо ответил:

— Только вы сами можете сделать это.

— А я этого не сделаю. — Герцог постучал пальцем по руке фаворита. — Да отпусти же наконец. Неужели каждый прохожий должен видеть, что ты со мной так бесцеремонно обращаешься? Я буду заботиться о развлечениях Гарольда, как о своих собственных, но из Нормандии он не уедет. — Вильгельм дружески взял Рауля под руку и медленно повел по галерее. — Прошу, верь мне. Я ни в чем не стесняю эрла, он живет во дворце, как мой самый почетный гость, причем его развлекает моя жена, сам видел.

— Если вы ни в чем его не будете стеснять, он может ускакать на побережье, когда захочет.

— Он слишком умен для этого. Рядом с ним мои доверенные люди, и ему не уйти от их недремлющего ока. Эрл прекрасно понимает, что если сейчас я только прошу его остаться с нами, то впредь могу применить для того и силу. Думаешь, он глуп? Уверен, что нет. Гарольд даже не рискнет проверить свои подозрения, ведь только сумасшедший дразнит волка в его норе. Таким образом, я держу Гарольда на цепи, скрепленной его собственной подозрительностью.

Рауль не смог удержаться от усмешки.

— Вильгельм, неужели вы можете надуть меня этими гладкими речами? Что я, вас не знаю? Если Гарольд бросит все и представится возможность сбежать, разве его не схватят прежде, чем успеют закричать: «Ату его»?

— Я просто обязан буду так поступить, — спокойно ответил герцог, — но в мои намерения не входит открыто лишать саксонца свободы. Думаю, в этом и не будет необходимости.

Они подошли к комнате герцога, войдя в это небольшое душное помещение с узкими оконцами, прорезанными в толще каменных стен. Всюду висели гобелены, изображающие житие святых, посередине стоял стол и пара кресел. Герцог сел, облокотившись рукой о столешницу.

— Вильгельм, не стоило бы так поступать, — вернулся к прежней теме Рауль. — Гарольд пришел, не замышляя дурного, а его предали.

— Он пришел сознательно, зная, что я — его враг, не веря ничему, кроме того, может спастись от более серьезной опасности.

— Если эрл знал, что вы — его враг, то как же он решился отдаться в ваши руки? Он же мог предположить, что вы подсыплете ему яду в вино или подстроите какой-нибудь несчастный случай на охоте.

— Ну, спасибо, Рауль, хорошо же ты думаешь обо мне! А я-то решил, что не заработал репутацию человека, избавляющегося от своих врагов такими методами. Пойми, если Гарольд умрет в Нормандии, то весь христианский мир будет считать меня его убийцей. Разве тогда святая церковь поддержит мои притязания на английский престол? Да ни один человек! Нет, Гарольд прекрасно понимает, что ему не грозят ни яд, ни случайная стрела. Просто он не может от меня уйти.

— До коих же пор? Держать его здесь вечно?

— Нет, я не буду удерживать его вечно. Он только должен дать клятву поддержать мои притязания на английский трон. Как только она будет принесена, я тотчас отпущу его в Англию.

Рауль медленно добрел до окна и прислонился к холодному камню стены плечами. Его мрачный взгляд, казалось, так и сверлил герцога.

— Он не сделает этого.

— Еще как сделает.

— Пытками от такого, как эрл, клятву не вытянешь.

— Никаких пыток, никакого страха смерти. Но король не молод и может умереть, кто знает когда, сегодня, или завтра, или через год. Если Гарольда не будет в Англии к моменту погребения Эдварда, неужели там не найдется никого другого, жаждущего при возможности захватить корону? Например, этот никчемный кабан Тостиг или те, кто хочет усадить на трон ребенка Этелинга, там Эдвин и Моркер, сыновья Эльфрика, в жилах которых течет кровь Леофрика. Пусть только Гарольд получит известие, что здоровье короля ухудшилось, он не решится больше затягивать отъезд и даст клятву без всякого принуждения с моей стороны.

— А потом отречется от нее, сказав, что вы его вынудили. Что тут можно сделать?

— Если он нарушит договор, то перед всем миром станет клятвоотступником. В этом случае церковь будет за меня, а я с места не двинусь без благословения святого отца. Как только Папа объявит, что он на моей стороне, я смогу оставить Нормандию и никто не осмелится нарушить ее границы во время моего отсутствия.

Рауль молчал. Повернувшись к окну, он глядел на небо и проплывающие по нему облака. Перед ним открывалось будущее, которое не могло не пугать. Там манила и слава, а для Нормандца, наверное, — и блестящее будущее, не идущее в сравнение ни с какими, даже самыми смелыми мечтами, но прежде следовало окунуться в грязную коварную политику и пролить море крови.

Две тучи, почти неподвижно повиснув за узким окном, слились вдруг в одну и вместе поплыли вслед заходящему солнцу. Рауль смотрел на них и ничего не видел; его руки, лежащие на подоконнике глубокой амбразуры, медленно сжимались. Ему казалось, он видит, как за лицемерной политикой, за скорбью и горькими ссорами маячит королевская корона в ожидании, пока ее не схватит рука сильнейшего. Герцог, по всему видно, решился на это смелое предприятие, и ведь ни один нормандец не станет отрицать, что он мудр. Уже давно Вильгельм видел опасности, которые всегда не будут давать покоя Нормандии, окруженной ревнивыми соседями и охраняемой неверными приграничными владениями. Впереди он видел цель — королевство вместо герцогства, оставленного ему предками, и был полон решимости приложить все силы, чтобы оставить своему потомству столь прекрасное наследие. Ему нужно было государство, состоящее из двух частей, а кровопролитие, смерть, мучения народа, годы нескончаемой скорби — все это не страшило его и не заботило.

Но он сам, думал про себя Рауль, — человек другой породы. Для него конечная цель менее важна, нежели сиюминутные страдания и разрыв дружеских уз, причем, может быть, бессовестное интриганство и поднимет Вильгельма к вершинам власти, вознося над иными правителями, но в то же время в угоду тщеславию обязательно приведет к потере такого качества, как благородство.

Рыцарь резко обернулся.

— Мне это не нравится! — воскликнул он. — Я понимаю все, в чем вы меня тут убеждали, да, да, и вижу, чего вы хотите ради Нормандии, а чего — ради вашей личной славы. Но у меня друг — англичанин, с которым меня связывают узы любви и товарищества уже много лет. Мне что, прикажете приставить меч к его груди? Я видел войну, видел, как захватчики грабят нашу страну, видел, как мужчин пытают, женщин насилуют, а младенцев насаживают на пики; я видел целые города, отданные во власть пламени, и слышал стоны нескончаемой боли. Вы в состоянии покорить Англию без кровопролития? Наверное, нет. Если вам и достанется трон, то лишь через труп саксонца. Именно так сказал однажды Эдгар, а он всегда говорит только правду.

— И все же этот трон достанется мне! Ты думаешь о своем друге, обо всех этих незначительных для истории жизнях и смертях, а я — только о Нормандии и тех временах, которые настанут, когда я отойду к праотцам. — Голос герцога зазвенел в тишине. — Я умру, но мое имя будет жить, а мой народ, благодаря моим усилиям, будет благоденствовать в безопасности.

Рауль вздохнул и снова подошел к столу.

— Это великая цель, прекрасная, но и устрашающая. И я бы пожертвовал ею ради мира и того счастья, которое вы не обретете после всего этого.

Герцог расхохотался.

— Уж ты-то, Рауль, свое счастье обретешь, особенно если оно состоит лишь в том, чтобы лежать в объятиях женщины, но мира тебе обещать не могу. Я могу вести тебя к славе или к смерти, хотя мир — это то, ради чего и прилагаются все усилия, но, боюсь, на нашем веку его нам не видать. — Вильгельм встал и положил руки на плечи фаворита. — Пойми, друг мой, что бы плохое мы ни совершили, какую бы грязную работу ни делали, мы все же оставим после себя нашим сыновьям прекрасное наследие. — Он опустил руки и совсем другим голосом весело сообщил: — А что касается твоего счастья, Страж, то если я завоюю корону, ты получишь и жену.

— Сеньор, уже не в первый раз вы произносите эти загадочные слова. Мне кажется, ее милость, герцогиня, уже поинтересовалась кое-кем вместо меня. — Рауль искоса взглянул на герцога и понял, что угадал правильно.

— Да, я тут беседовал с этой саксонкой, Эльфридой, — сообщил герцог. — Она производит впечатление честной девицы и, надеюсь, вполне достойна тебя. Думаю, что все же уложу тебя в супружескую постель.

Рауль улыбнулся шутке Вильгельма, но покачал головой:

— Как такое может случиться, если вы собираетесь твердой рукой захватить Англию? Если мы победим, я предстану перед ней как кровавый завоеватель и ненавистный враг…

— Рауль, — прервал его герцог. — Помнишь, когда-то я просил тебя отгадать, о чем думает женщина? А сейчас говорю тебе: они не похожи на мужчин, и по собственному опыту знаю, не так, как мы, относятся к своим завоевателям. Им нужна сила, а не только нежность. Ты можешь обращаться с ними безжалостно, и в любом мужчине, будь он на ее месте, давно бы родилась ответная яростная ненависть и желание отмщения, а им хоть бы что. Поэтому не трать зря свою доброту, чтобы завоевать женское сердце, потому что женщина сочтет тебя тряпкой и будет вертеть тобою, как захочет. — В глубине его глаз блеснули искорки. — Мой друг, даю тебе этот мудрый совет, пользуйся им, и он поможет тебе обрести цель.

Рауль рассмеялся от души.

— Какой жестокий совет, Вильгельм, и это я слышу от лучшего из мужей!

— Ты прав, но ведь с самого начала хозяином положения был я, им и останусь до конца.

Рауль вдруг подумал, а что, если он будет обращаться с Эльфридой так же, как Вильгельм однажды обошелся с Матильдой и как, насколько ему известно, все еще иногда обходится? Но даже мысленно не мог представить этого. Чувство герцога к пылкой жене можно было представить себе в виде огненной любви, смешанной с яростью. Эльфриду же Рауль не считал девушкой больших страстей. Она была доброй, очень нежной, ее хотелось защитить от всех жизненных невзгод. Он однажды видел, как герцог так крепко обнял герцогиню, что наверняка на ее коже остался след, и подумал, что, если когда-нибудь ему будет дозволено обнять Эльфриду, он не станет делать это столь грубо.

Вильгельм направился к выходу. И когда уже открывал дверь, Рауль неожиданно спросил его:

— Сеньор, а эрл Гарольд знает, чего вы от него хотите?

— Наверняка догадывается, — ответил герцог. — Но в открытую я от него ничего не потребую, пока не увижу, что ему надо срочно покинуть Нормандию. Я прекрасно знаю людей такого типа. Если ему сделать предложение сейчас, то получишь в качестве ответа просто «нет», а уж если такое слово сорвется с его уст, то ни страх смерти или чего-то еще, более худшего, никакие соображения политики не заставят его изменить решение. Как же это «нет» превратить тогда в «да» и признать меня своим повелителем?

— Скажите, ваша милость, вам нравится этот человек? — полюбопытствовал Рауль.

— Да, — без колебаний ответил герцог.

— И все же вы используете его в своих целях! — Рыцарь покачал головой. — Не понимаю…

— Гарольд — первый из моих врагов, к которому я испытываю уважение, — пояснил герцог. — Я сильнее его, потому что у него есть то самое сердце, о котором ты тут толковал, а у меня его нет. Конечно, ни француз, ни анжуец, ни, конечно, Ги Бургундский не идут с ним ни в какое сравнение. Но ты еще увидишь, что, несмотря на всю свою силу и хитрость, Гарольд не устоит передо мной, потому что сердце заставит его подчиниться порыву, пренебрегая расчетам холодного ума. А я так никогда не поступлю. Люби меня меньше, если хочешь, но признай одно: я не проигрываю.

— Нет, вы не проигрываете, — согласился Рауль и улыбнулся. — Я не буду любить вас меньше, мой господин. Скажите, а Гарольд еще не допытывался, почему вы держите его в неволе?

— Не спрашивал и не спросит. Заметь, я не держу его в неволе, а умоляю немного дольше остаться в моем обществе, причем моя жена помогает ему приятно коротать время.

— Так-то оно так, но эрл наверняка поймет, что вам что-то от него надо!

— У меня нет желания сообщить ему это, а у него нет желания интересоваться. Слишком поспешные разговоры могут сорвать и мои, и его планы. Он выжидает, надеясь что-нибудь придумать, может быть рассчитывая на счастливый случай, а я выжидаю, потому что время работает на меня.

Герцог, как показало время, правильно угадал мысли эрла Гарольда. Когда тот бросился под защиту герцога, то прекрасно понимал, что попался в западню, из которой нелегко выбраться. И корректность Вильгельма не могла обмануть его, поэтому слова, произнесенные им «Эрл Гарольд, я не желаю слышать, что вы вскоре нас покинете», объяснили все, и гость поневоле не стал унижать себя просьбами. Эрла ни в чем не ограничивали, он считался почетным гостем герцога, но вокруг него днем и ночью сновали нормандские слуги, которые, в чем он нисколько не сомневался, получили строгий приказ не спускать с него глаз. Гарольд, поняв это однажды, только поднял задумчиво брови и привлек всех этих многочисленных слуг к делу. У них столько прибавилось работы по выполнению всех повелений гостя, что они про себя уже стонали, да к тому же жили с неприятным ощущением, что эрл просто развлекается всем этим.

Казалось, он умеет себя занять, несмотря на всю неопределенность своего положения. Даже тень возмущения не появлялась на его челе, ни следа обиды не чувствовалось в его непринужденном поведении. То он скакал с герцогом на соколиную охоту — на запястье ястреб, вот он уже летит через ручей за дикой уткой; то гнал оленя с Робером Мортеном — на прекрасном коне, а быстроногие гончие уже набрасываются на раненого самца; то его не было до самого заката, потому что он гнал кабана в Квевильском лесу с Фицосборном или Хью Гранменилем. Эрл принимал участие во всех турнирах и показал, как саксонцы используют в бою секиру; присутствовал на пирах, беззаботно смеялся шуточкам Гале, даже отдал кошель, полный золотыми монетами Тэлиферу, любимому менестрелю герцога, и, вообще, был в прекрасных отношениях со своими хозяевами. Но однажды, оторвавшись от компании своих новых знакомых, Гарольд ушел к себе, опершись на плечо Эдгара, а когда дверь закрылась и никто не мог за ними подглядывать, то улыбку будто стерло с его лица и он отрывисто и горько бросил:

— Я — пленник, Эдгар!

Эрл медленно подошел к занавесям, отделяющим его спальню, и отдернул их. Там никого не оказалось. Мельком оглядев комнату, он вернулся к Эдгару и сел в одно из кресел, покрытых мехом куницы. С презрительным взглядом он погладил мягкую шкурку.

— Великолепно поселили и прекрасно прислуживают, но, по сути, я еще в большей неволе, чем когда был закован цепью в Борене! — Он горько усмехнулся и медленно поднял взгляд на Эдгара. — Чего лицо вытянул? Смейся, друг, чем плоха моя шутка?

— Господин! Фицосборн, которому я доверяю, клялся, что вам не причинят зла, — горячо начал Эдгар, пренебрегая высочайшим приказом.

— Отчего же, здесь не худшее место в мире! — согласился Гарольд. — Со мной так вежливо обращаются, слугам только прикажи… Ну-ка, отойди, друг, от двери, кто-то из них наверняка подслушивает. У меня и кони, и собаки, и соколы, все время охота, — чтобы убить время, — пиры в мою честь, сама герцогиня пытается отвлечь мои мысли от Англии… Какого еще обращения можно пожелать? Но едва я поскачу к берегу, за мной тотчас помчится соглядатай.

Эдгар невольно вздрогнул и тихо сказал:

— Если все это так, милорд, то не берите в рот ни еды и ни питья, прежде чем его кто-то не попробует!

Гарольд был поражен.

— Ты считаешь, меня могут отравить? Нет, не может быть!..

— Если Вильгельм держит вас в заключении, вы здесь никому не можете верить! — В голосе Эдгара отчетливо слышалась едва сдерживаемая ярость. — Правда, до сих пор яд был не в его стиле, да и нельзя сказать, что герцог недостаточно благороден, но уж если он решил добыть корону, то ничто, говорю вам, абсолютно ничто его не остановит! Я раньше не верил, но ведь некоторые его враги умерли внезапно, а кое-кто нашептывал…

— Слышал, слышал! — с неудовольствием отмахнулся Гарольд. — Не сомневаюсь, шептались о том, что герцог послал своим врагам изысканный яд. Да и про меня в свое время такое шептали, а правды в этом не было. Выкинь это из головы, яд — орудие людей другого масштаба: и для Вильгельма, и для меня это слишком примитивный способ. Нет, жизни моей ничего не грозит, но вот моей свободе… А она гораздо ценнее!

Эдгар подошел к эрлу и опустился около кресла на колени, схватив его руку.

— Мой дорогой господин, если бы я мог отдать за вас свою жизнь или навсегда остаться заключенным, только бы вы оказались на свободе! — Он поднес руку эрла к губам. — Увы, что за проклятый случай принес вас к этим берегам!

— Да ладно, перестань, Эдгар, что с тобой? — ласково заговорил эрл. — Твоя жизнь за мою? Мы еще уберемся отсюда и посмеемся над сегодняшними нашими опасениями.

Эдгар поднялся и принялся вышагивать по комнате.

— Что хочет от вас герцог? — бросил он через плечо. — Не понимаю.

Гарольд задумчиво перебирал золотую цепь, которую носил на шее.

— Он мне не говорил, — эрл внимательно следил за блеском звеньев, — а я его не спрашивал. — Он позволил себе улыбнуться. — И думаю, что не спрошу никогда.

Эдгар, оглушенный неожиданной мыслью, внезапно остановился.

— Это, случайно, не Англия?

— Как же, конечно Англия, — ответил Гарольд, — но он этого не говорил, а я не понимаю, почему он молчит. — Потом задумчиво добавил: — И не осмелюсь спросить.

— «Осмелюсь»! — возмутился Эдгар. — Как только вы можете произносить такое?

— Очень мудрое слово, сам поймешь когда-нибудь. Я должен ждать. Какие-то случайно кем-то оброненные слова могут объяснить мне намерения герцога. Собирается ли он держать меня здесь до смерти Эдварда, а потом самому стать английским королем? Не думаю. Ни один сакс не оденет на шею нормандское ярмо, пока знает, что Гарольд жив. Нет, Вильгельм не совершит столь грубой ошибки. — Эрл машинально покусывал звенышко своей цепи, его напряженный взгляд тщетно пытался проникнуть в грядущее. — Тут должно быть нечто, связывающее мне руки, — начал он после долгого молчания. — Поэтому следует быть в высшей степени осмотрительным. Может быть, в конце концов так случится, что этот Понтье окажется гораздо меньшим злом, но Вильгельм более великодушен.

— Да, но только в том случае, если вы назовете его своим повелителем, — сухо заметил Эдгар.

— Ты плохо его понимаешь. Он знает, что я никогда такого не сделаю. — Эрл повернулся, чтобы посмотреть на тана, выронив из пальцев цепь. — Многие годы я жаждал встречи с Вильгельмом Нормандским и, честью клянусь, он желал того же. Наконец мы встретились, каждый оценил другого по достоинству, и что же? Мы очень нравимся друг другу, и все же будем сражаться до самой смерти. — Он было рассмеялся, но мгновенно вновь насупился. — Клянусь тебе, пока я жив, Вильгельм не вырвет Англию у сакса. Если ты увидишь, что он надел английскую корону, значит, я уже отправился в свой последний путь.

Гарольд заметил хмурость Эдгара и спросил:

— Неужели ты так мало веришь в меня?

— Мой господин, что вы такое говорите! — вздрогнул от удивления Эдгар.

— Но я же вижу, ты недоволен.

— Только не из-за неверия в ваши силы, господин. Просто я опасаюсь, потому что мы оба во власти Вильгельма, а уж я-то его знаю. Конечно, вы, как и Эльфрик, можете сказать, что я стал похож на нормандца и слишком преклоняюсь перед герцогом, но…

— Эльфрик просто дурак, — прервал его Гарольд. — В тебе мало нормандского, хотя ты и пользуешься в силу обстоятельства их языком, да и друзья среди них у тебя есть.

— Эльфрику все это не нравится. — Эдгар обрадовался возможности поделиться наболевшим. — Он считает, что я изменился, отошел от него, и вообще не хочет понять, что мои нормандские друзья… Но сейчас не время об этом.

— Эльфрик не может и взглянуть на нормандца, чтобы у него не зачесались руки схватить свою секиру, — бросил эрл. — Оставь его, он скоро перестанет оплакивать тебя и начнет, качая своей твердолобой башкой, сокрушаться, что, мол, ему здесь, в чужой стране, нравятся люди, которых из Англии он гнал бы мечом. А что до Вильгельма, я считаю, что ты «слишком» не можешь преклоняться перед ним, но уважай и меня, и не бойся того, что я в его руках.

— Есть кое-что еще, — неуверенно начал Эдгар. — Моя сестра сказала нечто, что мне не понравилось, что-то странное насчет пророчества. Милорд, что за страшная судьба предсказана Англии?

Гарольд, удивившись, поднял брови.

— Разве ты придаешь значение таким вещам? Находись ты долгие годы рядом с Эдвардом, и глазом бы не моргнул на все эти сны и предсказания. А король без них жить не может. Последний раз, когда я его видел, ему привиделись Семеро Спящих, которые после двухсот лет сна переворачивались с левого бока на правый. — Глаза эрла смеялись. — Король растолковал мне, что это предсказывает ужасные бедствия для всего рода человеческого: землетрясения, чуму, голод, смену королевских фамилий, народ пойдет против народа, а христиане победят неверных… И это все приходится якобы на последующие семьдесят четыре года, если мне не изменяет память, по прошествии которых Спящие опять перевернутся. И уж тогда, надеюсь, может, малость передохнем и мы.

— Пророчество, о котором я слышал, более чем странное. — Эдгар был совершенно серьезен. — Сестра говорит, что о нем знают еще со времен Фортигерна, короля всех бриттов. В нем говорится о видении в озере, предсказывающем пришествие саксов в Англию и всякое такое…

— Неужели люди вновь вспомнили это древнее пророчество? Конечно, я о нем слышал, но мне казалось, что в наши дни о нем уже забыли. Это говорил некий Мерлин, церковник, но в его речах не было ничего интересного, один безумный бред. Фортигерн увидел в озере двух бьющихся драконов, красного и белого, красный победил и подтащил поверженного к кромке воды, там было еще что-то о двух чашах и о двух рулонах полотна, но не могу тебе объяснить, что они делали в пруду… Говорят, красный дракон символизировал саксов, а белый — бриттов, которые владели Англией до нас. Совершенно вылетело из головы, что там случилось еще. Кажется, все это было изложено в какой-то книге, но имеет еще меньшее значение, нежели сны Эдварда.

— Милорд, сестра рассказывала, что на юге видели незнакомца, которого одни сочли сумасшедшим, а другие — лесным духом. Он являлся к людям и повторял им это странное пророчество, добавляя, что скоро придет одетый в железные одежды народ на кораблях и отомстит за пороки. — Эдгар замолчал, пытаясь поточнее припомнить слова Эльфриды. — С ними будут два дракона, — медленно промолвил он, — два дракона…

— Неужели опять драконы? — пробормотал Гарольд. — Это будет, пожалуй, похуже проклятых предсказаний Эдварда, расползшихся по всей стране.

— И один из них, — увлекшись, продолжал Эдгар, — будет убит стрелой зависти, а другой исчезнет в тени имени. Потом появится лев правосудия, от рыка которого задрожат британские драконы… Как вы думаете, господин, что бы это значило?

— Об этом знает Бог, а не я. — Эрл встал, Эдгар увидел, что он мрачен, как туча. — Не нравится мне это пророчество, а еще меньше мне нравятся люди, которые его распространяют.

— Господин, оно что-то да означает?

— Да ничего! Но если человек развешивает уши, слушая подобный бред, то появляются сомнения и рождается тревога. Мне бы надо было быть теперь дома. — Впервые эрл явно выказал свои скрытые опасения. — Крест святой, надо же было такому случиться, чтобы мой корабль разбился у Понтье? А ты здесь рассказываешь мне сказки о человеке или духе, которого, будь я в Англии, уже давно бы схватили и ни слуху ни духу о нем не было. Причем никто не знает, какие глупости затевает наш Святоша, пока меня держат здесь, в Нормандии. Правда, Гирт и Леофин еще слишком юны, чтобы занять около него мое место; что до Тостига, то он, конечно, навредит мне, если сможет, но вот если король внезапно умрет… — Эрл замолчал. — Все эти рассуждения нас никуда не ведут, Эдгар! Слушай меня внимательно! Не упускай здесь ни одного слова из разговоров о будущем. Весь христианский мир знает, что рядом с престолом короля стою я, но открыто об этом еще ничего сказано не было, и я не желаю, чтобы мои подданные болтали почем зря, что Гарольд будет править после смерти Эдварда. Понял?

— Да, милорд, это ясно, но я не понимаю…

— Королевский старейшина выберет королем меня, потому что я — народный герой. Иного мне и не надо, ведь если станет известно, что я открыто претендую на престол Эдварда, то любой другой претендент запротестует, а может быть, к кому-то из них присоединится и святая церковь. Поэтому приказываю, храни молчание.

Эдгар кивнул.

— Жизнью клянусь. А что же все-таки будет, если герцог не позволит вам уйти?

На лице Гарольда появилось выражение неукротимой решительности.

— Я обязательно уйду, еще не знаю как или когда, но уверен в одном — мне надо быть в Англии прежде, чем король умрет, от этого зависит все. Я не должен потерпеть неудачу. — Голос эрла звучал уверенно. — Не имеет значения, какой ценой, не имеет значения, каким образом, но я вырвусь из сетей герцога!

Глава 4

В Руане не один Рауль отдал свое сердце Эльфриде. У нее весьма скоро образовался собственный двор из пылких кавалеров, которые, к превеликому огорчению нормандских девушек, клялись, что только синий и золотой цвета подходят благородной девице. Эльфрида не привыкла к дворцовой жизни и поначалу боязливо посматривала на своих обожателей, застенчиво принимая их ухаживания. Кавалеры сочли ее скромность неотразимой и удвоили свои усилия. Она находила под своими дверями букеты шиповника и роз, стихи оказывались там, где их обязательно должны были увидеть. Ей, преклонив колено, преподносили безделушки.

Однажды во время обеда менестрель Тейлифер своим прекрасным голосом спел в ее честь серенаду и был щедро вознагражден подарками, которые бросали ему поклонники девицы. Но Эльфрида покраснела, сравнявшись цветом щечек со своими маленькими туфельками, и не осмелилась поднять глаз. Парочка девиц, пренебрежительно относившихся к ней, постаралась проявить дерзкую язвительность, но обнаружила, что, несмотря на всю свою кротость, саксонка, если разозлится, вполне может за себя постоять.

Прошло не так уж много времени, как Эльфрида привыкла, что ее величают Пленительной Звездой, Белой Ланью, Прекрасной Мечтой и научилась без смятения выслушивать комплименты своим прелестям, которые кавалеры с поэтическим складом ума расточали ей, невзирая на ее стыдливый румянец. Когда Болдуин де Мюле первым сложил в ее честь стихи, она, изумившись, неодобрительно воззрилась на этого джентльмена, который сообщил, что ее ноги купаются в лунном свете, а грудь белее, чем у лебедя. Но вскоре Эльфрида поняла, что ее не хотели обидеть, и приучила себя не бежать в панике от поклонников, вызывая презрительные ухмылки нормандских дам. К концу второго месяца кавалер мог утонуть в море ее глаз, или сойти с ума от запаха ее волос, или быть убитым ее невинным взглядом, не вызвав у нее ничего, кроме взрыва озорного хохота. Этот смех считали ее единственным недостатком, если у нее и были вообще какие-то недостатки, во что некоторые отказывались верить. Правда, одна привычка Эльфриды, от которой она и не пыталась избавиться, постоянно приводила поклонников в смущение: девица могла позволить себе хихикнуть, когда человек предельно серьезно открывал перед ней душу. Причем ее вину усугубляло то, что невозможно было устоять, не присоединившись к ней в этом веселье, столь заразительным оно было. Некоторые, обидевшись, удалялись — она смеялась еще сильнее шаловливым серебристым смехом, который невольно заставлял улыбнуться и обидевшегося. Ее корили, но в глазах красавицы лишь танцевали веселые огоньки. Этот смех или просто терпели, или смеялись вместе с ней, но никогда она не объясняла своему окружению, над чем смеется. Сама Эльфрида считала, что вся соль в том, что здесь, в Нормандии, дюжина кавалеров превозносит ее как несравненную красавицу, а она всегда считала себя девушкой обыкновенной, ну да пусть, они сами должны были разбираться в этом.

Эдгар, который поначалу был при сестре словно сторожевая собака, оставил это занятие к концу первого же месяца и целиком ушел в дела эрла Гарольда. Он был очень невысокого мнения о рыцарях, вавассорах и дворянчиках, толпившихся вокруг Эльфриды. Это были в большинстве своем юноши, которых Эдгар помнил еще подростками, только что вышедшими из-под материнской опеки, поэтому он как-то при случае пренебрежительно назвал их неопытными юнцами, способными лишь на шалости и глупые капризы. На это сестра, которая была намного моложе, почтительно возразила, что, может быть, ее обожатели и не настолько значительные персоны, каковыми являются благородные друзья брата, но нет ни малейшей надежды, что такие люди, как добродушный Фицосборн или Вильгельм Мале когда-либо обратят хоть малейшее внимание на столь молодую и незначительную особу, какой она является. Эдгар, прекрасно видевший, какое впечатление производит красота сестры на мужчину любого возраста, только пожелал ей побыстрее быть столь же высокого мнения о своей особе.

Маленький двор Эльфриды все увеличивался, но один человек так и не пожелал быть в нем со всеми вместе. Окруженная поклонниками, она порой бросала мечтательные взоры на Рауля д'Аркура, но он всегда держался в стороне. У девушки не появлялось повода поговорить с ним, он никогда не дарил ей букетов, не превозносил ее обаяние, не стремился сесть рядом. Временами они встречались в обществе ее брата. Причем довольно часто, если Эльфрида знала, что Рауль у Эдгара, она находила предлог, чтобы оказаться там же. И хотя тогда рыцарь и улыбался, и целовал ей руки, но всегда уходил раньше, чтобы оставить наедине брата с сестрой. Подобное поведение побуждало ее побольше разузнать о нем. Рауль не мог найти лучшего способа — а он впрочем его и не искал, — чтобы привлечь ее внимание. Девушке рыцарь понравился с первого взгляда, ведь в Понтье они многое пережили вместе, а он был первым человеком после ее освобождения, проявившим любезность и доброжелательность в отношении к ней. Будучи другом Эдгара, Рауль имел право на ее расположение, и она была готова вести себя с ним непринужденно. Но рыцарь держался так, будто этого вовсе не хотел, и девушка не могла понять, почему он такой странный. Чем дольше она за ним наблюдала, тем настойчивее в ней рождалось желание узнать этого человека поближе. Эльфрида решила, что ему вообще не нравятся женщины, а поскольку он был все еще не женат, несмотря на свой немолодой возраст, с точки зрения ее двадцати одного года, — то это казалось вполне правдоподобной разгадкой. Но она часто стала замечать устремленный на себя взгляд стоящего поодаль Рауля, а вскоре обратила внимание, когда он входил в ту комнату, где была она, то его глаза тотчас начинали разыскивать ее. Девушка побаивалась, что этот рыцарь — слишком известная личность, чтобы обратить на нее внимание. Было очевидно, что Рауль имеет огромное влияние при дворе, ведь он всегда сидел за столом герцога; и не только ее юные поклонники говорили о нем с уважением, но и правящая чета испытывала к нему искреннее расположение. Рауль мог входить и выходить, когда заблагорассудится, из апартаментов герцога, а это дозволялась далеко не каждому даже из герцогской родни. У Эльфриды были поклонники с громкими титулами, окруженные роскошью, но она оказалась достаточно проницательной, чтобы понять, насколько больший, чем все они, имеет вес при дворе этот скромный рыцарь по сравнению со всеми ними. Знатнейшие сеньоры называли его другом, гордые бароны, такие, как де Гурне и Тессон Сангели, которые пренебрегали теми, кого считали ниже себя, приветствовали Рауля без капли высокомерия. «Он почти всегда рядом с каким-нибудь могущественным вельможей», — думала Эльфрида. Эдгар как-то сказал, что нет никого, более близкого к герцогу, чем Рауль, разве что Мортен, сводный брат Вильгельма, и его сенешаль Фицосборн, и девушке казалось, что столь значительная персона вряд ли обратит на нее свое внимание. Но хотя разум и подсказывал Эльфриде, что надо оставить все надежды на то, что д'Аркур когда-нибудь сблизится с ней, втайне она продолжала страстно желать этого, потому что при всем многолюдье двора не было иного мужчины, который бы столь же сильно нравился ей.

Она считала, что присущее рыцарю спокойствие делает его совершенно неотразимым. Другие могли болтаться без дела по залу, волоча за собой расшитые золотом мантии, то и дело заявляя о своей значительности, ослепляя бедную иноземку роскошью, но ей казалось, что их и сравнить нельзя с этим суровым несуетливым человеком, который не шумел, практически всегда носил один и тот же солдатский плащ из простого сукна и вряд ли когда-либо повышал голос.

Эльфрида убедила себя в том, что он от нее далек, конечно, всегда вежлив, добр, но вовсе не питает к ней дружеских чувств. Ах, если бы она знала, что все это время Рауль был так в нее влюблен, что глаз не мог отвести от лица девушки, когда находился вблизи!..

Рауль же видел, что Эльфрида окружена молодыми мужчинами, явно довольна их обществом, а его считает просто приятелем брата. Он удрученно размышлял, что, по всей вероятности, она считает его если и не седобородым стариком, то уж по крайней мере намного старше себя. Рауль был вовсе не высокомерен, но не мог себя заставить присоединиться к ее окружению, состоящему из желторотых юнцов, или вместе с парой десятков соперников заслуживать чем-то ее благосклонность.

Так могло продолжаться, наверное, очень долго, если бы не грубость, однажды допущенная Вильгельмом, лордом Мулен ла Маршем, кузеном герцога по женской линии.

Они с Раулем и прежде мало друг другу нравились. Лорд обладал невоздержанным нравом, чего Рауль не переносил, к тому же в Мулене жила природная жестокость, которую он и не старался обуздывать. Обиженные пажи лорда часто плакали навзрыд в укромных уголках, а его коней приводили в стойло с кровоточащими боками, израненными безжалостными шпорами. Он был женат, но его жена находила мало радости в обществе мужа, поэтому в каждом его доме можно было обнаружить женщину легкого поведения, его любовницу. Никто из них не задерживался долго, потому что все они быстро надоедали хозяину и он начинал выискивать новую пассию.

Лорд посетил двор, когда Эльфрида жила там уже более полутора месяцев. Необычная красота девушки немедленно привлекла его внимание. Конечно, вряд ли он мог представить себе ее в роли любовницы, но находясь вблизи столь очаровательного создания, он не мог отказать себе в удовольствии попытаться заигрывать с ней. У лорда было красивое жесткое лицо и, если он хотел, достаточно приятные манеры. Он начал ухаживать за Эльфридой, но вскоре заметил, что девушка побаивается его, словно хищника, нежно мурлыкающего и лениво выпускающего свои когти, а такой хищник, как клялись его недруги, в нем действительно скрывался.

Эльфриду предостерегали против Мулена. Одна из придворных дам Матильды рассказывала ужасающие истории о его мстительности, поэтому, хоть ей и наскучили ухаживания лорда, она не осмеливалась и словечко шепнуть Эдгару, боясь, что если брат вмешается, то навлечет на себя гнев Мулена. Некоторое время она ухитрялась держать поклонника на расстоянии, но однажды, прогуливаясь по одной из длинных дворцовых галерей, имела несчастье угодить прямо в его объятия.

Лорд полулежал на скамье, когда девушка появилась из-за поворота лестницы, ведущей из комнаты леди Гундред к галерее, которая в это время была пустынна. Эльфрида заподозрила, что мужчина подстерегает ее, и, полная страха, рванулась назад.

Но ретивый кавалер уже заметил ее и вскочил.

— Прекрасная Эльфрида! — начал он, направляясь к ней.

— Очень приятно, милорд. — Голос звучал испуганно.

Мулен стоял прямо перед ней, загораживая проход.

— Я не могу задерживаться, меня ждут, — объяснила она.

— Конечно, волшебное создание, — улыбнулся лорд. — Это я вас жду. Неужели вы бросите меня, безутешного, здесь? — Он попытался завладеть рукой девушки. — Фу, какая вы, однако, холодная! Взгляните, может быть, вам понравится эта безделица? — Цепь, усеянная гранатами, закачалась перед ее глазами.

— Благодарю, но я не могу принять столь дорогой подарок, — с достоинством ответила Эльфрида.

— Ну, что вы, моя дорогая, такая безделица, возьмите ее. — Какое-то мгновение он цинично попытался припомнить, которой из своих любовниц он впервые купил эту драгоценность. — Я могу подарить вам вещицы и получше, чем эта побрякушка.

— Вы очень добры, милорд, но я бы хотела, чтобы вы запомнили, что я не люблю такие игрушки, — решительно сказала Эльфрида. — Прошу вас, дайте мне пройти, меня и в самом деле ждут.

Лорд наконец сумел завладеть рукой девушки и потянул ее на скамью, вкрадчиво обвив правой рукой талию.

— Нет, не будьте столь жестоки, неужели мы никогда не сможем остаться наедине? Вокруг вас всегда полно этих глупых мальчишек или вы прячетесь среди фрейлин. А в это время я с ума схожу от желания. — Он уже крепко держал девушку за талию, пальцы впивались ей в спину, свободной рукой он игриво ущипнул ее щеку. Эльфрида вспыхнула. Лорд засмеялся, наслаждаясь ее смущением, позволил себе погладить ее по шее.

Бедняжка попробовала вырваться из его объятий.

— Отпустите меня, милорд! — потребовала она, стараясь, чтобы голос не дрожал. — Это не принесет чести ни вам, ни мне. Умоляю, дайте уйти! Меня ждет герцогиня!

— Выкуп, сударыня, ведь я вас взял в плен! — поддразнивал лорд. — Что вы можете предложить взамен? Мне нужно что-либо, настолько же ценное, как и сама пленница.

— Милорд. Это недоступные шутки. Мне что, позвать на помощь?

Руки лорда сжали шею девушки, лицо приблизилось, она подумала, что никогда не видела такого жадного рта, и в страхе всхлипнула.

— Твои крики можно заглушить поцелуями, колдунья. Ну, уж нет, не дергайся, я не причиню тебе зла, разве что разбужу дремлющую страсть. — Лорд отпустил ее шею, чтобы тут же, немедленно обхватить за талию и крепко прижать к груди. — Неужели я первым отведаю твою сладость, маленькая девственница?

В этот самый момент на другом конце галереи Рауль поднимался по лестнице, направляясь в одну из комнат. Он случайно поднял взгляд, и то, что увидел, заставило его замереть с рукой на щеколде. Рыцарь оцепенел, не двигался с места, глядя на Эльфриду с немым вопросом в глазах.

Мулен, едва заслышав шаги на лестнице, отпустил девушку, но все еще не давал ей пройти. Эльфрида была серьезно напугана, в синих глазах стояли слезы, она бросила на Рауля умоляющий взгляд.

Он оставил в покое щеколду и пошел по галерее, не торопясь, но с вполне понятными намерениями.

— В чем дело, господин Страж? — рявкнул Мулен, чуть не рыча. — Что вам здесь понадобилось? Если вы чего-то хотите от меня, скажите, и тут же получите!

— Благодарю вас, — невозмутимо ответил Рауль. — Мне ничего особенного не нужно, только освободите от своего присутствия галерею, Мулен, и поскорее.

Лорд взорвался.

— Господи, помоги, и этот выскочка осмеливается говорить такое мне в лицо?! Вы слишком зазнались д'Аркур! Убирайтесь вон, а не то, обещаю, вам не поздоровится.

— Приберегите такой тон для своих подданных, Мулен ла Марш! — Рауль не испугался угроз. — А вы, сударыня, разрешите мне проводить вас в будуар герцогини?

Благодарная Эльфрида пошла было к нему, но Мулен рванул ее назад.

— Стой, где стоишь, девица, я сам тебя провожу! — Оскалившись, он повернулся к Раулю, рукой нашаривая рукоять кинжала. — Вот что, шевалье! Мой кузен, герцог, будет знать об этом оскорблении!

Эльфрида заметила усмешку, промелькнувшую в серых глазах Рауля.

— Вы найдете герцога в кабинете, милорд! Идите и скажите ему, что вы разбушевались в моем присутствии. Разрешаю вам именно так и передать.

Он откровенно развлекался, но, обратив внимание на руку Мулена, положил на пояс и свою.

Мулен прекрасно понимал, что жалоба на Рауля скорее всего навлечет гнев герцога на его собственную голову, а не на голову фаворита, поэтому ему изменили остатки самообладания и он бросился на рыцаря с кинжалом в руке.

Эльфрида закричала:

— Берегитесь! Ой, берегитесь!

Но казалось, что Рауль был готов к нападению. Его рука взмыла вверх, сталь лязгнула о сталь, кинжал Мулена громыхнулся о каменный пол, и Эльфрида увидела, как из пореза на его запястье потекла кровь.

Рауль резко наступил ногой на упавший кинжал. Сталь со скрежетом переломилась.

— Убирайся, я сказал! — Голос его был таким суровым, какого Эльфрида никогда и не предполагала в нем. — Еще немного, и я пожалуюсь герцогу.

Лорд Мулен, пришедший в себя после небольшого кровопускания, устыдился своего предательского нападения, поэтому сердито сказал:

— Вы сами меня спровоцировали, говорите герцогу все, что пожелаете, я больше не хочу иметь с вами дела.

Зажав пальцами запястье, чтобы остановить кровь, он повел на Эльфриду разъяренным взглядом и пошел к лестнице.

Девушка подбежала к Раулю, изможденная этим кровавым происшествием, и ухватилась за него дрожащими руками:

— О, какое несчастье, что же он теперь сделает? — спросила она, обратив на рыцаря испуганные глаза.

Рука Рауля легла на ее ладонь.

— Ничего не будет, леди, — успокоил он. — Вы не должны его бояться. Я постараюсь, чтобы он больше к вам никогда не подходил.

— Но я боюсь за вас! — воскликнула Эльфрида. Ее губы дрожали. — Он такой жестокий! Я вас во все это втянула, а ведь знаю… мне говорили, как ужасно он мстит.

Рауль сначала удивился, потом смутился.

— Месть Вильгельма Мулена?! Если речь только об этом, не следует бояться за мою безопасность. Я знаю эту горячую голову уже много лет, и мы не впервые вытаскиваем кинжалы. — Заметив, что девушка все еще бледна и испугана, он подвел ее к скамье. — Я мог из него и побольше крови выпустить за то, что он вас так перепугал. Не хотите ли передохнуть минутку? Я постою рядом и буду отгонять людоедов.

Леди Эльфрида, которую очень ждала герцогиня, без возражений уселась и улыбнулась своему спасителю.

Рауль опустился на колено, все еще держа ее за руки.

— Дитя, он уже ушел, вы в полной безопасности. А сейчас, когда вы перестанете дрожать, я отведу вас к герцогине и вы забудете этого невоспитанного драчуна.

Эльфрида робко взглянула на него и увидела в глазах выражение, которое заставило ее сердце затрепетать. Она отвела взор.

— Господин, вы очень добры, — пробормотала она, — и я так благодарна вам за защиту. Правда, я… у меня нет слов, чтобы сказать вам… — Голос совсем пропал, но девушка понадеялась, что рыцарь не сочтет ее слишком глупой, хотя и имеет для этого все основания.

Оба молчали, наконец Рауль нарушил тишину.

— Вам нет нужды благодарить, я не желаю большего счастья, нежели служить вам.

Рука Эльфриды вздрогнула под ладонью рыцаря. Она подняла глаза и посмотрела на него.

— Служить мне? — повторила она. — Мне? Я думала, что не нравлюсь вам!

Слова вырвались прежде, чем девушка смогла остановить их. Эльфрида покраснела и опустила голову.

— Не нравитесь?! — Рауль коротко усмехнулся и, склонив голову, поцеловал ее изящные пальцы. — Эльфрида, да я боготворю вас!

Девушку охватила дрожь. Рыцарь не видел ее лица, но руки своей она не отняла.

— Если бы я поехал в Англию к вашему отцу и попросил вашей руки, — внимательно наблюдая за ней, спросил он, — вы вышли бы замуж за нормандца?

Это было слишком неожиданно, слишком быстро для Эльфриды. Тем не менее она тихо промолвила:

— Конечно, господин, конечно!.. А теперь, мне кажется, пора идти к герцогине, она меня давно ждет.

Рауль немедленно поднялся, опасаясь, что встревожил ее. Они медленно шли рука об руку вдоль галереи. Девушка украдкой поглядывала на рыцаря, размышляя, скажет ли он что-нибудь еще или нет, и одинаково страшась и того, и другого. Она усиленно подыскивала слова, которые дали бы ему определенную надежду, но и приличествовали ее девической скромности… Однако она ничего не могла придумать, а ведь покои герцогини были уже рядом. Тогда в полном отчаянии Эльфрида вымолвила:

— Отец просил меня, чтобы я не выходила замуж, пока брат не вернется в Англию. И я дала такую клятву Богоматери много лет назад.

Рауль остановился и посмотрел ей в глаза.

— Эльфрида, но, когда он вернется, что тогда?

— Я не знаю… Не думаю, что отец хотел бы, чтобы я вышла замуж не в Англии, — робко сказала девушка.

Она была такой милой, что Рауль еле удержался, чтобы не расцеловать ее здесь и немедленно. Эльфрида высвободила свою руку и пошла к двери будуара. Когда ее пальцы уже сжали ручку двери, она осмелилась взглянуть на Рауля еще раз. Девушка колебалась, на ее губах трепетала очаровательная улыбка, и вдруг, поражаясь собственной смелости, она выпалила:

— Мне самой, господин, нравятся нормандцы.

Рауль рванулся вперед, но она уже скрылась за захлопнувшейся дверью, прежде чем он успел ее придержать.

Ночью, когда на улицах зазвучал колокольный перезвон, призывающий гасить огни, он пришел в комнату Эдгара, который сидел за столом, изучая в пламени свечей свою охотничью пику. Увидев вошедшего, сакс улыбнулся.

— Привет, Рауль! — Он ногой пододвинул другу табурет. — Садись! Мы весь день не виделись. — Эдгар заметил, что друг намекающе смотрел на пажа, который отбирал оружие для охоты, и протянул руку, чтобы хлопнуть парня по плечу. — Иди, Эрлуин, — приказал он, — возьми с собой эти штуки да смотри, чтобы к следующей охоте на моей пике и пятнышка не было.

— Как прикажете, господин, — тихо ответил паж и поспешил выйти.

Эдгар вопросительно посмотрел в глаза друга.

— Что-то случилось, Рауль?

— Да, — без обиняков признался тот.

Рауль не стал садиться: размышляя о чем-то, он глядел в окно и никак не мог решиться начать.

В глазах Эдгара заплясали чертики.

— О каком-таком зловещем событии ты собираешься мне сообщить? Сегодня ты скакал на моем Варваре в Лильбон, и что, загнал его? Или твой добрейший отец не пришлет мне из Аркура борзую, как обещал?

Рауль улыбнулся.

— Ничего подобного! — Он отошел от окна в глубь комнаты. — Эдгар, как думаешь, может твоя сестра выйти за нормандца?

Услышав это, сакс подпрыгнул и схватил его за плечи.

— Что я слышу, человек?! Так вот, значит, как обстоят дела? Конечно, может, о чем речь, я буду только рад, если этим нормандцем будешь ты!

— Благодарю, а что скажет твой отец?

Эдгар опустил руки.

— Может быть, и согласится, если я за тебя как следует попрошу, не знаю. — Голос его звучал неуверенно, глаза помрачнели.

— Я мало что могу предложить твоей сестре, — неловко продолжал Рауль, — потому что до сих пор не обеспокоился приобретением земель или титулов. У меня есть только те деньги, что платят рыцарям, но, думаю, герцог повысил бы меня в чине, если б я захотел. Об этом говорили, но я стремился остаться рядом с ним и не видел ничего путного во владениях, которыми бы мог обладать. Но если я женюсь… — Он замолчал и серьезно посмотрел на Эдгара. — Что скажешь на это?

Некоторое время Эдгар ничего не отвечал. Казалось, он с трудом подыскивает слова, которые бы правильно выразили его мысли. Когда же наконец прозвучал ответ, то произнесен он был весьма неуверенно.

— Дело не в состоянии. Никто в Нормандии не имеет больше прав на то, чтобы стать и очень богатым, и очень могущественным. Я прекрасно понимаю, что герцог даст тебе все, только глазом моргни, и не опасаюсь, что тебе не под силу будет сделать свадебный подарок. — Эдгар неожиданно усмехнулся, но улыбка быстро сошла с его губ. — Дело не в этом. Мы дружим много лет и я не знаю человека, более достойного стать мужем Эльфриды, я так бы хотел… нет, я больше всего на свете хочу, чтобы вы поженились. — Он захватил рукой складку тяжелого полога, скрывавшего от глаз его кровать, и стал мять ее в пальцах. — Но это все только мечты, Рауль, глупые напрасные мечты.

Рауль молча стоял, обреченно ожидая продолжения. Эдгар наконец оторвался от своего занятия, умоляюще сказав:

— Между нами пропасть! — Он так надеялся, что друг сам поймет то, чего не стоило произносить вслух.

— Но ты сам рассказывал мне, что твой отец привез невесту из Нормандии, — напомнил Рауль.

— Это так, но прежде все было по-другому. — Эдгар решительно сжал губы, не в силах объяснять подробнее.

— Так ты запрещаешь мне приближаться к твоей сестре? — прозвучал прямой вопрос Рауля.

Эдгар грустно покачал головой.

— Я очень хочу назвать тебя братом, — ответил он, — но боюсь того, что может принести будущее. Да и помолвки так не устраивают. — Он улыбнулся. — Вы с ней не простолюдины какие-нибудь.

Рауль почувствовал подступавшее раздражение.

— Клянусь сердцем, если леди Эльфрида доверится мне, я женюсь на ней, несмотря на все условности!

— Слышу речь нормандца, — мягко возразил Эдгар. — Разбойничай, сметай все с пути, хватай свою добычу!

Рауль, стараясь сдерживать поднимающийся гнев, заговорил более спокойно.

— Это не обо мне! Может быть, я и говорю слишком раздраженно, но ты прекрасно знаешь, что никогда ничего бесчестного я не совершу.

— И не сомневаюсь, — ответил Эдгар, — однако выхода не вижу.

Но в сердце Рауля цвела весна, для которой всяческие сомнения и дурные предчувствия были чужды, поэтому его снова охватил приступ раздражения.

— Боже, Эдгар, неужели нельзя обо всем этом забыть? Разве для нас, маленьких людей, так уж важны честолюбивые устремления вождей? Уверяю тебя, я не хочу думать только о дурном.

— Свободный землевладелец недворянского происхождения может жениться по собственной воле, друг мой. — Эдгар улыбнулся. — Иди своим путем, мне больше нечего тебе сказать, но ты и сам знаешь, как эти устремления могут повлиять на наши судьбы.

Вырвав у Эдгара разрешение общаться с Эльфридой, Рауль решил больше не терять времени. Девушка вела себя робко, но не отталкивала его. Когда красавица видела, что рыцарь приближается, то улыбалась, а если во время утренней охоты его конь оказывался рядом с ее лошадью, то и ухитрялись скакать чуть в стороне от других. Вскоре Рауль вновь заговорил о любви, и на этот раз она не убежала. Эльфрида понимала, что не должна слушать признания мужчины, который не получил разрешения ее отца на брак, знала, как скромная девушка должна вести себя, что говорить, и тем не менее в одну из таких прогулок близко склонилась к рыцарю. И кто посмел осудить Рауля за то, что он обнял ее?

Они поклялись друг другу в верности, и Рауль не отпустил руки Эльфриды.

— Я мог бы послать письмо вашему отцу в Англию, но мне эта идея почему-то не нравится. Думаю, что получу холодный ответ, как вы полагаете?

— Я боюсь того же. Конечно, моя мать была нормандкой, но отец вообще не переносит нормандцев с тех пор, как король стал так привечать их в Англии. Если Эдгар замолвит за нас словечко, то, может быть, отец и смягчится.

— Ваш брат всегда будет моим другом. Я приеду в Англию как можно скорее после того, как вы вернетесь туда. — Неожиданно рыцарь спохватился, испугавшись. — Эльфрида, а вы не связаны ни с кем какими-то обещаниями?

Эльфрида, покраснев, покачала головой, и сразу же начала объяснять, как такое могло случиться, потому что, конечно, дорасти до двадцати лет и не выйти замуж, не уйти в монастырь или, по крайней мере, не обручиться было настолько необычно для девушки ее положения, что почти бросало тень на репутацию. Она посмотрела прямо в смеющиеся глаза Рауля и с достоинством ответила:

— Правда, ваша милость, в том нет моей вины.

Улыбка рыцаря стала еще шире. Он перецеловал каждый пальчик ее руки в отдельности, пока она не отстранилась от него, сказав, что в любой момент кто-нибудь может выйти на галерею и увидеть их. Рауль послушно отпустил руку, чтобы немедленно обнять ее за талию. Никаких возражений не последовало, наверное, потому, что они сидели на скамье и опираться на руку было очень удобно.

— Милая, расскажи, как так получилось, что в этом нет твоей вины? — прошептал Рауль на ушко Эльфриды.

Очень серьезно, с трепетом в голосе она рассказала, что еще ребенком была обручена с Освином, сыном Гундберта Сильного, владельца восьмидесяти хайдов[5] в графстве Эссекс.

— Он вам нравился? — прервал рассказ Рауль.

Оказывается, Эльфрида почти не знала своего нареченного. Они никогда не встречались наедине, объяснила она, потому что в Англии не было принято уединяться с мужчиной, пока не выйдешь за него замуж. Освин был порядочным юношей, но умер ужасной смертью, как раз в то время, когда она достигла брачного возраста. Он поссорился с неким Эриком Ярлсеном, злобным чужаком, приехавшим в Эссекс из Дании. Эльфрида точно не знала, в чем была причина ссоры, кажется, Освин чем-то оскорбил датчанина. После этого, на мясопустной неделе, юноша свалился в жестокой лихорадке, некоторые называли ее желтухой, так как его кожа стала лимонного цвета. И, хотя он, следуя советам знахарки, постясь, проглотил за девять дней девять вшей, хотя пойманную накануне дня Святого Джона лягушку живьем прикладывали к его запястью, чтобы выманить лихорадку, ничего не помогло. Болезнь не уступила, Освин слабел день ото дня, пока в конце концов не отдал Богу душу, сраженный, что называется, в самом начале жизненного пути.

— После всего случившегося некоторые, а среди них был и отец Освина, Хундберт, стали обвинять в этой смерти Ярлсена. Говорили, будто его выпроводили из Дании, потому что он занимался там всякой мерзостью и его считали колдуном. — Девушка, схватив Рауля за руку, вздрогнув, быстро перекрестилась. — Наши люди заявили, что он применил против Освина колдовство, — это когда человек лепит фигурку своего врага и втыкает в нее шип, молясь, чтобы тот поскорее умер.

— Тьфу, черная магия! — с отвращением скривился Рауль. — И что же сделали с Эриком?

— На совете старейшин нашего графства он предстал перед главным судьей и отверг обвинение, требуя провести испытание. Тогда священник взял две палочки, на одной из которых был изображен святой крест, а на другой его не было, и предложил Эрику тянуть. Тот, помолясь Богу, чтобы он подтвердил его невиновность, вытянул одну, — девушка ближе придвинулась к Раулю, — и она оказалась пустая, так что все решили, что Господь счел его виновным в том, что он колдовством извел Освина.

— А что было потом? — спросил Рауль.

— Некоторые говорили, что он должен заплатить виру, то есть выкуп, которым облагается виновный в смертоубийстве. Освин был королевским таном, как и мой отец, поэтому вира за его смерть была большой, целых двенадцать сотен шиллингов, Эрик их, наверное, и заплатить бы не смог. Но главный судья решил, что от такого ужасного преступления нельзя откупиться серебром, и приказал забить его насмерть камнями, что и сделали в Хоктайде. Я сама этого не видела, но мне рассказывали. Вот так и получилось, что я до сих пор не обручена.

Обе ручки девушки покоились на груди Рауля, их щеки чуть соприкасались.

— Вы сожалеете об этом, моя птичка? — спросил он.

— Нет, — призналась она, — сейчас уже нет.

Глава 5

Время шло, недели превращались в месяцы, а эрл Гарольд все еще оставался почетным гостем в Руане. Его развлекали самыми разными способами, но не заговаривали об отъезде. Да и сам он не предпринимал попыток вырваться, хотя кое-кто из его единомышленников считал, что возможностей для того было предостаточно. Когда эрл поехал однажды в Румар навестить Влнота, Эльфрик продумал хитрый план, как ускользнуть оттуда и домчаться до границы. Но зная, что за каждым его движением следят, а также будучи совершенно, кстати, справедливо — уверен, что все порты и приграничные посты охраняются, Гарольд не стал про это даже слушать. Эрл знал через Эдгара, который получал из Англии письма, что король Эдвард пребывает в добром здравии, и в стране царит спокойствие. Гарольд мог позволить себе выжидать, а если ему и надоело пребывание в золоченой клетке, то он этого никак не выказывал. Маска, надетая им однажды, была настолько убедительной, что даже Эльфрик поверил в то, что эрл спокоен, и, вследствие этого, очень сокрушался. Однако спокойствие это было чисто внешним, беззаботностью здесь и не пахло. Гарольд как-то сказал Эдгару, что нет худа без добра, поскольку длительное пребывание в Нормандии позволило ему хотя бы хорошо узнать герцога и его приближенных. Уже прошло почти шесть месяцев, когда при дворе появились люди, которых эрл раньше никогда не видел. Посмотрев однажды на таких воинственных баронов, как виконты Котантен и Авранш, он только и сказал:

— Они хорошие бойцы, и ничего более того.

Гарольд будто поставил перед собой задачу: быть в хороших отношениях с советниками герцога — Фицосборном, Жиффаром, лордом Бомоном и другими — и неукоснительно выполнял ее.

— Преданные люди, — решил он в другой раз, — но во всех отношениях слишком подавленные своим господином.

Эрл наблюдал и за менее влиятельными баронами, такими, как знаменосец Ральф де Тоени, лордами Канье и Монфике.

— Беспокойная команда, им нужна сильная рука. — Приговор был окончательным. Но когда в Раун прибыл Ланфранк, приор аббатства Эрлуин в Беке, Гарольд заговорил по-другому.

— Этот человек опаснее всех! — тихо заметил он.

Эдгар удивился:

— Мне казалось, вам понравится приор.

И тут эрл сказал нечто непонятное его тану:

— Хотел бы я, чтобы он был моим советником.

Эдгар насупился.

— Все знают, приор очень умен, говорят, что именно он устроил женитьбу герцога. Думаю, он иногда и до сих пор дает ему советы.

Эрл насмешливо посмотрел на него.

— Я напрасно искал среди здешней знати того, кто стоит за герцогом и осторожно нашептывает ему на ухо. Теперь мне известно, кто это и кого мне надо бояться.

— Советник! Да разве герцог в нем нуждается? — удивился Эдгар.

— Не для управления, не для ведения войн, но для более тайных, коварных дел… Да, такой человек ему нужен, — убежденно ответил Гарольд.

— А что вы скажете насчет Ансельма? Его тоже считают весьма мудрым человеком.

Эрл покачал головой.

— Он просто праведник и слишком свят, чтобы давать советы, которые может изобрести лишь изощренный мозг Ланфранка.

Гарольд замолчал, но его слова долго не давали покоя Эдгару. Как-то он поделился этим с Жильбером д'Офей, сказав, что, кажется, герцог очень доверяет Ланфранку, и по тому, как приятель рассмеялся, понял, насколько эрл был прав. Сакса стали мучить дурные предчувствия, он видел своего господина, окруженного скрывающими оружие врагами, а невозможность помочь Гарольду приводила его в бешенство. Эдгар вновь, как и тринадцать лет назад, был полон негодования по отношению к своим хозяевам. Между ним и Раулем росла отчужденность, поскольку каждый из них знал, что думает его господин, а говорить об этом не имел права. Дружеские разговоры служили прикрытием чужих тайн. Эдгар, полный желания не допустить, чтобы политические соображения вождей не разделили его с Раулем, с горечью думал, что теперь его друга интересует только Эльфрида. В свою очередь, Рауль понимал, сколь горькая обида терзает сердце друга, пытался протянуть над разверзшейся между ними пропастью руку, но считал при этом, что самозабвенная любовь Эдгара к эрлу превращает их дружбу во вражду.

Однажды, обхватив Эдгара за плечи, он сказал:

— Что бы ни было сделано, каким бы путем мне ни пришлось идти, ты должен знать, что я его не выбирал.

Угрюмый Эдгар отшатнулся:

— Ты нормандец и друг Вильгельма. Конечно, ты хочешь того же, чего хочет он.

Рауль только посмотрел ему в глаза и ушел. Смотря в окно из-под насупленных бровей, Эдгар чувствовал: друг не понял, что сердитый вид скрывает тягостную борьбу между сердечными привязанностями и тем, что повелевает делать преданность господину. Одно слово — саксонская гордость!.. Через какое-то время они снова случайно встретились на лестнице, Эдгар подошел к Раулю и неуклюже извинился:

— Прости, последнее время я сам не свой.

Они пожали друг другу руки.

— Понимаю, — ответил Рауль, — но что бы ни случилось, перед лицом Господа нашего, Пресвятой Девы и Святого Духа клянусь, что я твой друг отныне и навсегда.

За осенью незаметно пришла зима, белый снег лег на крыши домов. Эдгар выехал в Аркур, чтобы поздравить старого Юбера с семидесятилетием и вручить ему подарки. Узнав об этом, Эльфрик недовольно сказал Сигвульфу:

— Эдгар не заботится ни о ком, кроме своих нормандских приятелей, мне кажется, ему больше нравится быть с ними, а не со своими соотечественниками. Он корит Влнота за обезьянничанье нормандских манер, но сам, хотя и носит бороду и короткую тунику, при любом удобном случае всегда бросает нас: то обещал проехаться с Фицосборном, то у него назначена встреча с этим шумным бароном, чьи люди вопят: «Тури!», если вы встречаете их где-нибудь на дороге.

Под Новый год умы и нормандцев и саксонцев нашли новую для себя пищу. Молодой бретонский граф Конан, который год назад выгнал своих воспитателей, начал проявлять несговорчивый характер. Одним из первых указов он отправил в тюрьму, заковав в кандалы, своего дядю Одо. В Нормандии узнали не только об этом, но и о паре других подобных происшествий. Юноша обещал в будущем превратиться в тирана, как, впрочем, и его отец и дед. Дошли слухи, что совсем скоро он собирается отречься от присяги на верность Нормандии. И в самом деле, весной шестьдесят пятого года граф Конан прислал герцогу вызывающее послание, где объявлял, причем в выражениях, свойственных хвастливой молодости, что больше он не является вассалом Нормандии. Указывал время и день, когда герцогу предлагалось явиться к границе для встречи. Казалось поначалу, основным объектом ненависти являлась пограничная нормандская крепость Сен-Жак. Но вскоре разведчики сообщили, что граф отправляется на гору Доль, которая также находилась под властью Вильгельма.

Герцог прочитал письмо Конана без малейших признаков раздражения или гнева.

— Все они одинаковы, эти бретонские правители, — только и сказал он, — я давно ждал чего-то вроде этого.

К ужину разнеслась весть: Нормандец снова начинает воевать. Герцог уселся за стол и, когда было подано первое блюдо, спросил Гарольда:

— Ответьте, эрл Гарольд, достанет ли у вас сил сражаться на моей стороне?

Это было настолько неожиданно, что каждый из присутствующих саксов в удивлении поднял голову. Эрл медлил с ответом, пока не положил себе еды с поднесенного слугой блюда. Наблюдая за ним, Рауль размышлял, какие мысли вертятся сейчас в его голове. По глазам ничего нельзя было прочитать, жесткие губы вежливо улыбались.

— Отчего же, с удовольствием, — спокойно ответил эрл. — А для меня найдется дело?

— Я отдам под вашу команду отряд, — пообещал герцог.

Прекрасно знающий рыцарские обычаи Эдгар почти не удивился вопросу герцога, зато его приятели-саксы были в недоумении. Когда ужин закончился, он отправился за эрлом наверх и попросил его обратиться к герцогу за разрешением и ему самому пойти на войну. Тан не мог успокоиться, пока ждал ответа герцога, и когда снова увидел выходящего от Вильгельма Гарольда, то разве что не подпрыгивал от возбуждения.

Эрл кивнул.

— Ты поедешь, — успокоил он Эдгара. — Сначала, правда, герцогу эта мысль, кажется, не очень-то пришлась по вкусу, но тут за тебя вступился Рауль, предлагая стать заложником на тот случай, если тебя убьют; к нему присоединились Фицосборн и Хью де Монфорт. Итак, то ли в шутку, то ли всерьез, дело было улажено. Влнот и Хакон должны тоже остаться здесь. Хакон бы и хотел поехать, но Влнот… — Недовольно передернув плечами, Эрл замолчал. — Он, кажется, один из нас, шестерых, не имеет в жилах ни капли крови Годвинсонов. Ну и пускай, он не в счет.

Эрл оглянулся, проверяя, не подслушивает ли кто их разговор, и тихо спросил:

— Разве ты ожидал, что герцог предложит мне такое?

— Нет, — немного подумав, ответил Эдгар, — но так нередко поступают… Господи, что же все-таки у него на уме?

— Если бы я знал, что у Вильгельма на уме, то мог бы не опасаться его, — легкомысленно заметил эрл.

Эдгар насупился.

— Милорд, вы не можете бояться его, — возразил он.

— Скорее не должен? — громко расхохотался Гарольд. — Может быть, ты и прав. Полагаю, он хочет увидеть меня в бою, посмотреть, как я в роли военачальника. — Он состроил насмешливую гримаску. — А поскольку я тоже хочу посмотреть, каков он в этой же роли, то и согласился. И ему польза, и мне.

— Вы не думаете… — Эдгар ужаснулся самой мысли, пришедшей ему в голову, — вы не подозреваете, что он надеется на вашу смерть в бою?

— Решительно нет, — твердо ответил Гарольд. И уже менее решительно добавил: — Нет, думаю, что нет.

Неожиданно на его лице вновь расцвела улыбка.

— Если он на это рассчитывает, мой Эдгар, то будет сильно разочарован, я не собираюсь пасть на этой войне.

Как только Эльфрида узнала о предполагаемом походе, она страшно встревожилась, а когда Эдгар начал подшучивать над ее страхами, девушка бросилась искать утешения у Рауля, будучи уверенной, что никогда больше не увидит ни брата, ни любимого.

— Дорогая, но я уже побывал в сражениях и, как видишь, вышел из них невредимым, — убеждал Рауль. — Намечается маленький походик, вы скоро будете с победой встречать всех нас, даже соскучиться не успеете.

Такого девушка перенести не смогла. Уткнувшись лицом в плащ рыцаря, она глухим голосом довела до его сведения, что начинает скучать с той самой минуты, как только они расстаются. Был возможен только один ответ, и она его услышала, но со своими страхами, увы, не рассталась. Умоляюще глядя на него своими огромными глазами, Эльфрида умоляла Рауля беречь себя, потому что он ведь собирается сразиться с ужасными людьми, которые — да, это так! — вскормлены специально для войн и битв.

Услышав такое, нельзя было не расхохотаться, что и сделал Рауль. Рыцарь осведомился, от кого девушка получила столь ценные сведения о бретонцах, на что ему тотчас были рассказаны все истории, которые из поколения в поколение передаются древними старухами и другими, не менее достойными доверия особами. Оказалось, что всем известно, будто бы Бретань в полном смысле этого слова напичкана устрашающими воинами, которые ведут себя словно варвары: у каждого мужчины не менее десяти жен, а уж детей, тех за пятьдесят наверняка. Смысл жизни этих воинов состоит в грабежах и кровопролитиях… Услышав неукротимый хохот Рауля, Эльфрида ушла разгневанная, гордо неся свою маленькую головку, но потом все же простила его и даже согласилась признать, что услышанные ею истории могут быть не совсем правдивыми.

Направляясь в Бретань, нормандская армия пошла на юг, к Авраншу, через местность, покрытую садами и пастбищами; там, где река Коэнон впадает в океан, они перешли через зыбучие пески под Мон-Сен-Мишелем. Здесь их поджидали непредвиденные опасности, поскольку доспехи и щиты всадников были настолько тяжелы, что один неосторожный шаг — и человек наполовину исчезал из виду, засосанный жадным плывуном. И как товарищи ни пытались вытаскивать этих несчастных, пески оказывались сильнее, и те лишь глубже увязали, пока над поверхностью не оставались лишь плечи и отчаянно бьющиеся руки. Такое произошло с одним копейщиком из отряда эрла. А тут он сам как раз подъехал, осторожно пробираясь по безопасному проходу по пескам. Увидев, что случилось, эрл, охваченный непреодолимым желанием спасти несчастную жертву, немедленно спешился. Растолкав собравшихся, он широко расставил ноги на твердом песке и сильно наклонился вперед, чтобы дотянуться до воина. Отчаянно мечущаяся рука вцепилась в Гарольда, все увидели, что руки эрла напряглись так, что треснул один из его браслетов. И ноги были столь напряжены, что на них выступили бугры рельефных твердых мышц. Пески же лишь издали хлюпающий звук, будто не хотели выпускать свою добычу, но эрл сделал последнее усилие, всем телом рванулся назад, и копейщик оказался на свободе, вытащенный на твердую землю.

Воин бросился в ноги Гарольда, целуя их и омывая слезами. Шеренги воинов возликовали. Рауль, который наблюдал за происходящим с другого берега, понял наконец, почему люди так любят эрла, и почему готовы умереть за него.

Гарольд же будто не видел всеобщего ликования, только выбросил лопнувший браслет, схватил поводья и взлетел в седло.

Когда эрл перебрался на противоположный берег, то увидел, что его поджидает герцог.

— Клянусь Господней славой, эрл Гарольд, это поистине благородный поступок! — приветствовал его Вильгельм. — Первый раз я увидел силу, превосходящую мою. — Он рассмеялся и оценивающе оглядел эрла. — Но все же прошу вас, друг мой, впредь не рисковать жизнью ради какого-то копейщика.

— Риска не было, — весело отозвался Гарольд. — Просто я не мог видеть, как беднягу засасывает.

Случай этот произвел неизгладимое впечатление на тех, кто стал его свидетелем. В тот день в войсках только и было разговоров, что о недюжинной силе саксонского правителя. Герцог Вильгельм, обмениваясь впечатлениями с братом Мортеном, заметил:

— На его месте я поступил бы точно так же, но это было бы сделано по расчету, чтобы подданные еще более преисполнились уважения к моей силе. Эрл Гарольд ни о чем таком и не помышлял, а результат получился тот же. — Он небрежно махнул рукой в сторону отряда эрла. — Раньше они его немного сторонились, а сейчас все будут стоять за него горой. Вот увидишь, насколько лучше этот отряд теперь будет воевать.

— Глупо так рисковать из-за одного копейщика, — недовольно проворчал Мортен.

Рауль, который скакал рядом с герцогом, вмешался в разговор, спросив с любопытством:

— А вашими поступками тогда, ваша милость, в Мелене, когда все называли вас героем, что, тоже руководил холодный расчет?

Вильгельм расхохотался.

— Эх, как зелен я тогда был! Да, конечно, по большей части расчет!

Герцог как в воду глядел, предрекая, что отряд под командованием Гарольда будет беззаветно предан ему. Если перед выступлением в поход эти люди и выражали недовольство тем, что их ведет чужеземец, то сейчас они словно позабыли про жалобы и поклялись, что будут ему во всем подчиняться. В отряде царил бодрый боевой дух и, когда армия пересекла границу, войдя в Бретань и направляясь к Долю, герцог уже не сомневался, кому поручить освобождение этого города.

Вильгельм наблюдал за схваткой из лагеря, разбитого на склоне соседнего холма, то и дело вслух выражая свое мнение о происходящем.

— Он умеет вести за собой людей и сохраняет в разгар битвы холодную голову.

Изучив приемы Гарольда, он покивал головой.

— Да, и я поступал бы так же, пока не научился бы более эффективным способам ведения боя.

Увидя, как Гарольд повел в атаку правый фланг, герцог рассмеялся:

— Он не умеет управлять конным отрядом, и, мне кажется, лучники его раздражают. Но, лик святой, этой секиры надо опасаться!

Саксы пошли в бой с подвешенными к седлам секирами. Эрл, к вящему удивлению нормандцев, держал обоюдоострое оружие двумя руками, и сейчас Рауль наконец понял, почему так хвастался раньше умением Гарольда Эдгар: одним ударом тот сносил голову коня.

Схватка продолжалась недолго, ибо граф Конан, будучи неопытным в бою да еще видя перед собой превосходящие силы противника, бросился отступать, вдоволь напробовавшись саксонского угощения, и отошел в свою столицу на реке Рен.

Ночью в лагере, сидя в шатре Рауля, Эдгар осторожно, с любовью приводил после боя в порядок свою секиру. Было ясно, что он все еще с наслаждением вспоминал прошедшее сражение в предвкушении следующего.

— Да получишь ты его, получишь! — лениво убеждал друга Рауль. — Будь уверен, мы пойдем за Конаном. Слушай, пусть твою секиру почистит оруженосец.

— Я сделаю это лучше, — возразил Эдгар.

Он поднял топор, погладил и повертел в руках, любуясь игрой света на лезвии.

— Разве это не оружие, достойное настоящего мужчины? Если б ты знал, мой старый дружище, как я счастлив снова держать тебя в руках!

Рауль лежал на тюфяке, подложив руку под голову, и с улыбкой поддразнил Эдгара:

— Конечно, если бы, например, надо было срубить дуб, то лучшего топора и не сыщешь!

— Топор! — презрительно фыркнул тот и еще раз погладил крепкую рукоять. — Да слышал ли ты когда-нибудь что-либо подобное, кровопийца?

Лицо Рауля сморщилось в недовольной гримасе.

— Помолчи, варвар! Если ты собираешься и дальше беседовать с этой ужасной штуковиной, то лучше уходи! Не люблю ни крови, ни войн!

— Не надо бы тебе такое говорить, Рауль, — предостерег Эдгар. — Если бы это услышали те, кто с тобой незнаком…

— Они бы, без сомнения, сочли, что именно так я и думаю, — закончил Рауль.

— Да, а разве нет?

— Но я действительно не люблю того, о чем ты тут толкуешь! — спокойно ответил Рауль и закрыл глаза, собираясь соснуть.

Эдгара столь необычное признание друга серьезно расстроило, и он, Как можно доходчивее, попытался объяснить ему, что воину не пристало быть таким чувствительным. Его слова не произвели должного впечатления на Рауля, так как уже через двадцать минут сонные серые глаза приоткрылись и уставились на гостя. Зевнув, Рауль спросил:

— Как, ты все еще здесь, Эдгар?

После чего тот недовольно поднялся и с достоинством удалился к себе.

Однако его поколебавшаяся было вера в Рауля вскоре возродилась, когда герцог подошел к Динану, взяв город огнем и мечом. Тут Эдгар, который бросался в самую гущу битвы, успевал замечать, что Рауль сражается там, где особенно жарко, ничуть не смущаясь тем, что вокруг идет самая настоящая резня. Был момент, когда оба пробивались бок о бок к пролому в стене, и Рауль, поскользнувшись на камне, упал. Над его головой сверкнула секира Эдгара и по-саксонски раздался рык: «Прочь, прочь!», а на Рауля свалился бретонец в залитых кровью доспехах. Рыцарь оттолкнул тело, которое еще корчилось в предсмертных конвульсиях.

— Ты ранен? — крикнул Эдгар, перекрывая окружающий шум и освобождая друга от тяжести тела убитого.

Рауль помотал головой: «Нет!» Прежде чем бой закончился и нормандские войска взяли город, с обоими произошло еще одно курьезное происшествие: они потеряли из виду друг друга во время схватки и встретились только через несколько часов на рыночной площади. Рауль командовал отрядом, которому было поручено остановить пожары в городе. Уже смеркалось, когда Эдгар увидел его, и они стояли рядом, освещенные пламенем полыхающего дома, мрачные, потные, но оба живые и невредимые.

Эдгар подождал, пока Рауль отдавал приказ одному из своих солдат, и положил руку на его плечо.

— Я тебя везде искал, — произнес он и характерным для него невыразительным бесцветным голосом добавил: — Уж начал было думать, что убили.

— Нель мог подсказать тебе, где я. Эй, вы! Отойдите от той вон стены.

Босой малыш в разорванной тунике бежал по бульварной мостовой и звал свою мать. Рауль подхватил его и сунул в руки Эдгара:

— Подержи ребенка! — приказал он. — Не приведи Господи, на него того и гляди рухнет стена дома!

Эдгар зажал испуганного малыша под мышкой и спросил, что Рауль собирается с этим щенком делать. Но тот уже был в другом конце площади и руководил спасением дома, который только что объяли языки пламени, и, конечно, вопроса не услышал. Сакс так и остался стоять, где был, пытаясь стойко переносить рыдания ребенка. К счастью, громкие вопли тотчас привлекли к нему какую-то женщину. Она вырвала малыша из рук Эдгара и, прижав его к груди, разразилась потоком слов. Хотя мать вопила по-бретонски, но, судя по взбешенному выражению ее лица и ярости в голосе, трудно было ошибиться в смысле сказанного. Эдгар пытался объяснить, что не хотел причинить зла ребенку, наоборот… но женщина так же плохо понимала его, как и он ее, поэтому стала угрожающе наступать с намерением выцарапать ему глаза. Сакс поспешил ретироваться, стремясь спрятаться за грудой обугленных головешек, и тогда женщина, выкрикнув последнее проклятие, ушла, как раз в тот момент, когда вернулся Рауль.

Его сотрясал хохот.

— О, неустрашимый герой! О, храбрый сакс! Прячешься от женщины? Выходи же, враг уже отступил!

Эдгар вышел со смущенной полуулыбкой.

— А что мне было делать? Это не женщина, а дьяволица какая-то! Мор на тебя, бритобородый, это ведь ты сунул щенка мне в руки!..

Рауль обтер пот вместе с грязью с лица и шеи. Его веселья как не бывало, рыцарь устало наблюдал за людьми, снующими мимо с полными ведрами воды.

— Адова работенка, а тебе нравится! — Он взглянул на Эдгара и неожиданно сказал: — Кажется, ты спас мне жизнь там, у стены…

— Когда это? — пытаясь припомнить, наморщил лоб друг.

— Когда я невольно оступился.

— Ах, тогда! — Эдгар поразмыслил над вопросом. — Да, наверное, спас, — согласился он, и его глаза заблестели при этом воспоминании. — Неплохой был удар, прямо от основания шеи и плеча. За все эти годы безделья я, кажется, еще не растерял своего умения драться.

— Прими мою благодарность. Хвала всем святым, сегодняшним боем закончится эта война: Конан сам сдал город.

— Да, знаю, — подтвердил Эдгар с некоторым сожалением. — А теперь бы я поел что-нибудь, — заявил он. — Пойдешь со мной?

— Я еще должен проследить, чтобы затушили все до последней искорки. А где герцог?

— Наверху, в крепости, с эрлом и де Гурне. Конан делает хорошую мину при плохой игре и сегодня вечером будет ужинать за одним столом с герцогом, так сказал Фицосборн. На месте Вильгельма я бы заковал его в цепи. — Эдгар уже уходил, но, не сделав и трех шагов, остановился, бросив через плечо:

— Знаешь, герцог производит эрла Гарольда в рыцари.

И не ожидая ответа, он быстро пошел через рыночную площадь.

Рауль смотрел ему вслед.

— А ты бы, конечно, хотел, чтобы эрл отказался! — сказал он в сердцах вполголоса, ни к кому не обращаясь, и вернулся к своим делам.

Церемония посвящения в рыцари происходила на следующее утро. Без какого бы то ни было оружия стоял эрл перед герцогом. Вильгельм в шлеме и с копьем в руках, опоясанный украшенным драгоценными камнями мечом, возложил руку на правое плечо Гарольда и произнес обычные в таких случаях слова.

Конана заставили второй раз принести присягу на верность Нормандцу, после чего Вильгельм направился в Руан, перейдя границу около Авранша. Они с эрлом скакали бок о бок, как закадычные друзья, ночевали в одном шатре и сидели за одним столом, проводя в беседах долгие часы.

Передохнув сутки в Сен-Жаке, куда, как было принято, отовсюду стекались люди в лагерь герцога — кто с жалобами, кто из любопытства, а многие в надежде на щедрость богатых лордов, сопровождавших правителя. Особенно среди них бросались в глаза калеки и прокаженные, звяканье колокольчиков, которые носили прокаженные, целый день то и дело раздавалось вокруг лагеря. Больным редко дозволялось приближаться к Вильгельму, но тут, едва герцог с эрлом сели перекусить на свежем воздухе, прибежал запыхавшийся Фицосборн, бесцеремонно возвестив:

— Ваша милость, мне кажется, вы должны посмотреть представление, которое я только что видел! Никогда не подозревал, что на свете могут существовать такие уроды!

— О чем это ты толкуешь, Вильгельм? — снисходительно посмотрел на него герцог, привыкший к тому, что экспансивный сенешаль быстро впадает в восторг.

— Это женщина, от пояса разделенная надвое, — объяснил Фицосборн. — Вы будете смеяться, но, не быть мне живым, у нее два туловища, две головы, две шеи и четыре руки! И все это стоит на двух ногах. Рауль, когда вы проверяли час назад сторожевые посты, случайно не видели ее?

— Видел, — без удовольствия признался Рауль. — Конечно, немалая диковина, но уж больно отвратительная.

Герцог взглянул на стоящего за креслом фаворита.

— Это действительно чудо, мой Страж, или плод воображения Вильгельма?

Рауль улыбнулся.

— Конечно, что правда, то правда, существо удивительное, но смею вас заверить, вас затошнит, едва вы его увидите.

— Желудок у меня крепкий, — возразил герцог. — Как решим, эрл Гарольд? Поглядим на уродку?

— Я бы много дал, чтобы увидеть, — признался эрл. — Надо же, женщина с двумя головами! И что, обе головы могут говорить? А может одна молчать, а другая говорить?

У ног герцога пристроился Гале, Вильгельм толкнул его, приказав:

— Вставай, шут! Беги и приведи сюда уродку. Так что ты ответишь на вопрос эрла, Фицосборн?

— Да, когда-то так было. Отец этого существа, крестьянин здешних мест, рассказывал, что одна голова просила есть, а вторая в то же самое время разговаривала; или одна спала, а вторая бодрствовала… Но год назад одна половина умерла, а вторая осталась жить, и это можно считать еще большим чудом!..

— Одна половина мертва, а вторая жива? Неужели такое может быть? — недоверчиво спросил Гарольд. — Я еще больше захотел увидеть эту странную и ужасную женщину!

Рауль спокойно возразил:

— Молюсь, чтобы вас не вырвало от одного ее вида и запаха, милорд.

Гарольд посмотрел на него с немым вопросом, но Рауль только сказал:

— Сами увидите! А что до меня, так зрелище не из приятных.

Герцог отложил ножку каплуна, которую как раз в этот момент обгладывал.

— Прислушайтесь к Раулю, эрл Гарольд. Некоторые зовут моего фаворита Стражем, а другим он известен под именем Привереда, а также как Друг Одинокого. Так, Рауль?

— Думаю, что так, но я не думал, что это до вас дойдет, ваша милость.

Герцог улыбнулся.

— И все же тем не менее ты знаешь меня не лучше остальных, — загадочно заметил герцог.

Увидев приближающегося шута, Вильгельм обратился к нему:

— Так ты привел уродку, дружище?

— Да, братец, она уже приближается. — Гале кивнул на странную, закутанную в покрывала фигуру, которая медленно приближалась к ним, волочащимся шагом, поддерживаемая под руку каким-то крестьянином.

Герцог подальше отодвинул тарелку и положил руки на стол.

— Подойди, добрый человек, покажи свою дочь, чтобы я собственными глазами мог увидеть, как Господь вылепил ее, — доброжелательно обратился он к крестьянину.

Из-под покрывал раздался приглушенный тонкий невыразительный голос:

— Лорд, меня лепил не Бог в своем милосердии, а дьявол.

Герцог нахмурился.

— Что за богохульные слова ты произносишь, девушка? — Он подал знак. — Подойди поближе и сними свои покрывала. Ты уже, говорят, показывала себя моим солдатам, покажи и мне.

Женщина подошла к столу, от нее повеяло такой непереносимой вонью, что казалось, будто теперь надо всем царил запах этой гниющей плоти. Эрл Гарольд быстро поднес к носу салфетку, зажав его пальцами.

— Сейчас увидите, сеньор, правду ли я говорил! — воскликнул Фицосборн.

Отец уродки, многократно выразив герцогу свое почтение, начал снимать многочисленные шали, целиком скрывавшие бесформенную фигуру. Когда все было наконец снято, он сделал шаг назад, как бы даже с гордостью представляя дело рук своих:

— Ваша светлость, вот такой она родилась.

— И только ее живот веселился: «Слава Богу, меня будут кормить два рта!», — вставил Гале и ткнул своей погремушкой в эрла Гарольда. — Ну, что, кузен, тебя тошнит?

Гарольд тут же встал, неуклюже пытаясь снять висящий на поясе кошелек. Женщина стояла перед ними обнаженная, окутанная вместо покрывал зловонием, исходящим от ее мертвой половины, свисающей сбоку. Эрл побледнел, и его тут же в самом деле чуть не вырвало от омерзения. Мертвая половина почти разложилась, высохшие руки свисали до самой земли и покачивались при каждом движении уродки, а голова тряслась и подпрыгивала на ходу, проеденная червями, плоть отваливалась от костей.

Эрл отбросил салфетку в сторону, как будто он был недоволен собой, что ему требовалась такая защита, близко подошел к несчастной, возложив руку на грустную живую голову.

— Бог пожалеет тебя, бедняжка, как жалею и я, — ласково сказал он.

Гарольд вложил в слабые руки уродки кошелек и, не оглядываясь, отошел.

Герцог внимательно наблюдал за ним.

— Его тошнило, но он смог прикоснуться к ней, справившись со своим отвращением, — пробормотал он, бегло взглянув на Рауля. — Да, в нем определенно есть величие.

Герцог повернулся к Фицосборну.

— Проследи, чтобы ей дали кошелек и от меня. — Он еще раз взглянул на уродку. — Дитя мое, я думаю, что свое чистилище ты проходишь здесь, на земле. Иди же, как указывает тебе Господь наш. — И посмотрев вслед удаляющейся паре, сказал с гримасой оживления: — Боже, ну и вонь! Дай мне розу, Вильгельм. Что за влюбленная малышка подарила ее тебе?

Фицосборн рассмеялся и, вытащив из скрепляющей мантию фибулы цветок, подал его герцогу.

Вильгельм вдохнул его аромат.

— Ты был прав, Рауль, ужасное зрелище.

Гале, который некоторое время молчал, рисуя пальцем на пыльном стекле окна, поднял голову и пристально посмотрел на герцога. Его взор пылал каким-то потусторонним огнем, лоб влажнел от пота, а голос звучал, как чужой:

— Братец, перед тобой явилась тайна, а у тебя не хватает мозгов ее разгадать.

— Разгадай за меня, дурак! — Герцог все еще наслаждался свежим ароматом розы.

— Перед тобой были Англия и Нормандия, две страны под единым правлением, обе некогда сильные, но теперь одна мертва, гниет и источает зловоние, обременяя другую, которая поддерживает ее своим здоровьем и жизненной энергией.

— Глупости! — пренебрежительно бросил Фицосборн.

Герцог не поднял и взгляда от розы.

— Продолжай, дружок Гале, продолжай, так какая же из них, по-твоему, Нормандия?

Шут поднял дрожащий костлявый палец.

— Сам разве не понимаешь, братец Вильгельм? Нет, прекрасно знаешь, ведь у тебя соколиный взор! Нормандия — это разлагающаяся плоть, тянущая жизненные соки из Англии. Потому-то Англия и возьмет у Нормандии все, что та сможет ей дать, и оставит медленно умирать, в точности так, как ты сегодня видел, да, да… И как через многие годы, на свое горе, увидят сыновья твоих сыновей!

Фицосборн стоял разинув от изумления рот, Рауль наблюдал за герцогом, который бросал из-под бровей быстрые взгляды на шута.

Все молчали. Наконец тяжелый взгляд Вильгельма оторвался от лица Гале.

— Будь что будет, — медленно произнес он и, склонив голову, опять вдохнул запах розы.

Глава 6

Они скакали на север, к Сен-Ло, через реку Вир, по дикому Котантену. Здесь их встретили гонцы из Руана с письмами для герцога. Он быстро просмотрел их, задержавшись только на одном, которое содержало вести из Англии. Вильгельм протянул послание эрлу Гарольду со словами:

— Мне кажется, это вас заинтересует.

Пока Гарольд читал письмо, герцог продолжал вскрывать остальные депеши, не поднимая глаз, будто его вовсе не интересовало, как эрл воспринял это короткое сообщение.

Но глаза сакса ничего не говорили. Он читал неторопливо, взгляд его был задумчив. В послании шла речь об ухудшении королевского здоровья: тот стал меньше охотиться, проводил большую часть времени в молитвах и размышлениях, ссорился со строителями, возводящими здание аббатства в честь Святого Петра, которое медленно поднималось ввысь недалеко от Лондона, на острове Торни. Аббатство должно было стать для короля местом последнего приюта, и он вбил себе в голову, что каменщики не успеют закончить свою работу до тех пор, когда его тело будет нуждаться в погребении.

Кроме того, в депеше сообщалось о волнениях на севере, где правил Тостиг. Прочитав послание, эрл тщательно сложил его и отдал обратно герцогу. Тот взял перо с чернилами и начал писать ответ в Руан. Перо бежало по бумаге решительно, не останавливаясь, оставляя жирные мазки, характерные для его почерка.

Не поднимая глаз от письма, Вильгельм сказал:

— Я думаю, мой друг, мне трудно было бы сохранять спокойствие, имея такого буйного брата, как ваш.

— У меня этого спокойствия и вовсе нет, — мрачно ответил эрл.

Некоторое время Вильгельм молча продолжал писать. Дойдя до конца листа, он посыпал его мелким песком, потом стряхнул его, отложил бумагу и снова окунул перо в рог с чернилами.

— Полагаю, — медленно, сводя эрла этой медлительностью с ума, заговорил он, — что для тебя настало время отплыть в Англию.

Гарольд почувствовал неукротимое желание немедленно вскочить, двигаться, что-то делать. Но сдержав порыв, продолжал спокойно сидеть, глядя на Вильгельма.

— Да, время подошло, и больше не терпит. — Герцог будто осторожно подбирал слова.

Гарольд следил, как перо его бежало по листу, потом он вдруг обратил внимание, на то, что его пальцы барабанят по резной ручке кресла, — раз, второй, третий, потом сжимают подлокотник, чтобы прекратить их беспорядочное движение. Эрлу хотелось, чтобы герцог заговорил, но тот продолжал писать. Гарольд мысленно перебирал в уме, отвергая одну догадку за другой, фразу за фразой. Наконец отрывисто бросил:

— Будьте откровенны со мной, Вильгельм, чего вы от меня хотите?

Услышав это, герцог поднял голову и отложил перо, резко отодвинул в сторону бумагу, положил на стол сцепленные руки и сказал:

— Эрл, много лет назад, когда я еще был ребенком, о котором заботились опекуны, король Эдвард жил при нашем дворе и был моим другом. В те дни он обещал мне, что, если когда-либо станет королем Англии и у него не будет ребенка плоть от плоти его, я буду его наследником.

Герцог остановился, но Гарольд молчал. Эрл откинулся в кресле, руки его спокойно лежали на темном дереве подлокотников, а на лице можно было прочитать лишь вежливый интерес. Вильгельм оглядел его, мысленно одобряя такое поведение.

— Четырнадцать лет назад, — продолжал Вильгельм, — я приехал в Англию навестить короля и он повторил свое обещание, дав мне в заложники Влнота, Хакона и Эдгара, сына Эдвульфа. Надеюсь, это вам известно?

— Я об этом слышал, — бесстрастно ответил Гарольд.

— Король уже немолод, и на его престол гляжу не один я…

Глаза эрла блеснули, но он опять ничего не сказал.

— Есть Эдгар, сын Этелинга, — продолжил Вильгельм после небольшой паузы. — Не думаю, что у вас многие мечтают о его воцарении.

— Вполне возможно, — ответил эрл. Он пошевелил пальцем, через полуприкрытые веки любуясь игрой света в прозрачном красном камне своего кольца.

— Мне нужен человек, который будет сохранять для меня контроль над Англией, — сказал герцог, — блюсти мои интересы, пока Эдварду не придет время отправиться к праотцам… и после этого…

— Я? — В голосе эрла зазвенела сталь… — Я должен…

— Именно вы, — кивнув, подтвердил Вильгельм, — вы, связанный клятвой, должны поддержать мои притязания на престол.

Эрл улыбнулся. Он оторвал глаза от кольца и наткнулся на прямой взгляд Вильгельма. Гарольд встретил этот взгляд открыто. И так долго они в упор глядели друг на друга, что, наверное, можно было успеть сосчитать до пятидесяти. Ни один не нарушил тишины, только нежное пение жаворонка звенело в голубом небе.

— Так вот почему вы удерживаете меня, — наконец заговорил прозревший эрл без какого-либо удивления или возмущения.

— Именно поэтому, — кивнул Вильгельм. — Скажу честно, если бы вы оказались не таким, какой вы есть, я бы так не ломал себе голову. Говорю это со всей прямотой: вы единственный, к кому я почувствовал… уважение за все годы моей жизни.

— Я польщен. — В голосе эрла звучала ирония.

— Вполне возможно, — серьезно ответил герцог.

Он проследил, как последние песчинки высыпаются из коробочки песочных часов, и перевернул их.

— Какую взятку вы предлагаете мне? — спросил Гарольд.

Губы герцога скривились.

— Эрл, можете называть меня как угодно, но, умоляю, только не считайте дураком. Взятки припасены для личностей более ничтожных.

Гарольд слегка склонил голову.

— Благодарю. Я спрошу иначе: какой выкуп вы требуете за сына Годвинсона?

Герцог некоторое время с любопытством рассматривал его, будто видел впервые.

— Гарольд, если захотите, вы сможете стать в Англии вторым после меня человеком. Я отдам вам в жены свою дочь Аделу и обязательно оставлю вам ваши теперешние владения.

Если эрл и усмотрел какую-то нелепость в предложении жениться на девочке, намного моложе ребенка от его собственного первого брака, то и вида не подал.

— Что ж, это благородно! — только и пробормотал он, снова заглядевшись на свое кольцо. — А если я откажусь?

Герцог, хорошо изучивший этого человека, ответил:

— Говорю прямо: если вы откажетесь, я не выпущу вас из Нормандии.

— Понимаю, — кивнул Гарольд.

Он мог бы добавить, что понял это еще много месяцев назад и с тех пор обдумывал не только шансы на побег, но и то, что он должен будет ответить на подобное предложение. Поэтому теперь его глаза уже не улыбались, а лицо стало суровым. Эрл глубоко вздохнул, будто после долгой борьбы с самим собой пришел к нелегкому решению, но его голос, когда он заговорил, опять не выдавал никакого чувства.

— Кажется, у меня нет выбора. Я дам вам такую клятву…

Эдгар узнал о состоявшемся разговоре в тот же день. Когда он проводил эрла до спальни и уже собрался уходить, тот коротко попросил:

— Подожди, мне надо тебе кое-что сообщить.

Отослав полусонного пажа, зажигавшего свечи, эрл упал в кресло у стены, так чтобы свет не падал на его лицо.

— Закрой дверь, Эдгар. Через неделю я отправлюсь в Англию. Со мной ты и Хакон. Влнот остается.

Сакс застыл там, где стоял.

— Отправляетесь в Англию? — еще не совсем понимая, повторил он. — Герцог вас отпустил?

Вообразить такое было невозможно, но тут Эдгару на ум пришла одна мысль, и он с надеждой спросил:

— Лорд, он так поступил потому, что вы достойно сражались за него в Бретани? Я знал это, он любит храбрых людей, но и мечтать не мог о таком…

Его перебил презрительный смех Гарольда. Эдгар подался вперед, пытаясь заглянуть в лицо своему господину.

— Какова же цена этой свободы? — настойчиво добивался он, и его внутреннее напряжение выдавали лишь руки, судорожно вцепившиеся в край стола.

— Я обещал принести ему клятву, обязуясь поддержать его притязания на английский престол, передать ему после смерти короля замок Дувр и жениться на его дочери Аделе, когда та достигнет брачного возраста.

— Господи, Боже мой! Вы шутите?! — Эдгар подхватил со стола тяжелый подсвечник и высоко поднял его, чтобы посмотреть на лицо эрла. — Милорд, вы что, с ума сошли? — грубо бросил он.

Гарольд заслонил рукой глаза.

— Не сошел! Просто я выбрал единственный путь, который ведет к свободе.

— И поклялись отказаться от короны, единственной цели вашей жизни? — Подсвечник задрожал в руке Эдгара. — А что будет с нами, с теми, кто вам доверял, шел за вами и умирал? Господь наш распятый, неужели это говорит сын Годвинсона?

Эрл, как заведенный, вышагивал по комнате.

— Глупец, а ты знаешь, что, если бы я отказался принести эту клятву, Вильгельм вообще никогда бы меня не отпустил? И что тогда бы было с вами, с теми, которые мне верили и верят? Разве тогда я не предал бы вас? Отвечай!

Эдгар грохнул подсвечником о стол.

— Лорд, у меня нет слов, и я вообще отказываюсь что-либо понимать! Умоляю, будьте со мной откровенны!

— Говорю тебе, для меня это единственный выход. Отказавшись, я остаюсь пленником и утрачу то, чего жаждал всю жизнь. — Эрл помолчал в волнении, потом продолжил: — ты уже забыл, как я год назад поклялся, что вырвусь из его сетей любой ценой и любыми средствами?

— А что она вам даст, эта свобода в цепях? — Тут до Эдгара внезапно дошло, что означают слова эрла, и он рухнул на табурет, стоявший около стола, в отчаянии закрыв голову руками и вцепившись пальцами в волосы. — О Боже! Я действительно недоумок! — с горечью вздохнул он. — Подумать, что Гарольда Годвинсона скорее разорвет на части, чем он нарушит клятву! Простите меня! Я позволил себе помечтать…

Эрл подошел к своему тану.

— Скажи, какую клятву мне следует нарушить: клятву Вильгельму или клятву Англии? — сурово спросил он. — Говори! Я ведь должен выбрать одно или другое. Следует ли мне убояться пятна на репутации и отдать нашу Англию нормандскому тирану? Ты хочешь, чтобы я поступил именно так? Я, Гарольд Годвинсон? Господи, да если ты считаешь, что я на это способен, то выбрось такое из головы, я живой человек, а не порождение твоей фантазии! Я представляю Англию, и она будет оставаться моей, пока душа не покинет тела. Думай обо мне все, что хочешь, пусть я нарушу клятву, данную кому угодно, но Англии буду верен всегда. Стоит ли беспокоиться о том, что моя душа окажется в аду, если можно будет сказать: все, что я делал, делалось для безопасности родной страны?

Голос эрла, казалось, заполнял собою всю комнату. Когда он замолк, наступила мертвая тишина. А свечи горели так спокойно, и за окном в темноте светили такие яркие звезды.

Раздалось гуканье совы. Эдгар вздрогнул и поднял голову.

— Простите меня! — умоляюще сказал он и нахмурился. — Каким же дьявольским коварством должен обладать герцог, чтобы обременить такой тяжестью вашу душу? Господи, должна же и для него наступить расплата! Но, может быть, он даже и не предполагает, что такой клятвой вас не связать?

— Предполагает? Да он уверен в этом! — Гарольд усмехнулся. — Ох, уж этот Ланфранк! Ты что, Эдгар, все еще не понимаешь? Подумай только, какой крик поднимет Вильгельм на нарушившего клятву Гарольда, когда корона Англии будет водружена на мою голову! — Он расстегнул пояс, стягивающий тунику, и бросил его на стол.

— Как же все это мрачно, господин, — тихо заговорил Эдгар. — Оскорбление Господа и рыцарской чести, пятно на вашем имени. — Он неожиданно встал, отшвырнув табурет. — Мне казалось, в нем отыщется для вас хоть капля доброты! Все это время, пока вы ели, спали и сражались вместе, он, стало быть, носил маску, этот двуличный Нормандский Волк.

Гарольд прекратил метаться и с любопытством взглянул на тана.

— Ты ошибаешься, думая, что он ненавидит меня. Нет, я ему нравлюсь, а если бы покорился его воле, то мы стали бы настоящими друзьями. Знаешь, он предложил… нет, не имеет значения… Мой путь выбран, и я должен его пройти. — Он приблизился к Эдгару и положил руки ему на плечи. — Тебя, говоришь, мучают опасения? А думаешь, у меня их нет? Но все же оставайся со мной и верь, пусть даже если я и погублю свою душу. Сейчас, как никогда раньше, мне нужна твоя вера.

Он отпустил его, но Эдгар не уходил, он бросился на колени и умоляюще протянул к лорду руки.

— Я верю в вас, милорд, Бог тому свидетель, да вы и сами это знаете. Будь, что будет, я последую за вами до самого конца.

Гарольд слегка коснулся его плеча.

— Да, я знаю. — Он поднял тана с колен. — Становится поздно, да мы обо всем уже переговорили. Оставь меня и молись, чтобы Вильгельм не потребовал такой клятвы, нарушение которой не простила бы святая церковь.

На следующий день отряд продолжил свой путь. Эдгар скакал рядом с эрлом, держась в стороне от своих нормандских друзей. Фицосборн начал было прохаживаться насчет его холодности, но быстро умолк, заметив недовольство Рауля. Он подъехал к другу и спросил:

— Что с ним случилось? Не помню уж, когда я видел его таким мрачным.

— Оставь его, Вильгельм! Неужели непонятно, как он сейчас нас ненавидит?

— Ненавидит нас?! И все из-за той клятвы, которую эрл должен дать в Байе? Не может быть, его ведь это не касается?

Рауль подавил поднявшееся было раздражение.

— А тебя бы касалось, если бы Вильгельм сегодня оказался на месте Гарольда? Нет, я не сомневаюсь, что Эдгар все еще любит нас, своих друзей, но в его сердце горит ненависть к нашему народу. Оставь его в покое, тут мы ему ничем не поможем.

— Все равно я не понимаю, почему он так ведет себя, — гнул свое Фицосборн. — Эрла ни к чему не принуждали, между ним и Вильгельмом все согласовано, как между людьми, которые хорошо понимают друг друга. Над чем же ты смеешься на этот раз?

— Не принуждали? — переспросил Рауль. — Боже, дружище, ты действительно полагаешь, что принуждать можно только пыткой? Эх, скорее бы все это кончилось!.. — в сердцах воскликнул он.

В Байе их встречал епископ. Если взгляд эрла и искал кого-то среди собравшихся, то это был приор Эрлуин, но он его так и не нашел. Гарольд был весел, как обычно, оживленно беседовал и с герцогом, и с Одо, охотно посмеиваясь их шуточкам, будто ничто на него и не давило. Только его приближенные, нахмуренные Эдгар, Эльфрик, Сигвульф, Эдмунд, Освин и Эрнвульф, не спускали с него обеспокоенных глаз. Каждый из них был удостоен доверия эрла и поклялся молчать, но, хотя они упорно твердили, что никакая вынужденная клятва не может связать их господина, всех мучили мрачные предчувствия и какая-то еще не осознанная тревога.

В первый вечер пребывания в Байе ничего особенного не происходило, церемонию принесения клятвы назначили на следующее утро, все должно было случиться в зале совета замка.

Герцог с короной на голове восседал на троне, держал обеими руками за рукоять меча, острие которого было направлено в пол. Позади него собрались рыцари и знать, а прямо перед троном, посередине зала, стоял большой ящик, прикрытый расшитой золотом тканью. Рядом ожидал епископ Одо с капелланом и священниками.

Утро выдалось на удивление ясное, в косых солнечных лучах, пробивавшихся сквозь узкие окна, плясали пылинки, и весь зал производил впечатление позолоченного. Теплый воздух струился через открытые окна, донося сюда отголоски городского шума.

Последним появился эрл, сопровождаемый собственными приближенными. Он был в кольчуге, но с непокрытой головой. С плеч свисала синяя мантия, золотые браслеты украшали руки. И у Рауля мелькнула вдруг странная мысль, что вместе с эрлом в зал вошло еще одно солнце.

Гарольд мгновение помедлил в дверях, быстро окинув внимательным взглядом собравшихся — герцога на троне, Фицосборна рядом с ним, Мортена, Гранмениля, Тессона, Сен-Совера, де Гурне, де Монворта, Жиффара. Они замерли, держа в руках мечи и, как ему показалось, мрачно наблюдая за происходящим.

Эрл неторопливо двинулся вперед, бледный, слегка нахмуренный, вокруг рта заметнее проступили жесткие складки, но выглядел он спокойным. Саксы тотчас полукругом выстроились позади своего лорда.

Потом занавеси над одним из проходов раздвинулись, и в зал вошел священник с двумя маленькими ковчегами, которые с благоговением поставил перед епископом Одо на большой, покрытый золотой тканью ящик. Гарольд, не меняя выражения лица, взглянул на ковчеги и снова обратил свой взор к герцогу.

Эдгар облегченно вздохнул, потому что ковчеги были не так важны[6], как он боялся.

Герцог изменил позу, слегка подавшись вперед: солнечный луч блеснул на острие меча, тяжелая мантия упала с одной руки и стала видна подкладка из горностая. Когда он заговорил, его низкий отчетливый голос был настолько силен, что никто из присутствующих не упустил из сказанного ни слова.

— Эрл Гарольд, — начал герцог, — вы знаете, зачем мы все явились сюда. Перед этим благородным собранием я требую, чтобы вы клятвой подтвердили данные мне обещания — быть моим наместником при английском дворе, и пока король Эдвард жив, делать все, что в ваших силах, чтобы сохранить для меня престол после смерти, передать мне крепость Дувр и другие крепости, в которых я считаю необходимым разместить нормандские гарнизоны. Именно это вы обещали, эрл.

— Да, именно так я и обещал, — механически повторил Гарольд.

Епископ сделал шаг вперед, но вряд ли сакс его заметил, неотрывно глядя на Вильгельма и на его приближенных, пытаясь что-то прочесть по их лицам. Эрл обратил внимание, что Рауль не поднимает глаз от рукояти меча, которую держит обеими руками, а Фицосборн помрачнел, будто испытывал какое-то неудовольствие. Только глаза Мортена пылали. Он быстро перевел Взгляд на Вильгельма, но и на этот раз ничего не смог прочитать на волевом бесстрастном лице.

За всеобщим молчанием и сосредоточенным вниманием окружающих явно что-то скрывалось. Взгляд Гарольда скользнул по ковчегам, на вид вполне безобидным: стало быть, западня ждала не здесь?.. Инстинкт самосохранения подсказывал, что ему следует каждый миг быть настороже. Он снова обвел внимательным взором зал, ощутив царящую в нем напряженность и какое-то скрытое возбуждение, причин которого он не мог для себя уяснить от этой нависшей неизвестности. Эрл на мгновение почти отшатнулся назад, но овладев собой, медленно подошел к ковчегам, мельком глянув на расшитое золотом покрывало, накинутое на большой ящик.

Гарольд протянул над ними руку и услышал, как слабый вздох облегчения пронесся по залу. Было слишком поздно, чтобы отказываться от клятвы, он глубоко вздохнул и стал перечислять ее условия.

Твердая рука не дрогнула, речь лилась без запинки, голос не дрожал.

— …Делать все, что в моих силах, чтобы передать вам английский престол, отдать вам крепость Дувр и другие крепости, если вы сочтете необходимым. — Голос стал громче. — И да поможет мне в этом Бог и Святое Писание!

Он замолчал. Последние слова прозвучали достаточно звонко и эхом прокатились под сводами зала.

Мечи были подняты, бароны воскликнули: «Да поможет ему Бог».

Голоса их громом отозвались в мозгу Гарольда. Его руки безвольно повисли, и все увидели, что он, задохнувшись, смертельно побледнел.

Эрл услышал всеобщий вздох облегчения, по лицам многих было заметно, как возбужденное ожидание на них теперь явственно сменилось улыбкой удовлетворения.

Герцог подал брату знак. Епископ направил двух своих помощников вперед. Они убрали ковчеги и подняли золотое покрывало. Затхлый запах защекотал нос эрла: ящик был полон человеческих костей, и тихие объяснения епископа Одо оказались лишними — и так всем стало понятно, что это истинные, полные останки мощей святых — то, чего так все время опасался Гарольд.

Эрл вздрогнул и отшатнулся, закрыв лицо руками, и в то же мгновение за ним раздался лязг мечей. Эдгар воскликнул:

— Обманут! Выходи, нормандский пес!

Гарольд бросился к нему и, как стальным зажимом, сжал его руку:

— Назад! Клятва принесена! — Он повернулся к герцогу. — Что еще надо сделать? — резко бросил он.

— Больше ничего, вы поклялись на святых мощах. Так тому и быть! — Какой-то миг они глядели в глаза друг другу сквозь разделяющее их пространство, затем эрл повернулся на каблуках и быстро вышел.

В зале снова раздался лязг стали. Мортен от неожиданности чуть не подскочил и, обернувшись, увидел, что это Рауль отправляет свой меч обратно в ножны.

— Бога ради, дай мне пройти! — воскликнул он дрожащим от ярости голосом. — С меня всего этого достаточно!

Он растолкал изумленных дворян и помчался к узкой лестнице, вскоре исчезнув за ее поворотом.

Гранмениль пожал плечами, шепнув на ухо Мортену:

— Попомни, Страж когда-нибудь зайдет слишком далеко! Интересно, как герцог отреагирует на такую грубость?

Но Вильгельм и виду не подал, что заметил выпад Рауля. Передав меч канцлеру, он отпустил собравшихся и ушел вместе с братьями и Фицосборном.

Наверху, в узком коридоре, Рауль наткнулся на Эдгара. Оба замерли и некоторое время не могли вымолвить ни слова. Эдгар скрестил на груди руки, в его глазах все еще горело возбуждение, а злой тихий голос произнес:

— Вот он, твой герцог! Настоящий Нормандский Волк! Насквозь фальшивый коварный жулик!

Рауль нахмурился и крепко сжал губы, но не проронил в ответ ни слова.

— Решили хитростью провести эрла? А ты, признайся, все знал? Да, да, вы все знали и молчали, пока шла эта дьявольская церемония!

— Достаточно! Разве я осуждаю твоего господина, который произносит слова клятвы, втайне лелея намерение нарушить ее? Поэтому лучше не задирай меня!

Эдгар быстро опомнился:

— О чем это ты? Кто сказал, что Гарольд намерен нарушить клятву?

— Почему же тогда он в испуге отшатнулся от мощей? — пошел в нападение Рауль. — Успокойся, на моих устах печать молчания! Но кто, скажи, глубже погряз в позоре: мой господин, который устроил эту западню, или твой, который произносит торжественную клятву, а сам думает, как бы не исполнить ее. Давай с этим покончим, очень тебя прошу! Наши разговоры ни к чему не ведут, только рассоримся.

Он уже хотел было уйти, но Эдгар остановил:

— Скажи, ты предан герцогу? Ты сам?

— До самой смерти! — искренне выдохнул Рауль. — А теперь позволь мне удалиться.

Казалось, гнев Эдгара угас на глазах.

— Не уходи, друг, я тебя понимаю. Эх, Рауль, на что можно надеяться и что такое дружба, если мы с тобой рассоримся из-за всего этого? — Он коснулся было руки друга, но тут же безвольно опустил ее. — Между нами обнаженный меч, но я все равно счастлив, что мы вместе сражались в Бретани. — Сакс опустил голову, задумавшись, но тут же поднял снова. — Мы оба связаны обязательствами по отношению к нашим лордам, но когда я думаю о том, что было в прошлом — наша дружба и все эти маленькие радости, — я слышу, как некий голос в моем сердце кричит, не слушая призывов быть преданным своему долгу: «Боже, сделай так, чтобы у меня не было господина!»

— О Боже, и в моем сердце творится то же самое! — вскричал Рауль с горькой усмешкой, протягивая Эдгару руку. — Несмотря на меч…

Тот пожал ее. Казалось, ему трудно было говорить, но наконец он все же вымолвил:

— Ты должен был ехать с нами в Англию. Но теперь… этого не случится, Рауль! Я так хотел проводить тебя к супружеской постели, но вчерашний день положил конец нашим мечтам и всему тому, чем мы оба так дорожили.

— Понимаю, — ответил Рауль, — позволь, однако, мне хотя бы лелеять надежду, Эдгар… — Он замолчал, пожимая другу руку. — Нет, я не могу этого сказать… Я должен увидеть ее еще раз. Когда вы отплываете? Как можно скорее? — Он неуверенно усмехнулся. — Господи, Боже мой! Как будет пусто без тебя в Руане!

Они отправились из Байе утром. Эрл скакал рядом с герцогом, будто ничего и не произошло накануне. Никто не вспоминал о клятве, но по прибытии в Руан заговорили о его помолвке — невеселом событии в жизни маленькой Аделы. Она не доставала и до локтя своего жениха и разрывалась между гордостью, оттого что у нее будет такой муж, и благоговейным страхом перед ним. Гарольд всегда легко находил общий язык с детьми, он взял ее на руки и поцеловал в щечку. И память о его улыбке осталась в ее сердце на всю ее жизнь.

Больше в Нормандии ему делать было нечего. На следующий день после обручения эрл направился к побережью, в его свите ехал и Рауль, стараясь держаться поближе к палантину Эльфриды.

Они уже простились. Девушка, рыдая, как малое дитя, еще была в его объятиях, а он гладил ее волосы и шептал ободряюще вселяющие надежду слова:

— Я приеду, чтобы просить твоей руки, жди меня и верь! Это будет скоро. И под видом кого бы я ни прибыл, помни, что я люблю тебя и жизнь бы отдал, чтобы разделить твои страдания! Помни об этом всегда, моя любовь!

Она обещала, удивляясь и пытаясь по выражению его лица понять смысл его слов.

Рауль продолжал:

— Больше я ничего не могу добавить к сказанному. Только помни! И хотя будущее принесет и боль и печаль, помни одно: и Эдгар, и я — мы оба связаны узами, которые невозможно разорвать.

— Но я боюсь! — воскликнула девушка. — Какая печаль от этого ужасного расставания! Какая боль! О Рауль!

— Возблагодарим Господа, если не будет никакой иной печали! Но помни, сердце мое, если случится так, что я смогу добиться тебя только мечом, смертью клянусь, так я и сделаю!