Роковые поцелуи

Глава 21

Дверь захлопнулась за Лиз Д'Ажене, но Элеонора этого не услышала. Рансе! Боже небесный, как могла мать сделать такое с собственным сыном? Даже ее мать лишь грозилась послать ее брата Габриэля в Рансе. Он рассказывал ей, что делают там монахи и какие они.

Они не пили вина, не ели мяса. Вежливо их можно было назвать суровыми. Они вставали в два, ложились в семь. А днем рыли себе могилы. Единственное, что им позволено было говорить, это «memento mori» – помни о смерти.

Читать книги им не разрешалось. А епитимьей для одного из их последователей были четырнадцать дней без хлеба, лишь несколько капель воды в день и постоянный вкус кнута.

Шпага выскользнула из рук Элеоноры и грохнулась на пол. Этот звук вырвал ее из состояния ужаса. Один Святой Стефан знал, что они могут сделать с таким человеком, как Ахилл.

Она должна помочь ему выбраться. Но как? Как ей удрать отсюда, если возле дверей швейцарцы с пиками? Где находится монастырь? Где она будет искать Ахилла?

Вопросы обрушивались на Элеонору, пока она сама себя резко не остановила.

«Правильно, паникуй! Будь пустоголовой никчемной дурой. Это уж точно поможет Ахиллу выбраться из того проклятого места, – обругала Элеонора себя. Она заставила себя поднять шпагу. – Обмороки после. Думай о человеке, подобном Ахиллу, среди монахов Рансе. Ты должна помочь ему сейчас».

Спрятав шпагу за спиной, Элеонора приоткрыла дверь и выглянула. Швейцарская гвардия по-прежнему находилась на месте. Солдаты смотрели на нее равнодушно, без улыбок и вежливых кивков. Она захлопнула дверь.

Балкон был единственным путем. Элеонора подбежала к кровати и начала тянуть занавески балдахина за их длинные золотые шнуры. Она быстро подвязала юбки, взяла экземпляр Вольтера и аккуратно положила его вместе с другими книгами в саквояж, потом вложила шпагу в ножны.

Элеонора обмотала один конец золотого шнура за металлическую балюстраду и… остановилась. Перегнулась и посмотрела вниз. Два этажа вверх – и длинный путь вниз. Стена здания была ровной, только с балконом в ее комнате. Справа находилась крыша одноэтажного дома, по-видимому, какой-то склад. К сожалению, хотя красно-оранжевый в дневное время цвет крыши сменился вечером на серый, крутизна ее ни на йоту не изменилась.

Элеонору начала охватывать паника, и она глубоко вздохнула несколько раз, чтобы прийти в себя. У Ахилла нет никого, кроме нее. «Хитрость, – сказала Элеонора себе, – мне необходима военная хитрость». Она вернулась в комнату, волоча за собой длинный шнур; рассеянно закрывая высокое двустворчатое окно, доходившее до пола, она сосредоточилась на возможных вариантах побега.

Если бы только она и Ахилл поговорили больше. Подумать только, чему бы она могла научиться у него! Как она завидовала его холодной уравновешенности, его инстинктивному пониманию ожиданий других людей – и тому, каким неповторимым образом он играл с этими ожиданиями.

Может, это выход? Ожидания? Не ее, но… Элеонора тихо подошла к двери для слуг. Рукой нажала на ручку. Дверь была заперта снаружи.

Так, этот путь отрезан. Хитрость, хитрость… На поле боя, что является целью военной хитрости? Победить. Выжить. Остаться невредимым.

И время. Ей требовалось время, чтобы достичь цели. Как это сделать? Если она подождет до окончания ужина, то до утра никто не узнает, что она сбежала. «Отлично, отлично», – подумала Элеонора и села разрабатывать план.

Ужин подали, как обычно, и во время еды она ухитрилась хныкать и жаловаться, делая вид, что перебирает блюда, хотя на самом деле ела много. Ей предстоял долгий, тяжелый путь, и она не могла подвергнуть себя риску потерять силы от голода.

Служанка появилась после ужина, чтобы убрать посуду. Она изумленно посмотрела на разгром, который учинила Элеонора с занавесками балдахина, и открыла рот, чтобы ругаться, но Элеонора опередила ее.

– Неоригинально, – бросила она со всем презрением, какое могла найти в себе, потом повернулась спиной к благонравной, чопорной женщине, преисполненной благородного поведения.

Поскольку вещи, которые ей требовались, были уже связаны в узел и лежали под кроватью, она излила всю свою злость на порушенные планы путем открытия сундуков и разбрасывания платьев, юбок и чулок по всей комнате.

– Одежда! – завопила Элеонора. – Я говорила отцу Эдуарду, что мне нужна одежда! Как вы думаете, я могу жить дальше со всем этим старьем? – вопрошала она, размахивая обшитым золотом платьем, стоившим больше денег, чем служанка, вероятно, видела за два десятка лет. – Что думает брат Кельн, когда он видит меня в одном и том же платье? Вот, забери их! Забери их все, они твои.

Элеонора начала складывать платья в руки служанке, нагрузив их так высоко, что женщине пришлось наклонить голову, чтобы видеть.

– Mein herrin, я не могу… – начала служанка, хотя слова противоречили алчности, горевшей в ее рыжих глазах.

– Унеси их! – приказала Элеонора, подталкивая отнюдь не неохотно уходящую женщину к двери для слуг. – Долой с глаз моих. Долой, долой, долой. – Спотыкающаяся служанка протиснулась в коридор для слуг, затем потихонечку начала спускаться по ступенькам.

Элеонора стояла в открытом дверном проеме, ее рука дрожала, когда она держалась за край двери, пока не затих глухой стук деревянных башмаков служанки по каменным ступенькам. Секунды ожидания с бешено колотящимся сердцем казались Элеоноре минутами, она молилась всем святым, про которых когда-либо слышала, включая и Святую Валерию.

Потом наступила тишина. Элеонора тихо закрыла дверь, но не на запор, подошла к кровати, взяла тяжелый саквояж с книгами, шпагу Ахилла, свою амазонку, сапоги и перчатки. Она подвязалась, надела костюм, до сих пор ей трудно было представить, как неудобно это делать без служанки. Однако ей это удалось, затем сунула ноги в скаковые сапоги и натянула перчатки.

Элеонора в последний раз обвела взглядом римскую комнату, вспоминая удовольствие, которое доставил ей здесь Ахилл, все, что она пережила здесь, и боль от разлуки с ним. Как бы она хотела вернуть ему то, что получила от него, но она постарается дать ему то, что забрали другие, – его свободу.

Элеонора продела голову в пояс шпаги и повесила ее через грудь, взяла саквояж. Ее руки, вероятно, скоро устанут от такой тяжести, но Элеонора была уверена, что Ахиллу были нужны его книги. Они являлись такой же его частью, как и волосы цвета воронова крыла и темные глаза, воспоминания о которых будут преследовать ее до конца дней.

Последний взгляд на запертую главную дверь, за которой находились швейцарские копейщики, и Элеонора скользнула в дверь для слуг и начала свой путь по коридору. Она делала шаг и останавливалась. Ее сразу же охватила паника, когда ножны заскребли по каменной стене. Она замерла, прислушиваясь, затем продолжила спуск.

Проходя мимо кухни, Элеонора услышала голоса ужинающих слуг и пронзительные голоса орущих по пустякам женщин. Она усмехнулась. Ее служанка не могла добраться до своей комнаты незамеченной. Элеонора глубоко для храбрости вздохнула, прошмыгнула мимо них и достигла боковой двери.

Снаружи в покровах тихого вечера Элеонора облегченно выдохнула – от кухни она так и не дышала – и поблагодарила святых за свое близкое освобождение. Она выбрала момент, поставила саквояж на пол и встряхнула затекшими руками.

Слева донеслось ржание лошадей и шум попойки конюхов. Элеонора подняла саквояж и направилась туда.

Она дошла до места, находившегося в другом конце конюшен от комнаты с конюхами, из которой доносился шум. Заглянула в полумрак помещения и увидела ряд стойл с роскошными каретами, освещаемыми тусклыми фонарями, установленными на столбах. Элеонора, внимательно прислушиваясь к окружающим звукам, прокралась по покрытому соломой полу, пока глаза ее напряженно искали в темноте карету Ахилла.

Она шла мимо стоявших чередой позолоченных экипажей, но ни один из них не принадлежал Ахиллу. Естественно, они не могли отвезти Ахилла в его собственной карете! Элеонору начали одолевать сомнения. А не играла ли с ней мать Ахилла?

Здесь. Элеонора сняла фонарь с опоры и вгляделась в стойло. Средиземноморский сокол на кресте блеснул крыльями в неровном свете, готовый, казалось, взлететь. Теперь ей нужно было найти Эрве.

Храп оборвал ее мысли. Она хотела бежать, потом осмотрелась. Еще один храпящий звук нарушил вечернюю тишину, на сей раз он явно раздавался из кареты.

Элеонора осторожно отодвинула запор дверцы кареты и открыла ее. Мертвецки пьяный Эрве распластался на одном из сидений. Элеонора грязно выругалась по-венгерски.

Десять минут спустя мокрый и бессвязно бормочущий Эрве сидел, ругаясь, в дверном проеме кареты.

– Для чего вы это сделали? – жаловался он, глядя на пустое ведро, качавшееся у нее в руке. Он, как пес, потряс мокрой головой. – Вы отрезвляете меня.

– Именно так, – произнесла Элеонора театральным шепотом. – И говори потише.

– Почему? – воинственно спросил Эрве. – Вы удираете от монсеньора или как? Я думал, вы лучше. Я начал вас любить, чего со мной раньше никогда не было. Ну, если вы убегаете, не ждите от меня помощи. Месье стоит десяти таких, как вы.

– Конечно, Эрве, – мягко сказала Элеонора. – Но я бегу к нему. Его похитили, а четыре швейцарских гвардейца охраняют мою дверь, чтобы быть уверенными, что я не последую за ним. – Эрве скептически и с подозрением посмотрел на Элеонору. Она усмехнулась и, слегка оправив платье, добавила: – Дверь для слуг.

Эрве фыркнул смехом.

– Может быть, я все еще люблю вас. – Он увидел саквояж у ног Элеоноры, нахмурился и недоверчиво спросил, выпятив подбородок в направлении саквояжа:

– Куда они спрятали месье? Он уезжал только один раз, когда ездил с вами в Валерию.

– Они упрятали его в… – начала Элеонора, но у нее перехватило горло при мысли о том, что Ахилл находится в этом месте. Она набрала воздуха и сказала: – Они упрятали его в монастырь Рансе. Я не знаю, где он находится, но думаю, что недалеко от Пассау. Мы должны найти и вызволить Ахилла оттуда.

Эрве искоса посмотрел на нее:

– Зная месье, можно сказать, что он пьет их вино и дает советы, как сделать его лучше.

– Но не с этими монахами, – возразила Элеонора почти плачущим голосом. Она быстро рассказала Эрве об ужасах, возможно, окружающих Ахилла, и закончила мольбой: – Помоги мне найти это место и освободить Ахилла!

Кучер вскочил на ноги. Он выхватил ведро из рук Элеоноры и подошел к лошадиному корыту в дальнем конце образуемого каретами прохода, где вылил себе на голову еще одно ведро воды. Потом с фырканьем потряс головой, а когда он подошел к ней, с его длинного пальто из бычьей кожи все еще стекала вода.

– Я знаю, как найти выход, – сказал он.

Эрве исчез в комнате, где гуляли конюхи, и секунду спустя появился снова.

– Около деревни, называемой Бранау. В часе езды на лошади. На карете – два.

– Едем, – распорядилась Элеонора, и Эрве согласно кивнул.

– Оседлаем Широна и еще двух лошадей. Украдем, раз вам надо, самых быстрых, которые могут идти в горы по бездорожью. И обмотаем их копыта соломой. Нет необходимости сообщать о нашем отъезде епископской гвардии.

С тщательностью, не соответствующей его пьяному состоянию, Эрве поставил книги в отделение для багажа, повернулся и повел Элеонору в конюшни. Через минуту они были уже на пути в горы.

– Вот он, – прошептал кучер, отодвигая низко нависшую ветку. Элеонора посмотрела вниз с выступа горы, на которую они только что взобрались. В лунном свете длинное каменное здание, казалось, извивалось на склоне горы, скрывающейся за его высокими стенами. Ни звука, ни огонька не исходило из его крошечных окошек.

Ахилл находился где-то рядом. У Элеоноры перехватило дыхание, когда она представила сентиментального Ахилла, лишенного всех радостей жизни. Она вспомнила заставленный розами будуар, где он впервые открыл для нее чувственность.

– Тихо, как в могиле, – едва слышно заметила Элеонора. Она предположила, что уже почти одиннадцать, поскольку охрана совершала медленный обход. Добрые братья могли поспать еще почти четыре часа. – Как они могли вырвать себя из жизни и заявлять, что это желание Божие? – спросила она.

– Божьим именем в этом мире прикрывают самое худшее, – ответил Эрве.

Элеонора поежилась и дала знак Эрве опустить ветку.

– В эту ночь меня заботит только одна клеточка этого мира. Давай подойдем поближе.

К тому моменту, когда они добрались до опушки, находившейся в двадцати ярдах от высоких, гладких стен монастыря, луна в небе поднялась немного выше. Элеонора потянула вожжи остановить лошадь, и кучер сделал то же самое, хотя с меньшей грациозностью. Элеонора молча остановилась.

Три грубых вязаных одеяла были перекинуты через седло Широна, у луки висел закрытый фонарь. Элеонора стянула одеяла, одно отдала Эрве, другое повязала вокруг своей головы и плотно прикрепила к третьему, обмотанному вокруг тела. Она взялась за тонкую веревку, привязанную к ручке фонаря, вытащила его из седла и отставила в сторону.

Кучер в капюшоне из одеяла взял поводья Широна и другой лошади и отвел их подальше под прикрытие деревьев. Элеонора осталась один на один с монастырем, лишь со шпагой Ахилла на боку.

Она вытащила из кармана юбок небольшой нож, встала на колени и вырезала в одеяле, которое было на ней, два квадрата. Быстро привязала квадраты на подошвы своих сапог точно так же, как они привязывали солому на копыта лошадей в городе, чтобы заглушить шаги.

Не раскрывая фонаря, Элеонора, ведомая лунным светом, направилась в тень входа в монастырь. Боясь западни, она приоткрыла одну ставенку на ширину чуть больше конского волоса. В нескольких дюймах от нее в серебре лунного света висел ржавый металлический колокол, легчайшее прикосновение к которому могло вызвать его звон.

Сердце почти гремело от того, что могло случиться. Элеонора подняла фонарь и посветила вокруг его слабым светом, чтобы рассмотреть всю дверь. Деревянные планки и кожаные петли. Она облегченно вздохнула. Кожаные петли не заскрипят, к тому же их можно перерезать, если засов будет заперт. Элеонора поднесла фонарь ближе.

Она еще раз помолилась святым, надеясь, что пропустила тех, которым поклоняются монахи Рансе, и подняла простой засов. Дверь бесшумно отворилась.

Сразу же за стенами в одном конце огороженной территории она ясно увидела темный контур башни с колоколом часовни, очерченной на фоне неба, тогда как в другом находились ряды крохотных окошек, где были монашеские кельи.

Где-то там, внутри, ей следовало искать Ахилла. Темная арка прямо перед нею обозначала вход в здание, и Элеонора долго смотрела на него, часто и неглубоко дыша. Оставив в покое святых, Элеонора обратилась к своим мадьярским предкам, взывая к накопленным за тысячелетия силе духа, смелости и отваге.

Лунный свет подвел Элеонору к двери, она все так же тихо вошла, плотно прижимая к своему боку шпагу в ножнах. Она ступила в темноту, пахнущую молотым зерном, рискнула приоткрыть крохотную полоску света и обнаружила, что попала в убогую кухню. Отсюда было относительно просто проскользнуть по коридору, подняв фонарь, чтобы проверить кладовые, мимо которых она проходила.

Где же монахи обычно держат своих пленников? Элеонора прошла по коридору с крохотными кельями, все они имели маленькое окошко для передачи пищи. У каждого окошка Элеонора прислушивалась к звуку непрерывного дыхания, доносящегося изнутри, потом подняла фонарь. Все монахи, плохо укрытые рясами, выглядели одинаково. И вдруг Элеонора поняла, что в этих кельях содержатся не заключенные монахов, а находящиеся под епитимьей.

Элеонора почувствовала страх, а потом замерла, когда из кельи, возле которой она стояла, донесся шепот. Голос монотонно повторял слова, словно человек бормотал их снова и снова до тех пор, пока они не станут бессмысленным звуком. Неспящий монах за своими молитвами?

Она подумала, чтобы вернуться назад тем же путем, каким пришла. Возможно, здесь есть другие места, где может находиться такой человек, как Ахилл… Редкое слово достигло ее слуха. Оно было французским, архаично французским.

Элеонора напряглась в направлении звука. Мужской голос был сухим и горьким.

– Теперь внимай, и может, к подвигам…

– Отважного человека, – закончила она беззвучно, не обращая внимания не слезы. «Ахилл!» Дрожащей рукой Элеонора открыла дверь и вошла, быстро закрыв ее за собой. Она повернулась и чуть не захлебнулась криком.

На дальней стене лицом к ней висел Ахилл, толстыми веревками привязанный за запястья к металлическим кольцам. Ряса из грубой ткани была порвана на спине. От ударов кнута остались следы запекшейся крови. Его запястья кровоточили и были в синяках от попыток освободиться – горка каменной пыли лежала на полу под каждым железным кольцом.

Элеонора подбежала к Ахиллу.

– Ахилл, – прошептала она ему в ухо, потом поцеловала в висок и провела рукой по длинным волосам. – Мой отважный…

– Элеонора? – Голос Ахилла был неуверенным, таким же, каким он декламировал «Тристана». Он нахмурился и потряс головой. – Нет, – резко и более сильным голосом произнес он. Ахилл оперся лбом о стену и позволил себе полюбоваться лицом Элеоноры. – Но я делаю, делаю это…

– О прелестная и желанная любовь… – начал он цитировать другую песнь трубадуров, – с прекрасно сложенным, гибким и стройным телом и прекрасной…

– Ахилл, это не сон. Я здесь.

Глаза Ахилла смотрели на нее.

– Элеонора? – снова спросил Ахилл, немного более ясным голосом, хотя все еще недостаточно резким. – Элеонора, ты пришла за мной. Дама рыцаря. Папа… папа знал, что однажды я встречу тебя. Он верил в меня и в любовь. Он говорил мне, что я найду тебя. Только… только он забыл сказать, что, когда я найду тебя, ты не сможешь быть моей дамой, потому что я уже больше не буду рыцарем.

Несвязная речь Ахилла испугала Элеонору.

– Шшш, моя любовь. У меня есть лошади, которые увезут нас отсюда. Ты можешь стоять?

Ахилл потряс головой, пытаясь прийти в себя.

– Да. Да, я могу стоять. – Он выпрямился, перенеся тяжесть тела на ноги, но резкая боль заставила его побледнеть.

Принесенным с собой ножом Элеонора разрезала державшие Ахилла веревки. Он взял ее лицо в свои руки и губами стер слезу, хотя она знала, что соль может причинить боль его запекшимся губам.

Ахилл ласково посмотрел Элеоноре в лицо:

– Я всегда желал тебя, другие мне были не нужны. Я не хочу другой любви.

Слова трубадура согрели Элеонору и защитили от страха.

– Ты можешь идти? – спросила она, стараясь не задеть ворсистой ткани, прилипшей к засохшей крови на спине. – Я могу тебя немного поддерживать. Мы должны идти.

– Сначала позволь мне напиться из твоих губ. – Ахилл мягко и нежно поцеловал ее, потом еще раз – более крепко. – Так много снов о тебе. – Не отрывая взгляда от Элеоноры, Ахилл развел руки в стороны, наклонился, потянул ноги. Он немного хромал, и Элеонора попыталась его поддержать, но Ахилл выпрямился и завернулся в одеяло, которое она накинула ему на плечи. Элеонора побледнела от мысли, какую боль ему пришлось перенести.

– Выведи меня отсюда, моя Изольда.

Каждый шаг, казалось, был длиною в жизнь. Только они молча закрыли дверь кельи Ахилла, как начал гнусавить монах в соседней келье, словно отсутствие монотонного голоса Ахилла мешало ему спать.

Элеонора и Ахилл неподвижно застыли, взявшись за руки – их единственное звено к благоразумию и надежде, – и ждали, пока дыхание монаха снова станет равномерным. Как только это произошло, Ахилл сжал пальцы Элеоноры, и они продолжили свой путь в темноте коридоров к кухне, потом наружу.

Шаги Ахилла сразу же стали более уверенными, и скоро уже он вел ее к дверям в стене – и к свободе. Элеонора слышала, как он с жадностью заглатывал свежий воздух, и ее сердце разрывалось от боли, которую, как она знала, он испытывает при каждом вздохе.

Они добрались до двери, и Ахилл снова потряс головой, затем нетвердой рукой потянулся к засову, потихоньку открывая его. Засов громом зазвучал у нее в ушах, но Ахилл, казалось, не замечал этого. Он толкнул дверь, вышел и… плечом задел ржавый колокол. Небеса отозвались протестующим звоном.

Ахилл выругался и побежал, таща Элеонору следом. Из-за деревьев донесся шум, когда Эрве и лошади появились им навстречу.

Эрве хохотнул и придержал лошадей. Одной рукой Ахилл обнял Широна, а другой крепко держал Элеонору. Он закрыл глаза.

– Я забыла о колоколе, – сказала Элеонора. – Я должна была предупредить тебя.

Ахилл рассмеялся.

– Напомните мне, чтобы я сообщил о вас в рапорте, лейтенант Баттяни. – Ахилл привлек Элеонору под защиту своих объятий и быстро поцеловал.

– Позже я достойно отблагодарю вас.

Эрве фыркнул.

– Я вижу огни, месье. Вы нарушили их сны о шоколаде и засахаренных фруктах.

Ахилл отпустил Элеонору, и она увидела, как он сжал зубы, садясь на коня. Он качнулся, обрел равновесие, затем сел в седло.

Внутри у Элеоноры что-то судорожно сжалось.

– Ахилл?

– Ничего. Поехали, – сказал он, хотя даже в лунном свете в его глазах отражалась боль.

Колокола на часовне били тревогу. Элеонора взобралась в седло.

– Ему нужно воды и поесть, – сказала она Эрве и направила свою лошадь прочь из Бранау. «И хирурга, обработать раны, – добавила она про себя, – и пару недель хорошего отдыха, и… и чтобы отец, которого он знал, вернулся к нему, и его имя осталось незапятнанным…»

Мысли обжигали, словно крапива. Элеонора пригнулась к шее лошади и отдалась воле порывистого ветра. Она скакала, как в детстве: разум, окунувшийся в море чувств, удары копыт, приводившие в движение ее тело, – лошадь и всадница стали неразрывным единством плоти и духа.

Элеонора слышала стук копыт других лошадей на некотором расстоянии позади себя и придержала лошадь. Они проехали мимо нескольких крестьянских домов за Бранау, не останавливаясь до тех пор, пока не добрались до отдельно стоящего амбара, рядом с которым имелся колодец.

Эрве неуклюже спешился и прокрался внутрь каменного здания, откуда призывно помахал им рукой. Как только Элеонора проехала мимо кучера, он улыбнулся и произнес:

– Мадам, конечно, знает, как отвлечь мужчину от его тревог…

Элеонора спрыгнула с лошади и улыбнулась в ответ. Она смотрела, как Ахилл спрыгивает с лошади с лицом, искаженным болью и напряжением, и громко обругала себя:

– Какая я бестолковая, самолюбивая негодница! – И бросилась к Ахиллу. – Я должна была ехать медленнее.

Ахилл улыбнулся краешком рта и одной рукой погладил ее по щеке, держась другой за седло.

– Если бы ангелы так скакали, им бы не требовались крылья.

Элеонора покраснела, довольная комплиментом, а Ахилл наклонился поближе к ее уху и прошептал:

– Мне не доставляет удовольствия, когда со мной нянчатся, но я люблю наслаждаться видом прелестной всадницы, скачущей в лунном свете. Особенно той, которая в моем пылком воображении несется обнаженной с развевающимися за спиной волосами.

– Ахилл! – Краска залила лицо Элеоноры.

Эрве боком, словно удирающий рак, прошмыгнул мимо них.

– Я пойду принесу воды, – пробормотал он и исчез за дверью.

– Посмотри на себя! – сказала Элеонора Ахиллу тихо и яростно. – Ты был связан, тебя били кнутом и Бог знает что еще делали. Как ты можешь думать о раздетой женщине на лошади?

Ахилл громко рассмеялся, потом поморщился от боли, но его улыбка не исчезла.

– Раздетой Элеоноре на лошади, – поправил он. – А как, ты думаешь, я выжил связанным и под кнутом? Пылкое воображение – великое благо для мужчины, попавшего в тюрьму.

Элеонора помогла Ахиллу добраться до свободного стойла и перевернула ведро, чтобы он сел, но Ахилл покачал головой и прислонился к простенку.

Эрве вернулся с водой и куском копченого мяса, которое он украл из крестьянской коптильни, бормоча угрозы, что один из этих чертовых монахов, должно быть, имеет быстрого мула. Он нервничал, и Элеонора посмотрела на него, когда влажным батистовым платком нежно протирала спину Ахиллу.

– Что-то не так, Эрве? – тихо спросила она. Кучер бросил быстрый взгляд на двери амбара и, пожав плечами, ответил:

– Не нравится мне это. Дом пустой, но в кухне свеже-принесенная вода, и уголь в очаге не остыл. Может быть, завтра базарный день, и хозяева пораньше ушли. – Он вгляделся в темноту, прищурив глаза, и тихо сказал: – Чертова рань, – потом отмахнулся от озабоченности. – Вероятно, ерунда. Лишь бы удрать от всей этой епископской гвардии, рыщущей возле Бранау, лишь бы выбраться.

– И гвардейцев, которые, возможно, ждут нас на дороге, – заметил Ахилл, нетвердо опираясь на пустое стойло. Он набрал воздуха, когда Элеонора попыталась отодрать рясу у него со спины, и посмотрел на нее.

– Это может подождать, мы должны ехать.

– Черт подери, Ахилл, – бросила Элеонора, – тебе нужно отдохнуть.

– Да, – согласился Ахилл, выпрямляясь. – Но мне не хочется отдыхать в монашеской келье. – Он, шатаясь, пошел, потом покачал головой. – И я не хочу, чтобы пострадала ты. Тем гвардейцам было сказано, что я – человек, который приведет баварских захватчиков в их город. Они… – Ахилл пошатнулся, но нашел силы устоять. – Они не слишком будут беспокоиться… о том, чтобы удержать нервные пальцы на спусковых крючках их… их… – Он внезапно опустился на перевернутое ведро.

– Ахилл! – вскрикнула Элеонора, бросаясь на колени рядом с ним и торопливо вырывая неровный, размером с руку, потертый лоскут из своей юбки, который потом намочила в воде. – Сюда, – сказала она, возвращаясь к нему. И приложила ткань к его губам. – Возьми в рот и дай воде стечь в горло. – Ахилл кивнул и подчинился, а она погладила его по шее. – Представь, что это сладкий сок португальского апельсина, – шепотом добавила она.

Они обменялись долгим и молчаливым взглядом, говорившим больше, чем просто слова.

В двери прошелестел Эрве, нарушив их уединение.

– Неприятности, – сказал он хриплым шепотом. Элеонора подбежала к нему и выглянула в темноту через щель в дверях. – Лошадь, – произнес Эрве, но негромко, – может быть, две. – Он повернулся, чтобы встретиться с нею взглядом, его обычно веселые глаза были очень серьезны. – И я думаю, что слышал, как карета подъехала к дому по грязной дороге.

– Карета? – переспросила Элеонора. – Не телега?

– Карета, – подтвердил Эрве тоном профессионала, знающего свое дело.

Элеонора с минуту подумала, отдаленный хруст ветки подтолкнул ее к действию.

– Безмозглые дураки, – прошипела она. – Они все хитрые, как дикие медведи.

– Медведи с кремниевыми ружьями, – напомнил ей Эрве.

Элеонора кивнула, ненадолго задумавшись, потом положила свою ладонь ему на руку и сказала:

– Может быть, мы сможем удрать отсюда, вынудив их ошибиться. Приготовь лошадей. Не трогай дверь, оставь ее как есть. – Она посмотрела на фонарь, его слабый свет едва освещал внутреннюю часть амбара. – И не проходи между фонарем и дверью. Не стоит им показывать движущиеся тени, которые могут их насторожить.

Лохматые брови Эрве задвигались, и он хихикнул, в его голосе прозвучал легкий налет сумасшествия:

– Ну вы и женщина. Действительно, женщина что надо.

Элеонора подарила ему ободряющую улыбку и поспешила к Ахиллу сообщить об их плане, в то время как Эрве насколько мог тихо подвел бы лошадей к входу.

Ахилл выглядел менее бледным, когда одобрительно кивал, и Элеонора помогла ему встать, когда дикое рычание кучера заставило ее похолодеть.

Элеонора быстро взглянула на дверь. Там стоял гвардеец с ружьем наизготовку, направленным прямо на Ахилла. На мгновение ее сердце, казалось, сжали холодные пальцы, потом она медленно поднялась и встала между солдатом и человеком, которого любила.

– Опусти ружье, ты, дурень, – приказала Элеонора со всей своей надменностью, на которую только была способна. Ствол ружья немного качнулся. Элеонора шагнула вперед, скрывая юбками Эрве, подающего сигнал рукой. Кучер утвердительно наклонил голову, словно он удерживал лошадь, чьи поводья он держал. А держал он Широна.

– Опусти ружье. Разве мы выглядим опасными для тебя? – спросила она с насмешливым презрением. – Женщина, сумасшедший и почти забитый до смерти мужчина. – Солдат еще чуть-чуть расслабился. Элеонора посмотрела на пояс ножен, переброшенных через ее плечо, будто только что вспомнила о нем. – Это то, что тебя тревожит? Я сниму шпагу, как, а?

Солдат кивнул, и Элеонора преувеличенно неуклюжим движением сняла пояс через голову.

– Черт с ней! – Шпага стукнула, и Элеонора, борясь с поясом, сбросила его, оружие выскользнуло из ее рук и упало у ног, шпага наполовину выскочила из ножен. – Будь она проклята! – резко сказала Элеонора и потянулась к эфесу.

Позади нее выдохнул и грязно выругался Ахилл, после чего последовал звук хлопающей двери.

– Отлично сыграно, моя дорогая, – произнесла из дверей мадам Д'Ажене. – Но не тянись дальше. Этот дурак, может, и не догадается, что такая хрупкая женщина, как ты, умеет пользоваться этой штукой, но мне это хорошо известно. – Элеонора встретилась с ее веселым взглядом. – Так ведь!