Роковые поцелуи

Глава 4

На следующее утро Ахилл встал рано. Он выскользнул из-под шелковых простыней и подставил свое стройное тело под длинные лучи солнца. В воздухе чувствовалось какое-то томление, словно кто-то раздавил палочку корицы.

Он выкупался в воде, ароматизированной сандалом, облачился в черный халат и уселся с чашкой густого, сладкого кофе за томик своего любимого трубадура, Бернара де Вентадура.

Старая поэзия была ниточкой, связывающей его с отцом. Они вдвоем часами могли сидеть у окна в библиотеке, читая древние манускрипты. Отец с улыбкой наблюдал, как его сын, запираясь, одолевает архаичные французские тексты. Труды трубадуров были мало известны, но Ахилл хранил манускрипты, переписанные еще сведущими в искусстве монахами и переплетенные в великолепную кожу. Эти манускрипты, а также несколько более поздних книг, написанных Вольтером и Монтескью, он всегда возил с собой.

Когда-то книги доставляли ему радость. Но в последние годы, после того, что случилось в Париже, после всего, что он сделал, книги стали его убежищем, где он мог укрыться от голоса собственной совести. Раньше ему казалось, что книги – его единственное средство спасения, но с недавних пор он стал ощущать, что в кромешном мраке забрезжили первые лучи. Надежда на спасение оказалась не такой призрачной, как он думал.

«О, прекрасная и желанная любовь», – начал читать он, и в памяти возник образ экзотической темноволосой красавицы. В этот момент кто-то поскребся в дверь.

Спросив разрешения, в комнату вошел Боле. Поклонившись Ахиллу, управляющий закатил глаза и доложил:

– Месье Дюпейре.

Ахилл поморщился. Обязанности гостя не доставляли ему удовольствия. Отложив книгу и прогнав видение, он кивнул.

Спустя мгновение дверь распахнулась, и в комнату, сыпя проклятиями, проковылял, опираясь на палку, маркиз Дюпейре.

Он хлопнул по спине поспешившего на помощь Боле.

– Оставь меня, проклятый болван. – Слуга безропотно подчинился. Дюпейре упал на стул напротив графа.

– Следует выслать жен в деревню.

– Это и так деревня, – резонно заметил граф.

– Значит, в другую деревню. – Дюпейре фыркнул и грохнул кулаком по столу. – Чертова дура. Разрешила этой нахлебнице, своей племяннице, взять моего лучшего гунтера, Тоньерра! – Он поерзал на стуле, бросив гневный взгляд на графа. – И поэтому, Д'Ажене, мне пришлось отложить охоту. Утро обещало прекрасный день. В такой день! – Он вздохнул. – Упрямая старая… Никогда не женитесь, Д'Ажене. Никогда, никогда, никогда! – Он снова ударил по столу. – Тоньерр! Можно ли поверить? Если она загонит его… почему той драгоценной племяннице с кошачьими глазами приспичило выбрать именно это утро?.. Однако я предупредил! «Ни одна из моих лошадей, – сказал я ей, – ни одна из них не выходит из конюшни раньше девяти!» Дюпейре встал, тяжело опершись на палку.

– Приятно было поговорить, Д'Ажене. Не знаю, почему эта глупая женщина жалуется, что вы сущий дьявол. Это не так уж плохо для мужчины. – Его взгляд помрачнел, и он заковылял к двери. – Неженатого мужчины. Чертова дура… – Он согнул колено, чтобы пнуть тяжелый стул, но остановился на полпути и выругался. – Я уже сделал эту глупость. Черт возьми, я, кажется, сломал палец… – Под его бормотание дверь закрылась.

Ахилл отпил кофе и посмотрел в окно. Переведя взгляд на часы, он увидел, что уже было двадцать минут девятого. Он позвонил своему камердинеру. Тот вошел и поклонился.

– Я еду на охоту, как и было запланировано, – сказал ему граф.

Спустя полчаса Ахилл шел через салон с золочеными зеркалами, направляясь к конюшням, когда вслед за ним неожиданно бросилась женщина.

– Месье! – позвала она. Это была мадам де Рашан. Ахилла подмывало не ответить ей. Они были одни. Он посмотрел на стеклянные двери, ведущие на террасу, почти ожидая увидеть там венгерскую графиню. Он вспомнил огонек возбуждения, вспыхнувший в ее зеленых глазах, когда он упомянул о прогулке верхом. Он собирался зажечь от него свое собственное пламя.

– Д'Ажене! Д'Ажене, вы еще будете меня благодарить! – Голос маркизы дрожал от возмущения.

Он повернулся и слегка поклонился.

– Неужели, мадам?

– Вы, черноглазый… – Ее глаза сузились от гнева и обиды. Она круто развернулась, взметнув широкими юбками. – От вас больше семи месяцев ничего не было слышно. Вы даже не пытались увидеться со мной. Стало быть, наша встреча с вами в Жемо для вас ничего не значит?

– Час, проведенный в кустах? – У Ахилла свело в животе от воспоминаний, но он лишь поднял бровь. – Или вы думаете, что я стану утруждать себя тем, что последую за женщиной за одно только обещание ее постели? После встреч в кустах мало что остается. – Неожиданно он вспомнил запах дамасских роз и вкус апельсина. – Хотя иногда…

– Я говорила мадам де Шатору, что вы не будете меня слушать, – сердито сказала Рашан. – Но фаворитка короля хочет дать вам последний шанс. Однако она далеко не глупа, Д'Ажене. Она знает, что вы думаете только о себе.

Кому-то гневное лицо леди Рашан, обрамленное высокой напудренной прической, могло показаться хорошеньким. Он же считал его заурядным, прекрасно отражающим ее сущность.

– В настоящий момент я думаю о том, чтобы покататься верхом, мадам. – Он кивнул и повернулся, чтобы уйти.

– Подумайте об этом, месье: фаворитке короля угодно, чтобы вы вернулись в Париж. Она вас простила. Подумайте о власти, которая ждет вас. О… возможностях для ваших дьявольских развлечений. Вы увидите, что ла Шатору умеет забывать. Даже ваши грехи, Д'Ажене.

– Зато я не забыл их. – Он слегка улыбнулся. – И не собираюсь.

Маркиза была явно рассержена.

– Можно ли вам угодить? И сами-то вы знаете, что удовлетворило бы вас? Как может такой эгоист, как вы, отказываться от денег, власти, влиятельности? Об этом мечтает каждый.

– Я не каждый, мадам. – Он смотрел ей в лицо, но она избегала его взгляда. – Как же плохо вы меня знаете. – Он потер большим пальцем ладонь, затянутую в черную замшевую перчатку для верховой езды. – Как мало все знают обо мне. И о моих грехах. Мой эгоизм особого рода. Ему не нужны милости фаворитки короля… – его голос зазвенел, как остро заточенный стальной клинок, – или ее сводни.

Ла Рашан чуть не задохнулась от обиды.

– Вы зашли слишком далеко! – завизжала она и, схватив фарфоровую статуэтку, метнула ее в Д'Ажене.

Он даже не пошевелился. Статуэтка пролетела мимо и врезалась в стену позади него.

– Ла Шатору, должно быть, предложила вам немалую сумму, – сказал он спокойно. – Десять, двадцать тысяч луидоров? Или вашему мужу пожалуют доходное место при дворе? При определенной сноровке на подкупах и взятках там можно без труда сделать пятьдесят или сто тысяч.

Мадам де Рашан зло рассмеялась.

– Почти двести. – Прищурившись, она посмотрела ему в глаза. – Ла Шатору не простит вас дважды, Д'Ажене. Если вы откажете ей в этот раз, никто не знает, что тогда произойдет. Всем нам будет лучше, если вы вернетесь в Париж. Да, Рашану необходимо это место, но вы… вы один, Д'Ажене. Вы что, не понимаете? И пока вы не вернетесь в Париж, вы всегда будете один. Ла Шатору позаботится об этом.

– На днях я уезжаю, – сказал Д'Ажене. Мадам де Рашан облегченно вздохнула, и на ее лице появилась торжествующая улыбка. – Чтобы присоединиться к нашей армии в Баварии.

– Нет! Позвольте мне сказать ей, что вы вернетесь.

– Можете передать ей, что я приму лишь приглашение короля, а не его шлюхи.

– Дурак! – закричала ла Рашан. Она оттолкнула со своего пути стул, и ее каблуки громко застучали по мраморному полу. – Думайте о том, что делаете…

– Это вы думайте в следующий раз, прежде чем браться пособничать шлюхе.

– Ублюдок! Рашан говорил, что вы ни за что не согласитесь.

Перед глазами Ахилла возникла красная пульсирующая пелена, превратившаяся в жгучую багровую точку. Он двинулся на мадам де Рашан.

– Д'Ажене, нет! – воскликнула она, загораживаясь стулом и отступая. – Я хотела сказать…

Он схватил стул и отшвырнул его в сторону. Раздался оглушительный звон стекла, эхом отозвавшийся от стен. Сверкающие осколки зеркала заиграли сотнями бликов в лучах утреннего солнца.

Маркиза с криком выбежала из комнаты.

– Вы заплатите за это!

Через мгновение красное свечение исчезло и к графу вернулось спокойствие.

– Я согласна, – раздался чей-то голос. В комнату вошла графиня Баттяни, небрежно приподняв подол платья над рассыпавшимся стеклом. – От этого зеркала всегда слепило глаза.

Он ждал, сложив руки на груди. Как долго она была здесь? И будет ли на этот раз играть в невинность. Стекло хрустело под ее ботинками, когда она направлялась к дверям террасы. Проходя мимо, она чуть заметно кивнула графу.

– В конце концов, месье, почему непременно нужно освещать все темные углы?

Д'Ажене поклонился, показав, что понял ее насмешливый вопрос.

– В самом деле, почему, мадам? Иногда свет очень отвлекает.

– Значит, вас легко отвлечь? Жаль. Хотя, возможно, это объясняет, почему кое-кто в Париже так суетится, стремясь стать вашим покровителем.

– «Суетится», мадам?

– «Суетится», месье. Как крысы в темном углу. – Она вышла на залитую утренним солнцем террасу.

Ахилл проводил ее взглядом. Он улыбнулся и пошел следом. Что ж, в конце концов, это Дюпейре отменил свою охоту, а не он.

Увидев рядом с гунтером Дюпейре гнедого жеребца Ахилла, Элеонора немного растерялась.

– Нет, мне жаль, но ты все перепутал, – сказала она конюху, седлавшему ее коня. – Я поеду одна.

Конюх опешил, но Ахилл предупредил его протесты.

– Это безрассудство – ехать одной, – возразил он. – Что вы будете делать, если ваш конь наступит на кроличью нору и сломает ногу.

– Пойду пешком.

– А если вы сломаете ногу?

– Тогда я поползу, месье. Я хочу поехать одна.

Граф опустил глаза, чтобы она не заметила, что ее слова задели его.

– Почему, мадам? Наверное, у вас свидание?

С помощью конюха она забралась в седло и повернулась к Ахиллу, стараясь не дать своему раздражению выплеснуться наружу. Потемневшие от гнева глаза скользнули по его лицу.

– Вы обижаете меня, месье. Не судите о других по себе. – Она развернула коня и поскакала на восток.

Ахилл выругался про себя.

– Эй, грум, – сказал он стальным голосом, не спуская глаз с удаляющейся фигуры графини. – Даю луидор, если ты оседлаешь Широна прежде, чем она исчезнет из виду.

Глаза конюха расширились при обещании такого богатства, и он бросился выполнять приказание. Ахилл уже сидел верхом, когда на вершине небольшого холма поднялось легкое облачко пыли, вырвавшееся из-под копыт скачущего коня графини. Он бросил конюху золотой, потом еще один.

– Ты никогда не седлал моего коня и не видел, куда я уехал. – Конюх понимающе улыбнулся и кивнул, крепко зажав в кулаке монеты.

Ахилл пришпорил Широна и пустил его галопом туда, где за освещенным солнцем холмом скрылась Элеонора. Конь мчался во весь опор, грязь после прошедшего дождя летела у него из-под копыт. Кровь стучала в ушах Ахилла. Его дыхание стало глубоким и частым. Ему не хватало лишь шпаги, чтобы испытать восторг от кавалерийской атаки.

Во весь опор он перемахнул через вершину холма. Далеко впереди едва различимой точкой скакал Тоньерр. Неумелый наездник, маркиз Дюпейре, похоже, и не подозревал о силе и скорости, таившихся в его скакуне. Но сейчас, казалось, Тоньерр наслаждался полетом, радостно повинуясь слившемуся с ним опытному всаднику.

Ахилл пригнулся к шее своего коня, заставляя его скакать еще быстрее. Все его чувства обострились, ввергая его в восторженное состояние полузабытья, когда ветер развевает ненапудренные волосы, когда движения рук в перчатках, сжимающих поводья, молниеносны и точны, когда мускулы всего тела то растягиваются, то сжимаются, а внутри нарастает ни с чем не сравнимое ощущение могущества, готовое вот-вот вырваться наружу. Запахи лошадиного пота и свежей земли пьянили сильнее самого крепкого вина.

Он следовал за графиней, мчась через плоскую равнину и снова взбираясь на высокий холм. Слева дорога огибала опушку темно-зеленого леса. Коричневые стволы деревьев проносились мимо, словно он смотрел на них через забрызганное потоками дождя стекло.

Дорога начала петлять. Снова и снова графиня исчезала, чтобы через мгновение появиться опять. Знала ли она, что он преследует ее? Или ей было все равно?

Ахилл достиг вершины холма и начал спуск, когда вдруг заметил, что потерял ее из виду. Он резко натянул поводья. У него было острое зрение, но ничто не двигалось по крутой дороге, ведущей к реке, что протекала через долину.

Край долины обрамлял крутой откос. На юге раскинулось открытое пространство с редко разбросанными деревьями. К северу деревья становились толще, а откос поднимался все выше, заканчиваясь мысом, выдававшимся над речной долиной.

Какое-то движение привлекло его взгляд. Там графиня въехала в лес, направляясь к мысу. Тяжело дыша, он наблюдал за ней, невольно сжав правую руку в кулак. Конь протестующе поднял голову, почувствовав, как неожиданно натянулись поводья. Ахилл опустил взгляд. Его тело инстинктивно приготовилось к атаке. Он пришпорил коня и поскакал через лес к мысу.

Элеонора раскинула руки, подставив их лучам солнца, и улыбнулась. Мыс был покрыт мягкой травой, кое-где из земли торчали плоские гладкие валуны. В одном из них, лежавшем под сенью величественного платана, остались лужицы дождевой воды, и ее великолепный конь шумно пил у нее за спиной.

Ее улыбка стала шире, когда она подумала о том, что обскакала дьявола-графа. Она почувствовала легкое удовлетворение, которое тут же покинуло ее. Она должна была обскакать его. Ей нужно было побыть одной и подумать.

Граф Д'Ажене. Призрачный демон, живший в ее воображении, слился с образом графа Д'Ажене, человека из плоти и крови, и это ее беспокоило. Было легко бороться с призраком, бесплотным злым духом, которого ее послали одолеть, но человек…

Тогда, в беседке, вместо того чтобы домогаться Элеоноры, он просто дразнил ее. И потом, в музыкальной комнате, он, казалось, искренне наслаждался игрой, хотя каждое его слово таило в себе намек. Ее по-прежнему мучила мысль о том, что, когда он играл в карты, его безразличие могло быть вызвано его желанием уберечь ее от сплетен.

«Нет», – оборвала она себя и покачала головой, отгоняя прочь сомнения. Да, он умнее большинства других, утонченнее, но в нем течет дьявольская кровь, его ярость в зеркальной комнате доказала это. И ей следует помнить о тех, кого он убил. Король Франции может простить ему дуэли, но она-то знала, что Д'Ажене убивал просто потому, что это было у него в крови.

Ее конь заржал. Прогулка верхом помогла ей развеять сомнения, которые посеял в ней граф, и обдумать свою стратегию. Ей нельзя было спешить. Ей следовало подумать обо всем еще раз. У нее из головы не выходила подслушанная фраза. «Или вы думаете, что я стану утруждать себя только тем, что последую за женщиной за одно только обещание ее постели?» – так он сказал мадам де Рашан.

«Обычная мужская похвальба», – подумала она и тут же отмахнулась от этой мысли. Теперь она понимала, что Д'Ажене не из тех, кто бросает слова на ветер. Как же она была глупа, думая, что несколько томных улыбок, взгляд искоса здесь, надутые губки там, – вот! – он, как щенок, побежит за ней, куда бы она ни позвала.

Но что заставит его последовать за ней? Она обняла себя. Его прикосновения в беседке уже заставили ее… почувствовать себя… неловко. Что, если ей придется пойти еще дальше, чтобы узнать его получше, чтобы понять, что может заставить его… «утруждать себя»?

Эта мысль возродила в памяти другой образ – образ ее мужа с его грубыми ласками. Она прогнала его прочь, словно захлопнула ставни перед надвигающейся страшной бурей, и подумала о своем долге перед семьей. Воспоминание о ней согрело ее, как огонь маяка, и она расправила плечи, полная решимости вернуться в замок и выполнить свою задачу. Она сделает все, что ей придется сделать.

Она повернулась к коню и неожиданно в тени деревьев увидела наблюдающего за ней графа Д'Ажене.

Ей потребовалось лишь мгновение, чтобы прийти в себя.

– Месье граф, – начала она, упершись руками в бока, – если женщина говорит, что хочет побыть одна…

– То обычно это означает обратное.

Элеонора склонила голову набок, изучая элегантную фигуру графа, держащего под уздцы своего коня, и улыбнулась.

– Иногда, месье. Но не всегда, – сказала она весело. – Сначала ей хотелось отчитать его за то, что он следил за ней, но она сдержалась. В такой чудесный день грешно было ругаться.

Он подвел своего коня к одной из лужиц и взглянул на нее из тени.

– А как насчет сегодня?

Она рассмеялась.

– Если бы не этот замечательный скакун, я бы ответила вам такой бранью, что даже дервиши попрятались бы от ужаса.

– Или крысы забились бы в темный угол?

– В очень темный угол.

– Но у вас был замечательный скакун, – сказал он и вышел на свет. Она наблюдала, как он снимает перчатки. Его длинные темные волосы расплелись, и прямые тяжелые пряди упали ему на плечи.

На его чувственных губах играла легкая улыбка. Темные глаза на резко очерченном лице говорили о наслаждениях – еще не испытанных и уже надоевших.

Ее восторг от поездки и решение заманить его в ловушку улетучивалось, как аромат цветка в слишком жаркий день. Ее телом овладело незнакомое ощущение, и ей это не понравилось.

– Замечательный скакун? – эхом отозвалась она и обняла себя снова, на этот раз чтобы согреть свое внезапно похолодевшее тело. – Ах, да, да. – Она отвернулась и посмотрела на расстилавшуюся за рекой долину. – Мой дядя был так добр, что разрешил мне взять, по всей видимости, призового скакуна.

Д'Ажене приблизился к ней сзади.

– Да, добр, – согласился он.

Элеонора стояла, скрестив руки на груди и положив ладони себе на плечи. Граф погладил ее пальцы легким, трепетным движением.

Она отступила в сторону и опустила руки.

– Какая прекрасная долина, – сказала она, поведя рукой в сторону реки.

– Правда?

Она вздрогнула и взглянула на графа, не спускавшего с нее глаз.

– Конечно, – ответила она и снова посмотрела вдаль. Д'Ажене сел перед ней на валун в нескольких шагах от обрыва.

– Что делает ее красивой? – спросил он, все так же пристально глядя на нее.

Удивившись, она ответила:

– Деревья, река…

– Подойдите сюда.

– Я достаточно хорошо вижу отсюда.

– Нет, мадам, это не так. Ваши собственные слова выдают вас. – Его тон был дразнящим, вызывающим.

Элеонора вспомнила письма матери. Там было много советов о том, как держать себя с мужчиной, который будет восторгаться красотой ее глаз, и ни слова о том, как быть, если он говорит, что эти глаза ничего не видят. Она представила, каким равнодушным станет взгляд этих глаз, если она потеряет мужество и сбежит.

Она подошла к краю обрыва и вытянула шею, вглядываясь вдаль. Она была привычна к высоте – но не к нему.

– Я вижу дорогу, ведущую к реке, – начала она и с надеждой посмотрела на графа.

Он встал, слишком грациозно для мужчины, подвел ее к валуну и сел лицом к ней.

– Мадам Баттяни, – сказал он тихим чарующим голосом, – мне доводилось видеть ландшафты с деревьями, рекой и дорогой, по которой Вергилий мог вести Данте в ад.

Ахилл закрыл свои глаза ее ладонями, и она почувствовала тепло его кожи. Сейчас ей не могли помочь никакие письма, а все ее инстинкты вдруг покинули ее.

– Скажите, что вы видите. – Он медленно гладил ее пальцы, прижимая их к своему лицу. Незнакомая искра вспыхнула и пробежала по ней, как капля смолы, выступившая на горящем дереве и падающая в пламя.

– Мы играем в детскую игру, месье? – спросила она, неприятно пораженная ощущением, струящимся под самой кожей.

Она почувствовала, как дрогнули в улыбке мышцы его лица.

– Нет, не в детскую, мадам. – Она попыталась убрать руки, но его мягкие пальцы неожиданно крепко сжались. – Что вы видите?

«Какое подвижное, какое выразительное у него лицо», – подумала она. Что за правда о нем скрывалась под кончиками ее пальцев? Она заставила себя отвести от него взгляд. Ей не нужна была правда, ей нужно было лишь…

– Я вижу мыс, а на нем глупого мужчину, сидящего на валуне перед еще более глупой женщиной. По-настоящему красива здесь лишь долина с текущей по ней рекой.

– «Красивый» – какое легкое слово, – сказал граф. – Чуть что – и оно без труда слетает с наших губ. Сад, статуя, песня – все это можно назвать красивым. – Он отнял ее руки от своих глаз, но не выпустил их. – Кто-то назвал бы красивой экзотическую венгерскую графиню, – прошептал он. – С ее нежными, чуть более раскосыми, чем у остальных, скулами, с ее слегка прищуренными таинственными кошачьими глазами, с ее волосами цвета редчайшей восточной пряности. – Он потер пальцами ее запястья. – И с этим запахом, исходящим от ее белой кожи.

Элеонора знала, что должна ответить ему нежным и тихим грудным голосом и взглядом, таящим в себе едва уловимое обещание. «Святой Стефан, вот уж не думала, что мне понадобятся манеры куртизанки!» Она высвободилась, испугавшись, что он почувствует ее смущение, и пригладила выбившуюся прядь. Шаг назад, затем другой. Она сорвала большой лист платана и размяла его, чтобы заглушить запах сандалового дерева.

– Прекрасный урок французского искусства видеть, месье. Проверим, насколько я прилежная ученица? – Она подбоченилась и мелодраматически обвела взглядом долину. – Мужчина сидит на валуне… Нет, мужчина с длинными темными волосами сидит на сером валуне… ммм, нет, по-прежнему слишком просто, нужно что-нибудь в духе «раскосых скул» и «таинственных кошачьих глаз»…

Она замолчала, застигнутая врасплох своею собственной игрой.

Как трудно было описать черноглазого дьявола с прекрасным лицом, наблюдавшего за ней иронично и терпеливо. Это было терпение хищника, подкрадывающегося к своей добыче. Это лицо было слишком хорошо ей знакомо, ее мать рисовала его по памяти тысячи раз, пока оно, если не сам человек, не стало преследовать Элеонору в еженощных кошмарах, мучивших ее с самого детства…

Ее взгляд скользнул за плечо Д'Ажене, вдаль и в прошлое.

– Ночь. Ущербная луна отбрасывает глубокие бархатные тени. Очень высокий человек, надменный, грациозный, сидит на бледно-сером валуне, блестящем в свете луны. Гладкость каменной поверхности, отшлифованной водой, ветрами и временем, контрастирует с резкими чертами его лица. Лица, достойного мраморных статуй греков и барельефов римлян, и драгоценных рубиновых и ляписивых чернил монахов, и резца искусных мастеров по дереву… На протяжении столетий его черты, загадочные и знакомые, постоянно живут в нас, воскрешая образ того, о ком мы молимся, прося у Господа защиты… от него. Это лицо, в котором нет покоя, нет безмятежной невинности, нет…

– Нет терпения, мадам.

Он встал и приблизился к ней. Она выставила руки, пытаясь остановить графа. Он схватил ее за запястья и сделал еще шаг, заставляя ее отступить. Она попятилась и наконец, уперлась спиной в растущее поблизости дерево.

– Ваше воображение видит больше, чем ваши глаза, мадьярка. – Он прижал ее распростертые руки к толстым ветвям. – Вы слишком долго жили в стране, где хлеба, которые вы едите, вскормила пропитанная кровью земля, а вода в периоды войны окрашивается в красный цвет.

Элеонора попыталась вырваться, но он держал ее крепко.

– Значит, я неважная ученица, Д'Ажене. Вы просили меня сказать, что я вижу. – Ее дыхание было тяжелым. Ее вздымающаяся грудь упиралась в него. – Вот я и сказала.

Его лицо было рядом, она чувствовала его теплое и влажное дыхание.

– В нем нет покоя, потому что вы не даете мне его, – сказал он потеплевшим голосом и коснулся губами ее подбородка. Она хотела повернуть голову, но он наклонился ниже и прошептал ей в самое ухо: – И еще, мадам, вы говорили о невинности. Вы действительно хотите ее? – Его язык скользнул ей в ухо, и она затаила дыхание, вздрогнув от незнакомого ощущения. Он прошелся по краю уха и поцеловал мочку. – Я нахожу это довольно банальным.

Элеонора больше ничего не видела, кроме пятна черных волос на фоне белых облаков. Непроизвольно она закрыла глаза, как будто могла увидеть захлестнувшую ее искристую, теплую, мощную волну. Кошмарный образ дьявола или его сына исчез, остались лишь поцелуи, быстрые, частые поцелуи, осыпающие нежную кожу ее щеки.

Стон, слабый стон сорвался с ее губ и унесся, подхваченный утренним ветерком. Он провел губами по ее лицу, слегка потер ее веки. Его рот приблизился к ее рту, и ее губы раскрылись ему навстречу. Она снова издала стон, но Д'Ажене лишь коснулся ее губ, вдохнул ее дыхание, выдохнул и… ничего. Все исчезло. Она еще горела от его прикосновений, но ее согревали воспоминания, а не его губы. Ее тело жаждало большего, настоящего поцелуя. Она открыла глаза.

Граф отступил, отпустив ее. Ее дыхание, как ей показалось, было слишком частым, но глаза смотрели холодно. К ней тут же вернулись привычные звуки: чавканье коней, жующих траву, шепот ветра, играющего верхушками деревьев, щебет птиц…

– Спасибо, месье граф, за урок, – сказала она и осторожно выпрямилась, словно натягивая тетиву. Она направилась к своему коню, плотно сжав губы, чтобы унять дрожь, и быстро взобралась в седло.

Его дразнящие губы пробудили в ней запретное, пьянящее чувство, которое, казалось, никогда больше не вернется к ней. Она сжимала и разжимала пальцы, державшие поводья.

Граф положил одну руку на луку седла перед ней, а другую сзади.

– Урок, развивающий умение видеть и чувствовать вкус, – сказал он с улыбкой.

Она бросила взгляд на его лицо, рот. Его дьявольски чувственный рот.

«Святой Стефан, помоги».

– Чему еще вас научить?

Она наблюдала, как дразнящие слова слетают с его губ. Святой Стефан, скрытое в них обещание…

– Возможно, я не всегда обязана быть ученицей, – сказала она и, прежде чем здравый смысл успел остановить ее, наклонилась и поцеловала его.

Она положила руку ему на затылок и прижалась к его губам, раздвигая их, касаясь языком его языка. Затем так же быстро она отстранилась и, пришпорив коня, поскакала через лес к дороге.

Кровь стучала у нее в висках. Пучки травы и комья грязи летели из-под копыт. Они направлялись на запад, к замку. Через несколько секунд они уже мчались через плоскую равнину.