Рыцарская честь

Глава одиннадцатая

Солнце светило весь день, но для троих всадников большого отряда, ехавшего с полудня до самого позднего вечера, оно было невидимо за тучами мрачного настроения. Возглавлявший отряд Вальтер терзался сомнением, что напрасно так горячо взялся помогать брату. В середине отряда, где было наиболее безопасно, вместе ехали Херефорд и Элизабет; он был без доспехов, левая рука плотно прибинтована к телу, чтобы не тревожить тряской поврежденное плечо. На таком порядке настоял Вальтер, а Роджер пассивно и молча согласился. Он понимал свою бесполезность в авангарде или арьергарде, понимал, что представляет дополнительную обузу для отряда, вынужденного защищать его в случае нападения, но и без этого он все равно бы со всем согласился, потому что ему все стало безразлично. Он отрешенно молчал, погрузившись в невеселые думы, связанные с настроением брата и переживаниями из-за Элизабет. Жена не смела заговорить с ним; страха у нее не было, но при виде молчаливо страдающего мужа ее мучили угрызения совести. И она не спускала с него полных боли глаз. К сожалению, Херефорд на нее ни разу не взглянул, иначе, хорошо зная женщин, он сразу бы все понял, и тяжкий груз на душе стал бы вдвое легче.

Они еще не покинули враждебную землю, но испытывать долготерпение Роджера было опасно. Вальтер и Сторм решили остановиться на ночлег и разбили лагерь. Херефорд и тут не стал возражать, как он ни торопился; с одной стороны, он был сильно измучен, а с другой — на следующий день им предстояло разлучиться. Сторм должен был ехать с Элизабет на запад, в Херефорд, а они с Вальтером — на юг, в Девайзис. Себе Роджер не признавался, но возражать против ночевки в лагере он не стал еще и потому, что ночью, наедине, можно было бы как-то наладить свои отношения с женой. Когда посланные за провизией вернулись и они с Элизабет остались одни у костра, он продолжал сидеть молча, тупо уставившись на огонь. Тут Элизабет решилась заговорить и слабым голосом сказала:

— Роджер, поешь хоть немного.

Херефорд механически протянул к лежащему перед ним цыпленку руку, хотел разломить его и застонал от боли. Элизабет побледнела и потупилась. Это из-за нее мучился муж, и ей вспомнилось обо всем. Херефорд, конечно, так не думал. Для него травма связывалась с успешным поединком, и воспоминание о том, как он сломал ключицу, если и могло оказывать на него влияние, то только в направлении улучшения настроения. В другой обстановке и в другое время он очень бы гордился этим.

— Дай я сделаю.

Элизабет разломила цыпленка на четыре части и протянула мужу, который первый раз за весь день посмотрел на нее без заслоняющего глаза гнева. Ее облик напугал его: за своими заботами он как-то упустил из виду, чего стоила Элизабет эта нескончаемая неделя переживаний из-за бедствия, причиной которого она оказалась. Он медленно взял кусок цыпленка, придумывая, как начать разговор.

— Тебе самой тоже надо поесть. Завтра предстоит долго ехать.

От его мягкого голоса в глазах у нее встали слезы, она их опустила и сказала тихо:

— Я не голодна.

— Я тоже, но это не причина морить себя голодом.

— Тебе плохо? У тебя жар?

Теперь Элизабет занимали вещи серьезные, а собственные переживания уже не смущали. Она протянула к лицу мужа руки, убрала волосы, пощупала лоб и, не удовлетворившись этим, подошла ближе, тронула лоб губами. — Нет, — вздохнула она, одновременно с облегчением и сожалея. С лихорадкой она, возможно, могла бы отвезти его домой, в Херефордский замок.

Муж с удовольствием допустил эту ласку и сладостно закрыл глаза.

— Я очень устал, Элизабет. Устал и печалюсь.

Сказал некстати; это обоим напомнило об их ссоре. Херефорд нахмурился, Элизабет отодвинулась. Он стал Молча есть, с трудом проглатывая и незаметно поглядывая на жену. Может, и следовало бы оставаться на нее сердитым, но Элизабет была так близко, ее печально опущенная головка так прелестна, что никакого гнева он не чувствовал, а лишь одну печаль, в которой хотелось утешать и получать утешение. Он не простил ей того, что она натворила, и, наверное, никогда не простит, но в распре с ней жить не мог и с каждой минутой все больше укреплялся в мнении, что без нее он вообще не мыслит свое существование, как бы на нее ни злился.

— Хотелось бы знать… — начал он, но она сразу перебила его:

— Пожалуйста, Роджер, не надо меня спрашивать. Я виновата, один Бог видит и знает, как я перед тобой виновата. Ты можешь меня избить, можешь посадить под замок. Ни жаловаться, ни оправдываться я не стану, я все это заслужила.

Тут Элизабет начала рыдать так, как еще никогда не рыдала. Она вообще плакала редко, делать это не умела, и сейчас рыдания просто разрывали ее на части. Измученной душе Херефорда видеть это было тоже невыносимо. Женские слезы вообще сильно на него действовали, и он легко уступал даже легким всхлипываниям матери или сестры. Остановить отчаянный плач Элизабет он был готов чем угодно. Он отбросил недоеденного цыпленка и притянул ее к себе.

— Я ничего не собираюсь спрашивать. Не плачь, Элизабет, Сама расскажешь, когда сочтешь нужным, или все оставь при себе. Прошу, не плачь только.

Рыдание прервалось, животный стон вырвался у нес из груди. Элизабет выскользнула из рук мужа и упала перед ним, обхватив его колени.

— Бей меня, Роджер, накажи. Не надо со мной ласково, мне этого не вынести!

Она пала пред ним на колени не в покаянии, она не хотела смягчить сердце мужа, в этой позе ей было легче перенести сдавившую грудь удушающую боль.

— Я виновата, — стонала она, — как я виновата! Что же я наделала, сколько беды тебе принесла! Погибли твои рыцари, рухнули планы… Из-за меня все пошло насмарку! Но я не хотела этого! Пресвятая Дева Мария знает, я не желала тебе зла, Роджер! Если ты не поверишь, я не смогу жить!

Он поднял ее и усадил рядом.

— Я верю тебе. Перестань, Элизабет, успокойся. Даже когда был готов убить тебя, не думал, что ты сделала это со зла. — Он поцеловал ее, прижав к здоровому плечу. — Да и все это закончилось не так страшно, — начал было он, успокаивая, но вспомнился мертвый Алан, и слова застряли у него в горле. Он мог целовать ее и любить, но ни забыть, ни простить не мог. Элизабет почувствовала его настроение и заплакала опять. Херефорд принялся снова ее утешать, и видение стало уходить. Ослабев, она припала к нему, не переставая дрожать, он стал ее молча гладить, а потом задумчиво заговорил:

— По крайней мерс я пришел к пониманию… или скорее к договоренности с братом. Понять его я, наверное, не смогу. Но хорошее что-то в нем есть, и это меня согревает. И с этим де Кальдо у меня вышло неплохо. — Элизабет вздрогнула, и Херефорд ее поцеловал. — Ну-ну, перестань, ты ведь понимаешь толк в турнирах. Я доволен, как у меня получилось, ведь он много тяжелее меня, — Херефорд улыбнулся печально, — и лучше орудует копьем. Но все равно у меня получилось. — Он рассмеялся, ему в голову пришла совершенно посторонняя мысль. — Это послужит мне уроком, надо будет потренироваться. Ведь слух пройдет об этом, и многие, наверное, захотят встретиться с человеком, который выдержал три съезда с де Кальдо и победил!

Элизабет прерывисто вздохнула, уткнулась лицом ему в грудь и обняла за шею. Все плохое постепенно отступало, воспоминания о поединке делались для Херефорда приятными, а победа поднимала его в собственных глазах. Тут Элизабет никогда не сможет говорить с ним на равных. Стоило ей закрыть глаза, она видела его сброшенным на землю, когда конь де Кальдо скакал прямо на него.

— Да что ты! — почти весело говорил Херефорд. — Что дрожишь, как монастырская воспитанница. Не видела раньше поединков?

— Такого, насмерть, когда один — мой муж, не видела. — Она крепче прижалась, Херефорд поморщился.

— Потише, кость сместится, а поставить ее не так просто. — Она отпрянула, он, засмеявшись, привлек ее снова. — Убегать от меня тоже не надо. Только не висни на шее. А вместе теплее, ведь ночью холодно.

Элизабет с готовностью примостилась рядом с ним. Но от его объятий ей не делалось легче: чем нежнее к ней был Роджер, тем страшнее ей казался ее проступок. Чувство вины буквально раздавило ее, ей хотелось как-то облегчить эту тяжесть.

— Роджер, что ты сделаешь со мной за все это?

Он покачал головой и усмехнулся. Он любил ее, но она обошлась ему в семьдесят человек, один из которых был дороже брата.

— Надо бы отхлестать тебя пряжкой ремня, сколько хватит сил, но сделать это сейчас я не в состоянии. Мне будет больнее, чем тебе, правда? Что ты хочешь, чтобы я сделал? Я же люблю тебя. Даже сердиться на тебя больше не могу.

Элизабет не успокаивалась и снова просила:

— Роджер, пожалуйста! Я столько натворила. Я должна быть наказана!

«Ты уже наказана за все, — думал Херефорд, разглядывая ее. — Возможно, я даже поступаю жестоко, оставляя тебя безнаказанной». А вслух сказал:

— Мне не заставить себя сделать тебе больно. Тем более когда мы должны расстаться, не зная, что нас ждет впереди. Завтра ты едешь в Херефорд, я — встречать войско короля.

— Завтра? Не могу ли я поехать с тобой на юг?

— Это рискованно, — сказал он, думая, нет ли какой возможности взять ее с собой или самому поехать домой, но чувство долга быстро расставило все по местам. Доспехов на нем не было, и он чувствовал теплое мягкое тело Элизабет, думая в то же время о том, что подготовка восстания подходит к концу, наступает время сражений. Потеря Алана, непредсказуемость поведения Вальтера только усиливали и без того нарастающее предчувствие недоброго, и Херефорд подумал, что, может быть, он больше живым и не увидит Элизабет. Это чувство, что у него, возможно, сегодня последний шанс насладиться Элизабет, сделало ее для него бесконечно желанной. Его охватила легкая дрожь, бледное лицо порозовело, а глаза стали ярко-синими.

— Элизабет, — тихо проговорил он совсем изменившимся голосом, склонив свою светлую голову к ее темным волосам, — ты зажигаешь мою кровь. Придешь ко мне ночью?

Это потрясло ее. Она никак не ожидала такого, но тут же поняла логичность его просьбы. Он говорил, что любит ее, но она понимала: ни доверять ей, ни уважать ее после всего он уже не мог. На что еще она годилась Роджеру? Она заслужила, заслужила это! Хотя бы этим она могла кое-что сделать для него, безоговорочно, даже с охотой. Может быть, отдавая себя целиком, безо всякого сопротивления, какое она обычно оказывала, она хоть чуточку загладит свою вину перед ним. Любовь для Роджера, она знала, была важна. Она обратила уста ему навстречу.

— Да, с радостью, только…

Он ей улыбнулся, но лицо стало жестким, страсть и возбуждение его нарастали.

— Не беспокойся, — проговорил он сквозь стиснутые зубы, прочитав ее мысли, — я покажу тебе способ, какой не повредит мне. Я много способов знаю, Элизабет…

Утром они нежно простились, но глаза их были полны печали. После сладкого ночного забытья груз тревог навалился с утра на Херефорда, а Элизабет, вспоминая каждое слово и нежное движение Роджера ночью, просто не могла дышать под гнетом своей вины. Она оставалась в худшем положении. Обязанности и военные тревоги скоро сотрут в памяти Херефорда эти горести, оставив лишь слабые воспоминания. А Элизабет вернется к домашним делам, текущим размеренно и не требующим большого внимания, встретится со своей свекровью, которая ее не любит и от которой из-за своей гордости и честности она не посмеет утаить свой ужасный поступок. Ее ждут дни, недели и, очевидно, месяцы полной праздности, когда у нее не будет иного занятия, кроме раздумий о своем скверном характере и беспечности, обернувшимися таким злом.

Вальтер громко отдавал распоряжения своим воинам и уже открыл рот, чтобы указать порядок построения колонны, задать темп и направление движения, но спохватился и пошел к брату. Он вспомнил, что теперь он на службе и такие вещи надо делать только с ведома Роджера. Тот охотно со всем согласился, но вчерашнего безразличия у него не было и в помине. Он внимательно выслушал все предложения Вальтера, надо сказать, типичные для маленького узурпатора, но менять ничего не пожелал. Вальтер с облегчением вздохнул, все складывалось не так уж и плохо.

— Единственное, что не могу сам решить, это как далеко мы сможем сегодня проехать. Не знаю, Роджер, сколько ты выдержишь в седле. Вижу, тебе пока легче не стало.

— Нет, несмотря ни на что, лучше не стало, — рассмеялся Херефорд. — И все же я смогу проехать сколько надо. Нам бы добраться только до Глостершира. Там мы в безопасности, исключая некоторые замки. Так что хорошо бы нам сегодня попасть в Челтем, дальше не надо. Признаюсь, мне хочется хотя бы ночь выспаться в нормальной постели. Завтра я спокойно доеду до Девайзиса, а потом, столько времени потеряв, день раньше, день позже — положения не меняет.

Они безо всяких помех добрались до Девайзиса, где их встретил Патрик, граф Солсбери, с плохим известием: пал Даутаун. На это Херефорд разразился долгим ругательством, едва сдержавшись, чтобы сразу же не написать Элизабет, дабы и эту потерю она отнесла на свое сумасбродство. Строго говоря, делать этого не стоило: Даутаун был давно осажден, и серьезного влияния на их положение это не оказывало. К тому же и произошло это только по его собственной вине, в чем он сам потом чистосердечно признавался Солсбери, в ярости бегая по залу, проклиная свою глупость и пытаясь придумать способ выместить свою злобу на Стефане. Но до короля было далеко. Вопреки ожиданиям он не появлялся, никаких вестей не было тоже и от Глостера. Тут Херефорд выложил в адрес Стефана и Глостера такой набор эпитетов, который просто восхитил Вальтера своей забо-ристостью и мастерским исполнением. Но забавлялся он недолго: когда брат успокоился, Вальтер увидел совсем другую сторону графа Херефорда. Сразу пять писарей строчили под диктовку Херефорда срочные грамоты-вызовы к союзникам, вассалам и предводителям наемников, которые еще не успели подойти. Потом он писал тем рыцарям, которые из соображения безопасности неделю назад разъехались по своим замкам. Диктуя, он заглядывал в большой лист пергамента, на котором было изображено расположение войск и крепостей, причем те, что принадлежали королю, изображались черным цветом, свои — красным, а нейтральные — синим или голубым, в зависимости от стороны, к которой они склонялись.

Вальтер наблюдал за ним, пораженный. Мелкие ц крупные войны велись наугад и сводились к сериям отдельных стычек, не связанных единым общим планом. Это считалось вполне естественным, поскольку целью таких действий служило истощение сил противника, после чего он либо сдавался, либо просто бежал. Херефорд не зря общался с самыми опытными военачальниками Франции, а от Генриха он научился планировать свои действия намного вперед, что было в ту пору в новинку. Он исходил из того, что силы у него и Стефана были далеко не равными, да и фактор времени тоже играл на руку Стефану. Союзники Херефорда могли быстро в нем разувериться, если он не будет демонстрировать свои успехи, тогда как Стефан при неизменности положения своих союзников не терял. Выход для себя Херефорд нашел в том, чтобы даже небольшие удачи выглядели внушительными, а поражения оставались скрытыми. Две главные задачи Херефорда состояли в том, чтобы вынудить Стефана и Юстаса покинуть Лондон, где они были недосягаемы, и не допустить их на юго-восток, куда должен приехать Генрих. Общий план действий Херефорд изложил в пространном письме Хью Бигоду, графу Норфолкскому, и, воспользовавшись этим, Вальтер внимательно рассмотрел карту брата. Глаза его загорелись, когда до него стал доходить смысл нанесенных на карту обозначений. Впервые в жизни он заинтересовался делом, выходящим за пределы добывания личных трофеев. Его совсем не занимало, кому быть королем. Собственно говоря, если бы пришлось выбирать, то он предпочел бы Стефана, потому что из услышанного о Генрихе понял, что при таком короле на его любимом занятии — грабеже будет поставлен крест. Просто его не могло не увлечь авантюрное мероприятие, предпринятое Херефордом.

— Роджер…

— Да, — Херефорд откликнулся сухо, но без раздражения.

— Я вижу помеченные крепости, но почему ты пропустил Фарингдон и Хенли? Они обе мешают тебе, как занозы в теле, и обе важны для короля.

У Херефорда не было времени читать лекцию по своей стратегии, но ему был приятен интерес Вальтера и, конечно, он не хотел его разочаровать. Он понимал также, что посвящать Вальтера во все тонкости своего дела не стоило, но, в силу обстоятельств вынужденный с ним советоваться, счел крайне важным сохранить его расположение. Вальтер его не продаст; Херефорд признался себе, что ошибался в брате, считая его способным на это, но и уверенности, что Вальтер не изменит ему сгоряча, у него также не было.

— Сейчас мы не сможем поговорить подробно, слишком много разного надо учесть и объяснить, скажу тебе кратко. Здесь помечены те крепости, которые я или мои союзники должны атаковать немедленно. Обрати внимание, что все они на дружественных землях или в окружении союзных нам замков. И в то же время все они граничат с землями сторонников Стефана. А кроме того, они не сильно укреплены и слабо защищены, поскольку не имеют особого значения.

— Тогда какой же смысл тратить на них время и силы?

Херефорд вздохнул, он терпеть не мог тратить слова на объяснение самых очевидных вещей, но продолжат:

— Смысл в том, что для не очень сведущих в истинном положении дел я выгляжу сильным. Этим я привлекаю к себе союзников, надо сказать, не очень стойких, но таких, кто побоится выступить против меня, и одновременно рассеиваю сомнения своих старых сторонников, показывая, что не сижу без дела. Кроме того, люди Стефана, видя, что творится у них под боком, будут звать его на помощь. Если он на призыв не поспешит, они будут спрашивать себя, заслуживает ли он их верности. Здесь же мы можем совершать набеги и добывать себе провиант, освобождая от поборов своих крестьян и нанося ущерб противнику.

— Это мне понятно. Но Фарингдон и Хснли, хотя они и крепки, тоже укладываются в этот план, их важность куда больше проблем с их взятием. Почему же…

— Вальтер, подумай, — Херефорд начал терять терпение, — Фарингдон и Хенли не просто крепкие опорные пункты, они изначально были нашими и отняты у нас. Их гарнизоны особенно сильны и боеспособны. Я же нападаю лишь там, где могу взять верх с наименьшими потерями сил и времени и с большими шансами на успех. — Он потер себе лоб. — Давай отложим этот разговор до обеда, прошу тебя. Неделю, что я потратил на Элизабет, я никак не мог себе позволить. Так что со временем у меня сейчас очень туго.

Херефорд направился к своему столу, но Вальтер задержат его.

— Роджер, дай мне какое-нибудь дело. Не то, знаешь, трутни горазды до плутни…

Рука Херефорда потянулась к уху — признак раздумий. Осталось недоделанным задание лорда Сторма, помощь брата тут была бы кстати. Вальтер мог хорошо справиться со снабжением, с организацией гарнизонной службы и умел ладить с людьми, но Херефорда страшно смущало непостоянство брата. Здесь колебаться было нельзя. На одно у него не было времени, на другое — это могло обидеть Вальтера. Он не мог решиться, нервно вытер губы обратной стороной руки.

— Роджер, тебе нездоровится?

— Угу. Будь у меня время, с удовольствием бы поболел. — Херефорд ухватился за предложенное братом оправдание. В конце концов это было недалеко от истины. — Трудно соображается… Ага, вот… Есть одно дело, где ты мог бы оказать мне большую услугу. В судебной палате и в подвале есть народ — несколько захваченных соглядатаев, пленные, дворовые, дезертиры из тех крепостей, которые меня интересуют. Можешь ими заняться и выведать у них все для нас полезное? Извини меня, это грязная работа, я сам собирался ею заняться, но времени решительно нет, а доверить ее больше некому. А сейчас…

— А сейчас тебя еще мутит, — засмеялся Вальтер. — Понятно. Мне все равно.

Он посмотрел вслед Роджеру, когда тот, быстро оправившись, поспешил к своим делам. Ему было тяжело видеть брата таким уставшим и больным. Долгие годы сопротивление Роджеру он строил на своей зависти. Херефорд был богат; он, если не считать милостыню брата, — беден. Херефорд красив — он нет. Более всего вызывало зависть то, что Херефорд неизменно держался уверенно и довольно, а он всегда чувствовал себя униженным и несчастным. Нынешний нездоровый вид Роджера разрушил всю конструкцию, возведенную им, чтобы избавиться от безвольного обожания. Но если его оборона рухнет, Херефорд его проглотит, как он проглотил мать и сестер, которые, кажется, даже дышать не решаются без его ведома. Может быть, Роджер вовсе не намеренно низвел их до такого жалкого положения, но его заботливая и охранительная любовь была и… удушающей.

Тем же днем, немного ранее, лорд Сторм остановил своего коня. Через милю будет развилка путей. Дорога направо приведет их к Херефордскому замку, дорога прямо, минуя город, идет на запад к Пейнскаслу. Он с удовольствием оглядывал мирные поля; теплый апрельский ветерок ласкал лицо, заставляя принюхиваться к запахам весны. Внешне видно этого не было, но с каждым шагом сердце у него билось все сильнее и в душе звучала музыка под стать хору в кафедральном соборе. Теперь он целую неделю, куда там — две недели! — проведет дома безо всяких забот, кроме личных маленьких дел, будет играть с сыном и заниматься любовью с женой. При мысли о Ли он почувствовал, как приятно тяжелеют гениталии и учащается дыхание. Лошадь стояла смирно, он сидел не шевелясь, как будто просматривая дорогу перед собой и оглядывая место вокруг, но глаза его были повернуты внутрь, он наслаждался ощущениями в своем большом теле. Он пьянел от приятной картины мирной, цветущей земли, весенних запахов, от предвкушения любви и уюта. Очнулся он от прикосновения Элизабет. На лице ее читался испуг.

— Почему так долго стоим?

— Извините, мадам, не учел, что вы спешите. Не мог не остановиться и не порадоваться мирной земле.

Элизабет вздохнула и поджала губы.

— Я не тороплюсь. Если не грозит никакой опасности, мне что, можем стоять весь день.

— Со мной тебе нечего бояться, Элизабет. Здесь ты в полной безопасности.

Лорд Сторм был немало удивлен. Он сызмальства знал Элизабет, ее отец был его крестным, и никогда раньше он не слышал, чтобы она чего-нибудь боялась. Этим она в числе прочего и не нравилась ему, на его вкус, храбрость женщинам не идет. Хотя он с удовольствием разделял общество Элизабет, когда она была еще под фамилией Честер, он считал сумасшествием для Роджера делать ей предложение. Он ни за что бы не женился на женщине с таким характером и волей, говорил он себе, будь она в десять раз богаче и в десять раз красивее. Он был в счастливом неведении: его собственная жена, представлявшаяся ему новорожденным ягненком, была еще более волевой и норовистой, только держалась и владела собой лучше. Однако мужем правила она иначе, выказывая ему полную покорность и послушание, что того вполне устраивало.

— В безопасности? — вырвалось у Элизабет. — Зачем мне безопасность? Мне лучше не жить. — Она отвернулась, пытаясь совладать с собой, и заговорила более спокойно. — Это все из-за того, что я столько бед принесла Роджеру. Больше не хочу, чтобы он страдал из-за меня.

Лорд Сторм обычно не выражал свои чувства открыто, а тут в изумлении вытаращил на Элизабет глаза. Такое признание поразило его больше, чем ее выражение страха. Он не думал, что ее может занимать хоть кто-то, кроме нее самой да, может быть, ее отца. Или он был невнимателен со свояченицей все эти дни? Видно, тяжкий груз был у нее на душе от причиненного ею зла, а он еще добавил к этому свое презрение!

— Элизабет, давай поедем со мной в Пейнскасл, а? Думаю, тебе в Херефорде будет не совсем уютно. Леди Херефорд, я имею в виду старую хозяйку, наверняка все узнает… — Он остановился, не зная, как выразить, что приключилось с Элизабет. — Ли будет рада тебе, ты знаешь, это действительно так. Она тебя любит. Погости у нас месяц или два. Ли будет тебя занимать, сынишка позабавит, он это умеет, а я через неделю-две уеду.

Она не сразу ответила ему, все никак не могла с собой справиться.

— Ты добр ко мне, Кэйн, но я думаю, гостеприимство, которое меня ждет в Херефорде, это то, что я заслуживаю.

— Возможно, — просто согласился Сторм. Его симпатия к Элизабет была не столь велика, чтобы опровергать сущую правду. — Только я не думаю, что Херефорд будет рад, если тебе будет плохо. Его нельзя винить, что он на тебя сердился, да и сердился недолго. — Его голос стал суше, когда ему припомнилось лицо Херефорда при известии о захвате Элизабет. — Он не просто ценит твои качества, он по тебе с ума сходит. Я не знаю и не желаю знать, зачем ты выкинула этот фокус, но поступок твой был неподобающим, и, зная Роджера хорошо, должен тебе сказать, что он этого совсем не заслужил. И если он не слишком добр, не проявил сочувствия к твоим переживаниям, то потому, что его собственные были слишком мучительны и забыть их нелегко.

— Он оказался слишком добр, — ответила Элизабет сухо. — Мне было бы легче, будь он со мной жестче. Еще раз спасибо за твое приглашение, но я поеду домой.

Сказала она это твердо, исключив всякие возражения, и больше к этому они не возвращались. Сторм так любил короткие паузы, которые он проводил со своей женой, что гостям особенно не радовался, а для Элизабет желаннее всего было передохнуть без всяких разговоров. Сторм одну ночь провел в Херефордском замке, и поскольку леди Херефорд любила его и очень интересовалась его женой и ребенком, рассказами о своих делах он предупредил расспросы о тяжелораненых бойцах дружины Херефорда, которых доставил с собой. Он не мог не сказать хотя бы вскользь о тяжелых боях, объясняющих появление такого количества раненых, но слукавил несколько, заверив мать своего друга, что Роджер в полном порядке, и находчиво перевел разговор на другую тему. Это было заботой Элизабет — рассказать, как все было на самом деле, если она того пожелает. Свой долг Элизабет исполнила на следующий день. Очень рано она отправилась к раненым посмотреть, как за ними ухаживают и не нуждаются ли они в чем. Там ее и нашла леди Херефорд, пришедшая туда с той же целью, но с меньшим основанием.

— Что случилось, Элизабет? Ты находилась там, когда было это сражение? Я сейчас об этом подумала, а лорд Сторм почти ничего не рассказал мне.

— У него на это были причины, мадам, — ответила Элизабет. Она вскинула голову и сжала плечи. — Когда мы останемся одни, я все вам расскажу. Вы вправе это знать, я не буду ничего скрывать.

Элизабет кратко изложила ход событий, ничего не утаивая, даже мотивы своих действий. Она со зверским наслаждением выставила на обозрение свою вину, испытывая такую потребность в наказании, что сошла бы с ума, не сделав это. Если леди Херефорд расскажет Роджеру, тем лучше; она будет рада и этому, потому что извелась до такой степени, что стала считать себя недостойной его любви. Еще когда Элизабет все это изливала, она надеялась, что печаль оставит ее и она будет сожалеть не о проступке, а о своей горячности; но, как это всегда с ней происходило, чувства увели ее в другую сторону, и ее целью стало просто облегчить себе душу.

— Я говорила ему, что он пожалеет, взяв тебя в жены! — сердито крикнула леди Херефорд. — Он ничего не понимает в женщинах. Он готов бежать за всякой хорошенькой мордашкой. Сейчас он один и может все здраво взвесить. Помоги мне, Боже, я освобожу его от тебя. Теперь, когда ты показала свое вероломство и непостоянство, он послушает меня. Ребенка от него у тебя нет. Мы достаточно богаты… В крайнем случае я продам завещанное мне имущество и золото. Мы купим у папы разрешение разорвать этот несчастный брак. Это противно Божьей воле, чтобы такой прекрасный человек, как мой сын, был связан с такой порочной женщиной.

На вторую ночь в Девайзисе Херефорда разбудил Вальтер, который тряс его и окликал по имени. Роджер сразу проснулся и был готов действовать.

— Тревога?

— Нет, пока не знаю, в чем дело. Прибыл курьер…

— Значит, у тебя ночное дежурство? — Херефорд говорил с некоторым раздражением человека, внезапно пробужденного от хорошего сна. — Но ты еще сам не разучился читать?

— Мне приятно знать, что ты такого высокого мнения о моих способностях. — Вальтер отвечал ядовито, начиная злиться все больше. Но служба оставалась службой, и он изо всех сил сдерживался, глотая обиду. — Донесение должно быть передано тебе лично. Отрубить нарочному башку и отнять письмо? Или сказать, что граф Херефорд почивают и не должно сметь их будить?

Херефорд почесал в затылке и зевнул.

— Хорошо, зови. — Он с некоторым усилием приподнялся в постели, осторожно двигая левой рукой и морщась на ее неподатливость, взял свиток, протянутый ему усталым курьером, но, взглянув на печать, тут же передал Вальтеру: — Раскрой. С одной рукой не управлюсь.

Вальтер тоже посмотрел на печать, ее рисунок был незнаком и ничего ему не говорил. Наблюдая за братом, который по мере чтения мрачнел все больше и больше, Вальтер не вытерпел и спросил, что плохого там сообщалось.

— Ничего плохого, наоборот. Только все не совпадает с моими планами. Но тут уж ничего не поделаешь, надо сразу выступать, или будет поздно. — Он повернулся к нарочному. — Вы сэр Ральф Причард?

— Так точно, лорд Херефорд.

— Откуда вы знаете, что я граф Херефорд?

— Я видел вас при дворе. Кто раз видел Роджера Херефорда, тот его не забудет.

Херефорд рассмеялся, но комплимент принял не моргнув глазом.

— Раз вы попали сюда, то вернетесь или останетесь у нас?

— Как прикажете, милорд.

— Прекрасно. Ступайте подыщите себе место выспаться и поесть, если желаете. На следующей неделе я буду рад каждому лишнему мечу.

Вальтер с пергаментом в руках, насупившись, слушал разговор и не мог не восхититься непринужденностью Роджера. Не дав гостю сказать пары слов и безо всякого выставив благородного курьера, он не позволил себе ни малейшей бестактности по отношению к нему и при этом не обронил даже намека на то, от кого послание и что в нем содержится. Если бы Вальтер не знал хорошо брата, он бы даже упустил значимость разговора. Поняв это, все еще обиженный Вальтер хотел, чтобы Роджер изъяснился прямее. Он швырнул пергамент брату на кровать.

— Мне что, надо отвернуться, закрыть глаза и заткнуть уши, чтобы не услышать лишнего? Ты просил меня помочь. Но если ты совсем мне не доверяешь…

Какой-то момент Херефорд казался в растерянности, но тут же принял решительный вид. Вальтер был ему, безусловно, нужен, но держать его при себе было бы бессмысленно, если все время оглядываться, чтобы ненароком не задеть его самолюбие. Это должно быть решено раз и навсегда.

— Совершенно верно, мне не хочется, чтобы ты знал, о чем это письмо и от кого оно пришло. Извини, если это тебя обижает, но есть вещи, знать которые никому, кроме меня, нельзя. Если ты служишь мне, придется с этим смириться. А теперь забудь этот вздор и разверни нашу карту. Тебе предстоит трудное дело, а я мало чем смогу помочь. Я очень надеялся на отсрочку, пока заживет плечо, но, — Херефорд вздохнул, — как всегда, времени не осталась.

— Что за дело?

Херефорд взглянул на карту, хотя это ему и не требовалось. Каждый штрих на ней он знал наизусть.

— Завтра ты должен идти на Бурфорд. Взять его надо за неделю, не более. Сколько тебе понадобится воинов и снаряжения?

— Это надо сказать сейчас? Все сразу? Я же никогда там не был.

— Ты знаешь о нем столько же, сколько и я. Ради Бога, Вальтер, займись этим делом сам. Мне хватает забот с теми, кого следует еще водить за ручку. Неужели с тобой тоже надо возиться?!

— Все, все! Понял! — обрезал его Вальтер, польщенный и готовый ринуться исполнять, хотя прекрасно понимал, что именно этого и ждал от него Роджер. — Дай мне хотя бы полчаса подумать. Вот и все!

— Хорошо. Мне надо отписать Солсбери. Он будет брать Стокбридж. Это не потребует моих войск, он возьмет замок и удержится в нем своими силами. Джон Фитц Джильберт должен взять Хангерфорд, его тоже надо слегка подталкивать. — Херефорд со стоном поднялся на ноги. — Можно подумать, что в нашей стране спать ночью запрещено законом.

Он взял перо и пергамент, но тут же их отложил. Полученное известие в самом деле было первостепенной важности. Арундел переслал ему написанное рукой Генриха и запечатанное его печатью письмо с извещением о дате своего приезда — первого мая. Херефорд, конечно, понимал, что дата может измениться, многое зависит от погоды, попутного ветра, но даже если Генрих будет запаздывать, он сам должен быть к этому дню готов. Теперь это все надо было изложить в своем послании. Хотя план действий был ему ясен, подходящих слов для его изложения не находилось. Граф Солсбери и маршал Джон были абсолютно благонадежными, оба много лет отдали на благо дела Генриха, но чем меньше людей будет знать о месте и времени высадки Генриха, тем меньше опасности, что об этом узнают те, кто этого знать не должен. Херефорд озабоченно наморщил лоб. Было бы лучше и ему самому не знать эту новость. Трудно было торопить людей и удержаться, чтобы не проговориться, зачем такая спешка нужна. Трудно также, подумал он, глядя на бутыль вина, не отметить кубком вина хорошую победу или залить им горечь поражения, боясь, что после этого развяжется язык.

Херефорд начал медленно писать. В искусстве письма он много преуспел, но рука с пером обращалась не так ловко, как с мечом, и обычно свои послания он диктовал писцам. Но в данном случае письмо должно быть собственноручным, и недостаточная скоропись оказалась ему кстати: каждое слово получилось взвешенным. Закончив письмо, он собрался обдумать две мучившие его проблемы, но тут же отбросил их с возгласом нетерпения и засел писать хозяину замка Уоллингфорд. Надо было сковать королевские войска в том районе. Если для этого потребуется поддержка, он ее по возможности окажет. Этим, по его мнению, также можно было отвлечь внимание от побережья.

Когда Херефорд поднял глаза от последнего письма, уже рассвело. Вальтер давно занимался подготовкой похода на Бурфорд и скоро должен был подойти, чтобы узнать, когда ему с войском выступать. Пора было заняться теми мучившими его вопросами и попытаться найти на них ответ. Идти ему вместе с Вальтером или не идти? Поскольку он сам был не в состоянии участвовать в сражении, он практически бесполезен для брата, который не хуже его знает, как надо брать крепость. Тогда что же его беспокоит? Недоверие к брату? Нет. Предстояло как раз то, что Вальтеру нравилось и что он с радостью сделает из любви к одному искусству. Он потянул себя за ухо и улыбнулся разрешению загадки: он просто хотел заботливо присмотреть за младшим братом. Если Вальтер поймет это, а он же не слепой, не миновать истерики. Когда они были еще маленькими и Роджер пытался защищать его, Вальтер сердито вырывался из-под его опеки. Обладая счастливым даром юмора, Херефорд мог смеяться и над собой, будучи объектом шуток других. Тут же он ничего поделать не мог, себя не переделаешь, видно, суждено ему до старости злить Вальтера и досаждать самому себе. Только вот доживут ли они оба до старости — вопрос совсем не смешной.

Ему надо идти с Вальтером. Это было ясно с самого начала, не стоило на раздумья тратить время; поглядывая на светлеющее небо, Херефорд понял, что занимал себя мыслями о Вальтере, чтобы отогнать подальше более важную и трудную для разрешения задачу. Надо было предупредить Честера, чтобы тот готовился сопровождать их с Генрихом в Шотландию. Его тестю потребуется от трех недель до месяца, чтобы собрать своих вассалов и другие силы, но как об этом его просить — вот что беспокоило Херефорда. Две недели назад он бы просто написал Элизабет и оставил Честера на усмотрение дочери. Но теперь доверие к ней у него поколебалось, вот он и хмурился в розовеющем свете зарождающегося дня, поглаживая больное плечо и пальцы левой руки. Как бледна и подавлена была она при расставании! Как неистово клялась, что не хотела причинить ему зла! В конце концов, думал он, ее захватили по чистой случайности, а не по ее умыслу. Попади она туда часом раньше или позже, ничто бы ей не помешало благополучно добраться до Колби. Херефорд потряс головой. Нет, другого пути к Честеру нет, он слишком неустойчивый и чересчур любопытный. Тут надо использовать Элизабет. Она наказана и будет следовать его указаниям, не пытаясь узнать всех его планов, как она обычно делала. Он взял перо и пергамент, довольный случаем написать жене, не касаясь произошедшего между ними. Херефорд кратко просил Элизабет уговорить своего отца не позднее второй недели мая быть готовым выступить и сражаться за дело Генриха. Он просил далее сделать так, чтобы тесть в полной готовности ждал его в собственном замке, не зная при этом ни истинной причины сборов, ни где и с кем ему придется сражаться. Быстро написав письмо, Херефорд долго просидел неподвижно с пером в руке. Рука тянулась дополнить недостаток сведений словами любви, но оказалось, что ласкать жену и говорить ей нежные слова — это одно, а подбирать слова, которые бы не выглядели в письме дурацкими, — нечто совсем другое. В итоге он просто добавил, что жив-здоров, что плечо и раны заживают, и попросил ее не беспокоиться о себе.