Рыцарская честь

Глава седьмая

Элизабет проснулась, крича от боли: кто-то ее сильно ударил. Задыхаясь от страха, она вскочила, закрылась руками от нового удара и увидела, что она лежит в постели, а ударил ее собственный муж. Он замахивался снова, она в ужасе отшатнулась, решив, что тот сошел с ума, и тут поняла, что он спит и ведет борьбу во сне.

— Роджер! Проснись, Роджер! — трясла она его за плечи, но испугалась по-настоящему, когда его рука потянулась к обнаженному мечу, стоявшему в изголовье.

— Ты что, Элизабет! — Меч был в его руке, он сел и положил его на колени. — Тише, не кричи. Чего ты испугалась?

— Ты проснулся?

— Проснулся. Какой тут сон, когда тебе в ухо кричат! Тебе приснилось что-то нехорошее?

— Это тебе снилось нехорошее. Убери свой меч. Ты мне поставил синяк под глазом. Хорошенькое дело, мне еще надо объяснять, что мне приснилось! Это ты дрался с кем-то во сне.

— Прости, Лизи! Ушиб тебя?

— Нет, — отвечала она едко, — просто получила синяк и свернутую челюсть.

— Ничто на свете не может заставить меня ударить тебя, Элиза, ничто и никогда! — бормотал Херефорд, снова ложась и прижимая ее к себе.

— Да что тебе приснилось, что ты так разбушевался во сне?

Роджер знал множество способов успокоить женщину, но в постели ему на ум пришел только один.

— Не помню, — сказал он рассеянно и крепче обнял ее. За два месяца замужества Элизабет поняла, что просить Роджера не трогать ее — бесполезно. Всякий раз, как она просила об этом, он добивался компромисса, лаская ее до тех пор, пока в ней не пробуждалось желание, и сколь ни сладостно было ей потом, собственная слабохарактерность казалась ей унизительной. Но иногда его можно было отвлечь шуткой или вопросом.

— То ты колотишь меня до полусмерти, а теперь пытаешься задушить, — голос ее звучал сухо, но свободной рукой она гладила его по лицу и волосам. — Что это было, демоны или кто-то из реальных людей?

— Довольно-таки реальные. Но давай поговорим о чем-нибудь другом, — обрезал он, и Элизабет была готова заплакать от досады.

Вообще говоря, ее страхи перед супружеством не оправдались. Роджер охотно, а порой даже с удовольствием делился с ней своими планами, но все же иногда он что-то скрывал от нее, причем довольно значительное. Много раз Элизабет заставала мужа сильно озабоченным, с низко поникшей головой. К этому же относился и кошмар, повторявшийся чуть не каждую ночь. На ее расспросы он неизменно отвечал смехом, отговаривался пустяками или тем, что вникает в положение женатого человека, и ей было совершенно ясно, что он старательно уклоняется от разговора на эту тему.

— Вальтер тебя послушался, Роджер?

Неделю назад младший брат Роджера вдруг появился неизвестно откуда и пару дней пробыл с ними в Уоллингфорде. Он не присутствовал на свадьбе и не появился, как обещал матери, после Крещения. Вместе с ним в Уоллингфорд нагрянула плохо организованная банда безземельных рыцарей со своей солдатней. Никакой дисциплины в отряде не было, вели они себя по-хамски и скоро потеряли одного человека, который неосмотрительно позволил себе вольность с Элизабет. Ее испуганный возглас и его вскрик от боли, когда она ткнула его своим кинжалом в руку, привели к месту события Херефорда, который, не говоря ни слова и не моргнув глазом, мгновенно расправился с наглецом. Элизабет вспомнила о том, что последовало за этим. Прибежал Вальтер, чтобы заступиться за своего человека. Роджер уже знал от Элизабет, что ей ничего не сделалось, и молча стоял над телом убитого, спокойно вытирая руки и нож. Он не отвечал на вопросы разъяренного Вальтера и, казалось, не слышал его криков. Даже когда Вальтер повернул его лицом к себе, положив руку на плечо и подняв другую, чтобы ударить, Херефорд не произнес ни слова. С ножом в руке Роджер стоял не шевелясь, и у Элизабет, наблюдавшей сцену, перехватило дыхание. Херефорд смотрел прямо в глаза брату, и тот сразу стал пунцовым и опустил руку, продолжая выкрикивать, что не останется ни на минуту там, где из-за женщины оскорбляют и убивают рыцарей.

Элизабет думала, что Роджер от этого взорвется; ей была знакома ярость отца, которой тот прикрывал свою неправоту, она знала, как Роджер мог сразу рассвирепеть из-за пустяка и так же быстро отойти, но сейчас она видела нечто совсем иное. Ее муж тихо, даже ласково произнес:

— Это не просто женщина. Это — Элизабет Херефорд, моя жена. Кроме того, Вальтер, уезжать тебе сейчас нельзя. Мне нужно поговорить с тобой, рассказать о своих планах.

Последовала долгая пауза. Вальтер, пряча глаза, что-то говорил о клятве Роджера не подставлять ему ловушку. Херефорд посмотрел на свои руки, как бы желая удостовериться, что они чисты, и продолжал тем же мягким тоном:

— Не надо, Вальтер, не надо со мной лукавить. Ты — плоть моей плоти, ты мой брат, в нас течет одна кровь. Не заставляй меня губить то, что я люблю всем сердцем.

Роджер тронул ее за руку, и они ушли. Элизабет совсем не трусиха, но до сей минуты она ни разу не решилась упомянуть имя Вальтера. Даже сейчас она почувствовала, как напряглись мышцы его плеча под ее головой, и пожалела, что затронула эту тему. Но это было так свойственно ей: она сама шла туда, где ей вовсе не хотелось оказаться.

— Вальтер послушался? — настаивала она.

— Не знаю. Да, сначала он делал, как я ему сказал, пока не прошел его страх передо мной и пока добыча была легкой. Но в любой момент он может повернуть и ударить по ближайшему и богатому союзнику. Ради Бога, Элизабет, ты можешь спросить меня о том, что бы не вынимало душу?

— Ты слишком горд. Если на дереве оказалось одно гнилое яблоко, разве можно яблоню считать плохой?

Херефорд пожал плечами.

— Видимо, так, но дело не только в гордости, я не могу отделаться от мысли, что с Вальтером я поступил как-то не так. Но в чем — не могу понять. Видит Бог, я ему дал больше, чем полагается младшему в семье. Даже обращаюсь с ним, как со своим наследником.

— Зачем ты на себя наговариваешь? Даже если ты что-то сделал или сказал не так, ты же сам еще молод. Зачем ты себя коришь?

— Я не корю себя, просто говорю, что ничего другого сделать не мог. Даже сейчас, когда я стал многое понимать лучше, оглядываясь назад, я не вижу, что сделал ему плохого. И все же…

— Но доверять ты ему не можешь, Роджер… Бессмысленно сейчас говорить, что ты сделал для него или не сделал… Разве можно на него положиться в твоем большом деле? Если он обратится против тебя или, еще хуже, против союзников, это же будет катастрофа!

— Думаешь, я не понимаю? Оставь это, Лизи. У меня и так хватает забот.

Он надолго замолчал, и Элизабет решила, что он уснул. Она сама начала дремать, когда темноту прорезал отблеск огня в очаге. Это Роджер, откинув полог, выскользнул из постели. Он снова опустил полог, но Элизабет было слышно, как он ходил взад-вперед, шевелил дрова в камине, наливал вино. В этом не было ничего необычного, после этого он снова ложился, озябший и еще более пылкий, но иногда она находила его под утро в кресле у огня или меряющим шагами комнату. Его мрачное настроение менялось молниеносно, как только он замечал, что она проснулась, и он становился шутливо-нежным или поддразнивал ее, но Элизабет знала, что это вывеска, это только фасад, за которым скрывается настоящий граф Херефорд.

Ее начинали душить слезы, она боролась с ними: слезы не облегчали. Было просто невыносимо сознавать, что она, такая умная и предусмотрительная, какой себя считала, не может разобраться в собственном муже, не может разглядеть в нем что-то еще, что существует рядом с бодростью Роджера Херефорда, его умом и сильным характером. Горше всего ей было от мысли, что Роджер не доверяет ей полностью.

Элизабет и в голову не приходило, что Херефорд прячет от нее свою слабость и свои страхи и что она сама бессознательно сделала эту скрытность условием их брака. Она ясно показывала Роджеру, что, несмотря на свою любовь к отцу, она презирает его за безволие, и Роджер именно тем ее и привлекал, что соединял в себе шарм Честера с упорством и целеустремленностью. Более того, она не раз и не два подтверждала, что ее любовь не настолько крепка, чтобы выдержать разочарование, узнай она, что он терзается страхами так же, как все люди. Поэтому второй натурой Херефорда вместе с бессознательным желанием соответствовать представлению Элизабет о нем, как о человеке сильном, было стремление поглубже спрятать свою нерешительность и боязливость. В шестнадцать лет на него свалилась неимоверно трудная задача отстоять свое право первородного сына в стране, где не было никаких законов и порядка, где право утверждается только силой; он стоял перед выбором — либо увлечь за собой людей, показав свою силу и бесстрашие, и расплачиваться за это кошмарами во сне, либо лишиться всех прав и привилегий и кануть в нищету и беззвестность. Херефорд выбрал кошмары сновидений и бился с ними один на один в темноте ночи..

Элизабет вслушивалась во все ночные звуки, время, казалось ей, тянулось вечно, хотя не прошло и четверти часа. Была полная тишина, ставшая невыносимой. Отогнув полог, она выглянула наружу. Сначала она не обнаружила Роджера, и сердце у нее покатилось, но тут послышался легкий скрип, и она увидела его стоящим в тени у щели бойницы.

— Роджер, ты замерзнешь! Что ты там делаешь?

Он замер, словно от удара, втянув голову в плечи.

— Извини, я потревожил тебя. Спи, Элизабет. Мне что-то не спится.

— Что тебя мучит?

Она поняла, что спросила его напрасно. Не время было приставать к Роджеру с расспросами. Он отвечал ей глухо, не повернувшись:

— Это мои заботы. Уверяю, что тут нет ничего, что бы тебя хоть как-нибудь касалось.

Его так и следовало понимать, буквально. Голос звучал мягко, немного устало. Он никогда и не помышлял отстранять Элизабет от своих забот, будь то дела политические или домашние. Только свое внутреннее противоборство он исключал из сферы их общих интересов.

Однако для Элизабет это выглядело совсем в ином свете, и его слова выстроились для нее в самую обидную комбинацию. Она тут же разразилась потоком горьких упреков, суть которых сводилась к тому, что его дела ее нисколько не интересуют, потому что он сам для нее пустое место, и если он не в состоянии ответить на простейший вопрос, значит, все дело в том, что он к ней тоже безразличен.

— И я вынуждена маскировать наши скверные отношения, чтобы никто не догадался о нашей ошибке. Если ты не боишься выглядеть смешным, не желая хотя бы из вежливости ответить на простой вопрос для разговора, то зачем мне все это нужно!

Херефорд повернулся к жене и, выслушивая эту тираду, не прерывал ее. Когда она назвала его пустым местом, тень боли скользнула по его лицу, но последние слова, сказанные просто со зла, были так нелепы в этот час и в этом месте, где, кроме них двоих, никого не было, что неведомые преследователи оставили его, а доброе расположение духа вернулось.

— Моя дорогая женушка, ты всегда для меня то, что мне нужно, — засмеялся он. — Не такая точно, признаюсь, какую хотелось бы, но такая, с которой всегда хорошо! Не надо, прошу тебя, говорить про нашу ошибку. На всем свете нет второй такой женщины, которая бы значила для меня столько, сколько значишь ты.

Он вернулся в постель, а Элизабет торопливо отодвинулась в самый дальний угол и повернулась к нему спиной. Это тоже было ошибкой: она оставалась беззащитной. Лежа к нему лицом, она могла оттолкнуть и продолжать браниться, чего нельзя делать, уткнувшись в полог кровати, как нельзя оттолкнуть мужчину, который целует тебя между лопатками у шеи. Брыкаясь и возмущаясь, Элизабет быстро сдалась, смущаясь и сердясь, уступила требованиям мужа. Она научилась симулировать усталость и сонливость, чего на самом деле не испытывала после любви Роджера, который, когда она так не делала, продолжал свои ласки, что ее еще больше раззадоривало, или нашептывал ей нежности и задавал вопросы, отвечать на которые она не могла. Чего Элизабет не знала, так это то, что Роджер вовсе не обманывался. Он был слишком опытным любовником, чтобы принять слабовыраженное удовлетворение Элизабет за полный ответ на его ласку. Но он терпеливо относился к ее неотзывчивости, верно связывая это с общим состоянием неудовлетворенностч. Ошибался Херефорд в определении коренной причины переживаний своей жены: он полагал, что она просто не любит его, и совершенно не догадывался, что это проистекает из ее страха перед своей покорностью, которую она связывала с жаждой любви.

Признав очередное свое поражение в попытке покорить свою жену любовью, Роджер сразу уснул, оставив ее бороться с гневом на себя самое, пока и она не погрузилась в дремоту, которую ранее притворно на себя напускала. Но сон их длился недолго. Едва минул час, как в комнату ввели забрызганного весенней грязью гонца. Когда Херефорд услышал принесенное известие и прочитал послание без герба, без подписи и печати, но написанное знакомой неразборчивой рукой Глостера, он разбудил Элизабет. Его лицо не выражало ничего, словно мраморное, когда он велел Элизабет быстро собраться и с рассветом выехать.

— Куда? Зачем?

— Куда пожелаешь. — Роджер не думал грубить, просто нахлынувшие заботы лишили его тактичности, и, поглощенный событием, он совершенно не заметил безразличного тона, которым говорил. — Король выступил. Слишком быстро… Опять слишком быстро. Мы думали… Теперь это не важно. У меня нет времени на разговоры, Элизабет. Я должен быть с войском.

— Но, Роджер…

— Все, Элизабет, никаких разговоров. — Его глаза были пучиной без дна. Ее больше не существовало для него, он, вероятно, даже не слышал, что она говорит. — Я сказал, уезжай… уезжай сейчас же. Алан Ившем и моя охрана проводят тебя до места, какое назовешь сама. Я дождусь их или оставлю известие в Девайзисе.

Он не взглянул на нее, пока сквайры надевали на него доспехи, и вышел, не сказав больше ни слова. Элизабет заплакала от злости, твердя про себя, что никуда не поедет, что не позволит командовать собой, как последней крепостной. Но быстро поняла, что все это напрасно. Роджер был для Алана богом на земле, и он исполнит волю господина, даже если придется привязать ее к седлу. Она вытерла слезы и стала одеваться с горящими глазами, при этом сердце ее так колотилось, что она ничего не соображала. Немного поостыв, пока прикидывала, что взять с собой, и укладываясь, решила, что ей надо хорошенько проучить мужа.

Элизабет знала, что, по мнению Роджера, она может поехать либо в Херефорд, либо в Честер, либо в Пейнскасл к леди Ли. Так вот, она преподаст ему урок! Она поедет в Колби к Анне и Раннулфу. Это не так далеко, как Честер, и его охрана сможет быстро к нему вернуться. Как ни сердита была она на Роджера, ей не хотелось ставить его под угрозу, надолго отвлекая самых верных его рыцарей. В Колби она будет также в безопасности, зато ему будет не так просто до нее добраться, и он весь издергается, не получив из Херефорда известия, что она проезжала мимо.

На удивленного ее выбором Алана она посмотрела с надменным молчанием, и тому ничего не оставалось, как повиноваться, поскольку хозяин уже уехал, а других указаний не было. Но место назначения ему не понравилось, и он высказал свое мнение без церемоний. Ехать мимо Оксфорда, королевского оплота, а потом через Нортгемптон, где герб Херефорда не любили из-за делишек Вальтера, он счел высшей мерой безрассудства. Будь у нее времени побольше, она бы с ним согласилась, потому что безрассудством не страдала, но теперь, в пылу гнева, все возражения только укрепляли ее в своем намерении.

Вальтер лежал на голой земле, смотрел, как на небе начинают светлеть облака, и предавался горьким размышлениям. Он промок, ему было холодно, но он не шел в палатку, где было тепло и лежала приготовленная сухая одежда. Телесные муки усиливали муки душевные, и он полной чашей пил эту горечь. Он дважды по плану Роджера нападал на маленькие гарнизоны короля перед самым закатом, когда караул усаживался ужинать, и дважды уходил без единой царапины в ночь с богатой добычей. Когда светало, он со своими людьми был уже далеко. Несомненно, Роджер хорошо знал обстановку, и его наставления были умны. Вальтер мотнул головой и сплюнул. Все наставления Роджера умны. Роджер все делает как надо, он — безупречен. Но это все было на руку Роджеру, всегда в его пользу! Роджер сидит со своей большой накормленной армией, его нахваливают и почитают, хотя он пальцем не пошевелит, а он, Вальтер, по ночам сражается, потом, словно крыса, бежит в темноту, и его все называют вором! «За то, что я о нем знаю или догадываюсь, его можно повесить! Повесить, как обыкновенного вора, потому что он изменник, — подумал Вальтер и рассмеялся, хотя ему было совсем не весело. — Как зарыдает мать! А ведь нас семеро! Никто не стоит и волоса с головы ее милого Роджера! Если я только пойду к королю, я получу больше, чем за десять лет сражений. И титул графа Херефорда тоже будет моим! — Его губы изогнулись в невеселой усмешке. — Моим… Но ценой бесчестья, и какого! В обмен на славу человека, предавшего собственного брата. Моим, но ценой дружбы с Честером на севере и Гонтом на западе. Они так любят Роджера, что не дадут его убийце остаться безнаказанным. Ах, Роджер, Роджер, весь мир стоит за тебя!»

Он поднялся, пинком разбудил своего оруженосца и распорядился выходить в очередной рейд по плану брата. На темно-синем небе в первых лучах солнца золотились облака. Но Вальтер не замечал их, а если бы заметил, то и облака напомнили бы ему Роджера, его светлые кудри: Вальтер был темноволосым, и эта случайность рождения тоже вызывала у него зависть к брату. Они ехали недолго, но успели обойти цель с востока, чтобы ввести жертву в заблуждение. И этот налет им удался тоже, как все, что планировал Роджер; сундук с драгоценностями в хозяйском доме обнаружен сразу, быстро очищен, и они уже скакали во всю прыть, прежде чем стражи мирно спавшего городка сообразили, что же с ними произошло. Сейчас они не стали останавливаться, чтобы поделить добычу, а безостановочно скакали на север, пока совсем не стемнело. День-другой они намеревались отсидеться в замке Аундл, зализать свои раны, почистить доспехи и подсчитать прибыль.

Роджер видел золотистые облака на темно-синем небе, лишь на один момент отвлекшись от военных планов. Он спешил к своему войску в Девайзис, и все его мысли крутились вокруг солдат, лошадей и фуража. Слишком скоро! Сн собирался начать наступление первым. За неделю или две он хотел собрать достаточные силы. С ними он мог бы засесть в нескольких малых крепостях вдоль маршрута движения сил противника и заставить Стефана расчленить свою армию или по крайней мере замедлить ее продвижение. Теперь же он сомневался, стоит ли делить свое войско по гарнизонам, чтобы нападать с разных сторон, без риска понести большие потери, и не лучше ли продвинуться на запад, чтобы отрезать Стефана от основной его базы и там нанести удар. Или же оставаться на хорошо знакомом и укрепленном месте и решить все в генеральном сражении двух примерно равных по силе группировок. Тут шансов у него было больше. Его войско стояло вблизи дружественных крепостей, где можно укрыться в случае поражения; воины были отдохнувшие и хорошо накормлены; у большинства рыцарей их дома были за спиной, куда двинется неприятель, если они не повернут его назад. Они будут упорно сражаться, чтобы не пустить Стефана в Глостершир, как и наемники, у которых за долгие годы службы здесь тоже появились жены и дети. По сведениям, полученным от гонца, Херефорд рассчитал, что у него достаточно времени, чтобы подготовиться к сражению и провести его по своему плану. Об отступлении он не помышлял, это было ему противоестественно. Они встанут и здесь встретят короля, если только разведка не донесет ему о подавляющем превосходстве противника.

Херефорд глубоко вздохнул с облегчением; хорошо ли, плохо ли, но решение принято. Он поглядел на небо. Если погода устоится, сражение будет на сухом поле. «А завтра хорошо бы начаться дождю, пусть бы полил и лил, и лил, — думал Херефорд. — Ничего, что мы промокнем и будем скользить по грязи, но Стефану придется эту грязь преодолевать, переходить вброд вздувшиеся реки. Будет знать, что такое английская весна, она научит, как выходить в поход сразу по оттепели!»

К вечеру второго дня пути Ившем тоже глядел на небо. Его, однако, надвигающийся дождь совсем не радовал, хотя он так подходил планам Херефорда. Они успели проделать очень хороший путь для отряда, в котором ехали женщины. Ее светлость держалась не хуже закаленного солдата, не обращала внимания на неудобства сопровождавших ее дам и заботилась только об одном: скорее добраться до места. Она ехала без жалоб весь первый день, с рассвета дотемна, и встала готовой отправиться в путь на рассвете второго дня. Но при дожде дальше Гедцингтона им не пройти. До Колби придется ехать весь следующий день, и это будет нелегко под дождем.

Когда упали первые капли дождя, Элизабет нервно закусила губы. Она давно осознала свою ошибку и горько о ней сожалела, но возвращаться было опаснее, чем продвигаться вперед. Ей хотелось одного — скорее добраться до спасительной гавани в Колби, и когда сэр Алан спросил, не вернуться ли им на полмили назад, в Кеттеринг, она сказала:

— Давайте поторопимся, сэр Алан, прошу вас. Я не из соли, не размокну.

Рыцарь посмотрел на небо. Оно быстро темнело, собирались тучи, но до Геддингтона было еще несколько миль.

— Слушаюсь, миледи.

Но через милю пути он был готов многое отдать, чтобы вернуть время назад. Он услышал, что их нагоняет большой отряд всадников. Расстояние между ними быстро сокращалось. Алан не мог определить, враги это или друзья, и ему совсем не хотелось встречаться с кем бы то ни было в этот час на этом неудобном для обороны месте.

— Миледи…

— Кто это едет?

— Не знаю, миледи. Но будет лучше, если мы свернем с дороги.

— Вам виднее, сэр Алан, но взгляните, кругом только поле, где тут спрячешься?

— Впереди небольшая рощица, видите? Давайте туда быстрее. Может быть, успеем доскакать.

Вальтер Херефорд вытер мокрое лицо и выдал хорошую порцию своего непустякового запаса ругательств. Он оказался далеко от Аундла и от своих компаньонов. Досталось оленю, за которым он тщетно гонялся все это время; досталось собакам, которые потеряли след, а потом нашли новый, когда конь уже устал, и, наконец, совсем от него убежали; досталось погоде, не забыл и себя самого за то, что, увлекшись охотой, заблудился. Он не узнавал места, куда его занесло, но впереди явно проглядывала дорога. На всякий случай при нем был кошелек, туго набитый золотом, и по привычке он был хорошо вооружен. Ничего не оставалось, как следовать по дороге до первого пристанища, где можно переночевать. Он направил коня в просвет между деревьями, но тут же натянул поводья. Внизу явственно слышались звуки боя: лязгало железо, звучали хриплые голоса. Вальтер потихоньку подъехал поближе. Его трудно было заметить между деревьями, хотя было еще достаточно светло, и его разбирало любопытство.

Небольшая группа воинов билась против целого отряда. Это было ясно видно, причем отряд состоял из хорошо обученных бойцов, при них было даже знамя. Он не разглядел, чье это знамя, а исход схватки был предрешен, хотя горстка воинов сражалась отчаянно, сомкнувшись вокруг кого-то, кого они обороняли как нечто ценное. Вальтер подумал, что делать тут ему больше нечего и оставаться было небезопасно. Но тут сквозь шум боя прорвался истерический девичий крик:

— Помогите, леди Херефорд! Помогите!

— Рубите всех до последнего, но женщин не трогать! — это был грубый голос Ральфа де Кальдо. — Среди них невеста Херефорда! Наш лорд сделает нас богачами, если мы доставим ему такой подарок!

Вальтер так потянул коня назад, что тот едва не упал. Леди Элизабет! Что она тут делает? Он засмеялся про себя. Итак, всеведущий Роджер попался сам! Бог с ним, пусть сам расхлебывает. Он повернул в лес, шум боя стал стихать, но ощущение собственной вины грузом давило на руки, и конь замедлял свой шаг, пока совсем не остановился. «О каком лорде они говорили? Зачем им жена Херефорда? Жена Херефорда! Это имя его и его отца. Роджер все время твердит, что я позорю это имя. Какой тут позор?» Он тронул коня шпорами. «В эти лихие времена каждый старается урвать для себя. Да, я позор семьи и ничтожество. Но пусть ляжет позор и на Роджера, раз он послал свою жену с плохой защитой в эти враждебные края! Сам дурак. Простота — хуже воровства!»

Ругаясь про себя, Вальтер повернул коня обратно на опушку. Херефорд — его имя, он волен распоряжаться им, но не позволит никому марать его у себя на глазах! Однако сделать он сейчас ничего не может… Один на усталом коне… Остается только следовать за отрядом и смотреть, куда тот направится.

Вильям Боучемп зевнул и протер глаза. Почему он должен не спать, если у хозяина бессонница? День и ночь они скакали из Уоллингфорда в Девайзис, останавливаясь только на час-другой, чтобы дать передохнуть лошадям. Приехав, правда, поспали три часа. А потом все дни смешались для Вильяма в один. Они писали и писали послания, рассылали их в разные концы, нарочные сновали туда и сюда. Со всех сторон съезжались готовые к войне рыцари и становились лагерем на лугах вокруг Девайзиса. Летучие отряды целыми днями носились по окрестностям, пытаясь обнаружить продвижение короля.

Стефан не появлялся, очевидно, его задерживали дожди, о которых мечтал Херефорд и которые полили всерьез. Вильяму хотелось бы, чтобы стихии не так старательно угождали господину: сырость и холод измучили его. Он поднял голову, которая поминутно сваливалась на грудь, и прислушался к голосу Херефорда, громко спорившего с лордом Стормом. «Великие предводители великой армии! — усмехнулся Вильям. — Посмотреть на них, не отличишь от последнего нищего рыцаря. Одеты кое-как, небриты и так забрызганы грязью, что цвета плащей не разобрать. Измотались, как будто тут нет рыцарей помладше, даже глаз не видно. Обоим надо просто выспаться».

Он посмотрел внимательно на своего хозяина. Как он осунулся! Но глаза горят ясным огнем, какого он не видел со дня возвращения в Англию. Как ни трудно, как ни тяжело сейчас, но настроение у лорда Херефорда явно исправилось. Временами он даже был весел, и, казалось, ничто, разве только открытое неповиновение приказу, не могло вывести его из себя. Наверное, это было ожидание дела. Вильям и сам торопил начало боевых действий: сражаться под знаменами Херефорда было здорово! Лишь бы суметь выспаться до того. Голова его снова свесилась на грудь.

Минута прошла или часы, сказать он не мог, когда очнулся от удара: кто-то чужой, запнувшись о его ноги, свалился прямо в шатер. Вильям вскочил, схватился за меч, чтобы защитить господина, но этого не понадобилось. Солдат не делал попытки подняться: он был без сил.

— Милорд, — выдохнул он, — вашу леди захватили…