Рыцарь прерий

Глава 11

Джозайя остановился, бросил плуг и вытер пот со лба. Сощурившись, он посмотрел в сторону дома, но с такого расстояния нельзя было разглядеть, не стоит ли кто-нибудь на крыльце.

Он всегда расставлял на крыльце стулья так, чтобы Ребекка оказалась перед окном кухни. Иногда она садилась там шить, и тогда можно было войти на кухню и незаметно наблюдать за нею. Или когда они вместе сидели там после наступления темноты, наслаждаясь прохладным ветерком, он под каким-нибудь предлогом уходил в дом и зажигал на кухне свечу. Ее теплый золотой свет падал на крыльцо и освещал прелестные черты жены, тогда как сам Джозайя оставался в темноте. В самые лучшие дни к ним присоединялся и мальчик, так что Джозайя мог насладиться видом обоих, не выдав того, как ему дорого их присутствие.

То, что они взяли в жилички эту треклятую школьную училку, тоже было ему на руку. Ребекку очень радовала дружба с этой женщиной: изредка в доме слышен был ее смех, и всякий раз, когда она думала, что кроме них с Алмой дома никого нет, ее мелодичный голосок так и сыпал болтовней. Джозайе приятно было чем-нибудь тихо заниматься в сарае – чинить сбрую, например, – когда до него через двор долетал счастливый женский говор. Он знал, что стоит его долговязой фигуре появиться в дверях дома – и веселье погаснет. Оживление Бекки сменится привычной отчаянной бледностью, улыбающееся лицо училки искривится хмурой неприязнью, словно она недовольна, что Джозайя не говорит, например: «Ничего, девицы, продолжайте развлекаться».

Нельзя, никак нельзя, чтобы они узнали о постоянной жажде, которая его снедает. О неотвязном страхе, что однажды появится тот мужчина, которого любила Ребекка, настоящий отец Робби, чтобы отнять их у него. И они уйдут – он совершенно уверен, что уйдут.

И кто будет их винить, если учесть, каким неудачником оказался Джозайя Уилкокс?

– Но!

Он встряхнул вожжами, так что они ударили мула по спине, и с силой налег на плуг, зная, что ему предстоит еще много часов работы, прежде чем он достигнет блаженного отупения полной усталости, которая позволит ему забыть о своей неудачливости.

Ему было еще далеко до такого состояния, когда в конце борозды его встретил Робби.

– Ма… ма говорит – уже поздно. Мисс Харкинс проголодалась. Надо идти ужинать.

Да, уже поздно, но летними вечерами бесконечно долго не темнеет. А Джозайя не может идти рядом с Робби, когда солнце освещает бледное лицо ребенка, на котором застыло презрение, не может сидеть за столом напротив мальчика, когда не настолько устал, что ему ни до чего нет дела. В такие моменты, когда в его руках еще оставалось немного сил, ему отчаянно хотелось притянуть Робби к себе и крепко обнять – вместо того чтобы вечно его отталкивать.

– Иди и поешь с женщинами. Я приду, когда закончу.

Как всегда после того, как он целый день работал молча, голос его звучал скрипуче и резко, словно пила, вгрызающаяся в древесину тополя.

Он повернул мула и поставил плуг, чтобы начать новую борозду. И все время он ощущал, что Робби не спускает с него глаз, хоть и ничего не говорит. Джозайя был уверен, что мальчик сравнивает его с настоящим отцом, которого никогда не знал, и что сравнение оказывается не в его пользу: тот был человеком солидным, состоятельным, не то что он, бедный поселенец, который даже не может купить жене новомодное платье от Блумер.

– Почему ты все еще тут? – Наверное, рычание раненного охотниками разъяренного медведя сейчас показалось бы мальчику приятнее, чем тон отчима. Но Робби все-таки не ушел. Неужели мальчику хочется побыть с ним? От одной этой мысли на сердце у Джозайи потеплело, но он побоялся в приступе доброты наделать глупостей и поспешно взял себя в руки. Поэтому просто продолжил допрос: – Чего это ты не ушел надоедать своей приятельнице мисс Джей и этому ее новому постояльцу Джеффри?

– Они… они… – Робби быстро заморгал и так судорожно сглотнул, что Джозайя увидел, как на его тоненькой шее дернулся маленький кадык. – Они уехали с солдатами в Форт-Скотт, чтобы Джеффри мог подать заявку на участок земли.

Разочарование отозвалось в груди Джозайи такой болью, что он с силой уперся в рукояти плуга. Надо остыть, успокоиться. А на что он надеялся? Что мальчик добровольно станет проводить время с ненавистным отчимом, если поблизости будет его новый кумир?

Ох уж этот Джеффри! Джозайя по-прежнему не мог успокоиться, вспоминая, как этот громадный незнакомец без всякого оружия, при помощи лишь властного голоса и надменного взгляда заставил перепуганных горожан сгрудиться у стены на кухне мисс Джей. Слава Богу, Бекки не присутствовала при его унижении. Но мальчик все видел, и теперь Робби словно щенок ходил по пятам за этим так называемым рыцарем. Не в силах сдержать гнева, Джозайя Уилкокс снова обрушился на мальчика:

– Ну и что ты будешь думать о своем герое, если в Форт-Скотте солдаты посадят его в тюрьму? В нем есть что-то подозрительное, и лично я не успокоюсь, пока не узнаю, в чем дело.

Робби сдавленно вскрикнул. Он немного попятился, словно боясь повернуться спиной к полному гнева отчиму, а потом бросился бежать к дому.

Джозайя вздохнул, ощущая в душе ужасную пустоту. В д'Арбанвиле действительно было что-то подозрительное, но Джозайя Уилкокс понимал, что мало чем от него отличается. У них обоих голова не в порядке, только Джозайя не может объяснить свои фантазии тем, что получил удар по лбу или что мозги его затуманены оттого, что пришлось заучивать слишком много разных ролей в театре.

Он снял шляпу и провел грязной рукой по мокрому от пота лбу. Разговор с мальчиком измучил его гораздо сильнее, чем ходьба за плугом, особенно потому, что все, что бы он ни говорил, получалось не так. Ему следовало бы догнать Робби, извиниться, но никакого смысла в этом Джозайя не находил. Если он добьется от мальчика невольной улыбки, то потом она не будет давать ему покоя, будет дразнить его – когда парнишка и его мать все-таки его бросят.

Джозайя оценил свое состояние: ноги все еще не дрожат, желудок не слишком болит, плечи свело не до конца, шея, как всегда, горит (он сжигал ее всегда, несмотря на то, что проводил на солнце долгие дни). Нет, он все еще не чувствует себя достаточно плохо, чтобы можно было возвращаться домой. Может, через пару часов.

Он снова пустил мула шагом, хотя животное бросило на него через плечо негодующий взгляд, прежде чем снова потянуть плуг.

– Нечего так на меня смотреть, – проворчал Джозайя. – Ты-то с самого рождения ничего не хочешь – тебе не понять, как мучается мужик, когда пообещал не позволять себе…

Он признается в своей слабости мулу! У Джозайи вспыхнуло лицо – может, даже ярче, чем его обожженная солнцем шея. Слава Богу, единственным свидетелем его вспышки оказался неспособный к размножению мул. Видимо, из-за этой чертовой жары у него взыграли все соки. Дьявольщина, кого он обманывает? Его соки играют уже много лет, и с каждым прожитым годом обуздать их становится ничуть не легче – как раз наоборот. А судя по тому, как идет его жизнь, в обозримом будущем положение едва ли изменится.

Джозайя постарался сосредоточиться на идущей перед ним борозде, но теперь, когда он дал своим мыслям свободу, в его воображении все время вставал образ Ребекки. Прекрасная Бекки! Милая Бекки! Он дал ей столько обещаний – и не смог выполнить ни единого. Наказание, которое он сам себе назначил, оказалось вполне подобающим – о да, весьма подобающим. К несчастью, немилосердный Бог, который так мучит Джозайю Уилкокса, похоже, вознамерился погубить заодно и Бекки с Робби.

Это несправедливо. Единственный способ их спасти – это отослать их отсюда. Но на такой шаг у Джозайи Уилкокса не хватало сил, хотя он делал все, что мог, чтобы заставить Ребекку саму принять такое решение.

– Проклятие! – вслух выругался он, а потом мысленно снова проверил свое состояние и приговорил себя к еще одному лишнему часу за плугом.

Джеффри услышал безмолвное предостережение своего обостренного чутья.

Лошади продолжали идти ровно, не настораживая уши, не раздувая ноздри, – ничто не говорило о том, что приближается опасность. Джульетта, которая знала эти места гораздо лучше, чем он, устало ссутулилась в седле, что свидетельствовало о полном отсутствии беспокойства – или о полном изнеможении. У него не было возможности узнать о ее состоянии, поскольку она не отзывалась на все его попытки завести разговор.

И тем не менее Джеффри был абсолютно убежден: к ним что-то приближается. Хотя это ощущение ничем не подтверждалось, его отточенные в боях чувства уловили перемену в воздухе, ощутили, что земля гудит не только от топота их собственных полученных взаймы лошадей.

Благодаря лейтенанту Джордану, вручившему ему револьвер, теперь у него за поясом был собственный тупорылый «кольт». Лучше бы офицер одолжил Джеффри меч или хотя бы тонкую рапиру, которая красовалась бы на ремне, как и подобает рыцарю. Если впереди их ждет настоящая опасность, то только Джульетта разбирается в том, как пользоваться этим самым «кольтом». А что делать сэру Джеффри д'Арбанвилю – прятаться, подобно трусу, пережидая, или же сидеть без дела, пока его, опытного рыцаря, будет защищать дама?

Канзасская местность была почти совсем лишена, удобных укрытий. Его опытный взгляд, пристально осматривавший окрестности, отметил небольшой подъем к востоку и маленькую рощицу на западе. Деревья свидетельствовали о наличии воды, так что не обещали хорошего укрытия в этих засушливых местах: ведь приближающаяся опасность может быть снедаема жаждой и способна как раз повернуть в рощу. А как можно уговорить Джульетту свернуть с дороги, не пробудив в ней страха?

– Джульетта, мы проехали уже очень много. Давайте остановимся отдохнуть.

– Я не устала. Я же говорила вам, что привыкла к долгим переездам.

Он сделал новую попытку:

– Тогда давайте поедем прямо по прерии.

Его предложение заставило даму ее чуть заметно содрогнуться.

– Ох, Джеффри, дорога и так достаточно скверная, а по прерии лошадям ехать гораздо труднее: копыта скользят по траве. А если пытаться ехать быстрее, то лошадь может оступиться на кочке и захромать.

– Об этом мне напоминать не надо, – отозвался он, вспомнив, как повредил ногу его Арион. Пришлось больше не притворяться, будто все в порядке. – Тем не менее прошу послушаться меня и переждать какое-то время за тем подъемом. Боюсь, к нам приближаются враги.

– Разбойники. Или индейцы.

Впервые за время обратного пути Джульетта посмотрела прямо на него. От тревоги у нее потемнели глаза и побледнело лицо. Джеффри проклял свое фактически безоружное состояние, зная, что ему нечем защитить даму и умерить ее страх. Но спутница не стала тратить времени на женские истерики, а сразу же повернула лошадь в сторону укрытия.

Лейтенант Джордан положил в их седельные сумки одеяла и еду на дорогу. Джеффри воспользовался этими скудными средствами, чтобы удобнее устроить женщину и лошадей за пологой возвышенностью, а потом пешком сделал большой круг, проверяя, нельзя ли увидеть хоть с одной стороны надвигающуюся угрозу. Завершая обход, он убедился в том, что предчувствия его не обманули. На горизонте возникло облачко пыли. Он низко пригнулся в траве и стал ждать, пока не разглядит, кто именно к ним приближается.

Увиденное осталось совершенно непонятным. Джеффри вглядывался долго, с трудом справляясь с желанием выпрямиться во весь рост, чтобы лучше видеть происходящее. Возможно, Джульетта знает, что все это значит. Пригибаясь к земле, он присоединился к ней в укрытии. Она сидела, привалившись спиной к пологому склону, и Джеффри рад был заметить, что она скинула непривлекательный головной убор, который предпочитали все виденные им американские женщины, и что большая часть ее волос выбилась из-под этих проклятых шпилек, которые она так упорно втыкала себе в голову.

– Приближается караван, – счел своим долгом сообщить Джеффри.

При виде нежного лица Джульетты, которое стало еще мягче благодаря расплескавшейся по плечам волне светлых волос, у него перехватило дыхание. К счастью, его недолгий переход по прерии послужил неплохим объяснением: тут действительно было трудно ходить, вопреки тому что с виду земля казалась такой ровной.

Когда стало ясно, что Джульетта не собирается ничего выяснять о его физическом состоянии, он продолжил:

– Дорогу заняла орда высоких благообразных монголов с длинными черными волосами. Лошади, дети и собаки – все передвигаются в полном молчании, словно монахини, идущие из храма в кельи. В их бесшумном приближении не видно злого умысла, но об их приближении не оповещают менестрели или герольды. Кажется, они везут с собой немало вещей, но с ними нет ни единого верблюда или слона, так что даже женщины вынуждены тащить тюки на каких-то странных волокушах.

– Индейцы. – Джульетта настолько печально ссутулилась, что Джеффри даже не стал поправлять неверное название, которое она дала монголам. – Они уже пару лет перемещаются на юг – с тех пор, как правительство приказало им уйти из Канзаса.

– Ага! Ваш президент. – Джеффри начал относиться к правителю этой земли с несколько большим почтением. – Если президенты обладают властью распоряжаться такими массами людей против их воли, то они сильнее королей.

– Наверное. – Щеки ее немного порозовели, но похоже было, что это вызвано не столько чувством облегчения, сколько стыдом. – Я не хочу, чтобы вы думали, будто я устала, но я предпочла бы остаться здесь, пока индейцы не проедут. Я не слишком горжусь тем, как с ними обошлось мое правительство.

– Оно их било? Подвергало пыткам? Подвешивало в оковах так, что ноги не доставали до земли? – с любопытством осведомился Джеффри. Возможно, полезно заранее узнать, на что будет готов пойти президент, чтобы добиться своего, – ведь не исключено, что когда-нибудь рыцарю придется с ним столкнуться. Джульетта слабо улыбнулась.

– Нет, Джеффри. Бумага и обещания. Мы победили их с помощью бумаги и обещаний.

– Как это?

– Ну, насколько я понимаю, правительство пообещало им, что Канзас вечно будет принадлежать им. А потом – несколько лет назад – сюда пришла армия, и всю землю разделили на отдельные участки.

– Ага, – снова сказал он, вспомнив самодовольную старуху, которая постоянно хвастала своим сыном. – Сын миссис Эббот Герман и Военная служба инженеров-топографов.

– Не совсем так. Сын миссис Эббот работает на землях к западу. Она говорит, это новое открытие правительства. Я не знаю точно, какие инженеры занимались этим, только правительство приняло закон, открывший территорию Канзаса для освоения поселенцами. Белыми поселенцами. Чиновники заплатили индейцам немного денег и сказали им, что договоры больше недействительны и племена должны уходить на юг. Теперь они говорят, что новые индейские территории будут вечно принадлежать индейцам, но я в этом не уверена.

– Та земля, которую я получил сегодня, – она когда-то принадлежала этим мон… индейцам?

Джульетта кивнула и откинулась на одеяло, словно это признание окончательно лишило ее сил.

Джеффри вытащил «справку на землю», ужаснувшись тому, что мог – пусть и ненадолго – получить выгоду от столь унизительного дела. Рыцарь не может нарушить договор, а потом как ни в чем не бывало смотреть людям в лицо!

Он развернул справку, впервые пожалев, что практически не умеет читать. Было бы приятно смотреть в прошлое и вспоминать, что однажды он держал в руках доказательство осуществленного желания: «Эти земли принадлежат Джеффри д'Арбанвилю». Его собственное имя, начертанное своей рукой – этому его, слава Богу, научили в детстве, – разобрать было легко. Как и число сто шестьдесят, которое, как он знал, говорило о количестве отведенных ему акров. Разобрать остальное, написанное рукой земельного агента, было выше его сил – все равно что те причудливые знаки, которые он однажды видел на персидской вазе. И тем не менее этот удивительно тонкий хрустящий кусочек бумаги давал Джеффри то единственное, чего он всегда жаждал всей душой. Но теперь это было отравлено мыслями о том, каким способом осуществилась его мечта.

Возможно, сам Господь был к нему благосклонен, сделав так, чтобы ему было легче отвернуться от этого всепоглощающего соблазна. Джеффри провел пальцем по чернильным строкам, еще секунду дивясь тому, что держит в руках, а потом снова скатал бумагу и вложил Джульетте в руку.

– Можете отдать ее обратно индейцам, Джульетта. Объясните им правила подачи заявки на пустующий участок. Я пробуду здесь недолго и не стану добиваться своих прав.

– Почему? – Джульетта прижала к губам дрожащие пальцы, но не успела задержать этот невольный вопрос. Казалось, слово вылетело и теперь трепещет над землей, словно небольшая возвышенность в прерии не дает ветру его унести. И собственный вопрос будто издевался над ней, в нем слышалось мучительное отчаяние: неужели ее так терзает то, что он скоро уедет – этот человек, несущий всякую чушь о верблюдах и слонах, менестрелях и варварских пытках?

Джеффри опустился перед ней на колени, двигаясь с необыкновенной для своего громадного роста легкостью и гибкостью. Щеки его чуть потемнели от пробивающейся щетины, которая еще не скрыла слабых отметин, говоривших о том, как неловко он орудовал бритвой. Странно, чтобы мужчина, по своей воле отказавшийся от усов и бороды, так часто резался при бритье: словно подросток, тайком взявшийся за отцовскую бритву, чтобы избавиться от первого пушка, пробивающегося у него под носом! Джульетта не могла понять, почему удар в голову лишил Джеффри умения бриться. Глядя на его лицо, Джульетта испытала непреодолимое желание прикоснуться к его щеке и прогнать остатки боли.

И в то же время, несмотря на причудливые фантазии и неумение бриться, в стоявшем перед ней на коленях мужчине не было ничего даже отдаленно мальчишеского. Его сильные мышцы натягивали швы одолженной капитаном Чейни одежды от щиколоток до шеи, из-под слишком коротких рукавов высовывались изборожденные шрамами запястья рук, шея была настолько мощной, что верхнюю пуговицу рубашки оказалось невозможно застегнуть. В тугих завитках волос, выглядывавших из ворота, тускло поблескивала подвеска-талисман, завораживал сильнее, чем диски и вращающиеся устройства знаменитого гипнотизера доктора Месмера.

Джеффри, погруженный в свои фантазии, – и Джульетта, никогда не дававшая воли легкомыслию… Они могли бы уравновесить и дополнить друг друга… Тут Джульетта ахнула, осознав, какое недопустимо вольное направление приняли ее мысли.

– Что вы за актер? – возмущенно вопросила она. – Зачем… зачем вы явились меня терзать? Все у меня шло так хорошо…

– Я всего лишь человек, Джульетта, – ответил Джеффри со спокойным достоинством. – Не знаю, как и почему я сюда попал. Знаю только, что дал клятву вернуться обратно и завершить свой квест, от каких бы наслаждений мне ни пришлось здесь отказаться. А Бог свидетель – я готов был бы скорее вырвать сердце у себя из груди, чем причинить вам хоть секундную боль.

Его глубоко посаженные глаза смотрели прямо на нее. В их серо-зеленых глубинах горел огонь: жаркий, полный греховного соблазна, и сладкий, словно мед. И в то же время в них читалась искренность и решимость – что бы он ни решил сделать, – которая не позволяла подвергнуть сомнению его клятву.

Клятвы. Квесты. Рыцарская честь. Бог. Свидетель. Обеты. О Господи! Джеффри все еще считает, что связан клятвой, которую дал в земельной конторе!

А это значит, что он скажет ей правду, всю правду и ничего кроме правды – какими бы смелыми и бесцеремонными ни были ее вопросы. Может, все слишком долго старались обходить вопрос с его потерей памяти. Может быть, задав нужные вопросы, она сможет пробиться сквозь его заблуждения относительно рыцарства и узнать правду о Джеффри д'Арбанвиле.

На них налетел ветерок, принеся с собой звуки переселения индейцев: усталый топот копыт, стук пыльных ног о спекшуюся землю, скрежет волокуш, оставляющих следы, которые смоет следующий дождь. Вскоре в Канзасе не останется ничего от народа, населявшего эти прерии с незапамятных времен. И кажется подобающим, чтобы звуки их трагического исхода стали фоном для ее разговора с человеком, который утверждает, будто прибыл сюда из прошлых веков и скоро снова уйдет, не оставив в ее жизни никакого следа от своего пребывания.

– Джеффри, – попросила она, – скажите мне правду. Всю правду и ничего кроме правды, и да поможет вам Бог. Обо всем.