Рыжие волосы, зеленые глаза

1

Мистраль приехал в Модену, когда солнце стояло уже высоко в небе. Он вышел из здания вокзала и осмотрелся. Кругом было тихо. Он спросил дорогу у одного из таксистов.

— А вы что, собственно, ищете? — поинтересовался тот.

— Мастерскую Сильвано Ваккари, — ответил Мистраль.

— Что ж вы сразу не сказали? Вот, прямо по этой улице. Сильвано работает вон там, — пояснил таксист, — в сотне метров от вокзала.

Мистраль воображал себе необъятные цеха, много света, образцовый порядок, а оказался на пороге какой-то темной, грязной норы. Внутри было тихо. Где-то в глубине этой пещеры горел огонек, и ему вспомнился Мастер Джеппетто во чреве акулы, а сам он показался себе маленьким Пиноккио, идущим на свет, чтобы найти отца. Он понял, что почти незнакомый ему Сильвано Ваккари после первой же встречи стал для него чем-то вроде отца, своего-то он не помнил. Только вот в глубине пещеры, в узком конусе света вместо Сильвано он увидел женщину. Маленькая, хрупкая, она сидела за столом, заваленным бумагами и мелкими запчастями. Перед ней стоял мужчина, но это был не Сильвано. Они разговаривали. Голос у женщины был тонкий, пронзительный, сварливый. Оба лишь на мгновение обернулись к нему, а потом, не обращая на него ни малейшего внимания, вернулись к своей оживленной перебранке.

— Уж если мне выставляют такой километровый счет, могу я, по крайней мере, узнать, за что? Что сотворил Сильвано с моей машиной? — говорил незнакомец.

— Тут все написано, — отвечала женщина, тыча пальцем в листок бумаги. — А может, Сильвано сделал и еще кое-что. Ты же его знаешь, он не всегда говорит, что делает.

— Твой муженек тот еще фрукт, — согласился мужчина.

— Мне ли не знать! Когда он хочет развлечься — никаких денег не жалеет, а как надо взимать плату за работу, его и след простыл, за всем я должна смотреть! Но, как бы там ни было, ты проверил свою «Джульетту»[28]? Все в порядке? — спросила женщина.

— Конечно, все в порядке, — признал собеседник.

— Задний мост все еще вихляет?

— Нет, все отлично пригнано, — заверил ее мужчина.

— Тогда плати. У тебя денег — лопатой не перекидать, а ты споришь с бедной женщиной из-за какой-то жалкой десятки, — возмутилась она.

— Да ладно тебе, Роза. Ты же хитра, как черт. Сильвано повезло, что у него такая жена, — пробурчал клиент, выписывая чек.

Мистраль слушал, а сам тем временем рассматривал «Джульетту-1300», оставленную прямо у входа в мастерскую. У него слюнки текли при виде такой машины, и когда клиент, расплатившись, прошел мимо, юноша взглянул на него с завистью. Обладатель сокровища сел в свою машину, повернул ключ в замке зажигания, и мотор завелся. Мистраль подумал, что ни один человек на свете не смог бы выразить словами то, что хороший механик слышит в урчании такого двигателя: поэзию совершенства. Он нерешительно вошел в мастерскую и увидел Сильвано Ваккари, вылезающего из машины, покрытой брезентом.

— Здравствуйте, — сказал Мистраль. — Я думал, что вас нет.

Ваккари выглядел совсем не так, как в тот день, когда Мистраль увидел его в первый раз в Чезенатико, в компании красивой девушки. Он был в засаленной спецовке, лицо и руки выпачканы в масле. На Мистраля он сперва взглянул недоверчиво, но потом узнал его и улыбнулся.

— Значит, ты все-таки приехал, — воскликнул Сильвано, крепко хлопнув его по плечу. — А это моя Роза, — продолжал он, знакомя Мистраля с женой. Вблизи у нее оказалось остренькое лисье личико с хитрыми блестящими глазками. — Это тот самый мальчик, о котором я тебе рассказывал. Как, ты говоришь, тебя звать?

— Мистраль Вернати, — ответил юноша, протягивая руку Розе. Он был немного смущен неожиданным приемом. Сильвано его понял.

— От некоторых клиентов приходится прятаться, чтобы они платили. Я их поручаю жене, она у меня крутая, хотя на вид и не скажешь.

Мистраль улыбнулся, услышав эти слова.

— Ты впервые в Модене? — спросила Роза.

— В общем, да, — рассеянно ответил Мистраль. Брезентовый чехол, покрывавший машину, в которой прятался Сильвано, стал сползать, открывая сверкающую «Феррари».

— Тебе есть где остановиться? — спросил Сильвано.

Мистраль отрицательно покачал головой.

— В двух шагах отсюда сдается комната. Плата умеренная. Если хочешь устроиться прямо сейчас, моя Роза тебя проводит, — предложил механик.

— Я хотел бы начать работать. Комнату сниму вечером, — возразил Мистраль.

Его не интересовало, где он будет спать. Гораздо важнее было как следует узнать мастерскую. Он раскрыл свой саквояж, вынул спецовку, натянул ее на себя и шутливо вытянулся по стойке «смирно» перед весело следившими за ним супругами Ваккари.

— Гляди в оба, Нано, — сказала женщина, обращаясь к мужу, — мне кажется, ты нашел себе парня, который оставит тебя без работы.

Роза Ваккари правильно его оценила. Мистраль учился с поразительной быстротой, при этом отнюдь не рассчитывая на Сильвано, который вовсе не спешил раскрывать ему секреты своего мастерства. К некоторым машинам он близко не подпускал своего молодого помощника. Иногда Сильвано оставался работать ночью, а спать уходил утром, лишь бы не показывать Мистралю, какие усовершенствования он вносит в механизм гоночных автомобилей.

— Запомни, непосвященные должны держаться подальше от магического круга, когда в нем колдует главный жрец, — любил повторять Сильвано. — Придет время, и я сам тебе все объясню, сам все покажу, не беспокойся, за мной дело не станет.

— Я хочу учиться, — стоял на своем Мистраль.

— Ремеслу научить нельзя, его можно украсть. И потом, надо самому изобретать, как ты изобрел мембрану для насоса моей машины. Вот и продолжай в том же духе.

Иногда Мистраль вставал среди ночи и отправлялся в мастерскую. Железный ставень был опущен, но он знал, что Сильвано работает внутри. Как-то раз он распознал по звуку работу двигателя «Фульвии-1600», мощность которого Сильвано, должно быть, довел до ста шестидесяти лошадиных сил.

«На пределе прочности», — подумал тогда Мистраль.

Потом он возвращался к себе и ложился спать, чтобы на следующее утро вновь взяться за метлу и заняться уборкой. Ему приходилось подавать мастеру нужные инструменты, пока Сильвано священнодействовал над моторами, как хирург в операционной. По вечерам вынутый из машины и оставленный на рабочем столе двигатель надо было обязательно накрыть брезентом.

— Зачем? — спрашивал Мистраль.

— Затем, что, если придет владелец машины, он захочет узнать, что я делаю, а я не хочу ему рассказывать.

— Стоит ему поднять капот, он все равно увидит, что мотора нет, — возражал юноша.

— А я ему скажу, что послал мотор на завод для регулировки.

— А он поверит?

— Конечно, нет. Но это не важно. Он ведь знает, что, когда я верну ему машину ко дню гонок, она будет работать, как часы. И это все, что ему положено знать.

Мистраль спрашивал себя, все ли механики действуют так же, как Сильвано. Но даже в этих неблагоприятных условиях он каждый день узнавал много больше, чем мог бы вообразить.

Клиенты Сильвано, все без исключения, были людьми состоятельными, но мастер был к ним беспощаден, если они запарывали двигатели.

У Розы был неистощимый запас анекдотов о муже.

— Как-то раз приезжает один тип на «Феррари» и говорит: «Я — Бернард Голландский». Сильвано, не глядя на него, отвечает: «А я — император японский». А потом оказалось, что он и вправду муж голландской королевы.

Мистраля эти колоритные истории забавляли, а Сильвано, слыша их, выходил из себя. У него была мечта: сконструировать самый мощный в мире гоночный мотор, который был бы одновременно и самым легким.

— Он тратит все, что зарабатывает, на эту свою манию, — жаловалась Роза.

Мистраль знал, что на самом деле Сильвано тратит немалую часть заработков на своих шикарных милашек, помогавших ему чувствовать себя молодым. Но Роза делала вид, что ничего не замечает.

Облегчать вес машин, сочетая предел мощности двигателя с пределом выносливости, — это был конек Сильвано.

— Ты же знаешь, — объяснял он Мистралю, пока они работали, — правила соревнований допускают только некоторые виды разгрузки. Но я своим клиентам даю суперлегкие машины. Однажды мне удалось уменьшить вес «Фульвии-2500» на два центнера.

Он и сам знал, что привирает, но так приятно было мечтать.

— Это дозволяется?

— Да как тебе в голову взбрело? Это категорически запрещено. Но все это делают.

Пришла зима. В мастерской можно было окоченеть от холода, но Мистраль и Сильвано согревались у костра своей страсти. Увидев, с каким увлечением мальчик отдается делу, Сильвано оттаял и начал понемногу открывать ему свои секреты. Мистраль послушно следовал за ним, как танцор за звуками музыки.

Это были прекраснейшие дни, недели, месяцы его жизни. И так продолжалось до тех самых пор, пока мать не сообщила ему в телефонном разговоре о трагедии семьи Гвиди.

— Они все взлетели на воздух, — сказала Адель.

— Все? Никто не спасся? — Мысленно он видел Марию в голубом платье в цветочек на обочине дороги в Каннучето: хрупкую фигурку на фоне полей. Она послала его к черту задрожавшим от гнева и слез голосом. С тех пор Мистраль ее больше не видел. Он послал ей несколько открыток, все, на что был способен, учитывая скудость образования и отсутствие опыта в писании писем. Она не откликнулась. Но он продолжал ее любить.

— Только Марии удалось спастись, — ответила мать. — Она в больнице.

— Я приеду тебя навестить.

И он, не откладывая, сел в поезд, отправлявшийся в Чезенатико.

В больнице оказалось множество посетителей, желавших видеть Марию, но врачи никого к ней не пускали, потому что она была в шоке. Однако Мистраль отыскал приятеля, работавшего санитаром, и тот провел его в палату.

Он заговорил с ней, но она, казалось, ничего не слышала. А может, просто не захотела с ним разговаривать.

Мистраль понял, что Мария знать его не хочет, и решил больше о ней не думать. Ему даже пришло в голову, что он избежал большой опасности и что не стоит впредь подвергать себя такому риску: ведь эта девушка была не из тех, с кем можно весело провести вечерок, чтобы потом забыть, ему же не нужны были прочные привязанности или моральные обязательства. Мистраль предпочитал компанию женщин, не осложнявших ему жизнь.

Однажды вечером, когда он возвращался домой, его остановил швейцар:

— Ну что, получили посылку из дому? — спросил он.

Мистраль взглянул на него в недоумении.

— Сегодня утром тут была одна девушка. Сказала, что из вашей деревни и что у нее для вас посылка. Я направил ее в бар, где вы обедаете. Это было как раз около полудня, — принялся объяснять швейцар.

— Я никого не видел, — торопливо прервал его Мистраль. Его нередко разыскивали молодые женщины под самыми невероятными предлогами.

Он уже начал было подниматься по лестнице, но потом передумал и вернулся к дверям.

— А как она выглядела? — спросил он у швейцара. — Очень красивая, синьор Вернати. Просто красавица. Высокая, бледная, рыжие волосы и чудные зеленые глаза.

— Мария! — воскликнул Мистраль.

Потом он припомнил, что в тот день в баре был с Микелой, служащей «Гадзетты»[29], с которой они частенько обедали вместе. Зная Марию, можно было предположить, что она будет от этого не в восторге. В тот вечер он не переставая спрашивал себя, зачем она искала его в Модене.

Если она его еще любит, почему не откликнулась, когда он пришел навестить ее в больнице? Он решил на следующий день позвонить матери. Может, Адель сможет ему кое-что объяснить.

Наутро его разбудила Роза Ваккари. Лицо у нее было еще более вытянувшееся, чем обычно, а глаза покраснели от слез.

— Сегодня придется тебе открывать мастерскую, — сказала она. — У Сильвано случился инфаркт, его увезли в больницу.

— Подожди меня, Роза, я оденусь через минуту и пойду с тобой.

— Ты лучше займись работой, — зло рявкнула на него Роза. — А обо всем остальном я позабочусь. Этому ублюдку стало плохо не в моей постели! Вчера вечером он был в пансионе «Астория» с этой потаскухой Розильдой, женой доктора Спады. Ты ее знаешь? — Она говорила прерывисто, ее била неудержимая дрожь.

— Успокойся, Роза. Никакой Розильды я не знаю, — солгал Мистраль, хотя ему было отлично известно, что у Сильвано давние постельные отношения с хорошенькой женой доктора Спады, являвшегося, помимо всего прочего, постоянным клиентом мастерской Ваккари. — Ладно, о работе я позабочусь, ты не волнуйся, — пообещал он.

— Пусть только поправится, — зловеще пообещала Роза, пока они выходили на улицу. — Я синьору Сильвано голову отрежу.

Во всей этой суете мысли Мистраля устремились по другому руслу.

2

Новость об инфаркте, сразившем Сильвано Ваккари во время пребывания в номерах «Астория» в обществе прекрасной Розильды, не обошла стороной ни одного из клиентов мастерской и распространилась со скоростью того самого снежного кома, что катится с горы, обрастая все новыми и новыми подробностями, как и положено настоящей, жгучей, скандальной, соблазнительной сплетне. Единственным человеком, которого сенсационное сообщение, казалось, вовсе не затронуло, был доктор Маттео Спада, муж Розильды, постоянный клиент Сильвано. Он специально приезжал прямо из Форли, чтобы отладить двигатель своей «Фульвии-1600». На следующий день после разоблачения неверности жены он объявился в мастерской.

— Нечего на меня глазеть, как на марсианина, — начал он, обращаясь к Мистралю, — проверь-ка лучше машину. Слышишь, мотор троит?

Мистраль слышал, но у него не укладывалось в голове, как этот человек может вот так запросто, как ни в чем не бывало, появиться на территории противника. Доктор Спада пользовался репутацией отличного кардиолога. Он работал в больнице в Форли, но была у него и частная практика в Модене. У него лечился, по слухам, сам Энцо Феррари. Он любил автомобили и часто повторял: «Мотор — это сердце машины. Хороший механик подобен врачу-кардиологу».

— Слышу, что троит. Вы загнали свою машину, — угрюмо буркнул Мистраль.

— У меня произошла размолвка с Розильдой, надо было развеяться, — с обезоруживающим спокойствием признался доктор Спада. — А теперь все устроено. Ей — налево, мне — направо, разошлись, как в море корабли. Что касается твоего работодателя, он уже сам себя наказал. Долго проваляется на койке, и это еще в самом лучшем случае. Но эту мастерскую я оставить не могу. Я видел, как ты работаешь. Я тебе доверяю.

Так они стали друзьями. Маттео было сорок лет, Мистралю не было еще и двадцати. Со временем отношения у них сложились как у отца с сыном.

Прошла зима, весной Сильвано вернулся в мастерскую. Он сильно сдал, похудел и осунулся. На нем была новая белая спецовка. Когда в мастерскую заглядывали клиенты, он делал вид, что работает. На самом деле всю работу выполнял Мистраль. Засиживаясь в мастерской до утра, он облегчал шасси, дозировал добавки, увеличивал октановое число горючего, сверлил отверстия в плоскостях, изучал регулировку рессор, чтобы облегчить вес автомобиля.

Сильвано наблюдал за ним, давал советы, потом садился за стол, пригорюнившись, и начинал жаловаться на жизнь.

— Я конченый человек, — говорил он Мистралю. — Вот посмотри на мою Розу: теперь, когда я больше не хожу к девкам, она прямо расцвела. А я едва дышу, цепляюсь за жизнь зубами.

— Твой счет в банке тоже расцветает, — ворчала Роза, услышав слова мужа.

— А вот моя зарплата не меняется, — как-то раз заметил Мистраль.

Он положил глаз на «Альфу» одного из клиентов, узнав, что тот намерен ее продать. Ему очень хотелось купить машину, но денег не хватало.

— Теперь ты намерен меня шантажировать? — спросил Сильвано, приходя в ужас от одной мысли, что мальчик может его бросить.

Мистраль догадался, о чем он думает, и пожалел о своих словах.

— Считайте, что я сморозил глупость, — сказал он, вновь принимаясь за работу.

— А ведь он прав, — возразила Роза. — Он уже не подмастерье.

Итак, зарплата Мистраля была удвоена, и он решил переговорить с обладателем «Альфы», сыном фабриканта. Его звали Гвидо Корелли, он участвовал в ралли и неизменно приходил к финишу последним, а затем приводил в мастерскую к Сильвано машины с угробленными двигателями, которые проще было выбросить, чем починить.

Вину за неудачу он возлагал исключительно на погоду или на Сильвано.

— Я надел противозаносные шины, а дождя так и не было, — говорил он. — А ты навесил мне две дополнительные фары, вот аккумулятор и подсел.

В глубине души он сам понимал, что он «лопух», но веселее было участвовать в гонках, чем работать на трикотажной фабрике отца.

— Стало быть, тебе нужна моя «Альфа», — сказал Гвидо Корелли, выслушав Мистраля.

— Если назовешь разумную цену и согласишься на уплату в рассрочку, — уточнил Мистраль.

— Да я ее тебе подарю, — воскликнул Гвидо, — но только при одном условии. Подготовь мне «болид», чтобы выиграть ралли в Сан-Ремо.

— Я подарю тебе перышко, бегущее со скоростью гепарда, — обещал Мистраль. Он всем нутром желал заполучить эту «Альфу».

Целый месяц он трудился над машиной Гвидо, уменьшая вес и увеличивая мощность двигателя. Часто ему приходилось задерживаться в мастерской по вечерам. Он слушал советы Сильвано и кое-что придумывал сам.

— Ты уже ощипал ее, как цыпленка, — с удовлетворением заметил его работодатель.

— Я могу еще больше облегчить вес, — уверенно заявил Мистраль.

— Нет, не можешь. От нее и так уже остались кожа да кости.

— Нет, могу. Уменьшу количество лопастей. Из восьми сделаю четыре. Четырехлопастной вентилятор весит вдвое меньше, а охлаждает точно так же.

— Боже милостивый! — схватился за голову Сильвано. — Такого даже я не смог бы придумать!

Впервые увидев Мистраля в Чезенатико, он сразу понял, что малыш просто пропадает в этой дыре. Теперь ему пришло в голову, что, пожалуй, и его собственная мастерская слишком тесна для этого мальчугана. Моторы были у Мистраля в крови.

Через месяц «болид» был готов.

— Ну, вот тебе перышко, я свое слово сдержал, — сказал Мистраль, передавая машину Гвидо. — Ты ей только скомандуй «вперед», и она понесет тебя, как ветер.

— Что ты с ней сделал? — с любопытством спросил владелец.

— А вот уж это секрет фирмы, — вмешался Сильвано. — Наши маленькие хитрости.

— Ты только сядь за руль и ласкай ее, как любимую женщину. Лучшую в твоей жизни, — посоветовал Мистраль.

— Еще чего не хватало! Механик будет меня учить, как баранку крутить! — обиделся Гвидо.

— А почему бы и нет, если на кону стоит твоя «Альфа»? — возразил Мистраль без тени улыбки. — Ты обращаешься с машинами как с дешевыми девками, — продолжал он, решив, что хороший урок не помешает. — А у них есть душа, неужели ты не понимаешь? Да знаешь ли ты, что, побывав в Маранелло[30], Росселлини[31] сказал: «Самое большое наслаждение в жизни мне дала не женщина, а суперлегкая модель «Феррари». Услыхав это, его жена Ингрид Бергман просто заплакала.

— Давай не будем отклоняться от темы, — оборвал его Гвидо. — Языком молоть все мастера. Ты сам-то хоть раз участвовал в гонках?

— Много раз. В картинге и в мотокроссах. Я не мог себе позволить приобрести машину. Но в твой «болид» я вложил все, чему научился у Сильвано. Хотелось бы испытать его вместе с тобой, — предложил Мистраль.

— Ты учти, Мистраль на мотоцикле приходил первым! — крикнул им вслед Сильвано, пока они садились в машину.

— Это правда? — спросил Гвидо, заводя мотор.

— Да так, пару раз, — скромно потупился Мистраль. — К тому же это были местные гонки.

Они выехали из города и покатили по сельским дорогам. Машина летела как ракета. Пилот ощущал ее вибрацию и сам дрожал вместе с ней.

— Ты слишком сильно гонишь на поворотах, — предупредил Мистраль. — Вот видишь? Тебя начинает заносить, ты врезаешь по тормозам, покрышки летят к черту. Стерлинг Мосс[32] говорил, что пилот должен уметь выравнивать повороты, превращая их в головокружительную прямую. Это очень верные слова. Для каждого виража есть своя идеальная траектория. Ее надо чуять нутром. Но вообще-то это целая наука, и тебе придется ей учиться, — Мистраль пытался вдолбить в голову Гвидо то, что видели его собственные глаза и ощущали его ноги. Гвидо вдруг резко затормозил прямо перед поворотом и остановил машину.

— Вылезай! — заорал он.

Мистраль от неожиданности утратил дар речи. В глазах Гвидо полыхала бешеная злоба.

— Вылезай, — повторил он, отстегивая предохранительный ремень Мистраля.

Мистраль понял, что перегнул палку. Он прочитал это на лице Гвидо.

Он вылез из машины и, пока она с ревом уносилась прочь, крикнул вслед:

— Эй, я хочу получить твою «Альфу»! Выиграй этот заезд, черт тебя побери!

Впервые за всю свою карьеру гонщика Гвидо пришел вторым на ралли в Сан-Ремо. А машина, когда он после соревнований привел ее в мастерскую, все еще была на ходу и даже в приличном состоянии.

— Я оставлю ее тебе, приведи ее в порядок, — сказал он Мистралю. — В следующий раз я выиграю.

— Не сомневаюсь, — кивнул Мистраль.

— Да, кстати, — спохватился Гвидо, — «Альфа» твоя.

Так у Мистраля впервые в жизни появился быстроходный автомобиль.

— Я хочу кое-что подправить в моей «Альфе», — сообщил он Сильвано.

— Только не в рабочее время, — изрек механик.

— Может, в воскресенье? — попросил юноша.

— Мистраль, ты меня беспокоишь, — нахмурился Сильвано.

— Почему?

— Я бы не хотел, чтобы ты вбил себе в голову идею стать гонщиком. Ты нужен мне здесь, в мастерской.

— Я мог бы делать и то и другое.

— Возможно. Но я все сделаю, чтобы тебе помешать, — пообещал Сильвано.

— Ну что ж, это справедливо. Когда хочешь чего-то добиться, надо хотеть этого всем сердцем. Так что я смогу проверить, действительно ли я хочу стать гонщиком.

3

Доктор Маттео Спада, разведясь с женой, постепенно привык к одиночеству. Ему не хватало самозабвенной и порывистой страстности Розильды, которая не только своим любовникам, но и мужу отдавалась душой и телом, щедро делясь радостью любовного наслаждения.

От брака с Розильдой у Маттео остался сын, теперь ему было восемь лет, он жил с матерью, но большую часть выходных проводил с отцом.

С наступлением сезона автомобильных гонок, если погода была хорошей, Маттео стал возить мальчика на автодром в Варано, заражая его своей страстью к гоночным автомобилям.

В это весеннее воскресенье он приехал на автодром, когда соревнования по «Формуле Италии» уже начались. Нелегко было найти подходящее место стоянки для его «Феррари». Машина стала единственной и весьма дорогостоящей любовью его жизни, пламенным объектом желания, доставлявшим ему почти сексуальное наслаждение.

Случайные женщины, иногда согревавшие его постель, делали все возможное, чтобы его развеселить, но ни одну из них невозможно было даже сравнить с пылкой Розильдой. Ему оставалось лишь утешаться мыслью, что нельзя иметь в жизни все.

Чтобы поставить «Феррари» надежно и удобно, он решил на этот раз не следовать привычному маршруту и наконец нашел место, заметно возвышавшееся над трассой. Не самая идеальная парковка, но зато теперь он мог следить за состязаниями, не теряя из виду свой драгоценный автомобиль.

Он помог сыну вылезти из машины и заметил чуть поодаль полускрытый тополями катафалк, стоявший впритирку к металлической сетке ограждения автодрома.

— Тьфу-тьфу-тьфу! — воскликнул Маттео, прибегнув к древнейшему из заклинаний от дурной приметы. Вместе с сыном он приблизился к катафалку. Это было монументальное сооружение с давно вышедшими из моды плюмажами и позолотой.

На крыше уникального транспортного средства устроились трое молодых людей, наблюдавших за гонкой, как из королевской ложи, и попивавших кока-колу.

Доктор Спада узнал Мистраля.

— Ты что делаешь там, наверху? — закричал он.

— Привет, доктор, — весело кивнул молодой механик. — Прекрасная гонка. Залезайте к нам, отсюда лучше видно.

— На гроб с покойником? — ужаснулся доктор.

— Покойника мы уже отвезли на кладбище, — заверил его один из молодых людей. — Залезайте к нам, тут отлично видно, прямо как по телевизору.

— Его зовут Мизерере[33], — представил приятеля Мистраль. — Вообще-то его зовут Серджо, но поскольку у его отца похоронная контора… А это Фабио по прозвищу Кофеин.

Мальчик поглядел на отца умоляющим взглядом олененка Бэмби. Три оболтуса на крыше катафалка казались ему героями приключенческого фильма.

— Пап, можно мне забраться наверх? — захныкал он.

— Ладно, поднимайся. А вы, трое, держите его крепче! — крикнул парням Маттео.

Они подняли малыша наверх и вернулись к прерванному занятию: вновь принялись оживленно комментировать ход гонки.

— Будь я на месте этой клячи, — надрывался Мистраль, — я бы ему показал, как входить в вираж на полном газу!

— Ты посмотри на шестого! Смотри, как берет повороты. Как будто телеграммы посылает, — возбужденно гудел Мизерере.

Доктор Спада больше не следил за гонкой. Он не сводил глаз с Мистраля, натянутого, как струна, и понимал, что душой молодой механик не здесь, не с ними, что он вживается в ситуацию, мысленно пересаживаясь в каждый из «болидов», участвующих в состязании. И пока на трассе, под неистовые вопли толпы, с переменным успехом продолжались соревнования, Маттео окликнул его:

— Мистраль, ты хотел бы стать гонщиком?

— А кто бы не хотел? — ответил Мистраль.

— Пожалуй, нам с тобой надо будет переговорить с глазу на глаз. Я на днях заеду к тебе в мастерскую, — пообещал врач.

Гонка закончилась. Доктор Спада попрощался с Мистралем и его друзьями и уехал вместе с сыном. Трое парней забрались в катафалк и отправились домой.

— О чем это твой друг доктор собирается с тобой говорить? — спросил Мизерере, сидевший за рулем траурной колымаги.

— Откуда мне знать? Он вообще чудак. Меня это особо не колышет, — соврал Мистраль.

Хотя в действительности ему не терпелось узнать, что задумал доктор, он вовсе не собирался делиться своими соображениями с приятелями.

— Он спросил, хочешь ли ты стать гонщиком, — не отставал Кофеин. — Мой отец знаком со Спадой, он говорит, что доктор слов на ветер не бросает.

Они ехали с максимальной скоростью, какую можно было выжать из погребальной колесницы, и с жаром предавались своим мечтам.

— Спада знаком с Энцо Феррари. Спорим, он устроит тебя на работу в Маранелло! — восклицал Мизерере, уже видевший друга членом престижного клана Феррари.

— Да нет же, он спросил, хочет ли Мистраль стать гонщиком, а не механиком, — возражал Кофеин. — Разве не так, Мистраль?

— Мне кажется, мы строим замки на песке, — покачал головой Мистраль.

— Ну и что? Мечтать не вредно! — засмеялся его приятель.

— Это для вас не вредно: над вами не каплет, и есть кому о вас позаботиться. А у меня все не так. Мне самому приходится сводить концы с концами. Мой отец не был владельцем фабрики по производству кофейных автоматов или хозяином похоронной конторы. Он умер, когда мне не было и двух лет, и с тех пор мне приходится самому заботиться о себе, — сухо заметил Мистраль тоном человека, не желающего, чтобы его жалели.

— Нам приходится гнуть спину в семейном бизнесе, такая тоска! А ты смог выбрать работу по душе. Есть разница? — возразил Кофеин.

Мистраль опять покачал головой. Его мысли и чувства эти двое, сыновья сытых буржуа, при всем желании не могли не то что разделить, но даже вообразить. И все же они были дружной троицей. Их объединяла страсть к моторам. По вечерам, после окончания рабочего дня, Кофеин и Мизерере неизменно появлялись в мастерской под железнодорожной насыпью. Если Сильвано не было, Мистраль впускал их и, не прерывая работы, вместе с ними строил грандиозные планы на будущее. В один прекрасный день они откроют салон по продаже и техобслуживанию спортивных автомобилей. Это будет настоящий дворец. Мистраль станет директором, а они — рекламными агентами. Все это были не более чем сны наяву даже для Мизерере и Кофеина, получавших скромную зарплату от своих отцов, которые считали сыновей ни на что не годными бездельниками.

Мистраль переживал трудное время. Он давно добивался возможности участвовать в ралли, но не мог найти спонсоров. Его собственные сбережения были очень скромны, их в любом случае не хватило бы для покрытия расходов. Единственным человеком, знавшим о его мечте, был Сильвано, но Сильвано не имел ни малейшего желания ему помочь.

С тех самых пор, как у него случился инфаркт, Сильвано жил в страхе, что юноша его оставит. Мистраль понимал его опасения и сочувствовал ему, но твердо решил, что в конце концов обязательно уйдет. Счастливый момент настанет. Он не знал как и когда, но предчувствовал, что так и будет. В этом случае Сильвано придется закрыть мастерскую.

Когда они подъехали к кладбищу, вблизи которого располагалось похоронное бюро Чентаморе, Мизерере рывком затормозил катафалк: он увидел своего отца. Тот бежал к ним, размахивая кулаками. Парни вылезли из машины, Мизерере, как профессиональный боксер на ринге, стал уклоняться от сыпавшихся на него ударов. Гробовщик не уставая призывал проклятья на головы трех шалопаев.

— Ты позоришь всю нашу семью! Приволок с собой пару дефективных! В конторе лежит покойник, родственники агонизируют, а где катафалк? Гуляет где-то по окрестностям с тремя выродками на борту. Я вам яйца поотрываю, вот как бог свят!

— Простите, синьор Чентаморе, это я один во всем виноват! — Мистраль старался выгородить друга.

— Заткнись! — оборвал его гробовщик.

Мистраль и Фабио поняли, что вмешиваться действительно не стоит: друг Мизерере на данный момент был потерян для человечества.

— Что теперь будем делать? — спросил Фабио.

— Я возвращаюсь в мастерскую. Буду перебирать мотор моей «Альфы», — сказал Мистраль.

— А почему бы не заехать ко мне? Предков нет дома, а моя сестра устраивает вечеринку. Будет куча девочек. Поехали, повеселимся, — стал соблазнять его приятель.

У Мистраля не было постоянной девушки. Порой он месяцами жил как монах. Ему было просто не до любви. Сильвано Ваккари иногда принимался его упрекать.

— Помни, малыш, кто не успел, тот опоздал, — говорил он. — Мне бы твои годы! Я был грозой квартала в доброе старое время. Теперь-то я развалина, конченый человек.

Сильвано сильно изменился. Мистраль видел, как он слабеет и все больше сдает прямо на глазах. Иногда в мастерскую заглядывал доктор Спада. Забывая, что Сильвано когда-то наградил его рогами, он вынимал из сумки стетоскоп:

— А ну-ка, присядь, давай послушаем твое сердце. Главное, не падай духом. Это вредно для здоровья.

А потом выписывал лекарства и назначал лабораторные анализы. Оба они глубоко тосковали по прекрасной Розильде и не испытывали злобы друг к другу.

И вот теперь Фабио приглашал Мистраля провести вечер в веселой компании.

— Ладно, поехали к тебе, — решил он, с улыбкой вспомнив Маргериту, сестру Фабио, хорошенькую смугляночку с пышными формами и ненасытным темпераментом.

Вечеринка в доме Фабио была в полном разгаре: проигрыватель врублен на полную мощность, повсюду напитки и бутерброды, с десяток подвыпивших, развеселых танцующих пар.

Когда вошел Мистраль, на несколько секунд воцарилось молчание. Кто-то выключил проигрыватель, пары перестали танцевать. В кругу этой молодежи Мистраль был кумиром: девушки находили его неотразимым, парни завидовали ему, ведь он испытывал самые шикарные и быстрые машины, проходившие через мастерскую. «Он силен», — говорили о нем сверстники, выражая в двух словах все свое уважение, восхищение и зависть. Он нравился всем, потому что не задавался, не важничал, не совал нос в чужие дела, мало говорил и много слушал. Маргерита бросилась ему на шею и поцеловала в губы. Ей хотелось заставить ревновать своего кавалера, но дело было не только в этом: Мистраль ей действительно нравился.

Молодой механик принял столь горячее приветствие с присущей ему скромностью, широко улыбнулся, а потом, заметив среди присутствующих Гвидо Корелли, обратился к нему:

— Привет, давно не виделись.

— Я завязал с гонками, — ответил Гвидо.

Мистраль не стал приставать к нему с расспросами. Маргерита пригласила его танцевать.

Фабио с жаром, во всех подробностях пересказал ход гонки в Варано, потом поведал о возвращении в город на катафалке и о том, как погорел бедный Мизерере, павший жертвой праведного гнева своего отца.

— Давай погуляем сегодня вечером? — предложила Мистралю сестра Фабио.

— Мне не хочется выяснять отношения с твоим парнем, — уклонился он.

— Скажи уж лучше, что у тебя другая, — обиделась юная хозяйка дома.

— Это не так. И ты это знаешь.

— Значит, я тебе просто не нравлюсь, — с вызовом бросила Маргерита. — Почему бы не сказать прямо?

— Я скажу тебе прямо. У меня голова занята другим. Мне очень жаль, — ответил Мистраль, чувствуя себя дураком, потому что Маргерита ему нравилась. Но она была из состоятельной семьи и воспитывалась в очень строгих правилах. Он знал, что не следует водить компанию с девушками, которые могли бы создать ему проблемы.

— Тогда, будь добр, оставь меня. И чтоб ноги твоей больше не было в моем доме! — в сердцах воскликнула девушка.

Мистраль ушел потихоньку, ни с кем не прощаясь. На улице его окликнули. Обернувшись, он увидел, что его догоняет Гвидо Корелли.

— Прогуляемся? — предложил он.

— Ну, если хочешь… — протянул Мистраль. Он вдруг почувствовал себя подавленным и понял, что только работа в мастерской могла бы поднять ему настроение.

— Год назад я купил «болид» у Репетто, конструктора из Алессандрии, — начал Гвидо.

— Я этого не знал, — ответил Мистраль.

— Я его прятал в гараже, — объяснил Гвидо. — Не хотел говорить отцу. У меня был план записаться на чемпионат. А потом прошло время, и я понял, что в соревнованиях у меня нет будущего. Я хочу продать машину. Это бриллиант чистой воды, поверь мне. Сто семьдесят пять километров в час. Легкая, быстрая, как самолет. Просто чудо. Тебя интересует? — спросил он.

Они шли, гуляя под портиками. Приближался час ужина.

— Что за вопрос? У меня денег нет, ты же прекрасно знаешь! — потерял терпение Мистраль.

— Я не прошу денег. Хочу лишь знать, интересует ли тебя эта машина.

— Что у тебя на уме?

— Хочу познакомить тебя с моим стариком. У меня есть план.

— Не тяни резину, Гвидо, — теперь Мистралю стало по-настоящему интересно.

— В соревнованиях по «Формуле Монцы» участвовать будешь ты. На моей «Репетто» напишем название трикотажной фабрики моего папаши. Он моторы терпеть не может, но реклама есть реклама, в этом он знает толк. Как тебе такой план?

— Знаешь, ко мне вернулось хорошее настроение. И когда же мы встретимся с твоим отцом?

На следующий день в мастерской появился доктор Спада. Он начал издалека, посокрушался, что ему уже не двадцать лет, сказал, что хоть и выбрал себе замечательную профессию, при этом пришлось пожертвовать другой, которую он любил еще больше: автомобильным спортом.

— Я не решился пойти на риск, понимаешь? — признался он. — Но так и не смог излечиться от этой страсти, она все еще меня точит в глубине души. Поэтому я сказал себе: то, чего не смог добиться я, сможет сделать парень вроде тебя. У тебя есть желание стать гонщиком и есть способности, но нет денег. Я нашел тебе спонсора. Это мой пациент из Пармы. Его фамилия Маливерни, у него колбасная фабрика. Он тоже сходит с ума по гонкам.

Лицо Мистраля осветилось улыбкой, растянувшей рот от уха до уха.

— У меня уже есть «болид» для участия в «Формуле Монцы», — объявил он.

4

— Я тебя одного не оставлю, — сказал Сильвано.

— Два года назад ты клялся, что не поставишь ни лиры на мое будущее в качестве гонщика, — усмехнулся Мистраль.

— Только дураки упорствуют в своих ошибках.

— У тебя на все готов ответ.

— Годы и страдания делают человека мудрым. Позволь мне сопровождать тебя в Монцу.

— Я поеду один, — решительно ответил юноша, и Сильвано понял, что настаивать бесполезно.

— Думаешь, не выдержит? — Он прижал руку к груди на уровне сердца.

— Да ты здоровее меня! — торопливо соврал Мистраль. — Нет, дело не в этом. Просто я хочу быть один. Я даже друзьям ничего не сказал.

Сильвано сделал несколько шагов к дверям, но потом обернулся:

— Тебе страшно.

— С чего ты взял?

— Иногда все кажется таким простым, а как приглядишься поближе, оказывается ужасно сложным. Когда наступает великий момент, испытывать страх совсем не зазорно.

— Ты все правильно угадал, Сильвано. Мне страшно. Когда я гонял на мотоциклах, это было просто детской забавой. А теперь люди вкладывают в меня деньги. И все это будет в Монце, а не где-нибудь. Разве можно сравнить автодром в Монце с проселками у нас в Чезенатико?

Мистраль был охвачен целой бурей противоречивых мыслей и чувств.

— Не беспокойся, — посоветовал Сильвано, протягивая ему конверт.

— Что это? — спросил Мистраль.

— Деньги. И ради бога, доставь мне такое удовольствие, возьми их тихо и мирно, если не хочешь, чтоб я тебя придушил. — Сильвано твердо решил помочь юноше, и Мистраль не стал спорить, понимая, как это важно для них обоих.

— Спасибо, — сказал он тихо.

— Вот теперь я вижу, что ты созрел для гонок, — с гордостью заметил Сильвано.

Мистраль мысленно взмолился, чтобы его наставник оказался прав. Он хотел спросить, откуда у Сильвано взялась такая уверенность, но почувствовал, что лучше не затрагивать эту тему.

— Что касается этих людей, которые тебя финансируют, — продолжал Сильвано, — как бишь их теперь называют? Ах да, спонсорами, вот как. Так вот, попомни мои слова: можешь на этих типов положить с прибором. Они не добренькие дяденьки. Они кровопийцы. Настоящие пираты. Они тебе предложат выписать счет, где будет проставлена вдвое большая сумма, чем они в действительности на тебя потратили. Потом они ее вычтут из декларации о доходах. Ты за них не беспокойся, они всегда в барыше.

Махинации спонсоров не были секретом даже для такого новичка, как Мистраль, но это ничуть не умаляло в его глазах того факта, что они поставили на него, оказали ему доверие.

Он установил «болид» на специальную платформу во взятом напрокат грузовике, на прощание крепко обнялся с Сильвано и пустился навстречу судьбе.

Настал вечер. Асфальтовая трасса автодрома в Монце, теперь, когда он видел ее своими глазами, освещенную мощными прожекторами, казалась декорацией из научно-фантастического фильма. Мистраль полными легкими вдохнул запах горючего, его любимый запах, и представил себе, как эскадрильи звездолетов приземляются вокруг него на асфальтовой ленте, ведущей прямо туда, где рождались и куда устремлялись все его мечты.

Его маленькая «Репетто» на этой бесконечной дорожке напоминала игрушку, брошенную избалованным ребенком.

В соревновании участвовало около сотни гонщиков, разделенных на четыре заезда. Первые шестеро из каждого заезда должны были выйти в финал.

Мистраль с напряженным вниманием наблюдал за пилотами, суетившимися вокруг своих машин. Это были опытные «зубры», ветераны, знавшие трассу как свои пять пальцев. У каждого из его конкурентов было не меньше двух человек обслуживающего персонала, за ними стояли большие деньги.

— Да это же Мистраль! — с приветливой улыбкой воскликнул один из пилотов, столкнувшись с ним лицом к лицу.

Мистраль его узнал, это был Пино Бьянкини, сын владельца гостиницы из Чезенатико. Гонки были его жизнью.

— Что ты тут делаешь? — спросил он Мистраля.

— Участвую в состязаниях, — улыбнулся тот.

— На кого работаешь?

— Я сам по себе.

— Шутки шутить собираешься?

— Я собираюсь победить.

Бьянкини посмотрел на него как на ненормального.

— Я знал тебя как хорошего механика, но не знал, что ты психопат.

— Зато теперь знаешь.

— Ты хоть представляешь, что тебя ждет?

— Я очень впечатлительный и предпочитаю об этом не думать.

— С трассой знаком?

Мистраль отрицательно покачал головой.

— Я вижу ее в первый раз, — откровенно признался он.

Бьянкини поглядел на небо, вдруг начавшее хмуриться. Упали первые капли дождя.

— Через десять минут здесь будет потоп. Рекомендую сменить покрышки, — посоветовал он.

— Ты не мог бы одолжить мне домкрат? — попросил Мистраль.

— У тебя что же, и механика нет?

— Я же тебе, кажется, уже сказал: я тут один как перст.

— Нет, вы только посмотрите на этого ненормального! — воскликнул пилот. — Домкрат я тебе, конечно, дам, но прими вместе с ним бесплатный совет: возвращайся домой подобру-поздорову.

Начался дождь, и Мистраль, вкатив машину на постамент, заменил шины «пирелли» на «гудрич», более подходящие для мокрого покрытия. Он трудился в одиночку, под проливным дождем, глотая слезы гнева и обиды. Он был последним в очереди, его, конечно же, выбьют на первом же повороте. Мистраль не знал, чем закончится его великое приключение, но в одном был уверен твердо: домой он не вернется.

— Ехать придется по мокрой дорожке. К тому же я не знаю трассы, — повторил Мистраль, возвращая домкрат приятелю. — Окажи мне услугу. Позволь проехать с тобой пару-тройку кругов. В самом начале.

— Ты твердо решил?

— Если ты проведешь меня по первому кругу, я помяну тебя в своих молитвах, — пошутил Мистраль.

— Я тебе уже сказал, что тебе следует делать, но раз уж ты туговат на ухо, так и быть, я окажу тебе услугу. Три круга, Мистраль. Тащу тебя на себе три круга, а уж дальше выпутывайся сам.

Мистраль вымок до нитки, но зато теперь у него хотя бы появился ориентир. Они стартовали для пробного пробега. Мистраль прилепился к задним колесам Бьянкини, изо всех сил стараясь не терять его из виду. Пино гнал по прямой и сбрасывал скорость на поворотах. Мистраль следовал за ним все пять кругов.

Когда они вернулись в боксы, он поблагодарил Пино.

— Ты был очень добр. Ты ведь ради меня сбавлял на поворотах?

— Я гнал во всю мочь, — признался Пино Бьянкини. — Мне так и не удалось от тебя оторваться. Ты молодчина.

— Я могу и улучшить показатели.

— Странный ты тип.

Мистраль пришел первым в своем заезде и первым в финале. Мотор его «болида», за которым он ухаживал, как за ребенком, к концу соревнований все еще пел. Пело и его сердце, когда он вернулся в бокс. Он выбился из сил, умирал от жажды, но он победил и сейчас улыбался болельщикам, которые хотели знать, кто он такой, откуда взялся этот никому не известный одинокий волк, вырвавший победу у именитых соперников.

Пино Бьянкини поджидал его у прохода.

— Спасибо, — улыбнулся Мистраль. — Без тебя у меня бы ничего не вышло.

Бьянкини поглядел на него, улыбнулся в ответ, а потом так врезал правой, что у Мистраля подогнулись колени и он рухнул на пол.

Склонившись над ним, Пино сказал:

— На этот раз считай, тебе сошло с рук, но больше не пытайся взять меня за задницу.

После этого он повернулся и ушел.

Усталый, с пересохшим горлом и ноющей болью во всех костях, Мистраль все-таки был счастлив. Он с трудом поднялся на ноги, потирая подбородок, и расхохотался как сумасшедший. Защелкали вспышки фотоаппаратов.

— За что он тебе врезал? — спросил кто-то из присутствующих.

— Поцапались из-за женщины, — беспечно ответил Мистраль, продолжая смеяться.

— Победа в первой же гонке, — заметил один из репортеров. — Какие ощущения?

— Это похоже на сон.

— Можешь сказать, как тебя зовут?

— Мистраль Вернати, — с гордостью отчеканил он.

— Где твой механик? — спросил репортер.

— Мой механик — это я! — радостно ответил юноша.

— Не хочешь рассказать мне свою историю? — продолжал журналист.

— В другой раз. Когда мне перестанет казаться, что я сплю.

Дождь прекратился, влажный ветер обвевал его разгоряченное лицо. Автодром пустел. Мистраль ничего не запомнил из церемонии награждения. Ему казалось, что он живет в волшебном сне. Он ставил машину на платформу грузовика, когда позади него раздался голос:

— Первоклассная гонка, сынок.

— Сильвано!

Они обнялись.

— Ты и в самом деле думал, что я брошу тебя одного в такую минуту?

— Мне просто повезло.

— Для победы одного везения мало.

— Поехали домой, — предложил Мистраль.

— Я говорил с журналистами, — предупредил Сильвано. — Рассказал им историю твоей жизни. Завтра прочитаешь о себе во всех газетах.

— Ты уверен?

— Конечно. Кстати, что это ты там плел насчет женщины? Тебя, говоришь, нокаутировали из-за женщины? Ну и куда же она девалась?

— Как-нибудь в другой раз расскажу. Так мы едем домой или нет?

— Все тебя ждут в лучшем отеле Монцы. Там твои друзья Кофеин и Мизерере, и моя Роза, и доктор Спада, и Гвидо Корелли, и этот колбасник Маливерни. Тебя ожидает праздничный прием. Нет, не просто праздничный: триумфальный!

5

Первая праздничная вечеринка Мистраля оказалась последней для Сильвано Ваккари. Легендарный механик, сборщик и доводчик гоночных автомобилей скончался через несколько недель после победы. Он умер во сне и, по словам Розы, даже ничего не почувствовал. Кто уж точно ничего не почувствовал, так это сама Роза: она спала рядом с ним и только утром заметила, что ее «проклятущий» муженек закрыл глаза навечно.

Роза и Мистраль, самые близкие Сильвано люди, обнялись и долго-долго плакали. Во время похорон выяснилось, что Сильвано оставил по себе добрую память. В Модене нечасто собиралась на кладбище такая толпа народу. Все пришли: друзья, клиенты, бывшие его подружки и просто любопытные.

Похороны посетила и прекрасная Розильда, появившаяся по такому случаю под руку с бывшим мужем. Роза расплакалась у нее на плече, и Розильда нежно обняла ее. Озлобление и ревность потеряли всякий смысл перед порогом смерти. Сильвано был хорошим человеком и отличным механиком, и таким его запомнили все.

Маттео Спада обратился к Розе с участливыми словами:

— Помни, ты всегда можешь рассчитывать на меня.

— К счастью, мне есть чем себя занять, у меня много дел, — ответила вдова, утирая слезы. — Буду по-прежнему вести счета в мастерской. Работа прежде всего. Буду заботиться о доме. Мастерская теперь принадлежит Мистралю. Такова была воля бедного Сильвано.

Это объявление никого не застало врасплох, последняя воля покойного была известна всем. С другой стороны, Мистраль теперь, как никогда, нуждался в деньгах: приходилось нести расходы на соревнования. Он находился на том этапе, когда начинающему пилоту необходимо регулярно участвовать в гонках и хоть иногда побеждать, чтобы не дать себя забыть. Он бросил жалкую комнатенку в меблирашках и перебрался в большую квартиру Розы на проспекте Адриано. Собирая свои пожитки в большие картонные коробки, Мистраль наткнулся на книгу, подаренную ему Марией в то лето, когда они познакомились. Это была «История любви»[34] с трогательной и наивной надписью: «Мистралю, который, как ураган, унес мое сердце. Мария».

— Мне эта книжка не понравилась, — признался он ей тогда.

— Почему? — Она немного растерялась.

— Что-то в ней не так. Все вроде бы верно, история трогательная до слез. Но, если как следует присмотреться, она похожа на машину в руках неумелого шофера. Мотор захлебывается, потому что водитель слишком сильно гонит. Ну, словом, она неискренняя, вот и все.

— Ты ничего не понимаешь в любви! — рассердилась Мария.

Теперь он как бы вновь увидел широко распахнутые изумрудно-зеленые глаза Марии, услышал ее нежный, волнующий голос. Закрыв книгу, Мистраль спрятал ее среди самых дорогих ему предметов: портретов чемпионов автомобильных гонок, моментальных снимков, запечатлевших его ребенком на руках у матери, парадной фотографии Адели и Талемико в день их свадьбы, спортивных трофеев, завоеванных на мотокроссах.

В этой коробке хранилось все его прошлое, его мечты, и туда же было помещено воспоминание о Марии, о свежем луговом запахе ландыша, витавшем вокруг нее. После их несостоявшейся встречи в Модене он больше ничего о ней не знал. Она словно растворилась в воздухе. И вот понадобился этот переезд на новую квартиру, чтобы воспоминание о ней вернулось и властно захватило все его мысли.

В последовавшие за переездом дни он принялся наводить порядок и в мастерской Сильвано, стараясь все в ней привести в соответствие с собственной индивидуальностью. У Мистраля была прямо-таки маниакальная страсть к чистоте и порядку. Среди старых бумаг он нашел в столе какой-то иллюстрированный журнал и, рассеянно перелистывая его, наткнулся на рекламную страничку с фотографией: юноша и девушка, оба красивые, улыбающиеся, держат на сомкнутых ладонях изящный пузырек с духами. Подпись под фотографией гласила: «Blue sky» pour lui et pour elle»[35]. Молодой человек на фотографии был типичным южанином: жгучий брюнет с загорелой кожей и темными глазами. Лицо девушки, обрамленное огненно-рыжими волосами, светилось необыкновенной, почти ангельской красотой.

— Мария! — изумленно ахнул Мистраль.

Он был уверен, что это именно она, еще больше похорошевшая и преображенная опытным гримером. Только взгляд, запомнившийся Мистралю взволнованным и страстным, на рекламной фотографии казался спокойным и умиротворенным.

Журнал был двухлетней давности. В самом низу страницы мельчайшим петитом было напечатано: «Рекламное агентство «Идеалинеа». Милан. Фотостудия Гавацци».

Вооружившись телефонным справочником, Мистраль принялся искать номера рекламного агентства и фотографа. После многочисленных безуспешных попыток он решил оставить агентство в покое и сосредоточился на фотостудии. В свои вопросы он вкладывал столько страсти, что секретарша приняла его за маньяка.

Потребовалось все его упорство, чтобы наконец добиться встречи с Итало Гавацци, который прекрасно помнил рекламную кампанию духов «Блю скай» и ее участников.

— Модели были найдены случайно, — сказал ему фотограф. — Он — какой-то бродяга из Штатов, перекати-поле. Она родом из Романьи. Очень молчалива. Должно быть, каким-то образом связана с одним из руководителей «Блю скай». У меня сложилось такое впечатление, что он всю кампанию затеял в расчете на ее ангельское личико.

— Имя вы помните?

— Руководителя «Блю скай»?

— Нет. Имя девушки.

— Не то Мара, не то Мария… Точно не помню.

— А вы не знаете, где ее можно найти?

— Мне бы следовало сказать «нет», потому что мы не даем телефонных номеров наших сотрудников. Но вы мне симпатичны, поэтому я вам скажу, что я сам ее искал, хотел поручить ей новую работу, и обратился к Джордано Сачердоте, директору агентства «Идеалинеа». Возможно, он сможет вам что-нибудь сообщить об этой девушке.

— Я уже пробовал. Мне не дали никакой информации да еще и обругали.

Итало Гавацци засмеялся.

— Джордано Сачердоте, когда я к нему обратился, сказал мне, что эта модель больше не работает. Что она позировала для рекламы духов, чтобы оказать любезность владельцу «Блю скай», самому хозяину, понимаете? После этого она сразу бросила профессию, хотя могла бы преуспеть и заработать кучу денег.

— Ясно, что ничего не ясно, — обреченно вздохнул Мистраль, прощаясь с фотографом.

В тот вечер он вернулся домой мрачнее тучи.

— Ты смахиваешь лицом на танцора фламенко. Такой же отчаянный и сердитый, — заметила Роза.

— С чего ты взяла?

— Неприятности на работе? — ответила она вопросом на вопрос.

— С работой все в порядке.

— Могу я тебе чем-нибудь помочь?

— Это чисто личное дело.

Роза дулась на него целый вечер. Она любила этого мальчишку как родного сына и была до глубины души оскорблена тем, что он не делится с ней своими секретами.

— Завтра я еду в Милан, — объявил он.

— Я же не могу открыть мастерскую без тебя!

— Придется на денек оставить ее закрытой.

— Тебе когда-нибудь говорили, что у тебя невозможный характер? — возмутилась Роза.

Не зная города, Мистраль с большим трудом нашел представительство рекламного агентства, после чего ему пришлось столкнуться с еще более значительными сложностями, чтобы добиться личной встречи с доктором Джордано Сачердоте.

Битых два часа он проторчал в скучной приемной. Иногда мимо проходили служащие, смотревшие на него как на забытую кем-то старую рухлядь.

Наконец появился смуглый молодой человек ниже среднего роста и уже с брюшком. Он был похож на гнома. Первое впечатление усиливалось благодаря крупному носу и хитрому выражению глаз.

— Это вы ищете девушку с рекламы духов «Блю скай»? — спросил он с такой едкой иронией в голосе, что у Мистраля тут же возникло нестерпимое желание съездить ему по физиономии.

Джордано держался непринужденно, а его элегантная одежда облагораживала и смягчала даже эксцентричную внешность обитателя лесов. На нем была рубашка с монограммой и ультрамодный галстук с причудливым восточным орнаментом. Не остался незамеченным и золотой «Ролекс» на левом запястье.

— Да, это я. Я ищу Марию Гвиди, — сказал Мистраль.

— Да вы на каком свете обитаете? — насмешливо спросил директор рекламного агентства. — Вы находите фотографию в журнале двухлетней давности, полагаете, что узнали изображенную на ней женщину, и обращаетесь ко мне, словно в бюро находок!

— Мы были друзьями. Мне хотелось бы ее повидать, — принялся объяснять Мистраль, не исключая в дальнейшем и тактики применения силы. У него просто руки чесались взять за горло этого мерзкого карлика.

— А вы, собственно, чем занимаетесь? — осведомился Джордано.

— Если я вам скажу, что я автомеханик, что это изменит в нашей жизни?

— Очень многое. У нас, по крайней мере, появится разумная тема для разговора, а это не так уж мало. Зарубите себе на носу: мы с вами можем побеседовать о чем угодно, но только не о Марии Гвиди.

— А кто вам мешает говорить именно о ней? Может, с ней что-то случилось?

— Почему бы вам не остыть и не сбросить обороты? Я видел ее только один раз, эту вашу Марию, — пояснил Джордано. — Мы вместе работали над запуском духов. Дальше — тишина. Полный вакуум. Вам придется примириться, синьор… синьор…

— Вернати. Мистраль Вернати.

— Так вот, синьор Вернати, постарайтесь уяснить себе, что вы приехали сюда понапрасну. И это не самое худшее, что могло бы с вами случиться.

— Вы от меня что-то скрываете, — вспыхнул Мистраль.

— Послушайте, мальчик мой, — продолжал Джордано, — вы, я вижу, человек незаурядный. Вы могли бы и сами — после соответствующей подготовительной работы — позировать для какой-нибудь фотографии. Но прежде чем приступать к новому делу, вам следует избавиться от навязчивой идеи по имени Мария Гвиди. Забудьте о ней, — дружеским тоном посоветовал специалист по рекламе.

— Она была моей девушкой, — сказал Мистраль.

— Считайте, что Мария вам приснилась, — улыбнулся Джордано.

Когда до него наконец дошло, что от этого недомерка он ничего, кроме обидных шуточек, не добьется, Мистраль вышел из кабинета, хлопнув на прощание дверью.

Вернувшись в Модену, он принялся за работу, но работал мало и плохо. Вечером, поглядев на себя в зеркало, он припомнил слова Розы: «Ты смахиваешь лицом на танцора фламенко. Такой же отчаянный и сердитый». Встречаться с друзьями ему не хотелось, было не то настроение. Мистраль попытался напиться, но его стошнило, как подростка.

Потом наконец моторы, вечная, всепоглощающая страсть, отвлекли его внимание и помогли полностью забыться. Он повесил вырванную из журнала страницу на стене в своей комнате и, глядя на нее по вечерам, перед тем как лечь спать, молился, чтобы Мария ему приснилась.

6

Она словно вышла из кадра какого-то американского фильма: высокая, стройная, длинные и прямые волосы, тонко очерченное лицо, линялые джинсы и шелковая блузка. На шее у нее болтались две старомодные «лейки М-5». Она не сводила с него глаз.

— Это Дженни Кинкейд, — сообщила Кармен, подруга Роберто Герреро, колумбийского пилота «Формулы-1». Герреро был другом Мистраля. — Она хочет с тобой познакомиться, — добавила Кармен.

— Я что, сорвал банк? — засмеялся Мистраль.

— Не исключено. Она работает в английском журнале «Драйвинг», — уточнила Кармен. — Только будь осторожен, она из тех, кто разводит чернила ядом.

Мистраль поднялся, чтобы пожать ей руку и пригласить присесть к их столу. Они находились в кафе «Бурбон» на центральной площади города По[36], то есть на самой границе с Испанией. Пилот доедал свой первый завтрак.

— Мне нужно заглянуть в гостиницу, — тактично сказала Кармен, пока Дженни усаживалась напротив Мистраля.

— Увидимся! — крикнул он на прощание ей вслед.

Дженни внимательно разглядывала гонщика. С тех пор, как он начал участвовать в гонках, Мистраль уже привык ловить на себе настойчивые и зазывные взгляды девушек, вращавшихся в околоспортивной среде. Одних привлекали его храбрость и мастерство, других — его репутация неприступного героя-одиночки, но в любом случае на всех действовала его мужественная красота. Однако чем вызван интерес Дженни Кинкейд, глядевшей на него с откровенным любопытством, понять было не просто.

— Я бы хотела сделать несколько снимков и взять у тебя интервью для моего журнала, — она перешла к делу, не теряя времени даром.

— В моей жизни ничего такого интересного нет. — Он сразу же попытался остудить ее пыл. — А моя карьера, если все пройдет хорошо, начнется завтра. Так что смотри сама, стоит ли терять на меня время.

Стояло чудесное июньское воскресенье, солнце сияло в чистом, прозрачном воздухе. Весь город был охвачен волнением: в понедельник после полудня на местном автодроме должен был состояться розыгрыш Большого приза. Старинная столица Наваррского королевства была оккупирована гонщиками, механиками, журналистами, болельщиками и просто любопытными.

— Все зависит от точки зрения, — заметила Дженни.

— По-моему, ты провела бы время куда разумнее, если бы сходила на экскурсию в королевский замок, — посоветовал Мистраль.

— Меня больше интересует один пилот, работающий по десять часов в сутки в автомастерской в Модене, который платит за бензин, покрышки, пробный пробег и техобслуживание из собственного кармана и имеет в качестве менеджера владельца небольшой колбасной фабрики.

— Ты знаешь обо мне все, — удивился Мистраль.

— Почти. Знаю, что ты выиграл чемпионат по «Формуле Монцы» и занял второе место в «Формуле Италии». Этот колбасник Маливерни оплачивает тебе услуги механика, грузовик и прицеп. Все субсидии спонсоров и доходы от работы в мастерской ты тратишь на право участия в гонках. Мне кажется, из этого можно сделать отличную историю для моих читателей.

— Не стану тебе мешать ее писать. — Он был решительно настроен закончить разговор.

— Но в ней кое-чего не хватает. Женщин и любовных похождений, — уточнила она.

Мистраль глянул на нее исподлобья:

— А может, их и вовсе нет.

— Думаю, ты просто скрываешь пикантные подробности, — лукаво намекнула Дженни.

— Я тебе открою всю правду: на самом деле я «голубой», вставший на путь исправления, — пошутил он.

— Да нет, на «голубого» ты не похож. Ты слишком уверен в себе и абсолютно лишен двусмысленности. — Она взялась разубеждать его так деятельно и энергично, словно приняла его слова всерьез.

Мистраль закончил завтрак.

— Ты слишком доверяешь внешнему виду, — сказал он.

Дженни закинула ногу на ногу и положила на колено руку с длинными точеными пальцами.

— Кармен говорит, что с женщинами ты не церемонишься.

— Кармен много чего знает. Слушай, ты со мной только время теряешь. Поговори с ней, получишь всю информацию из первых рук.

Девушка отодвинула свой стул и принялась снимать Мистраля крупным планом.

— Подозреваю, что в прошлом у тебя была печальная история, оставившая глубокие шрамы.

— Хочешь погадать мне по руке, цыганка?

— В этом нет нужды. Достаточно посмотреть тебе в глаза. Ты так занят прокладыванием себе дороги в этом мире, среди стольких конкурентов, что даже не замечаешь проходящих мимо женщин.

— Тебя я сразу заметил, — признался Мистраль.

— Я вне конкурса, — объявила Дженни.

— То есть ты не соблюдаешь правил? — спросил он, передразнивая ее.

— Вопросы задаю я, — властно напомнила она.

— Ладно, — кивнул Мистраль.

Он поднялся, выудил из кармана брюк банкноту и положил ее на стол.

— После обеда у меня испытания. Вечером лягу пораньше, потому что завтра с рассветом мне надо быть на трассе. Если выиграю, свожу тебя на три дня в Биарриц, — предложил он. — Согласна?

Она глядела на него, не говоря ни слова в ответ.

— Ну конечно, согласна, — не отступал Мистраль. — Тебе тридцать лет, за плечами развод, есть сын, оставленный на попечение дедушки и бабушки в Кенте, и довольно нелепый, путаный роман с женатым редактором твоего журнала. Так почему бы не развлечься, когда представляется случай?

— И все это без гадания по руке? — криво усмехнулась Дженни.

— Достаточно посмотреть тебе в глаза, чтоб понять, что ты поедешь со мной в Биарриц. Если, конечно, я выиграю.

— Может быть. — Она поглядела на Мистраля с любопытством и вновь принялась фотографировать его своей старой «лейкой».

— Что значит «может быть»? Может быть, я выиграю или, может быть, ты поедешь со мной?

— Сам решай. Кстати, у моих родителей нет дома в Кенте, они живут в Йоркшире. А в остальном, что касается моей биографии, надо признать, ты неплохо играешь в «угадайку», — признала Дженни.

— С тобой не соскучишься, — заметил он, целуя ей руку на прощание.

Это был оглушительный успех. А начиналось все очень и очень скверно. Посреди первого круга, на узком крутом повороте Роберто Герреро пошел на обгон и прижал его слева так, что машина Мистраля коснулась бордюрного камня, стремительно развернулась на сто восемьдесят градусов и лишь чудом удержалась на дороге. У Мистраля хватило мастерства и сообразительности, чтобы прижаться к обочине и пропустить вперед остальные машины, избежав таким образом почти неминуемого столкновения. Он вышел из «пробки» последним, с разрывом в сорок шесть секунд.

Полный круг занимал в среднем минуту и пятнадцать секунд. Мистраль моментально просчитал в уме время и влился в общий поток, чертыхаясь от злости. Потерю сорока шести секунд на такой крутой и извилистой трассе восполнить практически невозможно, обгоны — тем более на первых двадцати кругах, когда пилоты работают в наилучшей форме и с максимальной отдачей, — особенно нелегки. И все же жизнерадостность его натуры возобладала над печальными итогами подсчетов.

Мистраль знал, что на виражах ему нет равных и что именно на извилистых участках придется показать класс. На четвертом круге он обошел пятерых конкурентов, шедших последними, а на двенадцатом вступил в дуэль с Джонни Чекотто, бывшим чемпионом мира по мотокроссу.

Мистраль безусловно превосходил Чекотто в скорости и все же никак не мог улучить момент и найти место для обгона. Он шел по пятам целый круг, ошибся в переключении скоростей на подъеме и потерял почти секунду. На следующем круге он опять нагнал Джонни, и тот, увидев, что не может превзойти соперника, поступил как настоящий друг: дал ему дорогу. Этот благородный жест Мистраль запомнил на всю жизнь.

На двадцатом круге, пока он обходил другого конкурента, Мистраль заметил голубой флаг: кто-то впереди него обгонял его ближайшего соперника. Отмашку дали для Бутсена, шедшего вторым после Герреро. Ему предстояло обойти Бутсена и броситься в прямую атаку на Герреро.

Герреро был метров на пятьдесят впереди и никому не собирался их дарить, даже лучшему другу.

На пятидесятом круге Мистраль шел за ним вслед и мчался как одержимый. Его шины начинали сдавать, но он не снимал ноги с педали акселератора, прекрасно зная, что и Герреро надел такую же резину, а значит, по всей вероятности, должен испытывать те же проблемы.

Он пошел в решительную атаку на узком повороте, в том самом месте, где колумбиец едва не выбил его с трассы на первом круге. Друг увидел его в зеркальце заднего обзора и понял, что не сможет и дальше загораживать ему дорогу, не рискуя вызвать аварию: на это уже не было ни места, ни времени. Ему ничего иного не оставалось, кроме как строго следовать выбранной траектории и гнать машину во всю мощь в надежде удержать преимущество.

Мистраль обогнал его на выходе из виража и пересек финишную черту, выиграв нос.

Это была фантастическая победа, он испытал высшее блаженство, делая круг почета в гордом одиночестве, оглушенный громом аплодисментов, предназначенных на сей раз исключительно и только ему. Толпа скандировала его имя, наполняя весь автодром многоголосым эхом.

До боксов, выстроенных в парке напротив железнодорожного вокзала По и напоминавших караульные будки, он добрался из последних сил. Его поджидала группа поклонников и несколько журналистов, но в тот самый момент, когда он мог бы насладиться приветствиями толпы возле пьедестала почета, на котором должно было состояться награждение, силы оставили Мистраля. Ему немедленно оказали помощь и отнесли на носилках в медпункт. Его организм был обезвожен, руки свело судорогой.

Мистраль был настолько измучен, что почти час пролежал на носилках с иглой капельницы в вене. Наконец он понемногу пришел в себя и, покидая медпункт, с удовольствием заметил лукавую улыбку Дженни Кинкейд.

— Три дня в Биаррице, — напомнила она ему.

— Но за руль сядешь ты, — ответил Мистраль.

Дженни была удивительно хороша в ослепительном зареве заката, смягченном легкой грустью наступающей ночи. — Я тебе покажу, что такое скорость, — пообещала она.

Рядом с ними возник запыхавшийся от бега администратор соревнований.

— К телефону, — выдохнул он, обращаясь к Мистралю.

— Кто меня спрашивает?

— Энцо Феррари.

— Энцо Феррари? — переспросил он, не веря своим ушам и решив, что ослышался.

— Он самый, — подтвердил, едва дыша, администратор гонок.

— Невероятно! — воскликнул Мистраль, всплеснув руками от изумления.

— Ну так что? Ты решил? — торопила его Дженни.

— Скажите ему, что я уже уехал, — улыбнулся Мистраль, усаживаясь в потрепанный «Остин-Моррис» Дженни Кинкейд.

Если Энцо Феррари действительно им заинтересовался, он найдет способ связаться с ним еще раз.

— Поехали, Дженни. Нас ждет Биарриц.

Дженни посмотрела на него, как на марсианина:

— Теперь я вижу, что ты действительно необыкновенный человек, Мистраль Вернати, — сказала она, заводя мотор.

7

Мистраль был счастлив. Он выиграл еще одну гонку, рядом с ним была красивая и желанная женщина, и теперь он загорал в саду отеля «Пале», самого дорогого и элегантного в Биаррице. В будущем сезоне он будет участвовать в соревнованиях «Формулы-1» в составе «О'Доннелл», весьма солидной английской команды. Предварительные переговоры завершились рукопожатием между ним и менеджером команды Джонни Грэем. Теперь Грэй ждал его в Англии для подписания контракта.

«О'Доннелл» была неплохой машиной, но, чтобы стать конкурентоспособной, ей нужен был классный пилот вроде него и новая рама. Мистраль знал, что идея с алюминиевым кузовом безнадежно провалилась, но Грэй обещал ему совершенно новый «болид», способный произвести революцию в автомобилестроении. Инженер-конструктор команды был родом из Штатов и принимал участие в создании «Геркулеса»[37], а теперь должен был использовать драгоценный опыт при разработке нового кузова.

— Я не прошу верить на слово, сам все увидишь, — заверил его Грэй.

Поговорили они и о деньгах и сошлись на цифре довольно скромной в сравнении с заработками пилотов, уже завоевавших себе прочное положение, но показавшейся Мистралю просто астрономической. Обо всем об этом он теперь вспоминал, улыбаясь собственным мыслям, и Дженни, растянувшаяся на лежаке рядом с ним, заметила улыбку у него на губах.

— Попробую угадать, о чем ты думаешь, — весело предложила она.

— Даром потратишь время. Ничего интересного я тебе сообщить не смогу.

Со стороны бассейна, утонувшего в зелени сада, доносились радостные вопли детей, игравших в воде.

Подошел официант, чтобы узнать, желают ли они обедать в саду.

— Нет, спасибо, — ответила Дженни. — Мы через час уезжаем. — Она не сочла нужным посвятить его в свои планы.

Выждав, пока официант отойдет подальше, Мистраль обиженно спросил:

— Как же так?

— Три дня в Биаррице. Забыл? Каникулы окончены, — ошеломила его Дженни.

— Как быстро они промелькнули, — с грустью вздохнул Мистраль.

— Время бежит быстро, когда тебе хорошо, — заметила она.

— Ты оказалась отличной учительницей английского, — прошептал он на ухо Дженни, гладя ее по спине.

— Тебе не кажется, что это довольно банальный комплимент? — Она притворилась разочарованной.

— Искусство лести мне никогда не давалось, — признался Мистраль.

— Уж если на то пошло, в иронии ты тоже не силен, — засмеялась Дженни.

— Я тебя разочаровал. Мне очень жаль. А ты была необыкновенной во всех отношениях, — вздохнул он.

— Вот так-то лучше! Комплимент всегда приятен женщине, — лукаво улыбнулась Дженни.

— Это что, английская поговорка?

— Международная и во-о-от с такой бородой! — расхохоталась она.

Мистраль подумал, что вскоре предстоит расплачиваться за гостиницу и это обойдется ему в кругленькую сумму. Да, отдых в Биаррице оказался дорогим удовольствием, но дело того стоило. Ему придется потратить все свои сбережения и аннулировать кредитную карточку. Дженни об этом никогда не узнает.

— Знаешь, что я тебе скажу, Дженни Кинкейд? Завидую тому, кто тебя любит. Что касается меня, надеюсь вскоре снова тебя повидать. — Он подумал в эту минуту о предстоящей поездке в Англию для подписания контракта с «О'Доннелл».

— Ты хочешь сказать, что будет следующий раз?

— Надеюсь, что очень скоро, — пообещал он.

Они распрощались в По в тот час, когда последние лучи заката догорали на горизонте.

Он готовился к отъезду в Модену, она — в Лондон.

— Я напишу о тебе хорошую статью, — сказала Дженни на прощание.

— Сохрани для меня экземплярчик. Вот выучу как следует английский и смогу оценить ее по достоинству, — ответил он.

Они обнялись, и через секунду Мистраль уже не думал о ней.

Энцо Феррари вновь вышел с ним на связь в июле, и на этот раз Мистраль отправился в Маранелло. Было жарко, как в преисподней. Волны горячего воздуха плясали над корпусами сборочных цехов. Как только он вошел в ворота храма мирового автомобилизма, к нему подошел высокий худощавый молодой человек с живыми и проницательными глазами.

— Я Ренцо Карони, управляющий «конюшни» Феррари. Мы вас ждем, — начал он приветливым и уверенным тоном.

Они обменялись энергичным рукопожатием.

— Просто не верится, что я здесь по приглашению великого человека, — признался Мистраль.

— Значит, у вас есть для этого данные. Командор[38] не теряет времени с людьми, к которым не питает уважения, — сказал Карони, широким жестом приглашая Мистраля укрыться от африканской жары в здании конторы.

Мистраль сочувственно улыбнулся сопровождающему, но задержался во дворе, не желая переступать порог здания. Ему нравилось осматриваться вокруг, любоваться заводскими корпусами, в которых создавались шедевры мировой автомобилистики. Тут он увидел, как в дверях одного из цехов появились двое мужчин и женщина. Одного из вышедших во двор он сразу узнал: это был Энцо Феррари. Несмотря на почтенный возраст, он шел энергичным шагом. Второй был светловолосым великаном, своим обликом он напомнил Мистралю древнего викинга. Между ними шла молодая дама. Высокая, тоненькая, она грациозно и легко переступала по раскаленному асфальту заводского двора, как манекенщица по подиуму на показе высокой моды.

Ее стройный стан был туго стянут шелковым платьем, желтым в черный горошек. На ногах — черно-желтые босоножки на головокружительном каблуке, на руках — длинные желтые перчатки выше локтя. Волосы были спрятаны под широкополой шляпой из черной соломки, большие солнечные очки скрывали глаза и часть лица.

Мистраль был очарован красотой женщины. Может, это особа королевской крови, подумал он.

Эта женщина казалась существом не от мира сего, и в то же время, когда она в сопровождении двух мужчин прошла в нескольких метрах от него, Мистралю почудилось в ней что-то странно знакомое.

— Ослепительна, — прошептал он ей вслед, провожая глазами всех троих. Они явно направлялись к воротам.

— Здесь, в Маранелло, бывает много красивых женщин, — заметил Карони.

— Вы ее знаете? — встрепенулся Мистраль.

— Я знаю его. Он предприниматель из Цюриха, его зовут Петер Штраус, — объяснил сопровождающий и добавил: — Давайте все-таки войдем внутрь, здесь расплавиться можно. Командор будет через минуту.

Мистраль неохотно дал увести себя в контору, хотя дуновение прохладного кондиционированного воздуха немедленно принесло ему чувство облегчения.

Они вошли в небольшой конференц-зал, уставленный кожаными креслами и диванами. Все стены были увешаны фотопортретами прославленных гонщиков.

— Хотите чего-нибудь прохладительного? — спросил Карони.

— Нет, спасибо. Ничего не нужно, — ответил Мистраль, рассматривая фотографии в рамках.

— Командор придает большое значение знакомству с вами, синьор Вернати. Скажу вам больше: не ссылайтесь на меня, но вы один из очень и очень немногих людей, с кем он пожелал встретиться лично.

Великий Энцо Феррари вскоре присоединился к ним и сразу же покорил Мистраля своим сердечным радушием.

— Я очень рад наконец-то встретиться с вами, — сказал он, крепко пожимая руку гонщику. — Мои люди положили на вас глаз уже очень давно. Я слышал о вас прекрасные отзывы. Это правда, что вы и в двигателях разбираетесь?

— Я давно уже с ними работаю. Меня можно считать приличным механиком, особенно если требуется скрутить проволочкой пару старых железок, — пошутил Мистраль.

Феррари сел в кресло, жестом приглашая Мистраля занять место напротив себя. Молодой человек ощутил на себе его изучающий взгляд, проницательный и острый, но не почувствовал смущения.

— Я ценю скромность в молодежи. Не люблю бахвальства, — продолжал Феррари. — Но я пригласил вас в Маранелло, конечно же, не по этой причине. Нет, никак не по этой, — добавил он, покачивая головой. — Я, как и любой конструктор гоночных машин, люблю находить пилотов, достойных меня и моих «болидов». В этом я похож на Чаплина. Вы меня понимаете? Я создал себя самого и окружающий меня мир по своему образу и подобию. Когда я выпускаю новую спортивную машину, то немедленно начинаю искать пилота, который смог бы играть на ней, как на скрипке. Поэтому должен сразу же предупредить вас: в тот самый момент, когда гонщик вступает в команду Феррари, мы с ним заключаем нечто вроде брачного договора, и этот договор предусматривает совместное владение имуществом из расчета пятьдесят на пятьдесят. Если бы у меня не было превосходных гонщиков, я ничего не сумел бы создать. С другой стороны, хороший пилот может проявить свои лучшие качества, только если работает со мной. Видите ли, синьор Вернати, я утверждаю, что автомобиль — это сумма технологии, вершина инженерной мысли, но если за рулем сидит идиот, все усилия, ушедшие на его создание, можно считать потраченными впустую.

— Вы очень ясно выразились, командор, — улыбнулся Мистраль, припоминая множество анекдотов, окружавших имя великого чудака.

— Давайте вернемся на грешную землю. К нам с вами, синьор Вернати. Мое предложение таково: вы становитесь членом моей команды. Поверьте, вы никогда об этом не пожалеете.

Мистраль вспомнил о рукопожатии, которым обменялся с Джонни Грэем при заключении договора, хотя фактически еще ничего не было подписано: он только собирался съездить в Англию. Участвовать в гонках на «Феррари» — это была золотая мечта любого пилота.

Старик преподносил ему уникальную возможность на серебряном блюде. Ему хотелось биться головой об стену, настолько невыносимо было разрываться между желанием принять заманчивое предложение и намерением сдержать слово, данное англичанам. Он не решался заговорить, и Феррари, нахмурившись, взглянул на него с подозрением.

— В чем дело, Вернати? Можно подумать, я вам сделал непристойное предложение, — пробормотал он сквозь зубы.

— Ваше предложение даже слишком заманчиво, — отозвался Мистраль.

— Невеста не может быть слишком хороша. Говорите прямо, молодой человек, — Феррари начал не на шутку сердиться. — Я предпочитаю самую горькую правду самой сладкой лжи.

— Я связан словом с командой «О'Доннелл», — выпалил Мистраль на одном дыхании.

Старик смерил его долгим испытующим взглядом:

— Только словом или подписью? — спросил он.

— Для меня рукопожатие равносильно подписи, — отрезал молодой человек.

В маленьком зале воцарилось тяжелое молчание. Ренцо Карони переводил взгляд с великого старика на молодого гонщика, все более утверждаясь в мысли, что эти двое созданы, чтобы идти по жизни рука об руку.

— Мне безумно хочется вытолкать вас отсюда к чертовой матери, — взорвался Феррари и тут же поспешил добавить: — Но я этого не сделаю. Такая верность слову заставляет меня думать, что я не ошибся на ваш счет. Вы действительно молодец. Жаль, что нам не суждено работать вместе, но больше всего я жалею вас. «О'Доннелл» никогда не доставит вам такого удовлетворения, какое вы могли бы получить от езды на «Феррари», — изрек он, поднимаясь на ноги. Директор «конюшни» тут же поспешил последовать его примеру.

— Я очень надеюсь, что вы ошибаетесь, командор. Но пока я могу лишь заверить вас, что знакомство с вами доставило мне огромное удовольствие, — сказал Мистраль с твердостью в голосе.

— Я никогда не ошибаюсь. И черта с два я вас выпущу отсюда просто так. Не надейтесь! Сейчас я вам покажу завод. Пусть вас помучит сознание упущенной возможности, — улыбаясь, заключил Феррари.

Пока они выходили из зала, Мистраль с напускной небрежностью заметил:

— Какая удивительная красавица сопровождала сегодня вашего клиента.

— Да уж, лакомый кусочек. И не болтлива: ни слова лишнего! Мы два часа провели вместе, так она и голоса не подала ни разу. Кроме «Здравствуйте», я ничего от нее не услышал, — заметил Феррари.

— Вы знаете, кто она?

— Конечно. Она загадочная женщина. Таинственная незнакомка. Вот уже четыре года она с Петером Штраусом, но никто о ней ничего не знает.

8

Мария узнала его с первого взгляда, и ее сердце учащенно забилось. За четыре года Мистраль совершенно не изменился, в то время как она, по крайней мере внешне, стала неузнаваемой: из деревенской девочки превратилась в элегантную светскую женщину. А он так и остался мальчишкой с непокорным хохолком волос на макушке, ну, может, немного возмужал и похорошел, но сохранил прежнее выражение обаятельной бестии. И становился настоящим героем в мире автомобильного спорта.

Она пристально следила за его карьерой гонщика. В эти самые дни она увидела опубликованную в одном журнале фотографию Мистраля в обществе хорошенькой английской журналистки. Фото было сделано «скрытой камерой» в Биаррице при помощи мощного телеобъектива, заставшего парочку в явно любовной позе на бровке бассейна при отеле «Пале».

Мария обращала взгляд в прошлое, но выплывавшие из него воспоминания не всегда были ясно различимыми. Одного только Мистраля она помнила совершенно отчетливо.

Пройдя почти рядом с ним у выхода из конторы завода в Маранелло, Мария ощутила устремленный на нее пристальный взгляд Мистраля, и ей стало не по себе. Словно ища защиты, она взяла под руку Петера Штрауса и вновь пошла вперед.

Чуткий к малейшим изменениям в настроении Марии, Петер заметил, что с ней происходит нечто необычное.

— Что-то не так? — заботливо спросил он, пока они садились в машину.

— Все в полном порядке, — ответила она, стараясь успокоиться.

Петер бережно, с удивительной для такого великана деликатностью, снял с нее солнцезащитные очки и заглянул ей в глаза.

— Девочка моя, что происходит? — спросил он с отеческим участием.

Мария сделала полупризнание:

— Призраки прошлого.

Петер обнял ее за плечи, приписывая внезапную перемену в ее настроении мрачной туче, укрывшей непроницаемой завесой страшный эпизод пережитого ею насилия. Он знал, что ее душевное равновесие полностью не восстановится до тех пор, пока не развеется эта черная туча.

Мария искренне ценила терпеливые и настойчивые попытки Петера Штрауса вывести ее из состояния самоизоляции, в котором она укрылась от мира. Понадобилось много месяцев, чтобы убедить ее вновь взглянуть в лицо жизни. Она доверилась этому доброму человеку не по собственному выбору, а как раз наоборот, потому что выбирать не приходилось. Так потерпевший крушение хватается за любой обломок, лишь бы выплыть.

Когда ее выписали из клиники в Болонье, Петер дал ей убежище в своем доме на озере Комо, на сказочной грандиозной вилле. Ничего прекраснее Мария в жизни своей не видела и даже вообразить не могла, что такие великолепные дома бывают на свете. Величавое спокойствие огромного озера нравилось ей и помогало обрести мир в душе. Мария мало говорила о себе. Из-за потери памяти у нее не сохранилось воспоминаний о последних трагических событиях, включая все, что было связано с ее кратким пребыванием у Моретты на загородной вилле в Болонье. В ее сознании зиял черный провал, она постоянно чувствовала себя подавленной и скованной.

Иногда Марии казалось, что в густой пелене тумана, обволакивающей ее память, открывается просвет, но эти краткие вспышки ничего не проясняли и лишь пугали ее до смерти.

— Вы боитесь воспоминаний, — говорил ей психиатр, заботам которого Петер доверил ее по рекомендации своего личного врача. Опытный психотерапевт швейцарской школы по имени Роберто Бергонци успешно помог многим пациентам справиться с не менее тяжелыми проблемами. — Вычеркнуть из памяти неприятные события, что ж, это своего рода форма психологической защиты, но она создает значительные трудности для вас, — объяснял он.

После целого года регулярных визитов к врачу Мария не продвинулась ни на шаг: она по-прежнему ничего не помнила, глубоко укоренившийся в ее душе необъяснимый страх вызывал у нее депрессию.

— Не думаю, что мне удастся выздороветь, — как-то раз призналась она психиатру.

— Но вы же хотите вновь обрести самое себя? — спросил доктор Бергонци.

— То, чего хочу я, не имеет значения, — ответила Мария с горькой иронией. — К сожалению, и то, чего хотите вы, тоже не влияет на ход вещей.

Врач ободряюще улыбнулся ей:

— Желание вылечиться — это отправная точка для разрешения проблемы, но мы должны продолжать работать вместе, и я уверен, что в один прекрасный день память вернется к вам, а страх, терзающий вашу душу, исчезнет навсегда.

Петер уговорил ее принять участие в рекламной кампании по выпуску духов «Блю скай». Мария позировала у знаменитого фотографа. Она сделала это из благодарности, но ее состояние ухудшилось.

Петер ухаживал за ней, как родной отец. Он брал ее с собой в деловые поездки, нанял ей учителей, чтобы она научилась играть в теннис, кататься на лыжах, ездить верхом. Специальные преподаватели, носители языка, обучали Марию английскому и французскому. Все это она делала успешно, но без особой охоты. Среди немногих вещей, воспринятых ею с энтузиазмом, была эта поездка в Маранелло. Марии нравились скоростные машины, особенно марки «Феррари». Чтобы доставить ей удовольствие, Петер приобрел для нее последнюю модель «Феррари».

— Машины напоминают мне об одном парне, в которого я была влюблена, — как-то раз призналась она ему.

— У него тоже была быстроходная машина? — спросил Петер, старавшийся с максимальной осторожностью и тактом разузнать о ней как можно больше в надежде помочь Марии разогнать тени, омрачавшие ее прошлое.

— Всего лишь переделанная малолитражка, — неохотно ответила она и быстро сменила тему разговора.

Лимузин и машина сопровождения выехали на автостраду Дель-Соле[39].

Мария молча сидела рядом с Петером. Он смотрел на нее с нежностью. Все чаще при виде Марии Петер испытывал желание. Этот ангел, которого он подобрал растерзанным на обочине дороги, завладел его сердцем.

— Мне хотелось бы съездить на кладбище в Каннучето, — вдруг сказала Мария.

— Курс на Болонью, — приказал Петер шоферу.

Через два часа они достигли родной деревни Марии.

— Ты уверена, что хочешь пойти одна? — с беспокойством спросил Петер.

Она с улыбкой кивнула и, выйдя из машины, уверенно направилась по дороге своего детства, вдоль которой тянулись по обеим сторонам высокие тополя, всей грудью вдыхая запах родной земли. Каннучето казалось местом, которого не коснулось течение времени. Немногочисленные местные жители, проезжавшие на велосипедах мимо незнакомой элегантной дамы, оглядывались на нее с любопытством.

Войдя на кладбищенский двор, Мария вспомнила ледяной сумрак январского вечера, когда она в последний раз посетила это печальное место, чтобы проститься с родными.

Кладбищенские дорожки были пустынны, неумолчно стрекотали цикады. Она подошла к могиле семьи Гвиди и остановилась, чтобы прочесть молитву. Затем сняла шляпу из черной соломки, положила ее у могильного камня, освободив массу мягких, пушистых рыжих волос, и преклонила колени.

— Прощайте, — прошептала она, — мама, папа, бабушка, Антарес, Эней, Луиза.

После долгого молчания Мария поднялась и направилась к выходу. Она шла медленно, разглядывая могилы по сторонам дорожки, и случайно ее взгляд упал на плиту, на которой были высечены имена Моретты и Бенито Моранди. Внезапно туман, застилавший ее память, рассеялся, и Мария вспомнила. Закрыв лицо руками и дрожа от ужаса, она вновь услыхала голоса своих мучителей, избивавших и насиловавших ее. Страх приковал ее к месту. Потом она очнулась и бросилась бежать, выбежала из ворот кладбища и кинулась к Петеру, ища защиты в его крепких объятиях.

— Я все вспомнила, — сказала она в слезах. — Теперь я могу рассказать тебе обо всем.

9

Наконец у Петера Штрауса оказались в руках все кусочки мозаики, из которых он намерен был сложить целостную картину событий. Он располагал несколькими важными уликами для установления личности насильников Марии. Она рассказала ему все, начиная со своего приезда в Болонью и до изнасилования на заброшенной сыроварне. Рассказала и о катушках с магнитофонными записями, в подробностях описав тайник, рассказала о смерти Рокко Лигуоро, о роли Антонино в этой трагической истории.

Петер внимательно выслушал Марию, ни разу не прервав, давая ей возможность наконец-то освободиться от мучивших ее кошмаров.

— Моретта знала, она говорила мне, что с ней непременно произойдет что-то ужасное. Она заставила меня пообещать, что я отнесу пленки в полицию, если с ней случится беда. Но прошло уже столько времени… Эти люди могли их обнаружить и уничтожить, — так закончила Мария свой длинный рассказ.

— Нам ничего иного не остается, как поехать и проверить на месте, — предложил Петер. — Давай съездим туда, на холмы. Как ты думаешь, сумеешь узнать эту виллу? — спросил он.

— Думаю, да. Но столько времени прошло… Там наверняка все изменилось, — возразила она.

— Попробовать стоит, — решил Петер. — Но я должен быть уверен, что ты в силах вернуться в это проклятое место, — заботливо добавил он.

— Если ты будешь со мной, ничто меня не испугает. За эти годы я научилась доверять тебе во всем. Ты мой единственный защитник, моя опора, Петер. Ты даешь мне уверенность в себе, — призналась Мария, прижимаясь к нему с доверчивостью ребенка.

Петер провел рукой по ее волосам и вновь почувствовал нарастающее влечение.

— Что с тобой? — спросил он с ласковым упреком, тихонько отстраняя ее от себя. — Становишься сентиментальной? Ты же сильная женщина. Ты всегда была сильной. А теперь у тебя больше нет причин для страха.

Петер предоставил Марии самой сесть за руль, когда они выехали в район загородных холмов, пытаясь найти виллу Моретты.

— Это здесь, — уверенно объявила она, останавливая машину. — Въехать можно вон через те ворота. — Она указала на массивное сооружение из кованого железа. — Вилла вон там.

Здание смутно виднелось за деревьями.

— Похоже, здесь никто не живет, — заметил Петер. И действительно, подъездная дорожка заросла травой, несколько фонарей было разбито, а ставни плотно притворены. — Вилла была собственностью Моретты? — спросил он.

— Она мне говорила, что вилла сдается внаем какой-то швейцарской фирмой. Может, войдем и поглядим, что к чему? — предложила она.

— В настоящий момент мы можем сделать только одно: вернуться домой. Все остальное потом.

Мария вновь завела мотор и тронулась по направлению к Болонье, чтобы выехать на автостраду.

Они вернулись на озеро к вечерней заре. За лимузином, как всегда, не отставая, следовала машина охраны. Вилла Петера Штрауса возвышалась на мягко закругленном холме и была окружена внушительной стеной со стальными воротами, которые открывались при помощи электроники и были снабжены системой видеослежения, определявшей личность визитера. К тому же вход на виллу денно и нощно охраняли двое часовых.

Подъездная аллея на большом отрезке огибала озеро, от которого была отделена каменной балюстрадой, увенчанной вазами, вырезанными из камня и украшенными орнаментом в виде цветочных гирлянд. Из них свешивались пышные побеги венерина волоса. Вазы чередовались с каменными львиными головами.

Затем дорога, вдоль которой тянулись великолепные вековые магнолии, толстые ивы и благоухающие лимонные деревья, начинала широкими поворотами подниматься вверх ко вторым воротам, вновь преграждавшим путь автомобилям. Над воротами возвышалась надстройка в виде изящной и легкой башенки, ее стены были увиты богато разросшимися ветвями бугенвиллей. Один из часовых включил электронное устройство, чтобы пропустить обе машины. Дом был окружен еще и третьей изгородью с охраняемыми воротами, расположенной вблизи мостика, ведущего в огромный итальянский сад. Сама вилла пряталась в глубине парка.

Когда Мария впервые увидела эти грандиозные крепостные сооружения, они показались ей чрезмерными. Но потом, познакомившись поближе с обстановкой дома и составив себе пусть даже весьма приблизительное представление о величине состояния Петера, она поняла, что все эти предосторожности просто необходимы. В самом деле, джинсы «Блю скай» были для Петера всего лишь детской забавой. Его интересы простирались от медных и серебряных рудников в Южной Америке до австралийского рынка шерсти и долевого участия в капиталах нескольких швейцарских банков. Штраус располагал воздушной флотилией, его корабли бороздили океаны. Все это происходило на условиях полной анонимности. В газетах его имя упоминалось чрезвычайно редко.

Что касалось его частной жизни, Петер установил раздельное проживание с женой через три года после рождения Джанни, их единственного сына. При этом ему удалось избежать скандала и светских сплетен.

Страстным увлечением Петера было коллекционирование произведений искусства. Он скупал по всему миру картины, скульптуру, антиквариат, и все это было сосредоточено в залах громадной виллы на озере Комо.

— Искусство никогда не вызывает у меня разочарования, чего не могу сказать о людях, — часто говаривал Петер. — Знаешь, Мария, — признался он ей однажды, — мне нравится собирать в надежном месте эти исторические реликвии. Я веду с ними разговор, они не дают мне скучать и спасают от одиночества.

Он был богат и могуществен, но при этом разрывался между жаждой жизни и страхом смерти. Прошлое терзало его, напоминая о несведенных счетах, умножая в его душе сомнения и вопросы, на которые он не находил ответов.

— Эта вилла кажется специально выстроенной для того, чтобы восполнить чье-то отсутствие, — как-то раз сказала ему Мария.

— Может быть, твое отсутствие, — ласково подсказал Петер.

Она ничего не ответила.

На вилле время как будто остановилось: мебель, гобелены, утварь — все было выдержано в классическом стиле XVIII столетия.

— Все, что ты здесь видишь, — объяснил ей Петер, — вывезено с берегов Луары, точнее из замка графов Марэ де Ларошфуко, сгоревшего во время революции. Владельцы предусмотрительно эвакуировали всю обстановку прежде, чем их дом был сожжен. Впоследствии мебель, ковры, гобелены, картины, серебро, посуда были частично проданы, а в остальной части раздарены. Ну а я, со свойственным мне упрямством, нашел план замка и множество подробных зарисовок внутреннего убранства, годами вел поиски, покупал на аукционах, у антикваров и у частных лиц по всему миру, но в конце концов в точности воспроизвел всю обстановку.

— Удивительно и странно, — заметила Мария.

— Именно так. Если смотреть со двора, это просто очень большая, но безликая вилла. Внутри же это роскошный замок XVIII века. Один из самых прекрасных, — заявил он с гордостью.

Любуясь чудесным заходом солнца, исчезавшего в водах озера, Мария и Петер пешком пересекли итальянский парк. Когда они вошли в вестибюль виллы, на землю уже опустились вечерние тени, а в чистом небе ярко и отчетливо засиял лунный серп.

Мария поднялась на второй этаж. Ей выдался трудный день, полный переживаний, зато она наконец-то чудесным образом сумела вырваться из-под свинцовой тяжести, гнувшей ее к земле и причинившей столько страданий за последние четыре года. Войдя к себе, Мария решила принять душ и надеть, как она в шутку выражалась, вечерний туалет.

Завернувшись в длинный белый шелковый халат, она прилегла на диване с обивкой из стеганого бархата. Мысленно вновь пробегая события прошедшего дня, перевернувшие всю ее жизнь, Мария опять, как уже бывало не раз, спросила себя, какую, в сущности, роль играет ее присутствие в жизни Петера Штрауса. Она не была ему ни дочерью, ни подругой, ни любовницей. Уже не раз она ощущала, как все ее существо словно ломается под бременем неуверенности. Но потом приходил он, крепкий, как скала, и все ее сомнения пропадали. Однако она не желала быть лишь канарейкой в золотой клетке, куда поместил ее Петер.

В этот день ее душевное равновесие подверглось тяжкому испытанию. Но Мария отметила, что время не изменило и не ослабило силы чувства, которое она испытывала к Петеру.

Она наугад взяла книгу с полки и открыла ее: это был томик стихов Джона Донна.

«Какая высокая и благородная мысль», — думала Мария, чувствуя в то же время, что не может целиком ее принять. Возможно, она мечтает о Мистрале, потому что не может им завладеть. Ну а если бы сумела, стала бы она от этого счастливей?

Пока Мария задавала себе этот и другие вопросы, на которые не находила ответа, раздался стук в дверь. Это был Петер. Каждый вечер, когда они оставались на вилле, он заходил навестить ее перед сном.

— Не помешаю? — спросил Петер.

— Присядь, — ответила Мария, обрадовавшись его приходу: Петер отвлек ее от безнадежных и мрачных мыслей.

— Что ты читаешь? — Петер сел в ногах дивана.

Она протянула ему томик, и он открыл его наугад. На полях страницы было написано карандашом его имя рядом со следующими строчками:

Петер чистосердечно рассмеялся:

— Приятно, когда тебя сравнивают со слоном. Это то, что ты думаешь обо мне? — спросил он с любопытством.

— Это то, что Джон Донн думает о слоне, — сказала она, избегая прямого ответа.

— Отсюда видно, как мало он знает об этих животных: разъяренный слон может повергнуть в ужас всю округу, — заметил Петер, возвращая ей книгу.

— Я очень устала, — Мария решила переменить тему.

— У тебя сегодня выдался тяжелый день. Ты вновь пережила трагические минуты. Обсуди все это завтра с психиатром.

— Я к нему больше не пойду.

— Что-то не так? — встревожился Петер.

— Нет, все в полном порядке. Просто я поняла, что настал момент, когда надо взять себя в руки и посмотреть, удастся ли мне справиться собственными силами.

— Решай сама, — поощрил ее Петер. — Я завтра уезжаю. Меня не будет несколько дней. Давай отложим все до моего возвращения. Согласна?

— Я подожду тебя.

— А ты не хочешь поехать со мной?

— Предпочитаю остаться дома, если не возражаешь. Честное слово, я совершенно без сил.

Петер вновь взял книгу и прочел вслух:

— Я должна тебе верить? — робко спросила Мария.

— Нет. Зверюга моего тоннажа, да еще в таком возрасте, не может говорить о любви, не рискуя показаться смешным. Спокойной ночи, ангел мой. — Он на прощание поцеловал ее в волосы.

— Ты не можешь показаться смешным. Я никогда в жизни не встречала более серьезного и внушающего доверие человека, чем ты. И бывают минуты, когда я нахожу тебя очень привлекательным.

Но этих слов Петер Штраус уже не услышал: он вышел из комнаты, погруженный в печальные мысли, и отправился по длинному коридору в свои апартаменты.

10

С тех пор как Мария вошла в его жизнь, Петер Штраус помолодел телом и душой. В детстве он любил сидеть на берегу реки и бросать плоские камешки, пуская «блинчики» по воде, пока его мать стирала белье богатым людям. Руки у нее были сработаны до костей, иногда, даже в сильную жару, ее от усталости начинала бить дрожь.

— Что с тобой, мамочка? — спрашивал он в тревоге.

— Ангел пролетел и задел меня крылом, — отвечала она, чтобы его успокоить.

— А где он теперь? — мальчик принимался оглядываться в поисках чудесного видения.

— Не знаю, малыш. Кто ж это может знать? У ангелов большие крылья. Они тебя задевают и тут же улетают далеко-далеко.

Мария стала его ангелом. Она была рядом уже долгое время, но ему казалось, что когда-нибудь, рано или поздно, она исчезнет, улетит далеко-далеко. Однако она не исчезала, она ждала его с робкой улыбкой, с трепетно бьющимся сердцем, со своей чистой душой, которую кто-то попытался, но не сумел запятнать.

Казалось, он уже много лет назад и думать забыл об ангелах своего детства, но вот появилась Мария и вновь напомнила о них, вновь заставила его мечтать о любви.

Ему вспомнились слова Махатмы Ганди. Великий мудрец, никогда не отвечавший злом на зло, безропотно сносивший любое насилие, не прощал надругательства над женщиной. «Если кто-то изнасилует твою жену, твою мать или твою сестру, — говорил он, — ты должен отплатить». Обуреваемый мыслями о любви и мщении, Петер направился в свою цюрихскую контору. Штраус намеревался во что бы то ни стало отыскать разгадку Марииной истории.

Он перепробовал все мыслимые и немыслимые комбинации, чтобы найти дом Моретты или связанных с ней людей, но безрезультатно. В Болонье по этому адресу не было недвижимости, принадлежавшей какой-либо из швейцарских компаний. Тогда он решил сделать перерыв в своих поисках и позвонил в Инсбрук.

— Дом Фукс, — отозвался женский голос.

Петер удрученно покачал головой. Он звонил на виллу, где жила его жена с их единственным сыном Джанни. «Гастролерша», как он ее называл, предпочитала носить свою девичью фамилию.

Когда они познакомились, а было это уже более четверти века назад, она с восторгом согласилась на брак, избавлявший ее самое и всю ее семью от тисков аристократической нищеты.

Но когда богатство вошло в привычку, Петер, этот грубый мужлан, лишенный прочных корней и глубоких традиций, стал постепенно все больше раздражать Марианну. Она начала попрекать его отсутствием хороших манер, неотесанностью, «уличными», как она говорила, выходками. Постепенно она отдалялась от Петера, всячески давая ему понять, что он будет наихудшим из отцов для их ребенка. Так они, по обоюдному согласию, пришли к раздельному проживанию.

Теперь Джанни уже вырос. Он переходил из школы в школу, всюду демонстрируя весьма посредственные результаты. Сын не унаследовал ни музыкального дара своей матери, ни деловых талантов отца. Его можно было назвать бесхребетным молодым человеком.

При встрече отцу и сыну, помимо традиционного обмена любезностями, в сущности, нечего было сказать друг другу. И все же Петер любил его и терпеливо ждал, когда же Джанни отбросит плохо скрываемое презрение по отношению к отцу и между ними возникнет взаимопонимание. Петер вспоминал крепкий старый дом, где родился, залитый солнцем летний двор, вой ветра снежными зимними ночами, полыхающую огнем осеннюю листву. Вспоминал измученную трудом мать, добрые улыбки родителей, их светящиеся любовью глаза. Ну а его сын, маленький Джанни, что он запомнит из своего детства и отрочества?

— Говорит Штраус. Передайте трубку моему сыну, — приказал он экономке.

— Молодой синьор отдыхает, — ответила женщина.

— Ну так разбудите его, — упрямо проговорил он.

Ему пришлось дожидаться, пока наконец в трубке не послышался глухой со сна голос Джанни.

— Здравствуй, папа.

— Привет, сынок, — ласково поздоровался Петер. — Как у тебя дела? — В эту минуту он вновь увидел сына ребенком лет четырех-пяти, когда он повез его в Вену покататься в парке Пратер на знаменитом «чертовом колесе».

— Нормально, а в чем дело? Тебя что-то не устраивает? — Джанни немедленно перешел в оборону.

Петера многое не устраивало, включая, например, то, что вот уже полгода его сын никак не мог сдать выпускной экзамен. Этот печальный факт Марианна не смогла утаить от мужа, но он решил не обсуждать его с сыном в телефонном разговоре.

— На следующей неделе я еду в Штаты. Чисто деловая поездка. Ты бы не хотел меня сопровождать? — предложил Петер.

— А я уже запланировал поездку в Грецию, — капризно протянул Джанни. — Но если это приказ, я поеду с тобой.

— Это всего лишь приглашение, — Петер решил не настаивать.

— Тогда я предпочитаю съездить в Грецию с друзьями, — обрадованно отозвался Джанни.

Петер тяжело вздохнул.

— Как поживает твоя мать?

— Готовится к поездке в Лос-Анджелес. У нее концерт с Зубином, — ответил Джанни, фамильярно называя знаменитого дирижера Зубина Мету по имени. Ему нравилось напоминать отцу о том, в каком изысканном кругу вращается его мать. — Он сам ее пригласил.

— Понятно. Пожелай ей успеха от моего имени. Когда же мы сможем увидеться? — спросил Петер.

— Ты не возражаешь, если я приеду на озеро в августе? — в знак примирения предложил Джанни.

— Я буду тебя ждать, — сказал Петер и повесил трубку.

Потом он сделал еще несколько телефонных звонков, стараясь не вспоминать натянутый разговор с сыном, и наконец вновь вернулся к поиску информации в компьютере. Он изменил исходные данные и стал с нетерпением дожидаться ответа. И опять машина сообщила об отсутствии каких-либо сведений. Похоже было, что вилла Моретты не является собственностью ни одной из швейцарских компаний. Отсюда напрашивался один-единственный вывод: полученная от Марии информация была ошибочной.

И все же необходимо было найти владельцев этого дома, чтобы начать поиск, который позволил бы ему обнаружить связь между некими преступными группировками и представителями государственной власти.

Если Мария не ошиблась, если ее подруга сказала ей правду, компьютер непременно должен был выдать ему ответ.

Послышался стук в дверь. Это пришла Элиза Капочча, его секретарша. Сама она являлась уроженкой Цюриха во втором поколении, но ее семья была родом из Агридженто[40].

— Добрый день, синьор, — начала она, вынимая блокнот.

Штраус нацарапал на листке бумаги адрес виллы в Болонье.

— Попробуйте отыскать владельцев этой недвижимости. Я бьюсь над этим уже час, но все без толку. Вроде бы речь идет о какой-то швейцарской компании.

Часа два он занимался делами, прежде чем в кабинет вернулась Элиза Капочча.

— Я получила информацию, которую вы искали, синьор, — сообщила секретарша.

— И что же?

— Недвижимость принадлежит нам. То есть вам, синьор Штраус.

Петер похолодел. Ему потребовалось несколько долгих секунд, чтобы осмыслить новость, разорвавшуюся у него в мозгу подобно бомбе.

— Я хочу знать все подробности, — проговорил он наконец.

11

Вилла в Болонье была приобретена в 1965 году компанией «Блю билдинг», расположенной в Лугано. Агентство по сдаче внаем недвижимости находилось в Риме, на улице Кондотти, в самом центре города. Судя по документам, в данный момент вилла была арендована фирмой «Ориентал Карпетс», управляющим которой значился Антонино Катания.

— Антонино Катания, — вслух повторил Петер.

— Я не понимаю, синьор, — растерянно произнесла Элиза Капочча. Она всегда ощущала трепет в присутствии своего могущественного шефа.

— Попросите моего пилота подготовить самолет. Я немедленно вылетаю в Рим, — приказал Петер.

Он думал в эту минуту о Марии, поруганной, избитой, истекающей кровью, брошенной умирать на обочине дороги. Какими глазами посмотрит она на него, если узнает, что бордель Моретты Моранди был его собственностью?

Когда он прибыл в римское агентство на улице Кондотти, на месте никого не оказалось, за исключением секретарши.

— Мне нужен Джулиано Манкузо, — сказал Петер, нервно растирая онемевший от напряжения подбородок.

— Вам назначено? — неприветливо осведомилась девушка, не поднимая глаз от бумаг, которые сортировала по ящикам письменного стола.

Петер чувствовал себя усталым и расстроенным, ему хотелось как можно скорее прояснить дело. Ответ секретарши привел его в неистовство.

— Ничего мне не назначено, — пророкотал он, — но если через десять минут вы мне не разыщете и не доставите сюда Джулиано Манкузо, мой вам совет — соберите все свои манатки и закройте эту дверь с той стороны.

— Да вы с ума сошли! — завизжала девица. Она стала красной и уставилась на него в ужасе.

— Вот первые разумные слова, которые я от вас услышал. Все верно. Я сошел с ума.

— Могу я, по крайней мере, узнать, кто вы такой? — спросила она, постепенно приходя в себя и вновь обретая привычный самоуверенный тон.

— Петер Штраус.

— Петер Штраус? — прошептала секретарша чуть слышно.

— Да, Петер Штраус, хозяин этой лавочки, — уточнил он.

После нескольких лихорадочных телефонных звонков Джулиано Манкузо, дыша, как загнанный пес, ворвался в контору, захлебываясь извинениями и оправданиями. Как по волшебству, на большом столе перед Петером появились все документы, относившиеся к вилле Моретты Моранди.

— Кто подписывал ежеквартальные чеки арендной платы?

— Вирджилио Финолли, — пролепетал в ответ директор агентства.

— Однако договор об аренде был оформлен с фирмой «Ориентал Карпетс» Антонино Катании. Как же так? — продолжал допытываться Петер.

— Понятия не имею, — с убитым видом ответил Манкузо.

— Доктор Манкузо, дом в Болонье необитаем и пришел в запустение. Вам не кажется странным, что этот синьор Катания через посредство Финолли платит за недвижимость, которой не пользуется годами?

— Боюсь, мне нечего вам сказать. Это прискорбный факт. Мы позаботимся о том, чтобы обследовать дом, и, в случае необходимости, потребуем возмещения ущерба. — Вы не позаботитесь ровным счетом ни о чем. С этой минуты решением проблемы займусь я сам.

— Да, конечно, синьор.

Оставив его с разинутым ртом, Петер повернулся на каблуках и вышел. В дверях он столкнулся с секретаршей. Она возвращалась из туалета вся зареванная.

Сотрудник спецслужбы только что вернулся в свою мансарду на улице Арко-де-Толомеи. Он совершенно выбился из сил. Пора было расставаться с этим уютным гнездышком. В его возрасте, если живешь на шестом этаже, без лифта уже не обойтись. Телефон звонил, не умолкая, и он скрепя сердце снял трубку.

— Могу я поговорить с синьором Финолли? — спросил голос на другом конце провода.

— А вы-то сами кто? — грубо ответил он.

— Не думаю, что я ошибся номером, — сказал позвонивший насмешливым тоном, — и не считаю нужным представляться, потому что через десять минут, когда я приду к вам в дом, вы, возможно, припомните, что где-то меня уже видели, — добавил незнакомец, вешая трубку. Сколько врачи ни внушали ему, что бояться нечего и что его положение стабильно, «как в танке», один такой телефонный звонок — и давление у него сразу подскочило.

Агент положил трубку на рычаг и провел носовым платком по лбу, покрывшемуся испариной.

Он подошел к двери и посмотрел в «глазок». На площадке никого не было. Он открыл, и тут же ему показалось, что на него обрушилась гора. Кто-то схватил его за ворот. Двое вооруженных мужчин ворвались в маленькую квартирку, Петер втащил хозяина внутрь и швырнул его в кресло, нависая над ним всей своей колоссальной тушей.

— А вот теперь поговорим, — объявил он.

— Кто вы? Что вам от меня нужно? — дрожащим голосом пробормотал агент спецслужбы. Пот лил с него градом.

Двое телохранителей рыскали по квартире, переворачивая все вверх дном, обрывая провода и выводя из строя записывающую аппаратуру. Они сложили в холщовый мешок блокноты с записями, магнитофонные пленки, два пистолета. Потом кивнули Штраусу, давая понять, что все в порядке.

— Из чистого любопытства, синьор Финолли, — начал Петер неожиданно мягко, — давайте совершим небольшое путешествие во времени. Перенесемся на несколько лет назад. Расскажите мне об одной девушке из Болоньи. Ее звали Моретта Моранди. Вы ее припоминаете?

Агент вздрогнул. Он понял, что ложь принесет ему лишь новые неприятности, но никак не мог определить, что представляет собой эта троица, ворвавшаяся к нему в дом. Полицейские, шантажисты, грабители? Только в одном он не сомневался: они не намерены шутить.

— Я никогда ее лично не встречал. Никогда с ней не разговаривал. Для меня это всего лишь имя. Услужливая девушка для ночных увеселений некоторых лиц, — неуверенно ответил он.

— Каких лиц? — настаивал Петер.

— Зачем вы меня спрашиваете, если сами все знаете? — слабо запротестовал Финолли.

— Мне хочется услышать это именно от вас, — сказал Петер, не теряя спокойствия. Потом он повернулся к своим охранникам и приказал: — Нам с этим синьором необходимо побеседовать с глазу на глаз. Подождите меня на лестнице.

Когда они остались одни, сотрудник спецслужбы, наконец-то узнавший Петера, поглядел ему в глаза с вызовом:

— Что бы я вам ни сказал, вы мне все равно не поверите. Ваши люди уже завладели документами, которые я собирал все восемь лет, что занимаюсь этой грязной работой. Можете с ними ознакомиться, если пожелаете. Но учтите, знать некоторые вещи вредно для здоровья. А теперь, пожалуйста, оставьте меня в покое.

— Вы омерзительный тип, — заметил Петер.

— Думаю, что и вы не лучше, — Финолли решил защищаться по принципу «сам дурак». — Вы великий Петер Штраус. Тот самый, который из ничего стал колоссом международного капитала. Такую карьеру не сделаешь, не запачкавшись.

— Не читайте мне мораль, синьор Финолли. Кто бы говорил, но только не вы.

— Я в таком положении, что могу позволить себе все, что угодно. С этой минуты моя жизнь не стоит ни гроша. И ваша, смею вас уверить, — тоже.

— Кто такой Антонино Катания? — продолжал Петер, пропустив предупреждение мимо ушей.

— Подонок, — ответил Финолли.

— Ваши оценки меня не интересуют.

— Исполнитель. Торговец наркотиками. Доносчик. Сводник. Убийца. Член мафии.

— Это он убил Моретту Моранди?

— Он и его друзья.

— Назовите имена.

— Я их не знаю. В нашем деле чем меньше знаешь, тем дольше живешь. И вам предстоит самому в этом убедиться, синьор Штраус, — зловеще предупредил агент.

— Меня ваши угрозы не пугают, синьор Финолли. Почему вы продолжали оплачивать аренду виллы, на которой никто не живет?

— Таков был приказ. Я ведь тоже исполнитель, — пожал плечами Финолли.

— Ключи, — потребовал Петер, властно протягивая руку. — Верните мне ключи от виллы.

Финолли отдал ему ключи. Он побледнел, его сотрясал озноб.

Петер вышел к своим охранникам, ждавшим его на лестнице.

Оставшись в одиночестве, агент спецслужбы заметил, что брюки у него мокрые. И тогда он заплакал. Он все еще плакал, пока его дрожащие пальцы набирали заветный телефонный номер.

Когда в трубке раздался знакомый голос, Финолли сказал:

— Петер Штраус. Он добрался до меня. Взял мой архив. Теперь ему многое известно.

В самолете, на обратном пути в Болонью, Петер ознакомился с материалами, захваченными у Вирджилио Финолли. Он полагал, что ему все известно о мире политики и его интригах. Теперь оказалось, что он не знал ровным счетом ничего. Даже самая извращенная фантазия не смогла бы породить столь отвратительной картины. Секретный агент подробно задокументировал множество преступлений, совершенных сознательно и преднамеренно. Марии не повезло: она по чистой случайности столкнулась с этими людьми, и они надругались над ней. Но, к счастью, она осталась жива, и теперь он был рядом, чтобы ее охранять.

Петера мучили мысли о происшедшем, но он не представлял, что худшее еще впереди. Внутренняя обстановка виллы все еще хранила признаки былой роскоши, несмотря на ущерб, нанесенный теми, кто перевернул все вверх дном в попытке отыскать пленки, о которых рассказала Мария. Люди Петера не понимали, почему хозяин так волнуется из-за этой развалюхи, но не сомневались, что у него есть на то веские основания. Они привыкли не задавать вопросов и выполнять его приказы без обсуждений. Ведь они служили ему годами, и Петер ни разу не заставил их пожалеть об этом.

Они бродили по дому как призраки. Уже в саду Петер сказал:

— Я выставлю этот дом на продажу. Вся выручка пойдет на благотворительность. Надеюсь, таким образом нам удастся смыть хоть часть этой грязи.

Он повел их к невысокому зданию гаража. Они поднялись по железной лестнице на второй этаж, в квартиру. Попав внутрь, Петер убедился, что все соответствует описанию, данному Марией. При мысли о том, что она была заложницей в этом гнусном месте, он снова ощутил глухую ярость. Квартирка над гаражом тоже выглядела так, словно по ней пронесся ураган. Антонино все перевернул вверх дном, ища катушки с записями. Но так и не нашел того, что искал, подумал Петер, увидев, что потолок в ванной цел.

— Кажется, это панельный потолок, — заметил он вслух, обращаясь к одному из своих людей. — Посмотрим, сумеешь ли ты сдвинуть одну из панелей.

Телохранитель встал на край ванны и принялся выстукивать по потолку костяшками пальцев.

— Тут есть полость, — подтвердил он, сдвинул панель и засунул руку внутрь. — Тут что-то лежит.

Он вытащил картонную коробку и протянул ее Петеру. Открыв ее, Петер увидел те самые катушки с магнитофонными пленками, о которых говорила Мария.

Вечер он провел в гостинице, прослушивая записи, сделанные Мореттой. Теперь ему было известно гораздо больше, чем Мария могла бы вообразить. Узнал он и имена сообщников Антонино Катании. Но это были всего лишь имена. Он не знал, где их искать.

На руках у него была информация, наводившая на него ужас. От нее надо было избавиться как можно скорее. Когда, ближе к рассвету, Петер уснул, последней его сознательной мыслью была мысль о Марии. Он обещал ей достать эти записи, чтобы она сама могла отнести их в полицию, сдержав таким образом обещание, данное подруге. Но он не хотел, чтобы она вновь оказалась замешанной в эту историю. Так, впервые в жизни, Петер решил солгать ей.

12

Вилла, выстроенная в неоклассическом стиле, стояла на склоне невысокого холма над Бонье. Портал из туфового камня венчал вход в трехэтажное здание, возвышавшееся над бескрайними виноградниками. Здесь, под щедрым солнцем Прованса, созревали лучшие местные сорта винограда, предназначенные для тонких вин, умножавших славу семейства Онфлер.

Мистраль никогда раньше не бывал в доме, подобном этому, обставленном великолепной старинной мебелью и увешанном драгоценными полотнами.

Шанталь пригласила его на выходные.

— Теперь мои родные смогут наконец познакомиться с тобой и убедиться воочию, что ты нормальный человек. А то они склонны считать всех, кто не принадлежит к их кругу, инопланетянами.

Зачарованным взглядом Мистраль разглядывал утварь, ковры, серебро, терракотовые скульптуры и хрустальные люстры необыкновенной красоты.

— Этот дом похож на сказку! — воскликнул он.

— Это наш загородный особняк. Ты еще не видел наш дом в Париже, — небрежно бросила она.

Мистраль отдал свой саквояж одному из слуг и последовал за Шанталь во внутренний дворик, чтобы полюбоваться садом, террасами спускающимся вниз по холму и освещенным последними лучами вечерней зари.

— Ведь здесь ты выросла, верно? — спросил он, стараясь вообразить, как проходило детство Шанталь в этом прекрасном доме.

— Я росла в разных местах, — ответила она, — но, конечно, и здесь тоже. Но только не зимой, когда дует мистраль. Зимой здесь очень страшно.

— Я знаю. Силу этого ветра я несу в своем имени. И в сердце, — признался он и перевел разговор: — А где же ты жила зимой?

— В Париже, разумеется. В августе мы ездили на море. В декабре — в горы. Ну а кроме того, я много лет провела в коллеже, в Пиренеях. Жуткая дыра. Но настоящий наш дом, конечно же, здесь. Папа унаследовал его от своего отца, а дедушка от своего, и так далее.

— Понятно, — улыбнулся он, окидывая взглядом долину, представлявшую собой один сплошной виноградник.

Тут и там посреди зеленого моря возвышались островки крестьянских усадеб. В одной из них, должно быть, жили Плувены, родственники его матери. Он все еще помнил слова Адели, сказанные ему в детстве: «Когда-нибудь я отвезу тебя в Прованс познакомиться с твоими дядями и тетками». Но они так и не собрались съездить во Францию. Возможно, Адель не захотела вновь увидеть семью, позабывшую о ее существовании с тех самых пор, как она вышла замуж за рыбака из Чезенатико. Эти крестьяне из Прованса были суровыми, непреклонными людьми. Кто знает, может быть, и аристократы, такие, как Шанталь, были на них похожи?

— Тебе так понравился этот вид? — удивилась девушка, увидев его в глубокой задумчивости.

— Это ведь и моя земля, — неожиданно объявил Мистраль. — Моя мать родилась здесь.

— Ты что, шутишь?

— Я говорю совершенно серьезно.

— И поэтому тебя зовут Мистралем?

— Верно. Мою мать зовут Адель Плувен.

— В этих местах живет много Плувенов. Некоторых я знаю. Они у нас арендуют землю уже лет сто, а может, даже и больше.

— Это мои родственники, — улыбаясь, подтвердил Мистраль.

— Тебе это кажется забавным? — спросила Шанталь.

— Конечно. Вот бы удивились братья моей матери, если бы узнали, что их племянник в хозяйском доме ведет разговор с глазу на глаз с графиней Онфлер.

— И ты никогда здесь раньше не был?

— У меня эти места не вызывали особого интереса. По крайней мере, пока ты не появилась на моем горизонте, — признался он, обнимая ее за плечи.

— А что сказала бы твоя мать, если бы сейчас увидела тебя здесь? — прищурилась она лукаво.

— Моя мать обладает редкостным даром никогда и ничему не удивляться, — сухо ответил Мистраль.

Ему не хотелось говорить об Адели: любовное чувство к матери было так дорого его сердцу, что им невозможно было поделиться ни с кем.

— Значит, ты вырос двуязычным, — заметила Шанталь. — Теперь я понимаю, откуда у тебя этот деревенский акцент, когда ты говоришь по-французски. — Разговор ее явно забавлял.

— А я-то думал, что мой французский безупречен. — Он притворился обиженным.

— Ну, скажем, он почти безупречен, — снисходительно признала она.

— Увы, я не посещал аристократических коллежей, подобных тем, в которых ты провела свою юность.

— У меня о них сохранились самые мрачные воспоминания, — внезапно нахмурилась Шанталь.

— Ладно, будем считать, что мы поведали друг другу истории наших жизней, — подвел черту Мистраль.

— Прошлое мало что значит, меня больше волнует настоящее, — сказала она. — Пойдем, я провожу тебя в твою комнату.

Шанталь взяла его под руку и повела на второй этаж виллы, где были расположены комнаты для гостей. В комнате Мистраля были две застекленные до полу двустворчатые балконные двери с видом на бассейн, над которым с криками носились ласточки, иногда пикируя и касаясь крыльями воды, а затем вновь взмывая в небо, чтобы продолжить свой хаотичный полет до наступления темноты.

Мистраль прикрыл ставни, заслоняясь от последних лучей солнца, всегда вызывавших у него смутное ощущение беспокойства. Особенно не любил он осенние вечера, когда красота и смерть словно идут рука об руку. В Чезенатико, когда он был ребенком, Мистраль на закате уходил на берег моря, чтобы следить за полетом чаек. Вечернее небо так действовало на него, что он начинал плакать, свернувшись калачиком на песке и закрыв лицо руками.

Все началось в тот день, когда после ожесточенной и неравной (двое на одного) драки с мальчишками старше его годами он вынужден был спасаться бегством и убежал на пляж. Тут Мистраль как бы новыми глазами увидел море, поглотившее его отца Талемико, когда он был еще совсем маленьким. «Они пользуются тем, что у меня нет отца, он бы не дал меня в обиду», — думал он, утирая слезы. Ему отвечал лишь однообразный шум волн. В последних лучах заката они медленно катились к берегу и разбивались о прибрежный песок.

Шанталь подошла к нему и принялась нежно гладить его волосы и плечи.

— Ты что, играешь в «замри-умри-воскресни»? — спросила она, заметив его задумчивый вид.

— Я вспоминал далекие годы, — ответил Мистраль, обнимая ее.

— Давай попробуем, удобна ли эта кровать? — многозначительно предложила она.

— А мы не опоздаем к ужину? — У него не было настроения заниматься любовью.

— У нас еще есть несколько минут. И за этот краткий миг может случиться очень многое, — улыбнулась Шанталь и принялась расстегивать ему рубашку.

За столом Мистраль увидел и старую графиню Онфлер, grand-maman[41], как все ее называли. Она была не так уж стара, но почти совершенно глуха и обвиняла окружающих в том, что они шепчутся, чтобы не дать ей услышать, о чем разговор.

Мистраль чувствовал, что его терпят как чужеродное, хотя и безвредное на данный момент существо. Он был человеком без корней, без традиций, просто очередным капризом Шанталь. Ведя праздный светский разговор, члены семьи Онфлер пытались найти хоть какое-то оправдание присутствию среди них этого красивого парня без прошлого.

— Стало быть, вы участвуете в автомобильных гонках, — сказала grand-maman. Она очень мало ела, зато частенько прикладывалась к бокалу, которому зоркий официант не позволял пустеть. — В молодые годы я была знакома с одним итальянцем, он участвовал в «Милле Милья»[42]. Очаровательный молодой человек из очень знатной семьи. Граф Джованнино Лурани. Он ехал в паре с Джиджи Виллорези. Я даже припоминаю, что они ехали на «Мазерати», а впрочем, может быть, это была «Альфа-Ромео». Ее, кажется, сконструировал Марио Ревелли. Прошло столько лет, память иногда меня подводит. — На запястьях у старой графини звенели тяжелые золотые браслеты с подвесками. — А вы, э-э-э, как, вы говорите, ваша фамилия?

— Вернати, мадам. Мистраль Вернати, — ответил он, стараясь говорить громче.

— Что-то не припомню ни одного Вернати среди моих итальянских друзей, — скорбно вздохнула старая дама.

— Его мать француженка, — вмешалась ее невестка.

Шанталь заблаговременно снабдила мать нужными сведениями, но графиня дрожала при мысли, что рано или поздно ее свекровь вылезет с каким-нибудь бестактным вопросом.

— О, я нахожу это очаровательным, синьор Вернати. Откуда же родом ваши предки по материнской линии? — не унималась старуха.

Шанталь решила, что наступило время ретироваться.

— Мама, объясни ей сама, — сказала она, поспешно поднимаясь из-за стола. — Прошу нас извинить, бабушка. Мы и так уже припозднились, а нас еще ждут друзья в Бонье.

— Я все прекрасно понимаю. У вас, молодых, своя жизнь, вам надо веселиться. Но скажи мне только одно, радость моя. Ты неравнодушна к этому молодому человеку, или я ошибаюсь?

Граф смущенно закашлялся, графиня вся напряглась в ожидании ответа.

— Все гораздо серьезнее, grand-maman. Этот молодой человек похитил мое сердце, — вызывающе бросила Шанталь.

— Я так и поняла, я догадалась, — кивнула grand-maman, весьма довольная собой.

Когда они уже выходили из столовой, Мистраль услышал, как бабушка спросила:

— Какого он рода, этот юноша?

— Они ей скажут, что среднего, верно? — усмехнулся он.

— А вот и нет. Теперь, когда мама знает о моих намерениях в отношении тебя, она скажет бабушке, что ты из рода Плувенов, а grand-maman покачает головой, пожалуется, что стала забывать имена, и посетует на свою скверную память.

— Я себя чувствую полным идиотом, — признался Мистраль. — Но я не ожидал, что придется сдавать экзамен.

— А чего же ты ждал? В любом случае волноваться не стоит: тебе поставили проходной балл и перевели в следующий класс. Это я тебе гарантирую.

Не успели молодые люди выйти за дверь, как на ассамблее в столовой открылась общеполитическая дискуссия.

— Ну, что ты скажешь, Андрэ? — обратилась к мужу графиня. — Что нам ничего иного не остается, как сделать хорошую мину в надежде, что все закончится наилучшим образом, — сухо ответил граф.

— Ты думаешь, Шанталь решится выйти за него замуж? — ахнула его жена, не веря собственным ушам.

— По правде говоря, я молю бога, чтобы он решился жениться на ней, — возразил граф. — В общем и целом он производит впечатление славного малого. Хорош собой. У него есть будущее. И насколько мне известно, автогонщики со временем начинают вызывать общественный интерес, — заключил граф.

— Прекратите шептаться! — возмутилась старая графиня. — Кто вызывает общественный интерес?

— Мы говорим о Мистрале Вернати, grand-maman, — объяснила графиня, повышая голос.

— Разумеется, он вызывает интерес! Особенно с эстетической точки зрения, — с кокетливой улыбкой вынесла свой приговор grand-maman.

— Моя мать, как всегда, верна себе, — заметил граф.

— Но все-таки, могу я узнать, что происходит? Женится он на ней или не женится? — продолжала расспрашивать старая графиня.

На несколько минут граф погрузился в размышления. Когда он наконец заговорил, вид его был мрачен:

— Женится. Шанталь красива, и она из хорошего дома. Такие козыри крыть нечем.

— Только бы он не узнал до свадьбы, из какого теста она сделана, — вздохнула графиня.

Супруги Онфлер не чаяли дождаться той минуты, когда можно будет сбыть с рук свою дорогую доченьку, эту раскаленную головешку, которая давно уже обжигала им пальцы.

13

Петер позвонил в тот момент, когда она играла парную партию в теннис с телохранителями. Было уже сильно за полдень, с озера поднималась влажная дымка. Марии нравился теннис, она научилась вполне прилично играть. При игре в паре у сетки она была просто незаменима. Вот и сейчас она со своим напарником вела в счете. Один из садовников позвал ее:

— Синьорина, вас к телефону.

Голос у Петера был веселый:

— Прости, что прервал гейм.

— Ты спас двух своих парней от разгрома, — так же весело ответила она.

Он рассмеялся:

— Они проигрывают?

— У них нет ни малейшего понятия о рыцарском поведении, поэтому они ни за что не хотят мне уступить, — ответила Мария, вытирая разгоряченное лицо и шею махровым полотенцем. — И я тебе благодарна за эту маленькую передышку.

— Как ты? — с беспокойством спросил Петер.

— Я в отличной форме.

— Рад слышать.

— Ты нашел то, что мы искали?

— Это довольно запутанная история. Я все тебе расскажу по возвращении.

Петер не доверял телефонам и пользовался ими с большой осторожностью. Мария об этом знала и тоже научилась не доверять телефонному аппарату слова, которые могли быть подслушаны.

— Ну что ж, тогда я буду тебя ждать, — ответила она.

— Я еще не так скоро вернусь.

— А когда?

— Придется подождать еще несколько дней.

— Сколько скажешь. Я тебя обнимаю, — попрощалась она.

Внезапно Марию охватили тревога и растерянность. Эти ощущения были ей хорошо знакомы, но она надеялась, что уже сумела навсегда избавиться от них. Мысль о возможном рецидиве повергла ее в состояние, близкое к шоку. Необходимо было срочно поговорить с психиатром. Она позвонила к нему в миланскую приемную, заранее убедив себя, что доктора не окажется на месте. Кризис всегда начинался с этого: она падала духом, теряла веру, самые пустяковые дела представлялись ей непреодолимо трудными. Вопреки ее ожиданиям, оказалось, что доктор Бергонци у себя и даже не слишком удивлен ее внезапным звонком.

— Я опять погружаюсь во тьму, — заключила она свой рассказ о последних событиях.

— Давайте это обсудим, — предложил психиатр, внимательно ее выслушав.

— Через час, хорошо? — попросила она.

— Мне очень жаль. Через час у меня сеанс.

— Я дождусь, пока он кончится. Прошу вас, мне очень нужно с вами поговорить, — умоляюще произнесла Мария, охваченная мучительной тревогой.

Ей пришлось до восьми часов вечера дожидаться в приемной психиатра. Наконец врач принял ее.

— Присаживайтесь, — пригласил доктор, протягивая ей руку и указывая на кресло по другую сторону стола. — К сожалению, могу уделить вам только пять минут: я жду гостей к ужину.

Мария, вплоть до этой минуты находившаяся в состоянии безудержной паники, внезапно почувствовала себя лучше. Ее первые слова удивили даже ее самое:

— Я люблю Петера Штрауса.

— Это утверждение или вопрос?

— Это открытие, порождающее множество сомнений, — ответила Мария, ожидая комментариев, но их не последовало.

Он разжигал трубку, стараясь не обжечь большой палец настольной зажигалкой.

— Вопрос вот в чем, — вновь заговорила Мария. — Он кажется мне привлекательным и желанным, потому что он — Петер Штраус со всем своим богатством, или я просто цепляюсь за него, как за единственную реальность в мире хаоса? Я не уверена, что достаточно ясно выражаюсь…

Доктор проверил, как раскурена трубка, и по кабинету разлился пряничный запах табака. Трубка тянула отлично. Он сделал пару коротких затяжек и откинулся на спинку кресла, глядя на нее и не говоря ни слова.

Мария в это время пыталась сформулировать для себя следующий вопрос, и нужные слова не замедлили прийти.

— Неужели я не могу любить его за его душу, за то, чем он является, а не кажется?

Доктор Бергонци любовно погладил чашу трубки и взглянул на Марию с ласковой усмешкой.

— Почему вы с таким упорством усложняете себе жизнь?

— Я хочу быть честной по отношению к себе и к нему.

— Давайте на минутку оставим честность в стороне. Я тебя люблю, потому что ты мне нужен. Понимаете?

— Ты мне нужен, потому что я тебя люблю, — Мария моментально вывернула наизнанку его посылку.

— Ну вот, вы сами себе и ответили. Вы любите Петера Штрауса. Точка. Конец связи. Перестаньте себя изводить. Вы уже пережили положенную вам долю несчастий. Вам не кажется, что с вас уже довольно? — Он взглянул на часы: — Прошло уже пятнадцать минут. Я обещал вам пять.

— Я еще не закончила. — Мария судорожно уцепилась за подлокотники кресла.

— Продолжим разговор по дороге, — он взял свой саквояж и предложил ей последовать за ним из кабинета.

— Мне кажется, Петер смотрит на меня как на дочь. Все эти годы его отношение ко мне было чисто отеческим, — говорила она, пока они спускались по лестнице.

— С одной только небольшой разницей. Вы не дочь Петера Штрауса, а он человек одинокий. Поразмыслите об этом на досуге и сделайте свои собственные выводы, — посоветовал доктор, протягивая ей руку на прощание, когда они вышли на улицу.

14

В сопровождении своего друга, депутата парламента, Петер Штраус углубился в лабиринт узких улочек «вуччирии», знаменитого палермского рынка.

— Только землетрясение или тайфун могли занести тебя в Палермо, — пошутил сицилиец, зная, что Штраус считает этот город смертельно опасным. — Да к тому же еще без охраны.

— Ты почти угадал, — подтвердил предприниматель. — Тема деликатная и настолько страшная, что мне не с кем ее обсудить, кроме как с тобой. Тебе известно о тайных связях между политикой и мафией, проституцией и наркотиками, Квириналом[43] и спецслужбами.

— Мне ничего не известно, — сразу насторожился депутат. — До меня доходят разного рода слухи. Но это всего лишь слухи, не подкрепленные конкретными фактами. Никакими фактами. Никакими. Понятно? — Он побагровел и стал беспокойно оглядываться по сторонам, хотя в бурлящей атмосфере старинного палермского рынка никто не смог бы подслушать их разговор.

— Я располагаю конкретными фактами, — заявил Петер.

— Ты шутишь! — всполошился его друг.

— Никогда в жизни не был так серьезен. И так встревожен.

— И где же они, эти доказательства? — спросил депутат.

— Ты их скоро получишь. Я их тебе пришлю с курьером прямо на дом. Используй их по своему усмотрению. Можешь их даже уничтожить, если считаешь нужным, я не стану возражать. Однако с учетом того, в какое время мы живем, я бы их сохранил в надежном месте. Мало ли что может случиться, — многозначительно заметил Петер.

— Там есть конкретные имена? — Депутат перешел на шепот.

— Имена, факты, компрометирующие разговоры, записи телефонных звонков, фотографии, видеопленки.

Депутат продолжал настороженно оглядываться по сторонам. Он провел платком по лбу и по шее, вытирая пот, выступивший отнюдь не только из-за жестокой жары, удушливым колпаком нависшей над городом.

— Мое имя там тоже есть? — спросил он дрожащим голосом.

— Нет. Иначе меня бы здесь не было, — успокоил его Петер.

Сицилиец облегченно перевел дух.

— Знаешь, — сказал он, решив обезопасить себя заранее, — я не хочу видеть эти твои доказательства.

— Но кто-то же должен знать некоторые вещи! Рано или поздно придется вычищать авгиевы конюшни. Ты помнишь сказку «Новое платье короля»? Мне ее еще мама в детстве рассказывала. Когда король надел несуществующий наряд, его продажные придворные, а вслед за ними и простые люди, боясь прослыть дураками, стали расхваливать его новое платье, и это продолжалось до тех пор, пока маленький мальчик не воскликнул: «А король-то голый!» И тогда народ поганой метлой прогнал короля и его приближенных.

— Ну, и что все это должно означать? По-твоему, это я должен стать тем самым невинным младенцем, устами которого глаголет истина? Я не так невинен, Петер. И продажные придворные теперь уже не те, что в сказке. Они не позволят, чтобы их прогнали поганой метлой. Не надейся.

— Стало быть, ты тоже предпочитаешь ничего не замечать, — покачал головой Штраус.

— Именно так. Не видеть, не слышать, не знать. И вот что еще я тебе скажу: мы с тобой сегодня даже не встречались, — предупредил сицилиец.

— Подумать только! А я-то рассчитывал на твою помощь в жизненно важном для меня деле, — с горечью вздохнул Петер.

— Это имеет что-то общее с твоей документацией?

— Женщину, которая мне очень дорога, зверски избили и изнасиловали. Ее насильники должны умереть, — решительно объявил Петер.

— И ты, разумеется, не захотел обращаться в наши разложившиеся и коррумпированные правоохранительные органы. Так? — с насмешкой осведомился депутат.

— Нет, не так. Просто я думаю, что, если они еще на свободе, они ее убьют. Если же они в тюрьме, то рано или поздно выйдут оттуда и все равно попытаются ее убить. Только если они умрут, она сможет жить спокойно.

— Сообщи мне их имена, — вздохнул депутат, понимая, что просто так не отделается.

— Они записаны здесь, — Петер протянул ему смятый листок бумаги.

— Посмотрим, что тут можно сделать, — обещал депутат. — Вечером жду тебя к ужину. И запомни, мы с тобой сегодня еще не виделись. Я ясно выразился?

Петер кивнул. Он понимал страхи своего друга и в глубине души не мог его осуждать. Поэтому, явившись вечером к ужину в палаццо в стиле барокко, резиденцию депутата, он ни единым словом не намекнул на их утреннюю встречу. Только когда они прощались на пороге, друг, не говоря ни слова, сунул ему в руку листок бумаги. Это было краткое сообщение. Двое из обидчиков Марии были в тюрьме: один в Уччардоне, второй в Кастельфранко-Эмилии — по обвинению в распространении наркотиков и принуждению к проституции. Обоим оставалось сидеть около года. Третий, Антонино Катания, как оказалось, не имел судимостей, однако депутат сообщил его адрес: сыроварня в окрестностях Болоньи. Петер мог посчитаться с Антонино, но не с теми двумя, что сидели в тюрьме. Чтобы их достать, нужны были связи в криминальной среде, которых у него не было. Надо было ждать окончания их тюремного срока.

В эту ночь он спал мало и плохо. В какой-то момент его разбудил телефонный звонок. Это звонил его друг депутат.

— Я никак не мог уснуть, — начал он. — Думаю, и ты тоже.

— Прости, мне не хотелось создавать тебе проблемы, — извинился Петер.

— Теперь это уже неважно, так что выслушай внимательно и не перебивай. С теми двумя, что сидят в тюрьме, считай, уже покончено. Что касается третьего, тебе самому придется им заняться.

— Спасибо, — поблагодарил Петер.

— Не стоит. Когда-нибудь, при случае, окажешь мне ответную услугу. — Он попрощался и повесил трубку.

Человек, сидевший в Уччардоне, был найден задушенным подушкой на койке у себя в камере. Того, что сидел в Кастельфранко-Эмилии, пырнули ножом в драке, затеянной заключенными во время прогулки во дворе. Все эти сведения Петер узнал через несколько дней из газет.

Счеты с Антонино он свел на следующий день сам, в одиночку.

Взяв напрокат малолитражку, Петер добрался до сыроварни вблизи Болоньи. Машину он спрятал в густых зарослях бузины и стал вести наблюдение издали. Он заметил, что вокруг дома крутятся двое, затем подъехал третий на тяжелой, полугрузовой машине. Осторожно приблизившись к сыроварне, Петер наконец заглянул внутрь через запыленное стекло одного из окон. Не могло быть и тени сомнения в том, что здесь располагалась лаборатория по изготовлению наркотиков. А тощий и вертлявый тип, наполнявший картонный ящик пакетиками с белым порошком, был, конечно же, не кем иным, как Антонино Катанией. Петер не мог ворваться внутрь, так как мужчин было трое, а он один, к тому же скорее всего они были вооружены. Но удача была на его стороне. Двое — они, несомненно, были курьерами — вышли, таща в руках картонный ящик, набитый наркотиками, погрузили его в автомобиль и уехали. Антонино, оставшись один, занялся подсчетом полученных денег. Тогда Петер обогнул строение и внезапно распахнул дверь. Не ожидавший вторжения хозяин с завидным проворством вытащил финку. Петер был вооружен лишь собственной яростью.

— Ты Антонино Катания! — крикнул он, пригвоздив негодяя к месту испепеляющим взглядом.

Фактор неожиданности все-таки сыграл свою роль, потому что Антонино продолжал разглядывать его в полном недоумении.

— Какого хрена тебе надо? — прохрипел он.

— Убить тебя, — ответил Петер.

Антонино в ответ разразился презрительным смехом, однако по всему было заметно, как сильно он нервничает. Незваный гость, хоть и был безоружен, походил на сдвинутый с места Монблан.

— Правда? — насмешливо переспросил Антонино. — И за что же ты собираешься меня убить? Я тебя никогда в глаза не видел, засранец!

У Петера не осталось ни малейших сомнений в том, что Марию изнасиловали именно здесь, в этой сыроварне. Дикий крик взбешенного зверя разорвал ему грудь, он с голыми руками бросился на мерзавца и подмял его своей тяжестью. Застигнутый врасплох Антонино все же сумел пырнуть его ножом в предплечье, но Петер, не обращая внимания на рану, обеими руками схватил его за горло и стал душить. Преступник принялся судорожно хватать ртом воздух, однако Петер продолжал безжалостно сдавливать ему шею. Порез кровоточил, но он совершенно не ощущал боли. Жизнь Антонино Катании превратилась в легчайшее дуновение, вот-вот готовое оборваться.

И тут Петер ослабил хватку. Его противник потерял сознание, сам же он, напротив, пришел в себя и вновь обрел способность рассуждать здраво. Он не был убийцей. Он до сих пор ни разу никого не лишил жизни и не собирался делать это сейчас. Сняв с себя галстук, он заломил за спину руки Антонино и крепко связал их. На верстаке стоял телефон. Петер позвонил в полицию, продиктовал адрес сыроварни и сообщил:

— Здесь находится нарколаборатория. Вы найдете здесь и наркодельца. Его зовут Антонино Катания.

Он медленно опустил трубку на рычаг и вышел.

Ему оказали первую помощь в клинике «Салюс». Ночь он провел в Болонье, а наутро улетел в Соединенные Штаты, чувствуя, что должно пройти время, прежде чем он найдет в себе силы вернуться на виллу и ответить на вопросы Марии.

15

Петер вернулся на озеро, когда солнце начинало склоняться к закату. Мария радостно бросилась ему навстречу.

— Скажи, что тебе меня не хватало, — ласково попросил он, сжимая ее в объятьях.

— Мне тебя не хватало, — повторила она. — Не покидай меня больше, — ее голос звучал умоляюще, она спрятала голову у него на плече. Потом Мария подняла к нему лицо, а он наклонился и поцеловал ее в губы.

Это был их первый поцелуй, смягченный стыдливостью, верной спутницей самых искренних и чистых чувств.

— Ты мне нужен, потому что я люблю тебя, — призналась она.

Его лицо осветилось радостью. Крепко прижимая ее к себе, он прошептал:

— Если бы я не боялся показаться смешным, я тоже сказал бы тебе, что я тебя люблю.

— Тогда почему бы тебе меня не поцеловать? — тихонько спросила Мария.

Петер покраснел, как мальчишка:

— Не думал, что в моем возрасте еще могут происходить подобные вещи.

Несколько минут они стояли обнявшись и молчали, а затем медленно направились к вилле.

Экономка ждала их на пороге дома.

Для Марии это была первая ночь любви. Она испытала удивительно нежное, сладкое чувство, порожденное годами дружбы, взаимного уважения, своего рода обожания, которое питал к ней Петер, и ответной благодарности со стороны Марии по отношению к нему. Они занимались любовью с самозабвенным восторгом, прогнавшим все страхи, а потом улыбнулись друг другу, как подростки, очарованные чудесным открытием.

Мария не стала расспрашивать его о результатах предпринятого им расследования, Петер тоже старался избегать этой темы.

Они очень поздно спустились к ужину. Экономка накрыла стол на террасе, увитой страстоцветом, возле декоративного бассейна с кувшинками, в котором сновали японские кой[44], сверкающие в лунном свете подобно алмазам. Легкий вечерний ветерок шелестел листвой каменных дубов и доносил до них тонкое благоухание лимонных деревьев.

— Что с нами будет? — Глаза Марии радостно светились.

— «И жили они долго и счастливо», — произнес Петер. — Как в сказках.

— Навсегда? — спросила она.

— До конца наших дней, — провозгласил он с шутливой значительностью.

Подошел официант и вполголоса сообщил:

— Ваш сын едет сюда.

— Я пойду в свою комнату, — решила Мария.

— Поставьте еще один прибор, — приказал Петер официанту, ласково, но настойчиво удерживая ее за руку.

— Я не хочу, чтобы он чувствовал себя неловко, — настаивала Мария.

— Я слишком долго прятал тебя от него.

В эту минуту появился Джанни и наклонился, чтобы коснуться губами щеки отца.

Мария приветствовала его улыбкой.

— Какая радость и какая честь наконец-то познакомиться с загадочной женщиной, — промурлыкал молодой человек насмешливым, фатоватым тоном.

Мария пожала ему руку. Он был хорош собой и совершенно не похож на Петера. Только цвет волос был тот же. Джанни выглядел старше своих двадцати пяти лет.

— Надеюсь тебя не разочаровать, — ответила Мария.

— Это вряд ли возможно. У Петера Штрауса есть дар всегда выбирать лучшее. Например, мою мать. Вы ведь незнакомы с моей матерью, верно?

Мария бросила отчаянный взгляд на Петера, взывая о помощи. Но он был абсолютно невозмутим и продолжал есть с таким аппетитом, словно их и не было за столом.

— Конечно же, вы незнакомы с моей матерью, — продолжал Джанни все в той же издевательски-вкрадчивой манере. — Ведь вы с ней принадлежите к двум различным галактикам.

Сделав над собой усилие, Мария не ответила на провокацию.

— Почему бы тебе не поужинать с нами? — вмешался наконец Петер.

— Боюсь, что я прервал вашу приятную беседу. Мне не хотелось бы вам мешать, — возразил Джанни с многозначительной иронией.

— Сядь и съешь что-нибудь, — настаивал отец, не обращая внимания на тон сына.

— Предпочитаю прогуляться, — ответил Джанни.

— Делай что хочешь, — пожал плечами Петер. — Ты у себя дома.

— Внизу на стоянке я заметил потрясающую «Феррари». Пожалуй, прокачусь на ней, — решил молодой человек.

— Тебе придется спросить разрешения у Марии, — остановил его отец. — Дело в том, что потрясающая «Феррари» принадлежит ей.

Лицо Джанни скривилось в приступе еле сдерживаемой злости. Ему отец никогда в жизни ничего подобного не дарил.

— Что ж такого необыкновенного сделала эта прекрасная синьора, чтобы заслужить такой роскошный подарок? — выдавил он.

Петер сумел сдержаться.

— Хватит, Джанни, ты действительно переходишь все границы, — оборвал он сына.

Но молодой человек как ни в чем не бывало продолжал:

— Только не говорите мне, что вы с ним переспали, потому что я этому не поверю.

Она вскочила из-за стола, выплеснула содержимое своего бокала в лицо Джанни и стремительно бросилась к лестнице, ведущей в сад.

Петер поднялся и включил переговорное устройство. Он соединился с караульным помещением у ворот, где дежурила охрана:

— Синьорина уезжает. Пусть кто-то сопровождает ее, — приказал он.

Вернувшись на террасу, он застал сына в слезах.

— Прости, папа, — пролепетал Джанни, — я испортил тебе вечер. Теперь ты видишь, было бы лучше, если бы я не приезжал сюда.

Отец с усталым видом опустился на стул.

— Почему ты ведешь себя так? Эта девушка ничего плохого тебе не сделала. Ты ее не знаешь. Ты и меня не знаешь. Ты считаешь, что тебе все обо мне известно, а на самом деле не понимаешь ровным счетом ничего, — с горечью заключил он.

— Я же тебе сказал, мне очень жаль. Что еще я должен делать? Просить у нее прощения? Если хочешь, я так и сделаю.

— В один прекрасный день эта девушка станет моей женой. Поэтому лучше бы тебе уже сейчас научиться ее уважать, — ответил Петер.

16

Когда Шанталь попросила увезти ее с новогоднего вечера в Сент-Морице еще до полуночи, Мистраль понял, что она действительно серьезно больна. Она была бледна, лицо осунулось от недомогания.

— Увези меня отсюда, — сказала Шанталь, — мне плохо.

Впервые за долгие месяцы она обращалась к нему почти вежливо, потому что нуждалась в помощи. Мистраль отвез ее в их квартиру. Шанталь растянулась на постели.

— Я вызову врача, — решил Мистраль, глядя на нее.

— Не надо. Мне просто нужно отдохнуть.

— Откуда такая уверенность?

Шанталь нетерпеливо передернула плечами.

— Я плохо себя чувствую, а ты пристаешь ко мне со своими дурацкими вопросами. Вот все, что ты можешь! — Она не замедлила вновь перейти на свой обычный тон, холодный и враждебный.

Они были женаты уже два года; их отношения стремительно ухудшались безо всякой надежды на восстановление, и Мистралю приходилось только радоваться тому, что его жена крайне редко сопровождает его во время состязаний.

Иногда ему приходило в голову, что, если бы у них был ребенок, возможно, Шанталь уделяла бы меньше внимания и сил светским мероприятиям в компании своих обычных друзей, с которыми встречалась то в Сент-Морице, то в Акапулько, то на австрийских курортах, то на яхте, то на острове Кавалло. Будь у них ребенок, как знать, может быть, ее характер смягчился бы.

Шанталь тем временем опять скривилась от боли и обратилась к нему.

— Кажется, ты был прав, — сказала она. — Придется позвать врача. И не просто врача, а гинеколога. У меня выделения, и они все усиливаются. Я боюсь…

— Чего? — встревожился он.

— Кровотечения, — призналась Шанталь.

— Это у тебя в первый раз? — спросил Мистраль.

— Гинеколог предупреждал, что такая опасность не исключена.

— Но почему? Когда ты с ним говорила? — Мистраль все больше и больше нервничал.

— Пару дней назад. Когда я решила прервать свою первую и, надеюсь, последнюю беременность, — небрежно, словно речь шла о пустяках, ответила она.

— Ты беременна? — Мистраль пребывал в полной растерянности.

— Я была беременна. Теперь, к счастью, уже нет.

— Ты ждала ребенка, нашего ребенка, и ничего мне не сказала? — Он старался удержать себя в руках. — Ты уничтожила его. Убила. Ты это сделала, отвечай? Это был мой ребенок, и ты от него избавилась, не сказав мне ни слова! — Взгляд Мистраля затуманился от гнева и боли.

— Твой ребенок, — злобно прошипела она в ответ, — был прежде всего моим ребенком. А мне он был не нужен. Тебя это вообще не касается.

Мистраль размахнулся, чтобы ее ударить, но в последний момент опомнился. Сняв с ночного столика телефон, он протянул его Шанталь и сказал:

— Звони врачу. Что касается меня, советую тебе больше никогда не попадаться мне на глаза. Между нами все кончено.

Шанталь провожала его глазами, пока он выходил из комнаты, громко хлопнув дверью. Она знала, что никогда его больше не увидит.

Шанталь провела несколько дней в клинике. За ней преданно ухаживала Сюзанна Боннар, златокудрая богиня французского экрана, на которую Мистраль натыкался всякий раз, когда ему случалось провести пару дней дома с женой в Париже. Казалось, именно это воздушное существо заправляет всем в его доме. Мистралю не нравились отношения, установившиеся между двумя женщинами, но, когда он пытался выразить Шанталь свое неудовольствие по поводу навязчивого присутствия в доме ее подруги, она тут же начинала его третировать как пошлого обывателя, недостойного того золотого мира, в который он попал благодаря ей.

Мистраль уехал на рассвете. Он чувствовал себя наконец-то свободным и даже счастливым, но — хотя он давно уже понял, что с такой женой, как Шанталь, ни за что и никогда не сумеет создать даже подобия семьи, — ему никак не удавалось отделаться от мысли об этом нерожденном ребенке, о том, какое будущее могло бы его ожидать, если бы Шанталь отважилась завести ребенка.

Мистраль отправился в Южную Африку, где начал тренироваться для первых соревнований сезона, намеченных на март. Он сам себе установил строгое и жесткое расписание: мастерская, трасса, гимнастический зал.

Джонни Грэй присоединился к нему в Кейптауне в середине февраля.

— Я вижу, ты в отличной форме, — поздравил его менеджер команды. — Я хочу выиграть чемпионат, — сказал Мистраль.

Он работал с «О'Доннелл» два года подряд, завоевав сначала третье, а затем и второе место в мировой турнирной таблице. Всякий раз, всходя на пьедестал почета, он ощущал, с каким горячим энтузиазмом приветствуют его поклонники. Фирма и спонсоры были им вполне довольны. Но все эти превосходные результаты оставляли у Мистраля привкус горечи и разочарования. Ни третье, ни второе место его не устраивало. Он должен был быть первым. Он выстрадал для себя это право, он его заслужил, он рисковал ради него жизнью и теперь во что бы то ни стало хотел стать первым. Мистраль частенько вспоминал слова Энцо Феррари, брошенные ему в лицо в Маранелло: «О'Доннелл» никогда не даст вам такого удовлетворения, какое вы могли бы получить от езды на «Феррари».

Мистраль с вызовом взглянул на менеджера команды:

— Ты должен дать мне настоящий скоростной «болид».

— Я делаю все, что могу. Поверь, я прекрасно понимаю, что у меня есть пилот высшей категории, но, к сожалению, машина еще не обладает такими характеристиками, которые позволили бы ей вырваться вперед.

— Тогда я не возобновлю контракт, — открыто заявил Мистраль.

Он ожидал выражений возмущения и протеста, но вместо этого Джонни улыбнулся ему и дружески хлопнул по плечу:

— Ты прав. Ты не можешь быть вечно вторым, поэтому я все тебе скажу откровенно, как друг. Но только учти: не ссылайся потом на меня, потому что я буду все отрицать. «О'Доннелл» не может дать тебе конкурентоспособную машину. Мы дышим на ладан. Из-за бесхозяйственности в управлении фирма оказалась на грани банкротства. Мы продержимся этот сезон на деньги спонсоров, но ни цента не можем вложить в усовершенствование модели.

Еще в прошлом году, во время розыгрыша «Гран-при» Монте-Карло, некоторые фирмы установили на своих машинах турбокомпрессоры, многократно усиливающие мощность двигателя.

— А почему бы нам этого не сделать? — спросил тогда Мистраль у инженеров.

Единственной «новацией», которую внесла «О'Доннелл», была фальшивая емкость с двадцатью пятью литрами воды, установленная для достижения нормативного веса и выдаваемая за дополнительную систему охлаждения. После проверки воду сливали, и вес машины соответственно уменьшался.

— Раз уж мы дошли до дружеских признаний, скажи мне, Джон, что, по-твоему, произойдет, если я вообще откажусь от работы с вами прямо сейчас?

— Тебе придется заплатить неустойку.

Мистраль выдержал удар, не моргнув глазом.

— Другими словами, вы сдерете с меня три шкуры, — сухо констатировал он.

— Что-то в этом роде, — подтвердил англичанин.

— Раз уж ты мой друг, мог бы предупредить меня о положении дел еще осенью. Тогда я не стал бы возобновлять контракт.

— Тогда я еще не знал, что ситуация настолько серьезна.

— Понятно. Ну что ж, в конце концов, деньги — это всего лишь деньги, а всех денег, как известно, не заработаешь. По крайней мере, я к этому никогда не стремился. Я заплачу неустойку, даже если придется остаться без гроша. Но я должен победить, остальное меня не волнует.

В тот же день Мистраль позвонил в Париж Флоретте Руссель:

— Нам надо увидеться. В этом сезоне я не буду участвовать в гонках, но мне необходимо иметь товарный вид, потому что я решил выставить себя на продажу.

Для Флоретты эти слова прозвучали свадебным гимном.

— Считай, что я над этим уже работаю. Но ты должен мне все рассказать. Где встретимся? — деловито, как всегда, спросила она.

— В моем доме в Париже. Я приеду через два дня, — объявил он.

Год начался скверно, а дальше дела пошли еще хуже. В его парижской квартире на авеню Маршала Нея остались одни только голые стены: Шанталь вывезла всю дорогую обстановку, за которую Мистраль заплатил миллионы франков, милостиво оставив ему лишь матрац на полу в спальне да его спортивные трофеи.

Он продал парижскую квартиру, дом с конюшней на баскском побережье и яхту, пришвартованную в Каннах. Флоретта помогла ему реализовать все его имущество по максимально высокой цене, ни на минуту не прекращая создавать ему рекламу. Через несколько месяцев Мистраль стал самым вожделенным безработным пилотом на бирже труда. Он заручился поддержкой нескольких солидных спонсоров, готовых вкладывать миллиарды. Директора самых прославленных «конюшен», таких, как «Брэбэм», «Уильямс», «МакЛарен», «Эрроуз», бомбардировали его телефонными звонками, приглашениями на интервью, заманчивыми обещаниями, но Мистраль все не решался подписать контракт.

— Чего ты, собственно говоря, ждешь? — однажды спросила Флоретта.

— Энцо Феррари так и не дал о себе знать, — вздохнул он.

— Ах, вот чего ты хочешь! Ну, если тебя так привлекает Маранелло, я организую для тебя встречу, — заверила его Флоретта.

— Не надо. Пусть он сам меня пригласит, — заупрямился Мистраль.

— Как-то раз он уже тебя приглашал, и ты ответил отказом.

— Я тогда был связан моральным обязательством и объяснил ему все как есть. Сейчас я свободен. И ему это известно.

— Хочешь знать мое мнение? — спросила Флоретта. — Ты в Маранелло не продержался бы и месяца. Ты с норовом, и он тоже, а два петуха в одном курятнике не уживаются.

— Ты считаешь, что я должен вообще выбросить Феррари из головы?

— Ты же пилот, а не я, — ответила она уклончиво.

Мистраль понимал, что Флоретта права, и все же никак не мог решиться.

В один прекрасный день она сказала ему:

— Тут объявился один итальянец, специалист по рекламе, он хочет встретиться с тобой.

— Кто такой? — спросил он.

— Я мало о нем знаю. Его зовут Джордано Сачердоте. Он занимается рекламой «Блю скай». По-моему, неплохо соображает. Я заказала ужин в «Серебряной башне» на сегодняшний вечер. Он придет со своей женой Сарой, — объяснила она.

— И все эти торжественные приготовления ради какого-то типа, о котором ты почти ничего не знаешь? — удивился Мистраль.

— Я знаю о нем достаточно, чтобы тебе сообщить, что у него есть план купить «О'Доннелл» и что за ним стоит человек, который может дать любые гарантии: Петер Штраус, — выложила свои тузы Флоретта.

Петер Штраус. Это имя Мистраль однажды уже слышал. Он тут же вспомнил где и когда: в Маранелло, летним утром, когда Энцо Феррари пригласил его к себе. Ему припомнился человек огромного роста в обществе молодой и необыкновенно красивой женщины. Такая пара просто не могла остаться незамеченной.

— А этот Штраус и вправду так богат? — спросил он.

— У него столько денег, что он может купить себе все, что пожелает, — решительно заявила Флоретта.

— Ладно, пойдем познакомимся с его приспешником, — согласился Мистраль.

Когда они встретились в «Серебряной башне», гонщик сразу же понял, что Джордано Сачердоте не является ничьим приспешником. Он держался вполне самостоятельно и независимо, по всему было видно, что он знает, чего хочет. Кроме того, Мистраль вспомнил, что уже видел его однажды, когда работал механиком и отправился в Милан, в рекламное агентство, чтобы получить сведения о Марии.

Год начался скверно, но обещал завершиться наилучшим образом.

17

Все надежды и мечты рухнули разом: Мария поняла, что надо начинать с нуля. Ее воздушный шарик улетел. Одно дуновение ветра — и она опять оказалась в состоянии полной неопределенности. Сидя за рулем, она механически фиксировала километры, которые пожирала ее «Феррари», понимая, что перед ней стоит всего лишь одна действительно важная задача: как можно больше увеличить расстояние между собой и Петером, не пожелавшим пошевелить и пальцем, чтобы защитить ее от нападок своего дерзкого сына. Она не держала зла на этого испорченного, вздорного и, похоже, глубоко несчастного юнца. Она злилась только на великого Петера Штрауса, позволившего Джанни издеваться над ней.

Прошло столько лет с тех пор, как она оставила родные места, но ей так и не удалось где-то обосноваться, пустить корни, обрести надежную почву под ногами. Грубого вторжения Джанни хватило, чтобы открыть ей глаза на то, как она отчаянно одинока.

Заметив дорожный указатель, она поняла, что едет по направлению к Римини. Инстинкт направил ее по дороге к дому. Поворот на Чезенатико был недалеко. Она затормозила и остановилась на разъездной площадке. Заглушив мотор, Мария опустила голову на руль и разрыдалась. Плач на мгновение прервался, только когда дверца распахнулась, и она увидела огромную тень, склонившуюся над ней.

— Пойдем. Я отвезу тебя домой, — произнес знакомый голос.

— Уходи, Петер. У меня нет дома, — ответила она, давясь рыданиями.

— Я твой дом, — перебил ее Петер, силой поднимая ее с сиденья и неся на руках к своей машине.

— Оставь меня, — отбивалась она со слезами.

Петер крепко прижал ее к себе и поцеловал.

— У меня нет никого на свете дороже тебя, — прошептал он ей на ухо, — я не могу тебя потерять.

Мария перестала плакать. Человек, которого она любила, бросился за ней следом, и ей больше ничего не было нужно, как только укрыться у него на груди, ощущая спокойную силу его объятий.

Лето подходило к концу. Над озером в рассветные и закатные часы стали сгущаться первые туманы, в воздухе заметно чувствовалась свежесть. На вилле готовились к приему гостей, и экономка накрыла стол в обеденном зале, украсив его по-осеннему букетами георгинов, пышно расцветших в эту пору на клумбах в саду вокруг виллы.

— Любой пир должен быть в первую очередь пиром для глаз, — любил повторять Петер.

Поэтому званый обед был тщательно продуман и спланирован во всех деталях. В это сентябрьское воскресенье стол был застелен плотной скатертью из органди. На матовой поверхности ткани переливались шелковистым блеском вышитые гладью крупные георгины. Тот же цветочный мотив повторялся на расписанных вручную фарфоровых тарелках. Небольшие букеты георгинов в хрустальных вазах обозначали место каждого из гостей за столом. Мария и Петер расположились на открытой террасе и наслаждались полуденным солнцем, растянувшись на плетеных диванчиках. Из портативного радиоприемника доносились романьольские мелодии в исполнении фольклорного ансамбля.

Петер сделал все, от него зависящее, чтобы привить Марии тонкий музыкальный вкус, но симфонические концерты, на которые он ее водил, всякий раз вызывали у нее ностальгию по группе Казадеи[45], куда больше говорившей ее сердцу, чем все оркестры под управлением Риккардо Мути, Зубина Меты, Карло Марии Джулини и Адриано Марии Барбьери, вместе взятые. Великие дирижеры так и не сумели затронуть чувствительных струн в ее крестьянской душе. Она принималась объяснять Петеру, что простенькие вальсы, полечки, мазурки, весь этот «трендель-брендель», так много говоривший ее сердцу, ассоциируется у нее с залитыми солнцем полями, веселым смехом женщин, замысловатой божбой, которой пересыпали свою речь мужчины, с велосипедными звоночками и развевающимися юбочками девушек, крутящих педали, с летними ночами, полными светлячков, с голосами ее родных.

Петер улыбался, обнимал ее и говорил:

— Оставайся такой всегда, Мария. Ты самая правдивая женщина, какую я когда-либо встречал.

В это воскресное утро в конце лета, пока они ждали гостей, Мария закрыла книгу, которую читала, и целиком сосредоточилась на музыке. Ей вспомнилось другое, уже очень далекое сентябрьское воскресенье, когда она, укрывшись в густой тени страстоцвета на задней веранде старинной крестьянской усадьбы, накручивала на бигуди густые серебряные волосы своей бабушки Джанны. Из приемника, включенного на кухне, где ее родные готовили обед для посетителей ресторана, доносилась музыка, заполнявшая весь двор. Она вновь услыхала голос матери, спорившей с Антаресом, ее старшим братом, услыхала вдалеке рев автомобильного мотора и мысленным взором увидела дерзкий, цвета «вырви глаз» маленький «болид» Мистраля, резко затормозивший неподалеку от усадьбы.

Вспомнила она и смуглое лицо молодого человека, его волнующий голос, шептавший ей: «Ты мне очень нравишься».

Она никогда не рассказывала Петеру о своей первой любви. Порой у нее возникало искушение сделать это, но что-то удерживало ее. Неужели далекое воспоминание, до сих пор хранившееся в ее сердце в полной неприкосновенности, все еще настолько важно для нее? Рано или поздно она должна от него освободиться.

Мария бросила взгляд на Петера, заносившего пометки в блокнот. А что, если сказать ему прямо сейчас? Вдалеке послышался шум двигателя. Какая-то машина поднималась вверх по холму, к вилле.

— Петер, — окликнула она его.

— Да? — ответил он рассеянно, поглощенный своей работой.

— Кто-то едет сюда.

— Это друзья, — улыбнулся Петер, положив бумаги на стол.

Он подошел к ней, наклонился и поцеловал ее.

— Я их знаю? — спросила Мария.

— Его ты знаешь, это Джордано Сачердоте. С ним будет Сара, его жена, — ответил Петер.

Мария была знакома с Джордано Сачердоте, вернее, видела его пару раз, когда позировала для рекламного плаката духов «Блю скай».

Они встретили гостей и выпили аперитив на веранде, а затем прошли в обеденный зал и сели за стол.

Сара и Мария сразу же нашли общий язык и прониклись симпатией друг к другу, пока мужчины говорили о делах.

— Настал момент для возобновления массированной рекламной кампании «Блю скай» во всех странах мира, — начал Джордано.

— Я тут кое-что подсчитал. У меня выходит какая-то фантастическая сумма, — ответил Петер.

— У меня есть идея, — улыбнулся специалист по рекламе. — Она осенила меня как раз в ту минуту, когда я понял, что сыт по горло сидячей работой.

— Продолжай, Джордано, — оживился финансист.

— Я подумал о том виде спорта, который перемещается по всему миру. Он обеспечит появление марки «Блю скай» во всех газетах и на телевидении, но не за плату, не в рекламных вставках, а в качестве сенсационной новости, помещаемой на первую полосу.

— Куда ты клонишь? — Петер был явно заинтригован.

— Я имею в виду «конюшню» «Формулы-1», — Джордано наконец-то вытащил кролика из рукава. — Я уже провел исследование. Самым эффективным способом продвижения товара на рынок, обеспечивающим наибольшую отдачу при минимальных затратах, является участие в гонках «Формулы-1».

Теперь и Мария живо заинтересовалась разговором. Она отметила про себя долгое молчание Петера, размышлявшего над предложением Джордано.

— Мы уже выступали в прошлом в качестве спонсоров нескольких автогонщиков. И заметных результатов не достигли, — возразил он наконец.

— А все потому, что название нашей фирмы фигурировало в виде узенькой полоски на шлеме пилота. Если имя не написано на корпусе машины, никто его не упоминает по телевизору или в газетах. Но если «болид», участвующий в гонках, называется «Блю скай», это уже совсем другое дело, — Джордано говорил с жаром, не в силах передать словами воодушевление, светившееся в его глазах.

— И как далеко ты зашел в практическом воплощении своей идеи? — пришпорил его Петер, которого этот разговор начал забавлять.

— Я достиг немалого прогресса. Команда «О'Доннелл» к концу сезона будет объявлена банкротом. Я изучил всю процедуру. Чтобы присвоить команде имя «Блю скай», достаточно выкупить восемьдесят процентов имущества «О'Доннелл». На это уйдет восемь миллиардов. Два из них нам сразу же дает фирма «Дзета Утенсили» при условии, что мы заключаем договор с пилотом по их выбору. Мастерские находятся в Англии, в получасе езды от Лондона. Предприятие насчитывает сто двадцать человек персонала, годовой оборот можно довести до тридцати миллиардов, если, конечно, управлять с толком. В первых шести состязаниях, согласно правилам, мы имеем право выставлять только одну машину. Позднее можно будет заявить и вторую. Главный инженер у них — итальянец, зовут его Андреа Сориа. Отличный парень. Менеджер команды в настоящее время — некий Джон Грэй. Я мог бы его заменить. Я же тебе уже говорил: мне осточертела сидячая работа, — заявил Джордано.

Петер разразился столь редким для него взрывом искреннего смеха.

— Значит, ты хочешь, чтобы я выложил восемь миллиардов, чтобы ты мог поиграть в машинки?

— Что-то в этом роде. Как тебе такая мысль?

— Мысль замечательная. Но ты мне так и не сказал, кто этот пилот, ради которого «Дзета Утенсили» готова вложить в дело два миллиарда, — напомнил Петер.

— Ну, если уж на то пошло, есть еще два крупных спонсора и пара-тройка рекламодателей помельче. Так что, еще прежде, чем мы вступим в игру, нас профинансируют на четыре миллиарда, — продолжал Джордано.

— Я спросил, как зовут пилота, — повторил Петер.

— Лучший из лучших, настоящий ас. Его зовут Мистраль Вернати.

В этот момент Мария подносила к губам хрустальный бокал. Он выпал у нее из рук и со звоном разбился.

18

Достигнув вершины зрелого возраста, Петер Штраус наконец-то познал удовлетворение и счастье. Он преодолел свои страхи, навязчивые представления, мнительность, боязнь болезней. Марии удалось совершить чудо. Теперь он смотрел в будущее спокойно, с жадным энтузиазмом двадцатилетнего.

— Похоже, дело идет к тому, что у нас действительно будет «конюшня» в «Формуле-1», — сказал он как-то раз, ложась в кровать рядом с Марией.

— Решено? — спросила она.

— Я бы сказал, что да, — подтвердил он. — Это новая игра. С тех пор как ты со мной, похоже, жизнь готовит мне одни лишь приятные сюрпризы.

Петер, насколько мог, сократил свое рабочее расписание и проводил большую часть времени с Марией.

Когда ему приходилось путешествовать, он обязательно брал ее с собой.

— В следующем месяце съездим в Англию, посмотрим мастерские «О'Доннелл». И наконец-то познакомимся с легендарным Мистралем Вернати. Джордано превозносит его до небес.

Мария ответила не сразу.

— Я с ним уже знакома, — сказала она наконец.

— Ты никогда мне об этом не говорила.

— Разве я тебе не рассказывала о парне, который увлекался гоночными машинами?

Петер взглянул на часы.

— Если ты немедленно не выложишь мне все начистоту, через десять секунд я начну ревновать, — шутливо пригрозил он.

— Мы с ним были земляками. Встречались в юности. Потом он уехал, и мы потеряли друг друга из виду.

— Значит, тебе будет приятно вновь его повидать?

— Ничего подобного.

— Я должен заподозрить неладное? — насторожился Петер.

— Вовсе нет. Возможно, я была влюблена в него. Знаешь, как влюбляются в восемнадцать лет?

— А он?

— А он был влюблен в свои гоночные автомобили. Вот и все, — отрезала она.

— Я всегда подозревал, что в твоей жизни был кто-то еще до меня. Не думал, что это был Мистраль Вернати, но догадывался, что это какой-то гонщик, — сказал Петер.

— Откуда ты это взял?

— Видел, с каким увлечением ты следишь за хроникой автогонок, как тебе нравятся быстроходные машины, — объяснил он.

— Почему же ты никогда меня ни о чем не спрашивал?

— Доверие надо заслужить, к нему нельзя принудить, — заметил он, нежно погладив ее по щеке.

— А ты не хочешь спросить: может быть, я все еще его люблю?

— Ты все еще его любишь? — повторил Петер, чтобы ей угодить.

— Думаю, нет. Но это не так-то легко объяснить. Мистраль занимал много места в моей жизни, но это перевернутая страница. И я точно знаю, что человек, которого я люблю, — это ты.

— Я думаю, тебе следует возобновить знакомство с ним, — задумчиво произнес Петер.

— Зачем?

— Чтобы понять, не занимает ли он по-прежнему какое-то место в твоем сердце.

— А я и не знала, что в тебе есть садистская жилка, Петер. И мне это совсем не нравится, — ответила она, притворяясь раздосадованной.

— Но зато все остальное тебе во мне нравится, верно?

— Как человек, ты очень привлекателен, я даже нахожу тебя неотразимым. Но прошу тебя: не заставляй меня встречаться с Мистралем Вернати, — повторила она полушутя-полусерьезно.

— Это означает, что мне одному придется ехать в Англию, — вздохнул он жалобно.

— Я буду здесь ждать твоего возвращения. И горе тебе, если ты посмеешь упомянуть при нем о Марии Гвиди. Я не хочу, чтобы он знал, что я его иногда вспоминаю. Обещай мне.

— Клянусь, — торжественно пообещал Петер, прикладывая руку к сердцу. — Но тебе недолго осталось играть роль загадочной женщины. Потому что скоро ты станешь моей женой.

Антонино Катания вошел в тюремную комнату для свиданий, чтобы переговорить со своим адвокатом. Весь торс у него был затянут в жесткий корсет, поддерживающий поврежденный позвоночник. Петер Штраус здорово его отделал, но ни в малейшей степени не угасил в нем страстную жажду жить. Его осудили на шесть лет, но Антонино надеялся, что ему скостят срок за хорошее поведение. Кроме того, он стал искать среди своих многочисленных сообщников, оставшихся на свободе, кого-то, кто мог бы еще больше приблизить дату его выхода из тюрьмы. Так ему пришло на ум имя Вирджилио Финолли.

— Он может мне помочь, — говорил Антонино адвокату. — Делай что хочешь, но достань мне его хоть из-под земли. А потом я придумаю, как лучше к нему подобраться, чтобы он поработал на нас.

И вот теперь адвокат вернулся с ответом.

— Ты его нашел?

— И да, и нет.

— Что ты лепишь мне горбатого? Говори прямо! — рассердился Антонино.

— У меня для тебя плохие новости.

— Финолли умыл руки. Так? — предположил негодяй, все больше свирепея.

— Все гораздо проще и гораздо сложнее. Финолли тебе больше не поможет, ни сейчас, ни в будущем.

— Можешь ты мне толком сказать, в чем дело? — Характерный хриплый голос Антонино совсем зашелся от ярости.

— Вирджилио Финолли мертв. Он выбросился из окна прошлым летом.

— Самоубийство, — язвительно прошептал Антонино, ни на минуту не сомневаясь, что такова лишь официальная версия.

— Он был в глубокой депрессии. В его доме обнаружили целую аптеку успокоительных, снотворных и антидепрессантов, — сообщил адвокат. — Кто он, собственно, такой, этот Финолли, вернее, кем он был? — спросил он.

— Он был влиятельным человеком. Во всяком случае, производил впечатление, — с горечью ответил Антонино.

Он-то тешил себя надеждой, что сумеет выйти из тюрьмы через несколько месяцев, а теперь все его грандиозные планы рухнули, придавив его своей тяжестью.

— Можешь ты мне толком объяснить, кем он был? — настаивал адвокат.

— Я же сказал тебе, он был влиятельным человеком, — повторил Антонино после долгого молчания.

— Но не настолько влиятельным, чтобы помешать кому-то послать его в свободный полет из окошка, — возразил адвокат. — Мне сказали, что он был преподавателем на пенсии. Вел замкнутую и спокойную жизнь. В его квартире, когда в нее вошли, царил безупречный, прямо-таки казарменный порядок, — пояснил он. — У него не было ни друзей, ни родственников. Только жена, с которой он проживал раздельно. Ты твердо уверен, что он именно тот, кто мог бы тебе помочь?

С тех самых пор, как великан напал на него и едва не задушил, а потом передал в руки полиции за торговлю наркотиками, Антонино Катания не был твердо уверен ни в чем.

— До сегодняшнего дня я готов был поклясться, что это так. Но мы найдем другой выход, — торопливо добавил он, обращаясь к адвокату с бледной, дрожащей улыбкой и изо всех сил стараясь бороться с темной волной ужаса, накрывшей его с головой.

Депутат из Палермо столкнулся с министром на выходе из Монтечиторио[46]. Тот спросил:

— Ты не останешься в Риме?

— Нет. В этом богом проклятом городе я стараюсь не задерживаться ни минутой дольше необходимого. Я его не выношу.

— Давненько мы с тобой не говорили по-дружески, — заметил министр.

— Политика не оставляет места дружбе.

— Очень жаль.

— Было время, когда мы находили часок-другой, чтобы поболтать. Теперь едва успеваем поздороваться, — заключил депутат, с тревогой спрашивая себя, чего, собственно, добивается от него собеседник.

— Скверная у нас профессия, — посетовал министр.

— Так надо ее бросить, чего же проще? — усмехнулся сицилиец.

— Спрячь колючки, ежик! — насмешливо бросил министр.

— Кто бы говорил! — притворно возмутился депутат. — С тех пор как ты окопался в этом своем министерстве, к тому же еще без портфеля, тебя рукой не достанешь. Всех друзей растерял.

— А ты все тот же вечный ворчун. Мне бы хотелось пригласить тебя на ужин в тихое местечко, где мы могли бы спокойно поговорить.

— Ну, может, договоримся на следующий раз, когда я вернусь в Рим, — предложил сицилиец, пытаясь избавиться от навязчивого собеседника.

— Позволь мне хотя бы проводить тебя в аэропорт, — не отставал министр.

Они сели в одну машину, и депутату нехотя пришлось сказать:

— Я тебя слушаю.

— Я назову тебе одно имя: Петер Штраус, — начал министр.

— Если ты спрашиваешь, знаю ли я его, то ответ тебе известен: да, знаю. Что тебе еще нужно? С той самой роковой встречи с Петером на рынке в Палермо депутата не покидало ощущение смутного беспокойства. Друг приоткрыл ему глаза на страшные вещи, лишившие его сна.

— Чего хотел от тебя этот швейцарец? — спросил министр.

— А я смотрю, твоя агентура работает неплохо, — съязвил сицилиец.

— Мне известно, что вы встречались в Палермо. И это не было случайностью.

— Я должен так понимать, что за мной следят? — сухо осведомился депутат.

— Не за тобой. За ним. Его держат под наблюдением.

— И тебе, конечно же, известно почему.

— Разумеется. Насколько мне известно, он человек непредсказуемый. Его охраняет целая рота коммандос. Вроде бы даже невозможно прослушать его телефоны.

— Я вижу, ты проявляешь к нему повышенный интерес.

— Ошибаешься. Лично меня он совершенно не интересует. И если я тебя расспрашиваю о подробностях его жизни, то не из праздного любопытства, а по поручению человека, которого мы оба с тобой очень уважаем.

Сицилиец моментально определил, на какого именно уважаемого человека намекает его собеседник.

— Я ничего не знаю, — произнес он веско, как только догадался, о ком идет речь. И тотчас же поспешил заверить собеседника в своей лояльности: — Если что-то узнаю, незамедлительно сообщу тебе.

— Можешь не сомневаться в его и моей благодарности.

Министр проводил его до аэропорта, а затем направился в особняк в центре Рима.

Шеф принял его немедленно.

— Я повидался с другом, и мы поговорили, — доложил министр. — Могу вам гарантировать, что ему не известно ничего из того, о чем вы мне сообщили. Он действительно встречался с Петером Штраусом, но они говорили не о том, что вас интересует. Они знают друг друга много лет.

Шеф улыбнулся, близоруко блеснув толстыми стеклами очков.

— Теперь у меня чуточку отлегло от сердца, — произнес он нарочито любезным тоном. — Интересующий меня вопрос касается только Петера Штрауса.

— Я старался оказать вам услугу, так как я вам многим обязан. И готов возобновить поиски контактов, но не хочу знать, о чем идет речь.

— Понимаю, — снова улыбнулся шеф, провожая его по коридору до выхода.

Шеф изучал возможные подходы, чтобы прорвать боевое ограждение, которым окружил себя могущественный швейцарский финансист.

Вирджилио Финолли, сотрудник спецслужбы, перед тем как его ликвидировали, успел сообщить Петеру Штраусу об Антонино Катании и о проститутке, убитой в Болонье четыре года назад.

Теперь Катания сидел за решеткой, и шеф позаботился о том, чтобы он там и оставался до конца своих дней. Но компрометирующий материал, собранный Вирджилио Финолли, все еще находился в руках Петера Штрауса. Как швейцарец намеревается им воспользоваться? Штраус был хорошо защищен, но шеф отлично знал, что нет таких крепостей, которые нельзя было бы взять если не штурмом, то правильной осадой. Он усмехнулся, думая о том дне, когда светловолосый колосс на глиняных ногах рухнет в пыль по мановению его руки.

19

«Мерседес» затормозил и остановился у стальных ворот. Шофер дал себя опознать, представ перед системой электронного мониторинга.

— И-и-и раз, — отсчитывал Мистраль, пока лимузин преодолевал второй оборонительный эшелон. — И-и-и два. Не понимаю, то ли мы, как я подозреваю, въезжаем в Пентагон, то ли на виллу Штрауса, как утверждаешь ты.

Джордано Сачердоте ответил ему с улыбкой:

— Проверка еще не закончилась. Прежде чем мы доберемся до входных дверей, охрана будет знать, у кого из нас камни в почках, а у кого пошаливает печень.

Андреа Сориа и Маттео Спада были потрясены не меньше. Доктор Спада год назад оставил больницу в Форли и частную практику в Модене, чтобы целиком посвятить себя новой команде «Блю скай». В пятьдесят лет он наконец нашел способ соединить оба своих страстных увлечения: медицину и автоспорт.

Петер ждал их на ступеньках у подножия лестницы. Мистраль первым протянул ему руку.

— Не каждый день выпадает честь приветствовать у себя чемпиона мира в «Формуле-1», — сказал Штраус.

— Если бы не «Блю скай», у меня бы ничего не вышло, — сдержанно ответил гонщик.

— Я считаю, что решающую роль играет человек, а не машина, — с рыцарским великодушием возразил финансист.

Для чемпиона это был действительно незабываемый вечер. Волшебная атмосфера виллы очаровала его. Это была его вторая встреча с Петером Штраусом: первая произошла в ноябре в Рэмзгейте, когда прессе была представлена новая гоночная машина «Блю скай», настоящая жемчужина, спроектированная и изготовленная в рекордно короткие сроки с применением новейших технологий при практически неограниченном финансировании. На презентацию собрались журналисты со всего мира, все восхищались голубым «болидом».

Была там и Дженни Кинкейд.

— Время придает еще больше блеска твоей красоте, — приветствовал ее Мистраль.

Дженни взглянула на него с удивленной улыбкой:

— Для тебя это время тоже не прошло даром. Пообтершись в высшем свете, ты даже научился искусству лести, — сказала она насмешливо.

Мистраль торжествовал. Он подписал сказочный контракт с Петером Штраусом, и теперь наконец у него была исключительная по качествам машина.

— Что ты делаешь сегодня вечером? — спросил он, вспомнив дни, проведенные ими вместе в Биаррице.

— Пишу статью о новой «Блю скай» и о ее пилоте.

— А потом? — не отставал он.

— Предвкушаю спокойную ночь и глубокий, восстанавливающий силы сон.

Мистраль переживал блаженные минуты торжества и не желал сдаваться без боя.

— Скажи, когда и где мы можем встретиться? Я за тобой заеду.

— По окончании работы я пойду домой, где меня ждет муж. И ночь я проведу с ним. Я вышла замуж, Мистраль, и очень счастлива.

Он воспринял удар стойко и мужественно.

— Я тоже побывал в браке.

— Знаю. Но вы расстались. У тебя уже есть другая женщина?

— Я свободен, как ветер, и, наверное, это надолго. — Он обнял ее, и она покраснела. Они расстались друзьями.

Теперь, вновь встретившись с Петером Штраусом, Мистраль вспомнил, как столкнулся с ним на заводском дворе в Маранелло. Вспомнил он и о таинственной прекрасной незнакомке в желтом, сопровождавшей его тогда. Финансист казался спокойным и довольным жизнью. А сейчас, год спустя после их встречи в Англии, он как будто даже помолодел. Может быть, благодаря стараниям этой таинственной незнакомки?

Позже, во время прогулки по саду в обществе Джордано, Мистраль попытался кое-что разузнать.

— А что, Штраус один живет в этом очарованном замке? — спросил он.

Джордано остановился на несколько секунд, пристально глядя в глаза Мистралю и не говоря ни слова.

— Что касается Штрауса, тебе надо усвоить одну простую вещь: он очень ревниво охраняет от посторонних свою личную жизнь. И я уверен, он бы страшно разгневался, если бы я рассказал тебе даже то немногое, что мне известно, — предупредил он друга.

Мистраль не собирался сдаваться без борьбы.

— Помнишь тот вечер, когда Флоретта Руссель организовала нам встречу в Париже, в «Серебряной башне»? — спросил он.

— Куда ты клонишь? — подозрительно прищурился Джордано.

— Мы с тобой познакомились гораздо раньше, в твоем агентстве в Милане, — напомнил Мистраль.

— Верно, — согласился Джордано.

— Я приходил к тебе, чтобы расспросить об одной девушке, о Марии Гвиди.

— Это я тоже помню, но только потому, что у тебя одно из тех лиц, которые не забываются. Ты тогда работал механиком, — уточнил Джордано, стараясь убедить друга, что прекрасно помнит тот далекий эпизод.

— Ты мне сказал, что Мария мне приснилась и что лучше бы мне ее забыть. Я был очень разочарован, но у меня осталось стойкое впечатление, что ты что-то знаешь, просто не хочешь мне говорить.

— Почему же ты спрашиваешь меня об этом только теперь?

— Действительно было что-то такое, о чем ты умолчал?

— Нет. Я сказал тебе все, что знал, то есть ничего. А что? Эта девушка была тебе так дорога?

— Теперь уже трудно сказать. Может быть, она и вправду мне приснилась. Наверное, это была единственная девушка, в которую я был влюблен по-настоящему. Это была чистая, невинная любовь. Так любят только в восемнадцать лет.

— Я понимаю, что ты имеешь в виду, и меня приятно удивляет, что наш твердокаменный чемпион, оказывается, не лишен романтики. Но только, ради бога, никому об этом не рассказывай. Из этого можно сшить историю, которая погубит твою репутацию, — пошутил менеджер.

Кто-то шел им навстречу. Джордано тут же сменил тему и заговорил о моторах.

Это была великолепная ночь, и Мистраль задержался в саду, чтобы полюбоваться красотой лунного света. Он поднял голову к фасаду виллы. Тут и там светилось несколько окон. В обрамлении изящной арочной лоджии с витыми колоннами он заметил женскую фигуру, обращенную к нему лицом. Она была полускрыта в тени, и он мог лишь гадать, та ли это дама в желтом, которую он мельком видел в Маранелло.

Внезапно, словно почувствовав, что ее заметили, женская фигура исчезла.

Мистраль присоединился к друзьям, понимая, что не может задавать вопросы. Загадка дамы в желтом так и осталась неразгаданной. Для него она стала наваждением.

20

Мария и Петер много путешествовали зимой и большую часть весны. Мария увидела и узнала много нового, но главное, она радовалась жизни рядом с удивительным, необыкновенным человеком. Иногда появлялся Джанни, и Петер начинал нервничать. Мария и Джанни как бы подписали пакт о ненападении. Она вскоре догадалась о гомосексуальных склонностях молодого человека, отец о них даже не подозревал. Процедура развода с Марианной Фукс шла своим чередом. Жена пошла навстречу его желанию. По условиям развода она должна была получить дом в Инсбруке и поистине царское содержание, позволявшее ей поддерживать тот уровень жизни, к которому она привыкла с тех пор, как вышла замуж за Петера.

Итак, вскоре должно было быть вынесено окончательное решение о разводе. Сразу же после этого Петер собирался жениться на Марии. По возвращении из Австрии, куда он ездил, чтобы подписать последние необходимые документы, Петер обнаружил, что на вилле его встречает одна лишь экономка.

— Синьорины нет дома, — сообщила она. — Она поехала в больницу Комо сделать анализы. — И, чтобы успокоить его, добавила: — Ничего серьезного. Это простая проверка.

Петера ее слова ничуть не обнадежили. Артериальное давление у него резко подскочило, он безошибочно узнал симптомы: головную боль и звон в ушах.

— Что же все-таки случилось? — спросил он в тревоге.

— Вот уже два дня бедняжку сильно тошнит. Приходил врач и решил проводить ее в больницу для обследования, — объяснила экономка.

В эту минуту зазвонил телефон. Петер, обычно такой невозмутимый, схватил трубку чуть ли не в панике. Это была Мария.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил он, стараясь сдержать дрожь в голосе.

— Никогда в жизни не чувствовала себя лучше. Просто я самую малость беременна, — радостно сообщила она.

— Слава тебе господи! — прошептал он. — Какая чудесная новость!

— Ты доволен?

— Я в восторге!

— Я на втором месяце. Сейчас вернусь домой и все тебе расскажу.

— Ни с места! Оставайся, где ты есть, — решил он. — Я сам за тобой заеду. Попроси врача меня подождать. Я хочу с ним переговорить. — Он был растерян, оглушен и счастлив. Ему хотелось обнять пожилую экономку.

Он бегом спускался по лестнице, когда его остановил начальник охраны.

— Мне необходимо с вами поговорить, синьор Штраус, — потребовал он обычно несвойственным ему, не терпящим возражений тоном.

— Да, конечно, — на ходу бросил Петер. — Когда я вернусь, мы все подробно обсудим, — обещал он.

Начальник охраны стоял на своем:

— Это неотложное дело, синьор.

Петер остановился и приковал его к месту немигающим взглядом.

— В данный момент у меня есть лишь одно действительно неотложное дело. Все остальное может подождать. — И он решительным шагом направился к автостоянке.

— Если синьор намерен выехать, я немедленно предупрежу моих людей, — нахмурился начальник охраны, не собиравшийся так легко уступать.

— В этом нет необходимости. Я поеду один, — сказал Петер, заводя мотор «Мерседеса».

Он подумал, что ребята, пожалуй, перестарались со своим вечным лозунгом: «Не доверяй никому и никогда».

Начальник охраны проворно обогнул машину, открыл правую дверцу и сел рядом с Петером, почти силой навязывая ему свое присутствие.

— Извините, синьор, я не позволю вам ехать одному. Только не теперь, после того что случилось, — предупредил он.

Петеру было неприятно это вторжение, но он сдержался.

— Что же произошло? — сухо спросил он.

— Охранники у главных ворот заметили двух подозрительных мотоциклистов, рыскавших по аллее конских каштанов, — объяснил начальник охраны.

— И что же дальше? — продолжал Петер, несколько сбавив тон.

— Я известил полицию, — ответил начальник охраны. Машина стремительно спускалась к главным воротам.

— Это все? — Петер, казалось, склонен был считать происшедшее безделицей.

— Разве этого мало? — возразил верный телохранитель, привыкший за годы службы к тому, что хозяин тревожится и по куда менее веским поводам.

— Может быть, мы придаем слишком большое значение сигналам, не заслуживающим подобного внимания, — заметил Петер. — В любом случае, спасибо, что предупредили меня. Теперь вы можете выйти, — добавил он с улыбкой.

Ворота раскрылись перед машиной.

— Мой долг — сопровождать вас, — настойчиво повторил телохранитель, не двигаясь с места.

— Выходите! — властно приказал Петер.

Слишком долго он жил в плену собственных страхов и под надзором своих охранников. Теперь, в пятьдесят пять лет, он наконец-то чувствовал себя свободным от навязчивых опасений. Его женщина ждала от него ребенка. Он готовился стать отцом, и радостное ожидание этого счастливого события не собирался делить ни с кем. Ему хотелось самому отвезти Марию домой, поговорить с ней о будущем, полном надежд. Для этого им нужно было остаться наедине.

— Выходите! — повторил он начальнику охраны.

Тот, не двигаясь, смотрел на него в смятении.

Наконец телохранитель нехотя повиновался, мысленно проклиная упрямство великого человека, буквально потерявшего голову по причине, о которой он не смел даже догадываться.

Петер сорвался с места так, что завизжали покрышки, пересек линию ворот, выехал на аллею конских каштанов, промчался по ней с бешеной скоростью и затормозил на перекрестке при въезде на шоссе. Он пропустил несколько машин, имевших преимущественное право проезда, не обратив внимания на тяжелый грузовик, стоявший у обочины. «Мерседес» тронулся, и грузовик столкнулся с ним, внезапно дав задний ход. Петер так и не увидел тягача, летевшего на него подобно бомбе. В эту минуту он думал о Марии, о ребенке, которого они вырастят и воспитают вместе. Он был на вершине счастья, когда закончилась его жизнь.