Сахар на обветренных губах

Глава 3

Автобусом до универа.

Две сонные женщины сорока лет нехотя пропустили меня на проходной по привычке, даже не вчитавшись в студенческий.

Наверное, потому что уже помнят в лицо. Здесь не много студентов, которые могут притащиться в такую рань.

Первым делом иду не в аудиторию, в которой лишь через час должна начаться пара, а в здание с бассейном и душевыми. Преодолев внутренний двор с клумбами и декоративными фонарями, я оказалась там. К моему счастью, открывают в семь утра.

В бассейне, в качестве обязаловки по физкультуре, я занималась только на первом курсе. Сейчас, на втором, такая необходимость отпала, поэтому сюда я прихожу, только чтобы помыться в душе.

Дома мыться, когда там отчим, да еще и пьяный – не вариант.

Обычно стараюсь мыться, когда его нет дома. Но после универа я работаю, поэтому возвращаюсь, как правило, когда он уже дома. А в его присутствии я даже в туалет стараюсь ходить очень быстро.

Все дело в его «приколе» – именно так он первое время называл то, что делает. С моих семнадцати лет он решил, что это забавно – выламывать дверь туалета, когда я моюсь в душе. Типа «ха-ха, голая Аленка!». Я с позором и презрением пыталась спрятаться хоть за что-то, желая скрыть наготу. Часто срывала шторку над ванной, потом начала ближе класть полотенце. Но даже за те короткие секунды, что я в спешке пряталась от похотливого взгляда его маленьких блестящих глаз, он успевал разглядеть все, что хотел.

Мама, слушая мои жалобы, тоже считала это своеобразным приколом отчима и даже уроком для меня, чтобы не занимала ванну подолгу. «Не одна же живешь. Совесть имей», – говорила она.

Со временем, когда отчим понял, что его действия перестали всем казаться просто приколом, он придумал маскировать свои грязные делишки под острую диарею. И диарея на него накатывала, именно когда я шла в душ. Он утверждал, что стучал и просил меня ускориться, потому что не мог больше терпеть, но я-то знала, что не было ни единого стука или просьбы. Он просто распахивал дверь, вырывая очередную вставленную им же щеколду, дергал целлофановую шторку и знал, куда нужно сразу смотреть, чтобы увидеть самое интересное, что я еще не успела прикрыть полотенцем или той же шторкой.

Поэтому мне пришлось приспособиться. Очень странно, когда доверия к безопасности и приватности общественного душа больше, чем к домашнему. Но даже его я надолго никогда не занимала. Выработалась привычка, наверное. Быстро мылась, брила ноги и подмышки, обтиралась маленьким полотенцем, которое специально брала вместе с косметичкой с небольшим набором для душа, и, переодевшись в чистое белье, вновь надевала верхнюю одежду и шла на пары.

Грязное белье приходилось весь день носить с собой в пакетике на дне рюкзака, чтобы вечером постирать и оставить сушиться на батарее в своей комнате за шторой. На сушилке в зале или на веревке в ванной я белье не сушу уже очень давно. С того дня, как отчим проявил к нему интерес, удивившись, что я начала носить кружево. Его это вообще волновать не должно было, но, какого-то хрена, он полез даже туда.

Он меня никогда не трогал и не касался в том тошнотворном плане, о котором можно подумать. Если он и касался меня, то исключительно в те моменты, когда бил, таскал за волосы или душил. Больше никаких, даже случайных, прикосновений он себе не позволял. Но, наверное, это до поры до времени, ибо его интерес к моей обнаженке нельзя назвать здоровым, хоть мама и пытается внушить мне обратное.

Пока я стояла у окна перед закрытой дверью в аудиторию, коридор постепенно заполнялся студентами. Еще сонными и ленивыми в столь ранний час. Они уверенно разбавляли тишину разговорами и смехом. Один умник не поленился даже на губной гармошке сыграть. Красиво, но когда болит голова от недосыпа, единственное, чего ты хочешь, – абсолютной тишины.

– О, привет, Ален, – рядом со мной у батареи встала хорошая знакомая. Мы вместе учимся, даже на всех парах сидим вместе. Наверное, потому что не смогли пока найти друзей среди других одногруппников. – А ты чего, опять проспала? – кивнула она на мои все еще влажные волосы, собранные в пучок на макушке.

– Ага. Пришлось наспех помыться, и сразу в универ.

– А я бы забила. На универ, – хохотнула Вика. – Нафиг надо с мокрой башкой тащиться сюда? Еще воспаление какое-нибудь заработаю… Ты заболеешь, Ален. Февраль, блин, за окном!

– Да пофиг, – отмахнулась я с нарочитой легкостью.

– Так, будущие доставщики еды и работницы продуктовых касс, заходим в аудиторию стройным рядом и сидим тихо, ждем, когда я вернусь, – прокричал наш препод на весь коридор.

Наверное, сейчас каждый второй преподаватель в любом универе любит отпускать шутки в подобном ключе. Даже наш престарелый Евгений Дамирович не стал исключением, но, наверное, и хорошо, что он с такой легкостью относится даже к своему предмету, часто нас подтрунивая, что нужно знать хотя бы название его предмета, чтобы мы в конце получили диплом, который никому из нас не пригодится. А если и пригодится, то для нарезки колбасы. И то, если повезет и будет на что купить колбасу. Позитивный дед, в общем.

В аудитории мы с Викой заняли парту примерно в середине. Едва мы устроились на стульях, Вика сразу начала рассказывать, как вчера вечером погуляла с парнем, который учится на год старше нас в другом университете, а я периодически кивала, думая, где мне погулять сегодня вечером, чтобы вернуться домой, когда отчим уже пьяный будет спать. Желательно, после полуночи.

– Ты бы, кстати, тоже парня завела. – Вика слегка толкнула меня плечом и игриво пошевелила бровями. – Прикольно будет.

Мои брови невольно поползли вверх. Иногда меня удивляет, с какой легкостью люди относятся к отношениям и чувствам.

– Он хомяк, что ли, чтобы его ради прикола заводить? – поинтересовалась я, так как Вика ждала ответа.

– Не хомяк, конечно, – фыркнула она. – Хомяка хоть в банку можно посадить и от всяких шлюхомячек, много берущих за щеку, спрятать. А с настоящим парнем так не сработает.

– Какое упущение природы. – С легкой улыбкой я закатила глаза и вынула из рюкзака тетрадь для конспектов и ручку с простым карандашом.

– Несовершенство природы. Приходится терпеть, – вздохнула Вика почти философски. И тоже достала из сумочки тетрадь и пенал в розовых стразах.

В аудиторию вошел наш престарелый преподаватель, мгновенно заглушив все шепотки. Небрежно бросил кожаную сумку для ноутбука, в которой носил бумаги, на свой стол и, громко хлопнув в ладони, начал лекцию.

Мне бы хоть половину той энергии, что была у этого седобородого деда.

Примерно к третьей паре в университетских коридорах начали мелькать старшекурсники. Я их не ждала, и я не была им рада. Просто само их присутствие в университете словно превращает его в какой-то притон.

Они ржут, громко разговаривают даже во время пар, прогуливаясь по коридору. Не считают нужным хоть немного отводить плечи в сторону, чтобы не врезаться в них. Приходя в универ, как в кафе, позволяя себе пить энергетики или просто устраивать пикники на подоконниках в коридоре или в ботаническом холле, где полно цветов и есть стеклянный стол. После них цветочные горшки заполнены фантиками и упаковками из-под фастфуда.

Я не говорю обо всех старшекурсниках. Только о тех, кто водится в компашке Колесникова Вадима. Этот парень плевал на авторитеты, высмеивая даже преподавателей. Плевал на правила, плевал на требования, плевал на то, что о нем подумают. Он не считался ни с чьим мнением и просто игнорировал всех им недовольных.

Легко быть королем мира, когда знаешь, что папочка купит любого, на кого укажет твой палец. Именно так и живет Вадим Колесников, периодически попадая в новостные паблики как заядлый гонщик и участник подпольных боев.

До тошноты банальный мажор. Почти карикатурный. Но девочки в универе пускают слюни при виде него и восхищаются любой дичью, совершенной им. На его стороне смазливая мордашка, крутая тачка и куча денег.

Этот парень имеет абсолютный карт-бланш в этой жизни и не ценит ничего, а я мечтаю иметь хоть каплю той беззаботности, которой у него цистерны.

Я вышла из аудитории вслед за Викой, которая рассказывала мне историю о какой-то своей родственнице, сломавшей ногу на выходе из автобуса.

Клянусь, у Вики миллион родственников, и с каждым из них обязательно случалось нечто подобное. Странно, что Вика до сих пор цела и невредима.

О себе и, тем более, о своих родственниках я никогда ничего никому не рассказывала. Потому что нечего и, главным образом, стыдно. Что я могу поведать людям? Пьющие родители, бьющий отчим? Это не та тема, с которой можно будет соскочить в легкую ненавязчивую болтовню. В школе о том, что происходило за стенами в нашей квартире, знали только учителя и комиссии, которые они собирали, чтобы проводить проверки у нас дома. Но даже в те дни мама и отчим пытались строить идеальную семью. Квартира оказывалась чистой, холодильник полным, а на плите была еда. Будто учителя идиоты, которые не видят синяков на матери и не ощущают запах перегара, который не перебивала даже вонь от жареного лука.

У Вики, судя по всему, таких проблем никогда не было.

В коридоре мы оказались в потоке других студентов. Судя по смеху, при котором никто не старался быть хоть сколько-нибудь тише, компашка Колесникова была где-то рядом.

Один из парней, идущих прямо передо мной, резко развернулся ко мне лицом и продолжил идти спиной вперед, крикнув куда-то за меня:

– Вадя, ты идешь, не?

– Пять сек, – крикнул, судя по голосу, Колесников. – Закинь в аудиторию.

– Ага, – сказал парень и поднял руки, очевидно, приготовившись что-то поймать.

Я рефлекторно втянула голову в шею, надеясь, что это «что-то» не прилетит мне в голову.

Но это «что-то» прилетело мне точно в спину. И достаточно ощутимо.

Парень впереди меня заржал. По коридору тоже разнеслись смешки.

Резко обернувшись, я опустила взгляд и поняла, что мне в спину угодил рюкзак засранца Колесникова.

– Сорян, – сказал он, подняв ладони.

По его широкой белозубой улыбке я поняла, что он нисколько не сожалеет о содеянном. И до того, как я повернулась, сам от души ржал над тем, что произошло.

– Придурок, – шепнула я себе под нос и пошла дальше вместе с Викой, проигнорировав рюкзак парня, оставшийся на полу.

– Эй! Ты что, обиделась? – донеслось мне в спину.

Но даже сейчас в голосе Колесникова я не услышала ни капли сожаления. Скорее, он играл на публику, внимание которой привлек к себе и, к сожалению, ко мне. А оказавшись на сцене, он просто продолжал отыгрывать начатое, чтобы люди продолжали улыбаться и скалиться тому, какой он классный.

Я не стала даже оборачиваться. Просто шла дальше до лестничных пролетов, чтобы подняться на этаж выше, где будет проходить следующая и последняя на сегодня пара.

– Зачем ты его проигнорила? – шипела Вика, поднимаясь со мной по ступенькам. – Он же классный!

– Классный, как кто? Как клоун? – повела я скептически бровью.

– Эй, зеленая толстовка, – я снова услышала голос Колесникова, в этот раз на пролет ниже.

Пришлось остановиться, перегнуться через перила и посмотреть на парня сверху вниз.

Он все еще широко улыбался. Его публика была рядом и тоже скалилась, довольная вожаком.

Парень он, разумеется, симпатичный. Черные волосы в вечном хаосе, но ему идет. На лице с четко очерченными скулами и щетиной часто видны следы от синяков или ссадины, полученные во время боев. Огрубевшие костяшки пальцев из-за многочисленных драк. А еще я очень часто вижу, как он прикусывает нижнюю губу и почти жует ее, когда кого-то слушает или о чем-то думает. Это действо без слов говорит о его импульсивности.

– Хочешь, прокачу тебя вечером в качестве компенсации? – спросил Колесников.

Конечно, я знала, на чем он собирается меня прокатить. У этого идиота для каждой девушки была единственная шутка, что он прокатит ее на своих больших яйцах.

– У меня аллергия на яйца, – бросила я в ответ, и его компашка прыснула.

Сам парень нисколько не смутился.

– А если на машине, а не на яйцах – прокатишься?

– Мне мама не разрешает, – ответила я нервно, так как этот разговор и повышенное внимание уже начали утомлять.

Оттолкнувшись от перил, я продолжила подъем в аудиторию.

– А я бы прокатилась, – шепнула Вика игриво.

– На чем? – усмехнулась я. – На его яйцах или на машине?

– Да хоть на чем, – заржала Вика. – Люблю кататься.

– Фу, блин! – поморщилась я, заходя в последнюю на сегодня аудиторию.

К сожалению, это была пара у Одинцова Константина Михайловича. Если у любого другого препода можно было расслабиться и путем многочисленных аккуратных вопросов увести его от лекции в сторону отстраненной темы, то с Одинцовым такой фокус не прокатывал. Наверное, потому что он сам не так давно закончил университет и в курсе всех студенческих уловок.

Хотя, ему уже лет тридцать. Мог бы приличия ради что-то подзабыть или на что-то подзабить.

У любого другого препода мы могли спокойно слоняться по универу во время перемены. Кто-то успевал сбегать покурить, а кто-то даже поесть в местном буфете. Если пара была у Одинцова, то вся группа сидела в аудитории и ждала его появления. Опоздать на его пару – равно не попасть на его пару вообще. Что чревато недопуском на экзамен или зачет.

Он слишком помешан на дисциплине. Слишком придирчив ко всем и, наверное, даже к себе. Девчонки боятся его, но считают смертельно красивым. А я склонна думать, что у него имеются психические заболевания и комната для пыток в подвале дома.

Ровно со звонком он вошел в аудиторию. Молча положил бумаги на центр стола и, оперевшись кулаками о его темную лакированную поверхность, окинул аудиторию холодным взглядом голубых глаз.

За секунду до того, как его режущий взгляд прошелся бы и по мне, я сосредоточила внимание на его руках. Неприятно встречаться с ним глазами. Он смотрит так, будто читает тебя, как открытую книгу, в которой все написано крупным шрифтом. Отвратительное чувство. Отвратительное для человека, который не хочет, чтобы хоть одна душа знала, что на самом деле происходит у него в жизни. Не хочу, чтобы хоть кто-то знал, что у меня внутри.

Я смотрела на его руки и узор вен, видневшийся из-под закатанных рукавов черной рубашки до тех пор, пока он не сел на стул. Проследила за тем, как он привычно взял шариковую ручку, щелкнул ею и разгладил широкой ладонью страницы открытого блокнота.

– Начнем, – его спокойный глубокий голос заполнил тихую аудиторию.

Теперь, когда он начал лекцию, можно не опасаясь смотреть на его лицо и лишь иногда отводить взгляд в моменты, когда есть риск с ним пересечься.

Отработав после пар смену на кассе в супермаркете, я вернулась домой. С пакетами продуктов в руках, купленной сахарницей и новым графином для воды.

Да, я купила то, о чем просила мама, и то, что вчера разбил отчим. Сахарницу купила пластиковую, но знаю точно, что он найдет способ разбить и ее, если очень пожелает.

Хотелось верить, что он уже спит, пьяный вусмерть.

Но едва я поднялась по последним ступенькам, как услышала крики и детский плач. Даже гадать не нужно, за дверью какой квартиры это происходило.

Бросив пакеты на лестничной площадке, я рванула к двери и спешно открыла ее, рискуя сломать ключ.

Мама и отчим дрались на полу перед входом в кухню. Катя плакала и просила их остановиться. Вмешивалась в драку, рискуя в любую секунду получить удар.

– Папа, хватит! Папа, не бей маму! – кричала она, поднося трясущиеся ручки к лицу, залитому слезами.

– Катя! – рванула я к ней. Сгребла в объятия и унесла в свою комнату. Усадила на кровать и убрала пряди светлых волос, прилипшие к ее мокрому от слез лицу. – Сейчас все закончится, котенок. Посиди здесь немного, я сейчас приду, – шептала я ей успокаивающе, хотя саму меня уже трясло ничуть не меньше.

Выбежав из своей комнаты и сразу закрыв дверь, чтобы Катя не вышла, я метнулась к родителям. По тому, что мама сопротивлялась и била отчима в ответ, я поняла, что она тоже пьяна. Трезвая она никогда даже не пытается дать ему отпор. Просто терпит и ждет, когда он закончит.

На кухонном столе стояли две стопки и пустые бутылки водки под ним.

– Шлюха ебаная! – едва ворочал отчим языком, нанося маме вялые удары кулаком. Они оба были пьяны настолько, что было непонятно, откуда у них взялись силы на эту драку.

– Хватит! – рыкнула я и пнула отчима ботинком в бок. Он отлетел в стену, упал на пол и пьяным взглядом остановился на мне. – Вы что творите, а?! – рычала я на обоих, не желая переходить на крик, чтобы не напугать Катю еще сильнее. – Идите спать!

– Ты че, сука малолетняя? Охуела? – промямлил отчим, неуклюже поднимаясь с пола.

Мама тоже уже встала, но молча. Она держалась за стену, волосы клочьями торчали во все стороны. Цветастый дешевый халат был порван, обнажив грудь, не прикрытую бельем. Из повторно рассеченной губы по подбородку текла кровь.

– Мама, иди в комнату, – бросила я ей тихо, пока отчим в новом порыве кухонного боксера поправлял резинку синих трико на пузе.

– Покомандуй мне еще, – выплюнула она ядовито и попыталась разгладить взлохмаченные клочки волос на голове той же ладонью, которой только что стерла кровь с подбородка.

– Ты как с матерью разговариваешь, а? – включился поборник морали в лице отчима.

– И ты тоже иди спать, – бросила я ему устало. Смысла качать права, бороться и что-то доказывать сейчас не было. Передо мной стояли две пьяные свиньи без намека на критическое мышление в абсолютно замутненных алкоголем глазах.

На секунду мне показалось, что на этом мы и разойдемся, но у отчима откуда-то взялись силы и скорость, с которыми он вцепился пальцами в мое горло и, ударив головой о стену, начал душить.

Я цеплялась за его кисть, царапала руку и пыталась выдавить глаза, чтобы он отстал от меня.

Пользуясь моментом, мама напала на него и начала бить кулаками по плечу, хаотично царапать его лицо, затылок и шею.

Он отвлекся на нее, между ними снова завязалась драка, которую я не стала разнимать.

Единственное, о чем я сейчас думала, – как начать дышать и постараться не сдохнуть.

Утерев выступившие от удушья слезы, я ушла в кухню, где, уперевшись одной ладонью в грязный стол, другой растирала горло и грудную клетку.

Драка за спиной довольно быстро закончилась взаимными оскорблениями едва шевелящимися языками. Глянув через плечо, я увидела только, как отчим поплелся в комнату, а через несколько минут мама смогла подняться с пола. Посмотрела на меня пустыми глазами и властно спросила:

– Сахарницу купила?

– Купила, – ответила я сухо.

– Молодец, – выронила она вяло и тоже, держась за стену, поплелась в комнату, в которой уже храпел на всю квартиру отчим.

Они уснули.

Придя в себя, я вышла из квартиры и занесла домой брошенные на лестничной площадке пакеты с продуктами. Положила их на кухне, у холодильника, и только после этого пошла в свою комнату, где оставила Катю.

Сестра уже не плакала, но сидела с зареванным лицом. Красными глазами смотрела на меня, не мигая.

– Папа тебя тоже бил? – спросила она, отрывисто дыша после недавней истерики. – У тебя шея красная.

– Не бил, котенок. Это мама за шею мою держалась, пока я ее поднимала с пола, – я с трудом натянула на губы улыбку. Присела перед сестрой на корточки, стянула яркую зеленую резинку с кончиков ее волос и по новой заплела пучок на макушке. – Голодная?

– Я хотела покушать, но папа стал бить маму…

– Что приготовим? – отвлекла я ее от темы, вновь вызвавшей у нее слезы.

– Бутерброды в микроволновке.

– Хорошо, – кивнула я. – Ты посиди пока здесь. Я уберусь на кухне, и мы с тобой приготовим бутерброды.

– Я с тобой хочу, – встала тут же Катя с постели и воинственно утерла остатки соплей тыльной стороной ладони.

– Хорошо, – согласилась я, понимая, что одной в комнате ей теперь будет страшно. – Вместе уберемся и вместе приготовим.

В прихожей я сняла ботинки и куртку. Заглянула в комнату родителей. Они спали и, судя по всему, продрыхнут до утра в таком состоянии.

Закатав рукава толстовки, я зашла в кухню, где Катя уже убиралась, скидывая грязную посуду в раковину.

– Кать, раскидай продукты из пакетов в холодильник и по ящикам. А я посуду уберу.

– Ладно. – Сестра присела к пакетам и начала разбирать шуршащие упаковки, пока я убирала со стола остатки закусок в виде стремного сала, банки соленых огурцов, шпротов и черного хлеба.

Все это беспощадно полетело в мусорное ведро, ибо доедать это было противно. Пустые бутылки туда же. А вот недопитую в холодильник на дверцу.

Опыт со сломанной рукой в двенадцать лет теперь не позволял мне выливать алкоголь в раковину или унитаз. Удивительная способность алкашей – даже в самом убитом состоянии помнить наутро, сколько у них осталось выпивки.

Я помыла посуду, протерла полы на кухне и в коридоре до самой комнаты родителей, избавляя квартиру от кровавых следов. И вылила из кастрюли сваренный матерью в пьяном угаре суп с макаронами, которые разварились настолько, что превратили суп в кашу с луково-морковной зажаркой.

Катя в это время нарезала колбасу, сыр и помидоры кубиками, а я затем смешала все это с майонезом и кетчупом и, положив на ломтики хлеба, отправила в микроволновку на несколько минут.

– Ты пришла со школы, они уже?.. – спросила я тихо, имея в виду родителей, пока мы с Катей ужинали в моей комнате.

– Ага, – кивнула она. Доела свой последний бутерброд и посмотрела на оставшийся мой.

– Кушай-кушай, – придвинула я к ней тарелку. – Я на работе недавно перекусила. Не голодная. – Разумеется, на работе я ничего не ела. А после случившегося и есть-то не хотелось. – Ты уроки сделала?

– Математика только осталась. Я сама не смогла, а мама помочь не захотела.

Я мельком глянула на часы. Уже почти полночь.

– Давай я тебе помогу, и будем спать.

– Можно я у тебя останусь, Ален?

– Конечно, можно. Доставай учебник, попробуем что-нибудь сообразить.

За двадцать минут мы с Катей справились с ее домашним заданием. Проверили, что она готова к завтрашним урокам, и только после этого, приняв душ, Катя легла спать в моей комнате.

Подождав, когда она уснет, я выбралась из кровати и села на пол рядом с ней с ноутбуком, который купила в прошлом году сама и теперь прятала от отчима, чтобы он его специально не сломал. Как предыдущий.

Я открыла объявления с предложениями съемных квартир, которые просматривала уже сотню раз. Они были недорогими, но мне нужно было еще немного подкопить, чтобы снять одну из них и заплатить хотя бы за два месяца вперед, чтобы за это время можно было заработать и накопить деньги еще на один съемный месяц. Еще же жить нужно на что-то. Нам с Катей. Разумеется, я планирую забрать ее с собой из всего этого дерьма. Надеюсь, уже в следующем месяце у меня получится.

Плевать, что мне придется бросить универ, чтобы зарабатывать на нас двоих. Главное, чтобы нас никто не трогал. Да и Катя уже достаточно взрослая, чтобы понять, что там, где нет мамы и папы, – безопаснее.

А потом, когда Катя закончит текущий учебный год, я надеюсь уехать с ней в другой город. Осталось только придумать, как получить опеку над сестрой без риска, что ее заберут в детский дом.