Самый неправдоподобный роман

Глава XIV

Лос-Анджелес, 1984

В мае Джессика вернулась домой. Она была уже на седьмом месяце беременности и чувствовала себя хорошо. После того единичного случая, когда она сама едва не извела себя и ребенка, не было никаких инцидентов; беременность протекала хорошо. В загородном доме Джеффа она отдыхала и набиралась сил и ни разу не пожалела о том, что поехала. Джефф оказался прав: там ее никто не беспокоил, и она делала то, чего ей больше всего хотелось — была наедине с самой собой. Конечно, первые дни было тяжело. В этом доме, на пляже, все напоминало о Дэне. Иногда он сам напоминал о себе, приходя к ней в сновидениях, таких прекрасных и счастливых. Только там она могла быть счастливой, забыв о том, что гибель любимого человека разделила ее жизнь на "до" и "после". Но после того как сон заканчивался, было еще хуже. Джессика просыпалась со слезами на глазах и весь день потом ходила, как в тумане. Сердцем она ждала этих сновидений, ей хотелось потеряться в них на всю жизнь; но разум говорил ей, что всю жизнь прожить в снах и мечтаниях невозможно — так можно и с ума сойти. Временами ей и так казалось, что она потерялась в своих снах, которые были настолько реалистичными, что нельзя было разобраться, где сон, а где — явь.

И все же она выкарабкалась из этого замкнутого круга боли и забытья; не сразу, конечно, но выкарабкалась. Бывали дни, когда воспоминания настолько одолевали ее, что она начинала ненавидеть не только всех и все вокруг себя, не только ребенка, которого носила под сердцем и который чувствовал все, что переживала мать, но даже саму себя за то, что никак не может отпустить Дэна. Да и как можно было отпустить жизнь?.. И только там, вдали от людей, она смогла оценить слова близких о том, что Дэн оставил ей частичку себя в своем ребенке, чтобы она могла жить. Как будто знал, что стал ее жизнью, как будто знал, что без него она пропадет. А когда Джессика осознала и оценила смысл этих слов, то захотела этого ребенка больше всего на свете. Ей захотелось возместить ему сторицей за те мгновения ненависти, боли и горя, что он пережил вместе с ней. Ей стало совестно за то, что она едва не убила пусть не самого Дэна, но его сына или дочь. Она со страхом думала, что случись самое страшное, Дэн не простил бы ее никогда. Наверное, именно в тот период времени Джессика начала молиться. Она почти позабыла все молитвы — просто поднимала глаза к небу, так напоминавшему синеву глаз Дэна, и жарко шептала: "Господи, прости меня! Ты же знаешь, что я на самом деле никогда не желала смерти своему ребенку. Я совсем не умею молиться, но прошу Тебя, пусть он или она родится здоровым и сильным, пусть будет счастливее, чем я! Помоги мне уберечь его! Помоги мне отпустить Дэна! Помоги!.."

Поначалу она сама практически не верила в свои молитвы. Скорее, они были больше похожи на какое-нибудь заклинание. Но чем дальше шло время, тем большую силу обретали эти молитвы, раньше казавшиеся просто словами. Именно тогда в Джессике проснулась вера, которая потом вернула к жизни ее и ее ребенка. Она окрепла не только физически, но и духовно. Мучительно счастливые сны постепенно исчезли, но Джессика так боялась их возвращения, что старалась даже мысленно не называть Дэна по имени, чтобы не искушать судьбу. Пусть он покоится с миром. Она будет заботиться о его ребенке и будет в нем любить его отца. Но прошлое надо оставить в прошлом, чтобы оно не мешало будущему.

И уже перед самым возвращением в город Джессика смогла, наконец, сделать то, о чем просила в своих молитвах, — отпустить Дэна. Правда, для этого ей пришлось оставить в загородном доме то великолепное обручальное кольцо, которое Дэн подарил ей в один знаменательный ужин. Но только так это прощание было ощутимым, только оставив их совместное прошлое Дэну, она смогла простить его и отпустить.

Сейчас, сидя на заднем сиденье "лексуса" Джеффа, она старалась не оглядываться назад. Ведь оглядываться назад — означало оглядываться в прошлое и искать там ниточку, за которую можно было ухватиться и остаться в прошлом хоть на мгновение. А она этого не хотела. Да, она любила Дэна до безумия. Да, они были очень счастливы. Но жизнь продолжается, даже если на пике счастья эту жизнь пересекла смерть. И пусть прошлое остается в прошлом. Даже если Дэна больше нет, а звезды по-прежнему освещают небо над этим местом. Даже если она все еще его любит, и океан по-прежнему несет свои волны в бесконечность.

Первым человеком, которого Джессика встретила, вернувшись в Лос-Анджелес, был Роберт Монтгомери. Он узнал от Джеффа, что она вернулась, и решил ее навестить. Их встреча произошла у нее дома. Джессика не видела Боба с тех пор, как он навещал ее в больнице, а потому с нетерпением ждала этой встречи. Когда Анжелина привела его в гостиную, Джессика очень обрадовалась. Наверное, это были первые мгновения искренней радости со дня смерти Дэна. Боб тоже был рад ее видеть — это было видно по его глазам. Они обнялись и несколько секунд держали друг друга в объятиях. А спустя некоторое время Роберт сказал:

— С возвращением, Джес!.. Я очень рад, что ты вернулась…

— Спасибо, Роберт, — отозвалась она. — Я тоже рада тебя видеть. Как у тебя дела? Как работа?

— Все по-прежнему, — ответил Монтгомери, уютно устраиваясь в кресле. — Работы много, как, впрочем, и всегда. А дела… — Он неопределенно развел руками, но Джессика все поняла. — А как ты? Ты хорошо выглядишь, — заметил он. — Отдых пошел тебе на пользу.

— Выгляжу, наверное, даже слишком хорошо для женщины, потерявшей жениха и отца своего ребенка, — саркастически проговорила Джессика.

— Джессика, не надо так! — Возразил мужчина. — И вообще, для кого ты хочешь хорошо выглядеть? Для сплетников, которым больше нечего обсудить, кроме чужих страданий? Так они, как бы ты ни старалась, всегда найдут, к чему придраться. А те, кто искренне любил тебя и Дэна, прекрасно знают, чего тебе стоило пережить эту невыносимую боль, но всегда будут молчать об этом.

— Может, ты и прав, — задумчиво проговорила Джессика. — Наверное, прав. Прошло четыре месяца с тех пор, как его не стало, а мне кажется, что только вчера он говорил о своем намерении уволиться из "Пан- Американ". Для меня его смерть никогда не будет далеко в прошлом. Я никогда не смогу пережить эту боль.

— Но жизнь-то продолжается, — заметил Боб. — Твой ребенок, который скоро родится, самое яркое тому подтверждение. Ты уже думала о том, что будешь делать дальше?

— За эти два с половиной месяца я много чего передумала, — ответила она, — и приняла одно очень важное решение.

— Какое? — Непринужденно поинтересовался Роберт.

— Мне нужно уехать отсюда.

— Да, — согласился он. — Съезди куда-нибудь, отдохни, а к рождению ребенка вернешься домой. Думаю, Джефф захочет быть рядом, когда его внук задумает появиться на свет.

— Я только что отдыхала, — усмехнулась Джессика. — Что же мне теперь — отдыхать от отдыха?.. Ты меня не понял. Я хочу уехать из Штатов навсегда. Это мое решение. Я хочу уехать туда, где никто не знает семью Уайтхорн, где никто не знает меня и не знает, кто я для этой семьи. Мне нужно начать новую жизнь.

— А не кажется ли тебе, что это слишком опрометчивый шаг? — Осторожно поинтересовался Монтгомери после некоторого молчания.

— Опрометчивый? — Переспросила Джессика и поморщилась, точно от боли. — О, нет! Скорее, даже слишком продуманный. У меня было очень много времени, чтобы решить, как жить дальше, и я поняла, что здесь я не смогу нормально жить и растить своего ребенка. Здесь мне все напоминает о прошлом, которое необходимо оставить в прошлом. Понимаешь?!

— Наверное, понимаю, — вкрадчиво произнес Боб. — А разве от самой себя тебе удастся сбежать? По-моему, именно это ты и хочешь сделать, но воспоминания — вещь сугубо личная и по определенным причинам от нас не зависящая.

— Уж кому, как не мне, это знать, — с досадой сказала Джессика.

— Да и Джефф наверняка будет очень возражать против твоего отъезда. Его будущий внук — единственная радость, которая у него осталась, — продолжал настаивать он. — Ты об этом подумала?

— Конечно, — ответила Джессика таким тоном, словно у нее на все был заранее готов ответ. — Я не буду против того, чтобы Джефферсон мог видеть своего внука или внучку.

— Ох, Джес! — Вздохнул мужчина. — Неужели ты не понимаешь, в какую семью ты попала? Их таких семей просто так не уходят! Джефф, возможно, будет настаивать на том, чтобы твой ребенок рос под его опекой. Ведь он потерял своего единственного наследника, а значит, все многомиллиардное состояние со временем перейдет к твоему ребенку. И Джефф никогда не допустит, чтобы наследник его империи рос где-то за границей.

— Такого никогда не будет! — Заупрямилась женщина. — Потому что это будет только мой ребенок! Дэн оставил его только мне! Я буду растить и воспитывать его только сама и там, где захочу!

— Я больше, чем уверен, что Джефф захочет дать этому ребенку все, чего был лишен в детстве Дэн, — напомнил Роберт.

Это был единственный, на его взгляд, аргумент, с помощью которого Джессику можно было заставить остановиться и еще раз все обдумать. Ведь она прекрасно знала о давнем конфликте Дэна с его отцом.

— А как же я? — Почти взмолилась она. — Ведь я тоже хочу дать своему ребенку все самое лучшее!

— Будешь делать это вместе с Джеффом, — сказал Монтгомери и ободряюще ей улыбнулся. — А я всегда буду рядом.

— Мне все равно надо еще раз подумать и поговорить с мистером Уайтхорном.

Боб лишь неопределенно пожал плечами в ответ, будто был здесь совершенно не причем.

Кинг-Риверз

Они поженились тихо и скромно — без пышных церемоний. Сначала обвенчались в маленькой часовне здесь же, в деревне, а потом, на следующий день оформили свое супружество у мирового судьи в Солт-Лейк-Сити. Никто не собирался устраивать пышных торжеств. Бракосочетание отметили дома за скромным семейным ужином. Наверное, для Джона и Элеоноры Каннингем эта свадьба вряд ли стала таким уж важным событием, ведь Дэн был для них и без того практически родным сыном. Они любили его, и он отвечал им взаимностью. И только Жаклин отныне смотрела на него взглядом, в котором читалась безмерная благодарность. Дэн в свою очередь испытывал к ней братскую нежность. В общем, они были в расчете друг перед другом, а родители были только рады, глядя как счастлива их дочь. Они-то от всей души полагали, что Дэн и Жаклин любят друг друга. Жизнь снова вошла в свою колею. Казалось, все стало по-прежнему. Вот только судьбы людей круто переменились по не зависящим от них причинам.

В начале мая Дэн и Жаклин сообщили родителям, что у них будет ребенок. Конечно, эта ошеломляющая новость шокировала будущих дедушку и бабушку. На добрых несколько секунд в гостиной воцарилось молчание; потом Джон растерянно посмотрел на своего зятя и пробормотал:

— Как же так, Дэн?!. Ведь это же… Ведь ты же…

— Инвалид? — Спокойно закончил за него тот, заставив Джона тем самым еще больше смутиться. — Но ведь я только ходить не могу, — возразил он и усмехнулся тому, как банально прозвучала эта фраза. — В остальном я в полном порядке…

Краем глаза Уайтхорн заметил, что его жена густо покраснела до корней волос, и сам почему-то смутился. "Господи, ну что за женщина! — Подумал он. — Она встречалась не с самым порядочным парнем в округе, забеременела от него, вышла за меня замуж, чтобы солгать родителям, а когда я завожу разговор об интимной стороне личной жизни, краснеет и смущается, как девочка-подросток! Какой же она еще ребенок!.."

Джон смущенно крякнул и даже заерзал в кресле, не зная, куда деться от смущения. Он готов был сквозь землю провалиться после столь неудачно заданного вопроса. Однако Дэн сделал вид, что ничего особенного не произошло, да и миссис Нора, судя по ее счастливому взгляду, готова была расцеловать и задушить в объятиях своих детей. Такого поворота событий они совсем не ожидали, но явно были очень ему рады, ибо спустя несколько минут Джон уже улыбался Дэну и Жаклин и планировал их будущее.

— Значит так! Жаклин должна непременно уволиться из больницы. Это же адский труд за совсем символическую плату. Максимум, что ты можешь делать, — обратился он к дочери, — это помогать матери по дому, но ни в коем случае не поднимать Дэна, если он упадет. Я прослежу за этим!..

— Прошу прощения, сэр, но я уже практически не падаю. Наконец-то научился управляться с креслом, — вмешался Дэн. — Да и я никогда бы теперь не позволил своей жене поднимать меня. А вот насчет работы вы правы. Я тоже считаю, что она должна уволиться. Хватит с нее меня и нашего ребенка…

— Но ведь я всего лишь беременна, а не больна! — Возмутилась Жаклин. — И между прочим, я знаю много женщин, которые продолжают работать…

— Дочка, ну ты же не хочешь родить прямо на дежурстве! — Сказала миссис Нора. — Пожалуйста, послушай Дэна и отца. Ведь ты будешь сильно уставать. Ты не представляешь, как тяжело носить ребенка!

— Но если я буду постоянно сидеть дома, я с ума сойду от безделья, — настаивала Жаклин.

— Мы потом об этом поговорим, ладно? — Вмешался Дэн, чувствуя, что вот-вот может вспыхнуть ссора.

Однако вскоре всеобщее волнение улеглось. Все занялись своими делами. Только Жаклин отправилась на кухню вместе с матерью, так как ей предстояло выполнить свою часть плана. Помогая Элеоноре в приготовлении ужина, миссис Уайтхорн начала разговор.

— Мама, можно тебе кое-что сказать?

— Да, конечно, — непринужденно ответила женщина, продолжая жарить мясо.

— Только пообещай мне, что об этом не узнает папа.

Миссис Нора отложила в сторону деревянную лопаточку, с помощью которой переворачивала мясо, и всмотрелась в серьезное лицо дочери.

— Все зависит от того, что ты хочешь мне сказать. Ты же знаешь, у меня никогда не было секретов от твоего отца. И у тебя не должно быть секретов от Дэна. В этом залог семейного счастья.

— О, Дэн об этом прекрасно знает, — Жаклин загадочно улыбнулась.

— О чем — об этом? — Насторожилась ее мать.

— О том, что ребенок родится в конце декабря, а не в феврале.

Несколько секунд мать и дочь молчали. Было слышно только, как раскаленное масло шипит на сковороде.

— Вот как! — Наконец, вырвалось у Элеоноры. Затем она коротко улыбнулась одними губами. — Во всяком случае теперь мы знаем, что Дэн глубоко порядочный человек, несмотря на то, что он из очень богатой семьи.

— Ну, причем здесь это, мама! — С облегчением сказала Жаклин.

Все эти бесконечные минуты, проведенные в гостиной, и здесь, на кухне, она ужасно боялась выдать себя. Но, видимо, все обойдется.

— А притом, — ответила ее мать, снова взявшись следить за приготовлением мяса, — что среди богатых редко встречаются порядочные люди.

— Значит, мой муж — исключение из правил, — возразила молодая женщина.

— Видимо, так и есть, — радостно улыбнулась миссис Нора, потрепав дочь за щеку.

И они вновь вернулись к приготовлению ужина.

Лос-Анджелес

Джессика осталась в Лос-Анджелесе. Все обстоятельства складывались в пользу этого. Да и Роберт оказался прав. Джефферсон наотрез отказался выпускать Джессику из поля зрения. Конечно, он не был с ней суров или непреклонен; напротив, Уайтхорн предоставил ей полную свободу выбора. Он говорил об этом абсолютно спокойно — таким тоном, наверное, говорят только о погоде, но Джессике стоило лишь взглянуть в помутневшие от горя голубые глаза, как она поняла, что без нее и без ее ребенка Джефф просто погибнет. Ведь он так и не оправился после гибели сына. Он практически забросил компанию. Всеми делами теперь занимался средний брат Джеффа, Ричард. Джефф ограничивался тем, что ежемесячно посещал собрания совета директоров. Он стал очень замкнутым, редко принимал гостей и все больше времени проводил в комнате своей покойной жены, Мелани Уайтхорн. Братья старались как-то "растормошить" его, вернуть ему вкус к жизни, но все было тщетно. Да и у них были свои семьи, которые требовали большего внимания. Джефферсон превратился в совсем старого, уставшего от жизни старика. Он бродил один по дому, в котором остались только такой же старый дворецкий и слуги. Дом казался ему невероятно огромным, пустым и холодным. Единственное, что ему доставляло искреннюю радость, — это визиты Джессики. Поначалу она сама приезжала в старинный особняк на Грин-стрит, но чем дальше шло время, тем тяжелее ей становилось это делать. Ей стало трудно управлять автомобилем самостоятельно, а просить кого-то из родных или вызывать такси она не хотела. Наверное, боялась показаться беспомощной и неуклюжей, да и интерес общественности к ее персоне еще почему-то не упал. Иногда ее отвозил Роберт. Он никогда не предлагал ей свои услуги водителя. Все выходило как-то само собой: он просто появлялся рядом в нужное время, и они вместе ехали навестить Джеффа. На восьмом месяце беременности Джессика все чаще стала оставаться дома. Ей почему-то не хотелось, чтобы ее видели такой: беспомощной, неуклюжей, раздавшейся в талии, тяжелой на подъем. Роберт опять же каким-то образом почувствовал это и совсем исчез — не звонил и не появлялся. Джефф раз в неделю приезжал к ней на полчаса — привозил ей фрукты и цветы, а потом не навязывая свое общество, возвращался домой.

Лето подходило к концу. Август был на исходе. Но, похоже, лето не собиралось сдавать свои позиции осени. Стояла удушающая жара. Город плавился в раскаленных бетоне и асфальте и, казалось, от этой невыносимой пытки некуда деться. Кондиционеры работали на полную мощность, но и они мало помогали. Даже ночью, когда должно было быть легче, духота пропитывала все насквозь, будто была почти ощутимой. Джессика всем телом и душой рвалась к океану, в загородный дом Джеффа, но сейчас ей уже нельзя было уезжать. И она оставалась дома, в окружении родителей и Анжелины. Она совсем потеряла счет времени, которое тоже будто плавилось в этой жаре, замедлив свой бег. Жизнь стала невыносимо однообразной. Джес не знала, чем себя занять бесконечно длинными днями. Она читала, вязала детскую одежду, смотрела телевизор. Она забросила работу в "Афродите", ибо потеряла к ней интерес, наверное, навсегда. По крайней мере, ей казалось, что она никогда больше не будет рисовать эскизы и разрабатывать удачные коллекции одежды без того вдохновения, которое ей давал Дэн. Все зациклилось на нем, весь мир вращался вокруг него. Он был всем миром для нее. Без него не осталось ничего, кроме пустоты и щемящей нежности к ребенку, которого она носила под сердцем.

Но жизнь-то продолжалась, хотя в какой-то ее период Джессике хотелось умереть вслед за Дэном. И ей приходилось жить в основном ради своего ребенка, рождения которого она ждала больше всего на свете. Сейчас, когда до его появления на свет оставалось чуть больше месяца, все вертелось вокруг этого ребенка. Миссис Бичем зорко следила за тем, чтобы дочь не дай бог не устала, не перенервничала, не тосковала. В этом предприятии ей усердно помогала Анжелина, не отставая от своей хозяйки. Отец Джессики только делал вид, что вся эта картина его забавляет. На самом деле он тоже ужасно волновался за дочь. Старался потакать ей во всех ее желаниях, сильно переживал, если случайно обидел Джес, дарил ей кучу ненужных вещей для нее и для ребенка. Джефф настоял на том, чтобы помочь в обустройстве детской. Ей же самой оставалось только ждать, когда ребенок появится на свет. До его рождения оставался месяц, и, казалось бы, ничто и никто больше не сможет нарушить размеренного течения ее горькой жизни.

Но однажды в ее жизнь вернулся Максвелл Колфилд — пришел к ней домой без предварительного звонка или приглашения. Никто не ожидал его визита, и когда Анжелина вошла в гостиную и доложила о приходе Макса, Джессика и Элвира на некоторое время изумленно замолчали, глядя друг на друга.

— Что ему надо? — Элвира спросила это так сурово, что Джессика испуганно вздрогнула.

— Не надо так громко, мама! — Попросила она вполголоса. — Он может услышать.

— Мне все равно, что он там подумает! — С вызовом сказала миссис Бичем, но тон снизила. — Разве ты не говорила ему, что не хочешь его видеть?

— Говорила, но это было так давно, — спокойно ответила Джессика. — Сейчас я уже не держу на него зла, ведь он ни в чем не виноват.

— На мой взгляд, тебе не о чем с ним говорить, — не унималась Элвира.

Она с самого начала почему-то невзлюбила Максвелла, но никогда не могла толком объяснить, почему питает к нему неприязнь.

— Я поговорю с ним, — произнесла Джессика. — Не выгонять же его — раз он пришел.

— Порядочные люди не приходят без приглашения.

— Мама, пожалуйста, — взмолилась Джес, — хотя бы сейчас забудь о своей неприязни к Максу. Он не сделал ничего плохого ни тебе, ни тем более мне.

— Ну, знаешь ли! — Фыркнула ее мать. — В таком случае я пойду пить кофе на кухню.

Она демонстративно взяла чашку и направилась к выходу.

— Мама!.. — Просительно позвала ее Джессика.

— Потом поговорим… Коротко бросила Элвира через плечо.

— Ох, мама… — Пробормотала Джессика и сказала Анжелине, которая все это время стояла в дверях: — Пригласи, пожалуйста, мистера Колфилда сюда. И принеси нам чаю с сандвичами. Я что-то проголодалась…

Максвелл неуверенно прошел в гостиную, точно до последнего момента был уверен, что его вежливо попросят уйти. В руках он держал очаровательного плюшевого медведя и букет белых роз.

— Здравствуй, — сказал он.

На губах его мелькнула было тень улыбки, но тут же погасла. Видимо, он еще не знал, как вести себя с ней.

— Привет, — ответила Джессика, пытаясь встать ему навстречу.

— О, пожалуйста, не надо из-за меня вставать! — Попросил он. — Ты ведь так уютно сидишь.

— Тогда и ты садись, — в ответ попросила Джес и указала на кресло сбоку, в котором только что сидела ее мать.

— Кстати, я принес это тебе, — спохватился Максвелл и протянул ей цветы и медведя.

— Спасибо.

Возникла пауза, во время которой Джессика с ужасом поняла, что мать была права: ей не о чем говорить с этим совершенно чужим мужчиной. Да и зачем, собственно, он пришел? Чтобы напомнить ей о себе? О том, что у них когда-то был короткий роман? О том, что она бросила его из-за его друга, едва не вышла за него замуж, а теперь ждет от него ребенка?.. Абсолютно нелепая ситуация. И как спасение от напряженного молчания — вошла Анжелина с подносом в руках.

— Надеюсь, ты не откажешься выпить со мной чашку чая? — Спросила Джессика Макса.

— С удовольствием, — ответил он.

Наверное, и ему было неловко от собственного визита. Даже если он и жалел о том, что пришел, теперь уже было поздно идти напопятную. Когда-нибудь они должны были встретиться. Слишком многое связывало их в этой жизни, чтобы они могли вот так запросто разойтись в разные стороны. А особенно теперь, когда жизни обоих точно ножом разрезал на "до" и "после" тот роковой полет. Но сейчас Джес и Макс неловко молчали, пока Анжелина расставляла чайный прибор на маленьком столике и разливала чай.

— Спасибо, Анжелина, — поблагодарила ее Джессика, когда домработница все сделала. — Можешь идти.

— Если что-нибудь понадобится, вы меня позовите, — сказала женщина. — Я буду на кухне.

— Конечно.

Когда они остались вдвоем, Джессика нетерпеливо передернула плечами и сказала:

— Опекают меня, точно я больна, а не беременна. Я уже до смерти устала от их заботы.

— Они любят тебя, — мягко возразил Колфилд. — А это очень здорово, когда есть кому тебя любить.

— Да, я понимаю, — вздохнув, сказала Джессика.

— Как ты себя чувствуешь? — Спросил Колфилд, отпивая чай.

— Ну вот, и ты туда же! — Не на шутку рассердилась Джессика.

— Прости, пожалуйста, — виновато проговорил он. — Я же беспокоюсь о тебе. Ведь с тех пор как мы виделись последний раз, меня не покидало чувство вины за то, что я… — Он запнулся, подбирая слова, — за то…

— Максвелл, пожалуйста, — тихо взмолилась Джессика, — не надо больше об этом. Я этого не вынесу… Ты ни в чем не виноват, — добавила она еле слышно.

Он поднял на нее серо-зеленые глаза, полные надежды, отчаяния, вины и еще чего-то такого, от чего ей вдруг на миг стало не по себе. Невыносимо захотелось переиграть время назад, чтобы у него даже в мыслях не возникло желания нанести ей визит. И, возможно, он понял это по ее глазам, так как сказал:

— Мне, наверное, не следовало приходить…

Женщина промолчала.

— Но я больше не могу не видеть тебя и чувствовать себя так, будто я собственными руками совершил убийство. Пожалуйста, не наказывай меня! Не лишай меня возможности жить!

— Ты ни в чем не виноват, — повторила Джес уже более громко. — Полгода назад я могла бы обвинить тебя во всех смертных грехах. Я была зла на тебя за то, что именно ты оказался вторым пилотом. Я была зла даже на себя за то, что стала причиной вашего раздора. Наконец, я была зла на тебя за то, что ты вернулся живым, а он… а он не вернулся вообще… Наверное, тогда мне казалось, что передо мной виноваты все, ведь во мне осталось еще столько нерастраченной любви, а горе накрыло меня с головой… как волна в океане. И даже если бы на твоем месте вдруг оказался Роберт Монтгомери или кто-либо еще, я бы ненавидела и его.

— Я думал… — Начал было Колфилд.

— Пожалуйста, прости меня, — Джессика так резко оборвала его, что он от неожиданности смолк. — Прости за эту ненависть, — говорила она, будто боялась, что он ее остановит. — Я не ведала, что говорила и что делала тогда. Это было так больно, а боль ослепляет. Понимаешь, когда человеку больно, он злится на других, потому что он страдает, а они — нет.

— Не нужно мне ничего объяснять, — спокойно проговорил Максвелл, с нежностью и состраданием глядя на нее. — Я прекрасно понимаю, о чем ты говоришь. И если уж на то пошло, мы оба должны просить прощения друг у друга. Собственно, за этим я и пришел.

Он вдруг опустился перед ней на одно колено, бережно взял ее ладони и поднес к губам. Джессика ошеломленно смотрела на него, не совсем понимая, что происходит.

— Прости меня. Я ненавидел Дэна, но я не знал, что моя ненависть причинит и тебе невыносимую боль.

— Максвелл, пожалуйста, встань, — попросила Джессика, чувствуя себя ужасно неловко во всей этой ситуации. — Ты здесь совершенно не причем. И не нужно просить у меня прощения, иначе мы до конца жизни будем рассыпаться друг перед другом в извинениях. А это ни к чему хорошему не приведет. Гибель Дэна — это только мое горе; только моя боль, и я ее как-нибудь переживу. Время лечит, как оказалось. Но мне очень важно, чтобы мои друзья были рядом со мной. Мне нужна ваша поддержка — твоя и Роберта. Мы ведь будем друзьями? — Спросила она с такой надеждой в голосе, что у Максвелла не хватило духу сказать ей правду.

— Да, конечно, — ответил он после некоторого замешательства.

— И ты больше не сердишься на меня? — Спросила Джес с детской непосредственностью.

Колфилд поднял на нее глаза. На губах ее сияла ослепительная улыбка, которой он не видел уже очень давно. Наверное, Макс уже и не помнил, когда она улыбалась вот так именно ему. И сейчас за еще одну такую улыбку он готов был пообещать ей что угодно. И он пообещал:

— Я всегда буду твоим другом. Всегда.

15 сентября 1984 года у Джессики родилась дочь, которую она назвала Джулией. Все произошло быстро, легко и без осложнений. Девочка родилась крепкой, абсолютно здоровой и ослепительно красивой. Даже видавшие виды врачи и медсестры восхищенно любовались очаровательной малышкой, у которой была великолепная матовая кожа, легкий темный, почти черный, ореол волос на голове и незабываемые голубые глаза, доставшиеся ей в наследство от отца. И всем сразу стало ясно, что выразительные глаза эти уже не поменяют своего цвета ни на какой другой. Девочку почти сразу унесли в отделение для новорожденных малышей, но Джессика отчетливо запомнила доверчивый умный взгляд синих глаз — будто кроха прекрасно понимала, кто держит ее на руках. Практически сразу после родов Джессика уснула и проспала двенадцать часов кряду. Это был оздоравливающий сон, после которого она почувствовала себя намного лучше. Ей казалось, что она могла горы свернуть. Но врачи попросили ее остаться в клинике еще на три дня — банальное обследование матери и ребенка. Все это время рядом находились ее родители и Джефф. Они почти жили в клинике; врачу с трудом удавалось уговорить их хотя бы переночевать дома. Вся палата была заставлена вазами с цветами и больше походила на оранжерею. У нее ежедневно бывал Роберт Монтгомери, Максвелл целыми днями сидел возле входа в палату, точно сторожевой пес, ее навестили почти все члены семьи Уайтхорн, частью которой она, к сожалению, так и не стала. Побывали почти все, кроме мистера и миссис Стефенс. Кстати, Джессике никто так и не сказал, что Клер вышла замуж за Дерека, а когда она узнала об этом случайно от Лауры, сестры Дерека, то очень удивилась, но пожелала супругам счастья, хотя с трудом верила, что Клер и Дерек поженились по большой любви.

Просто невероятно было, что рождение Джулии принесло ей столько счастья. Временами Джессике даже бывало стыдно за то, что она так радуется появлению на свет этого ребенка, в то время как после гибели Дэна прошло всего лишь девять месяцев. А еще она впервые задумалась над тем, что Джулия была зачата в тот же месяц, в котором погиб ее отец. И от этих мыслей ей становилось не по себе; особенно, когда она смотрела в чудесные голубые глаза дочери. Джес казалось, что на нее смотрит Дэн. Порой ее даже охватывал суеверный страх. Но по мере того как она все больше общалась с дочерью, все больше влюблялась в нее, страх этот постепенно исчезал, уступая место пронзительной, безграничной любви.

Пока они находились в клинике, Джессика очень переживала, что ей не дают проводить с дочкой все время. Джулию приносили незадолго до кормления и уносили немного позже. Из-за этого Джес тихо ненавидела медсестер, ибо, по ее мнению, они считали, что пока мать нужна своему ребенку только в качестве источника пищи. Часто она выходила из палаты и вместо прогулки шла к отделению для новорожденных. Там, хоть и через стекло, она могла видеть своего ребенка, по которому безумно скучала. Иногда ее там и находили медсестры. Очень часто к ней присоединялся Джефф. Каждый раз Джессика удивлялась, как ему удавалось среди десятка малышей, казалось бы, похожих друг на друга, отыскать именно свою внучку. Джес-то, понятно, знала, что ее дочь совершенно особенная, ни в чем не похожая на других детей. Как выяснилось, это знал и Джефферсон.

Когда Джессика уезжала с дочкой домой, в клинику приехали и братья Джеффа, и Максвелл, и Роберт, ну, и, конечно, ее родители. Джефф хотел, чтобы Джулию привезли в его особняк на Грин-стрит, но понимал, что лучше сейчас об этом не просить — девочка еще слишком мала, чтобы совершать такие длительные путешествия. Поэтому он промолчал, хотя и сердце у него разрывалось от нерастраченной любви и ревности. Он уже ревновал свою внучку ко всем на свете, включая ее собственную мать. Но он также знал, что придется подождать некоторое время, прежде чем его внучка станет частой гостьей в его доме. И все-таки Джефф не утерпел, и когда Джессика уже расположилась на заднем сиденье "пежо" своего отца, сказал:

— Я буду очень рад, если вы обе будете навещать меня хоть иногда. Ты же знаешь, в моем доме есть все необходимое.

— Спасибо огромное, Джефф, — ответила ему Джессика, ласково глядя на него. — Мы обязательно приедем к вам, но только позже. Джулии надо немного подрасти и окрепнуть. А пока вы приезжайте к нам.

— Обязательно приеду, — сказал Уайтхорн и, обращаясь к Рональду, сидевшему за рулем, и к его жене, добавил: — До свиданья, Рон! Всего хорошего, Элвира!

— До скорого, Джефф! — попрощался отец Джессики.

— Приезжайте к нам обязательно, Джефф! — Сказала Элвира. — Мы всегда вам рады.

— Спасибо.

— До свиданья, — она улыбнулась ему, и машина, мягко урча, стала выезжать на дорогу.

Джессика помахала рукой всем мужчинам, стоявшим на ступеньках клиники. Они ответили ей тем же. Затем разошлись каждый в свою сторону.

Итак, у Дэна родилась дочь. Событие номер один по обсуждаемости в семье и в прессе. И если в семье все были уверены, что Джулия Бичем — дочь Дэна, то пресса была переполнена самыми невероятными слухами и домыслами. Казалось, всем вокруг больше не о чем было говорить. Куда бы Клер не отправилась — с Дереком или без него — люди будто сговаривались против нее и чуть ли не в открытую смаковали сплетни. Это бесило ее до крайности, так что иногда невыносимо хотелось в открытую послать куда подальше всех этих сплетников, чтобы они заткнули свои рты надолго. Да, она сама была не прочь посплетничать, но только в том случае, если это касалось каких-то посторонних людей. А если речь шла о тех, кого она любила (в частности, о Дэне), она готова была глаза выцарапать за любое оскорбительное слово в его адрес. Однако Клер вынуждена была молчать. Во-первых, потому что выглядело бы довольно странно, если она, жена его троюродного брата, начала бы яростно защищать Дэна. Даже если когда-то у них был роман. А во-вторых, она отчаянно надеялась, что до Дэна, где бы он ни находился, не дойдут эти грязные сплетни. Хотя сердце ей согревала одна сладкая мысль: в США много газет и журналов; семья Уайтхорн довольно известна, поэтому многие издания отслеживают не только каждый шаг членов этой семьи, но и любого человека, хоть как-то связанного с ней. И если Дэну попала в руки хотя бы одна газета, он наверняка должен был прочитать об этом. А если он прочитал, значит, он прекрасно знает о дочери Джессики и, возможно, своей — просто не хочет к ним возвращаться. Выжидает время, чтобы вернуться к ней, Клер.

Ей было так хорошо от этих мыслей, что у нее сразу поднималось настроение, которое не могли испортить ни газетные сплетни, ни ее собственный муж. А жизнь с ним была отнюдь не медом намазана. Казалось, что женитьба нисколько не изменила его сумасбродный характер и беспардонное поведение. Он вел прежний образ жизни: ходил на вечеринки к своим странным сомнительного вида друзьям, посещал дорогие клубы и самые злачные забегаловки, швырялся деньгами направо и налево. Он мог за пару часов просадить в карты сто тысяч долларов, а на следующее утро приехать домой на новом дорогом автомобиле. Иногда Дерек пропадал на целые сутки без единого звонка, и никто не знал, где его найти. А когда у сходившей с ума от волнения Клер начинали сдавать нервы, заявлялся домой и, бросив небрежно "Привет, дорогая!", отправлялся спать. Ее муж никогда не объяснял ей причин своего поведения, всегда уходил один и никогда не предупреждал, что задержится. Он просто пропадал внезапно, а потом также внезапно появлялся. Порой Клер молча злилась, иногда терпеливо ждала мужа, а зачастую устраивала ему жуткие скандалы. Главным образом, ее бесило то, что Дерек женился на ней просто потому, чтобы держать вместо красивой игрушки. Она была в это абсолютно уверена. Он просто использовал ее, когда нужно было покрасоваться на публике — ходил с ней на приемы, позировал с ней перед фотокамерами журналистов. В остальном ее для него будто не существовало. Казалось, он был к ней равнодушен. Даже в самые интимные мгновения физической близости она была для него просто средством удовлетворения его собственных желаний. Клер от всей души полагала, что его не интересует, что чувствует она.

Так проходил день за днем их странной семейной жизни. Клер не любила Дерека, он пропадал неизвестно где вечерами, а зачастую и ночами, стараясь забыть об ее нелюбви. Дерек относился к ней, как к дорогой игрушке, она прятала глубоко в душе боль унижения. Это не могло быть незамеченным в такой семье, как Уайтхорн, где люди больше всего любят совать нос в чужие дела и в чужую личную жизнь, интересуясь этим больше всего на свете. Отец Дерека и его сестра в первую очередь заметили, что у Клер и Дерека не складывается семейная жизнь, но тактично молчали об этом, стараясь не показывать, что прекрасно знают о поведении Дерека. Они также знали, что брак этот рушится не по вине Клер, как думали все остальные, а по вине Дерека. Клер-то как раз отчаянно пыталась сохранить хоть какое-то подобие семейного очага, хотя, в принципе, ее ничто не удерживало в этом браке. Ничто, кроме гордости и чувства собственного достоинства. И Дэна. Гордость не позволяла ей признать, что она не создана для семейной жизни. Чувство собственного достоинства не позволяло унизить себя, признав, это. А Дэн… Со стороны могло бы показаться, что он здесь не причем, но для Клер эта семья значила очень много, и если она уйдет из нее сейчас, то вернуться уже не сможет никогда. Вот и жила она вместе с Итоном и Лаурой в особняке на 25-й Авеню Парк-Лейн, терпеливо снося выходки Дерека, который домой приходил только спать, и то не всегда. Жила и ждала своего часа — часа расплаты, когда все, кто причинил ей боль, заплатят за это. В том числе и Дерек Стефенс.