Счастье и тайна

Глава III

Не прошло и недели после моего приезда в Керкленд Ревелз, как на дом обрушилось несчастье.

Не могу с точностью воспроизвести последовательность событий этого дня, зато отлично помню чувство оцепенения, Охватившее меня от сознания того, что случилось нечто неизбежное, что все это время угрожало мне, подстерегало меня с того самого момента, как я вступила в дом.

Помню, в то утро я лежала в постели — Рут настояла на этом, и я впервые ощутила на себе всю силу ее характера. Пришел доктор Смит и дал мне снотворного; он сказал, что это необходимо, и я проспала почти полдня.

Проснувшись, я нашла всех остальных в комнате, которую здесь называли зимней гостиной. Это была одна из небольших комнат на втором этаже с окнами, выходящими во двор. Ее называли так потому, что зимой в ней было теплее и уютнее, чем в других комнатах. Здесь собиралась вся семья: сэр Мэтью, тетя Сара, Рут, Люк, часто к ним присоединялся и Саймон Редверз. Когда я вошла, взгляды всех присутствующих обратились ко мне.

— Входи, дорогая, — сказал сэр Мэтью. — Это такое потрясение для всех нас, и особенно для тебя, дитя мое!..

Я направилась к нему, потому что доверяла ему больше, чем кому-либо. Когда я села рядом с ним, ко мне подошла тетя Сара, взяла стул и села по другую сторону от меня. Накрыв мою руку своей, она так и осталась сидеть.

Люк отошел к окну.

— Все произошло точно так же, как и с другими, — бестактно заметил он. — Габриел, наверное, вспомнил о них, ведь мы говорили об этом все время, а он, должно быть, уже вынашивал этот план…

Я прервала его:

— Если вы хотите сказать, что Габриел совершил самоубийство, то я этому не верю. И не поверю ни на минуту!

— Дорогая, все это так обрушилось на тебя, — мягко заметил сэр Мэтью.

Тетя Сара придвинулась поближе и прислонилась ко мне. От нее пахнуло нездоровым духом.

— А как ты думаешь, что же случилось на самом деле? — спросила она, и при этом ее голубые глаза, казалось, прояснились и стали ярче от сильного любопытства.

Я отвернулась от нее.

— Не знаю! — воскликнула я. — Я знаю только одно: он не мог покончить с собой.

— Дорогая Кэтрин. — Голос Рут прозвучал резко. — Ты переутомилась. Мы все так сочувствуем тебе, но… ты ведь так мало его знала. Он ведь один из нас… и вся его жизнь прошла среди этих стен…

Голос ее срывался, но я не верила в то, что она искренне опечалена. Мне подумалось: «Дом теперь перейдет Люку. Рут должна быть очень довольна».

— Вчера вечером он говорил о том, что нам надо поехать отдохнуть, — настаивала я. — Он хотел отправиться в Грецию.

— Возможно, он просто не хотел, чтобы ты догадывалась о его планах? — предположил Люк.

— Он не мог обмануть меня. Зачем ему было говорить о Греции, если он собирался совершить… это!

Заговорил Саймон. Его голос звучал холодно и как бы издалека.

— Мы не всегда говорим то, что думаем.

— Но я знала бы… Говорю вам, это я знала бы!..

Сэр Мэтью поднес руку к глазам и тихо произнес:

— Мой сын, мой единственный сын!..

В дверь постучали, и вошел Уильям.

Он посмотрел на Рут и объявил:

— Приехал доктор Смит, мадам.

— Так проводите его сюда, — ответила Рут.

Через несколько мгновений вошел доктор Смит. Его глаза светились сочувствием, и он подошел ко мне.

— Мне трудно выразить, какое это для меня горе, — тихо сказал он. — И меня очень волнует, как себя чувствуете вы.

— Пожалуйста, не стоит об этом. Я, конечно, перенесла сильное потрясение… Но со мной все будет в порядке. — И вдруг, к своему ужасу, неожиданно для себя самой я услышала свой истерический смех.

Доктор положил мне руку на плечо.

— Я вам дам на ночь успокоительное, — сказал он. — Оно вам пригодится. Когда вы проснетесь, ночь уже будет позади, а вы окажетесь на один шаг дальше от всего этого.

Вдруг тетя Сара заговорила каким-то высоким ворчливым голосом:

— Доктор, она не верит, что он совершил самоубийство.

— Да, да… конечно, — успокаивающе проговорил доктор, — в это тяжело поверить. Бедный Габриел!

Бедный Габриел! Слова как эхо прокатились по комнате, они были у всех на устах.

Мой взгляд упал на Саймона Редверза.

— Бедный Габриел! — повторил он, и глаза его холодно заблестели, когда он посмотрел на меня. Мне захотелось крикнуть ему:

— Вы что, хотите сказать, что я к этому каким-то образом причастна? Да со мной Габриел провел самые счастливые дни своей жизни! Он не раз говорил об этом.

Но я ничего не сказала.

Доктор Смит обратился ко мне:

— Вы сегодня выходили на воздух, миссис Рокуэлл?

Я отрицательно покачала головой.

— Небольшая прогулка около поместья не повредит вам. Если вы позволите сопровождать вас, я буду очень рад.

Было ясно, что он хочет о чем-то поговорить со мной наедине, и я сразу же встала.

— Тебе надо накинуть плащ, — вмешалась Рут. — Сегодня на улице прохладно.

…На улице прохладно? — подумала я. — Да это в сердце у меня холод! Что же будет дальше?.. Моя жизнь, казалось, остановилась где-то на полпути из Глен Хаус в Керкленд Ревелз, и будущее было окутано плотной пеленой неизвестности.

Рут позвонила в колокольчик, и наконец появилась служанка с моим плащом. Саймон взял его и накинул мне на плечи. Глядя через плечо, я попыталась прочитать выражение его глаз, но это было невозможно.

Я с облегчением покинула эту комнату, чтобы побыть наедине с доктором.

В молчании мы вышли из дома и направились к монастырю. С трудом верилось, что не далее чем вчера я заблудилась здесь.

— Моя дорогая миссис Рокуэлл, — сказал доктор Смит. — Я понял, как вам хотелось выйти из дома. Это была одна из причин, по которой я предложил прогуляться… Сейчас вы в растерянности, не так ли?

— Да, — ответила я. — Но в одном я уверена совершенно точно.

— Вы считаете невозможным, чтобы Габриел совершил самоубийство?

— Да, я так считаю.

— Потому что вы были счастливы вместе?

— Мы были счастливы вместе.

— А я думаю, что жизнь стала невыносимой для Габриела именно потому, что он был счастлив с вами.

— Не понимаю вас.

— Вы же знаете, у него было слабое здоровье.

— Он говорил мне об этом еще до женитьбы.

— Хм… Я предполагал, что он мог скрыть это от вас, У него было слабое сердце, и он мог умереть в любую минуту. Значит, вы знали об этом?

Я кивнула.

— Это наследственная болезнь. Бедный Габриел, болезнь настигла его совсем молодым. Только вчера еще мы с ним разговаривали о его… слабости. Сейчас я думаю, не было ли это как-то связано с происшедшей трагедией. Могу я быть до конца искренним с вами? Хотя вы очень молоды, но — вы замужняя женщина, и я полагаю, что должен говорить обо всем открыто.

— Сделайте одолжение.

— Благодарю вас. С самого начала меня поразил ваш здравый смысл, и я порадовался за Габриела — он сделал правильный выбор. Вчера Габриел приходил ко мне, чтобы задать несколько вопросов о… своей семейной жизни.

Я почувствовала, как щеки у меня запылали, и попросила:

— Пожалуйста, объясните, что вы имеете в виду?

— Он спросил меня, не опасно ли с его больным сердцем вступать в супружеские отношения.

— О! — вырвался у меня слабый возглас, и я не могла заставить себя поднять глаза и посмотреть на доктора. Мы подошли к развалинам и, глядя на нормандскую башню, я спросила: — И каков же был ваш ответ?

— Я сказал ему, что, по моему мнению, если такие отношения уже были, то он подвергал себя значительному риску.

— Я понимаю.

Он старался прочитать мои мысли, но я на него не смотрела. Я решила, что то, что было между мною и Габриелом, останется нашей тайной. Смущаясь от того, что приходится вести такой разговор, я старалась убедить себя, что передо мной доктор, но чувство неловкости не проходило. Я поняла, к чему он клонит, мне не надо было ничего объяснять, но он все-таки объяснил.

— Он был нормальным молодым мужчиной, если не принимать во внимание его слабое сердце. Он был самолюбив, и поэтому, когда я предупредил его, то для него это было большим ударом. Тогда я еще не предполагал, насколько глубоко это задело его.

— Значит, вы думаете, что ваше предупреждение… подтолкнуло его?

— Мне кажется это логичным. А что… вы думаете, миссис Рокуэлл? У вас были с ним… хм… между вами что-нибудь…

Я дотронулась до обломка стены, и в голосе моем было столько же холодности, сколько и в этих камнях:

— Я не думаю, чтобы то, что вы сказали моему мужу, могло заставить его покончить с собой.

Доктор, казалось, был доволен моим ответом. Он беспечно, хотя и безрадостно, засмеялся:

— Действительно, мне не хотелось бы думать, что мои слова послужили…

— Вы не должны испытывать угрызений совести, — прервала я его. — На вашем месте любой доктор сказал бы Габриелу то же самое.

— Я полагаю, была причина…

— Вы не будете возражать, если мы вернемся? — спросила я. — Кажется, становится холоднее.

— Простите меня. Мне не надо было предлагать вам пройтись. Вам холодно оттого, что вы пережили такой удар. Мне кажется, я вел себя жестоко по отношению к вам, обсуждая этот нескромный вопрос… в то время, как только что…

— Нет-нет, вы очень добры ко мне. Но я просто потрясена… Я не могу поверить, что только вчера в это же время…

— Пройдет время. Поверьте, я знаю, что говорю. Вы так молоды. Вы уедете отсюда… по крайней мере, я предполагаю, что вы так сделаете… Вы же не останетесь сидеть здесь взаперти, не правда ли?

— Я еще не знаю, что буду делать. Еще не думала об этом.

— Ну конечно же, еще не думали. Я просто говорю, что у вас впереди вся жизнь. Через несколько лет все это покажется вам ужасным сном.

— Есть кошмары, которые нельзя забыть.

— Ах, послушайте, вы не должны так болезненно реагировать. Трагедия только что произошла — и это давит на вас. Завтра вам будет немного лучше, и так с каждым днем.

— Вы забываете, что я потеряла мужа.

— Я понимаю, но… — Он улыбнулся и взял меня за руку выше локтя.

— Если я могу хоть чем-то помочь вам…

— Благодарю вас, доктор Смит. Я не забуду вашей доброты.

Мы вернулись в поместье и в молчании шли вдоль лужаек перед домом. Когда мы приблизились к дому, я посмотрела вверх на балкон и представила, как это могло случиться… Вот Габриел сидит у моей постели, обсуждая наше путешествие, заставляет меня выпить теплого молока, и потом, когда я уснула, он тихо выходит на балкон и падает вниз. Я поежилась: «Нет, я не верю в это. Не могу поверить!»

Я и не заметила, что говорю это вслух, пока доктор Смит не прервал меня:

— Вы не хотите поверить. Иногда это почти одно и то же. Не беспокойтесь, миссис Рокуэлл. Я надеюсь, что вы будете относиться ко мне не просто как к семейному доктору. Многолетняя дружба связывает меня с семьей Рокуэллов, а вы теперь — член этой семьи. Так что, пожалуйста, если вам понадобится мой совет — в любое время буду рад помочь вам.

Я едва слушала его. Мне казалось, что лица бесов светятся радостью, а лики ангелов — печальны.

Когда я вошла в дом, то почувствовала себя одинокой и несчастной.

— А Фрайди все еще нет, — спохватившись, заметила я.

Доктор выглядел озадаченным. И тогда я вспомнила, что он, должно быть, и не слышал о пропаже собаки. После всего, что случилось, кому пришло бы в голову рассказать ему об этом?

— Я должна найти ее.

Мы расстались, и я поспешила в комнату слуг справиться, не видел ли кто Фрайди. Но никто ее не видел. Я шла по дому и звала ее.

Ответа не было.

Итак, я потеряла Габриела и Фрайди… обоих сразу.

Решение, вынесенное следствием, гласило, что Габриел покончил с собой в состоянии временного помешательства, хотя я и настаивала, что накануне мы планировали поехать в Грецию. Доктор Смит пояснил, что у Габриела было слабое сердце и это угнетало его. По его мнению, после женитьбы Габриел полностью осознал всю немощь своего здоровья и последовавшая вслед за этим депрессия заставила его поступить таким образом.

Эту причину посчитали достаточной, и решение было вынесено без колебаний. Я присутствовала на следствии, хотя доктор Смит и отговаривал меня.

— Вы только еще больше расстроитесь, — говорил он. Рут поддерживала его. Но быстро оправившись от удара, я почувствовала, что к моей печали примешивается обида. Я все время спрашивала себя, почему они все так уверены, что Габриел покончил с собой?

Ответ я нашла сама. Отчего еще он мог погибнуть? Было ли это случайно? Я все время старалась представить себе, как это могло произойти. Возможно, он слишком низко перегнулся через перила и упал? Ведь может быть так?

Да, может быть. Это было для меня единственно разумным объяснением.

Вновь и вновь я в деталях воспроизводила эту картину. Что, если он вышел на балкон, как обычно, и вдруг что-то внизу привлекло его внимание. Фрайди! Я лихорадочно продолжала рассуждать. Что, если внизу появилась Фрайди и он стал звать ее и от волнения перегнулся слишком низко?

Но они уже вынесли вердикт и мне никто не поверит. Меня бы просто назвали истеричкой.

Я сообщила отцу в письме о смерти Габриела, и он приехал на похороны. Я была довольна, когда узнала, что он приедет, надеясь, что он хоть как-то утешит меня. По-детски наивно я полагала, что беда может сблизить нас. Но при первом взгляде на него я поняла, как глупо было на это надеяться. Он был так же далек от меня, как и прежде…

Он искал возможности поговорить со мной до того, как мы поедем в церковь, но я постоянно ощущала, что для него это лишь неприятная необходимость.

— Кэтрин, — спросил он, — что ты собираешься делать дальше?

— Дальше?.. — безучастно откликнулась я. — Я на самом деле еще не думала о своем будущем. Потеряв тех двоих, что искренне любили меня (шли дни, а с ними таяла надежда найти Фрайди), кроме этой потери я ни о чем другом думать не могла.

Отец нетерпеливо ожидал моего решения.

— Да, да. Тебе надо решить, что ты будешь делать дальше. Полагаю, ты могла бы остаться здесь… Или же вернуться…

Никогда в жизни я еще не чувствовала себя такой одинокой. Я вспоминала, с какой заботой относился ко мне Габриел, как он всегда хотел быть со мной рядом — в любую минуту дня и ночи. Я подумала: если бы сейчас вдруг появилась Фрайди и понеслась ко мне большими скачками, а потом прыгнула на руки — вот тогда я могла бы думать о будущем.

Я сказала холодно и твердо:

— Пока у меня нет планов на будущее.

— Конечно, прошло еще так мало времени, — в его голосе слышалась усталость, — но если тебе необходимо будет возвратиться, то, разумеется, приезжай.

Я молча отвернулась от него, боясь, что голос выдаст мое состояние.

Как печально было зрелище похорон! Прибыл катафалк, Экипажи и лошади были украшены плюмажами и бархатными покрывалами. Участники похоронной процессии были в черном с головы до ног. Габриела похоронили в старинном семейном склепе Рокуэллов, где покоились останки его многочисленных предков. Я подумала: а те двое, которые покончили с собой таким же образом, — тоже здесь?

Вместе с остальными членами семьи я вернулась домой, молча пригубила вина и едва коснулась традиционного поминального блюда. Я еще не привыкла к вдовьему траурному наряду. Я, наверное, была бледна, как призрак, без кровинки в лице, только глаза были ярко-зелеными. Да, судьба мне Выпала неординарная — сначала невеста, потом вдова — и все это меньше, чем за две недели!..

Отец уехал сразу же после похорон, сославшись на то, что ему предстоит длинная дорога. Он добавил, что ждет от меня вестей о моих дальнейших планах. Если бы я почувствовала хоть малейший намек на то, что он хочет, чтобы я поехала с ним, — я бы тут же отправилась домой.

Меня тянуло к сэру Мэтью, который после трагедии утратил былую свою беспечность. Он был очень добр ко мне, заставил меня сесть рядом, когда все, кто был на похоронах, кроме членов семьи, уехали.

— Как ты чувствуешь себя, дорогая моя, — спросил он меня, — в этом доме, полном чужих людей?

— Я ощущаю только оцепенение и пустоту, — сказала я.

Он кивнул.

— Если хочешь остаться здесь — тебе всегда будут рады, Это дом Габриела, а ты была его женой. Если хочешь уехать, я пойму тебя, но мне будет очень жаль.

— Вы так добры ко мне, — и вот тут-то, оттого, что он так ласково обратился ко мне, на глазах у меня выступили слезы, хотя до этого я не могла проронить ни единой слезинки.

Ко мне подошел Саймон. Он сказал:

— Вы ведь уедете отсюда? Что вам здесь делать? В деревне ведь скучно, не так ли?

— Я сама приехала из деревни, — ответила я.

— Но после нескольких лет, проведенных во Франции…

— Я удивлена, что вы помните обо мне такие подробности.

— У меня очень хорошая память. Пожалуй, это единственное, что есть у меня хорошего. Да, вы уедете… Вы станете более свободной, чем когда-либо. — Он быстро сменил тему. — Вам идет траур.

Я чувствовала, что за его словами что-то скрывалось, но я слишком устала и была слишком поглощена мыслями о Габриеле, чтобы придать этому какое-то значение.

Я была рада, когда подошел Люк и заговорил о делах.

— Нельзя все время думать только об этом, — заметил он. — Нам придется забыть все это. Надо жить дальше.

Мне кажется, в его глазах появился какой-то блеск. Ну; как же — новый наследник! Что-то я не заметила, чтобы он сильно горевал о Габриеле.

Я старалась отогнать от себя пугающие мысли, которые так и лезли в голову. Я не верила, что Габриел упал с балкона случайно. И я не верила в то, что он нарочно покончил с собой.

Тогда во что же оставалось верить?..

Когда зачитали завещание Габриела, я узнала, что я теперь хоть и не очень богата, но могу вести приличествующий мне образ жизни. У меня был доход, обеспечивающий независимое существование. Это явилось для меня полной неожиданностью. Конечно, я знала, что Керкленд Ревелз перешел бы к Габриелу после смерти его отца, вместе с доходом, обеспечивающим его содержание, но я не предполагала, что у него было еще так много своих денег.

Известие о моем достатке немного приободрило меня, но только в связи с тем, что это обещало мне свободу.

Прошла неделя, а я все еще была в Ревелз. Каждый день я надеялась на возвращение Фрайди, но дни шли, а о ней ничего не было слышно.

Понимая, что вся семья ждет, когда я приму решение — остаться здесь или нет, — я все никак не могла заставить себя сделать это. Меня привлекал этот дом, я чувствовала, что многого не знаю о нем и, только оставшись, смогу во всем разобраться. Я имела право жить здесь — я была вдовой Габриела. Его отец явно хотел, чтобы я осталась, и я надеялась, что тетя Сара тоже хочет этого. Но, с другой стороны, Рут, наверное, вздохнула бы с облегчением, если бы я уехала. А почему? То ли ей не хотелось иметь еще одну женщину в доме, или же была еще другая причина? Что касается Люка, то он был небрежно дружелюбен, но казалось, что ему все равно, уеду я или нет. Он был погружен в собственные дела, но, как ни пытался, ему не удавалось скрыть это новое для него будоражащее ощущение собственной значимости. Он был наследником Керкленд Ревелз, и ввиду почтенного возраста и слабого здоровья сэра Мэтью, ему не придется ждать долго, чтобы стать полным хозяином поместья.

Смиты были теперь частыми гостями в доме, и когда доктор заходил к сэру Мэтью, — а это было каждый день, — он непременно навещал и меня. Он всегда был добр и преисполнен желания помочь, так что в его присутствии я ощущала себя пациенткой. В это тяжелое для меня время, когда я оплакивала Габриела, да и Фрайди тоже, он уделял моему здоровью большое внимание.

— Вы перенесли такой удар! — говорил он. — Возможно, вы и сами еще не осознаете всей его тяжести. Мой долг — проследить, чтобы вы позаботились о себе.

От него исходила та забота, которой мне так не хватало в отношениях с отцом, и иногда мне в голову приходила мысль: может быть, я медлю и не покидаю этот дом, потому что доктор Смит, как никто, понимает мою печаль и одиночество?

Часто вместе с отцом приезжала Дамарис — всегда невозмутимая, спокойная и прекрасная. Я видела, что Люк влюблен в нее, но каковы были ее чувства по отношению к нему, разобрать было невозможно. Ее лицо было непроницаемым. Если все выйдет так, как хочется Люку, то он вскоре женится на ней. Но с другой стороны, они оба еще так молоды, и я сомневаюсь, что сэр Метью или Рут позволят Люку жениться так рано. А кто знает, что может произойти через три, четыре или пять лет?

Мне казалось, что я тяну время. Я все еще не вышла из состояния странного оцепенения, которое охватило меня с того момента, когда я узнала, что стала вдовой. И пока я не избавлюсь от него, никаких планов на будущее я строить не смогу. Если я решу уехать из Керкленд Ревелз, то куда? Обратно в Глен Хаус? Я вспомнила эти темные комнаты, освещаемые только светом, проникающим сквозь щелочки в жалюзи. Вспомнила то, как Фанни поджимала губы и как меня угнетали «приступы дурного настроения» моего отца. Нет, особого желания возвращаться в Глен Хаус у меня не было. Но я не была уверена и в том, хочу ли я оставаться в Ревелз. Я точно знала, что больше не хочу находиться в неведении, которое окутывало меня, как туман. Мне казалось, если я выберусь из него, то пойму… только вот что?

Каждый день я ходила на прогулки, и ноги всегда сами так и несли меня к монастырю. В библиотеке Ревелз я нашла старый план местности — такой, какой она, должно быть, была до 1530 года и Реформации. Это отвлекало меня от мрачных мыслей в попытке воссоздать по этому плану старое здание на месте развалин. С помощью плана я Смогла найти какие-то ориентиры на местности. В большом волнении я открывала для себя те места, где раньше была церковь с девятью престолами, монастырский дортуар, сторожка у ворот, кухни и пекарни. Я нашла пруды для разведения рыбы. Их было три, и поросшие травой берега отделяли их друг от друга.

Я подумала: может быть, Фрайди свалилась в один из них и утонула? Вряд ли. Они не могли быть очень глубокими. К тому же она доплыла бы до берега. Тем не менее, каждый раз, приходя к монастырю, я продолжала звать Фрайди, хотя и понимала, что это бессмысленно. Но я не могла смириться с тем, что она исчезла навсегда. Надежда еще теплилась во мне.

Мне вспомнился тот день, когда я впервые встретила доктора Смита и он сказал тогда, что приводить сюда Фрайди следует только на поводке. Как только я достаточно оправилась от удара, нанесенного мне смертью Габриела, я отправилась к старому колодцу искать Фрайди, но никаких следов ее там не нашла.

Однажды, возвращаясь с прогулки, я пошла новой дорогой и подошла к дому сзади, а не спереди, как обычно. Поэтому мне пришлось войти в дом через дверь, которой я раньше не пользовалась. Я находилась в восточном крыле дома — в той части, которая мне еще не была знакома. В смысле планировки все четыре крыла были, как я обнаружила, почти одинаковы. Исключение составляло южное крыло, где находилась главная лестница, ведущая в холл мимо певческой галереи.

Я поднялась на третий этаж по лестнице, зная, что там должны быть коридоры, соединяющие все четыре крыла дома. Я надеялась, что теперь быстро найду дорогу в свои комнаты. Но как бы не так! Я вдруг очутилась в лабиринте коридоров и уже не знала, какая дверь ведет в южное крыло дома.

Я растерялась, потому что боялась, что могу попасть в чужую комнату.

Я постучала в несколько дверей сразу, открыла их одну за другой, но обнаружила только спальню, какую-то гостиную, комнату для шитья, но не коридор, который я искала.

Можно было, конечно, вернуться назад, выйти из дома и, обойдя его, войти в переднюю дверь; но можно было бы продолжить поиски. Я решила идти дальше, рассудив, что это единственное, что мне остается, так как не была уверена, что найду отсюда выход.

В отчаянии я попробовала открыть еще какие-то двери, но меня ждало разочарование. Наконец, когда я постучала в одну из них, мне ответили:

— Войдите!

Когда я вошла, тетя Сара стояла так близко к двери, что я испугалась и отпрянула назад.

Она засмеялась, протянула вперед свою тонкую руку и ухватила меня за рукав.

— Входи, — сказала она. — Дорогая, я ждала тебя.

Когда я вошла, она обежала вокруг меня — здесь она казалась гораздо проворней, чем в кругу семьи. Потом быстро прикрыла дверь, будто боялась, что я попытаюсь убежать.

— Я знаю, — сказала она — Ты пришла посмотреть на мои гобелены. Так ведь, правда?

— Я с большим удовольствием посмотрю на ваши гобелены, — сказала я. — Но на самом деле я потерялась. Вошла с восточной стороны — и заблудилась. Раньше я здесь никогда не была.

Она погрозила мне пальцем, как будто я была непослушным ребенком.

— А… Заблудиться легко… Когда не знаешь. Тебе надо присесть.

Я не отказалась, так как очень устала после прогулки.

Она сказала:

— Мне было жаль собачку. Они с Габриелом ушли вместе. Она они… потерялись. Как жаль!

Меня удивило, что она помнила Фрайди. Я не знала, как себя вести с ней, потому что было совершенно очевидно, что временами она теряла рассудок. Ее манера путать прошлое с настоящим просто сбивала с толку, хотя бывали минуты, когда она мыслила с неожиданной ясностью.

Я заметила, что стены этой большой комнаты были увешаны гобеленами. Все они были выполнены в ярких тонах. Я была просто очарована, и она, заметив это, довольно засмеялась.

— Это все моя работа, — заметила она. — Ты видишь, какую большую площадь они занимают? Но предстоит сделать еще больше. Возможно, на стенах не останется ни одного свободного места. Если, конечно, я не умру. Я ведь очень старая. Было бы жаль умереть, не закончив того, что я должна сделать. — Вдруг печальное выражение ее лица сменилось лучезарной улыбкой. — Ведь все в руках Божьих, не так ли? Я, наверно, попрошу Его в своих молитвах отпустить мне еще немного, и Он согласится. Клер, а ты читаешь свои молитвы? Ну иди, посмотри на мои гобелены… подойди-ка поближе. А я тебе расскажу о них.

Она взяла меня за руку. Ее пальцы были в постоянном движении, и у меня возникло ощущение, будто меня схватила цепкая хищная лапа.

— Какая тонкая работа! — произнесла я.

— Тебе понравилось? Вот, Клер, а у тебя не хватает терпения поработать над своим гобеленом. Я тебе столько раз говорила, что это легко… Очень легко… если только постараться. Я знаю, у тебя много дел. Ты всегда говорила, что Рут любит поставить на своем. Вот Марк был хорошим… А потом появилась эта новая…

Я мягко прервала ее:

— Тетя Сара, вы забыли. Я не Клер, я Кэтрин, вдова Габриела.

— А, Кэтрин, ты пришла посмотреть на мои гобелены? Давно пора. Я знаю, тебе понравится. Больше, чем кому-либо. — Она подошла ко мне и заглянула в лицо. — Ты тоже будешь изображена на моем гобелене… когда придет время.

— Я? — спросила я обескураженно.

— Послушай, подойди ближе. Смотри. Узнаешь?

— Это дом.

Она радостно засмеялась и потянула меня от гобелена, который я рассматривала, к шкафу. Когда она распахнула его, оттуда вывалились груды полотна. Она подобрала его, смеясь. Сейчас она не казалась древней старушкой: ее движения были легкими и проворными. Я увидела, что внутри этого шкафа был еще один шкафчик. Она открыла и его — там была огромная кипа шелковых ниток — мотки самых разных цветов.

Она их ласково погладила.

— Я вот сижу здесь и вышиваю, вышиваю… Я вышиваю то, что вижу. Но сначала я делаю рисунок. Хочешь, я покажу тебе свои рисунки? Когда-то я хотела быть художником, но потом вместо этого занялась гобеленами. Это настолько интереснее! Ты не согласна?

— Ваши гобелены прекрасны, — сказала я. — Я хотела бы посмотреть на них поближе.

— Да, да.

— Я хочу посмотреть на тот, с домом. Он там как настоящий. Цвет камней передан весьма точно.

— Иногда бывает очень трудно подобрать нужный цвет, — сказала она, поморщившись.

— А эти люди… Я, кажется, узнаю их.

— Ну конечно, — обрадовалась она. — Вот мой брат… и моя сестра Хагар, а вот племянница Рут и племянник Марк — он умер, когда ему было четырнадцать — и Габриел, и Саймон, и я сама…

— Они все смотрят на дом, — заметила я.

Она в волнении кивнула.

— Да, все мы смотрим на дом. Возможно, здесь должны быть и другие люди… Ты уже должна быть здесь. Но мне кажется, ты не смотришь на дом. И Клер не смотрела. Ни Клер, ни Кэтрин…

Я не совсем понимала, что она имеет в виду, но она продолжала без объяснений:

— Я замечаю очень многое. Я все время наблюдаю. Я видела, как ты сюда приехала. А ты меня не видела.

— Вы были на певческой галерее?

— Так ты меня видела?

— Я заметила, что там кто-то есть.

Она кивнула.

— Оттуда так хорошо все видно… а тебя никто не видит. А это свадьба Мэтью и Клер.

На этой картине я узнала церковь Керкленд Мурсайд. Там были невеста и жених, в котором угадывался сэр Мэтью. Поразительно, как несколькими маленькими стежками она могла добиться сходства. Она была, безусловно, художником.

— А вот о замужестве Рут. Он случайно погиб на охоте, когда Люку было десять лет. Вот, смотри.

И тогда я поняла, что на стенах этой комнаты была вся история семьи Рокуэллов, прочитанная глазами этой странной женщины.

Она, должно быть, потратила годы своей жизни, чтобы запечатлеть эти моменты и перенести их мелкими стежками на холсты.

Я сказала:

— Тетя Сара, вы наблюдаете за жизнью…

Она опять поморщилась и произнесла со слезами в голосе:

— Ты хочешь сказать, что я сама не жила, а только следила за жизнью других, Клер?

— Меня зовут Кэтрин, — напомнила я.

— Кэтрин, — сказала она, — но мне так нравилось наблюдать. Вот видишь, теперь у меня целая галерея… Галерея гобеленов… И когда я умру, люди будут смотреть на них, и они узнают о нашей жизни больше, чем из любой картинной галереи. Я рада, что вышивала картины, а не портреты. По портретам можно узнать слишком мало.

Я ходила по этой комнате и смотрела на сцены из жизни в Керкленд Ревелз. Вот несут на носилках с охоты мужа Рут, а вот около его постели стоят плакальщики. Вот смерть Марка. И среди этих сцен была картина, изображающая дом и легко узнаваемые фигуры людей, которые смотрели на него.

Я сказала:

— А вот, кажется, Саймон Редверз, среди тех, кто смотрит на дом.

Она кивнула.

— Саймон смотрит на дом, потому что этот дом мог бы принадлежать ему. Если бы Люк погиб, как и Габриел, то Ревелз перешел бы во владение Саймона. Поэтому он тоже смотрит на этот дом.

Она изучающе смотрела на меня, потом достала из кармана платья маленький блокнот. И пока я рассматривала картину, она сделала с меня набросок. Ей удалось схватить сходство несколькими умелыми штрихами.

— Как у вас хорошо получается! — восхитилась я.

Она внимательно посмотрела на меня и неожиданно спросила:

— Как погиб Габриел?

Я вздрогнула.

— На следствии они сказали… — начала я.

— Но ты-то считаешь, что он не мог покончить с собой?

— Я говорила, что не могу поверить в то, что он мог так поступить.

— Так как же он погиб?

— Не знаю. Я только чувствую в глубине души, что он не мог этого сделать.

— Я это чувствую в глубине души. Ты должна сказать мне. Мы должны узнать. Мне необходимо это знать для моей картины.

Я посмотрела на часы, приколотые к блузке. Этот жест означал, что мне пора идти.

— Скоро я закончу то, над чем сейчас работаю. И тогда мне надо будет знать. Ты должна мне сказать.

— А над чем вы сейчас работаете?

— Посмотри, — и она потащила меня через всю комнату к окну.

Там на раме было натянуто знакомое изображение дома.

— Но вы уже такую вышивали!

— Нет, это другая. Здесь уже Габриел не смотрит на дом вместе со всеми остальными. Только Мэтью, Рут, Хагар, я, Люк, Саймон…

И вдруг мне стало душно в этой комнате, я устала все время разгадывать ее иносказательные речи. Все-таки это была странная женщина: в ней одновременно уживались невинность и мудрость.

С меня было достаточно символов. Я хотела добраться до своей комнаты и отдохнуть.

— Я ведь заблудилась. Скажите мне, как отсюда добраться до южного крыла?

— Лучше я покажу тебе, — и она, как послушный ребенок, засеменила рядом со мной, открыла дверь, и мы вышли в коридор.

Я пошла за ней, и когда она открыла еще одну дверь, мы оказались на балконе, похожем на тот, где произошла трагедия.

— Восточный балкон, — сказала она. — Я думала, тебе захочется посмотреть. Только с этого балкона еще никто не падал и не разбивался насмерть.

Губы ее скривило что-то похожее на усмешку.

— Посмотри вниз, — сказала она, — Посмотри! Вот как там далеко внизу. — Она передернулась, и я вдруг ощутила, как ее маленькое хрупкое тело прижало меня к перилам. На минуту меня охватил ужас при мысли, что она захочет столкнуть меня вниз.

Потом она выпалила:

— Ты ведь не веришь, что он покончил с собой? Ведь не веришь!

Я, освободившись, отпрянула от парапета, пошла к двери и с облегчением вступила в коридор.

Она пошла впереди и очень скоро привела меня в южное крыло.

Теперь она опять выглядела старушкой, и мне показалось, что перемена в ней произошла именно в тот момент, когда она перешла из восточного крыла в южное.

Несмотря на мои протесты, она проводила меня до моих комнат, хотя я и говорила ей, что теперь уже знаю дорогу.

На пороге моей комнаты я поблагодарила ее и сказала, что с большим удовольствием посмотрела ее гобелены. Лицо ее засветилось от радости. Потом она приложила палец к губам:

— Мы должны узнать, — сказала она. — Не забывай. Мне еще чадо доделать картину.

Потом она заговорщически улыбнулась и тихо удалилась.

Через несколько дней я приняла решение.

Я все еще занимала Те комнаты, где раньше жили мы с Габриелом, и мне не было здесь покоя. Я плохо спала — а ведь раньше со мной такого никогда не бывало. Я, правда, ложилась в постель, но через несколько минут в испуге просыпалась — мне казалось, что кто-то зовет меня. Несколько раз я думала, что это на самом деле так и есть, и вставала с постели, чтобы посмотреть, кто там за дверью. Но потом убедилась, что это было что-то вроде навязчивого кошмара. Я пыталась задремать и вскакивала вновь; и так продолжалось до раннего утра. Тогда уже совершенно измученная, я наконец-то засыпала.

Мне снился всегда один и тот же сон — кто-то зовет меня по имени.

Иногда мне казалось, что это голос Габриела зовет меня: «Кэтрин!», а иногда это был голос отца, зовущий: «Кэти!» Я понимала, что это происходит во сне и что виной всему удар судьбы, который я никак не могла пережить.

Внешне я казалась довольно спокойной, но внутри меня терзали дурные предчувствия. Ведь я не просто потеряла мужа, но, согласившись с решением следствия о его самоубийстве, мне оставалось думать, что я его никогда по-настоящему так и не знала.

Насколько мне было бы легче, если бы Фрайди была со мной! Было всего два существа на свете, которых я любила — и потерять их одновременно было двойным несчастьем.

В доме не было никого, с кем я могла бы подружиться. Каждый день я спрашивала себя: «Почему я еще здесь?» И отвечала: «А куда же мне деться, если я уеду отсюда?»

Однажды прекрасным солнечным днем я бродила по развалинам монастыря, время от времени окликая Фрайди, как вдруг меня испугал явственный звук чьих-то шагов.

Даже при свете дня это место внушало мне трепет, к тому же в моем нынешнем состоянии я бы не очень-то и удивилась, если бы из-под монастырского свода показалась фигура монаха в черном одеянии.

Но вместо этого я увидела современную крепко сбитую фигуру Саймона Редверза.

— Вы еще надеетесь найти свою собаку? — сказал он, подходя ко мне. — А вам не кажется, что если бы она была здесь, она бы, не теряя ни минуты, примчалась домой?

— Да, вы правы.

С моей стороны глупо было надеяться.

Он был удивлен, услышав, что я признала свою ошибку. Он считал меня молодой женщиной с большим самомнением.

— Странно, — задумчиво сказал он, — что она исчезла за день до того, как…

Я кивнула.

— Как вы думаете, что с ней случилось? — спросил он.

— Она, наверное, заблудилась — или ее украли. Я не знаю, что могло бы удержать ее вдали от дома.

— А почему вы приходите искать ее сюда?

Я помолчала немного. По правде говоря, я и сама не знала, почему я делала это. Потом я вспомнила, как однажды я встретила доктора Смита и как он обмолвился тогда, что Фрайди нельзя приводить на развалины без поводка.

Я рассказала об этом Саймону.

— Он имел в виду колодец, — добавила я. — Он как раз сказал мне, что Фрайди однажды чуть не свалилась в него, если бы он вовремя не схватил ее. Это была наша первая встреча с доктором Смитом. И поэтому, когда я начала искать Фрайди, то прежде всего пошла сюда.

— А я бы сказал, что пруды более опасны. Вы их видели? Туда стоит сходить.

— Мне кажется, любая часть этих, руин заслуживает внимания.

— Они вас так интересуют?

— По-моему, любому было бы интересно.

— Отнюдь. Они являют собой часть прошлого. А многие интересуются только настоящим или будущим, но не давно прошедшими временами.

Я молчала, и спустя какое-то время он продолжал:

— Мне нравится ваше спокойствие, миссис Кэтрин. Многие женщины в вашем положении впали бы в отчаяние. Хотя, я думаю, с вами дело обстоит по-другому.

— По-другому?

Он улыбнулся, но я поняла, что тепла в этой улыбке не было.

Он пожал плечами и продолжал почти жестоко:

— Вы и Габриел… между вами не было большой любви, не правда ли?.. По крайней мере, с вашей стороны.

Я так разозлилась и опешила, что несколько секунд не могла ничего сказать.

— Браки по расчету, как им и полагается, заключаются ради выгоды, — продолжал он в оскорбительном, с моей точки зрения, тоне, — жаль, что Габриел покончил с жизнью раньше, чем умер его отец… разумеется, с вашей точки зрения.

— Я… Я не понимаю вас, — пролепетала я.

— Я уверен, вы прекрасно все понимаете. Если бы он умер после сэра Мэтью, многое из того, что он унаследовал бы от своего отца, перешло бы к вам… Вы бы были не просто миссис… а леди Рокуэлл… да и масса других компенсаций ожидала бы вас. Но тем не менее… вы совершенно владеете собой и выглядите, как опечаленная вдова.

— Мне кажется, вы пытаетесь оскорбить меня!.. — возмутилась я.

Он засмеялся, но глаза его злобно блеснули.

— Я относилась к нему как к брату, — сказал он. — У нас разница только в пять лет. Я видел, что вы с ним сделали. Он ведь считал вас совершенством. Он мог бы еще тешить себя этой иллюзией. Но долго он бы все равно не прожил.

— О чем вы говорите?

— Вы думаете, я воспринимаю его смерть… просто так? Вы думаете, я верю, что он покончил с собой из-за слабого сердца? Он уже многие годы знал об этом. Зачем ему надо было жениться и затем совершать такой поступок? Зачем? Должна же быть причина! Раз это случилось так скоро после свадьбы, значит, логично рассуждая, все это как-то связано с ней. Я могу себе представить, что он думал о вас. И как горько ему было разочаровываться.

— Что вы имеете в виду под разочарованием?

— Вам лучше знать. Габриел был очень чувствительным. Когда он понял, что женился… не по любви… ему показалось, что жизнь больше не имеет смысла, и тогда…

— Но это чудовищно! Вы, кажется, думаете, что он нашел меня в грязи и вытащил из нищеты! Но вы ошибаетесь. Я ничегошеньки не знала о распрекраснейшем доме его отца и его титуле, когда выходила за него замуж. Он мне ничего не сказал об этом до свадьбы.

— Так почему же вы вышли за него? По любви? — Он вдруг схватил меня за плечи и приблизил ко мне свое лицо. — Вы ведь не были влюблены в Габриела. Так? Ответьте мне. — Он потряс меня. Я почувствовала, как у меня закипает гнев против него, против его высокомерия и уверенности, что он во всем разобрался.

— Как вы смеете! — закричала я. — Отпустите меня немедленно!

Он подчинился и опять засмеялся.

— По крайней мере, я стряхнул с вас вашу невозмутимость, — сказал он. — Нет, — добавил он, — вы никогда не были, что называется, влюблены в Габриела.

— Возможно, — отрывисто бросила я, — ваши познания в области таких чувств слабы. Люди, которые так сильно любят себя, как вы, редко могут понять чувства, которые можно испытывать к другим.

Я отвернулась и пошла прочь, не поднимая глаз и тщательно глядя под ноги, чтобы не споткнуться о выступающие камни.

Он не сделал попытки пойти за мной, и я была благодарна ему за это. Меня трясло от ярости.

Итак, он предполагал, что я вышла за Габриела из-за денег и титула, который получила бы вместе с ними; и что еще ужаснее, он полагал, что Габриел все это понял и именно это и привело его к самоубийству. Поэтому в его глазах я была не просто охотницей за приданым, а убийцей.

Руины остались позади, я поспешила к дому.

«Почему я вышла замуж за Габриела?» — спрашивала я себя. Нет, это не была любовь. Я вышла за него из жалости… и, возможно, потому что хотела убежать от тоскливой жизни в Глен Хаус.

В эту минуту мне больше всего на свете хотелось покончить с этим периодом своей жизни. Я хотела навсегда оставить позади монастырь, Ревелз и всю семью Рокуэллов. Все это было результатом разговора с Саймоном Редверзом, но еще одна мысль не давала мне покоя: не поделился ли он своими сомнениями с другими и не поверили ли они ему?

Войдя в дом, я натолкнулась на Рут. Она только что вошла из сада с полной корзиной красных роз. Это напомнило мне о тех розах, которые она поставила в нашей комнате, когда мы вернулись после медового месяца, и о том, какую радость это доставило Габриелу. Я живо представила себе, как сто бледное тонкое лицо тогда порозовело от удовольствия, и мне было невыносимо вспоминать отвратительные намеки Саймона Редверза.

— Рут, — тут же выпалила я. — Я все время думала, что мне делать дальше. Так вот, я полагаю, что не смогу оставаться здесь… все время.

Она склонила голову и смотрела не на меня, а на розы.

— Поэтому, — продолжала я, — чтобы принять решение, я вернусь пока в дом к отцу.

— Ты знаешь, что здесь тебя всегда ждут, как дома, если только ты захочешь этого, — ответила она.

— Да, я знаю, Но здесь меня окружают печальные воспоминания.

Она положила свою руку мне на плечо.

— Я понимаю тебя, хотя все мы связаны этими воспоминаниями. Ты не успела приехать сюда — и сразу такая трагедия… Так что решай сама.

Я вспомнила полные цинизма глаза Саймона Редверза и опять почувствовала прилив гнева.

— Я уже решила. Сегодня я напишу отцу о том, что приеду. Я думаю, к концу недели меня здесь не будет.

На станции меня встретил Джемми Белл, и пока он вез меня к Глен Хаус узкими дорожками, я увидела вдали вересковую пустошь, и мне стало казаться, что я просто задремала по пути домой из школы, и все, что случилось со мной за это время, — просто сон.

Все было как в прошлый раз. Фанни вышла поздороваться со мной, а Джемми тем временем поставил двуколку в конюшню.

— Все такая же худая, как щепка, — традиционно прозвучало вместо приветствия. Она поджала губы и всем своим видом говорила: «Я так и думала. Я и не надеялась, что из этого замужества выйдет что-нибудь путное».

Отец был в холле, но обнял он меня еще более рассеянно, чем обычно.

— Бедное мое дитя, — проговорил он почти без всякого выражения. — Все это было так ужасно для тебя.

Но потом он положил руки мне на плечи и, отстранившись, заглянул мне в лицо. В его глазах засветилось сочувствие, и я впервые ощутила, что между нами существует истинно какая-то связь.

— Ну вот ты и дома, — сказал он. — Мы позаботимся о тебе.

— Благодарю, отец.

Фанни вставила:

— Грелка у тебя в постели. А то в последнее время тут прохладно — туманы.

Все это следовало понимать как необычайно теплый прием.

Поднявшись в свою комнату, я постояла у окна, глядя на торфяники: здесь все мне мучительно напоминало о Габриеле и Фрайди. И почему я решила, что в Глен Хаус мне легче будет все забыть, чем в Керкленд Ревелз?

Спустя день все вошло в привычную колею. Я встречалась с отцом только за едой, и мы опять не могли найти тему для разговора. Он не часто вспоминал Габриела, так как не хотел затрагивать больную тему. Потому мы испытывали истинное облегчение, когда обед или ужин заканчивался.

Через две недели после моего приезда отец опять уехал куда-то и вернулся домой ужасно расстроенный. Я поняла, что не смогу вынести жизнь в этом доме.

Я ездила верхом, ходила на прогулки и однажды отправилась к тому месту, где мы повстречались с Габриелом и Фрайди. Однако воспоминания приносили такую боль, что я решила больше там не появляться. Чтобы опять обрести душевный покой, мне нужно было прекратить думать о Габриеле и Фрайди.

По-моему, в этот день я приняла решение изменить свою жизнь коренным образом. Я ведь была, в конце концов, молодой вдовой со средствами. Я бы могла построить дом, нанять нескольких слуг и жить совершенно по-другому — иной жизнью, отличной от той, которую я вела и с отцом, и мужем.

Конечно, мне очень хотелось, чтобы рядом был настоящий друг, который мог бы посоветовать, что делать дальше. Будь дядя Дик дома, я бы доверилась ему. Я, правда, написала ему о том, что стала вдовой, но наши письма никогда не бывали ответами, слишком большие между ними были перерывы.

Я подумала было о том, чтобы отправиться в морское путешествие. Можно было бы договориться о встрече в каком-нибудь порту, и тогда я рассказала бы ему обо всем, что случилось со мной. Но несмотря на то, что я строила такие планы, на уме у меня была одна догадка, которая очень волновала меня, и если бы она подтвердилась, то все мои недостроенные планы рухнули бы… к моему восторгу.

Меня мучили сомнения, но пока о своих подозрениях я никому не говорила. Прошло несколько недель — и я посетила врача.

Я навсегда запомню, как сидела в его приемной: в окно светило солнце, и теперь я наверняка знала, что у истории моей встречи с Габриелом и Фрайди будет продолжение, хотя они и не примут в ней участие.

Как описать мое состояние? Мне предстояло пережить прекрасное событие.

Доктор улыбался мне, он был в курсе моих дел и считал, что для меня это был просто подарок судьбы.

— Сомнений нет, — подтвердил он. — У вас будет ребенок.

Весь остаток дня я лелеяла свою тайну. Мой собственный ребенок! Я была полна нетерпения — впереди были месяцы беременности, а я хотела ребенка… сейчас!

Вся моя жизнь изменилась. Я больше не размышляла над прошлым. Теперь я верила, что таким образом Габриел оставил мне свое утешение и что все было — было не напрасно.

Когда я оказалась в своей комнате одна, я вспомнила, что поскольку это не только мой ребенок, но и Габриела тоже, то если это будет мальчик — он станет наследником Керкленд Ревелз.

«Ну и что? — сказала я сама себе. — Нечего ему рассчитывать на это наследство. Я сама его обеспечу. Рокуэллы даже не узнают о его рождении. Пусть все достанется Люку. Мне все равно…»

На следующий день за завтраком я сообщила отцу об этой новости. Он был поражен, лицо его постепенно порозовело — я полагала, от удовольствия.

— Теперь тебе будет легче, — заметил он. — Благослови тебя господь. Лучшего для тебя ничего и не придумаешь.

Я еще никогда не видела его таким разговорчивым. Он сказал, что я должна немедленно известить Рокуэллов. Он видел, в каком плачевном состоянии находится здоровье сэра Мэтью, и, я полагала, он думал, было бы несправедливо, если Люк унаследует титул деда, когда на самом деле он должен перейти к моему еще не родившемуся сыну — если это будет сын.

Мне передалось его волнение. Я сразу направилась в свою комнату и написала Рут.

Это письмо далось мне нелегко, потому что мы с Рут никогда не были в дружеских отношениях, и я представляла себе, какой эффект произведет на нее эта новость.

Письмо вышло высокопарным, но лучшего я придумать так и не смогла:

«Дорогая Рут!

Пишу, чтобы сообщить тебе, что у меня будет ребенок. Мой врач только что уверил меня, что сомнений быть не может, и я посчитала, что семья должна знать, что вскоре в ней станет на одного человека больше.

Надеюсь, сэр Мэтью оправился после приступа. Я уверена, что он обрадуется новости о том, что у него появится еще один внук.

Я чувствую себя прекрасно, и надеюсь, вы тоже. Мои лучшие пожелания всем.

Твоя невестка

Кэтрин Рокуэлл»

Ответ от Рут пришел через два дня:

Дорогая Кэтрин!

Твоя новость нас удивила и обрадовала.

Сэр Мэтью говорит, чтобы ты приезжала в Ревелз немедленно, так как не может быть и речи о том, чтобы его внук родился где-либо в другом месте.

Пожалуйста, не отказывай ему в этой просьбе, сделай так, как он хочет. Твой отказ очень расстроит его. По давней традиции все дети в нашей семье должны родиться в нашем доме.

Пожалуйста, ответь мне тут оке, когда тебя ожидать. К твоему приезду все будет готово.

Твоя невестка

Рут».

Здесь же было письмо от сэра Мэтью. Почерк был немного неровный, но чувствовалось, что он искренне желает моего возвращения. Он писал, что скучает без меня. И для него не могло быть более приятной новости в это печальное для него время. Он просил не разочаровывать его. Итак, мне необходимо было возвращаться в Керкленд Ревелз.

Я понимала, что он прав. Надо было возвращаться.

Рут и Люк приехали на станцию Кейли встретить меня.

Они встретили меня с подчеркнутым радушием, но я совсем не была уверена, что они действительно рады видеть меня. Рут была спокойна, а Люк, мне показалось, немного потерял свою веселость. Привыкнув ощущать себя наследником того, к чему он так стремился, в один прекрасный день он обнаружил, что на его пути может появиться еще один претендент. Можно было представить его состояние теперь. Тут уж все зависело от того, насколько сильно он жаждал наследства.

По дороге домой Рут заботливо справлялась о моем здоровье. Меня охватило волнение: вот мы проехали торфяники, въехали на старый мост, я увидела вдали развалины монастыря и, наконец, само поместье Ревелз.

Мы вышли из коляски, прошли через галерею, и мне почудилось, что злые физиономии бесов осветились самодовольством, злорадно усмехаясь: ну что, ты думала, что убежала от нас?

Но входя в этот дом снова, я ощущала в себе уже новые силы. У меня теперь было кого любить и защищать. Пустота исчезла из моей жизни, и душа моя была снова открыта для счастья.