Счастье и тайна

Глава IV

Когда я вошла в дом, сэр Мэтью и тетя Сара уже ждали меня. Оба бросились меня обнимать и обращались со мной с такой осторожностью, будто я была создана из фарфора. Это заставило меня улыбнуться.

— Вы меня не разобьете и не сломаете, — заметила я, — и это сразу настроило всех на нужный лад.

— Твоя новость… такая прекрасная новость! — бормотала тетя Сара, вытирая глаза, хотя я не видела в них ни слезинки.

— Для нас это так важно, — сказал мне сэр Мэтью. — Это такое утешение.

— Мы уже говорили ей об этом, — вставила Рут. — Правда, Люк?

Люк улыбнулся, к нему вернулось его прежнее дружелюбие.

— Правда, Кэтрин? — спросил он.

Я не ответила ему, а просто улыбнулась.

— Кэтрин, должно быть, устала и хочет подняться в свою комнату, — заметила Рут. — Распорядиться, чтобы тебе прислали чай наверх, Кэтрин?

— Да, это было бы кстати.

— Люк, позвони, чтобы пришла служанка. Пошли, Кэтрин. Твой дорожный сундук уже наверху.

Сэр Мэтью и Сара вслед за Рут и за мной поднялись по лестнице.

— Я поместила тебя на втором этаже южного крыла, — объяснила Рут. — Тебе нужно поменьше ступенек, да и комната эта очень приятная…

— Если она тебе не понравится, — поспешил добавить сэр Мэтью, — ты сразу же должна сказать нам, дорогая.

— Вы очень добры, — ответила я.

— И ко мне ты будешь поближе, — голос Сары звенел от волнения. — Это будет прекрасно… на самом деле!

— …Мне кажется, я выбрала самую подходящую комнату, — закончила Рут.

Мы прошли певческую галерею и поднялись по лестнице на второй этаж. Потом прошли короткий коридор с двумя дверьми. Рут распахнула вторую дверь — за ней и оказалась моя комната.

Она была почти точной копией той, в которой мы жили с Габриелом — даже туалетная комната была такой же. Из окон были видны лужайки перед домом и монастырь. Значит, комната была расположена точно так же, только двумя этажами ниже.

— Очень приятная комната, — заметила я. С украшенного потолка на меня смотрели херувимы, изображенные вокруг люстры в центре. У меня была кровать с пологом, как и почти все остальные в доме, наверно. Полог состоял из голубых шелковых занавесей около кровати, и в тон им были голубые камчатые шторы на окнах. Ковер был синего цвета. В комнате был огромный камин, шкаф для одежды и несколько стульев, а также дубовый сундук, над которым висела медная грелка для постели. На хорошо начищенной медной поверхности лежал красноватый отблеск от вазы с красными розами, которые, как я уже догадалась, поставила здесь Рут.

Я улыбнулась ей.

— Благодарю тебя, — сказала я.

Она склонила голову в знак признательности, но меня продолжал мучить вопрос — действительно ли она рада видеть меня, или она была бы более счастлива, если бы, уехав из Ревелз, я исчезла из ее жизни навсегда. Я была уверена, что она не могла быть искренне рада моему приезду — она ведь понимала, что будет значить рождение моего сына для Люка. Она обожала Люка, я это видела, а теперь, когда я сама собиралась стать матерью, я понимала, насколько честолюбивой становится мать в отношении своих детей — и я не обижалась на Рут, даже если она и затаила на меня обиду.

— Здесь тебе будет удобно, — торопливо заметила она.

— С твоей стороны это так мило, ты проявляешь столько заботы, так стараешься…

Сэр Мэтью расплылся в улыбке.

— Это тебе ради нас придется хорошенько постараться, — сказал он. — Мы так рады, так рады… Я уже сказал доктору Смиту: пусть он делает что хочет, лечит меня любыми снадобьями или заклинаниями, но я должен дожить до рождения моего внука.

— Вы уже и пол определили?

— Ну конечно, моя дорогая. Я ни капельки не сомневаюсь. Тебе на роду написано иметь сыновей.

— Хагар, дорогая, мне хочется, чтобы ты пришла посмотреть мои гобелены, — пробормотала тетя Сара. — Ты ведь придешь, правда? А я покажу тебе колыбельку. Все Рокуэллы пользовались этой колыбелью.

— За оставшиеся несколько месяцев надо будет ее отремонтировать, — практично добавила Рут. — Тетя Сара, только это Кэтрин.

— Конечно, это Кэтрин, — возмутилась тетя Сара. — Мы с ней хорошие друзья. Ей так понравились мои гобелены!

— Я думаю, ей надо отдохнуть.

— Да, мы не должны утомлять ее, — согласился сэр Мэтью.

Рут многозначительно кивнула в сторону тети Сары, и сэр Мэтью взял ее под руку.

— Когда она отдохнет, мы с ней поговорим, — сказал он. И еще раз улыбнулся мне. Он увел свою сестру.

Рут вздохнула, когда за ними закрылась дверь.

— Ты знаешь, выносить ее становится все труднее. Эти странные провалы в памяти… Иногда она может без запинки перечислить все наши дни рождения. Тем более странно, что она забывает, с кем из нас говорит.

— Наверно, к старости это бывает.

— Я надеюсь, со мной этого не будет. Есть поговорка: те, кого Бог любит, умирают молодыми. Иногда мне кажется, это правда.

Я сразу вспомнила Габриела. Был ли он любимцем богов? Вряд ли.

— Пожалуйста, не говори о смерти, — попросила я.

— Прости. Как это глупо с моей стороны. Скоро тебе принесут чай. Мне кажется, ты выпила бы чаю, правда?

— Да, он придаст мне сил.

Она подошла к вазе с цветами и стала их поправлять.

— Они мне напоминают, — начала я. Рут вопросительно посмотрела на меня, и я продолжила: — те розы, которые ты поставила в нашей комнате, когда мы приехали сюда.

— Ах, прости меня. Я не подумала об этом.

Она, наверное, решила, что теперь им надо быть осторожнее, и после этой трагедии надо быть очень тактичными, чтобы не будить лишних воспоминаний.

Служанка принесла чай. Она сделала реверанс и представилась:

— Добрый день, я — Мери-Джейн.

— Мери-Джейн будет твоей личной служанкой, — пояснила Рут. — Она будет приходить, когда ты позвонишь и колокольчик.

Я была довольна. Мери-Джейн была довольно высокой молодой женщиной со свежим лицом; было видно, что она будет честной и добросовестной. Она поняла, что я рада ей, и позволила себе тоже выразить свое удовольствие — и теперь, я думаю, у меня в доме появился друг.

Рут подошла к подносу.

— Она принесла две чашки, — заметила она.

— Ты позволишь присоединиться к тебе?

— Разумеется.

— Тогда садись, я принесу тебе чай.

Я села возле кровати: в эту минуту мне не хотелось смотреть в окно. Я все думала о Габриеле: мне пришло в голову, что если бы кто-нибудь отсюда посмотрел в окно в момент несчастного случая, то он увидел бы, как Габриел падает вниз.

Рут подала мне чашку чая, потом принесла скамейку, чтобы я поставила на нее ноги.

— Мы все будем следить за тобой, — добавила она.

Но я заметила, как холодны были ее глаза, да и дружелюбие в голосе казалось натянутым.

«Начинается! — подумала я. Стоит мне только попасть в этот дом, как меня охватывают все возрастающие сомнения. — «Мы все будем следить за тобой». — Это можно понять двояко!»

Она подошла к столу у окна, села и начала рассказывать о том, что произошло в мое отсутствие. Сэр Мэтью оправился от удара, но он уже слишком стар, чтобы такие удары проходили бесследно, и это беспокоит Деверела Смита.

— На прошлой неделе, — сказала она, — он оставался здесь на всю ночь. Он хороший врач, бескорыстно отдающий все силы пациентам. Ему в общем-то и не надо было оставаться. Но он настоял.

— Среди врачей есть очень благородные люди, — согласилась я.

— Бедный Деверел, я не думаю, что он очень счастлив в семейной жизни.

— Правда? Я почти ничего не знаю о его семье.

— Дамарис еще ребенок. А вот миссис Смит — это крест. Она считает себя инвалидом. Хотя я бы назвала ее ипохондриком. Я думаю, болезнь для нее — это способ привлечь к себе внимание.

— Она никуда не выходит?

— Редко. Считает себя тяжело больной. Мне кажется, доктор посвятил всю жизнь своей профессии из-за домашних обстоятельств. Но он просто обожает Дамарис.

— Она необычайно красива. А ее мать похожа на нее?

— Какое-то сходство есть, но Мьюриел никогда не была и наполовину так красива, как ее дочь.

— Даже если бы она была лишь на четверть так же красива — она бы уже была очень привлекательна.

— Да, согласна с тобой. Мне так жаль Дамарис. Я намеревалась устроить для нее бал — и для Люка тоже. Ho, разумеется, сейчас мы в трауре, и об этом не может быть и речи… по крайней мере, в этом году.

— Ей повезло иметь в твоем лице такого хорошего друга.

— Это нам повезло, что у нас есть такой хороший врач. Хочешь еще чаю?

— Нет, спасибо, я уже напилась.

— Я думаю, ты хочешь распаковать вещи. Может быть, прислать тебе в помощь Мери-Джейн?

Я заколебалась. Потом согласилась. Рут вышла, и вскоре появилась Мери-Джейн и еще одна служанка, которая забрала поднос с чаем, оставив нас вдвоем с Мери-Джейн.

Я наблюдала, как Мери-Джейн встала на колени возле моего дорожного сундука и стала вынимать одежду.

— Скоро мне придется покупать какую-то новую одежду, — заметила я. — Эта мне уже не подойдет.

Мери-Джейн улыбнулась.

— Да, мадам, — подтвердила она.

Она была примерно моего роста, и мне пришло в голову, что когда моя одежда будет мне мала, можно будет отдать ей что-нибудь из платьев. Так я и сделаю.

— У тебя довольный вид, Мери-Джейн.

— Это все из-за вашей новости, мадам. И еще я рада, что вы вернулись.

Сомневаться в ее искренности не приходилось, и это меня очень порадовало.

Этот дом начинал оказывать на меня странное воздействие. Я не пробыла здесь и часа, а уже искала друзей и… врагов.

— Этого еще так долго ждать, — вздохнула я.

— Да, мадам. Моя сестра тоже ждет ребенка. Он должен родиться через пять месяцев. Мы надеемся, что это будет мальчик, хотя если это будет девочка, думаю, мы тоже не очень огорчимся.

— Ты говоришь о сестре, Мэри-Джейн. Значит, у тебя есть семья?

— О да, мадам. Муж Этти работает в Келли Гранж. У них хороший дом там, на территории усадьбы. И жилье, и дрова, мадам, — все бесплатно. Это ее первый ребенок. Я, когда могу, наведываюсь к ней.

— Вот и молодец. Ты мне будешь рассказывать, как у нее идут дела. У нас с ней, Мери-Джейн, теперь есть общие заботы.

Она улыбнулась.

— Поначалу наша Этти ужасно боялась. Ведь в первый раз… конечно, страшно. Да они оба переживали… и Джим тоже. Сначала она все боялась, что умрет. Потом боялась, что у ребеночка что-нибудь будет не так. Ох, как же наша Этт боялась, что когда ребенок родится, у него чего-нибудь будет не хватать!.. Но Джим попросил доктора, чтобы он осмотрел ее, и тот сделал свое дело. Он прекрасно с ней обошелся. Какой замечательный человек… этот доктор!

— Доктор Смит?

— А… да. Он добрый. Ему все равно, господа вы или бедные люди. Он тогда сказал: «Не беспокойтесь, миссис Хардкасл. У вас будет совершенно нормальный ребенок. И все говорит о том, что это будет малышка». Вот это и наставило нашу Этт на путь истинный.

— Да, нам повезло, — сказала я, — что мы подопечные такого хорошего доктора.

Она улыбнулась. Мне действительно доставляло удовольствие смотреть, как она растряхивает мою одежду и вешает ее в шкаф. Своим приятным характером и типично йоркширским чувством здравого смысла она возвращала меня к реальности.

После обеда в этот первый вечер мы все собрались в одной из гостиных на втором этаже, неподалеку от моей комнаты. Объявили о прибытии доктора Смита.

— Проводите его к нам наверх, — сказала Рут. Когда дверь за слугой закрылась, она сказала мне: — Доктор часто навещает нас. Он такой внимательный.

— Он слишком много суетится вокруг меня, — проворчал сэр Мэтью. — Я уже нормально себя чувствую. Когда доктор Смит вошел в комнату, я поняла, что он хотел видеть меня.

— Рад вас видеть, миссис Рокуэлл, — сказал он.

— Вы ведь знаете, почему она вернулась? — спросил сэр Мэтью.

— Да, разумеется. Полагаю, что к концу недели в деревне не останется ни одного человека, который бы не знал об этом. Уверяю вас, я очень рад слышать… очень рад!

— И не вы один, — поддержал его сэр Мэтью.

— А мы будем нянчить малыша вместе, — объявила тетя Сара, как ребенок, которому обещали особое угощение.

— Может быть, — вставил Люк, и в его голосе послышались язвительные нотки, — мы все будем хором подпевать Кэтрин, пока она будет петь Магнификат[3]?

От такой непочтительности все растерянно замолчали, но доктор Смит быстро нашелся:

— Нам нужно очень беречь миссис Рокуэлл.

— Мы все так и собираемся поступать, — заверила его Рут.

Доктор подошел и взял меня за руку. Этот человек обладал каким-то магнетизмом, я и раньше это чувствовала, а сейчас поняла это с новой силой. Яркий, темноволосый, он был необычайно красив, и я знала, что он способен на глубокое чувство. Разочаровавшись в своей семейной жизни, думала я, он, наверное, компенсирует недостаток любви со стороны жены своей преданностью пациентам. Я заметила, что хотя сэр Мэтью жаловался на то, что доктор слишком усердствует с его лечением, он, тем не менее, рад видеть его, и было очевидно, что присутствие доктора успокаивает его. Я вспомнила о том, как Мери-Джейн рассказывала, как добр был доктор с ее сестрой. Здешние люди, возможно, должны быть благодарны его жене, так как чем более недоволен он был своей женой, тем больше внимания уделял их нуждам.

— Я знаю, вы любите ездить верхом, — сказал доктор, — но, думаю, вам не следует очень увлекаться этим занятием… по крайней мере, начиная со следующего месяца.

— Хорошо, я не буду, — обещала я.

— Я думаю, вы будете умной и послушной молодой леди.

— Вы сегодня опять были в Уорстуисл? — спросила его Рут.

— Да, — ответил доктор.

— И это расстроило вас… Такое уж это место. — Рут повернулась ко мне. — Доктор Смит лечит бесплатно не только тех, кто не может заплатить, но и людей в этой… больнице.

— Да ладно уж, — смеясь, отмахнулся доктор, — не делайте из меня святого. Кому-то ведь надо заглядывать к этим людям время от времени. Да и не забывайте — у меня здесь есть не только бедные, но и богатые пациенты. Вот я и обдираю богатых, чтобы помочь бедным.

— Настоящий Робин Гуд, — заметил Люк.

Доктор Смит обратился к сэру Мэтью:

— Ну как, сэр, вы позволите осмотреть вас сегодня?

— А вы думаете, это необходимо?

— Я думаю, раз уж я здесь…

— Ну что ж, прекрасно, — запальчиво воскликнул сэр Мэтью. — Только сначала вы должны выпить с нами. Я хочу, чтобы из погребов принесли одну из самых лучших бутылок шампанского. Люк, позвони в колокольчик.

Люк позвонил, и сэр Мэтью отдал распоряжение.

Принесли вино, наполнили бокалы.

Сэр Мэтью наполнил свой бокал и воскликнул:

— За моего внука!

Он обнял меня одной рукой, пока мы все пили.

Вскоре после этого доктор и сэр Мэтью удалились в его комнату, а я пошла в свою. Мери-Джейн, намереваясь оправдать звание личной служанки своей госпожи, готовила для меня постель.

— Спасибо, Мэри-Джейн.

— Вам что-нибудь еще нужно, мадам?

Мне вроде бы ничего больше не могло понадобиться, поэтому я пожелала ей спокойной ночи, но когда она уже подошла к двери, я окликнула ее.

— Кстати, Мери-Джейн, ты не знаешь, что это за место — Уорстуисл?

— Ну конечно знаю, мадам. Это в десяти милях отсюда по дороге в Хэррогейт.

— А что оно из себя представляет?

— Ну, это то место, куда отправляют сумасшедших.

— О, понимаю… Ну ладно, спокойной ночи, Мери-Джейн.

На следующее утро меня разбудила Мери-Джейн, которая пришла раздвинуть шторы. Она принесла мне горячей воды.

Было так приятно проснуться и увидеть ее милое личико! А она была немного удивлена, потому что необходимости раздвигать шторы не было — я сама отодвинула их и раскрыла окно еще перед сном. Мери-Джейн тоже думала, что ночной воздух «опасен».

Я объяснила, что всегда сплю с открытым окном, кроме разве что самых холодных дней зимой. Мне кажется, это только убедило ее в том, что за мной нужно хорошенько присматривать.

Я приняла ванну в туалетной комнате и пошла в столовую на втором этаже. Я очень проголодалась. Напомнив себе, что теперь нужно есть за двоих, я взяла яйца, бекон и жареные почки с острой подливой с жаровни на буфете.

Я уже знала, как здесь принято делать. Завтрак подавали от восьми до девяти, и нужно было самой себя обслуживать.

Я позвонила, чтобы мне принесли кофе, и когда его подали, ко мне присоединился Люк. Позднее появилась Рут и заботливо осведомилась, хорошо ли я спала и как мне понравилась комната.

Они поинтересовались, каковы мои планы на день. Люк уезжал в Рипон и сказал, что с удовольствием купит там все, что мне нужно. Я поблагодарила его и ответила, что мне кое-что, конечно, нужно приобрести, только я еще не решила, что именно.

— До счастливого события еще уйма времени, — заметил он. А Рут снисходительно упрекнула его, так как посчитала его замечание бестактным. Мне же было все равно. Я была готова думать об этом все время.

Я им сказала, что собираюсь немного прогуляться утром; мне очень хотелось еще раз сходить к развалинам монастыря.

— Тебя так и тянет туда, — заметил Люк. — Наверно, это и послужило главной причиной твоего возвращения сюда?

— На моем месте любой бы заинтересовался, — ответила я.

— Главное, ты не должна переутомляться, — предупредила Рут.

— Я себя чувствую хорошо, так что, думаю, опасаться нечего.

— Все равно — помни, что надо быть осторожной.

Разговор перешел на местные дела: попытки викария собрать деньги на содержание храма, благотворительные базары и дешевые распродажи, которые он старался организовать для этих целей; упомянули о бале, который устраивал кто-то из друзей и который мы не могли посетить, так как были в трауре.

Солнце ярко светило в окна этой приятной комнаты, и уж в это утро я не находила ничего сверхъестественного в Керкленд Ревелз. Даже монастырь, куда я пошла через несколько часов, в этот день показался мне простой грудой развалин.

Прогулка была чудесная. Я чувствовала себя умиротворенной, готовой даже согласиться с версией, что Габриел покончил с собой из-за своей болезни. Было странно, что я была готова поверить в это, но так оно и было. Хотя, возможно, я просто боялась признать возможность другого объяснения…

Обратно я шла через развалины монастыря. Было тихо — и монастырь дышал миром и спокойствием. Вот, сегодня я вижу, что это только каркас; яркий солнечный свет заливает поросшие травой полы, обнажает обвалившиеся стены и не дает возможности поддаваться каким-то суеверным страхам. Мне вспомнился тот вечер, когда я шла здесь, и вдруг меня охватила паника. Сейчас я только посмеялась над своими причудами.

Второй завтрак прошел спокойно, со мной за столом были Люк и Рут, а сэр Мэтью и тетя Сара завтракали у себя в комнатах.

После этого я пошла к себе и начала составлять список вещей, которые мне понадобятся. Конечно, было еще рано, но я с таким нетерпением ждала появления на свет своего ребенка, что не могла больше откладывать. Пока я всем этим занималась, в дверь постучали, и когда я выкрикнула «Войдите!», на пороге комнаты появилась тетя Сара, заговорщически мне улыбаясь.

— Я хочу показать тебе детскую, — сказала она. — Пойдем со мной.

Я с удовольствием поднялась — мне просто не терпелось увидеть детскую.

— Она в моем крыле, — продолжала она. — Я часто поднимаюсь туда. — Она захихикала. — Вот почему они говорят, что я переживаю второе детство.

— Ну что вы, я не думаю, чтобы о вас так говорили, — заверила я ее, но она поморщилась.

— Говорят, я знаю, — сказала она. — А мне нравится. Если уж нельзя еще раз пережить первое детство, самое лучшее, что остается, — это пережить второе.

— Мне бы хотелось посмотреть детские комнаты, — попросила я. — Пожалуйста, покажите мне.

Ее лицо опять разгладилось и засветилось радостью.

— Пошли.

Мы поднялись по лестнице на самый верхний этаж. Я непроизвольно ощутила трепет, проходя по коридору, который вел в нашу прежнюю комнату и переднюю часть дома. Мои воспоминания о Габриеле и Фрайди, которые я все время пыталась подавить, были живы и ярки, как и всегда. Но тетя Сара, казалось, не замечала моего состояния. Она была поглощена тем, что вела меня в восточное крыло и детскую.

И опять меня поразила перемена в ней, когда мы перешли в ее часть дома. Она стала веселой, как девочка, и счастливой.

— Это прямо наверху, — бормотала она, поднимаясь по короткой лестнице. — Комната для занятий, дневная детская, ночная детская, комната няни и ее помощницы. — Она открыла дверь и сказала приглушенным голосом: — Это комната для занятий.

Это была большая комната с тремя окнами, около каждого окна было оборудовано сиденье; слегка наклонный потолок говорил о том, что мы находимся под самой крышей. Мой взгляд невольно упал на окна, заделанные решеткой, как по традиции полагалось в детской. Мой ребенок будет здесь в безопасности.

У окна стоял большой стол и около него — длинная скамья. Я подошла к столу. Он был весь изрезан и исцарапан. Наверное, не одно поколение Рокуэллов пользовалось им.

— Посмотри, — воскликнула тетя Сара. — Ты можешь прочитать это?

Наклонившись вперед, я разглядела имя Хагар Рокуэлл, вырезанное перочинным ножом.

— Она писала свое имя где только можно, — тетя Сара весело засмеялась. — Если пройтись по дому, заглядывая в шкафы и другие места, ее имя ты увидишь везде. Наш отец всегда говорил, что не Мэтью, а ей надо было родиться мальчишкой. Она вечно всех нас задирала… особенно Мэтью. Ее раздражало, что он был мальчиком. Ну конечно, если бы она была мальчиком… она бы сейчас жила здесь, не так ли?.. И Саймон тоже… Но, может быть, это и не совсем правильно… потому что он Редверз. Ах, дорогая, это слишком сложно, правда? Но сыном была не она, а Мэтью.

— Хагар — это бабушка Саймона Редверза? — спросила я.

Тетя Сара кивнула:

— Она уж его превозносит до небес… — Она приблизилась ко мне. — Ей хотелось бы видеть его здесь… Но теперь это невозможно, так ведь? Будет ребенок… да еще и Люк… и оба перед Саймоном. Сначала — ребенок… Мне надо запастись шелком.

— Вы хотите, чтобы мой ребенок появился на ваших гобеленах?

— Ты назовешь его Габриелом?

Я удивилась: мне было интересно, как она угадала мои мысли. Она глядела на меня изучающе, склонив голову набок. Сейчас она выглядела бесконечно мудрой, — иногда такое выражение встречается у простых людей.

— Но, может быть, будет и не мальчик… — возразила я.

Она только отмахнулась, как будто в этом уже не были сомнений.

— И никто ему не помешает, правда?

Вдруг она нахмурилась.

— Правда ведь? — повторила она.

— Если это будет мальчик, то он займет место отца.

— Но ведь отец его умер. Он покончил с собой… как говорят. Он действительно покончил с собой? — Она крепко схватила меня за руку. — Ты сказала, что он не мог этого сделать. А кто тогда это сделал? Скажи мне, прошу тебя, скажи?

— Тетя Сара, — торопливо прервала ее я, — когда Габриел умер, я была без ума от горя. Я, возможно, не знала, что говорила. Наверное, он все-таки покончил с собой.

Она выпустила мою руку и с упреком посмотрела на меня.

— Я разочаровалась в тебе, — сказала она, надувшись. Потом ее настроение резко изменилось. — Мы все сидели тогда за этим столом. Хагар была самой умной из нас и самой старшей. Теперь ты понимаешь, что было бы лучше… Тогда Саймон был бы… Хотя нашим воспитателям она не нравилась. Они любили Мэтью. А я была глупой. Плохо училась.

— Ничего, — успокоила я ее. — Зато вы прекрасно рисовали. И ваши гобелены будут висеть здесь спустя многие годы, когда нас уже не будет на свете.

Лицо ее просветлело. Потом она засмеялась.

— Я сидела вот здесь, Мэтью — вон там, а Хагар в конце стола. А наша воспитательница — всегда напротив нее. Хагар говорила, что будет сидеть во главе стола, потому что она самая старшая. У нее получалось все… кроме рисования и шитья. Вот здесь уж я была первой. Да, Хагар была сорванцом. Видела бы ты ее верхом на лошади! Она обычно ездила с нашим отцом верхом на охоту с собаками. Она была его любимицей. Однажды она забралась на окно, почти на самом верху монастырской башни. Сама слезть оттуда не могла, и пришлось послать туда двух садовников с лестницами… В наказание ее посадили на целый день на хлеб и воду и оставили одну в ее комнате, но ей было все равно. Она сказала, что ни о чем не жалеет.

Тетя Сара подошла ко мне поближе и прошептала:

— Она говорила: «Если хочешь что-нибудь сделать — делай, а потом думай о расплате, а если уже сделала то, что хотела, — тебе должно быть все равно, что тебе за это будет».

— У вашей сестры Хагар был очень сильный характер.

— Отец любил брать ее с собой, когда обходил поместье. Ему было жаль, когда она вышла замуж за Джона Редверза. Потом начались проблемы с Мэтью. Его отчислили из Оксфорда. Там была замешана какая-то девушка. Я помню тот день. Эта девушка приехала сюда повидать отца. Я за ними наблюдала, а они меня не видели; я слышала весь их разговор.

— С певческой галереи, — подсказала я.

Она захихикала.

— Да, они не догадались посмотреть наверх.

Она села к столу на то место, где она сидела когда-то во время занятий. И я поняла, почему она на глазах молодела, когда приходила в эту часть дома — здесь она заново переживала свою юность. Я была уверена, что все ее воспоминания о прошлом абсолютно точны. Это сейчас она путала, с кем говорила: с Кэтрин или с Клер, была ли это жена Габриела или Мэтью.

— Проблемы, — размышляла она вслух. — У него всегда возникали проблемы из-за женщин. Ему было далеко за тридцать, когда он женился, и больше десяти лет они прожили без детей. Потом родилась Рут. Все это время Хагар надеялась, что ее сын Питер будет хозяином Ревелз. Потом родились Марк и Габриел. Бедный маленький Марк! Но еще оставался Габриел. Затем родился Люк… Так что, как понимаешь, Хагар это совсем не радовало. — Она поднялась из-за стола, подвела меня к шкафу и показала мне там пометки на стене. Там было три линии, помеченные инициалами X., М. и С.

— Корабль ее величества? — пробормотала я.

— Нет, не угадала, — важно сказала тетя Сара. — Это Хагар, Мэтью и Сара. Это отметки нашего роста. Мэтью после этого обогнал ее, и тогда Хагар больше не захотела меряться. Я хочу показать тебе дневную и ночную детские комнаты.

Следом за ней я вышла из учебной комнаты, и мы осмотрели ту часть дома, которая веками принадлежала детям. Я с удовлетворением отметила, что и здесь все окна зарешечены. В дневной детской тетя Сара открыла большой дубовый сундук. Там хранилось платье для крещения детей Рокуэллов. Она с благоговением достала его, чтобы дать мне взглянуть. Оно было сделано из белого шелка и кружев, которые, по моим понятиям, были бесценны.

— Мне надо хорошенько его осмотреть, — сказала она. — Может быть, придется подштопать кружева. Последний раз его надевали на Люка, восемнадцать лет назад. Он вел себя не очень хорошо. У нас младенцы всегда ведут себя плохо. Я возьму его в свою комнату. Никто не дотронется до него, кроме меня. И к тому времени, когда понадобится, оно будет готово…

— Благодарю, тетя Сара.

Я взглянула на часы, приколотые к лифу платья, и увидела, что уже четыре часа.

— Пора пить чай, — проговорила я. — Совсем не заметила, что уже поздно… Время так быстро летит, когда интересно.

Она не ответила. Прижимая к груди платье для крещения, в своем воображении, мне кажется, она уже нянчила будущего ребенка — или, возможно, кого-то из прежних детей — Рут, Марка, Габриела или Люка.

— Я пойду вниз пить чай, — сказала я ей. Но она мне опять не ответила.

Спустя несколько дней Рут пришла ко мне в комнату с письмом…

— Его принес кто-то из слуг из Келли Гранж, — пояснила она.

— Мне? — удивилась я.

— Несомненно, тебе. На конверте четко написано: миссис Габриел Рокуэлл.

Рут заинтересованно улыбалась, подавая мне конверт, и так как уходить она не собиралась, я пробормотала:

— Извини, пожалуйста, — и прочитала его.

Письмо было написано в сугубо официальном тоне и звучало почти как приказ:

«Если миссис Габриел Рокуэлл найдет возможным приехать в Келли Гранж в пятницу в 15 ч. 30 мин., миссис Хагар Рокуэлл Редверз с удовольствием примет ее».

Я уже скрестила мечи с внуком миссис Хагар Редверз, теперь, очевидно, следовало поступить так же с ней самой. От досады я почувствовала, что кровь приливает к лицу.

— Королевский приказ? — улыбнувшись спросила Рут.

Я передала ей приглашение.

— Это так похоже на тетю Хагар, — сказала она. — Мне кажется, она воображает себя главой семьи. Ей хочется поближе познакомиться с тобой.

— Но я не собираюсь для этого ехать туда, — резко ответила я. — Да и знакомиться со мной сейчас несколько поздновато.

— Она очень стара, — заметила Рут, как бы извиняясь. — Старше отца. Ей уже под девяносто. С ней надо быть осторожной.

Я поспешно ответила:

— Я уже решила, что не поеду к ней в пятницу.

Рут пожала плечами.

— Но слуга ждет. Тетя хотела бы получить ответ.

— Она его получит, — ответила я, усаживаясь за письменный стол, и написала:

«Миссис Габриел Рокуэлл сожалеет, что не сможет навестить миссис Хагар Рокуэлл-Редверз в Келли Гранж в пятницу в 15 ч. 30 мин.».

Рут взяла у меня записку. Ее, очевидно, все это забавляло.

Стоя у окна, я увидела, как ускакал посыльный из Келли Гранж, и подумала: «Так вот откуда у него такое высокомерие — от его бабушки…»

В начале следующей недели, когда я была на лужайке перед домом, подъехал верхом Саймон Редверз.

Он спрыгнул с лошади, приподнял шляпу, приветствуя меня, потом что-то небрежно крикнул одному из конюхов, как будто он был здесь хозяином всего дома и здешних слуг.

— Миссис Кэтрин, рад видеть вас здесь, ради этого я и проделал весь путь верхом из Гранж.

После возвращения я еще не видела его, и он показался мне еще более крупным и еще более высокомерным, чем раньше. Отвечая ему, я постаралась вложить в свои слова как можно больше чувства собственного достоинства:

— Я хотела бы узнать, какое у вас ко мне дело.

Как только у него взяли лошадь, он подошел ко мне, улыбаясь почти заискивающе.

— Позвольте мне выразить удовольствие от того, что я снова вижу вас.

— Если вам угодно.

— Вы все еще злитесь на меня?

— Я не забыла некоторые замечания, сделанные вами перед моим отъездом.

— Значит, вы обиделись?

— Учитывая их оскорбительный характер — безусловно.

— Мне очень жаль, что так вышло. Я приехал извиниться.

— Неужели?

— Миссис Кэтрин, как настоящий йоркширец я привык, говорить без обиняков. А так как вы тоже из Йоркшира, значит, вы тоже человек прямой. Ведь мы с вами не утонченные южане, чтобы облекать наши мысли в приукрашенные фразы. Я не хочу притворяться, будто у меня манеры и стиль поведения лондонского джентльмена.

— Уверена, что притворяться было бы бесполезно.

Он засмеялся.

— У вас острый язычок, миссис Кэтрин.

Мне нравилось, как он обращается ко мне. Миссис Рокуэлл звучало бы слишком официально, но, с другой стороны, я бы не хотела, чтобы он обращался ко мне просто по имени.

— Я надеюсь, что он не уступит вашему, в то время, как мы время от времени вынуждены будем общаться с вами.

— Надеюсь, таких случаев будет немало, и упражнения в острословии не позволят затупиться нашему уму.

— Так что вы хотели сказать мне?

— Я хотел попросить у вас прощения за некоторые неподобающие замечания, которые я сделал в прошлый раз. Еще я хотел бы поздравить вас и пожелать вам хорошего здоровья и счастья.

— Вы что же, изменили свое мнение обо мне?

— Думаю, никогда этого не сделаю. Я всегда восхищался вами. Но я искренне прошу у вас прощения. Позвольте мне объясниться. Скажем так — я испытывал горечь и злость оттого, что потерял человека, которого считал своим братом. А в гневе я всегда теряю контроль над тем, что говорю, миссис Кэтрин. Это одна из моих недостойных черт, которых, я думаю, у меня и без того предостаточно.

— Давайте больше не вспоминать об этом случае.

— Значит, вы прощаете меня и забудете обо всем?

— Простить легче, чем забыть. Первое я вам обещаю. А второе… возможно, со временем.

— Вы так великодушны, миссис Кэтрин. Я этого не заслуживаю. А теперь я хотел бы попросить вас об одолжении.

— Неужели?

— Не для себя, — поспешно добавил он, — а для моей бабушки. Она просила вас навестить ее.

— Это вряд ли можно было понять как просьбу.

Он засмеялся.

— Вы должны простить ее стиль. Она привыкла командовать. Она очень огорчена, что не видела вас, и ей бы доставило большое удовольствие, если бы вы простили ей ее манеру задавать вопросы и не забывали бы, что она просто очень старенькая леди, которая редко когда выходит из дома. \

— Это она послала вас с этим вторым поручением?

— Она понятия не имеет о том, что я здесь. Ее обидел ваш отказ принять приглашение, и я хотел бы попросить вас об одолжении — позвольте мне отвезти вас туда завтра. Я приеду за вами и отвезу вас к ней. Вы не против?

Я колебалась.

— Ну послушайте, — настаивал он. — Вы только вспомните — она стара, ей одиноко, она очень интересуется всеми делами семьи, а вы теперь член этой семьи. Соглашайтесь, прошу вас. Пожалуйста, миссис Кэтрин.

Неожиданно для себя я заметила, что он очень красив: он сощурился от солнца, и в глазах его не было заметно обычной дерзости; его крепкие зубы казались очень белыми на фоне загорелого лица. В нем было что-то от Габриела, только не было такой утонченности черт. Я смотрела на него и чувствовала, что смягчаюсь.

Он сразу заметил перемену в моем настроении.

— Благодарю вас, — воскликнул он. По его лицу разбежались лучики улыбки. Я никогда еще не видела его таким радостным. Как же он любит свою старенькую бабушку, подумала я. Он мне уже почти нравился — ведь, оказывается, он был способен любить еще кого-то, кроме себя самого.

Он взволнованно продолжал:

— Она вам понравится. Несомненно. И вы ей понравитесь — хотя сначала, возможно, и не захочет этого показать. Она, как и вы, сильная личность.

Уже второй раз я слышала от людей о своей силе и вдруг от этого почувствовала себя совсем слабой. У меня даже слезы навернулись на глаза.

Я ужаснулась от этой мысли: расплакаться, да еще перед этим мужчиной?!

Чтобы скрыть свое смущение, я поспешно сказала:

— Очень хорошо, я приеду.

— Это прекрасно. Завтра в два часа я заеду за вами. А сейчас я поеду домой, чтобы рассказать ей, что вы согласились приехать навестить ее.

Он не медлил больше ни минуты. Окликнув конюха, он, кажется, совсем забыл про меня.

И все же он мне понравился. А раз так, то я была готова отбросить прежние предубеждения и отнестись к его бабушке с симпатией.

На следующий день Саймон Редверз заехал в Ревелз точно в два часа дня. Он приехал в фаэтоне, запряженном двумя лошадьми, красивее которых я не видела в своей жизни. Всю дорогу, а это было чуть меньше двух миль, я сидела рядом с ним.

— Я могла бы дойти пешком, — сказала я.

— И лишить меня удовольствия довезти вас? — В его голосе опять послышались насмешливые нотки, но между нами уже не было прежней вражды. Он был рад, что я согласилась посетить его бабушку, а так как его очевидная любовь к бабушке смягчала меня, мы уже не могли относиться друг к другу с прежней отчужденностью.

Келли Гранж было поместьем, построенным, по-моему, менее ста лет назад. Оно выглядело очень современным по сравнению с Ревелз. Дом был сделан из серого камня, вокруг были плодородные земли. Мы подъехали к узорным чугунным воротам, сквозь которые я увидела каштановую аллею. Из сторожки вышла женщина открыть нам ворота; было заметно, что она ждет ребенка.

Саймон Редверз в знак благодарности притронулся к шляпе, а она сделала ему реверанс.

Я ей улыбнулась, а она изучающе посмотрела на меня.

— Интересно, — размышляла я, когда мы поехали дальше, — возможно, это сестра Мери-Джейн?

— Это Этти Хардкасл. Ее муж работает на нашей земле.

— Тогда это она. Мери-Джейн — моя личная служанка, она рассказывала мне о своей сестре.

— В таких местах всегда кто-то кому-то приходится родственником. Кстати, а что вы думаете о Гранж? Никакого сравнения с Ревелз, так ведь?

— Поместье очень красиво.

— Да, у нас есть свои плюсы. Я вас уверяю, что в Келли Гранж больше удобств, чем в Ревелз. Вот подождите, придет зима, тогда вы сможете сравнить со знанием дела. Наши большие камины хорошо прогревают дом. А в Ревелз полно сквозняков. Чтобы согреть его зимой, понадобился бы весь уголь Ньюкасла.

— С домом поменьше обходиться гораздо проще.

— Но и у нас не тесно. В общем, вы сами увидите.

Колеса захрустели по дорожке, посыпанной гравием, и вскоре мы остановились у главного крыльца, по обе стороны которого стояли мраморные женские фигуры, пристойно задрапированные, держащие корзины с изображенными геранями и — лобелиями. По ту и другую сторону от крыльца были длинные мраморные сиденья.

Мы еще не подошли к двери, а горничная уже распахнула ее. Я думаю, она услышала хруст колес на дорожке. Мы вышли из фаэтона, и кучер тут же отогнал его; казалось, этот дом был полон слуг, которые были наготове, чтобы предупреждать все желания Саймона.

Мы вошли в отделанный изразцами холл, откуда наверх вела широкая лестница. Холл находился в центре, откуда просматривался весь дом до самой крыши.

Дом был очень большой, хотя казался маленьким и уютным по сравнению с Ревелз.

Саймон обернулся ко мне.

— Будьте добры, подождите минуту здесь, я пойду скажу бабушке, что вы приехали.

Я наблюдала, как он поднялся по лестнице на галерею второго этажа, постучал в дверь и вошел. Через несколько, минут он снова появился и позвал меня. Я поднялась наверх.

Саймон посторонился, чтобы пропустить меня вперед, и довольно чопорно, возможно, даже с долей издевки, или мне так показалось, произнес:

— Миссис Габриел Рокуэлл!

Я вошла. Комната была заставлена тяжелой мебелью. Толстые плюшевые шторы и кружевные занавески придерживали по бокам витиеватые медные украшения. В центре комнаты стоял стол. Впрочем, в комнате были еще какие-то столы, диван, набитый конским волосом, высокие напольные часы, много стульев, шкафы с фарфором, этажерка, большая многоярусная напольная ваза с белыми и красными розами.

На все это я взглянула мельком, потому что моим вниманием сразу завладела женщина, сидящая в кресле с высокой спинкой.

Это была Хагар Редверз, или скорее Рокуэлл-Редверз, как она себя называла — та, которая властвовала когда-то над другими в комнате для занятий, да так и осталась властительницей на всю свою жизнь.

Хотя она сидела, было заметно, что она высокого роста. Спину она держала прямо, кресло у нее было не какое-нибудь мягкое и удобное, а с твердой резной спинкой; седые волосы взбиты в высокую прическу, а сверху был надет кружевной чепец. В ушах поблескивали гранаты. На ней было закрытое платье из атласа бледно-лилового цвета с кружевным воротником, скрепленным брошью с гранатами, в тон к серьгам. Около кресла стояла трость из черного дерева с золотым набалдашником. Я поняла, что она ей пользуется во время ходьбы. Глаза у нее были ярко-голубые — еще одни глаза, живо напомнившие мне Габриела, но в них не было той мягкости, которая была свойственна Габриелу; в этой женщине вообще не было утонченности. Ее руки покоились на подлокотниках резного дерева. Вероятно, они в молодости были красивы, они и сейчас все еще сохраняли красивую форму, и я увидела на пальцах сверкание гранатов и бриллиантов.

В течение нескольких секунд мы присматривались друг к другу. Помня о высокомерном тоне письма, я держала голову чуть выше, чем обычно, и, возможно, мой голос прозвучал чуть высокомерно, когда я произнесла:

— Добрый день, миссис Рокуэлл-Редверз.

Она протянула мне руку так, будто она была королева, а я — ее подданная. Казалось, она ожидала увидеть меня на коленях у ее ног. Вместо этого я невозмутимо пожала ей руку, слегка наклонилась и отпустила ее.

— Хорошо, что вы посетили нас сегодня, — сказала она. — Но я надеялась, что вы приедете раньше.

— Ваш внук попросил меня приехать к вам сегодня днем, — ответила я.

— Ах, вот как! — От удивления губы у нее слегка передернулись. — Вам надо присесть, — продолжила она.

Саймон принес мне стул и поставил его прямо перед старой леди. Я была теперь рядом с ней, и свет, пробивавшийся через кружевные занавески, падал мне прямо в лицо. Ее же лицо оставалось в тени, и я подумала, что даже в такой мелочи она не упустила случая поставить меня в невыгодное положение.

— После дороги вам, наверное, хочется пить, — сказала она, при этом казалось, что она цепким взглядом стремилась проникнуть в ход моих мыслей.

— Дорога была очень короткой.

— Еще рановато пить чай, но я думаю, по такому случаю мы ждать не будем.

— Я с удовольствием подожду.

Она улыбнулась мне, потом обернулась к Саймону:

— Позвони в колокольчик, дорогой.

Саймон тут же выполнил ее просьбу.

— Нам предстоит многое сказать друг другу, — продолжала она, — а где же это сделать удобнее, как не за чашкой чая?

Появилась горничная, которую я уже видела, а старая леди попросила:

— Досон, чаю… пожалуйста.

— Да, мадам.

Дверь тихо закрылась.

— Ты к нам не захочешь присоединиться, Саймон. Но мы тебя извиним.

Я не была уверена, то ли она употребила «мы», как сделала бы это королева, — или же она имела в виду, что нам с ней хочется побыть наедине. Я не знала, что первый маленький экзамен для меня был позади, и она решила отбросить чопорность. Моя внешность и манеры, очевидно, не вызывали у нее отвращения.

Саймон сказал:

— Хорошо. Оставлю вас вдвоем, чтобы вы познакомились поближе.

— И к пяти часам будь готов отвезти миссис Рокуэлл обратно в Ревелз.

Молчаливая покорность Саймона меня просто поражала. Он взял ее руку, поцеловал ее и, хотя в его манерах даже в тот момент проскальзывала определенная доля насмешки, было видно, как ей нравились такие знаки внимания, а она со своей стороны хотя и пыталась, но не могла сдержать даже с ним свой властный характер.

Пока дверь за ним не закрылась, мы молчали. Потом она заговорила:

— Я надеялась встретиться с вами, когда вы были в Ревелз еще раньше. Но в то время я не могла приехать, а вас не приглашала потому, что знала, что Габриел сам привез бы вас сюда, когда бы пришло время. Я убеждена, что если бы он был жив, он бы так и сделал. У него всегда было чувство ответственности перед семьей.

— Не сомневаюсь, что он бы так и поступил.

— Я рада, что вы не принадлежите к числу глупых современных девиц, которые падают в обмороки, как только сталкиваются с трудностями.

— Как вы можете судить об этом после такого короткого знакомства? — спросила я, потому что была полна решимости сделать так, чтобы она относилась ко мне, как к равной, и не собиралась рассыпаться перед ней в любезностях, как она, казалось, ожидала.

— Мои глаза также хорошо видят, как и в двадцать лет. А опыта у меня теперь гораздо больше, чем тогда. К тому же Саймон рассказывал мне, что вы, слава Богу, были удивительно спокойны в столь тяжелое для вас время. Я уверена, что вас нельзя причислить к тем глупцам, которые считают: просто не надо говорить о том или об этом. Вещи существуют независимо от того, говорим мы о них или нет. Так зачем же притворяться, что они исчезнут, если перестать о них упоминать? Мне кажется, скрывая правду и делая тайну из очевидных событий, мы тем самым только продлеваем им жизнь. Вы согласны?

— Я думаю, бывают случаи, когда так оно и есть.

— Я была рада, когда узнала, что вы вышли замуж за Габриела. Ему всегда не хватало твердости, как, впрочем, и многим членам нашей семьи. Стержня в характере нет — вот в чем дело!

Я посмотрела на ее прямую фигуру и позволила себе небольшую шутку:

— Вы явно не страдаете этим недостатком.

Ей понравилось мое замечание.

— А как вы находите Ревелз? — спросила она.

— Я просто очарована этим домом.

— А! Это удивительное место. Таких осталось в Англии не так уж и много. Вот почему так важно, чтобы он был в хороших руках. Мой отец прекрасно с этим справлялся. Вы знаете, ведь были Рокуэллы, которые чуть не разорили его. Дом… усадьба — такая, как эта — нуждается в постоянной заботе и внимании, чтобы поддерживать ее в хорошем состоянии. Мэтью мог бы и получше со всем этим справляться. У землевладельца с его положением должно быть чувство собственного достоинства. Но у него всегда была на уме какая-нибудь очередная женщина. Это никуда не годится. А что касается Габриела… Он был человеком приятным, но слабым. Вот почему я с радостью услышала, что он женился на молодой женщине с сильным характером.

Принесли чай, и горничная, ожидая, спросила:

— Наливать чай, мадам?

— Нет-нет, Досон. Оставь нас.

Досон ушла, и она обратилась ко мне:

— Вы не могли бы взять на себя обязанность разлить чай? Я страдаю ревматизмом, и сегодня у меня не гнутся суставы.

Я поднялась и подошла к столу, на котором стоял поднос. Там был серебряный чайник над спиртовкой. Чайник для заварки, кувшинчик для сливок и сахарница — все сверкало начищенным серебром. К чаю были поданы сандвичи с огурцом, тонко нарезанный хлеб с маслом, булка с тмином и разнообразные маленькие булочки.

У меня было ощущение, что меня собираются подвергнуть еще одному испытанию, чтобы убедиться, смогу ли я прилично выполнить эти важные светские обязанности. Нет, подумала я, она действительно несносная женщина; и все-таки, вопреки ее и своим чувствам, она мне чем-то нравилась.

Я лишь немного покраснела, но не выказала больше никаких признаков смущения. Я спросила, что она хочет к чаю, налила ей сливок и положила сахару ровно столько, сколько нужно, принесла ей чай и поставила на мраморный с золотом столик возле ее кресла.

— Благодарю, — снисходительно произнесла она.

Затем я предложила ей сандвичи, хлеб с маслом, и она великодушно воспользовалась предложенным. Я вернулась к своему месту у подноса с чаем.

— Надеюсь, вы скоро приедете ко мне еще раз, — заметила она, и я поняла, что мы испытывали друг к другу сходные чувства. Она приготовилась к тому, чтобы отнестись ко мне критически, но в чем-то мы были достойны друг друга.

Я подумала: «Может быть, лет через семьдесят я стану такой же старой леди».

Она ела с изяществом и с аппетитом, при этом разговаривая со мной так, будто ей хотелось рассказать мне очень многое, и она боялась, что она не успеет управиться с этим и наполовину. Ей хотелось услышать что-нибудь и от меня, и я рассказала, как мы познакомились с Габриелом, спасая собаку.

— Значит, когда вы узнали, кто он и откуда, это приятно поразило вас?

— Узнала, кто он и откуда?..

— Ну, что он в будущем баронет, очень выгодный жених и что в свое время Ревелз будет принадлежать ему?

Ну вот, опять начинается — она предполагает, что я вышла замуж за Габриела из-за денег и его положения. Тут уж я не могла сдержать негодования.

— Ничего подобного, — запальчиво воскликнула я. — Мы с Габриелом решили пожениться, когда многого не знали о положении друг друга в обществе.

— Тогда вы меня удивляете, — сказала она. — Я считала вас разумной молодой женщиной.

— Надеюсь, что глупой трудно назвать, но я никогда не придерживалась мнения, что выходить замуж из-за денег — это очень разумно. Выйти замуж за человека, с которым ты несовместима, — это уже ужасно, даже если бы этот человек и был богат.

Она засмеялась. И было видно, что она наслаждалась нашим разговором. В глубине души она уже понимала, что я ей нравлюсь. Но что меня немного шокировало, так это то, что я бы точно так же ей нравилась, даже если бы была охотницей за приданым. Ей нравилось во мне то, что она называла силой характера. Как же им всем в этой семье нравилось это качество! Габриел так искал его и нашел — во мне. Саймон предполагал, что я вышла замуж за Габриела из-за его денег! Интересно, он тоже не стал бы думать обо мне хуже, если бы это было правдой? Этим людям нравились хитрые и ловкие — «разумные», как они это называли. Неважно, если ты груб, лишь бы не был глупцом — и вот тогда-то уже тобой можно было восхищаться.

— Значит, это была любовь… — сказала она.

— Конечно, любовь! — ответила я вызывающе.

— Да, все это останется неразгаданной тайной…

— Возможно, вы ее разгадаете… — И неожиданно для себя я добавила: — Я надеюсь.

— Вы сами справитесь, если поставите себе такую цель.

— Вы думаете? Но ведь существуют неразгаданные тайны, хотя многие люди отдавали все свое время и энергию, чтобы отыскать правду.

— Возможно, они недостаточно старались. А вы сейчас носите наследника. Если у вас родится мальчик, то конец надеждам Рут относительно Люка, — заключила она торжествующе. — Из Люка выйдет еще один Мэтью, — продолжала она. — Он так похож на своего деда!

Мы немного помолчали, и вдруг я поймала себя на том, что рассказываю ей, как я видела комнату для занятий в Ревелз, где на буфете и на столе нацарапаны ее инициалы, и как тетя Сара водила меня туда и вспоминала со мной былые дни.

Она заинтересовалась, и ей тоже захотелось поговорить о прошлом.

— Сколько лет я уже не бывала в детских комнатах! Хотя раз в год — на Рождество — я езжу в Ревелз, но по дому я хожу редко. Теперь мне трудно дается каждая поездка. Вы знаете, я ведь старшая из нас троих, я на два года старше Мэтью. А в те дни все они ох как танцевали под мою дудку!..

Я так и поняла из рассказа тети Сары.

— Сара! Она всегда была легкомысленной. Бывало, сидит за столом и прядку волос крутит да крутит в руках, пока на чучело не станет похожа. И всегда витает где-то в облаках. Мне кажется, сейчас она стала совсем наивной и многого не понимает.

— Но кое-что она понимает очень хорошо.

— Знаю. Она всегда была такой. В первые годы после замужества я каждый день бывала у нас дома. А муж не ладил с нашей семьей. Мне кажется, он чуточку ревновал меня к ним…

Она улыбнулась своим воспоминаниям, и я поняла, что она унеслась мыслями в те годы, когда она была своенравной, упрямой девчонкой, которая всегда и во всем умела настоять на своем и всюду верховодила.

— С людьми мы встречались мало, жили в то время очень уединенно. Тогда еще не было железных дорог. С визитами мы ездили только в нашем графстве, и единственной семьей, где я могла найти себе будущего мужа, была семья Редверзов. Сара вообще не вышла замуж. Хотя, кажется, если бы даже у нее была возможность, она бы ею не воспользовалась. Она была рождена, чтобы провести всю жизнь в мечтах и грезах.

— Вам очень не хватало Ревелз, когда вы вышли замуж? — спросила я, наполнив ее чашку и протягивая ей блюдо с булочками.

Она с грустью согласилась:

— Может быть, мне вообще не следовало уезжать оттуда.

— Этот дом приобретает особое значение для тех, кто живет там.

— Возможно, наступит день, когда и для вас он будет значить очень много. Если у вас родится сын, его будут воспитывать в Ревелз, в духе любви и почтения к этому дому, Таковы традиции.

— Понимаю.

— Я уверена, что у вас будет мальчик. Я буду молиться за это. — Она произнесла это так, будто даже божество было обязано выполнять ее указания, и я улыбнулась. Она увидела это и улыбнулась мне в ответ.

— Если это будет девчонка, — продолжала она, — и если Люк умрет…

Я испуганно перебила ее:

— Почему он должен умереть?

— Некоторые члены нашей семьи живут очень долго, а некоторые умирают молодыми. Оба сына моего брата обладали очень хрупким здоровьем. Если бы Габриел не покончил с собой так, как он это сделал, ему все равно оставалось жить совсем не много лет. Брат его умер в раннем возрасте. Кажется, я вижу признаки этой же хрупкости здоровья и у Люка.

Ее слова ошеломили меня. Глядя на нее, я, по-моему, уловила проблески надежды в ее глазах. Или я все это вообразила себе? Она сидела спиной к свету. А мои мысли вертелись все вокруг одного и того же…

Люк и мой еще неродившийся ребенок, если это будет мальчик, будут стоять на пути Саймона к Ревелз. По тому, как она говорила о Ревелз и о Саймоне, я понимала, что это было для нее… возможно, самое главное в жизни.

Если Саймон станет хозяином в Ревелз, она сможет вернуться туда, чтобы провести там остаток дней.

Поспешно, как бы боясь, что она прочитает мои мысли, я произнесла:

— А отец вашего внука, ваш сын, — он тоже обладал хрупким здоровьем?

— Ну нет. Питер, отец Саймона, погиб за свою королеву и родину в крымской войне. Саймон не знал отца, а мать его не вынесла удара; она так и не смогла оправиться от родов. Она была нежным созданием. — В ее голосе послышалось презрение. — Не я выбирала ему невесту, но у моего сына была своя голова на плечах… Это мне всегда нравилось в нем, хотя и привело к этой губительной женитьбе. И вот они оставили внука мне.

— Для вас это было, вероятно, самым большим утешением…

— Большим утешением, — повторила она с такой нежностью, какой я у нее до этого не видела.

Я спросила, не хочет ли она еще чаю. Она отказалась, и, когда мы обе закончили чаепитие, она попросила:

— Пожалуйста, позвоните, чтобы пришла Досон. Терпеть не могу созерцать пустые чашки и грязные тарелки.

Когда чайные принадлежности унесли, она решила поговорить о Люке. Ей хотелось знать мое мнение. Казался ли он мне привлекательным или интересным?

Меня это поставило в тупик, я и сама не знала, что я о нем думаю.

— Он так молод, — ответила я. — Трудно составить мнение о молодом человеке. В этом возрасте люди меняются так быстро! Со мной он был очень любезен.

— А красавица дочь доктора Смита часто навещает Ревелз?

— С тех пор, как я приехала, я ее еще не видела. Мы сейчас в трауре, и к нам мало кто приезжает.

— Это естественно. А вам, наверно, интересно, откуда я знаю так точно обо всем, что происходит в Ревелз? Дело в том, что слуги отлично передают все новости. У жены моего привратника есть родная сестра в Ревелз.

— Да-да, — подтвердила я, — это моя служанка. Очень хорошая девушка.

— Я рада, что вы ею довольны. Я в свою очередь довольна Этти. Я ее часто вижу. Скоро у нее родится первенец. Я всегда интересуюсь жизнью своих людей. Я прослежу, чтобы у нее было все необходимое для родов. Детям, родившимся в Келли Гранж, мы всегда посылаем в подарок серебряные ложечки.

— Какой приятный обычай.

— Наши люди отличаются верностью, так как они чувствуют, что нам можно доверять.

Мы обе были очень удивлены, когда Саймон пришел, чтобы отвезти меня в Ревелз. Два часа, проведенные с Хагар Редверз, подняли мне настроение. Я очень приятно провела время.

Я думаю, что она была того же мнения; протягивая мне руку, она была очень любезна:

— Вы приедете и навестите меня еще раз… — В глазах ее мелькнул огонек, и она добавила: — Я надеюсь.

Она как бы признавала во мне человека, которому нельзя было приказывать. Я чувствовала, что именно за это я и нравлюсь ей.

Я сказала, что с удовольствием приеду еще раз и буду с нетерпением ждать удобного случая для визита.

По дороге домой мы с Саймоном почти не разговаривали, но я видела, что он остался доволен тем, как развиваются события.

В течение последующих двух недель я мало гуляла, больше отдыхала, лежа в постели после полудня и читая романы Диккенса, миссис Генри Вуд и сестер Бронте.

Но меня все больше занимали мысли о ребенке, и это было мне истинным утешением. Иногда я заново переживала смерть Габриела, и особенно ужасным казалось то, что он никогда не узнает про своего ребенка. И каждый день, как оказалось, что-нибудь мучительно больно напоминало мне о Фрайди. Я иногда гуляла по усадьбе вокруг дома, и стоило мне услышать лай какой-нибудь собаки, как сердце у меня начинало биться сильнее от теплящейся надежды. Я заставила себя поверить в то, что наступит день, когда она вернется. Просто потому, наверно, что было невыносимо поверить — как и тогда с Габриелом — что я никогда не увижу ее.

Я старалась принимать участие в событиях местной жизни. Я заходила на чай к семье викария; посещала церковь и сидела там вместе с Рут и Люком на скамье Рокуэллов. Я чувствовала, что постепенно приживаюсь здесь — ведь когда мы были с Габриелом, я еще не успела ни к чему здесь привыкнуть.

Иногда тетя Сара водила меня в детские комнаты — ей, казалось, не надоедало ходить со мной туда. Я увидела наконец фамильную колыбель, сделанную двести лет назад, — эта качалка была настоящим произведением искусства! Голубое стеганое покрывало, сшитое тетей Сарой специально для этой колыбельки, было выполнено очень искусно.

Я еще раз побывала у Хагар, и мы с ней, по-моему, сблизились еще больше. Я была уверена, что нашла в ее лице хорошего друга.

Так как мы в Керкленд Ревелз соблюдали траур, никаких развлечений в нашей жизни не было, лишь время от времени нас навещали близкие друзья нашей семьи. Появлялась Дамарис, и теперь я была уверена, что Люк влюблен в нее, но мне так и не удалось понять, как она к нему относится. Иногда мне в голову приходило, что Дамарис вообще не могла испытывать никаких чувств. Я заметила, что даже к отцу она временами относилась безучастно, хотя была довольно послушна. Иногда я сомневалась, способна ли она испытывать привязанность к кому-либо вообще — даже к собственному отцу.

Доктора я видела часто — то в доме, то возле него. Он объяснял, что приглядывает за сэром Мэтью и тетей Сарой. И не забывает о миссис Рокуэлл, обычно добавлял он, улыбаясь.

Он составил для меня небольшой список советов, которых мне следовало придерживаться: не ходить на прогулках слишком далеко, не ездить верхом, отдыхать, как только почувствую в этом необходимость, и на ночь пить теплое молоко.

Как-то раз я вышла на утреннюю прогулку. Когда я была примерно в миле от дома, я услышала позади себя шум приближающегося экипажа и, обернувшись, увидела двухместную карету доктора.

Он попросил слугу остановиться возле меня.

— Вы переутомляетесь, — упрекнул он меня.

— Ничуть. Я ушла совсем недалеко от дома.

— Пожалуйста, садитесь, — пригласил он. — Я подвезу вас обратно.

Я подчинилась, хотя и утверждала, что ни капельки не устала. На самом деле он сам выглядел гораздо более утомленным, чем я. И будучи человеком прямым, я не преминула сказать ему об этом.

— Я был в Уорстуисле, — ответил он. — Это всегда выбивает меня из колеи.

Уорстуисл! При одном упоминании этого названия меня охватила тоска. Я думала о бедных людях, отгороженных от мира и воспринимающих все сквозь пелену затуманенного сознания. Какой же он хороший человек, если ездит даже в такое жуткое место, чтобы лечить людей.

— Вы, должно быть, очень хороший человек, если ездите туда, — сказала я вслух.

— У меня корыстные мотивы для этого, миссис Рокуэлл, — ответил он. — Эти люди интересуют меня. Кроме того, я им нужен. Это очень приятно — ощущать, что ты кому-то нужен.

— Все это так, но, тем не менее, с вашей стороны это очень благородно. Я уже слышала от других, что вы там успокаиваете больных не только как врач. Они ценят ваше доброе отношение к ним.

— Ха! — Он вдруг засмеялся, и на его загорелом лице блеснули белоснежные зубы. — Мне есть за что благодарить судьбу. Я раскрою вам одну тайну о себе. Сорок лет назад я был сиротой… без единого пенни в кармане. Надо признаться, грустная это вещь — быть сиротой в этом мире, но не иметь при этом ни пенни в кармане, дорогая моя миссис Рокуэлл, — это уже трагедия.

— Охотно верю.

— Я мог бы стать отчаявшимся от голода нищим… стоять у дороги и дрожать от холода, но в конце концов судьба улыбнулась мне. Когда я рос, мечтой моей жизни было лечить больных. У меня не было никакой надежды исполнить свое желание. Но я привлек внимание одного богатого человека, и он был так добр ко мне, что дал мне образование и помог осуществить мою мечту. Если бы не этот богач, что бы со мной сталось? И теперь, когда я вижу нищего у дороги или преступника в тюрьме, я говорю себе: я достиг всего только благодаря милости этого богатого человека. И стараюсь все свои силы отдавать пациентам. Вы меня понимаете?

— Не знаю… — начала я.

— Ну вот, теперь вы уж не думаете, что я такой хороший, — потому что я не джентльмен, верно?

Я вспыхнула:

— Я думаю, что вы самый настоящий джентльмен!

Мы уже подъезжали к Ревелз, и он негромко сказал:

— Тогда сделайте мне одолжение.

— Если это в моих силах.

— Позаботьтесь, пожалуйста, о себе… получше.

Мы с Хагар Редверз пили чай, и она разговаривала со мной на свою любимую тему — о детстве, о том, как она верховодила в детской Ревелз, как вдруг мне показалось, что эта заставленная мебелью комната сдавила меня и мне стало нечем дышать. Со мной что-то случилось, я и сама толком не поняла — что это было…

Очнувшись, я увидела, что лежу на кушетке, набитой конским волосом, и мне подносят нюхательные соли.

— Что случилось? — спросила я слабо.

— Все в порядке, дорогая, — послышался властный голос Хагар. — Ты просто упала в обморок.

— В обморок? Я… Да я…

— Не беспокойся. Полагаю, что в этот период такое случается довольно часто. Лежи спокойно. Я послала за Джесси Дэнкуэйт. Я ей вполне доверяю.

Я попыталась подняться, но сильные старческие руки, поблескивавшие гранатами и бриллиантами, властно удержали меня на месте.

— Мне кажется, дорогая, ты слишком долго шла пешком. Эта дорога становится для тебя утомительной. В следующий раз я велю, чтобы тебя привезли сюда.

Сидя на стуле рядом с моим диваном, она рассказывала:

— Я помню, как упала в обморок незадолго до рождения моего сына. Это такое ужасное ощущение, правда? Но самое удивительное, что со временем привыкаешь ко всем этим маленьким неудобствам. Тебе бы хотелось чего-нибудь, дорогая, чтобы восстановить силы? Я не знаю, может быть, тебе пошел бы на пользу глоток бренди? Хотя нет, давай уж лучше подождем Джесси Дэнкуэйт.

Не прошло и пятнадцати минут, как в комнату вошла Джесси Дэнкуэйт. На вид ей было лет сорок пять. У нее было приятное розовое лицо. Ее черная шляпа, украшенная черными блестящими бусинками, которые весело плясали в такт ее движениям, под подбородком завязывалась черными лентами. На ее габардиновом плаще тоже блестел черный бисер. Под плащом виднелось черное платье с безупречно чистым белым накрахмаленным передником.

Вскоре я узнала, что это была акушерка, которая жила в поместье Келли Гранж; так как Хагар управляла своим поместьем, как королева своим королевством, то и акушерка вела себя с ней, как и подобает подданной. Впоследствии я узнала, что если кто-то из женщин не мог заплатить ей за услуги, Хагар платила за них. Джесси могла быть также и няней, так как у нее были определенные познания во всех областях ухода за детьми.

Она ощупывала меня, задавала массу вопросов и судила обо всем со знанием дела. В конце концов она пришла к выводу, что все идет как надо, а то, что случилось, — естественно для такого срока беременности.

По ее мнению, чашка горячего сладкого чая пошла бы мне на пользу; и бояться больше было нечего.

Когда она ушла, Хагар приказала, чтобы мне принесли горячий чай, и пока я его пила, она сказала:

— Ты знаешь, когда наступит срок, я бы на твоем месте обратилась к Джесси. У нас здесь никого лучше ее не найти. Вот почему она работает у меня. На ее счету больше успешно принятых родов, чем у любой другой акушерки, какую я когда-либо знала. Если я могла бы в свое время нанять ее для своей невестки, она бы сегодня была жива.

Я согласилась, что это было бы прекрасно; я ведь не знала, какие еще приготовления надо сделать.

— Тогда решено, — сказала Хагар. — Я скажу, чтобы Джесси была наготове. А еще лучше, если бы она смогла перебраться в Ревелз примерно за неделю перед этим и пожить там. Это не помешает.

Похоже, инициатива в моих делах перешла в другие руки. Но я не возражала. Казалось, изменения в моем положении оказывают влияние на мой характер. Чувствуя, как по телу разливается усталость, я лежала на кушетке, набитой конским волосом, и слушала, как Хагар строит планы на мое будущее.

Джесси еще не ушла, и когда Хагар послала за ней перед моим отъездом, чтобы сказать ей, что я решила воспользоваться ее услугами, она была очень рада.

— Джесси будет регулярно заходить к вам в Ревелз, — заявила Хагар. — А ты должна прислушиваться к ее советам. А теперь пускай кто-нибудь отвезет тебя домой. И когда приедешь, обязательно отдохни.

Саймона не было дома, поэтому кто-то из слуг отвез меня обратно. Рут вышла навстречу и очень удивилась, увидев, каким образом я вернулась. Я торопливо пересказала ей все, что со мной случилось.

— Тебе лучше сразу подняться наверх и прилечь отдохнуть, — сказала она. — Я распоряжусь, чтобы тебе принесли обед.

Я поднялась к себе, и Мэри-Джейн тут же оказалась рядом, чтобы успокоить меня. Я попросила ее поподробнее рассказать о своей сестре Этти, которая несколько месяцев назад точно так же упала в обморок.

Впереди меня ждал спокойный вечер. Я собиралась почитать в постели.

Мери-Джейн принесла мне обед, и когда я покончила с едой, она вернулась, чтобы сказать, что доктор Смит хочет видеть меня. Она для приличия застегнула на мне спальный жакет до самого верха и вышла, чтобы сказать доктору, что я готова принять его.

Он пришел ко мне вместе с Рут, и они оба сидели у моей постели, пока он задавал вопросы по поводу обморока.

— Насколько я понимаю, беспокоиться не о чем, — сказала я. — Очевидно, в такое время это часто случается. Так мне сказала акушерка.

— Кто? — спросил Доктор.

— Джесси Дэнкуэйт. Миссис Редверз очень доверяет ей. Я уже договорилась, что она поможет мне, когда придет срок, а сейчас будет время от времени заходить сюда.

Доктор некоторое время молчал. Потом сказал:

— У этой женщины действительно очень хорошая репутация в здешних местах. — Он наклонился, улыбаясь: — Но я хотел бы убедиться, достаточно ли она опытна, чтобы заботиться о вас, — добавил он.

Они пробыли у меня недолго, и после их ухода я наконец с наслаждением растянулась в постели. Все-таки приятно было знать, что кто-то обо всем сможет позаботиться.

Через две недели моей спокойной жизни пришел конец и на смену ей пришли страхи и сомнения.

День был просто великолепным. Вместе с Рут, Люком и Дамарис я ездила украшать церковь цветами к празднику урожая. Разумеется, мне не позволили заниматься украшением, а заставили сидеть на одной из скамей и смотреть, как работают остальные.

Откинувшись на спинку, сквозь дремоту я слышала глухие звуки их голосов, когда они переговаривались между собой. Дамарис, поправлявшая золотистые, красные и розовато-лиловые хризантемы на алтаре, выглядела как иллюстрация к Ветхому Завету. Никогда еще ее красота и грация не были так очевидны. Люк помогал ей — он не отходил от нее ни на шаг, а Рут искусно раскладывала на подоконниках у окон с цветными стеклами гроздья винограда и кабачки.

Все дышало миром — таким миром, ощущение которого после этого вечера мне пришлось надолго забыть.

Потом мы попили чаю в доме у викария и не спеша пошли домой. Когда наступила ночь, у меня еще не было предчувствия, что совсем скоро все изменится.

Я рано легла, это уже вошло в привычку. Луна была почти полной, и, поскольку шторы у меня в комнате были раздвинуты, она заливала комнату мягким светом, который не уступал свету от зажженных свечей.

Впоследствии я пыталась восстановить все детали этого вечера, но ведь тогда я еще не знала, что мне надо было быть особенно внимательной. Так что ничего особенного потом я вспомнить не могла.

В одном я была уверена — я не задергивала занавески с обеих сторон своей кровати, мне всегда хотелось, чтобы они были раздвинуты. Я уже говорила об этом Мери-Джейн, и в дальнейшем она так и делала.

Задув свечи, я забралась в постель. Некоторое время я полежала, глядя в окно. Через час или два месяц будет глядеть прямо на меня. Прошлой ночью луна светила мне прямо в лицо, и это разбудило меня.

Я заснула. И вдруг… я внезапно проснулась от жуткого страха, хотя еще несколько секунд не могла понять, в чем дело. Я почувствовала холодный сквозняк. Я лежала на спине, вся комната была залита лунным светом. Но это было не все. Кто-то был здесь… Кто-то стоял в ногах моей постели и наблюдал за мной.

Кажется, я вскрикнула — сейчас я уже точно не помню, Я вскочила и почувствовала, как все тело у меня холодеет. На несколько секунд я будто окаменела. Меня охватил такой ужас, какого я еще не испытывала никогда.

И все оттого, что я увидела в ногах своей постели… Оно двигалось, но принадлежало потустороннему миру.

Это была фигура в черной сутане с капюшоном — монах. Лицо его закрывала маска — такая, как носили палачи в застенках инквизиции. В маске были прорези для глаз, но сквозь них разглядеть эти глаза было невозможно. И все же мне казалось, они внимательно за мной наблюдают.

Никогда раньше я не видела призраков. Я в них не верила. Моя йоркширская натура восставала против таких выдумок. Я всегда говорила, что пока не увижу их собственными глазами — не поверю. И вот увидела.

Фигура пришла в движение, пока я наблюдала за ней, и потом исчезла.

Нет, это не могло быть видением. У такого человека, как я, не могло быть никаких «видений». И вдруг я вспомнила, что слышала, как дверь тихо закрылась. Это вернуло меня к реальности. Кто-то приходил в мою комнату и вышел через дверь. Призраки, надо полагать, не стали бы утруждать себя тем, чтобы открывать и закрывать двери.

Я с трудом выбралась из постели, запутавшись было в занавеске, которую я торопливо отодвинула в сторону. Я поспешила к двери, громко выкрикивая:

— Кто там? Кто там?

В коридоре было пусто. Я побежала по лестнице наверх. Лунный свет, льющийся в окна, отбрасывал вокруг меня жуткие тени. Я почувствовала, что столкнулась с чем-то зловещим — и меня охватил ужас.

Я принялась кричать:

— Эй! Кто-нибудь! В доме кто-то есть!

Потом я услышала, как открылась и закрылась дверь, и узнала голос Рут:

— Кэтрин, это ты?

— Да, да… Иди скорей сюда!

Прошло, как мне показалось, столько времени, пока она появилась!.. Она спустилась по лестнице, кутаясь в длинный халат. В руке у нее была небольшая лампа.

— Что случилось?! — воскликнула она.

— Кто-то приходил в мою комнату! Пришел и стоял в ногах моей постели…

— Да это тебе приснился кошмарный сон…

— Я не спала, говорю тебе. Я не спала. Я проснулась и увидела его. Наверно, он и разбудил меня.

— Кэтрин, дорогая моя, ты вся дрожишь. Тебе надо лечь. В твоем состоянии…

— Но он приходил в мою комнату. И может прийти опять!

— Дорогая, это был просто дурной сон.

Говорить с ней было бесполезно, я только разозлилась на нее. Это было только начало моих тщетных попыток; ведь действительно можно прийти в отчаяние, если тебе не хотят верить, что ты видела все своими собственными глазами, а не в каком-то дурном сне!

— Нет, это мне не приснилось, — злилась я. — В чем я точно уверена, так это в том, что это был не сон. В моей комнате кто-то был! Я это не придумываю.

Где-то в доме часы пробили один раз, и почти сразу после этого на площадке выше нас появился Люк.

— Что за шум? — спросил он, зевая.

— Кэтрин… расстроилась.

— В моей комнате кто-то был!

— Грабители?

— Нет, не думаю. Это был кто-то, переодетый в монаха.

— Дорогая, — мягко сказала Рут, — ты часто ходишь к развалинам монастыря, вот у тебя и разыгралось воображение. Это мрачное место. Не ходи туда больше. Это только расстраивает тебя.

— Да я же тебе говорю, что на самом деле в моей комнате кто-то был! Этот человек задернул занавески около моей постели, чтобы я не видела, как он уходит.

— Задернул занавески у твоей постели? Я думаю, это сделала Мэри-Джейн.

— Нет, это не она. Я уже предупреждала ее, чтобы она этого не делала. Нет, это человек, сыгравший со мной эту шутку, — если только это была шутка — задернул их.

Я заметила, как Рут и Люк переглянулись, и поняла, что они опять подумали о том, что мой интерес к разрушенному монастырю стал для меня навязчивой идеей; на самом деле, полагали они, я просто видела один из тех кошмаров, которые кажутся настолько реальными, что, проснувшись, еще долго нельзя понять, то ли это приснилось, то ли было на самом деле…

— Это был не сон, — неистово протестовала я. — Кто-то входил в мою комнату. Может быть, кто-нибудь намеревался разыграть меня?

Я перевела взгляд с Рут на Люка. Способны ли они были сыграть со мной такую глупую шутку? И кто еще мог бы это сделать? Сэр Мэтью. Тетя Сара? Видение легко и бесшумно проследовало через всю комнату, тихо закрыло за собой дверь — так что нужно было быть очень подвижным, чтобы проделать это.

— Тебе надо лечь в постель, — сказала Рут. — Не волнуйся так из-за каких-то кошмаров…

Вернуться и лечь в постель, попытаться заснуть… чтобы опять меня разбудило появление этой фигуры в ногах моей кровати? В этот раз она просто стояла и смотрела на меня. А что она выкинет в следующий раз? Как я могу теперь спокойно спать в этой комнате?

Люк зевнул. Разумеется, ему было странно, что его разбудили среди ночи из-за какого-то дурного сна.

— Пошли, — мягко сказала Рут, и только когда она взяла меня под руку, я вспомнила, что стою как есть в ночной рубашке и представляю для них обоих весьма необычное зрелище.

Люк пожелал нам спокойной ночи и ушел в свою комнату; мы остались вдвоем с Рут.

— Кэтрин, дорогая, — говорила она, увлекая меня в глубь коридора, — ты так напугана!..

— Но это в самом деле ужасно! Подумать только, пока я спала, кто-то вот так стоял и смотрел на меня.

— Я тоже раз или два видела кошмарные сны. Представляю себе, какое тяжелое впечатление они оставляют.

— Но я же повторяю тебе — я не спала!

Она не ответила и открыла дверь в мою комнату. Поток воздуха всколыхнул занавески у кровати. Я вспомнила, как тогда я тоже почувствовала сквозняк, и мне стало ясно, что в мою комнату кто-то тихонько прокрался, задвинул занавески с одной стороны кровати и затем встал в ногах у постели.

Все это были типично человеческие поступки. Значит, все это со мной проделал кто-то из обитателей этого дома.

Но зачем этому человеку нужно было пугать меня, зная, в каком положении я нахожусь?

— Вот видишь? — показала я. — Занавески задернуты с одной стороны кровати. Когда я ложилась, так не было.

— Наверно, это сделала Мери-Джейн.

— Ну зачем же ей возвращаться после того, как мы с ней уже пожелали друг другу спокойной ночи, — чтобы задвинуть занавеску, которую я специально просила ее не трогать?

Рут пожала плечами.

— Ложись, — сказала она. — Ах, да ты замерзла! Тебе надо что-нибудь одеть.

— Я не успела. По крайней мере в тот момент я об этом не подумала. Я поспешила следом за тем… ну, кто бы там ни был… Я подумала, что успею увидеть, куда он пойдет. Но когда я вышла, ничего уже не было видно… ничего! Не знаю, может быть… он еще здесь… смотрит… слушает…

— Иди сюда, ложись. Здесь никого не может быть, так как это было во сне.

— Но я знаю, когда я сплю и когда — нет.

— Я зажгу тебе свечи. Так тебе будет лучше.

— Луна так ярко светит. Мне не нужны свечи.

— Ну, тогда лучше их не зажигать. Я всегда боюсь пожара.

Она раздвинула занавески у кровати и села у края постели.

— Ты замерзнешь, — сказала я.

— Мне не хочется оставлять тебя одну, ты так взволнована, — ответила она.

Мне было стыдно просить ее остаться, страх еще не прошел. Но я была убеждена, что то, что я видела — не привидение, и если бы я закрыла дверь изнутри, то никто не проник бы в мою комнату.

— Все в порядке, — сказала я. — Я уже могу остаться одна.

Она улыбнулась и встала.

— На тебя это так не похоже — бояться плохих снов!

— Боже мой! Ну почему ты не можешь мне поверить? Я знаю, что это был не сон, — сказала я ей. — Кто-то сыграл со мной такую шутку.

— Опасная шутка… для женщины в твоем положении.

— Значит, этому человеку все равно, если со мной что-то случится.

Она снова недоуменно пожала плечами.

— Извини, что я тебя побеспокоила, — сказала я. — Пожалуйста, возвращайся к себе.

— Ну, если ты уверена…

Я выбралась из постели и потянулась за халатом.

— Куда ты собралась? — удивилась она.

— Закрыть за тобой дверь, когда ты уйдешь. Если я запру эту дверь и дверь из туалетной комнаты, которая ведет в коридор, то я буду в безопасности.

— Если только тебе так будет спокойнее, — тогда, конечно, ты должна это сделать. Но, Кэтрин, кому в этом доме придет в голову такое сделать? Тебе все-таки это снилось.

— Я бы могла в это поверить, — сказала я, — если бы я не почувствовала сквозняка от двери и не слышала, как ее закрывают, и если бы привидение предусмотрительно не задернуло занавеску с одной стороны кровати. Мне кажется, привидения редко бывают настолько практичными.

Страх понемногу проходил. Странно, но враг в человеческом облике казался гораздо менее опасным, чем какое-нибудь сверхъестественное существо.

Тогда я еще не поставила перед собой самый важный вопрос: «Зачем это было сделано?»

— Ну что же, спокойной ночи, — сказала Рут. — Если ты уверена…

— У меня уже все в порядке.

— Спокойной ночи, Кэтрин. Если возникнут какие-нибудь… проблемы, помни, что я совсем рядом, этажом выше. И Люк тоже здесь недалеко.

— Спасибо.

Когда она ушла, я замкнула дверь и убедилась, что дверь из туалетной комнаты в коридор тоже заперта изнутри.

Я легла в постель, но спать не могла. Заснула я только тогда, когда стало светать.

Один и тот же вопрос вертелся у меня в голове: кто это сделал и зачем? Это не было обычным розыгрышем. Человек, сделавший это, намеревался напугать меня. Хотя я и не принадлежала к числу тех, кого легко запугать, но, думаю, самые смелые могли бы потерять присутствие духа при виде привидения в ногах собственной постели. А я была лишь женщиной, и к тому же, как известно, беременной.

Я поняла, что это — угроза. Кто-то замышляет против меня какое-то злодеяние. И, возможно, оно только косвенно направлено против меня, а главным образом — против той бесценной ноши, которую я носила под сердцем.

Один из предполагаемых наследников Ревелз умер насильственной смертью; неужели что-то замышляется и против второго?

Так начался для меня период страхов и сомнений.