Счастье и тайна

Глава V

На следующее утро я проснулась чуть позже шести утра, поднялась и отперла дверь. Потом вернулась в постель и заснула. Разбудила меня Мери-Джейн. Она принесла мне на подносе завтрак в постель.

— Миссис Грантли сказала, что вам надо хорошенько выспаться сегодня утром, — сказала она мне.

Очнувшись от глубокого сна, я вспомнила все ужасы предыдущей ночи. У меня, наверно, был такой вид, что Мери-Джейн забеспокоилась. В эти первые минуты пробуждения я была готова поверить, что она сейчас превратится в видение в черной одежде.

— О, Мери-Джейн, спасибо, — неуверенно выговорила я.

Она усадила меня, подоткнув подушки, и помогла одеть спальный жакет. Затем поставила мне на колени поднос. — Что-нибудь еще, мадам?

Она держалась не так, как всегда. Было видно, что ей хотелось скорее выйти из комнаты. Когда она ушла, я подумала: «Боже мой, она уже обо всем слышала»!

Сидя в кровати, я маленькими глотками пила чай. Есть я не могла. Вся картина случившегося вновь предстала передо мной, и с ней вернулся страх. Взгляд невольно обращался к тому месту в ногах кровати.

Когда я поняла, что не смогу есть, я отставила поднос с завтраком и откинулась на подушку, вспоминая события минувшей ночи и пытаясь убедить себя, что все это мне привиделось. Сквозняк… занавеска у кровати… Может быть, я ходила во сне? Может быть, я сама открыла дверь и задернула занавеску?

— Габриел, — пробормотала я. — А ты не ходил во сне?

Меня всю трясло, и я постаралась поскорее взять себя в руки.

Должно же быть логическое объяснение этого жуткого приключения. Всегда существует логическое объяснение, я должна найти его.

Я выбралась из постели и позвонила в колокольчик, чтобы принесли горячей воды. Мери-Джейн принесла ее и поставила в туалетной комнате. Обычно мы с ней дружелюбно разговаривали, но в этот раз я не могла заставить себя сделать это. Мои мысли были поглощены случившимся этой ночью, а обсуждать это с ней мне не хотелось… да и ни с кем больше… пока.

Когда я заканчивала одеваться, в дверь постучали, я крикнула: «Войдите!» — и в комнату вошла Рут.

— Доброе утро, Кэтрин, — поздоровалась она, глядя на меня с тревогой. — Как ты себя чувствуешь сегодня?

— Я немного устала.

— Да, вид у тебя усталый. Была беспокойная ночь.

— К сожалению, и для тебя тоже. Прости, что я наделала столько шума.

— Ничего. Ты ведь так перепугалась. Я рада, что ты меня разбудила… если тебе это хоть как-то помогло.

— Конечно. Мне было необходимо поговорить с кем-то… настоящим.

— Самое разумное, — это попытаться забыть обо всем. Я представляю, какой неприятный осадок оставляют такие сны. По-моему, надо попросить Деверела Смита дать тебе какого-нибудь снотворного, чтобы ты сегодня ночью хорошенько выспалась. Тебе будет намного лучше, если ты как следует выспишься.

Я больше не собиралась спорить с ней: это было бесполезно. Она вбила себе в голову, что все мои тревоги были результатом ночного кошмара, и ничто не могло поколебать ее уверенности.

— Я очень благодарна, что ты прислала мне завтрак.

Она поморщилась.

— Я видела, как Мери-Джейн выходила с подносом. Ты там ничего и не тронула.

— Я выпила несколько чашек чая.

— Помни, тебе надо быть осторожной, Какие у тебя планы на утро?

— Может быть, немного прогуляться?

— Не ходи очень далеко… Ты только не обижайся, Кэтрин… Но я бы на твоем месте хоть на какое-то время воздержалась от прогулок к монастырю.

Она слегка улыбнулась. Возможно, извиняясь. Я так и не смогла понять, потому что Рут улыбалась одними губами.

Она ушла, и я спустилась вниз, чтобы выйти на улицу. Я чувствовала, что мне надо выбраться из этого дома. Как бы мне хотелось сейчас на простор торфяников! Но я была вынуждена отказаться от верховой езды и значительно сократить свои прогулки.

Когда я спустилась в холл, вошел Люк. Он был в костюме для верховой езды и так поразительно напоминал Габриела, что на какую-то минуту, пока он стоял в тени, мне вдруг показалось, что это Габриел. От изумления я онемела — после всего происшедшего ночью у меня сдавали нервы, и теперь я во всем была готова видеть что-то необычное и странное.

— Привет, — сказал он. — Ну как, еще каких-нибудь домовых не видела?

Он усмехнулся, и его беззаботное равнодушие отозвалось во мне смятением и тревогой.

Я постаралась придать себе беспечный вид:

— Нет уж, одного раза вполне достаточно.

— Монах в капюшоне! — пробормотал он. — Бедная Кэтрин, представляю, каково тебе было.

— Прости, что я побеспокоила тебя.

— Не извиняйся. Если тебе нужна помощь, зови меня в любое время. Монахи, правда, меня никогда не привлекали. Все эти посты, власяницы, обеты безбрачия и тому подобное… Мне все это кажется ненужным. Я люблю вкусную пищу, тонкое белье и красивых женщин. Во мне нет ничего от монаха. Так что если тебе будет нужна помощь, чтобы расправиться с ними, я как раз тот человек, который тебе нужен.

Он посмеивался надо мной, и я решила, что лучше всего попытаться отнестись к происшедшему легко и беззаботно. Разумеется, я останусь при своем мнении, но другим навязывать его больше не буду.

И он, и его мать совершенно уверены, что я увидела жуткий кошмарный сон. Хорошо, это их мнение. Пусть продолжают так думать. А я, в свою очередь, постараюсь узнать, кто же из обитателей этого дома сыграл со мной такую злую шутку.

— Благодарю, я приму это к сведению, — я старалась попасть ему в тон и казаться такой же беззаботной, как и он.

— Утро хорошее, — продолжал он. — Жаль, что тебе нельзя проехаться верхом. Воздух уже чуть пахнет осенью, прогулка верхом сейчас — одно удовольствие. Хотя пройдет немного времени…

— Обойдусь пока без этого, — сказала я. Когда я проходила мимо него, он загадочно улыбался, и, кажется, при этом вспоминал, как я выглядела полураздетой предыдущей ночью. Мне вспомнилось, что Хагар Редверз говорила, будто он во всем похож на своего деда, а сэр Мэтью был знатоком женщин…

Я вышла из дома. Какие чудеса творит свежий воздух! Страхи мои улетучились, и, гуляя среди клумб с хризантемами и астрами, я уже ощущала в себе силы справиться с любой угрозой на своем пути.

Если быть уверенным, что эту шутку сыграл человек, убеждала я себя, то надо просто перед сном осмотреть свою комнату и туалетную комнату, а затем запереть двери и окна. Если и тогда меня будут тревожить какие-нибудь видения — значит, это уже что-то сверхъестественное.

Вот таким образом я и проверила бы свое предположение. Но легко быть смелой в такое ясное свежее утро, напомнила я себе. Как-то я буду себя чувствовать, когда стемнеет?

Я была полна решимости все проверить, дабы убедиться в том, что мое предположение, будто это дело рук человека, было правильным.

Я вернулась домой ко второму завтраку. Ко мне присоединились Рут и Люк. Люк упомянул о моем «кошмаре», и я больше не противоречила этому. Все было как всегда. И Рут, по-моему, вздохнула с облегчением. Она сказала, что после прогулки я выгляжу значительно лучше. Я поела с большим аппетитом, потому что почувствовала, что проголодалась.

Когда я встала из-за стола, в столовую вошел Уильям. Сэр Мэтью просил его передать, что он хочет повидаться со мной, если у меня найдется для этого время.

Я сказала, что пойду к нему тотчас, если он готов принять меня.

— Я провожу вас к нему в комнату, мадам, — сказал мне Уильям.

Он провел меня вверх по лестнице в комнату на втором этаже, неподалеку от моей. Постепенно я узнавала, кто где из членов семьи живет. Главным образом, они жили в южном крыле: сэр Мэтью на втором этаже, где и я; Рут и Люк — на третьем, а четвертый — там была наша с Габриелом комната, где мы провели то недолгое время, когда жили вместе в этом доме. Сара была единственным членом семьи, которая не жила в южном крыле. Она поселилась в восточном — там ее притягивали детские комнаты наверху. Остальная часть дома сейчас пустовала, но мне рассказывали, что в былые времена сэр Мэтью любил развлечения и тогда в Ревелз приезжало множество гостей.

Кухни, пекарни и прочие комнаты для работы прислуги были размещены на первом этаже и в пристройке к южному крылу. Спальни же для слуг помещались на верхнем этаже западного крыла. Этого я сама не видела, но Мери-Джейн рассказывала мне. В таком громадном доме было совсем мало людей!

Сэр Мэтью сидел в постели в шерстяном спальном жакете, застегнутом до подбородка, и в ночном колпаке. Когда я приблизилась, у него в глазах блеснул огонек.

— Уильям, принеси стул для миссис Габриел, — распорядился он.

Поблагодарив Уильяма, я присела.

— Мне сказали, у тебя была тревожная ночь, дорогая? — проговорил он. — Рут сказала, что тебе снились кошмары…

— Все уже прошло, — сказала я.

— Кошмары на самом деле бывают очень странными. А ты еще выбежала из комнаты босиком. — Он неодобрительно покачал головой.

Уильям замешкался в соседней комнате; я полагаю, это была туалетная комната. Дверь туда была открыта, и ему было слышно, о чем мы говорили. Я уже представила себе, как слуги обсуждают ночное происшествие, и решила поговорить о чем-нибудь другом.

— А вы как сегодня себя чувствуете? — почти перебила его я.

— Увидев тебя, уже лучше, дорогая. Да что обо мне говорить!.. Я старею, и тело со временем изнашивается. А ты сейчас молода, и расстраиваться тебе никак нельзя…

— Больше я не буду пугаться, — быстро вставила я. — Со мной такое случается впервые.

— Тебе надо быть осторожней, Кэтрин, дорогая.

— Я постараюсь.

— А я ничего не слышал…

— Я так рада! Не хватало еще, чтоб я и вас тоже побеспокоила.

— Я сплю не очень хорошо, но уж если засну — то сплю мертвым сном. Нужно очень громко кричать, чтобы я проснулся. Я рад, что увидел тебя, дорогая. Мне хотелось самому убедиться, что ты такая же, как всегда — веселая и красивая. — Он беспечно улыбнулся. — Только для этого я тебя и попросил прийти ко мне, несмотря на твое положение. Ну что ты думаешь обо мне… эх, старичок в ночном колпаке!

— Он вам очень идет.

— Кэтрин, ты мне льстишь. Дорогая моя, ты должна помнить, что ты сегодня самый важный член семьи.

— Я помню, — ответила я. — И не сделаю ничего, что повредило бы ребенку.

— Мне нравится твоя откровенность. Благослови тебя Бог, и спасибо за то, что пришла и сказала старику несколько добрых слов.

Он взял мою руку и поцеловал ее. Когда я уходила, Уильям все еще был в туалетной комнате.

«Об этом теперь узнает весь дом, — подумала я. — Интересно, почему тогда тетя Сара не пришла ко мне? Думаю, ей интересно было бы обсудить со мной это происшествие…»

Я пошла в свою комнату, но мне не сиделось на месте, Я представляла, как слуги обсуждают это между собой. И вдруг мне пришло в голову, что вся эта история скоро дойдет до ушей Хагар и Саймона Редверза. Мне совсем не хотелось, чтобы они услышали об этом от кого-то, кроме меня. Я очень дорожила хорошим отношением Хагар, и мне казалось, она просто посмеялась бы над такими выдумками.

Я решила, что лучше мне самой поехать к ней и рассказать в подробностях, как все произошло, прежде чем она узнает об этом от других и придет к какому-либо выводу.

Я взяла и отправилась в Келли Гранж пешком. Когда я пришла туда, было часа три пополудни.

Досон провела меня в маленькую комнату на первом этаже и сказала, что сообщит миссис Рокуэлл-Редверз о моем приходе.

— Если она отдыхает, — попросила я, — пожалуйста, не беспокойте ее. Я немного подожду.

— Я узнаю, мадам, — ответила Досон.

Через несколько минут она вернулась и сказала, что миссис Рокуэлл-Редверз примет меня немедленно.

Она сидела все в том же жестком кресле с высокой спинкой, как и в тот раз, когда я увидела ее впервые. Я взяла ее руку и поцеловала ее, как это делал Саймон, — это было уступкой нашей дружбе. Я больше не боялась, что она будет относиться ко мне свысока. Теперь мы были равны в глазах друг друга, а значит, я могла вести себя вдвоем вполне естественно.

— Хорошо, что ты заглянула, — сказала она. — Ты шла пешком?

— Здесь ведь недалеко.

— Но ты выглядишь не так хорошо, как в прошлый раз, — заметила она.

— Я плохо спала.

— Это никуда не годится. Ты не советовалась с Джесси Дэнкуэйт?

— Это не имеет никакого отношения к Джесси Дэнкуэйт. Я хотела рассказать вам обо всем, пока вы не узнали это из других источников. Я хочу, чтобы вы услышали мою версию.

— Ты так взволнована, — невозмутимо заметила она.

— Возможно. Зато сейчас я, несомненно, спокойнее, чем тогда, когда это произошло.

— Я вся внимание. Пожалуйста, рассказывай.

Я рассказала обо всем, что случилось, ничего не опуская.

Она слушала. Потом кивнула почти беспристрастно.

— Все ясно, — сказала она. — Кто-то из обитателей дома решил напугать тебя как следует.

— Но ведь это так глупо!

— Я бы не назвала это глупым, если у них есть для этого веские причины.

— Но какие?

— Напугать тебя. И, может быть, разрушить все твои надежды относительно рождения ребенка.

— Достаточно странный способ добиться желаемого. А кто же…

— Вернее всего, это только начало. За этим последует и другое. Думаю, нам надо быть настороже.

В дверь постучали.

— Войдите, — велела она, и в комнату вошел Саймон.

— Досон сказала, что миссис Кэтрин здесь, — начал он. — Вы не возражаете, если я к вам присоединюсь?

— Я — нет, — ответила его бабушка. — А ты, Кэтрин?

— Но… хотя нет, не возражаю.

— Вы как будто не очень уверены в этом? — Он улыбнулся.

— Потому что мы только начали говорить о том, роди чего Кэтрин пришла сюда. И я понятия не имею, захочет ли она, чтобы ты узнал об этом.

Я посмотрела на него, и мне показалось, что я никогда еще не видела столь энергичного человека, прочно стоящего обеими ногами на земле. Он был полон здравого смысла. Я решила, что ему тоже следует услышать мою интерпретацию событий прежде, чем он узнает что-либо от посторонних.

— Я не возражаю. Пусть он тоже услышит, что случилось.

— Тогда расскажем ему, — и Хагар не замедлила это сделать. Слава Богу, она пересказала ему все в точности. Ни разу не употребив слова «Кэтрин показалось, что она видела» или «Кэтрин думала, что это…», а только «Кэтрин увидела» и «Это было». Я была бесконечно благодарна ей за это.

Он внимательно выслушал.

— Ну и что ты обо всем этом думаешь? — спросила Хагар после того, как закончила свой рассказ.

— Это кто-то из домашних, — сказал он.

— Совершенно верно, — воскликнула Хагар. — И в чем же причина?

— Насколько я могу представить, это касается наследника, которому предстоит появиться в положенное время.

Хагар бросила на меня торжествующий взгляд.

— Кэтрин пережила что-то ужасное, — сказала она.

— А почему вы не попытались поймать этого «шутника»? — спросил Саймон.

— Я пыталась, — возразила я с негодованием. — Но когда я пришла в себя, его уже не было.

— «Его»? У вас есть основания предполагать, что это существо мужского пола?

— Я не знаю. Но надо же как-то его называть. «Он» мне кажется более естественным, чем «она». Он двигался очень быстро. В мгновение ока он оказался за дверью, быстро преодолел коридор, и потом…

— Куда же он делся потом?

— Не знаю. Если бы он спустился вниз, я бы его увидела. Он бы не успел сбежать вниз по лестнице и пересечь холл за это время. Не могу понять, как он сумел так быстро пробежать весь коридор.

— Значит, он нырнул в одну из комнат. Вы не проверили?

— Нет.

— Надо было это сделать.

— Но тут появилась Рут.

— А потом и Люк, — со значением добавила Хагар.

— А не было ли похоже, что Люк торопился?

— Вы подозреваете Люка? — спросила я.

— Я спрашиваю, потому что это должен был быть кто-то из живущих в доме, как я полагаю. Если их целью было запугать вас, то это могли быть Рут или Люк, Мэтью или Сара. Вы их всех видели?

— Я не видела Мэтью и Сару.

— Ага!

— Но я не могу представить себе, чтобы кто-то из этих двоих носился ночью по дому в костюме монаха.

Саймон наклонился ко мне и сказал:

— Вся семья Рокуэллов слегка помешана на своих традициях. — Он улыбнулся Хагар. — Вся, — добавил он. — Если дело касается Ревелз, то ни за кого из них поручиться нельзя, это факт. Полжизни они тратят на воспоминания о прошлом. Да и как можно остаться нормальным в этой старой крепости?! Это же не дом, это мавзолей. Стоит кому-либо пожить в нем какое-то время — и у него появляются странные идеи.

— Значит, и у меня тоже?

— Только не у вас. Вас нельзя считать одной из Рокуэллов только потому, что вы вышли замуж за члена этой семьи. Вы — прямолинейная йоркширская женщина, которая сможет привнести порцию здравого смысла в эту застоявшуюся трясину чопорности. Вы ведь знаете, что получается, если покойника оставить на свежем воздухе, а? Он начинает тлеть и разлагаться.

— Я рада, что хоть вы не считаете, что я все это придумала, потому что все они делают вид, будто это именно так. Они называют это кошмаром, дурным сном.

— Разумеется, тот, кто сделал это, хочет, чтобы все так и думали.

— В следующий раз я подыграю ему.

— Он не будет дважды играть в одну и ту же игру, В этом вы можете быть уверены.

— У него просто не будет больше возможности проделать это. Сегодня ночью я собираюсь запереть у себя все двери.

— Но он может придумать что-нибудь новенькое, — предупредил Саймон.

— Мне уже хочется чаю, — заявила Хагар. — Позвони, чтобы пришла Досон, и мы втроем выпьем по чашечке. А потом, Саймон, ты должен отвезти Кэтрин обратно в Ревелз. Сюда она пришла пешком, а идти обратно — для нее будет слишком утомительно.

Принесли чай, и мне опять доверили руководить этой важной церемонией.

— Я уже почти совсем пришла в себя. Спокойствие, которое я черпала от одного присутствия этих двоих людей, было удивительным и радовало мне душу. Они мне верили и не собирались относиться ко мне как к истеричной особе. И это было так прекрасно, что мне хотелось, чтобы это чаепитие никогда не кончалось.

Хагар вспомнила, размешивая чай:

— Я помню, как однажды Мэтью разыграл меня. Как ни странно, он тоже пришел в мою спальню. Ты знаешь, это действительно напоминает твой случай. Занавески около моей постели были задернуты. Была середина зимы, как сейчас помню… Рождество. На улице было полно снега, восточный ветер обещал снежный буран. Людей в доме было немного… Те, кто успел приехать к нам до плохой погоды. Мы думали, что им придется остаться у нас и после рождественских праздников, если снег не растает. Нам, детям, позволили посмотреть на бал с певческой галереи. Это было прекрасное зрелище… платья, украшения! Но дело не в этом. Мы тогда то ли рождественского пудинга объелись или еще почему, но стали ссориться… по крайней мере, Мэтью и я. Бедная Сара никогда не участвовала в наших ссорах.

— Короче говоря, мы говорили о ком-то из наших предков, и Мэтью хотелось, чтобы у него была такая же прекрасная шляпа с пером и кружевной воротник, как носили по времена роялистов. А я заявила: «Чтобы ты стал похож на сэра Джона? Но ведь ты не хочешь быть на него похожим ни капельки!» — «Как раз я хочу быть похожим на сэра Джона», — возразил Мэтью. «Я ненавижу сэра Джона», — закричала я. «А мне очень даже нравится сэр Джон», — ответил он. Потом он выкрутил мне руку, а я ему за это в кровь разбила нос. И все кричала, что сэр Джон — трус.

Она рассмеялась, и глаза ее заискрились от воспоминаний.

— Видишь ли, Кэтрин, сэр Джон был хозяином Керкленд Ревелз во времена гражданской войны. Марстон Мур перешел к Кромвелю и Фэрфаксу, а принц Руперт бежал. Сэр Джон был, естественно, роялистом и продолжал настаивать, что он умрет, но не сдаст Ревелз Кромвелю. Ревелз до этого всегда принадлежал Рокуэллам. Но когда сторонники парламента вошли в Керкленд Мурсайд, он исчез. И он, и все домочадцы. Представьте, солдаты входят в Ревелз. Если бы они нашли его, то просто повесили бы на первом суку прямо здесь, в его поместье. Но он… исчез. Это одна из тайн нашего поместья… Каким образом он и все домашние сумели исчезнуть в тот момент, когда круглоголовые вошли в Керкленд Мурсайд? Да к тому же еще они сумели захватить с собой все ценности. После реставрации монархии все ценности вернулись в Ревелз. Но я твердила Мэтью, что Джон был трусом, потому что надо было остаться и сражаться, а он спокойненько ушел из Ревелз и оставил поместье врагу. Мэтью не соглашался со мной. В этот день мы бы все равно из-за чего-нибудь поссорились. Вот мы и прицепились к сэру Джону.

Она задумчиво помешивала чай, у нее в тот момент не было ни капли высокомерия, она была полностью во власти воспоминаний.

Потом она продолжала:

— Так вот, Мэтью решил за это разыграть меня. Я проснулась и увидела, что занавески у моей кровати чуть раздвинулись и ко мне просунулась какая-то страшная морда в шляпе с пером. Чей-то голос прошипел: «Так вот кто решился назвать меня трусом?! Ты пожалеешь об этом, Хагар Рокуэлл. Я, сэр Джон, явился за тобой!» Я так внезапно проснулась, что еще несколько секунд мне действительно казалось, что мои необдуманные слова подняли из могилы нашего предка. Но тут я узнала голос Мэтью и его руку, сжимавшую свечу. Я выскочила из постели, схватила шляпу и стукнула ею по его голове, потом надавала ему пощечин и с позором выдворила из комнаты.

Она опять засмеялась. Потом посмотрела на меня как бы извиняясь:

— Вот что все это напомнило мне, хотя, конечно, там было совсем другое дело.

— А где он взял шляпу с пером? — спросила я.

— В доме есть много старой одежды, которая хранится в сундуках. Так что он, наверно, нашел такую, которая относилась к тому времени. Помню, как нас тогда посадили на хлеб и воду и не разрешили выходить из своих комнат целый день за то, что мы нарушили покой нашей воспитательницы.

— Вся разница в том, что ты сумела схватить того, кто к тебе прокрался, — заметил Саймон. — Как бы я хотел знать, кто скрывался под маской монаха!

— По крайней мере, — вставила я, — я теперь буду настороже.

Саймон перевел разговор на другую тему, и мы стали обсуждать местные дела: домашнюю ферму, прилегающую к Гранж, которой руководил Саймон, и мелкие хозяйства на территории поместья, где он впоследствии станет помещиком. Было видно, что он и Хагар принимают близко к сердцу дела в поместье Келли Гранж, но это очень отличалось от того преклонения перед родовым гнездом, которое, как я видела, бытовало в Ревелз. Я никогда не слышала, чтобы Рокуэллы интересовались жизнью своих людей. Уверена, что сэру Мэтью было бы абсолютно все равно, если бы кто-то из работников поранил себя, когда пахал землю, или если бы его жена ждала еще одного ребенка.

Хагар хранила в душе традиции прошлого, но ее зоркие глаза также прекрасно различали и все события текущей жизни. Конечно, она очень хотела быть хозяйкой в Ревелз и видеть Саймона его хозяином, но это не значит, что она была безразлична к делам поместья Келли Гранж. Совсем наоборот. Я думаю, ей хотелось бы объединить их.

Что касается Саймона, то он был очень практичным человеком. Для него дом значил не больше, чем груда камней, из которых он построен. А традиции, по его мнению, — я была уверена, что он думает именно так, — были придуманы, чтобы служить человеку, но не наоборот.

Многое в нем раздражало меня. Кроме того, я никак не могла забыть его намеки на то, что я была охотницей за богатством; но в этот день мне был очень нужен его здравый смысл, и я была благодарна ему за участие.

Итак, они оба придали мне силы и смелости, в которых я очень нуждалась. Я уже знала, что когда этим вечером останусь одна в своей комнате, я буду помнить, что они в меня верят, и это поможет мне самой поверить в себя.

Он отвез меня домой в пять часов. Когда я услышала шум отъезжающего экипажа и направилась к дому, где начинали сгущаться первые вечерние тени, я почувствовала, как смелость моя начинает убывать.

Но я продолжала думать о них обоих, и, поднимаясь по лестнице в свою комнату, я ни разу не оглянулась назад посмотреть, не идет ли кто за мной, хотя мне очень хотелось сделать это.

Мэтью, Люк и Рут, казалось, украдкой наблюдали за мной во время обеда. Но к моему удивлению, Сара вообще не упомянула о ночном происшествии. Я же старалась держаться как обычно.

После обеда заехали мистер Смит и Дамарис, чтобы выпить вместе с нами вина. Я была уверена, что это Рут послала за ним, рассказав ему обо всем, что случилось. Потому что, пока Дамарис и Люк шептались, Рут отвела в сторону сэра Мэтью, а тетя Сара уже ушла спать. И тут доктор обратился ко мне:

— Я слышал, у вас прошлой ночью были маленькие неприятности?

— Ничего особенного, — быстро ответила я.

— А, значит, вы уже оправились от этого, — сказал он. — Миссис Грантли посчитала необходимым сообщить мне об этом. Она пообещала мне, знаете ли, присматривать за вами.

— В этом не было никакой необходимости.

— Это был ночной кошмар, не так ли? Так сказала мне миссис Грантли.

— Если бы это был только плохой сон, я бы не выбежала из своей комнаты и не разбудила других. Я думаю, что это не был кошмар.

Он оглядел присутствующих и прошептал мне на ухо:

— Вы не могли бы рассказать мне об этом?

Итак, уже второй раз за день я пересказывала всю историю.

Он серьезно выслушал, но ничего не сказал.

— Вы сегодня, наверно, опять будете плохо спать, — проговорил он.

— Не думаю, — ответила я.

— Ах да, ведь вы — молодая леди, обладающая изрядной долей здравого смысла!

— Я намереваюсь запереть двери, так чтобы шутник не мог попасть в комнату. Тогда я буду чувствовать себя в безопасности.

— Может быть, дать вам снотворное?

— В этом нет совершенно никакой необходимости.

— Все же возьмите на всякий случай. В вашем положении было бы плохо не спать вторую ночь подряд. Оно у меня с собой.

— Но оно мне не нужно.

— Никакого вреда не случится, если оно будет у вас под рукой. Поставьте его у кровати. И если вы не сможете почему-либо заснуть… примите его и через десять минут вы погрузитесь в глубокий сон, который придаст вам сил.

Я взяла у него маленькую бутылочку и положила в карман платья.

— Благодарю вас, — сказала я.

— Не бойтесь, — заметил он, улыбаясь. — Вы не привыкнете к нему за один раз, поверьте мне. А мне хочется быть уверенным, что вы будете хорошо спать ночью… Вам необходимо побольше отдыха и хорошая простая пища. Так что не храбритесь понапрасну и, если нужно, принимайте лекарство. Подумайте о том, что вам необходимо отдохнуть и расслабиться… ради малыша.

— Вы очень добры, доктор Смит.

— Я очень беспокоюсь о том, чтобы у вас все было хорошо.

Когда я собралась ложиться, я поставила бутылочку с лекарством рядом, как и обещала. Затем осмотрела комнату, заперла двери и улеглась. Но заснуть сразу, как я надеялась, мне не удалось. Я проваливалась в сон и просыпалась, как от толчка; взгляд, независимо от моей воли, то и дело устремлялся к тому злосчастному месту в ногах кровати.

Меня никак нельзя было назвать неврастеничкой, но я пережила сильнейшее потрясение, и на моем месте даже самый невозмутимый человек не смог бы успокоиться так быстро.

Когда часы в доме пробили полночь, я приняла микстуру доктора Смита. Почти тотчас я погрузилась в глубокий спокойный сон.

За несколько дней я полностью оправилась от потрясения, но все же старалась быть настороже. Ничего такого больше со мной не происходило, но каждую ночь я запирала двери и спала теперь нормально. Меня больше не беспокоили изнуряющие внезапные пробуждения, когда мой взгляд блуждал по комнате в поисках привидения.

В доме больше об этом не вспоминали, и я догадывалась, что в помещении для слуг, обсуждая этот случай, они, наверно, пришли к выводу, что это была одна из странностей, которые могут происходить с беременными женщинами.

Но я, как и прежде, была полна решимости узнать, кто скрывался под маской монаха, и однажды утром, размышляя об этом, я вспомнила, как Хагар упомянула о том, что в доме были разные сундуки с одеждой. А что, если в одном из сундуков лежит монашеская ряса? Если бы мне удалось найти что-нибудь в этом роде, я бы была на пути к разгадке.

И здесь мне мог помочь только один человек — это Сара. Поэтому я и решила отправиться к ней.

Это было после второго завтрака, на который она не пришла. Я направилась в восточное крыло.

Постучавшись в дверь ее комнаты с гобеленами, я с радостью услышала, как она отозвалась:

— Войдите!

Она была рада, что я пришла к ней без приглашения.

— Ага! — воскликнула она, обошла вокруг меня на цыпочках и встала спиной к двери, как и в прошлый раз, когда я была у нее. — Ты пришла посмотреть на гобелены!

— И на вас, — добавила я.

Это ей явно понравилось.

— Посмотри, как у меня хорошо получается, — сказала она, подводя меня к сиденью у окна, на котором лежало голубое атласное покрывало для колыбели, которое она шила.

— Уже почти закончила, — сказала она, раскладывая его передо мной.

— Какая прелесть!

— А я боялась, — созналась она.

— Чего?

— Если бы ты умерла, значит, вся моя работа пропала бы даром.

Вид у меня был такой удивленный, что она объяснила:

— Ты была босиком. Ты могла встретиться со смертью…

— Значит, вы слышали об этом?

— …А я истратила столько голубого шелка!..

— Ну и что вы скажете о моем… испуге?

— …И вся эта работа была бы напрасной…

— А кто вам рассказал об этом?

— …Хотя оно могло бы подойти любому другому ребенку. Ведь всегда есть дети. — Глаза у нее расширились, и она продолжала: — Может быть, детям Люка. Не знаю, будут ли у Люка хорошие дети?

— Пожалуйста, не говорите о моем ребенке так, как будто он никогда не родится, — резко заметила я ей.

Она отпрянула, как от резкого удара.

— Я разозлила тебя, — сказала она. — Люди всегда злятся, когда им страшно.

— Мне не страшно.

— Но ведь ты злишься?

— Когда вы говорите так о моем ребенке.

— Значит, ты боишься, потому что сердитые люди всегда боятся.

Я попробовала заговорить о другом:

— Какое красивое покрывало! Оно, без сомнения, понравится моему малышу.

Она радостно улыбнулась.

— Несколько дней назад я ездила в гости к вашей сестре. Она рассказывала мне о том Рождестве, когда Мэтью нарядился.

Она приложила руку ко рту и засмеялась.

— Они тогда поссорились, — сказала она. — Она его так ударила, что у него кровь из носа пошла и испачкала его нарядную куртку. А наша воспитательница разозлилась. Им ничего не давали целый день — только хлеб и воду. Он нарядился, чтобы, ты знаешь… испугать ее! — Она посмотрела на меня и наморщила лоб. Я поняла, что ее поразило сходство этих двух случаев. — И что ты собираешься делать, Хагар? Что ты сделаешь с монахом?

Я не стала напоминать ей, что я — Кэтрин. Вместо этого я сказала:

— Я хочу попробовать найти одежду.

— Я знаю, где лежит шляпа, — обрадовалась она. — Он нашел ее при мне.

— А где монашеская ряса?

Она удивленно обернулась ко мне.

— Монашеская ряса? Я никогда ее не видела. Там нет монашеской рясы. Мэтью нашел шляпу и сказал, что собирается испугать ее, когда она будет спать. Это была шляпа с таким красивым пером. Она все еще лежит в сундуке.

— А где сундук?

— Хагар, но ты же сама знаешь — в маленькой комнатке рядом с комнатой для занятий!

— Пойдемте посмотрим.

— Ты собираешься нарядиться и испугать Мэтью?

— Нет. Я просто хочу посмотреть на старинную одежду.

— Хорошо, — согласилась она. — Пошли.

Она повела меня. Мы прошли комнату для занятий, потом детские комнаты и, наконец, подошли к темной двери в самом конце коридора. Она распахнула ее. Здесь пахло стариной: казалось, что комнату не проветривали много лет. Я увидела несколько больших сундуков, какие-то картины, сложенные у стены, заброшенные предметы мебели…

— Мама все поменяла в Ревелз, когда мы приехали сюда. Она говорила, что у нас слишком много мебели. Она убрала часть ее сюда… а кое-что в другие места… С тех пор она здесь и хранится.

— Давайте посмотрим на одежду.

На всех вещах здесь лежал слой пыли. Я внимательно огляделась, ведь если бы кто-то лазил в сундуки недавно, на пыли обязательно остались бы следы.

Я увидела один отпечаток на сундуке, но он принадлежал Саре, которая теперь расстроенно созерцала свои руки.

— Пыль, — сказала она. — Здесь очень давно никто не был. Может быть, с того самого времени, когда мы были детьми.

Открыть крышку оказалось нелегко. Она была не только тяжелой, но и никак не поддавалась. Вдвоем мы едва справились.

Я осмотрела одежду, которая лежала внутри. Платья, туфли, накидки, а вот и та самая шляпа, — Сара с торжествующим криком схватила ее.

Она надела ее и стала выглядеть в ней так, будто сошла с какой-то картины.

— Я представляю, как Хагар могла испугаться, — сказала я.

— Хагар надолго Не запугаешь. — Она внимательно посмотрела на меня. — Некоторые люди не могут долго бояться. Сначала они испугаются, а потом… уже нет. Ты такая же, Хагар.

Вдруг я почувствовала, как душно здесь, на верхнем этаже. И что это за странная женщина стоит передо мной? Взгляд ее голубых глаз был то совершенно отсутствующим, то проницательным.

Она склонилась над сундуком, достала длинную шелковую мантилью, обернула ее вокруг себя. На голове у нее все еще была шляпа.

— А теперь, — сказала она, — мне кажется, что это уже не я, а кто-то еще… кто жил в этом доме давным-давно. Когда надеваешь чужую одежду, то становишься похожим на того, кто носил ее… — Она засмеялась. — Интересно, а если бы я одела монашескую рясу, я бы почувствовала себя монахом?

— Тетя Сара, — сказала я умоляюще. — Где монашеская ряса?

Она помолчала в глубоком раздумье, и мне показалось, что сейчас она скажет, где ее найти… Но вместо этого она ответила:

— Она на монахе, который приходил в твою комнату, Кэтрин, — вот где монашеская ряса.

Я начала вытаскивать всю одежду из сундука, но здесь рясы не оказалось. Тогда я обратилась к сундукам поменьше и их тоже перерыла. Не найдя того, что искала, я почувствовала себя опустошенной. Я растерянно обернулась к Саре, которая с серьезным видом наблюдала за мной.

— В доме есть еще и другие сундуки, — сказала она.

— Где?

Она покачала головой.

— Я редко выхожу из своей части дома.

Я опять ощутила приступ слабости. В комнате явно не хватало воздуха — она показалась мне тесной, здесь пахло пылью и стариной.

«Что было известно Саре?» — продолжала я спрашивать себя. Иногда она казалась такой наивной, а иногда — производила впечатление человека, который знает очень многое.

Знала ли она о том, кто приходил ко мне в комнату под видом монаха? Может быть, это вообще была она сама?

Неприятное ощущение не оставляло меня, и мне захотелось поскорее выбраться отсюда и попасть в свою комнату. Интересно, что случится, если я упаду в обморок прямо здесь, среди этих реликвий прошлого, от которых веяло затхлостью, как тогда, в доме у Хагар?

— Мне надо идти, — сказала я. — Было очень интересно.

Она протянула мне руку, как будто я была ее знакомой, которая приходила к ней с официальным визитом.

— Приходите еще, — сказала она.

Габриел и Фрайди продолжали постоянно занимать мои мысли. Я все еще надеялась, что однажды Фрайди вернется ко мне. Но одно обстоятельство смущало меня. Хотя я в мельчайших подробностях помнила нашу первую встречу с Габриелом, мне приходилось напрягать память, чтобы вспомнить, как он выглядел. Я упрекала себя за это: мне казалось это в какой-то мере предательством по отношению к нему. И все-таки в глубине души я знала, что хотя мы и были мужем и женой, но в чем-то мы оставались почти чужими людьми.

С каждым днем узнавая о нем что-то новое, я обнаруживала, что очень многого о нем не знала. Я пыталась убедить себя, что причиной тому была врожденная сдержанность его натуры. Но было ли так на самом деле? Я души не чаяла в Габриеле, мне его не хватало. Но кого мне не хватало? Может быть, друга, а не возлюбленного?

Но сейчас, когда я носила его ребенка, мне казалось, что когда я возьму на руки своего малыша, я буду счастлива. Я уже любила свое дитя, и сила этого чувства убеждала меня, что то, что я испытывала к Габриелу, не шло ни в какое сравнение с этой новой любовью. Я ждала наступления весны, как никогда прежде — ведь с приходом весны появится на свет мой малыш. Но от этой счастливой минуты меня отделяла череда долгих мрачных дней.

Погода установилась сырая, и даже если не было дождя, вокруг висел туман. Он вползал в дом, как серый призрак, и за окном ничего не было видно. Я использовала любую возможность, чтобы все-таки выбираться на прогулки. Меня не пугал даже дождь, ведь было еще не холодно, и мягкая влажность, которую приносил южный ветер, придавала лицу приятную свежесть. Я чувствовала себя прекрасно, только торопила время.

С радостью я заметила первые зеленые черточки всходов на фоне черных полей поместья Келли Гранж. Это пробивались ростки пшеницы, обещая начало нового года и напоминая о скорой весне. Мой малыш должен был появиться в марте, а сейчас был ноябрь. Оставалось ждать еще четыре месяца.

Я была в Келли Гранж в гостях у Хагар, обратно меня отвез Саймон. Мы больше не вспоминали тот случай с монахом, но я все время была настороже. И бывали случаи, когда я внезапно просыпалась ночью от какого-то неясного сна и торопливо зажигала свечу, чтобы убедиться, что в комнате больше никого нет.

Мое отношение к Саймону очень изменилось, и это было результатом моей дружбы с его бабушкой. Хагар всегда встречала меня с радостью, и хотя на словах она не выражала свою радость от встречи со мной — все-таки она была родом из Йоркшира, и значит, не была склонна к внешнему проявлению чувств, — я, тем не менее, была уверена, что ей приятно находиться в моем обществе. А когда мы оставались вдвоем, разговор неизменно переходил на Саймона. Мне снова и снова напоминали о его достоинствах. Мне кажется, я понемногу начинала понимать его. Он был человеком прямым, иногда вплоть до бестактности. Мне казалось, только его бабушке удавалось немного смягчить его характер. Но он весь дышал здравым смыслом. Ему нравилось ставить перед собой трудновыполнимые задачи, которые любому другому человеку показались бы неразрешимыми, и доказывать, что это не так. Отчасти это можно было приписать честолюбию, но, тем не менее, это вызывало восхищение. Нельзя было сказать, что его не интересуют женщины. Хагар намекала на ряд каких-то запутанных ситуаций. Но никому из тех женщин он не предлагал руку и сердце. Хагар, впрочем, не видела в этом ничего предосудительного. Связь с женщиной, по ее мнению, была не столь страшна, как неравный брак.

— У него есть голова на плечах! — повторяла она. — Когда он соберется жениться, то выберет себе именно ту женщину, которую надо. Уж он не просчитается!

— Будем надеяться, — возразила я, — что та, кого он выберет, сможет сказать то же самое о нем.

Хагар была удивлена. Я думаю, ее поразило, что у кого-то может быть другое мнение о ее внуке. Это говорит о том, сказала я себе тогда, что даже у самых разумных людей бывают свои слабости. У Хагар это был, несомненно, ее внук. Интересно, а какая слабость была характерна для него самого? Или у него их вообще как таковых не было?

И все же я всегда буду благодарна ему за то, что он поверил в мою версию событий, произошедших в моей спальне. После этого я уже не могла относиться к нему с прежней холодностью.

Мы с ним попрощались, и я сразу же поднялась к себе.

День клонился к вечеру, и примерно через полчаса начнет темнеть. На лестнице и в моей комнате уже легли тени, и едва я открыла дверь, меня опять охватило чувство ужаса — как и тогда, когда я открыла глаза и увидела монаха.

Может быть, это был пустяк и не стоило так пугаться, но уж очень ярки были воспоминания: занавески вокруг моей кровати были задернуты.

Я подошла и рывком раздвинула их. Я уже была готова увидеть там монаха, но, конечно, там никого не было.

Я торопливо огляделась вокруг и прошла в туалетную комнату. Там тоже никого не было.

Я позвонила в колокольчик, и вскоре появилась Мери-Джейн.

— Зачем ты задернула занавески у моей кровати? — требовательно спросила я.

Мери-Джейн уставилась на постель.

— Но… мадам… я не делала этого…

— А кто же еще мог это сделать?

— Но, мадам, занавески у кровати не задернуты!

— Что ты хочешь сказать? Что я это выдумала? Я их только что раздвинула.

Я свирепо посмотрела на нее, и она отшатнулась от меня.

— Я… Я с ними ничего не делала. Ведь вы мне говорили, что не хотите, чтобы они были задернуты!

— Но кто же еще мог здесь быть? — спросила я.

— Здесь никого не было, мадам. Я всегда убираю вашу комнату сама, как велела мне миссис Грантли.

— Наверно, ты и задернула их. Как же еще это могло получиться?

Она отступила назад.

— Но я не делала этого, мадам. Я их не трогала.

— Ты забыла. Ты, должно быть, забыла.

— Нет, мадам, я уверена, что нет.

— Нет, забыла! — совсем уже бессмысленно повторяла.

— А теперь иди.

Она ушла с расстроенным видом. До этого момента отношения между нами всегда были хорошими, и то, что я только что сделала, было совершенно не похоже на меня.

Когда она ушла, я продолжала стоять, глядя на дверь, и в памяти всплыли слова Сары: «Ты злишься, потому что тебе страшно».

Да, в этом и было все дело. Вид задернутых занавесок испугал меня. Почему? Что особенного было в этих занавесках?

Ответ напрашивался сам собой: потому что они напоминали мне о том ужасном случае.

В конце концов, это мог сделать кто угодно… предположим, чтобы вытряхнуть пыль… а потом забыл и так и оставил их закрытыми. Почему же тогда Мери-Джейн не захотела согласиться с этим?

Да потому, что ничего подобного не было! Мери-Джейн их не задергивала. Она бы запомнила это, я ведь так настаивала, чтобы они были раскрыты, пока я сплю…

Меня стала пробирать дрожь. Я опять вернулась мыслями туда, вспомнила, как я внезапно проснулась ночью… как выглядело это ужасное видение… как я бросилась вслед ему и наткнулась на сплошную завесу из голубого шелка. Вот в чем причина: все, что напоминало мне об этом — пугало меня! Но, с другой стороны, меня мучил еще один вопрос: может быть, обо мне опять вспомнили! И тихие, спокойные недели остались позади, и теперь меня ожидают новые злоключения?

Я злилась, потому что боялась. Но ведь я не имела права обрушивать свой гнев на Мери-Джейн!

Я почувствовала, что раскаиваюсь в своем поведении, и немедленно позвонила в колокольчик. В ответ на мой вызов тотчас появилась Мери-Джейн. Но на лице ее не было обычной ясной улыбки — она избегала смотреть мне в глаза.

— Мери-Джейн, — сказала я. — Прости меня.

Она посмотрела на меня удивленно.

— Я не имела права так разговаривать с тобой. Если бы ты задернула занавески, ты бы, конечно же, сказала мне об этом. Кажется, у меня просто сдают нервы…

Она выжидающе смотрела на меня и все еще выглядела обескураженной. Потом произнесла:

— О, мадам… ничего, это пустяки.

— Нет, не пустяки, — настаивала я. — Это несправедливо, а я ненавижу несправедливость. Пойди принеси свечи. Становится темно.

— Да, мадам. — И она вылетела из комнаты гораздо более счастливой, чем несколько минут назад.

К тому времени, когда она вернулась со свечами, я решила быть с ней откровенной. Мне очень не хотелось, чтобы она думала, что я принадлежу к тому типу женщин, которые срывают свой гнев на других, когда у них возникают какие-то свои проблемы. Мне хотелось рассказать ей о причине.

— Поставь их над камином и вот сюда, на туалетный столик. Ну вот, теперь стало светлее. И комната выглядит совсем по-другому. Мери-Джейн… когда я увидела эти задернутые занавески у кровати, это напомнило мне о том случае…

— Да, я помню, мадам.

— И я подумала, что кто-то опять хочет сыграть со мной злую шутку. Мне так хотелось, чтобы оказалось, что это ты их задернула! Такое объяснение меня бы очень успокоило.

— Но это не я, мадам. Зачем мне говорить зря, если я этого не делала.

— Разумеется. Теперь остается гадать, кто это сделал и почему.

— Войти сюда мог кто угодно, мадам. Вы ведь днем не запираете двери.

— Да, на самом деле — сделать это мог любой. Да и вообще… может быть, это неважно. Может быть, я чересчур чувствительна из-за своего положения?

— Мадам, наша Этти тоже сейчас совсем на себя не похожа.

— Наверно, у женщин так бывает…

— Да, конечно. Раньше ей нравилось слушать, как Джим поет. У Джима такой голос! А сейчас она этого просто не выносит. Она терпеть не может никакого шума, как она выражается.

— Ну, вот какие мы, Мери-Джейн! Так что надо быть готовым ко всяким странностям с нашей стороны. Кстати, у меня здесь есть одно платье, и я думаю, оно подойдет тебе. А мне оно уже мало.

Я принесла темно-зеленое габардиновое платье, украшенное красной с зеленым шотландкой. При виде его глаза у Мери-Джейн заблестели.

— Ах, мадам, оно великолепно! И будет точно впору.

— Тогда возьми его, Мери-Джейн. Я отдаю его тебе с удовольствием.

— О, спасибо, мадам!

Она была деликатным существом. Я думаю, ей доставляло не меньшую радость то, что тепло в наших отношениях было восстановлено, чем мой подарок — платье.

Когда она ушла, частица ее радости осталась со мной. Я посмотрела на свое отражение в зеркале. Я выглядела очень молодо, зеленые глаза сияли. Да, все-таки при свете свечей всегда выглядишь лучше.

Но даже глядя в зеркало, я чувствовала, что смотрю в глубь комнаты, вглядываясь в сгустки теней, в ожидании, что какой-нибудь из них у меня за спиной вдруг примет реальные очертания.

Страх вернулся.

В эту ночь я спала плохо. Время от времени я просыпалась и в страхе оглядывала комнату. Вдруг мне показалось, что я услышала шуршание шелка. Но я ошиблась. Занавески были в том же положении, как я их оставила. Никаких привидений в комнате я больше не видела.

Но кто же задвинул занавески? Мне не хотелось задавать вопросы, чтобы вновь не привлекать к себе подозрительные взгляды. Но я была настороже.

Прошло всего несколько дней с тех пор, как выяснилось, что из моей комнаты пропала грелка для согревания постели.

Я не сразу заметила ее пропажу, поэтому трудно было сказать, давно ли ее место на стене над дубовым сундуком пустовало.

Я сидела в постели и ждала, когда Мери-Джейн принесет мне поднос с завтраком. Я уже привыкла завтракать в постели по совету доктора Смита, и, надо сказать, что я с радостью позволяла себе это удовольствие, так как после бессонных ночей я почти всегда утром ощущала слабость.

— Послушай, Мери-Джейн, — сказала я, когда мой взгляд случайно упал на стену, — а что ты сделала с моей грелкой?

Мери-Джейн опустила поднос и посмотрела на стену. Она была явно удивлена.

— О, мадам, она пропала!

— Может быть, она упала или с ней случилось что-нибудь еще?

— Не могу точно сказать, мадам. Но я ее не брала и не убирала. — Она подошла к стене. — Крючок на месте, во всяком случае.

— Тогда интересно, кому это понадобилось… Ладно, я спрошу у миссис Грантли. Может быть, она знает, что с ней случилось. Мне нравилось, как она здесь висела. Она была такая яркая, блестящая.

Я позавтракала, не придавая больше особого внимания этой грелке. Тогда я еще не понимала, что все это связано с теми странными событиями, которые со мной происходили одно за другим.

Во второй половине дня я опять вспомнила о ней. Мы с Рут пили чай, и она рассказывала, как раньше отмечали Рождество и что сейчас все по-другому — особенно в этом году, когда мы жили очень тихо и уединенно после смерти Габриела.

— Было так весело! — рассказывала она. — Мы выкатывали тележку, чтобы привезти полено, которое сжигали в сочельник, и украшали ветки остролиста. В нашем доме на Рождество обычно собиралось несколько гостей. В этом году, конечно, это будут только члены семьи. Я думаю, тетя Хагар приедет из Келли Гранж вместе с Саймоном. Обычно они приезжают и остаются здесь дня на два. Я почти уверена, что и на этот раз она сможет осилить эту дорогу.

Меня радовало приближение Рождества; но я не знала, когда смогу съездить в Хэррогейт, Кейли или Рипон, чтобы купить подарки. Казалось невероятным, что только в прошлом году я праздновала Рождество в Дижоне. Обычно на Рождество там оставалось мало народу, так как все мои друзья разъезжались по домам к своим семьям, и нас оставалось в школе всего четверо или пятеро. Но мы веселились, как могли, и эти рождественские праздники нам очень нравились.

— Надо узнать, сможет ли тетя Хагар приехать к нам, и распорядиться, чтобы ее постель хорошенько проветрили. В прошлый раз она заявила, что мы укладываем ее на сырое белье.

И тут я сразу вспомнила.

— Кстати, — сказала я, — а что случилось с грелкой для постели, которая висела в моей комнате?

Она уставилась на меня, ничего не понимая.

— Ее нет на месте, — пояснила я. — И Мери-Джейн не знает, что с ней случилось.

— Грелка, которая была в твоей комнате? Боже мой… она что, исчезла?

— Значит, ты не знала? Я подумала — может быть, ты кого-нибудь попросила убрать ее.

Она покачала головой.

— Наверно, это кто-нибудь из слуг, — сказала она. — Я узнаю. Она может тебе понадобиться, когда погода переменится. Нельзя ведь надеяться, что такая мягкая погода продержится еще долго.

— Спасибо, — ответила я. — Я думаю вскоре съездить в Хэррогейт или Рипон. Мне нужно сделать кое-какие покупки.

— Мы можем поехать все вместе. Я бы тоже хотела посмотреть кое-что да, и Люк что-то говорил о том, что он хочет взять Дамарис, чтобы купить подарки к Рождеству.

— Отлично. Я буду только рада.

На следующий день я встретила Рут на лестнице, когда собиралась выйти пройтись немного пешком, потому что дождь прекратился на какое-то время и выглянуло солнце.

— Собираешься погулять? — спросила она. — На улице так хорошо! Совсем тепло. Кстати, я так и не смогла выяснить, что случилось с твоей грелкой.

— Что ж, очень странно.

— Мне кажется, кто-то взял ее и забыл. — Она беспечно засмеялась и при этом, как мне показалось, как-то пристально посмотрела на меня. Но я уже была на улице, и утро было такое прекрасное, что я тут же позабыла о том, что у меня пропала какая-то грелка. Среди кустов колючей изгороди еще кое-где виднелись последние полевые цветы — пастушья сумка и чистец, и хотя я не дошла до вересковой пустоши, мне показалось даже на расстоянии, что я вижу желтенькие цветки дрока, которые золотели в лучах неяркого солнца.

Вспомнив наставления доктора, я не рискнула уходить дальше, а на обратном пути взглянула в сторону разрушенного монастыря. Казалось, я не была там целую вечность. Я знала, что теперь уже не смогу отправиться туда без того, чтобы не вспомнить про монаха, поэтому и держалась подальше от него. Что было свидетельством того, что все мои заверения в том, что я ничего не боюсь, были отчасти неправдой.

Я стояла под дубом и рассматривала замысловатый рисунок коры дерева. Вспоминались рассказы о том, что древние бритты считали рисунки на стволе дуба знаками, оставленными сверхъестественными существами, населяющими дерево. Мой палец скользил по бороздке. Можно было легко догадаться, как возникали такие догадки. Они возникали сами собой.

Я стояла в раздумье, но вдруг услышала резкий насмешливый крик где-то наверху. В испуге я подняла глаза, ожидая увидеть что-нибудь ужасное. Но это был просто зеленый дятел.

Я поспешила в дом.

Когда я пошла вечером в столовую на обед, там были Мэтью, Сара и Люк. Рут еще не появилась.

Входя, я услышала, как они спрашивают друг у друга, где же она может быть.

— Опаздывать? На нее это не похоже, — заметил сэр Мэтью.

— Но у Рут столько дел, — вставила Сара. — Она только что говорила о Рождестве и не знала, какие комнаты готовить для Хагар и Саймона, если они сюда приедут дня на два.

— Хагар надо поместить в той комнате, которая когда-то ей и принадлежала, — рассуждал сэр Мэтью. — А Саймон займет ту, в которой он останавливается всегда. Так что не о чем ей беспокоиться!

— Думаю, она немного волнуется по поводу Хагар. Вы же знаете, какая она. Она будет совать свой старый нос в каждый уголок и говорить нам, что дом содержится отнюдь не в таком порядке, как при жизни отца.

— Хагар всегда вмешивалась в чужие дела, она с детства такая, — проворчал Мэтью. — Если ей не нравится то, что она здесь видит, тогда пусть не сует свой нос куда не надо. Мы прекрасно обойдемся без ее мнений и советов.

В это время вошла Рут. На щеках ее выступил слабый румянец.

— А мы сидим и гадаем, что с тобой, — сказал Мэтью.

— Это просто нелепо… — начала она, оглядев беспомощно всех присутствующих. — Я вошла в старую комнату Габриела… и заметила, что под покрывалом что-то лежит. Как вы думаете, что же там было?

Я впилась в нее взглядом и почувствовала, как кровь приливает к щекам. Я с трудом сдерживалась, потому что уже догадалась.

— Грелка для постели из твоей комнаты! — Она смотрела прямо на меня насмешливо и пристально. — Кто же мог положить ее туда?

— Как странно, — с трудом выговорила я.

— Ну, вот мы и нашли ее. Там она и была все время. — Она обернулась к остальным. — У Кэтрин пропала грелка из ее комнаты. Она думала, что я велела кому-то из слуг убрать ее. И кому пришло в голову положить ее в кровать в той комнате?

— Необходимо узнать это, — сказала я резко.

— Я уже спрашивала слуг. Они, разумеется, ничего об этом не знают.

— Но ведь кто-то же положил ее туда! — Мой голос был от волнения неестественно высоким.

Рут пожала плечами.

— Мы должны выяснить это, — настаивала я. — Кто-то все время разыгрывает меня. Неужели вы не видите? Это же то же самое что и задернутые занавески!

— Занавески?

Я разозлилась на себя, потому что история с занавесками у кровати была известна только тому, кто это сделал, Мери-Джейн и мне. А теперь мне придется все объяснять. Я вкратце рассказала об этом случае.

— Кто задернул занавески? — рассуждала Сара. — Кто положил грелку в постель Габриела? А ведь это была и твоя постель, Кэтрин. Твоя и Габриела.

— Я хотела бы знать! — в ярости выкрикнула я.

— Надо быть очень рассеянным, чтобы сделать это, — заметил Люк беззаботно.

— Не думаю, что это была рассеянность, — возразила я.

— Но, Кэтрин, — заговорила Рут успокаивающим тоном. — Кому могло понадобиться задвигать занавески у твоей кровати или забирать у тебя грелку?

— Вот и мне хотелось бы получить ответ на этот вопрос.

— Давайте забудем об этом, — сказал сэр Мэтью. — Что потеряно, то нашлось.

— Но почему… почему? — настаивала я.

— Ты слишком взволнована, дорогая, — шепнула Рут.

— Я хочу получить объяснение, почему именно эти странные вещи происходят в моей комнате.

— Наш цыпленок замерз, — ласково сказал сэр Мэтью. Он подошел ко мне и взял меня под руку. — Не беспокойся о грелке, дорогая. Мы узнаем, кто ее взял… все в свое время.

— Да, — повторил Люк. — Все в свое время. — И он задумчиво посмотрел мне в лицо.

— Давайте лучше начнем, — сказала Рут, и, так как все сели за стол, мне больше ничего не оставалось, как присоединиться к ним. Но аппетит у меня пропал. Я продолжала думать о том, какую цель преследовали все эти действия, каким-то образом направленные против меня.

Я собиралась докопаться до истины. Я должна была сделать это.

Еще до конца месяца нас пригласили к викарию, чтобы обсудить последние детали приближающейся благотворительной распродажи.

— Миссис Картрайт всегда в такое время носится, как угорелая, — заметил Люк. — Это же все-таки нельзя сравнить с июньским праздником в саду или даже с ее ужасными историческими постановками.

— Миссис Картрайт просто-напросто очень энергичная леди, — сказала Рут, — обладающая всеми качествами, чтобы быть нашему викарию отличной женой.

— Она хочет, чтобы я тоже пришла? — спросила я.

— Разумеется. Она обидится, если ты этого не сделаешь. Ты пойдешь? Расстояние здесь небольшое, но если хочешь, мы можем поехать туда.

— Я прекрасно себя чувствую и смогу дойти пешком, — поспешно ответила я.

— Ну, тогда пойдемте. Для тебя это отличная возможность познакомиться с нашими соседями. Поскольку сейчас мы в трауре, центром нашей округи стал дом викария, а не Ревелз. А раньше все встречались здесь.

Мы вышли около половины одиннадцатого, и через четверть часа были уже у дома викария. Это был приятный на вид серый каменный дом рядом с церковью. Впереди нас шли один или два человека в том же направлении, и вскоре Рут представила им меня. На меня смотрели с определенной долей любопытства, так как все они знали, что я была женой Габриела, что его женитьба была довольно поспешной и что он оставил меня беременной после двух недель замужества.

Они хотели составить обо мне свое мнение, и я считала, что в данном случае это совершенно естественно. Думаю, что среди них были и те, кто полагал, что мои недостатки могли послужить прямой причиной смерти Габриела.

Миссис Картрайт, с которой я уже раньше, разумеется, встречалась, была крупной, цветущей женщиной — и яркой личностью. Она собрала нас всех у себя в гостиной, которая показалась мне маленькой, ведь я уже привыкла к просторным комнатам в Ревелз. Сюда служанка принесла нам утренний кофе с печеньем.

Меня подвели к окну, откуда был виден церковный двор. Я различила внизу фамильный склеп Рокуэллов с украшением из кованого железа наверху, и мои мысли сразу же перенеслись к Габриелу.

Когда все гости собрались, миссис Картрайт обратилась к присутствующим своим громовым голосом и сказала, что нам надо поторопиться. Распродажа должна начаться вовремя, чтобы у людей была возможность купить подарки к Рождеству.

— Так что прошу вас, хорошенько посмотрите у себя на чердаках — и мы с признательностью примем от вас любой предмет искусства. Возможно, это будет вещь, которая вам больше не нужна. Но это не значит, что она не понадобится кому-либо еще. Пожалуйста, постарайтесь принести ваши вещи заранее. Нам нужно время, чтобы определить их цену. А в назначенный день… милости просим, приходите и покупайте. Помните, что деньги пойдут на нужды церкви, надо немедленно заняться крышей. Вы все знаете, что в стропилах завелся жук-могильщик. Я уверена, что вы поможете нам. Но, леди, это надо сделать незамедлительно. У кого-нибудь есть предложения по этому поводу?

Поступали предложения, миссис Картрайт рассматривала их и спрашивала, нет ли противоположных мнений. Наша встреча прошла очень по-деловому, и я просто восхищалась энергией жены нашего викария.

Когда деловая часть нашего собрания завершилась, она подошла ко мне, села со мной у окна и сказала, что очень рада видеть меня в своем доме.

— Приятно видеть, что вы так хорошо выглядите и что скоро в вашей семье ожидается пополнение. Я знаю, что сэр Мэтью в восторге… просто в восторге. В данной ситуации для него это такое утешение. — Она была из тех женщин, которые поддерживали диалог ради удовольствия поговорить, и, как я поняла, она больше любила говорить, чем слушать. — Еще столько всего надо сделать. Здесь такие хорошие люди… они всегда готовы помочь… Но, между нами, они немного медленно все делают… Вы понимаете, о чем я говорю. Надо их постоянно подталкивать, чтобы что-то сдвинулось с места. Эта распродажа не принесет нам и половины дохода, если мы не успеем провести ее до Рождества. Я очень надеюсь, что вы найдете возможность принести нам какую-нибудь мелочь… ну и, конечно, прийти к нам за покупками. Что-нибудь совсем маленькое… ну, пустяк какой-нибудь… Но чем более ценная будет вещь, тем, конечно же, лучше… Вы уж простите мне мою настойчивость.

— Ведь это для хорошего дела, — сказал я. — Я обязательно что-нибудь поищу. У меня есть брошь с бирюзой и жемчугом — правда, очень маленькая.

— Вот это идея! Как благородно с вашей стороны… А как насчет завтрашнего дня? Мы могли бы получить ее завтра? Я бы прислала к вам кого-нибудь.

— Но, мне кажется, она немного старомодная…

— Это неважно. Это — прекрасный вклад. Я так рада, что вы пришли. Вы нам очень поможете… особенно, когда… видите ли сейчас, когда у вас не так много сил, но зато потом… Я говорю вам со знанием дела. У меня своих шестеро. А трудно поверить, правда? Самому младшему — девятнадцать. Он скоро примет духовный сан. Я рада, что хоть один из них это сделает. А то я уже начинала бояться… Я уже говорила вам, что вы нам потом сможете помочь… с исторической постановкой. Мне в этом году хочется устроить ее в развалинах монастыря.

— А раньше вы уже делали исторические постановки?

— Последний раз это было пять лет назад. Но погода была просто кошмарная. Дождь лил не переставая. Это было в июле. Я думаю, в этом году надо перенести праздник на июнь. Ведь в июле тут сплошные дожди.

— А какая это была постановка?

— На историческую тему. Как и подобает… на таком фоне. Были чудесные костюмы. Часть из них нам дали на время в Ревелз, а часть мы сделали сами. Особенно нам помогли в Ревелз с костюмами роялистов, а с костюмами протестантов мы справились сами. Их было легко сделать.

— Да, представляю себе. Значит, вы начали с времен гражданской войны?

— Ну что вы! Мы начали с периода Реформации. Это напрашивалось само собой, на прекрасном фоне готовых естественных декораций. Это производило потрясающее впечатление. Люди в тот день говорили, что монастырь уже не был похож на руины.

Я пыталась скрыть волнение в голосе.

— Значит, некоторые актеры были одеты как монахи?

— Да, конечно, очень многие. Каждый играл несколько ролей. Знаете, в одной сцене он был монахом, в другой — веселым роялистом. Это было необходимо. У нас, понимаете ли, не хватало актеров. С мужчинами так трудно, они же стесняются! Даже некоторые женщины играли монахов, честное слово.

— Наверно, их костюмы было сделать несложно.

— Да, они были самыми простыми. Просто черная ряса с капюшоном. Но впечатление было грандиозное — особенно на фоне серых развалин. Мне Кажется, эта часть нашей постановки имела самый большой успех.

— Я очень хорошо себе представляю. Ведь вам помогали стены монастыря.

— Как это прекрасно, что вы заинтересовались. Я решила, что попытаюсь организовать такой праздник и в этом году. Но — в июне… это уже точно. Июль с его дождями нам не подойдет.

Рут внимательно следила за мной, и я поднялась. Я уже поняла, что сделала очень важное открытие, и была рада, что посетила дом викария этим утром.

— Нам пора идти, — заметила Рут, — чтобы не опоздать к завтраку.

Мы попрощались с миссис Картрайт и отправились домой.

Мне не хотелось ни о чем разговаривать. Я все твердила про себя: у кого-то из людей, исполнявших роль монаха на том празднике пять лет назад, сохранился монашеский костюм. И тот, кто пробрался в мою спальню, надел его.

Как же мне узнать, кто играл пять лет назад на том празднике монаха? Кто из наших домочадцев, вернее сказать. Это могла быть только Рут, думала я. Люк тогда был еще слишком мал для этого. Или нет? Пять лет назад ему было двенадцать. А может быть, он был выше других детей этого возраста. Почему бы тогда и не сыграть монаха? Сэр Мэтью и тетя Сара даже тогда были слишком стары, чтобы играть. Остаются Рут и Люк.

Я сказала вслух:

— Миссис Картрайт рассказывала мне о постановке на историческую тему. Ты в ней играла кого-нибудь?

— Ты еще плохо знаешь миссис Картрайт, если думаешь, что кому-то из нас удалось бы увильнуть от этого.

— Так кого ты играла?

— Жену короля… королеву Генриетту-Марию.

— Только одну эту роль?

— Но она была очень важной.

— Я спрашиваю, потому что миссис Картрайт рассказывала, что некоторым людям приходилось играть несколько ролей, так как не хватало актеров.

— Так это те, у кого были маленькие роли.

— А Люк?

— О, он был в первых рядах. Он совал свой нос везде и всюду.

«Люк!» — подумала я. И вспомнила, что той ночью прошло какое-то время, прежде чем он появился. Так что у него хватило бы времени, чтобы снять рясу и надеть халат. Ему надо было поспешить, чтобы подняться на третий этаж, но он был молод и ловок.

А занавески и грелка для постели? Почему бы и нет? Как раз у него-то и были все возможности сделать это. Мои сомнения переходили в убежденность. Значит, это Люк пытался запугать меня. Это он пытался убить моего еще неродившегося ребенка. Ведь при условии, что мой ребенок погибнет, больше всего выигрывал Люк.

— Ты себя хорошо чувствуешь? — раздался рядом голос Рут.

— А? Да… Спасибо…

— Ты что-то шепчешь про себя?

— Нет-нет. Я вспоминаю миссис Картрайт. Она очень разговорчивая, верно?

— Да уж, что есть, то есть.

Уже показался дом, и мы обе посмотрели в ту сторону. Мой взгляд, как всегда, остановился на парапете южного крыла дома — отсюда упал Габриел. Но что-то там было не так. Я в изумлении раскрыла глаза, Рут — тоже.

— Что это? — спросила она и ускорила шаг.

На парапете было что-то темное. С расстояния казалось, что кто-то перегнулся через перила.

— Габриел! — Наверно, я произнесла это вслух, потому что Рут где-то совсем рядом отозвалась:

— Чепуха! Этого не могло быть. Но что… Но кто это?

Я пустилась бежать. Рут была рядом и сдерживала меня. Я бежала из последних сил и ловила ртом воздух.

— Там что-то… — задыхаясь, выдавила я. — Что… это? Оно… так… безжизненно повисло.

Теперь я увидела, что, кто бы это ни был, он был одет в плащ с капюшоном, и кусок плаща свисал вниз через перила. Больше ничего не было видно.

— Она упадет. Но кто это? Что это значит? — закричала Рут, обгоняя меня, и вбежала в дом. Она могла двигаться гораздо быстрее меня. А я никак не могла отдышаться, но все же спешила за ней следом. В коридоре появился Люк. Он посмотрел на мать, потом удивленно уставился на меня, с трудом поспевавшую за ней.

— Да что это с вами? Что случилось? — спросил он изумленно.

— Кто-то там на балконе… — крикнула я. — Там, где Габриел…

— Но кто это?

Он пустился вверх по лестнице, обгоняя меня, а я — за ним, стараясь не отставать.

На лестницу вышла Рут. Она зловеще улыбалась. Она что-то держала в руках, и я узнала — это была моя синяя накидка. Длинная зимняя накидка, хорошо защищавшая от ветра, и к тому же с капюшоном.

— Это… моя, — выдохнула я.

— И зачем же ты ее повесила на перила, — спросила она меня почти грубо.

— Я?.. Но я этого не делала!

Они с Люком переглянулись.

Затем она пробормотала:

— И главное, было сделано так, будто кто-то перегнулся через перила… и вот-вот упадет. Я просто в ужас пришла, когда увидела. Какая глупая выходка!

— Тогда чья же это выходка? — воскликнула я. — Кто играет со мной эти глупые и злые шутки?

Они оба смотрели на меня так, как будто во мне было что-то странное и как будто они находили подтверждение каким-то своим подозрениям относительно меня.

Я должна была узнать, что стоит за всеми этими странными событиями. Я начинала нервничать в ожидании того, как будут разворачиваться события. Ведь все эти шутки были просто глупыми — кроме той, разумеется, когда в моей спальне появился монах. Но если они были направлены на то, чтобы встревожить меня, то нельзя было придумать ничего лучшего. Эти мелкие выходки… Что же они предвещали? Между тем Люк и Рут для себя решили, кажется, что у меня есть, мягко выражаясь, странности. Я чувствовала, что они следят за мной. И это лишало меня присутствия духа.

Сначала я решила поехать к Редверзам и все рассказать им. Но я стала настолько недоверчивой, что даже в Хагар не была уверена. Что касается Саймона, если он тогда, в случае с монахом, стал на мою точку зрения, то совсем не значит, что то же самое будет и в случаях с занавесками, грелкой и плащом.

За всем этим крылось что-то зловещее, и я должна была узнать, что именно. Я намеревалась раскрыть эту тайну сама — из-за все возрастающего недоверия к любому человеку, так или иначе связанному с Ревелз.

На следующий же день я отправилась с визитом к миссис Картрайт. Мне казалось очень важным то, что она рассказала мне вчера об инсценировке, и мне было интересно, смогу ли я выудить у нее что-нибудь еще.

Помимо броши с бирюзой, я нашла еще шкатулку с эмалью, которая у меня была давным-давно, но я ей так никогда и не пользовалась. Я ее тоже прихватила.

— Ах, миссис Рокуэлл, как это мило с вашей стороны! Мне даже не пришлось никого посылать к вам! Я уже вижу, как из вас выйдет прекрасная помощница. Для меня это просто утешение. Я уверена, что за ваши прелестные вещицы мы получим хорошие деньги. И если вы хотите заранее посмотреть, что у нас есть для продажи, я с большой радостью предоставлю вам эту возможность. — Она лукаво взглянула на меня, будто хотела узнать, не из-за этого ли я на самом деле приехала.

Я не знала, что делать. Мне не хотелось вызывать подозрения, и я понимала, что если со мной происходят эти странные вещи, мне нужно придумать какую-нибудь вескую причину своего приезда к ней.

— Видите ли, — начала я.

Она меня прервала заговорщическим тоном:

— Ну, конечно, почему бы и нет? Вы вполне заслужили это. Это, кстати, отличный способ сделать покупки к Рождеству — особенно если вам не так легко даются поездки. И я полагаю, для тех людей, которые нам помогают, мы обязаны делать исключения. Сначала вы выберете что вам нужно, а потом, может быть, мы выпьем по чашечке кофе?

Я сказала, что это было бы прекрасно. Итак, она отвела меня в маленькую комнату, где были разложены вещи для продажи, и я выбрала булавку для галстука, табакерку и китайскую вазу. Теперь она была в восторге от меня как от покупателя, и я почувствовала, что у нее подходящее настроение для откровенных бесед.

Когда мы вдвоем пили кофе в ее гостиной, я попыталась опять заговорить о спектаклях на историческую тему. Это оказалось очень легко, потому что эта тема была ей очень дорога.

— Значит, вы предлагаете этим летом опять поставить спектакль?

— Я сделаю для этого все возможное.

— Это, наверно, будет весьма интересно.

— Несомненно, и вы сыграете одну из ведущих ролей. Я всегда считала, что члены нашей главной семьи должны исполнять главные роли. Не так ли?

— Да, конечно, — ответила я. — А раньше они тоже соглашались? Я хочу сказать, они всегда принимали участие в этих постановках?

— Да, они всегда были, что я называю, послушными долгу.

— Мне хотелось бы узнать что-нибудь еще о том празднике. Наверное, миссис Грантли и Люк тоже кого-то играли?

— В последний раз — да.

Миссис Грантли мне рассказывала, она была женой Чарльза I.

— Вы знаете, мы поставили сцену из гражданской войны. Потому что Ревелз был в то время захвачен сторонниками парламента. Это просто счастье, что они не разрушили поместье!.. Вандалы! Слава Богу, все ценности были спрятаны.

— Как интересно. А где же они были спрятаны?

— Вот об этом, дорогая моя миссис Рокуэлл, ваша семья знает больше, чем я. Хотя, я думаю, это так и осталось тайной.

— Значит, эту сцену вы и изобразили на празднике?

— Не совсем… У нас было, знаете ли, наступление пуритан и оккупация. Потом восстановление семьи с реставрацией монархии. Мы таким образом увязали историю семьи Рокуэллов с историей Англии.

— А еще вы показывали монастырь до Реформации. Наверно, это тоже было интересно?

— Да, очень! Я предлагаю еще раз вернуться к этой теме. Ведь это очень существенно. И помимо всего прочего, это дает возможность каждому сыграть маленькую роль.

— Я представляю себе, какое впечатление производили фигуры в черных рясах на фоне стен монастыря.

— О, да!

— А Люк был тогда еще совсем мальчиком — наверно он был слишком мал, чтобы играть кого-нибудь.

— Нет-нет, что вы! Он принимал во всем живейшее участие. И был одним из наших самых лучших монахов. Он уже тогда был ростом почти со взрослого мужчину. Рокуэллы вообще высокие, как вы уже знаете.

— Какая у вас отличная память, миссис Картрайт! Мне кажется, вы помните всех, кто исполнял роли в этой постановке.

Она засмеялась.

— Среди тех, кто живет здесь поблизости, — разумеется. Но праздник был таким грандиозным, и люди приходили отовсюду, чтобы принять участие. Это было прекрасно, так как и зрителей у нас прибавлялось.

— И сколько же монахов у вас было?

— Очень много. Пришлось использовать почти всех, кого можно. Я даже пыталась уговорить доктора Смита.

— И он согласился?

— Нет. Ему в этот день надо было ехать в это свое заведение, и вообще он сказал, что ему надо быть начеку, ведь в любой момент может понадобиться его помощь.

— А его дочь?

— Она, разумеется, принимала участие в спектакле. Ей досталась роль маленького Чарльза. Она прелестно выглядела в бархатных бриджах с длинными волосами. Так как она была еще мала, это не казалось нескромным. А вот эта сцена: «Когда ты в последний раз видела своего отца?» — смотрелась просто потрясающе.

— Роль монаха ей не подходила?

— Нет. Но ее принца Чарльза я никогда не забуду. Все играли прекрасно. Даже мистер Редверз — а ведь никто и предположить не мог, что из него выйдет хороший актер.

— Что вы говорите? И кого же он играл?

— Он был просто монахом, но все-таки был в гуще событий.

— Как… интересно.

— Хотите еще кофе?

— Нет, спасибо. Кофе был отличный. Но мне уже нужно возвращаться.

— Я была действительно рада увидеть вас, и надеюсь, ваши покупки вас не подведут.

Поблагодарив друг друга, мы расстались, и в смущении я направилась домой.

Я была уверена, что тайну костюма я раскрыла. Кто-то воспользовался костюмом монаха, чтобы напугать меня.

Когда-то такой костюм был у Люка. Сохранился ли он у него? У Саймона тоже должен был быть такой костюм. Хотя он об этом не упомянул, когда я ему рассказывала об этом случае.

Сначала я решила, что надо обсудить все мои догадки по поводу костюма с Хагар, но потом заколебалась. Ведь в таком случае и Саймон узнает об этом. А я совсем не была уверена, что мне хотелось, чтобы Саймон узнал, до чего я докопалась.

С одной стороны, подозревать Саймона было смешно. Как он мог оказаться в нашем доме в такое время? И все же я вынуждена была принять во внимание, что после Люка он следующий претендент на Ревелз.

Как тревожно было ощущать, что никому нельзя довериться! Но именно так и обстояли дела.

Поэтому на следующий день, когда я навестила Хагар, я ничего ей не сказала о случае с моей накидкой, хотя мне просто не терпелось обсудить это хоть с кем-нибудь. Но вместо этого я старалась говорить с ней о повседневных делах; спросила, не могу ли я помочь ей купить для нее рождественские подарки. Я сказала, что надеюсь съездить в один из близлежащих городов с Рут и Люком, и, если поездка состоится, я с радостью выполню ее поручения.

Поразмыслив над моим предложением, она в конце концов составила список вещей, которые мне надо было купить для нее.

Пока мы обсуждали эти дела, вошел Саймон.

— Если вы хотите поехать в Несборо, — сказал он, — я могу отвезти вас. Мне как раз нужно поехать туда по делам.

Я не знала, как поступить. Я, конечно, не верила в то, чтобы он пытался испугать меня, и все-таки меня не оставляла мысль, что вначале я ему очень не нравилась. Ведь только благодаря дружбе с его бабушкой наши отношения стали более близкими. Я сама не понимала, почему меня так огорчает то, что я не могу исключить его из числа подозреваемых. Если он действительно пытался причинить вред женщине в моем положении, значит, мое мнение о нем было совершенно ошибочным. И все же я опасалась до конца доверять ему.

Он очень удивился, увидев мою нерешительность. Ему не приходило в голову, что я подозревала его в подлости. Он просто думал, что я боюсь нарушить приличия.

Он усмехнулся:

— Может быть, Рут или Люк захотят присоединиться к нам. Если они поедут, то, возможно, и вы соблаговолите?

— Я буду очень рада, — ответила я.

В конце концов мы договорились, что когда Саймон поедет в Несборо, он возьмет с собой Люка, Дамарис и меня.

Для начала декабря день выдался теплый. Мы выехали чуть позже девяти утра и планировали вернуться назад засветло, то есть где-то около четырех часов дня.

Когда все уселись в экипаж, Люк и Саймон пришли в такое веселое расположение духа, что это передалось и мне. Дамарис была, как всегда, спокойна и безразлична ко всему.

Мне вдруг пришло в голову, что как только я уезжаю из дома, ко мне вновь возвращается столь свойственный мне здравый смысл и трезвое отношение ко всему происходящему. Я уже не верила, что мне нужно чего-то опасаться. По крайней мере, уверяла я себя, мне не составит особого труда справиться со всеми трудностями. Даже стало казаться, когда я слышала оживленный голос Люка, что он мог сыграть со мной все эти шутки просто ради озорства. А что касается первого случая, возможно, он уже понял, что зашел слишком далеко, и теперь забавляется такими мелочами, как грелка для постели. Он ведь всегда относился ко мне с долей иронии. Как же глупо с моей стороны было бояться! Я всего-навсего оказалась жертвой проделок озорного юнца.

Вот в таком настроении я и пребывала, когда мы въехали в Несборо.

Я помнила этот город с прежних времен, он всегда мне нравился. Я считала его одним из самых очаровательных и интересных старинных городков в округе Вест Райдинг.

Мы подъехали к постоялому Двору, там подкрепились и затем разделились. Саймон пошел по своим делам, которые привели его сюда; Люк, Дамарис и я — отправились за покупками, договорившись встретиться на постоялом дворе часа через два.

Очень скоро я поняла, что потеряла из виду Люка и Дамарис. Они, наверное, ушли, когда я была в магазине, — ведь им хотелось побыть вдвоем.

Я купила все, что просила Хагар, сделала несколько покупок для себя и затем, имея в запасе целый час, решила осмотреть город. Раньше мне никогда не удавалось это сделать.

В этот погожий декабрьский день было приятно прогуляться. Народу вокруг было немного. Я смотрела на поблескивавшие на солнце воды реки Нидд, на круто поднимающиеся улочки и дома с красными черепичными крышами. Я ощущала прилив сил, и мне даже трудно было поверить, что совсем недавно я была так напугана.

Когда я спустилась к реке, позади себя я услышала голос:

— Миссис Кэтрин!

Обернувшись, я увидела, что ко мне спешит Саймон.

— Вы уже купили все, что хотели?

— Да.

Он вынул из кармана часы. До назначенной встречи был почти час. Чем бы нам заняться?

— Я собиралась побродить по берегу реки.

— Пойдемте вместе.

Он взял у меня из рук все свертки и пошел рядом. От него исходило поразительное ощущение силы. И еще одна вещь бросилась мне в глаза: мы были одни на берегу реки.

— Я знаю, чего бы вам хотелось, — сказал он. — Попытать счастья у колодца.

— Какого колодца?

— Разве вы не слышали об этом колодце? Его здесь все знают. Вы раньше не бывали в Несборо?

— Я была здесь раз или два с отцом. Но к колодцу мы не ходили.

Он насмешливо прищелкнул языком.

— Миссис Кэтрин, надо заняться вашим образованием.

— Тогда расскажите мне о колодце.

— Сначала давайте найдем его, хорошо? Если подержать руку в воде, а потом загадать желание и оставить руку на воздухе, чтобы она высохла, ваше желание обязательно исполнится.

— Я убеждена, что вы не верите в такие легенды.

— Вы обо мне еще многого не знаете, миссис Кэтрин. Хотя, конечно, вы этого даже и не осознаете.

— Я твердо знаю, что вы очень практичный человек и никогда бы не загадали желание, которое нельзя осуществить.

— Когда-то вы сказали мне, что я слишком самонадеян. Поэтому вы, разумеется, полагаете, что я считаю себя всемогущим. А в таком случае, я могу пожелать чего угодно и поверить в то, что это сбудется.

— Но даже в этом случае надо понять, что вам предстоит потрудиться, чтобы достичь желаемого.

— Может быть, и так.

— Тогда зачем загадывать желание, когда можно просто приложить усилия?

— Миссис Кэтрин, я думаю, вы не в том настроении, чтобы идти к Колодцу Желаний. Давайте хоть раз отбросим наш здравый смысл и хоть раз побудем доверчивыми и хоть чуть-чуть легкомысленными.

— Мне бы на самом деле хотелось посмотреть на этот колодец.

— А загадать желание?

— Да. Тоже хотелось бы.

— А вы скажете мне, если оно сбудется?

— Да.

— Но не говорите, что вы загадали, пока не сбудется! Это одно из условий. Пусть это будет секрет, который останется между вами и силами тьмы… или света. Не знаю, какие там силы действуют в этом случае. Там колодец и еще пещера мамаши Шиптон. Ваш отец не рассказывал вам о мамаше Шиптон?

— Он никогда не рассказывал мне никаких историй. Он и разговаривал-то со мной крайне редко.

— Тогда, видимо, я должен вам разъяснить. Мамаша Шиптон была колдуньей. Она жила здесь… кажется, около четырехсот лет назад. Это было дитя любви, ее мать была деревенской девушкой, а отец — незнакомец, убедивший ее, что он — дух, обладающий сверхъестественной силой. Еще до рождения ребенка он покинул ее, а потом из маленькой Урсулы выросла очень умная женщина. Она вышла замуж за человека, которого звали Шиптон, и ее стали называть «мамаша Шиптон».

— Какая интересная история! Мне всегда было интересно, кто такая была мамаша Шиптон.

— Некоторые из ее предсказаний сбывались. Говорят, что она предугадала падение Волси, поражение Армады и как скажется исход гражданской войны на округе Вест Райдинг. Я даже помню некоторые из ее предсказаний. О них и стихи есть:

Я раньше помнил все стихотворение и читал его вслух бабушкиной кухарке, до тех пор, пока она не выгоняла меня с кухни. А я еще специально читал зловещим голосом. Я помню, там было такое:

а в конце:

— Значит, нам еще немного осталось? — сказала я, и мы оба засмеялись.

Вот мы и дошли до Колодца Желаний.

— Это волшебный колодец, — сказал он. — Его еще называют Окаменевший Колодец. Что бы ты ни уронил в этот колодец, эта вещь в конце концов окаменеет.

— Но почему?

— Это не имеет никакого отношения к мамаше Шиптон, хотя, несомненно, некоторые люди как раз считают, что это связано с ней. Просто дело в том, что там в воде содержится магниевый известняк. Вернее, он содержится в почве и попадает в воду, которая просачивается в колодец. Надо, чтобы эта вода капала какое-то время вам на руки, потом вы загадываете желание. Ну что, кто пойдет первым: вы или я?

— Сначала вы.

Он наклонился над колодцем, и я наблюдала, как вода, просачиваясь сквозь стенки колодца, капала ему на руки.

Он обернулся ко мне, протягивая мокрую руку.

— Я загадываю желание, — произнес он. — Если эта вода высохнет, мое желание обязательно исполнится. Теперь ваша очередь.

Он стоял рядом со мной, когда я сняла перчатку и наклонилась над колодцем.

Молчание сомкнулось над нами. Мы были здесь наедине, и никто не знал об этом. Наклонившись вперед, я ощутила на руке капли холодной, как лед, воды.

Он вдруг очутился за моей спиной, и меня охватила паника: я представила его себе не таким, каким я его видела только что, а будто бы он завернулся в монашескую рясу.

«Нет, только не Саймон, — сказала я себе. — Пусть это будет не он». И это желание было настолько сильным, что я забыла загадать что-нибудь, кроме этого.

Я чувствовала теплоту его тела: он стоял так близко, что я даже затаила дыхание. Я уже думала, что со мной вот-вот что-нибудь случится.

Я резко обернулась назад. Он отступил на шаг. Но все еще был очень близко. «Зачем это?» — подумала я.

— Не забудьте, — сказал он, — Все это должно высохнуть. Я могу догадаться, чего вы пожелали.

— Правда?.. — смешалась я.

— Это же так легко! Вы, конечно же, шепнули про себя: «Хочу, чтобы это был мальчик».

— Становится холодно.

— Это из-за воды. Она очень холодная. Наверное, из-за этого известняка.

Он смотрел куда-то поверх меня, и я чувствовала, что он сильно взволнован. В этот момент недалеко от нас появился какой-то человек, я не заметила, откуда он взялся, но, может быть, Саймон это видел.

— А, загадываете? — дружелюбно обратился к нам незнакомец.

— Разве можно пройти мимо и не попробовать? — ответил Саймон.

— Люди приходят сюда издалека, чтобы загадать желание и посмотреть на пещеру мамаши Шиптон.

— Здесь очень интересно, — поддержала я разговор.

— Да-да. Вы правы.

Саймон собирал мои свертки.

— Вы должны убедиться, что вода у вас на руке высохла, — сказал он мне.

Поэтому я так и держала руку перед собой, пока мы шли.

Он по-хозяйски взял меня под руку и увлек прочь от колодца, вверх по круто поднимающимся улочкам, которые вели к замку.

Люк и Дамарис ждали нас в гостинице, мы выпили по чашке чая и поехали домой.

К Керкленд Мурсайд мы подъехали в сумерки. Саймон завез Дамарис домой, и затем отвез Люка и меня в Ревелз.

В свою комнату я вошла в подавленном состоянии. И причиной тому были новые подозрения, которые зародились у меня. Я изо всех сил старалась их отогнать, но ничего не помогало. Почему я испугалась тогда, у края колодца? О чем думал Саймон, стоя позади меня? Что он собирался сделать? Может быть, это случайное появление незнакомца нарушило его планы?

Я сама себе удивлялась. Мне удалось сделать вид, что я не верю в чудодейственную силу Колодца Желаний, но на самом деле мне так хотелось, чтобы то, что я там невольно загадала, сбылось!..

Пусть это будет не Саймон.

Интересно, а какая мне разница — Люк или Саймон?

Но все-таки разница была. И я начала осознавать, что испытываю к этому человеку. Нет, я не чувствовала к нему нежности, но только в его присутствии я оживала, как ни с кем из других. Я могла даже злиться на него — часто так оно и было — но даже злиться на него было интереснее, чем мило общаться с другими. Я дорожила его мнением о моем уме и здравом смысле, и была рада, что именно эти качества он ценил больше всего.

С каждой нашей встречей мое отношение к нему менялось, и я поняла, что все больше попадаю под обаяние его личности.

С тех пор, как он появился на горизонте моей жизни, я начала понимать, какие отношения связывали меня с Габриелом. Я поняла, что любила Габриела, хотя и не была в него влюблена. Я вышла замуж за Габриела потому, что почувствовала, что ему нужна чья-нибудь защита, а мне как раз не на кого было излить это чувство. Мне показалось разумным выйти за него замуж — ведь я могла сделать его жизнь ровной и спокойной, а с другой стороны, — с его помощью у меня появилась возможность уехать из дома, который все больше давил на меня мрачным укладом жизни. Вот почему я силилась и не могла вспомнить его лицо. Вот почему, хотя я и потеряла его, все-таки я связывала с будущим свои надежды на лучшее: Саймон и мой будущий ребенок помогали мне в этом.

То, что я загадала у колодца, было криком моей души: пусть это будет не Саймон!

Я вдруг поняла, что все окружавшие стали вести себя в отношениях со мной как-то иначе: я замечала, как люди переглядываются за моей спиной, даже сэр Мэтью, казалось, наблюдал за мной как бы со стороны.

Благодаря Саре я узнала, что все это значит, и это открытие привнесло в мою жизнь тревогу, по сравнению с которой все предыдущие события просто померкли.

Как-то раз я зашла в ее комнату и увидела, что она зашивает детское платье для крестин.

— Я рада, что ты пришла, — приветствовала она меня. — Ты раньше интересовалась моими гобеленами.

— Я и сейчас ими интересуюсь, — заверила я ее. — Они прелестны. А над чем вы сейчас работаете?

Она лукаво взглянула на меня.

— Ты действительно хочешь посмотреть?

— Ну, конечно.

Она захихикала, отложила шитье и, вставая, взяла меня за руку. Потом помолчала и нахмурилась.

— Я держу это в секрете, — прошептала она. И добавила: — Пока не закончу.

— Ну, тогда мне не надо подглядывать. И когда же вы закончите?

Мне показалось, что она собирается заплакать, когда она заговорила:

— Ну как я могу закончить, если я не знаю! Я думала, ты мне поможешь! Ты же сказала, что он не мог покончить с собой. Ты же сказала…

Я ждала, что она скажет дальше, я вся напряглась, но речь ее стала бессвязной.

— Платье для крестин было порвано, — сказала она чуть погодя уже спокойно.

— Правда? Так расскажите о вашем гобелене.

— Я не хотела показывать его никому, пока не закончу. Это Люк…

— Люк? — вскрикнула я, и сердце у меня забилось быстрее.

— Он был таким хорошеньким младенцем. Он плакал, когда его окунали в купель, и порвал платье. И никто за это время даже не подумал зашить его. Да и зачем это делать, пока не появится новый младенец?

— Вы его искусно зашьете, я уверена, — сказала я, и лицо ее просветлело.

— Дело в тебе! — пробормотала она. — Я не знаю, куда тебя поместить. Вот почему…

— Вы не знаете, куда меня поместить? — озадаченно повторила я.

— У меня уже есть Габриел… и собака. Какая была хорошая собачка! Фрайди! Только имя у нее странное.

— Тетя Сара, — потребовала я. — Что вам известно о Фрайди?

— Бедная Фрайди! Такая хорошая собачка! Такая преданная. Вот почему, я думаю… Господи, интересно, как будет вести себя твой ребенок при крещении? Дети Рокуэллов всегда ведут себя плохо. Я сама постираю это платье.

— Тетя Сара, что вы говорили о Фрайди? Пожалуйста, расскажите!

Она огорченно смотрела на меня:

— Это была твоя собака. Ты сама должна знать. Но я никому не позволю трогать его. Ведь его так трудно гладить. Здесь надо сделать гофрировку. Так я делала, когда крестили Люка. И для Габриела тоже.

— Тетя Сара, — нетерпеливо воскликнула я. — Покажите мне гобелен, над которым вы работаете.

У нее в глазах блеснул озорной огонек.

— Но он не закончен, и я никому не хотела его показывать… пока.

— Но почему? Я же видела ваш предыдущий гобелен, хотя он и не был закончен.

— Это было совсем другое дело. Тогда я знала…

— Вы знали?

Она кивнула.

— А сейчас я не знаю, куда тебя поместить, понимаешь?

— Но я же здесь, перед вами!

Она склонила голову набок и стала похожа на птицу с блестящими глазками.

— Сегодня… завтра… на следующей неделе, возможно. А где ты тогда будешь?

Я твердо решила, что должна посмотреть на картину.

— Пожалуйста, — канючила я, — покажите мне.

Ей очень понравилось, что меня это так интересует: она чувствовала мое искреннее желание увидеть гобелен.

— Ну ладно, только тебе, — сдалась она. — И никому больше.

— Я никому не скажу, — пообещала я.

— Ну хорошо. — Она была как прилежный ребенок. — Иди сюда.

Она, подошла к шкафу и достала полотно, потом прижала картину к себе, чтобы я ничего не увидела.

— Дайте же мне посмотреть!.. — умоляла я.

Она развернула ее, все еще прижимая к себе. На картине был изображен фасад южного крыла. Перед домом на камнях лежало тело Габриела. Оно было так натурально изображено, что, глядя на него, я почувствовала приступ дурноты. Я не могла оторвать глаз: на картине было что-то еще! Рядом с Габриелом лежала моя Фрайди, ее маленькое тельце застыло. Без сомнения, она была мертва. Все это было ужасно.

Я, наверное, от потрясения ахнула, потому что тетя Сара довольно засмеялась. Мой ужас послужил ей лучшим комплиментом.

Я с трудом выговорила:

— Все выглядит таким… реальным!

— Оно и должно так выглядеть, — сказала она задумчиво. — Я видела, как он там лежал, вот так он и выглядел. Я спустилась вниз и посмотрела на него — до того, как его забрали.

— Габриел… — простонала я, не помня себя. Вид этой картины всколыхнул столько нежных воспоминаний, и теперь я представляла его очень ясно — впервые после утраты.

— Я сказала себе, — продолжала тетя Сара, — это будет темой моей следующей картины… И вот она.

— А Фрайди? — воскликнула я. — Вы ее тоже видели?

Казалось, она старается вспомнить.

— Видели, тетя Сара? — настаивала я.

— Это была преданная собачка, — сказала она. — Она погибла из-за своей преданности.

— А вы видели ее мертвой… как и Габриела?

Она опять нахмурилась.

— Вот же она, на картине, — сказала она наконец.

— Но там она лежит рядом с Габриелом. Ведь этого не было?

— Не было? — переспросила она. — Они убрали ее, да?

— Кто убрал ее?

Она вопросительно смотрела на меня.

— Кто убрал? — получилось, будто она спрашивает об этом у меня.

— Тетя Сара, вы ведь знаете, правда?

— Да, я знаю, — весело ответила она.

— Ну тогда скажите… пожалуйста. Это так важно для меня!

— Но ты же тоже знаешь!

— Если бы это было так! Вы должны сказать мне, тетя Сара. Знайте, это очень поможет мне.

— Я не помню.

— Но вы столько всего помните! Вы должны вспомнить такую важную вещь.

Лицо ее просветлело.

— Я знаю, Кэтрин. Это был монах.

Она выглядела такой невинной. Я понимала, что она помогла бы мне, если б только могла. Я видела, что она живет как бы в двух измерениях — в реальной жизни и в выдуманном ею мире. Эти измерения пересекаются, так что она не понимает, где кончается одно и начинается другое. Люди, живущие в этом доме, недооценивали ее. Ей поверяли свои тайны, не понимая, что ее мышление можно сравнить с повадками вороны, падкой на все яркое и блестящее. Так и она самые яркие впечатления хранила в своей памяти.

Я опять посмотрела на картину. Теперь, когда у меня притупилось первое впечатление от того, что я увидела Габриела и Фрайди мертвыми, я заметила, что закончена только одна сторона. Остальная ее часть оставалась пустой.

Сара как будто прочитала мои мысли, что еще раз говорило о том, что ее наблюдения, если их можно так назвать, были очень проницательными.

— Это все из-за тебя, — сказала она.

В эту минуту она была похожа на пророка, от которого будущее, таящееся для всех нас во мгле неизвестности, было отделено лишь полупрозрачной пеленой.

Я молчала: она подошла ко мне и взяла за руку выше локтя. Прикосновение ее горячих пальцев ощущалось даже сквозь ткань рукава.

— Я не могу закончить, — капризно проговорила она. — Я не знаю, куда поместить тебя… понимаешь? Она повернула картину к себе, чтобы я ее не видела, и прижала к груди. — Ты не знаешь. Я не знаю. Но монах-то знает… — Она вздохнула. — Да, нам придется подождать. Какая досада! Я не могу начинать другой, пока не закончу этот.

Она подошла к шкафу и убрала полотно. Потом повернулась ко мне и заглянула в лицо.

— Что-то ты плохо выглядишь, — заметила она. — Пойди-ка, сядь. Тогда с тобой будет все в порядке, правда? Бедная Клер! Она умерла, ты же знаешь. Габриел, можно сказать, убил ее.

Я старалась отделаться от впечатления, произведенного этой картиной, и рассеянно сказала:

— Но у нее было больное сердце. А я молода и здорова.

Она склонила голову набок и лукаво посмотрела на меня.

— Может быть, поэтому мы с тобой и друзья… — начала она.

— О чем вы, тетя Сара?

— Мы ведь друзья. Я поняла это с самого начала. Как только ты вошла, я сказала себе: «Мне нравится Кэтрин. Она понимает меня». Вот почему, я думаю, они говорят…

— Тетя Сара, скажи, что ты имеешь в виду? Почему мы с тобой понимаем друг друга лучше, чем кто-либо из живущих в этом доме?

— Они всегда говорили, что я переживаю второе детство.

Я ужаснулась от дикого предположения.

— А что они говорят обо мне?

Она помолчала, потом сказала:

— Мне всегда нравилась певческая галерея.

Мне не терпелось узнать, что сейчас творится в ее одурманенном мозгу. Потом я поняла, что она уже начала мне рассказывать, и что певческая галерея имеет какое-то отношение к тому, что ей удалось узнать.

— Вы были на певческой галерее, — догадалась я, — и услышали чей-то разговор?

Она кивнула, потом покачала головой:

— Нет, я не думаю, что у нас не будет много украшений к этому Рождеству — из-за Габриела. Может быть, немного веточек остролиста…

Я была в отчаянии, но понимала, что надо быть осторожной, чтобы не напугать ее. Она что-то услышала, но боится повторить, потому что чувствует, что этого делать нельзя. Если она поймет, что я стараюсь узнать что-то, она станет осторожной и не скажет мне ничего. А мне надо было как-то выудить у нее это — мне необходимо было знать, что говорили обо мне.

Я постаралась успокоиться и сказала:

— Ничего. На следующее Рождество…

— Но кто знает, что может случиться с нами на следующее Рождество… со мной… с тобой?..

— Я, вернее всего, буду здесь, тетя Сара, и со мной мой малыш. Если это будет мальчик, то его захотят воспитывать здесь, правда же?

— Они могут отобрать его у тебя. Они могут поместить тебя…

Я притворилась, что не замечаю сказанного:

— Я бы не хотела разлучаться с моим ребенком, тетя Сара. Никто не сможет этого сделать.

— Они смогут… если доктор так скажет.

Я взяла в руки платье для крестин и сделала вид, что рассматриваю его, но, к моему ужасу, у меня задрожали руки, и я боялась, что она это заметит.

— Так сказал доктор?

— Ну да. Он говорил это Рут. Он сказал, что если тебе станет хуже, то, возможно, придется… даже лучше бы это сделать до рождения ребенка.

— А вы были на певческой галерее?

— Да, а они — в холле. Они меня не видели.

— Доктор сказал, что я больна?

— Он сказал: «Не в своем уме». Он что-то говорил о том, что у таких людей часто бывают галлюцинации… Они совершают странные поступки и потом думают, что это сделал кто-нибудь другой. Он сказал, что это разновидность мании преследования или что-то в этом роде.

— Я понимаю. И он сказал, что я этим страдаю?

У нее задрожали губы.

— Ах, Кэтрин, — прошептала она. — Мне будет не хватать тебя. Я не хочу, чтобы ты уезжала. Я не хочу, чтобы тебя отвезли в Уорстуисл.

Ее слова прозвучали, как звон похоронного колокола на моих собственных похоронах. Я поняла: если я не приму меры — меня похоронят заживо.

Все, больше в этой комнате находиться не было сил. Я сказала;

— Тетя Сара, мне надо отдохнуть. Ты простишь меня, если я теперь уйду?

Не дождавшись ее ответа, я наклонилась и поцеловала ее в щеку. Потом спокойно подошла к двери и, когда закрыла ее за собой, пустилась бежать в свою комнату, закрыла дверь и прислонилась к ней. Я была похожа на животное, которое видит, как его запирают в клетке. Надо было что-то делать, пока меня совсем не закрыли там. Но что? Что?

Я быстро приняла решение. Я пойду к доктору Смиту и спрошу его, почему он говорил обо мне Рут такие вещи. Может быть, я подведу Сару, потому что он поймет, что она подслушала их, но я постараюсь сделать все возможное, чтобы не упоминать ее имени. Дело было настолько важным, что не приходилось думать о таких мелочах.

Они говорили «она сумасшедшая». Слова, как молот, стучали в моем мозгу. Они говорили, что у меня галлюцинации, что я вообразила, что увидела у себя в комнате кого-то, а потом будто я начала совершать странные поступки — глупые и неразумные, и воображала, что их совершал кто-то другой.

Они убедили в этом доктора Смита — и теперь я должна была доказать ему и всем остальным, что они ошибаются.

Я накинула свой синий плащ — тот самый, который висел на перилах: он был самым теплым из моей одежды, а ветер был очень холодный. Но я даже не поняла, какая была погода, пока добиралась до дома доктора.

Я знала, где он находится, потому что мы подвозили сюда Дамарис на обратном пути из Несборо. Правда, я у них ни разу не была. Я подумала, что когда-то, наверно, Рокуэллы ходили в гости к Смитам, а потом, ввиду болезни миссис Смит, эти визиты прекратились — как раз к тому времени, когда я уже была в Ревелз.

Дом занимал площадь около акра. Это было высокое узкое строение, подъемные жалюзи на окнах напоминали мне Глен Хаус. Перед домом были посажены ели. Они вытянулись высоко и росли беспорядочно, сильно затеняя дом.

На двери была медная пластинка с надписью, гласящей, что это дом доктора. Когда я позвонила в колокольчик, дверь открыла седая служанка в хорошо накрахмаленной шапочке и переднике.

— Добрый день, — сказала я. — Доктор дома?

— Пожалуйста, войдите, — ответила служанка. — К сожалению, его сейчас нет дома. Может быть, передать ему что-нибудь?

Ее лицо напоминало маску, и я подумала, что такое же выражение лица было у Дамарис. Но нервы у меня были так напряжены, что в этот день мне все казалось странным. Я чувствовала себя совсем не тем человеком, каким я была этим утром. Разумеется, я не сомневалась, что нахожусь в здравом уме, но мне в душу заронили злое семя, и я не знаю, какая женщина могла бы сохранить хладнокровие, услышав о себе такое.

В холле было темно. На столе был какой-то цветок и рядом с ним — медный поднос, на котором лежало несколько визитных карточек. Здесь также был блокнот и карандаш. Служанка взяла их со стола и спросила:

— Будьте добры, ваше имя, мадам?

— Я — миссис Рокуэлл.

— О! — она изумленно посмотрела на меня. — Вы хотите, чтобы доктор пришел к вам?

— Нет, я хочу увидеть его здесь.

Она наклонила голову и открыла мне дверь. За ней виднелась какая-то безликая комната, наверное — приемная.

Но тут я подумала, что я ведь не просто пациентка. Доктор — мой друг. Я хорошо знаю его дочь. Я спросила:

— Скажите, а мисс Смит дома?

— Ее тоже нет, мадам.

— Ну тогда, может быть, можно увидеть миссис Смит?

Служанку явно удивила моя просьба, но все же она сказала:

— Я передам миссис Смит, что вы здесь.

Она ушла и через несколько минут вернулась, чтобы сообщить, что миссис Смит будет рада принять меня. Она пригласила меня следовать за ней.

Мы поднялись по лестнице и вошли в небольшую комнату. Жалюзи были опущены, в маленьком камине горел огонь. Возле очага стояла кушетка, на которой лежала женщина. Несмотря на ее бледность и худобу, я тотчас узнала в ней мать Дамарис: на ее лице читались следы былой красоты. Она была укрыта мягкой шерстяной шалью. Ее рука, лежащая поверх этой шали, выглядела такой хрупкой, что, казалось, не могла принадлежать живому человеческому существу.

— Миссис Рокуэлл из Керкленд Ревелз, — сказала она, когда я вошла. — Я рада, что вы пришли навестить меня.

Я пожала ей руку и как можно быстрее выпустила ее. Она была холодная и влажная.

— Видите ли, — начала я, — я пришла к доктору. Но поскольку его нет, я подумала, что, может быть, вы примете меня.

— С удовольствием.

— Как вы себя чувствуете сегодня?

— Как всегда, благодарю вас. То есть… в таком состоянии, как сейчас… я могу только ходить по комнате и то не каждый день, а ступеньки мне уже не под силу.

Я вспомнила, как Рут говорила мне, что жена доктора — просто ипохондрик и для доктора совместная жизнь с ней — большое испытание. Но на ее лице было написано неподдельное страдание… хотя в данный момент она больше интересовалась мной, чем собственным здоровьем.

— Мне говорили, что у вас будет ребенок? — сказала она.

— Наверно, доктор сказал вам?

— О… нет! Он со мной никогда не говорит о своих пациентах. Это дочь сказала мне.

— Я ее видела много раз. Она часто бывает в Ревелз.

Лицо женщины смягчилось.

— Да, Дамарис обожает все, что связано с Ревелз.

— А там очень любят ее. Она прелестна.

— У нее есть только один недостаток. Ей надо было родиться мальчиком.

— Вы так думаете? Я тоже надеюсь, что у меня будет мальчик, но ничего не имею против, если родится девочка.

— Я тоже ничего не имела против — мне-то было все равно.

Я пыталась за разговорами забыть то, зачем пришла сюда, и, наверно, даже не вдумывалась в то, что она говорила, поэтому сказала:

— Значит, доктору было не все равно?

— Большинство честолюбивых мужчин хотят иметь сына. Они хотят увидеть в них свое продолжение. И разочаровать их — целая трагедия. Скажите мне, у вас что-нибудь случилось?

— Почему вы так подумали?

— У вас просто такой вид…

— Я… я хочу проконсультироваться у доктора.

— Ну конечно. Для этого вы и пришли сюда, не правда ли? Я уверена, что он скоро будет.

Хотя бы он скорее пришел, молила я про себя. Мне нужно поговорить с ним. Я сделаю так, что он поймет.

— Он вам нужен так срочно? — спросила она. — Да… очень.

— Из-за вашего положения, наверно?

— Да.

— Я помню, когда я была беременна, каждый раз было столько проблем.

— Я не знала, что у вас еще есть дети, миссис Смит.

— Нет, только Дамарис. Но несколько раз я пыталась родить сына. И безуспешно. У меня два раза рождались мертворожденные девочки и были еще выкидыши на ранней стадии беременности. Последний раз, четыре года назад, мертвым родился… мальчик. Это был такой удар для меня!

Хотя она находилась спиной к свету и я не могла разглядеть ее лица, я почувствовала, как выражение его стало другим.

— Это доктор хотел, чтобы у нас был мальчик. В течение последних четырех лет… после рождения мальчика я так и не смогла оправиться, и все время болела.

Чувства мои были обострены. Хотя я и была озабочена решением собственных проблем, но все же я ощутила, как она страдала. Что-то связывало нас, хотя я и не могла до конца понять — что, но она-то это прекрасно понимала. Однако не знала, замечаю ли это я. Это было странное ощущение. Мне уже пришло в голову, что это плод игры моего воображения. Но я тут же отбросила эту мысль.

Я оставалась сама собой — практичной женщиной, стоящей обеими ногами на земле. «Никто, — яростно твердила я про себя, даже слишком яростно, — не докажет мне, что я схожу с ума»!

Ее руки покорно лежали на шерстяной шали.

Она горько усмехнулась:

— Больше попыток уже не было…

Наш разговор не клеился. Я уже жалела, что не осталась в этой безликой приемной ждать возвращения доктора.

Она попыталась завязать разговор опять.

— Я была очень расстроена, когда услышала о вашей трагедии.

— Я вам очень признательна.

— Габриел был таким приятным человеком!.. Трудно поверить…

— Невозможно поверить в то, что они говорят о нем! — горько воскликнула я.

— А, я рада, что вы в это не верите. Почему же вы не поехали домой, к своей семье… чтобы там родить ребенка?

Я была удивлена, у нее даже щеки чуть порозовели и слегка задрожали руки. Что-то волновало ее, и, я думаю, она колебалась, говорить ли мне об этом. Но я должна была быть осмотрительной. В отчаянии я подумала: «Что же, мне теперь всегда придется быть осмотрительной?!»

— Если у меня будет мальчик, он станет наследником Ревелз, — медленно произнесла я. — По традиции ребенок должен родиться здесь.

Она откинулась и закрыла глаза. У нее был такой больной вид, что мне показалось, что ей плохо; я поднялась, чтобы позвонить в колокольчик, но в эту минуту как раз вошла Дамарис.

— Мама! — крикнула она, и я не узнала ее лица — с него слетела маска безразличия. Она сейчас выглядела еще моложе — хорошенькая бойкая девочка. Мне стало ясно, что она обожает больную мать. Когда ее взгляд упал на меня — лицо ее изменилось. — Но миссис Рокуэлл! Что вы?.. Как?..

— Я зашла к доктору, — объяснила я. — И так как надо было подождать, я решила воспользоваться возможностью повидаться с вашей матерью.

— Но…

— Простите, я сделала что-нибудь не то? Вам нельзя принимать посетителей?

— Это из-за ее здоровья, — сказала Дамарис. — Мой отец очень бережет ее.

— Он боится, что посетители чересчур взволнуют ее… или что-нибудь еще?

— Да. Дело как раз в этом. Ей нужен покой. — Дамарис подошла к матери и положила руку ей на лоб.

— Все в порядке, дорогая, — еле слышно произнесла миссис Смит.

— Мама, у тебя голова горячая.

— Мне, наверно, лучше уйти? — спросила я.

— Нет-нет, не уходите, — быстро ответила миссис Смит, но Дамарис в сомнении смотрела на нее. — Садись, Дамарис, — продолжала она и, обернувшись ко мне, добавила: — Моя дочь так переживает из-за меня!..

— И доктор, наверно, тоже, — заметила я.

— О да, конечно! — поспешила заверить меня Дамарис.

— Я представляю себе. Ведь он со своими пациентами так добр. Куда бы я ни пошла — все хвалят его.

Миссис Смит лежала на подушке с закрытыми глазами, и Дамарис сказала:

— Да, это действительно так. Они очень полагаются на него.

— Я надеюсь, он скоро придет.

— Я уверена, что он поспешил бы домой, если бы знал, что вы ждете его здесь.

Дамарис присела возле матери и начала рассказывать. Я никогда еще не слышала, чтобы она так много говорила. Она рассказала о нашей поездке в Несборо и о наступающих рождественских праздниках, о благотворительной распродаже и других церковных делах.

За этим доктор и застал нас.

Я услышала его шаги на лестнице, и дверь распахнулась. Он улыбался, но это была совсем не та улыбка, которую я привыкла видеть на его лице. Я поняла, что он очень обеспокоен. Таким я его никогда не видела.

— Миссис Рокуэлл, — воскликнул он. — Вот это сюрприз!

— Я решила познакомиться с миссис Смит, пока ждала вас.

Он взял меня за руку и несколько секунд крепко держал ее. У меня было впечатление, что он хочет успокоиться. Затем он подошел к кушетке, где лежала его жена, и положил руку ей на лоб.

— Ты слишком взволнована, дорогая, — сказал он. — Она что, очень волновалась?

Он смотрел на Дамарис, и я не могла различить выражение его лица.

— Нет, отец. — Голос Дамарис прозвучал слабо, будто она была маленькой, не очень уверенной в себе девочкой.

Наконец он обернулся ко мне.

— Простите меня, миссис Рокуэлл. Я беспокоился сразу за двоих — за вас и мою жену. Вы ко мне? Вы хотите мне что-нибудь сказать?

— Да, — сказала я. — Я хотела бы поговорить с вами, Мне кажется, это важно.

— Очень хорошо, — ответил он. — Тогда надо пройти в мой кабинет. Пойдемте прямо сейчас?

— Да, если можно. — Я поднялась и подошла к кушетке, где лежала миссис Смит.

Я пожала ее холодную влажную руку и простилась с ней. Мне было непонятно, почему она так изменилась с приходом мужа. Было похоже, что она ушла в себя. Наверно, подумала я, он хотел отругать ее за то, что она так волновалась. У нее был вид набедокурившего ребенка.

Для него главное — забота о ее здоровье, подумала я. Да это и естественно. Если доктор так добр к своим пациентам, то к ней он, наверно, относится с особой нежностью.

Я попрощалась с Дамарис, и доктор повел меня вниз, в свой кабинет.

Он закрыл дверь и предложил мне сесть у письменного стола с круглой складной крышкой, потом сел сам. Я почувствовала себя лучше. Он выглядел таким мягким, что я верила: он обязательно мне поможет.

— Ну, так в чем же дело?

— Со мной происходят странные вещи, — вырвалось у меня. — Вы знаете о них.

— Да, — согласился он. — О некоторых из них вы мне рассказывали. Об остальных я узнал из других источников.

— Значит, вы знаете, что ко мне в спальню приходил монах?

— Я знаю, что вам это показалось.

— Значит, вы мне не верите!..

Он поднял руку.

— Давайте скажем пока так: я знаю, что вы видели его, если это вас успокоит.

— Меня не нужно успокаивать, доктор Смит. Я привыкла к тому, что люди верят тому, что я говорю.

— Не всегда легко поверить, — уклончиво ответил он. — Но помните, что я всегда готов помочь.

— Но послушайте, были случаи с занавесками, грелкой и плащом, перекинутым через перила.

— Это тот плащ, который сейчас на вас? — заметил он.

— Вы даже это знаете.

— Мне передали. Я ведь, знаете ли, слежу за вашим здоровьем.

— И вы считаете, что я придумала все эти вещи, что они имели место только в моем воображении?

Он помолчал, но я настаивала:

— Так ведь?

Он опять поднял руку.

— Давайте спокойно обсудим все это. Нам нужно спокойствие, миссис Рокуэлл. И вам — прежде всего.

— Я и так спокойна. Мне нужны люди, которые мне верят.

— Миссис Рокуэлл, я — врач, и мне приходилось сталкиваться со многими странными случаями. Я знаю, что могу быть с вами откровенным и говорить о разумных вещах.

— Так, значит, вы не считаете меня сумасшедшей?

— Зачем вы употребляете это слово? В этом нет нужды.

— Я не боюсь слов… во всяком случае, не больше, чем людей, которые одеваются монахами и разыгрывают меня.

Он помолчал несколько секунд, потом сказал:

— У вас сейчас трудное время. В вашем теле происходят большие изменения. Иногда в этот период меняется даже характер. Вы, наверно, слышали, что у некоторых женщин появляется странная привязанность к тому, к чему раньше они были совершенно равнодушны…

— Но это не причуда и не фантазия! — воскликнула я. — Пора уже сказать вам, что я здесь потому, что знаю, что вы с миссис Грантли обсуждали мой «случай», как вы бы выразились, и что вы оба решили, что я… не в своем уме.

— Вы это слышали? — я видела, что он ошарашен.

Мне не хотелось предавать тетю Сару, поэтому я сказала:

— Я знаю, что вы вдвоем это обсуждали. Вы не сможете этого отрицать.

— Нет, — медленно выговорил он, — это было бы глупо, правда?

— Значит, вы и она решили, что я помешанная?

— Ничего подобного. Миссис Рокуэлл, вы очень взволнованы. Ведь до беременности вас не так-то легко было вывести из себя? Вот вам уже одна перемена.

— И что же вы планируете сделать со мной?.. Упрятать меня в Уорстуисл?

Он молча смотрел на меня и даже не мог скрыть, что эта мысль была у него на уме.

Я была вне себя от бешенства… и страха. Я вскочила, но он тотчас оказался рядом, положил руки мне на плечи и заставил сесть.

— Вы не так меня поняли, — начал он, усаживаясь и разговаривая со мной ласковым голосом. — Мне так неприятно об этом говорить. Я очень привязан к семье, живущей в Ревелз, и меня глубоко огорчают трагедии, происходящие там. Поверьте, сейчас не стоит вопрос о том, чтобы послать вас в Уорстуисл… по крайней мере пока.

Я немедленно ухватилась за это.

— Так когда же?

— Пожалуйста, я прошу вас, успокойтесь. В этом заведении очень хорошо лечат. Вы же знаете, что я регулярно езжу туда. Вы находитесь в постоянном напряжении уже в течение нескольких недель. Я это прекрасно вижу.

— Я измучилась, потому что кто-то пытается представить меня истеричкой. Как вы осмеливаетесь говорить со мной об этом заведении! Вы, наверно, сами не в своем уме.

— Я только хочу помочь вам.

— Тогда узнайте, кто проделывает все эти вещи. Узнайте, у кого были костюмы монахов на празднике. Мы можем узнать, у кого сохранился один из них.

— Вы все еще не забыли этот злополучный инцидент?

— Естественно, я думаю об этом. С этого все началось.

— Миссис Рокуэлл… Кэтрин… я хотел бы быть вашим другом. Ведь в этом вы не сомневаетесь?

Я смотрела в эти темно-карие глаза, и взгляд их показался мне мягким и ласковым.

— Вы заинтересовали меня с того момента, когда Габриел привез вас в Ревелз, — продолжал он. — А когда на похороны приехал ваш отец, я понял, какие у вас с ним отношения. Это на меня очень, очень подействовало. Вы казались такой… уязвимой. Но я и так слишком откровенен.

— Я хочу услышать от вас, что вы можете еще мне сказать, — настаивала я. — Не утаивайте ничего.

— Кэтрин, как я хотел бы, чтобы вы мне доверяли. Я больше всего хочу помочь вам в это трудное время. Дамарис не намного моложе вас, и когда я увидел вас вместе, мне так захотелось, чтобы и вы были моей дочерью. Ведь моим желанием было иметь большую семью. Но вы уже теряете терпение. Позвольте мне просто сказать вам, что я всегда относился к вам как к родной дочери и надеялся, что вы будете доверять мне, а я смогу помочь вам.

— Самый лучший способ помочь мне — это узнать, кто нарядился монахом и пришел в мою комнату. Если вы найдете этого человека, мне не нужна будет ваша помощь.

Он печально посмотрел на меня и покачал головой.

— А что предлагаете вы? — Мой голос звучал требовательно.

— Только чтобы вы доверяли мне ваши проблемы… как своему отцу. — Он помедлил и, пожав плечами добавил: — Как вы сделали бы, если бы я был вам ближе, чем ваш собственный отец. Я бы с радостью защитил вас.

— Как, вы считаете, что кто-то мне угрожает?

— Что-то. Может быть, наследственность. Может быть…

— Я не понимаю вас.

— Я и так уже слишком много сказал.

— Никто не говорит мне всего до конца!.. Если бы я знала, что на уме у окружающих меня людей, я бы доказала вам, что вы ошибаетесь, считая меня… неуравновешенной.

— Но теперь-то вы верите, что я хочу вам помочь? Надеюсь, что вы будете считать меня своим другом, а не только доктором?

Я увидела по его глазам, что ему очень хотелось этого, и меня это тронуло. Он даже заметил, как равнодушен ко мне отец, да и я дала понять, что это равнодушие меня обижало. Он знавал меня уязвимой. Я никогда так не думала о себе, но сейчас начинала понимать, что так оно и было. Мне так хотелось, чтобы меня любили! Мне очень не хватало этого. Только дядя Дик любил меня, но его не было рядом со мной в этот тяжелый момент моей жизни. Доктор Смит предлагал мне свое сочувствие и вместе с ним что-то вроде отцовской любви, которой мне так недоставало.

— Вы так добры, — проговорила я.

По его лицу было видно, что он доволен. Он наклонился и похлопал меня по руке.

Потом вдруг стал серьезным.

— Кэтрин, — сказал он, хорошо взвешивая каждое слово, — недавно вы сказали мне, что хотите, чтобы я был с вами полностью откровенен. Я убедил вас, что забочусь только о вашем благе, не так ли? Я хочу, чтобы вы знали, что я многим обязан семье Рокуэллов. Я расскажу вам о том, что неизвестно другим. Просто я хочу, чтобы вы поняли, какую глубокую привязанность я испытываю к семье, членом которой вы теперь являетесь. Как вы помните, я рассказывал вам, что начал свой жизненный путь как нежеланный ребенок, бедный сирота, и только благодаря одному богатому человеку получил возможность заниматься любимым делом. Этот человек был из семьи Рокуэллов, точнее — это сэр Мэтью. Поэтому я никогда не забуду, что должен благодарить эту семью и особенно — сэра Мэтью.

— Понимаю, — пробормотала я.

— Он хочет, чтобы у него родился сильный и здоровый внук. Я присоединяюсь к этому желанию. Дорогая моя Кэтрин, вы должны полностью довериться мне и очень беречь себя. И позволить мне заботиться о вас. Есть еще одна, вещь, которой вы не знаете. И я сейчас в смятении — я не знаю, стоит ли говорить вам об этом.

— Вы должны сказать мне. Должны!

— Ах, Кэтрин! Возможно, когда вы услышите об этом, вы пожалеете, что настаивали. Я продолжаю сомневаться, разумно ли с моей стороны говорить вам об этом.

— Прошу вас, скажите мне. Мне не хотелось бы оставаться в неведении.

— Кэтрин, у вас хватит мужества, чтобы перенести то, что я вам скажу?

— Разумеется, я достаточно сильный человек. Единственное, чего я не выношу — это вранья, лжи… и тайн. Я собираюсь выяснить, кто проделывает со мной все эти вещи.

— Я хочу помочь вам, Кэтрин.

— Тогда скажите, в чем дело?

Он все еще колебался. Потом сказал:

— Вы должны понять, что я говорю это вам только потому, что хочу убедить вас в необходимости прислушиваться к моим советам.

— Я прислушаюсь к вашим советам… только скажите мне.

Он все еще молчал, как бы подыскивая нужные слова.

Потом сразу торопливо заговорил.

— Кэтрин, вы уже знаете, что в течение нескольких лет я посещаю Уорстуисл, это вошло в привычку.

— Да, да.

— И вы знаете, что такое Уорстуисл.

— Разумеется, знаю.

— Мне там очень доверяют. И у меня есть доступ к медицинским картам пациентов. Я ведь врач…

— Это естественно, — прервала я.

— В этом заведении находится ваш близкий родственник, Кэтрин. Я не думаю, что вы знаете об этом… вернее, я уверен даже, что вы не знаете. Ваша мать является пациенткой Уорстуисл уже в течение семнадцати лет.

Я в изумлении уставилась на него. Потом мне показалось, что стены комнаты вот-вот обрушатся на меня. В висках у меня застучало, показалось, что вся эта комната, включая письменный стол со складной крышкой и человека с ласковыми глазами, сидящего передо мной, растворяются… и вот уже вместо этого я увидела перед собой мрачный темный дом, который казался таким не потому, что там были опущены все жалюзи, а потому, что над ним всегда тяготела трагическая атмосфера. Я услышала голос в ночи: «Кэти, вернись ко мне, Кэти!» — и живо представила себе своего отца, постоянно живущего с ощущением случившегося несчастья. Вот он каждый месяц уезжает куда-то и возвращается домой подавленным, мрачным, печальным…

— Да, — продолжал доктор, — к сожалению, так оно и есть. Я не знаком с вашим отцом, но мне рассказывали, что он очень предан своей жене и регулярно навещает ее в этом заведении. Иногда, Кэтрин, она узнает его. У нее есть кукла. Временами она понимает, что это всего лишь кукла, а иногда она думает, что это ее ребенок — вы, Кэтрин… Там, в Уорстуисл для нее делается все возможное… но она уже никогда оттуда не выйдет. Теперь вы понимаете, Кэтрин, что я имею в виду. Иногда это передается, Кэтрин! Но вы не должны быть такой убитой! Я же говорю вам, что мы позаботимся о вас… поможем вам. Я так хочу этого! Я все это рассказал вам только для того, чтобы вы доверились мне. Верьте же мне, Кэтрин!

Я закрыла руками лицо и про себя молилась. Это был крик души: «Господи! Пусть все это будет дурным сном! Пусть это будет неправдой!»

Он поднялся, подошел ко мне и обнял за плечи.

— Мы справимся с этим, Кэтрин, — сказал он. — Мы будем бороться вместе!

Возможно, меня привело в чувство слово «бороться». Ведь мне всю жизнь приходилось бороться за то, чего мне хотелось достичь. Я вспомнила про видение в моей комнате, задернутые занавески у кровати. Кто же их задернул? Потом сквозняк из двери. Нет, я не могла поверить, что все это было плодом моего воображения.

Он почувствовал перемену в моем настроении.

— Это было видение, Кэтрин, — сказал он. — Вы мне не верите?

Мой голос звучал уже твердо, когда я ответила:

— Я уверена в одном — кто-то хочет причинить вред мне и моему ребенку.

— И вы думаете, что у меня хватило бы подлости выдумать эту историю о вашей матери?

Я не отвечала. Конечно, должно быть какое-то объяснение постоянным отлучкам отца. Да и как он мог узнать об этом? И все же… меня всегда уверяли, что она умерла.

Предположим даже, что это правда — моя мать находится в этом заведении. Но то, что поврежден мой рассудок — это неправда. Я всегда была спокойной и уравновешенной. У меня никогда не было признаков истерии. Даже теперь, когда на меня обрушился весь этот ужас, я думаю, я была настолько спокойна, насколько мог быть любой нормальный человек, оказавшийся на моем месте.

Я была, как и раньше, убеждена, что, каково бы ни было состояние моей матери, я не унаследовала ее безумие.

— О, Кэтрин, — сказал он. — Я восхищаюсь вами. Вы — сильная натура. У меня есть все основания полагать, что мы преодолеем все это. Поверьте мне: то, что ваша мать, Кэтрин Кордер, уже семнадцать лет находится в Уорстуисл— это правда. Вы должны поверить мне, ведь вы сами понимаете, что я не стал бы рассказывать вам об этом, если бы не был до конца уверен. Но вы не верите, что могли унаследовать от нее хоть толику ее безумия? Вот это-то нам и поможет. Мы справимся.

Я посмотрела ему прямо в лицо и твердо сказала:

— Меня ничто не сможет убедить, что мне померещились все эти события, которые произошли со мной после моего приезда в Ревелз.

Он кивнул.

— Ну хорошо, моя дорогая, — сказал он, — тогда необходимо узнать, кто же стоит за всем этим? Вы кого-нибудь подозреваете?

— Я узнала, что на празднике, который был пять лет назад, у нескольких людей была монашеская одежда. У Люка и у Саймона Редверза, например. А оба они косвенные наследники Ревелз.

Он кивнул.

— Если кто-то действительно старается преднамеренно причинить вам вред… — пробормотал он.

— Ну конечно, старается! — горячо воскликнула я.

— Кэтрин, вас измучили все эти переживания! Мне бы хотелось, чтобы вы пошли домой и отдохнули.

Я почувствовала, что действительно устала, и сказала:

— Да, я хотела бы сейчас оказаться дома, в своей комнате… одной, чтобы отдохнуть и подумать обо всем.

— Я бы отвез вас, но меня ждет еще один пациент.

— Я не хочу, чтобы знали о том, что я была у вас. Я хочу пройтись до дома пешком и войти… как будто ничего необычного не произошло.

— И вы ничего не расскажете им обо всем этом?

— Пока — нет. Я хочу подумать.

— Вы очень мужественны, Кэтрин.

— Хотела бы я быть умнее!

— Вы и так умница. Я хочу попросить вас об одолжении. Вы не против?

— А в чем дело?

— Вы позволите Дамарис проводить вас домой?

— В этом нет необходимости.

— Но вы же обещали прислушиваться к моим советам, а эта новость о вашей матери — для вас такой удар! Пожалуйста, Кэтрин, сделайте, как я говорю.

— Ну хорошо, если Дамарис не возражает…

— Конечно, нет, она будет очень рада. Подождите здесь, я схожу за ней. И еще я хочу налить вам капельку бренди. Пожалуйста, не возражайте. Это пойдет вам на пользу.

Он сходил в свой кабинет и принес две рюмки. Одну он наполнил наполовину и подал ее мне. Вторую он налил для себя.

Он поднял рюмку и улыбнулся мне, глядя поверх ее.

— Кэтрин, — сказал он, — вы сумеете пройти через все это. Доверьтесь мне. Если вы узнаете что-то, что кажется вам важным, рассказывайте мне. Теперь вы знаете, как я хочу помочь вам!

— Благодарю вас. Но я не могу выпить все это.

— Ничего. Вы немного выпили. Это придаст вам силы. Я пойду найду Дамарис.

Он ушел, и я не помню точно, сколько я пробыла одна. Я продолжала прокручивать в своем мозгу сложившуюся ситуацию. Отец уезжал из Глен Хаус и возвращался только на следующий день. Он, наверно, оставался на ночь где-нибудь недалеко от этого заведения… Может быть, после такого визита ему необходимо было взять себя в руки и успокоиться, прежде чем возвращаться домой. Так вот в чем была причина постоянной мрачной атмосферы в нашем доме!.. И вот почему мне всегда хотелось вырваться оттуда. Он должен был предупредить меня, подготовить. А может быть, и лучше, что я ничего не знала. И лучше, если бы никогда не узнала…

В комнату вошли Дамарис с отцом. На ней было пальто из плотной ткани с меховым воротником, и руки она спрятала в муфту. У нее был угрюмый вид, она явно не хотела провожать меня, поэтому я тут же стала уверять их, что мне не нужны провожатые.

Но доктор твердо сказал:

— Дамарис надо прогуляться.

Он улыбнулся мне, как будто ничего не случилось, и своими откровениями он только что не поколебал мою веру в себя.

— Вы готовы? — спросила Дамарис.

— Да, я готова.

Доктор с серьезным видом пожал мне руку. Потом сказал, что сегодня вечером мне следует принять снотворное, потому что я плохо сплю. Таким образом, Дамарис могла понять, что это послужило причиной моего визита к нему. Я взяла из его рук пузырек с лекарством и опустила его во внутренний карман плаща. Итак, мы с Дамарис вышли на улицу.

— Как холодно! — заметила она. — Может быть, еще хоть немного постоит безветренная погода.

Я шла как во сне. Даже не замечала, где мы идем. Мысли мои возвращались к тому, что рассказал мне доктор. И чем больше я думала об этом, тем более вероятным мне это казалось.

Мы остановились в укрытии дерева. Дамарис сказала, что ей попал камешек в ботинок и давит. Она присела на поваленное дерево, сняла ботинок, потрясла его и снова надела; застегивая пуговицы на ботинке, она даже покраснела.

Мы пошли дальше, но ей все еще что-то мешало в ботинке. Она села на траву и проделала все заново.

— Какой-то малюсенький камешек, — сказала она. — Вот он, наверное. — И она, замахнувшись, выбросила его. — Просто удивительно, как такая крошка может причинять столько неудобств. Ах, боже, мой, теперь опять эти пуговицы.

— Давайте я помогу.

— Нет, я сама застегну. — Она еще какое-то время трудилась над ними, потом подняла глаза:

— Я счастлива, что вы познакомились с моей мамой. Она была очень рада видеть вас.

— Ваш отец, по-моему, очень беспокоится за нее.

— О, да. Он беспокоится обо всех своих пациентах.

— А она пациент особый, — добавила я.

— Мы должны смотреть за ней, ей нельзя перенапрягаться.

Мне вспомнились слова Рут: «Она — ипохондрик, и из-за того, что у доктора такая семейная жизнь, он старается с головой уйти в работу».

Но пока я стояла там среди деревьев, мои мысли были заняты только одним: неужели это правда? Я уже думала не о своей матери, потому что все в точности совпадало, и значит, это должно быть правдой. Что же мучило меня? Вопрос возникал сам собой: «Неужели я такая же, как и она?» Я была в смятении в поисках ответа.

Стоя в рощице в этот декабрьский день, я чувствовала, что близка к отчаянию, как никогда в жизни. Но худшее было еще впереди. Оно надвигалось на меня, но в тот момент я думала, что со мной уже не может случиться ничего более страшного.

Дамарис застегнула ботинок, спрятала руки в муфту, и мы пошли.

Я удивилась, когда обнаружила, что мы вышли из рощи у дальней стороны монастыря, и теперь нам придется идти к Ревелз через развалины.

— Я знаю, — сказала Дамарис, — что это самое любимое ваше место.

— Так было раньше, — поправила я ее. Я уже давно здесь не была.

Только теперь я обратила внимание на то, что день быстро угасает и примерно через час стемнеет.

Я сказала:

— Люк должен проводить вас обратно.

— Хорошо бы, — ответила она.

В развалинах было еще темнее. Ведь все эти груды камней отбрасывали тени. Мы прошли мимо прудов и уже были в самой середине монастыря, когда я увидела монаха. Он шел вдоль разрушенной сводчатой галереи; он двигался молча и быстро и выглядел точно так же, как тогда, в ногах моей кровати.

Я выкрикнула:

— Дамарис! Смотрите! Вот там!

При звуке моего голоса фигура помедлила и, повернувшись ко мне, поманила меня пальцем. Потом монах отвернулся, пошел дальше и исчез за одной из опор, удерживавших остатки галереи. Потом опять показался и скрылся за следующей опорой.

Я наблюдала за ним, как зачарованная, ужас сковал меня, и я не могла пошевелиться.

Опомнившись, я закричала:

— Скорее! Мы должны схватить его!

Дамарис прильнула всем телом, удерживая меня.

— Нельзя терять времени! — прокричала я. — Мы упустим его из виду. Мы знаем, что он где-то здесь, в монастыре. Надо найти его! На этот раз он не уйдет!..

Дамарис повторяла:

— Кэтрин, пожалуйста… Мне страшно.

— Мне тоже. Но надо найти его. — Спотыкаясь, я добралась до галереи, но она пыталась тащить меня назад.

— Пойдемте домой, — просила она. — Пойдемте сейчас же домой!..

Я обернулась к ней.

— Вы видели его! — торжествующе воскликнула я. — Теперь вы расскажете им. Вы его видели!

— Нам надо идти в Ревелз, — повторяла она. — Идти скорее.

— Но… — и тут я поняла, что мы не сможем догнать его, потому что он двигался гораздо быстрее нас. Но это уже было не так важно. Я ликовала — теперь не только я видела его. Внезапное облегчение вслед за паникой — это было трудно перенести. Только теперь я поняла, какое потрясение пережила, как я была напугана.

Но бояться больше было нечего. Я была отмщена. Ведь его видела не только я!

Она тащила меня через развалины, и вот уже показался дом.

— Ох, Дамарис! — проговорила я. — Как я рада, что это случилось тогда, когда вы могли это… видеть.

Она повернула ко мне свое красивое бесстрастное лицо, и ее слова подействовали на меня, как ушат холодной воды.

— Что вы видели, Кэтрин?

— Дамарис… что вы хотите сказать?

— Вы были очень взволнованы. Вы что-то увидели, не так ли?

— Вы хотите сказать, что вы ничего не заметили?

— Но там ничего не было, Кэтрин! Ничего.

Я обернулась к ней. Задыхаясь от ярости и злости, я, кажется, схватила ее за руку и начала трясти.

— Вы врете! — закричала я. — Вы притворяетесь!

Она покачала головой, будто собираясь заплакать.

— Нет, Кэтрин, нет… Я была бы рада… Как бы я хотела увидеть… если это для вас имеет такое значение.

— Вы видели его, — сказала я. — Я знаю, что вы видели!

— Кэтрин, я ничего не видела. Там не было ничего.

Я холодно произнесла:

— Значит, вы тоже в этом участвуете, так ведь?

— О чем вы говорите, Кэтрин? — жалобно спросила она.

— Зачем вы повели меня к монастырю? Потому что вы знали, что он будет там. Чтобы потом сказать, что вы ничего не видели. И всем рассказать, что я сумасшедшая.

Я теряла контроль над собой, потому что была очень напугана. Я позволила ей увидеть, что я боюсь, когда думала, что бояться уже больше нечего. Это было моей ужасной ошибкой.

Она цеплялась за меня, но я отбросила се руку.

— Мне не нужна ваша помощь, — сказала я. — Я не приму от вас никакой помощи. Уходите. По крайней мере я теперь знаю, что вы — его сообщница.

С трудом я двинулась вперед. Быстро идти я не могла. Будто ребенок внутри противился этому.

Я вошла в дом. Он казался молчаливым и полным неприязни. Пройдя в свою комнату, я легла на кровать и лежала до наступления темноты. Мэри-Джейн пришла узнать, не прислать ли мне в комнату обед. Но я ответила, что не голодна, просто очень устала.

Отослав ее, я заперла двери.

Это был самый черный день в моей жизни.

Потом, приняв дозу снотворного, которое дал мне доктор, я тут же погрузилась в благодатный сон.