Счастье взаимной любви

1

Темные глаза на эбонитовом лице начальника охраны ничего не отражали, когда он медленно проговорил:

— Если вас интересует мое мнение, миссис Саймон…

— Интересует, Поль, — коротко сказала Анна.

— Тогда я бы сказал так: мне этот человек не нравится.

Анна помолчала, перебирая на столе листы донесений, которые раз в неделю в течение полутора месяцев присылало ей детективное агентство Локвуда. Полтора месяца с Виктора Алексеевича Витюкова (условно его называли — Домино) не спускали глаз ни днем, ни ночью.

— Если верить Локвуду, Поль, то наш подопечный вел жизнь праведную… Ничем, правда, не занимался, слонялся по Брайтон-Бич, контактов с криминальными группами не было… Вел, можно сказать, ангельский образ жизни.

— Вот именно, миссис Саймон. Так не живут в его возрасте.

Она засмеялась.

— Живут. Он русский мужик. Один из наших литературных героев, Поль, был некий Обломов. Он жил, круглыми сутками ничего не делая. Лежал на диване, и все. А наш Домино все-таки выползал в город, ездил развлекаться на Кони-Айленд. Это достаточно большие затраты энергии.

— Я, конечно, не знаю, кто такой мистер Обломов и как он жил, — сосредоточенно ответил Поль, — но молодой мужчина так жить не может, будь он американец или русский. Его даже женщины не интересовали. Если нет работы, нет никакого занятия, то должна быть хоть какая-то цель…

— Можно жить и без цели.

— Да, — согласился Поль. — Можно. Но тогда нужно чего-то ЖДАТЬ.

— Как вас понять, Поль?

— У меня такое ощущение, что он чего-то ждал. Ждал все эти полтора месяца, пока служба Локвуда по вашему заказу вела за ним наблюдение.

— Может быть… Хотя праздное ожидание — основная черта русского народа. Там все время чего-то ждут, не отдавая себе отчета, чего именно. — Она повернулась к молча сидевшему Джорджу и спросила: — У вас какое мнение, Джордж?

Мулат неопределенно пожал плечами.

— Я нашел его по указанному адресу. Домино лежал на диване и смотрел телевизор.

— Днем?

— В два часа дня.

— Не очень хороший признак. Хотя туристическая виза его давно кончилась и особенно бегать по улицам на глазах полиции ему ни к чему. Можно понять, отчего он днем смотрел телевизор. Он удивился, Джордж, когда вы его нашли?

— Нет. Скорее даже обрадовался.

— Поехал с вами без возражений?

— Да.

— С кем-нибудь прощался перед отъездом?

— Выскочил из машины на набережной, зашел в бар, поставил выпивку нескольким мужчинам… Выпросил у меня десять долларов — за ваш счет. Выпил, и мы поехали.

— Что вы о нем думаете, Джордж?

— Думаю, что ему все равно где жить. В Америке или в Гвинее.

Поль заметил рассеянно:

— Ему вполне хватало случайных заработков. Он даже не стремился получить денег побольше, хотя и были такие возможности. Ему лишь бы хватило на пищу и выпивку.

— Есть люди, для которых это цель всего существования, Поль. Поесть, выпить и поспать.

Поль поморщился, но не стал возражать.

— Хорошо, — закончила Анна. — Спасибо. Позовите его ко мне, Джордж.

Охранники вышли, и она убрала со стола донесения детективного агентства, поскольку разгадать своего соотечественника, который полтора месяца назад пересек всю страну, попытался залезть на виллу, потом вернулся на Брайтон-Бич, где ничего не делал, было просто невозможно. Возможно ли, чтобы человек перелетел через океан и оказался в Америке только для того, чтобы, лежа на диване, смотреть телевизор? Да и знал ли он язык? Быть может, так оно и было.

Витюков вошел в кабинет с выражением полной безмятежности на лице.

— Привет, землячка! — весело сказал он. — Я так и знал, что мы еще увидимся!

— Здравствуй, — по-русски ответила она. — Откуда ты знал?

— А так! — Он плюхнулся в кресло. — Знал, да и все! Как ты нашла-то меня?

— Нашла, — отмахнулась Анна. — Долго еще намерен пробыть в Америке?

— Неизвестно! Мне все едино, что там, что здесь.

— У тебя виза уже просрочена…

— Ерунда. Без визы живут годами, лишь бы полиции не попадаться, да чтоб драгуны на тебя не настучали! Один фраер эдак больше десяти лет кантуется! Это не проблема.

— Значит, домой вернуться не хочешь… — многозначительно произнесла Анна, и он встрепенулся.

— А будут какие-нибудь предложения?

— Возможно…

— В чем же проблема? — серьезно спросил он.

— Да в том, что я не знаю, насколько ты пригоден к одному делу.

— Денежному? — азартно спросил Витюков.

— Денежному.

— Тогда поговорим. Если коротко, быстро и богато, то я согласен. Если годами пахать да горбатиться, тогда к черту. Я и так проживу.

— Хочешь все сразу?

— Вот именно. Чтобы раз — и в дамки! А в какую-нибудь шахту залезть или грузовик водить, чтоб деньги в мошну годами собирать, это, пардон, не для меня! Так что, хозяйка, говори сразу, кого тебе замочить надо, мы и поторгуемся.

— Ты про что это? — тихо спросила Аня.

— Да брось ты мне лапшу на уши вешать! — пренебрежительно засмеялся Витюков. — Я ж тебя сразу вычислил, едва ты прошлый раз всякие разговоры завела! Только я так скажу. Если здесь на такое дело идти, то извини-подвинься, мне мазаться неохота. А коли за твой счет до дому смотаться и там прокрутить проблему, а вернувшись, хорошие деньги получить, то надо подумать.

Анна поняла, что «думать» надо и ей. Но поймала себя на мысли, что лицемерит, ибо давно все продумано и решено.

— Мне надо рассчитаться с одним человеком, — жестко сказала она. — По старым долгам. Это раз. Второе и, пожалуй, более важное — мне нужно найти там одного ребенка.

— Твоего? — дернулся он.

— Не твое дело! — крикнула Анна, понимая, что подобная информация ставит ее в зависимость от этого человека. Но отступать было некуда. И другого, запасного варианта тоже не было. — Ладно, — тяжело сказала она. — Запоминай. Девочка родилась в восемьдесят девятом году в мае в городе Риге…

— Еще одну границу пересекать? — без испуга спросил он.

— Да. Но это твои проблемы. Фамилия матери — Плотникова… В чьи руки ушел ребенок, неизвестно.

Она неторопливо и мерно надиктовала ему все, что было можно, и по его внимательным глазам поняла, что он запоминает все накрепко.

— Второй объект? — спросил Витюков, когда она замолчала.

— Второй объект… Его фамилия Соболь. Примерно в то же время он был следователем…

— Ого! Это не шутки, хозяйка.

— А ты хотел задаром башли получать? — огрызнулась она.

— Молчу.

— И хорошо делаешь. Найди его. Найди и сообщи мне. А какие я буду предъявлять счета — моя забота. Ты, на мой взгляд, для такого дела не годишься. Только найди и сообщи.

— Хорошо. Предположим, нашел. Какая схема дальше? Когда и где расчет и прочее?

— Схема такая… Ты получаешь аванс, проездные…

— И суточные?

— И суточные. Вылетаешь в Россию и по мере того, как будет появляться информация, сообщаешь ее мне.

— Подготовительную работу провожу, да?

— Да.

— Положим, — кивнул Витюков. — Но что касается первого объекта, то вывезти девчонку из России я не берусь. Это не мой профиль, хозяйка! И еще мне не ясно, где будет производиться окончательный расчет.

— Окончательный расчет — там. И вывозить тебе никого не придется. Я сама этим займусь.

— Ага! Уже теплее! Значит, ты следом за мной прибудешь домой, то есть в Россию, и там рассчитываемся? По предъявлению работы, так?

— Возможно, так.

— Плевое дело, — усмехнулся он. — Если не придется мочить этого следователя. Мне бы оно и лучше. Получу деньги за чистую работу да сюда вернусь.

— А что здесь будешь делать?

— Если деньги будут?

— Да.

— Ну, если с деньгами, тут перспективы большие! Какой-нибудь кабак с приятелем на Брайтоне откроем или еще что! А вообще-то я во Флориду мечтаю махнуть! Край непуганых миллионеров! Но я себе так положил: без хороших башлей, нищим, туда не поеду! Какой будет аванс?

— Аванс тебе будет небольшой. Чтоб ты работал, а не бил баклуши. Когда я сама увижу, что работа сделана, тогда и расчет.

— Значит, все-таки прилетишь?

Анна не ответила. Она уже понимала, что другого выхода не будет. Витюков большого доверия не вызывал, и, если с ним какие-то дела делать, требовался жесткий контроль, который никто, кроме нее, осуществить не мог.

Они принялись уточнять детали задания, потом стали торговаться, раз пять Витюков требовал вернуть его назад, на Брайтон-Бич, поскольку за такие деньги работать и мексиканец не будет, но в конце концов сошлись как в цене, так и в схеме работы.

— Но если придется твоего следователя заваливать, то этот заказ, сама понимаешь, оплачивается по другим тарифам! В зависимости от условий!

— Разумеется. Но не вздумай меня надуть. Я все проверю. Если тебе одного аванса хватит, то скажи сразу. Получи и смывайся, я не обеднею.

— Да нет, хозяйка, — беспечно ответил Витюков. — Сделаю дело на полную сумму. Без денег жизнь скудная что здесь, что там. Пора бы мне и приподняться.

— Хорошо, отдыхай. Завтра Джордж поможет тебе улететь.

— Не доверяешь? Конвойного даешь? — скривился Витюков.

— Не доверяю, — просто сказала она.

Витюков вышел из кабинета, и через минуту Анна видела через окно, как он с разбега прыгнул в бассейн, взметая сноп брызг.

Затея была достаточно рискованной, но ничего другого на ум Анне не приходило. Главное — начать, в дальнейшем можно было скорректировать план, а в случае нужды поменять исполнителей.

Она вышла из кабинета и нашла Кейта в саду, где, сидя в тени пальмы, он пролистывал газеты. Кейт поднял голову и сказал с улыбкой:

— У нас небольшие проблемы… К обеду приезжает Кэрол.

— Зачем? — невольно спросила она, тут же прикусив язык. Не ее, собственно говоря, дело знать, зачем к мужу приезжает жена.

— Скорее всего она хочет посмотреть, долго ли я еще протяну на этом свете.

— Это уж слишком. Не говори так.

— Я исхожу из фактов. А они говорят о том, что в последнее время она постоянно спрашивает врачей, каково мое состояние.

— Это объяснимо. Она строит свои планы.

— Кэрол незачем строить планы. Она светская дама, и жизнь у нее определяется кругом ее общения.

— Мне не следует попадаться ей на глаза? — рассеянно спросила Анна.

— Как хочешь… Собственно, о твоем существовании она знает давно, но не придает этому значения.

— Не надо дразнить гусей, — решительно сказала Анна.

— Быть может, ты права. Но я хочу, чтобы ты слышала нашу беседу. Включи трансляцию из столовой в моем кабинете. И послушай, о чем она будет со мной говорить.

— Это не очень хорошо, Кейт. Как-то некрасиво.

— Было бы некрасиво, если б это был семейный разговор. Просто так Кэрол не приедет, могу тебя заверить. Речь пойдет о бизнесе, а значит, деловой партнер, которым ты для меня являешься, имеет право все знать.

— Хорошо, Кейт.

За час до появления Кэрол Пратт на вилле, как это почувствовала Анна, что-то неуловимо изменилось. По-иному бегала прислуга, по-иному звонили телефоны. Прибывала истинная, официальная хозяйка, и тут уж ничего не поделаешь. Жена всегда остается женой, а подруги, любовницы отскакивают на свое место, какое бы положение ни занимали. Их место — в тени. Анна давно замечала, что даже самые решительные, самые безразличные к условностям мужчины в определенные моменты все-таки лишались своей самоуверенности и на официальные приемы волочили за собой жен, которые были им давным-давно чужими, а их близкие подруга дожидались своего часа в стороне.

Из кабинета Кейта Анна видела, как в распахнувшиеся ворота вкатил золотистый «линкольн» и Поль торопливо шагнул к задней дверце машины, услужливо раскрывая ее. Для Анны он этого никогда не делал.

Кэрол Пратт, в светлом длинном платье и широкополой шляпе, вышла из машины, весело поздоровалась с Полем и стремительным шагом двинулась по каменной дорожке к вилле. Она была высокой, узкобедрой, почти безгрудой, казалась профессиональной спортсменкой на излете своей карьеры. На ней не было ни золота, ни дорогих украшений, хотя, по словам Кейта, она была падкой до всякого рода драгоценных побрякушек.

Через полчаса Анна присела к столу и включила внутреннюю трансляцию, от чего голоса из столовой тут же ворвались в кабинет, были слышны настолько четко, что даже дыхание можно было уловить.

— Если бы я ориентировалась только на слова старика Прайда, Кейт, то не говорила бы тебе то, что говорю. Прайд — милый доктор, но не более того. А консилиум достаточно знающих врачей со всей твердостью заявляет, что твое здоровье резко улучшается… Не будем сейчас говорить о том, чья в этом заслуга.

«Ага, — подумала Анна, — вот Кейту и намекнули на заслуги всем известных лиц. И на том спасибо».

— Да, — засмеялся он. — Я и сам чувствую, что с каждым днем набираюсь сил. Мне даже кажется, что начинаю дергать правой ногой!

— Они говорят то же самое.

— Эту информацию ты могла сообщить мне по телефону.

— Мне приятнее сказать это лично.

— Спасибо. А чего еще ты хочешь?

— Видишь ли, Кейт… Я старею.

— Ох…

— Да. К сожалению, это так. И потому, наверное, умнею. Мне кажется, что нам пора пересмотреть наши отношения.

— В каком плане?

— В том плане, что у нас впереди есть какое-то время. И я хочу, чтоб ты вернулся к своей политической карьере.

— Тебе-то это зачем? — удивленно воскликнул Кейт.

— Я так хочу. Объяснения позже.

— Хочешь ты или твой отец?

— Отец тоже. Ты не настолько парализован, чтобы лежать и смотреть на океан. В конце концов, президент Франклин Рузвельт ездил в коляске, но это не помешало ему справиться с «великой депрессией» и выиграть вторую мировую войну.

— Я слышал об этом.

— Так вот. Молодые годы мои прошли. Или почти прошли, скажем так. И я хочу вместе с тобой заняться делом. В конце концов, мой оксфордский диплом кое-что все-таки значит.

После длинной паузы Кейт спросил:

— Зачем тебе это, Кэрол?

— Мне надоела прежняя жизнь, — резко сказала она. — Надоела бессмыслица уходящих дней. Через два года выборы губернатора в нашем штате, и я думаю, будет разумно, если ты… Если МЫ начнем свою предвыборную кампанию.

— Ты это серьезно, Кэрол?

— Да.

— Совершенно серьезно? Раньше я такого от тебя не слышал.

— Раньше был другой период жизни. Он кончился. А теперь я настолько серьезна, что уже продумала кое-какие детали нашей кампании.

— Ты же в этом ничего не понимаешь…

— Научусь. Во всяком случае, я буду рядом с тобой… Кстати, как у тебя с сексуальными возможностями? Старик Прайд сказал, что твои недомогания не очень мешают… Если взяться за дело с некоторыми фокусами. — Она захихикала. — В общем, если постараться, то подобные процедуры могут пойти тебе на пользу, как он сказал. Как ты смотришь на то, чтобы я постаралась?

Анна выключила трансляцию и вышла из кабинета.

Боковыми лестницами она спустилась вниз и через калитку прошла к океану.

День был жаркий и ослепительный. Волны заливали пологий пляж с равномерностью хронометра.

Анна присела на песок, прислонилась спиной к обломку скалы и бездумно уставилась на горизонт. За ее спиной послышался голос Кейта:

— Не делай никаких глубоких выводов из слов Кэрол. Ее намерения — очередное недолгое увлечение.

Она обернулась.

Кейт сидел в коляске, и было непонятно, как он сумел добраться сюда без чьей-либо помощи.

— Я не делаю никаких выводов.

— Вот и хорошо. Кэрол, как и все мы, переходит в другой возрастной период. Но могу тебя заверить, что она ни в чем не изменится. Ей нужна не моя политическая карьера, не моя победа или поражение, а мишура и суета, чтобы она была на виду. Вот и все. Это не напарник в борьбе. Завтра она забудет про свои намерения.

— Мне все равно, даже если не забудет.

— Тем лучше. Но вы обе убедили меня, что пора возвращаться к жизни. Уж если Кэрол пришла к выводу, что я встану на ноги, то так оно и есть.

— Я тебе говорила это еще полгода назад.

— Да… Но я хочу, чтоб ты знала: в любых ситуациях, как я и говорил тогда, в Москве, ты всегда будешь со мной.

— Ты говорил немного о другом. Но пусть так. Я тебе верю, и незачем это повторять.

Он заколебался.

— Повод есть, Анна, для таких разговоров… Ты полетишь в Россию за дочерью?

— Да, Кейт.

— Будь там поосторожней, — сказал он, и они замолчали, хотя Анна понимала, что Кейт хотел еще что-то сказать, и она, кажется, знала, что именно.

— Я вернусь.

— Да, конечно… На всякий случай не забывай, что в Москве у Джима Лоренса недавно начал работать филиал фирмы. И если…

— Я помню, Кейт.

Он достал из футляра бинокль, повертел его в руках, но всматриваться в горизонт не стал, спросил негромко:

— Ты помнишь тот день, когда ты улетала в Америку? То, что происходило тогда, и что я сказал…

— Да… Я все помню.

2

Милиционер распахнул перед Аней тугие двери, улыбнулся, и она вышла наружу, не ответив на прощальный жест охранника.

Минут через пять Аня обнаружила, что медленно идет по тротуару. «Что же, собственно говоря, происходит в данный момент?» — думала она. Август месяц. Солнечно и тепло. 1991 год. Она в джинсах, кроссовках и тоненьком свитерке. В карманах справки, которые позволяют ей идти, куда хочешь, и делать, что пожелаешь. Делать абсолютно все, но с оглядкой на ближайшего милиционера, как сказал один «мудрец».

Аня остановилась и оглянулась. Как и ожидала, увидела в тридцати шагах от себя светлую «волгу», прижавшуюся к бровке тротуара. Она присмотрелась к номеру машины, но из-за руля уже выскочил могучий атлет, широко улыбнулся, громко захохотал и спросил:

— Ну, каковы ощущения в первые минуты свободы?

Она улыбнулась в ответ и пожала плечами.

— Надеюсь, тебе больше никого не захочется убивать, а то какого же черта мы тебя два года с лишком лечили?

— Не захочется, Василий Федорович.

— Отлично! Садись в машину, — кивнул он. — Ты, кажется, на Курский вокзал хотела, домой, в Электросталь?

— Нет… Просто пройтись хочу.

— Все равно садись. Закончим чтение нашей общей страницы жизни.

Она послушно уселась в автомобиль, а он — за руль. Потом покосился и спросил осторожно:

— Надеюсь, мы без обид расстаемся?

— Что вы, Василий Федорович! Вы столько для меня сделали!

— Ну, кто для кого сколько сделал, это еще надо посчитать. — Неизвестно откуда он вытащил вдруг пухлый конверт и положил его ей на колени. — Это тебе довольствие на первые дни. Примоднишься и на витамины хватит. Не возражай. Теперь два совета. Первый — профессиональный. Повторяю, я не врал, когда говорил официально, что ты психически совершенно здорова. Ничего не бойся, живи на полную катушку. Второй — бытовой. Было бы неплохо, если б ты сменила климат. Укати куда-нибудь подальше, если есть куда. — Он обнял ее за плечи своей лапищей и вдруг захохотал. — Силы небесные, ну что я без тебя буду делать среди своих психов, особенно в ночные дежурства! Даже по-английски ни с кем не поговоришь, не говоря про остальное!

Аня тихо засмеялась, не отодвигаясь от него.

— Следующее, Анюта. По закону тебе положено встать на учет в диспансере по месту жительства…

— Плевала я на это, — спокойно ответила Аня.

— Э! На закон не плюют! Встать ты обязана…

— Не буду. У меня спрятан паспорт, новый по этим справкам получать не надо.

Он загоготал одобрительно.

— Во, молодец! Я так и чувствовал, что ни под каким гипнозом ты до конца всей правды о себе не говорила! Тогда эта проблема снимается… Но мы все равно расстаемся. В том смысле, Аня, что больше ничем я тебе помочь не смогу. Сама понимаешь, семья, дети, психи мои в палатах… Ну, если уж совсем прижмет, что хоть в петлю, тогда звони. О, Господи, хоть назад тебя затаскивай! Надеюсь, больше на криминале не попадешься?

Аня подумала и сказала:

— А вы поищите завтра в Бутырках, может, я уже там.

Он, как всегда, залился смехом.

— Все, Анна! Раз к тебе чувство юмора вернулось, значит, ты окончательно выздоровела! Ну… Лети, ласточка, дыши воздухом свободы.

Она повернулась, обняла его за шею и поцеловала. Потом молча вышла из машины, зная, что больше друг друга они никогда не увидят. Каждый заплатил другому полную ставку — без торговли и обид. Теперь надо было забыть его как можно скорее, забыть два бесконечных года, которые, может быть, и не были ужасными, но прошли как в сумеречном, тягучем сне. Забыть.

Солнце пригревало плечи и голову. Никаких больших перемен в столице Аня не замечала. Разве что появились многочисленные ларьки на улицах.

Она ускорила шаг и через час нажала на звонок у знакомой двери, она тут же распахнулась, и Алка-врушка, верная подружка, с визгом бросилась ей на шею.

— Ты куда же пропала?! Я как дура третий день дома сижу, никуда не выхожу, а тебя все нет и нет! Но удачно пришла! Мой Юрасик ушел на какое-то партийное собрание, собирается выдвигать свою кандидатуру в президенты! Не на этот срок, конечно, а с дальним прицелом! Регби его кончилось, и он решил делать политическую карьеру!

Похоже, началось. Не успели встретиться, как пошла информация сомнительного свойства.

— Анька! А ты прекрасно выглядишь! Честное слово! Знаешь что? Мы тебя на американце женим! Понимаешь, у меня нарисовался родственник в Америке, дядя Гигечкори! Жуткий миллионер, и, главное, никаких близких родственников у него нет! Наследством-то каким пахнет! Он на днях приедет, и мы поговорим о тебе!

— А как твоя скрипка? — вставила Аня.

— Ой, да кому она теперь, к черту, нужна! Мы с Юрой открываем кооперативный ресторан! Неподалеку, на Неглинной! Теперь это можно! Теперь все можно! Президент Горбачев дает дорогу молодым, процесс, как говорится, пошел! Слушай! Мы в ресторане стриптиз-бар откроем, тебя поставим им заведовать! Как это мне сразу в голову не пришло? Ой, ты, наверное, голодная?

— Нет…

— Все равно! Ланч, то бишь второй завтрак, устроим!

Она, добрая душа, ринулась было в холодильник, но эта емкость у процветающей рестораторши оказалась совершенно пустой.

— Ничего! Выпьем растворимый бразильский кофе! Ты ведь его небось столько лет не пила?

— Пила. Заведующий отделением угощал. В ночные дежурства.

— Да? Ты нигде не пропадешь! Во интересно!

— Интересно. Но не будем, Алла, об этом говорить.

— Понимаю, понимаю! Слушай, джинсы эти тебе надо сменить, а в таких кроссовках сейчас ходят только старухи. Я попробую занять деньги у брата, он работает в аппарате Горбачева…

— Не надо. У меня есть деньги, — прервала Аня, твердо уверенная, что если брат и существует, то при аппарате президента он работает в лучшем случае гардеробщиком.

— Ладно! Давай составим планчик на пару деньков! Пока оклемаешься, поживешь, конечно, у нас. А завтра мы… Ох, черт побери! Мы же сегодня вечером уезжаем на прием к английскому послу! Совсем забыла! На его загородную виллу! Понимаешь, Юрасик там обязан быть, а прием с женами! Ладно, тогда план мы завтра составим! А как я, на твой взгляд, выгляжу? Изменилась за это время?

— Ты стала еще ярче, — искренне сказала Аня. — Просто вылитая Софи Лорен. В молодости, конечно.

Но Алла оказалась относительно самокритичной.

— Нет… У нее грудь больше. Зато у меня уши меньше!

Они выпили по три чашки кофе. Алла беспрестанно бегала к телефону, и враки ее, в общем-то безобидные, обрастали новыми яркими подробностями. К тому моменту, когда Аня уходила (договорившись, что вернется завтра к вечеру), ее уже выдали замуж за американского миллионера, пристроили руководить совместным франко-советским ансамблем стриптизерш, а на Рождество она должна была быть представлена английскому послу.

Аня взяла у подруги ключи, вышла из дому и уже во дворе столкнулась с Юрой. Тот был рад встрече не меньше, чем жена.

— Анька! Черт тебя дери! Как там в Японии?

— Японии? — Аня тотчас прикусила язык. — Нормально в Японии. Мне не очень понравилось. А что ты такой заморенный?

— Да хреновые времена, Анюта. Из спорта я ушел, пока никуда не прибился, всю ночь как проклятый на станции мороженую рыбу разгружал, а вечером поедем за сто километров — у бати моего участок, пора картошку выкапывать. Ну, ты у нас побудешь? Ведь дома у тебя…

— Как раз домой и еду. Завтра увидимся.

Он одобрительно погладил ее по плечу. По его глазам Аня увидела, что выглядит она неплохо. А почему? Да потому, что все эти годы была в Японии! Вот ведь как объяснила отсутствие подруги Алла! Неужели он до сих пор верит ей? Уму непостижимо! А с другой стороны, зачем суховатому по натуре, строгому Юре знать правду про Аню? Он ведь мог сказать: на кой ляд нашему дому такая подруга?

Так лучше уж так: для профанов она более двух лет была в Японии! Спасибо, Алка, оказывается, в твоем вранье есть и практическая польза.

Во втором часу пополудни Аня уже вышла из электрички в Электростали, но не пошла ни в центр города, ни в свой бывший дом. Смотреть на город ей было неинтересно (она была убеждена, что ничего нового и завлекательного там не увидит), а уж тем более не было желания встречать знакомых.

Она добралась до стадиона, свернула в лес и знакомой тропинкой дошагала до широкой просеки, на которой и располагались садовые участки рабочих завода «Электросталь».

Уже издали она увидела, что внешний вид их маленького домика изменился. Из голубенького он стал знойно-зеленый, а сбоку появилась пристройка. Когда подошла ближе, то увидела, что меж аккуратных грядок копается крепкая, как деревенский сундук, бабища.

Но оградка вокруг участка осталась прежней — низкая, по колено.

Аня остановилась около калитки и молча глядела на потеющую под солнцем женщину. Народу в будний день на участках не было, только в дальнем конце пара рабочих поднимала второй этаж кирпичной дачи — такое теперь разрешалось.

Женщина повернулась и спросила грубо:

— Тебе чего?

Заговори она человеческим языком — получила бы и культурный ответ. Но этот тон и, главное, настороженные глаза сразу подсказали Ане, что перед ней закаленный боец кухонных сражений, не чурающийся ни лютого мата, ни схваток со сковородками и утюгами. Было совершенно очевидно, что именно эта баба и подобный ей муж поселились в квартире Ани, нашли ходы, чтобы закрепиться там официально, и, мало того, подготовились к встрече с наследницей. В голове промелькнула мысль, что борьба за квартиру и прочее наследство проглотит всю оставшуюся жизнь…

— Что тебе, я спрашиваю?

— Того. Пошла вон отсюда!

— Да ты, сук… — бульдозером поперла было женщина и вдруг испугалась. Она мигом смекнула, с кем имеет дело, и тут же заголосила:

— А-анечка?! Племянница! Здравствуй, родненькая! Что уж ты так сразу — вон! Я же твоя тетя Клава! А дядя твой…

— Повторяю: пошла вон, — не повышая тона, сказала Аня.

Глаза тети Клавы загорелись звериной злобой, но приходилось искать пути спасения.

— Зачем же ты так, Аннушка?.. Ведь мы родственники. Нам всякие вопросы решать надо… Мы тебя искали.

— Искали бы, так нашли. Я вас не знаю и знать не хочу. Уходите отсюда, а завтра вернетесь. Потом мы не увидимся никогда.

Женщина поняла, что ее отпускают на свободу, да еще с добычей! Что слова могут только испортить положение. Не снимая фартука, не помыв рук, она прошла мимо Ани, но, видно, что-то дрогнуло в ее давно очерствевшей душе.

— Извини, Аннушка… Извини, жизнь такая… Кушай там, бери все что хочешь. Извини.

— Ничего, — смягчилась и Аня. — Где могила отца с матерью?

— Старое кладбище, четырнадцатый участок.

Аня кивнула и отвернулась. Вступать в переговоры было нельзя — потеряешь боевой настрой, разнюнишься, и с тебя снимут последнюю рубашку.

Она вошла в домик, и сразу стало ясно, что все здесь — другое. Дело не в перестановках, не в новых обоях. Дело в самом духе домика: это уже не ветхая конурка сталевара, что по выходным выпивал здесь с друзьями и для вида совал в землю три картошки, чтобы по осени вытащить две. Это была база городских землевладельцев, которые строили на ней свое будущее: поначалу — приварок к семейному бюджету, а потом после усердных трудов — автомобиль, квартира в Москве, дача у моря. Перед уходом следовало бы все это сжечь. Чтоб сгорел маленький домишко и не осквернялась память отца.

Но, открыв холодильник, Аня от этой мысли отказалась. В отличие от рестораторши Аллы, хозяйка этой емкости наполнила ее под завязку всевозможными продуктами, включая две бутылки водки и шампанское.

Не укорачивая себя ни в чем, Аня неторопливо приготовила ужин, выпила рюмку водки под огурец, разделась до трусов, нашла лопату и принялась копать землю у крыльца.

Заветный пакет с документами она нашла там, где и оставила. За два года не прогнило ничего. Паспорт был на месте. Этот документ позволял Ане скрыть от официальных органов, где она находилась в последние годы. Аня понимала, что при серьезной ситуации от КГБ, к примеру, ничего не скроешь, но до контактов с подобного рода заведениями она надеялась не дойти.

Как ни крути, а жизнь можно было начинать с чистого листа.

В сумерки Аня принялась за ужин, к полуночи выпила почти всю водку, дьявольски опьянела, плакала навзрыд, вспоминая родителей, а в полночь включила радио, нашла музыку и голой танцевала перед домом при свете луны. Танцевала до тех пор, пока полчища комаров не загнали ее в домик.

Но проснулась, как ни странно, со свежей головой и в бодром настроении. Быстро позавтракала и привела домик в порядок, то есть все, что оставалось в холодильнике, перегрузила в подвернувшуюся сумку.

Около полудня она прикрыла за собой воротца и, не оглядываясь, пошла прочь.

На кладбище она без труда нашла участок номер четырнадцать. Могилу родителей тоже обнаружила сразу. Из густой травы, буйно разросшейся на квадратном клочке земли за железной изгородью, торчала почти метровая пирамида из нержавеющей стали. Завод похоронил своего заслуженного сталевара с почестями: если не сломают, пирамида из качественной стали простоит века! На одной из граней пирамиды было написано, что здесь покоятся заслуженный сталевар В. И. Плотников, Герой Социалистического Труда (посмертно), и его жена. Это уточнение — посмертно — повергло Аню в какой-то необъяснимый суеверный страх, и только потом она сообразила, что утверждение отца в звании Героя проходило после его смерти и, может быть, за него еще пришлось бороться (ведь не герой помер, а уголовник). Но завод сделал все что мог. И за то спасибо.

Вот, папаня, и весь след, который ты оставил на земле. Тебе так и не удалось единственный сезон в жизни провести так, как проводят его цивилизованные люди. Все тебе готовила дочь — и виллу, и шампанское по утрам, и прекрасную женщину под бок, но… Не получилось.

Тот, по чьей воле это произошло, ответит за все, рано или поздно он заплатит по этому счету, даже если ей, Ане, придется пройти по второму кругу страданий.

Аня присела в траву около могилы, распаковала сумку, организовала «стол» на газетке, разлила остатки водки по трем стаканчикам, выпила, вздумала было взгрустнуть, но оказалось, что все слезы уже выплакала ночью. А потом расколола все три стакана, раскрошила птицам хлеб и пошла на электричку.

Подруги Аллы и ее мужа дома не оказалось — то ли задержались на приеме у английского посла, то ли горбатились на картофельном поле.

Аня наполнила ванну теплой водой, подлила шампуня и, разнежившись, незаметно для себя задремала. К счастью, не утонула, а проснулась, замерзнув в остывшей воде.

Натянув потрепанный махровый халат (в свое время его называли японским кимоно из натурального шелка), она вышла на кухню. Аня достала из сумки шампанское и уселась к телефону с записной книжкой на коленях.

Автоматическая связь с Ригой работала плохо. Только с шестой попытки на другом конце провода подняли трубку и манерно спросили:

— Хэллоу?

— Тетя Берта! Это Аня Плотникова! Лаб диен! Свейки!

Пауза. И — отчужденным тоном:

— По-русски не понимать.

А что тут было понимать? Имя есть имя, а поздоровалась Аня по-латышски.

— Аня это! Сарму позовите! Сарму!

— Нет здесь никакой Сармы.

И — конец связи.

Чего-то подобного Аня ожидала, но услышать об этом в такой форме от всегда вежливой соседки-латышки!..

Наудачу Аня решила позвонить Сарме по прежнему телефону, в дом ее родителей. И угадала!

— Анька! Матка Бозка Ченстоховска, чтоб ты сдохла! Я всю страну обшарила, найти тебя не могла! Где ты была?

— В Японии! — захохотала Аня, и мир засверкал алмазами.

— Я так и думала! Когда приедешь?

— Не решила еще!

— Давай скорей! Лето уже кончается, жизнь, правда, хреновая, да где наша не пропадала!

— Ладно! Тебя из моей хаты вышибли?

— И тебя вышибли! Всю квартиру захватили соседи, и не рыпайся! Тут вообще очень много перемен, а последняя новость — папашку Штрома выгнали с работы!

— За что?

— За то, что он не чисто латышского происхождения! Говорить-то он говорил, а писать по-латышски не умел! Все девочки-проституточки по этому поводу пьянствуют вторую неделю!

— А Кир Герасимов?

— Кир собирается открывать публичный дом и даже пробивает это официально! Я просилась бандершей, а он сказал, что я завязла в промежуточном возрасте! Для обслуги уже стара, а для бандерши еще молода! Жизнь такая хреновая, что если б не братья-циркачи, с голоду бы подохла! А они все крепнут год от года! Тебя вспоминают каждый раз! Ты приезжай, поделимся с тобой по-братски, как в старое время!

— Подожди, Сарма! Я выпью шампанского за твое здоровье!

— Ах ты зараза! У нас тут с выпивкой такая напряженка, как в пустыне Сахара! Черт бы побрал ваших идиотов из Москвы, нашли что придумать, лучше б голодом всю страну заморили! Ага! Спекулируют вовсю, конечно, и на этой спекуляции получил два года Гарик-саксофонист! Но ты приезжай, мы-то с тобой как-нибудь вырвемся!

Минут десять перемывали косточки остальным знакомым, пока Сарма не спросила:

— А ты Виктора Сартакова в Москве не встречаешь?

— Виктора? А он здесь?!

— Давным-давно! Поступил в МГУ, на журналистику! Ты что, его там на своих Бродвеях не видишь?

— Сарма, Москва не Рига, тут годами можно ближайшего соседа не встретить!

— Ну и жизнь у вас! Хуже, чем у нас, если такое возможно. Черт бы побрал эту перестройку-перестрелку! Жили как люди, кому это мешало?

Они проболтали добрых сорок минут и расстались на том, что Сарма будет ждать Аню через неделю.

Обе не знали, что это ожидание продлится шесть лет.

Уже засыпая, Аня подумала, что найти Виктора Сартакова в МГУ не составит большого труда, едва начнется учебный год. А до него всего полторы недели. И если он такой же, как прежде, то, слава те Господи, будет и здесь хоть один надежный, искренний друг.

3

Аня проснулась поздно и, не вставая с кровати, прикинула, как бы ей принарядиться на имеющиеся деньги. Потом поняла, что за время ее отсутствия шкала цен значительно изменилась (это она приметила даже при беглом взгляде на витрины), а потому рисковать не хотела, решив дождаться Аллы. Но выйти и сориентироваться в жизни не мешало, тем более что были выходные дни, а когда вернется подружка, было неизвестно. Скорее всего только в понедельник.

Аня неторопливо позавтракала, нашла в шкафу Аллину кожаную юбку, там же позаимствовала открытую кофточку и туфли на высоком каблуке. Аня знала, что Алле и в голову не придет обижаться на это. С детства они делились своими тряпочками, из-за чего Сара (мир ее праху!) устраивала крикливые скандалы, называя их обеих «девчонками из общаги», что было высшей степенью оскорбления.

Несколько труднее было с прической, но и она в конце концов получилась. В целом Аня стала похожа на строгую даму, не лишенную пикантности, как сказал бы Арвид Янович, о жизни которого Аня у Сармы не спрашивала, поскольку последняя его не знала.

По времени можно было уже и пообедать, но Аня решила, что сделает это в каком-нибудь хорошем ресторане — легкий обед с сухим вином. В честь… Все равно в честь чего.

Со светлыми надеждами в душе Аня заперла дверь квартиры и, не пользуясь лифтом, пошла вниз. Встретившийся на последнем пролете очень благообразный старик в скромном, но аккуратном костюме глянул на нее лукаво, поздоровался и добавил:

— Я бы, барышня, на вашем месте сегодня в город не ходил. Во всяком случае, в центр.

— Ничего, — беспечно ответила Аня, совершенно не поняв предостережений старика.

Она прошла по переулкам, заглядывая в магазины, и убедилась, что хотя Василий Федорович оказался более чем щедр, шиковать на имеющиеся деньги не придется.

Она пошла вверх по Столешниковому переулку, намереваясь выйти к памятнику Юрию Долгорукому, который любила за мужественность всадника и мощь коня. Уже издали Аня услышала невнятный гул голосов, перекрываемый ревом моторов.

В остальном на лицах встречных людей не было особого волнения.

Однако около памятника творилось нечто странное.

Вдоль тротуаров по обеим сторонам улицы Горького стояли толпы людей, а между ними с грохотом, выбрасывая сизую гарь, мчались танки. Издали картина эта показалась Ане настолько мирной, что она решила, что идут киносъемки какого-то фильма из времен войны. Потом подумала, что готовятся к параду. Однако до ноябрьских праздников было еще далеко, поскольку сейчас конец августа.

Когда она подошла к толпе вплотную, то поняла, что парадом, тем более киносъемками здесь и не пахнет. Танки имели вполне грозный вид, двигались весьма целенаправленно, а люди на тротуарах кричали с яростью, озлобленностью, кто-то плакал, а пожилую женщину двое мужчин удерживали, чтоб она не бросилась под гусеницы. По перекосившемуся от гнева и боли лицу этой женщины Аня сразу поняла, что та не ломает комедии, не играет роли перед кинокамерой, и, если у мужиков не хватит сил, она действительно ринется под гусеницы.

Происходящее совершенно не взволновало Аню. Пульс — 60. Танки гремели, проносясь мимо нее, она шла мимо толпы. Послышались какие-то странные слова — ГКЧП, «мятеж», но Аня и не хотела во всем этом разбираться.

От памятника Юрию Долгорукому Аня зашагала к памятнику Маяковскому, которого не любила и как поэта, и как человека. Маршрут был родным и привычным. Но вдруг колонна танков встала, и народ полез на броню.

Кафе-мороженое было открыто, Аня вошла в него, присела к столику и заказала порцию шоколадного — вот уж чего давно не ела! За соседними столиками сидели люди, они были возбуждены и громкоголосы. Какой-то парень выкрикнул истерично:

— А я вам говорю, что это крысиный кошмар! Они наверняка уже казнили президента Горбачева и сейчас будут штурмовать, Белый дом!

Друзья принялись его урезонивать. Аня вяло подумала, что в новом и непривычном еще звании президента Горбачев Михаил Сергеевич настолько далек от нее, что если его и казнили, то черт с ним! Найдется другой президент — не лучше, не хуже прежнего.

Она доела мороженое, и, как всегда, после него у нее разыгрался аппетит. Она опять вышла на Горького, но искать здесь какое-нибудь заведение, где можно было поесть, не хотелось, поскольку на улице продолжалась возня, лишенная смысла, с точки зрения Ани.

Она покинула улицу Горького, побродила по переулкам у Тишинского рынка, пока не нашла небольшой, весьма приличный ресторанчик. Но выбор блюд в нем оказался скуден, а официанты небрежны. Когда Аня собралась было покапризничать, немолодой официант сказал ей раздраженно:

— Нашла тут время выкобениваться! Завтра нас всех гебушники к стенке ставить будут, а она брюхо набивать собралась!

Аня давно взяла за правило с халдеями не спорить. И, видимо, это ее молчание сыграло свою роль. Он вернулся через десять минут и виновато доложил, что кое-что вкусненькое, несмотря на обстоятельства, подыщет, и все по божеским ценам, потому как если завтра всех расстреляют, то к чему сегодня деньгу копить?

Пока она долго обедала в пустом зале, официант стал ей если не родственником, то весьма близким другом. Он все время интересовался, не надо ли еще чего, а потом принес и себе тарелку с маринованным языком и графинчик водки.

— Пропадай такая жизнь! — сказал он уныло. — От вас каким-то покоем веет, хоть душой успокоюсь. Давайте про этот путч не говорить!

— Про какой путч? — безмятежно спросила Аня.

Официант вытаращил на нее глаза, проглотил рюмку водки и сказал хриплым голосом:

— Весь ваш обед — за мой счет.

За разговором они просидели до сумерек. Официант поведал Ане о своей нелегкой доле возле третьей жены, о бессчетных алиментах и жадной до стервозности любовнице. Аня тоже кое-что рассказала о себе, но большей частью использовала методику Аллы.

В зале народу не прибавилось. В конце концов подошел какой-то местный начальник и сказал, что вечером ресторан работать не будет.

Аня тепло простилась с официантом, который вторично наотрез отказался от денег, вышла на улицу и почувствовала, что туфли Аллы все-таки натерли ей ноги. Она проходила мимо серенького микроавтобуса «Латвия», когда из открытых его дверей лопоухий парнишка окликнул ее:

— Девушка, едем с нами?

— А куда? — безразлично спросила она, разом приняв решение отказаться от предложений «посидеть послушать музыку» или потанцевать в хорошем месте.

— Как куда?! К Белому дому! Защищать демократию!

Аня ничего не собиралась защищать, кроме самой себя. И если б не жали туфли, не Предстоял скучный вечер в одиночку, она бы отказалась.

— Едем, — уверенно согласилась она, и, к ее удивлению, это решение вызвало бурную радость в переполненном автобусе.

Через минуту она оказалась на коленях лопоухого парня, и машина тронулась.

— Вы студентка? — спросил лопоухий.

— Ага.

— Откуда!

— Из иняза. — Аня проверки не боялась, хотя она тут же началась. Парень выпалил что-то на английском, и Аня ответила такой отточенной и сложной фразой, да еще с американским акцентом, что тот лишь почтительно почмокал губами.

Автобус влетел на мост, потом спустился, почему-то покружил и наконец остановился. Аня с удивлением обнаружила, что попала если не на первомайскую демонстрацию, то, во всяком случае, на какой-то спортивный праздник. Тут и там мелькали зажженные фары автомобилей, где-то натуженно ревели моторы, народу было видимо-невидимо, иногда мелькали люди при оружии, вместе с тем из портативных магнитофонов визжала музыка, а публика была в основном молодого возраста.

Покинув автобус, Аня бочком-бочком отмежевалась от своей компании, поскольку лопоухий хоть и ехал защищать демократию, но не забыл прощупать все ляжки Ани до самых трусиков.

Если что и удивило Аню всерьез, так это большое количество незнакомых ей трехцветных флагов — бело-сине-красных. Потом она вспомнила, что таким, собственно говоря, был российский флаг. Ситуация тем не менее не стала более понятной, и вообще к восприятию действительности Аня не была готова, а главное, не хотела ее воспринимать. Есть толпа примерно одинаковых по возрасту людей, и слава Богу, к тому же музыка, костры.

Оказалось, однако, что двигаться неспешным, прогулочным шагом нельзя, это вызывает косые, недоуменные взгляды. Аня ускорила поступь и приняла озабоченный, деловой вид.

Мимо нее с криком протащили остатки арматуры, садовые скамейки, урны. Аня отошла в сторонку, туда, где звучала музыка. Самое странное, что прямо на асфальте люди умудрились установить несколько палаток. И устанавливали еще.

Единого руководящего центра, судя по всему, еще не было. Собравшись в группы, молодые ребята выкрикивали какие-то лозунги, вещали на различные темы. И все это было похоже не на митинг, а на субботник по сбору металлолома.

Аня приостановилась около одной такой компашки. Парень, стоявший к ней спиной, наверное, так долго вещал в течение дня, что голос его окончательно осип, но он все же продолжал хрипло выкрикивать:

— Да не было никакой диктатуры пролетариата! Была власть уголовников, которые строили новую жизнь по типу концлагеря! И страной правили те же паханы, и главный пахан назывался генеральным секретарем!

На плечи парня была накинута какая-то жилетка мехом наружу, а голова повязана трехцветной тряпкой под раскрас российского флага.

— Но время трепотни прошло, дамы и господа! Пора что-то делать, и никто, кроме молодежи, с этим не справится!

Последние слова он произнес свистящим шепотком, публика сочувствующе засмеялась и разошлась. Одни направились к другой группке, другие метнулись туда, где перетаскивали скамейки и спиленные деревья, строя баррикады.

Парень в меховой жилетке прокашлялся, согнувшись пополам, потом разогнулся и встретился с Аней взглядом.

Несколько секунд они смотрели друг на друга, затем он еле слышно просипел:

— Анна?.. Это ты, что ли?

— Ага.

— Откуда?

Она пожала плечами, чувствуя, как от груди к животу прокатилась горячая судорога.

— Здравствуй, Витя, — проговорила она, смущенно улыбаясь.

— Забодай меня коза… Это действительно ты?

— Да я же, я! Я хотела искать тебя в сентябре…

— Она хотела искать меня в сентябре! — Голос его от возмущения прорезался. — В сентябре! Я ее ищу уже несколько лет! В эту гребаную Электросталь ездил, с каким-то одноногим инвалидом целый день водку жрал! На кладбище твоих родителей ходил! Черт тебя побери, Анька, что бы там ни было, можно же было дать знать о себе?! И Сарма там сходила с…

— Здравствуй. — Она шагнула к нему и обняла за плечи.

— Ну, здравствуй…

Они стояли, обнявшись, внимания на них никто не обращал, лишь чей-то голос произнес одобрительно:

— Правильно, агитатор! Надо и передохнуть!

Виктор взял в ладони ее лицо, всмотрелся в глаза.

— Ты все такая же. Где ты пропадала?

— Да не все ли равно? Долго рассказывать.

— Ну, конечно. Надо же столкнуться в такой момент! Это судьба!

— Пойдем отсюда, — сказала Аня.

— Да. То есть нет! Черт, как все смешалось! Мне же надо так много тебе сказать! А нас сейчас танками давить будут!

— Да ну тебя!..

— Все может случиться. Понимаешь, эти гады решили все повернуть вспять! И пусть мы тут подохнем ночью…

— Витя. — Она обняла его за пояс и сказала тихо: — Мне наплевать на этих гадов и негадов. Пусть они хоть переубивают друг друга. Я тебя столько лет не видела, а ты…

— Анюта, ты молодец, конечно, но это же моя жизнь! На сегодняшний момент, во всяком случае!

За спиной Ани усилился рев моторов, кто-то закричал, Виктор вздрогнул и обернулся. Потом сказал:

— Нет. Это еще пустяки. Штурм начнется после полуночи.

— Ты что, будешь прыгать под гусеницы?

Он слабо улыбнулся.

— Мы все будем прыгать под гусеницы, Аня, — потом вдруг заторопился, оглянулся и вновь возбужденно проговорил: — Но я полагаю, что до этих лихих подвигов время еще есть! Подожди минутку! Стой на месте и никуда не уходи.

Он исчез в толпе. Аня стояла и смотрела, как приказали, лишь отодвигалась в ту или иную сторону, когда мимо нее пробегали взволнованные до умопомешательства люди.

Виктор вернулся очень быстро, что-то придерживая под полой своей жилетки.

— Пойдем, десять минут у нас есть. Успеем немного потрепаться. Хрен его знает, может, эти подонки и действительно начнут штурмовать. Пойдем. Ну, кино! Надо ж встретить тебя именно в такой момент!

Они протиснулись сквозь взволнованную толпу. Грохот моторов стих, послышался дружный, многоголосый хохот.

Добрались до одной из палаток возле лестницы. Виктор откинул полог и кивнул Ане.

— Ныряй. Ненадежный блиндаж, но все же…

Аня согнулась и пробралась в палатку. На земле лежали три надувных матраца и ворох курток.

— Вы ночевать тут собираетесь? — спросила она.

— Не ночевать, а оборонять Белый дом! — обиделся Виктор.

Он протиснулся следом за ней, вытащил из-под полы бутылку сухого вина и несколько яблок.

— Отметим встречу. Стаканов нет, но обойдемся.

Они уселись на матрацах. Над голубым пологом палатки метались всполохи света от фар автомобилей и пламени костра.

— Ты серьезно собрался здесь помирать? — спросила Аня безо всякой насмешки: этот псих действительно мог умереть неизвестно за что.

— Не. Не собрался. Хочу выжить и остаться героем, если честно сказать. Мужчина, Анюта, иногда должен ставить свою жизнь на карту.

Он выдернул из горлышка пробку.

— Выпьем потом, — мягко, но уверенно сказала она, обняла его за плечи и потянула к себе.

— Анька, — с трудом сказал он, слегка сопротивляясь, — это слишком большой подарок даже для умирающего героя.

— Ты еще не умер.

Они опрокинулись на матрацы и несколько секунд лежали неподвижно, тесно прижимаясь друг к другу.

Снаружи пронзительно завизжал сигнал милицейской сирены, и Аня почувствовала, как Виктор вздрогнул.

— Не двигайся, — прошептала она ему на ухо.

От острейшего, лихорадочного желания Аня плохо соображала и меньше всего обращала внимания на вновь вспыхнувшие за палаткой крики. Она стянула с бедер кожаную юбку, сорвала с плеч кофточку.

— Черт меня дери! — дрогнувшим голосом произнес Виктор. — Слишком много для меня в этот день…

— Не дай Бог, он будет последним.

Она протиснулась под него и обхватила его шею руками. Через несколько секунд полог палатки показался ей пронзительно голубым, как солнечное июльское небо. Аня тихо вскрикнула.

Она даже понять не могла, долго ли это продолжалось, но когда они мягко расцепились, Аня ощутила безмерную, но спокойную усталость, от которой не могла двинуть ни рукой, ни ногой.

Они лежали молча, а вокруг, за палаткой, словно прислушиваясь к ним, все тоже стало стихать. Кроме негромкой музыки, не было слышно ничего.

— Выпьешь?

— Ага.

Он протянул руку, взял бутылку, облизал горлышко и осторожно поднес к ее губам. Аня сделала несколько глотков, красное вино потекло по ее шее и груди, а он слизывал, сцеловывал его с гладкой кожи.

— У тебя ведь женское сердце, — хихикнула Аня. — Как же ты оказался в этом бардаке?

— Это не бардак, Аня. Можно сказать, что сегодня делается история, только неизвестно какая. — Она почувствовала, как его тело затряслось от еле сдерживаемого смеха. — И я делаю эту историю, скажем прямо, очень многопланово! Тут тебе война и любовь! Но мы запомним этот день на всю жизнь. Как начнут вспоминать нынешние события, так и…

— Никто их не будет вспоминать. Черт с ними!

— По-своему ты права… Ты стала еще красивей… Только скажи, ты сейчас со мной так, как будто я — Олег? Не обижайся, конечно, я не хочу ничего сказать…

— Олег? А кто это такой? — помолчав, спросила она.

— Не надо, Аня. Ты прекрасно помнишь, кто такой Олег.

— Нет, Витя. Не помню. Даже не ненавижу. В памяти пустота. Не могу представить, как он выглядит, какой у него голос. У меня на него и обиды-то нет. Ничего нет, зачем мне врать?

— Ты даже не хочешь знать, как и что с ним?

— Нет. Не хочу.

Виктор сел, поставил между ног бутылку и сказал монотонно:

— Его убили. Зарезали. Без всякой особой причины. По пьянке. В мелкой воровской компании. Дешевые рэкетиры на рынке в Питерс…

— Земля ему пухом.

— И я никак не могу понять, — с болью произнес Виктор, — почему человек с такими большими задатками, столь одаренный от природы, жил так мелко?

— А ты, Витя?

— Я?.. Стараюсь быть на острие времени. И ты тоже на этом острие, хотя думаешь, что стоишь в стороне. Мы еще поговорим с тобой о многих вещах. Есть одно дело, которое сейчас не ко времени… Не обижайся, я был бы здесь с тобой хоть до последнего утра моей жизни, но…

— Я не буду обижаться. Тебе надо бежать под танки… Беги. Но я хочу, чтобы ты вернулся.

Ей вдруг показалось, что она говорит совсем не то, получается нечто многозначительное и серьезное, а на такие слова она и права-то никакого не имеет, во всяком случае, по отношению к Виктору. Случайная встреча, секунда в стремительном полете Времени, не более того. И она сказала торопливо:

— Я к тебе не пристаю, ты не подумай. У тебя, наверное, есть девушка, своя компания, а что я?

— Я знаю, ЧТО и КТО ты. Я про тебя знаю больше, чем ты сама про себя. Но у нас будет время обсудить эти проблемы. А теперь иди отсюда домой. Очень прошу. Я не хочу, чтоб ты здесь торчала.

— Но ты сам — здесь?

— Это моя жизнь. А тебе не нужно находиться здесь. Данное не означает, что кто-то герой, а кто-то равнодушный трус. Просто у каждого своя дорога. Запомнишь мой телефон? Записать нечем.

— Запомню.

Он продиктовал номер телефона, и Аня его трижды повторила.

— К утру все кончится, так или иначе. Звони мне завтра весь день. Буду ждать. Вечером обязательно увидимся. Нам надо увидеться.

— Я буду звонить каждые полчаса.

— Сартаков! — надрывно закричал кто-то снаружи, и он приподнялся.

— Ну вот, это уже за мной.

— Иди. Я найду дорогу.

— Обязательно уходи! — сказал он поспешно. — По набережной иди. Ну, до завтра.

Он поцеловал ее в губы и исчез.

Аня неторопливо оделась и, не выходя из палатки, выкурила сигарету. На сердце у нее было тихо и тепло, она решила, что неважно, был ли это скоротечный случайный момент в жизни или начало чего-то большего, но хорошо, что так произошло. Многим не достается даже такого.

Когда она вышла из палатки, на площади перед Белым домом суматохи и грохота стало поменьше, но чувствовалось общее нервное напряжение. В нескольких местах она приметила лоточников, бесплатно раздающих бутерброды и всякие напитки. Пьяных заметно не было, а возбужденная молодежь была взвинчена и без спиртного. Каждый, кто пришел сюда, встречал эту ночь по-своему.

Приземистый парень подскочил к Ане и сказал весело:

— Сартаков просил, чтобы вы повторили его телефон!

Аня повторила.

— Правильно! А потом он велел вас отсюда прогнать! Считайте, что я это сделал!

Аня кивнула, отвернулась и пошла к набережной.

Корову — Богданову она узнала сразу. За минувшие годы она еще больше раздалась в бедрах, а объем ее груди превзошел все нормы приличия. Она стояла в группе парней около раскладного столика и с ловкостью заправской буфетчицы раздавала бутерброды с колбасой и сыром.

Аня зашла сбоку и окликнула ее:

— Привет, Корова!

Богданова не оглянулась, ее давно уже, видно, так не называли, и от школьного прозвища она отвыкла.

— Богданова!

Она наконец обернулась и охнула:

— Плотникова?! А ты-то как здесь?

— А где я должна быть?

Они стояли друг против друга и никакой радости от встречи не испытывали. Чувство давней неприязни холодной волной возвращалось из прошлого. Старое не забылось.

— Я не знаю, где тебе быть, в бардаке, наверное, но не здесь же! — презрительно засмеялась Богданова.

— А я так… гуляю, — беспечно повела бедрами Аня. — Ты ведь лютой комсомолкой была, Корова! А тут, как я понимаю, компания другая.

Богданова отошла от столика и нахмурилась.

— Во-первых, я давно не «корова». Это для тебя время не двигается, как шлюхой была, так ею и осталась. Мальчиков здесь кадришь?

— Правильно, — согласилась Аня. — Только что натрахалась в палатке по самые уши. А что, комсомол развалился? Или тебе по рангу кадровой проститутки все равно под какими лозунгами бегать, какие идеалы-одеялы защищать?

Богданова не ответила, дышала она тяжело и глубоко, а потом попыталась улыбнуться.

— Нам что, Плотникова, после того, как столько лет не виделись, и поговорить больше не о чем? Ведь все-таки в одном классе учились.

— Правильно, — согласилась Аня. — Обе мы большие дуры.

Они засмеялись и обнялись.

— Ну и здоровущая ты стала, Богданова!

— Ох, не говори, никакие диеты не помогают! Но, — она игриво улыбнулась, — кое-кому это нравится! Уже замужем побывала и второй раз зовут. А ты как?

— Так. Никак. Как там наши?

— Ну, подожди… Дай вспомнить… Твой красавчик Мазурук, помнишь, ты с ним на резиновой лодке любовью занималась, так он…

— А ты, выходит, тогда подглядывала? — удивленно перебила ее Аня.

— Конечно! Интересно ж было! Можно сказать, проходила практический минимум перед тем, как самой тем же заняться.

— А еще бочку катила, что тебя изнасиловали! Лешка Иванов ни за что пострадал.

— Его Бог наказал. Он из нашей погребальной конторы в московский крематорий перешел. Сладко ему было при покойниках свою жизнь налаживать, вот и наладил. В тюрьме сидит. Надолго. Золотые зубы они там у мертвецов выдирали. Цветы с могил воровали. Сволочь и есть сволочь. В общем, Мазурук твой, лабух с гитарой, в каком-то оркестре играет за спиной эстрадной кривляки. Жизнью доволен. Наташка Збруева заканчивает медицинский, как была зубрилкой, так и осталась… А остальные все больше по мелочам. Все на одно лицо. Ты хорошо выглядишь.

— Да. Из Японии недавно вернулась. Я там в одной торговой фирме работаю.

— Ого! Кто бы мог подумать! — одобрила Богданова. — А моя карьера развалилась. По лесенке карабкалась уверенно, даже видно было, что впереди меня ждет высокая должность министра культуры по меньшей мере! Но все рассыпалось… А что будет, увидим завтра. Это я в прямом смысле говорю.

Она подошла к Ане, обняла ее тяжелой рукой за плечи и сказала тихо:

— Не злись на меня, Аня. Ты мне всегда больше всех нравилась. И могу доказать. Я ведь на озере видела не только вас с Мазуруком, но и то, как ты из лесу вернулась с автоматом в руках, а потом этот автомат утопила. Но никому не сказала. И не скажу… Сил у меня тогда не хватило, чтоб тот автомат у тебя взять и своего гада-насильника застрелить. И вообще, все в жизни дико и непонятно… Но что еще хуже, никто не знает, что с нами будет завтра. Какой-нибудь дурачок солдат из танка выстрелит, и мы с тобой получим по пуле в лоб! Вот и все будущее.

— Так зачем ты здесь торчишь? Пулю ждешь?

— А у меня и места другого нет! — засмеялась Богданова. — Игра еще не кончена, Аня, я кое-какие дивиденды набрала и, может, еще буду министром или хотя бы заместителем! Приходится рисковать! Видала, кто здесь мечется? Артисты, режиссеры известные, поэты и писатели! А зачем? Все за тем же — набирают очки для политической и общественной карьеры!

— Ох, Богданова! — застонала Аня. — Как была ты деятелем комсомола, так и осталась.

Обе вздрогнули, когда неподалеку послышался громкий удар, что-то заскрежетало, полыхнуло пламя, раздались крики сотен людей.

— Началось! — встрепенулась Богданова. — Идем!

— У меня другой приказ, — усмехнулась Аня. — Мне в другую сторону.

— Тогда будь здорова!

— Прощай.

Буквально в трехстах метрах от Белого дома все было тихо и спокойно, будто рядом вовсе ничего не происходило. Аня подумала, что все волнения и страхи — попросту выдумки, пустяки и скоро кончатся так же внезапно, как и начались. А может, те, кто все затеял, как всегда, стоят в сторонке и ждут, чем все кончится и что они от этого выиграют. Ни в том, ни в другом случае находиться здесь для Ани проку не было. Главное, она встретила Виктора, и теперь каждый день и час будут наполнены смыслом, ожиданием. Ей было безразлично, как будут строиться их отношения дальше, она привыкла к тому, что поутру люди оказываются совсем иными, нежели вечером. Так что не надо мечтать с вечера — утром судьба поворачивается другой стороной.

Пусть будет, что будет, как пелось в одной старинной песенке с простейшим мотивом. Пусть будет, что будет.

В тишине и пустоте улиц она решила срезать угол квартала, чтоб добраться до дому, и пошла дворами — этим путем они с Аллой часто пользовались, но только днем.

Она прошла высокой плохо освещенной подворотней, чтобы оказаться в своем переулке, и в этот момент услышала сбоку от себя сдавленные крики, хрипы и удары. Аня приостановилась и оглянулась, привлеченная не столько общей возней, сколько громко прозвучавшей фразой на английском:

— Иди, парень! Иди ко мне!

В мутном сумраке маленького дворика дрались. Трое окружили одного, и именно он, встав в боевую стойку, приглашал противников «идти к нему». Что они и сделали, бросившись разом. Одиночка — тонкий, рослый, гибкий — оказался подготовленным бойцом и первую атаку отбил умело: двое упали, а третий отскочил. Но схватка не прекратилась, и один из лежавших ловко подсек одиночку снизу, и тот упал, после чего вся троица навалилась на него сверху, избивая руками и ногами.

— Эй, — окликнула Аня, — шпана! А ежели милицию позвать?

Звук ее голоса на миг тормознул события, и это мгновение позволило одиночке вырваться из кучи, вскочить на ноги, отбить цепляющихся за него парней и броситься в Анину сторону. В темноте она увидела его узкое лицо, немодную прическу — волосы зачесаны назад.

«Иностранец», — подумала Аня, вспомнив его английский.

Он был быстр, ловок и скорее всего сумел бы убежать, но споткнулся шагах в десяти от Ани, проехал на животе по асфальту, и, когда вскочил на ноги, его уже догнал один из противников, однако получил удар ногой в живот и, прохрипев: «Ах, гад!» — повалился на землю. Второй снова бросился на иностранца. Тому удалось попасть нападавшему кулаком в челюсть, и он отвалился. В этот момент Аня увидела, как в руках того, что получил удар в живот, блеснул пистолет.

Он хрипел, оружие прыгало в руке:

— Ах ты, гад, ах, гад, ну ты получишь!..

Оружие уперлось в грудь иностранца, и он застыл.

Почему Аня сделала эти три шага и со всего размаху ударила ладонью по руке с пистолетом, она так никогда и не поняла. Грохнул выстрел, звук был гулким, резонирующим в каменном колодце двора.

Пистолет с железным стуком упал на асфальт. Владелец оружия кинулся за ним, но иностранец успел ударить его ногой по горлу, и тот упал.

— Бежим! — истошно крикнула Аня, схватила иностранца за руку и метнулась назад, в подворотню.

Переходы Аня знала очень хорошо и не бросилась прямо к свету улицы, а свернула влево, к узкой трубе проходного дворика. Оттуда под арку ворот. Через минуту они оказались на краю освещенной площади.

Аня оглянулась. Она продолжала держать иностранца за правую руку, а левой он зажимал бок — сквозь пальцы по синей рубашке текла кровь.

— Совсем немного! — сказала она по-английски. — Один момент, и все будет о’кей.

Он кивнул, и Аня потянула его опять в сторону, из зоны света в темноту, но подворотня, которую она искала, оказалась забитой контейнерами, пройти через нее было невозможно.

Они остановились, и Аня прислушалась.

— Надо бежать, — по-английски сказал он. — Вы меня понимаете?

— Да. Меня зовут Анной.

— Кейт.

— Не надо бежать. Надо осмотреться.

Он послушно кивнул.

Их никто не преследовал. Аня подумала, что грохнувший выстрел напугал самих бандитов больше, чем других.

— Гангстеры? — кивнула Аня назад.

Он ответил, что смотрел на дела у Белого дома и хорошая компания позвала его выпить, поговорить о русской политике.

— Вот и поговорил, — заметила она. — Пошли.

Кейт сделал несколько шагов и покачнулся. Он оторвал руку от раны, и на тротуар закапала кровь.

Только этого не хватало! Ввязалась в бучу на свою голову!

— Пойдем в милицию, — сказала Аня, но он испугался, словно его пригласили положить голову на плаху.

— Нет! Нет! Отель «Космос»!

— До «Космоса» далеко. Не доберемся. Идем со мной.

Она тут же подумала, что большей глупости и не могла придумать: тащить раненого иностранца в квартиру Аллы при том, что совсем неизвестно, что он за птица. Но не бросать же его в темных дворах.

— Вы спасли мне жизнь, Анна, — с придыханием произнес Кейт.

— Еще нет. Посмотрим.

До дому Аллы они без приключений добрались за десять минут.

Аня быстро отомкнула дверь, впустила Кейта в прихожую, включила свет и позвала:

— Алка! Юра!

Ей никто не ответил — прием в английском посольстве продолжался.

Но все равно положение не улучшилось. Что было делать дальше, на ум ей не приходило. Кровь из левого бока Кейта уже стекала ему на брюки.

— Пошли в ванную.

— Я в отель…

— Успеешь.

Неожиданно страх и волнение оставили ее, и она принялась действовать очень спокойно. В ванне через голову сняла с Кейта рубашку и взглянула на рану. Вдоль ребер тянулась полоса сантиметров в десять. Широкая и рваная, залитая кровью. Познания Ани в медицине были крайне невелики, но она все же сообразила, что пуля прошла по касательной, лишь скользнула по ребрам, оставив след. Она еще не успела принять решение, не успела ничего предположить, как он быстро заговорил:

— Не надо врача, не надо полиции. Я бизнесмен из Соединенных Штатов. Я не хочу никаких конфликтов.

— Не хочешь — не надо, — по-русски ответила Аня, заметила аптечный ящик на стенке, открыла его и обнаружила там бинты.

Кейт обрадовался этой находке, но Аня остановила его. Вся эта возня ей надоела, требовалось любым способом побыстрей завершить события, чтоб не было никаких последствий. Она нашла йод и вылила его на рану.

У Кейта побелели глаза, он заскрежетал зубами.

Кое-как, припоминая уроки военной подготовки в школе, Аня забинтовала его поперек туловища. Во всяком случае, кровь удалось приостановить.

— Пойдемте. Вам надо полежать.

— Нет. У вас будут неприятности.

— Будут, если сейчас выйдете на улицу и вас поймает милиция.

Аня уже успокоилась и по-английски говорила вполне складно, во всяком случае, они друг друга понимали.

— Подождите до утра. В шесть начинает работать метро, и вы сможете уехать.

Он сел в кресло и оглянулся. По губам скользнула улыбка.

— Вы здесь живете?

— Да, — ответила Аня, не пускаясь в объяснения.

— А кто вы, Анна?

Что тут ответишь? Какая дура, собственно говоря, ввяжется в ненужную ей переделку на улице, потащит незнакомого человека домой, с глупейшим для себя риском займется врачеванием… Да и без этого, что ответить ей, Ане, на такой вопрос: кто она? Черт знает, кто!

— Кто вы? — повторил он.

— Проститутка, — хладнокровно ответила Аня, уверенная, что такой ответ будет ему понятен и все объяснит.

— Велл, — спокойно ответил он, давая понять, что ему все ясно и никакие обстоятельства его не пугают.

Потом поспешно полез в карман и облегченно вздохнул, обнаружив, что бумажник на месте.

— А вы кто? — спросила Аня.

Из его слов Аня поняла, что он американец, бизнесмен, имеет телевизионную студию и еще какие-то электронные фирмы, приехал в СССР по делам, бизнеса ради, но любопытство потянуло его вместе с друзьями к Белому дому, там он друзей потерял, но встретилась компания, которая затащила его в тот самый темный двор.

— У вас в Америке дураков, видать, не меньше, чем здесь, — сказала Аня, и он засмеялся. Затем встал с такой решительностью, что Аня поняла: его уже не удержать.

— Я знаю, что у вас могут быть большие неприятности из-за меня. Я поеду в отель. Оставьте мне ваш телефон, я вам позвоню.

— Хорошо, — сказала она. — Я вас выведу на улицу.

Они беспрепятственно вышли из дому. Кейт тяжело дышал, и Аня не знала, от раны или от волнения.

— Это был ваш дом? — спросил он.

— Нет. Здесь живет моя подруга. У меня пока нет дома.

— Совсем нет?

— Да. Поймаем такси, а вы сделайте вид, что пьяный. Но не очень. Я скажу таксисту, куда вас везти. По-английски не говорите до самого «Космоса». Вообще не разговаривайте. Я за вас заплачу. До вашего отеля минут пятнадцать, не больше. Если по времени получится больше — будьте начеку. «Космос» — около ВДНХ.

— ВДНХ, — повторил он. — Я позвоню из номера. Можно?

— Да.

Такси нашлось почти сразу. Аня затолкнула Кейта на заднее сиденье, а сама сунула деньги таксисту и сказала:

— Подкинь мужика в «Космос». Слегка выпил, сам понимаешь.

— Понятно. Бу сде.

Таксист оказался пожилым усталым человеком, и Аня, успокоившись, вернулась домой.

Звонка от Кейта она не ждала, а через полчаса эти события не столько забылись, сколько попросту отошли на второй план.

Аня улеглась в постель и тут же заснула, наметив себе позвонить Виктору в десять утра.

Но в восемь проснулась от телефонного звонка.

— Анна? Это Кейт.

— А-а, — сонно протянула она. — Доброе утро.

— Да. Все хорошо. Нам надо обязательно встретиться и поговорить.

«Это еще зачем? — подумала Аня. — Вот навязался на голову черт иностранный».

— Обязательно надо встретиться и поговорить, — упрямо повторил Кейт. — И для вас будет лучше, если это получится быстро.

— Зачем? — спросила она.

— Анна… Вы спасли мне жизнь. Этот гангстер наставил мне пистолет прямо в грудь. Он хотел стрелять, я видел это по его лицу. И он выстрелил бы. Я хочу помочь вам, Анна. По-настоящему помочь. У меня есть возможности.

— Послушайте, Кейт, — терпеливо сказала Аня. — Мне не надо ваших долларов, с ними одна морока. Мне ничего от вас не надо. Улетайте в Америку побыстрей и не думайте, что у нас на каждом углу стреляют. Просто вы приехали в неудачное время.

— Не будет долларов, Анна, — уверенно проговорил он. — Будет значительно лучше. В одиннадцать часов я жду вас у метро ВДНХ. Там только один выход.

— Правильно, — нехотя согласилась она.

— Жду вас, — сказал он и положил трубку.

Аня потрясла головой, прогоняя остатки сна, и набрала номер Виктора. Трубку никто не поднял.

Не отвечал этот телефон и в десять.

Еще раз Аня позвонила ему, когда в одиннадцать вышла из метро на станции ВДНХ, но никто опять не ответил.

Кейт в светлом костюме ждал ее у выхода. Днем он был несколько другим, значительно больше походил на иностранца в московском понимании.

— Добрый день, — неторопливо сказала Аня, а он взял ее за руку, отвел в сторону и заговорил быстро:

— У нас нет времени на подготовку и рассуждения. Я вам обязан жизнью, хотите вы того или нет. Я знаю, что очень многие русские женщины и мужчины хотят уехать отсюда за границу. Любым способом. Мне так говорили.

— Да, желающих достаточно, — засмеялась Аня.

— Я могу вам помочь улететь отсюда. И предлагаю это. Но надо, чтобы было все ясно.

Все это говорилось на ходу и потому не казалось серьезным. Аня остановилась.

— Я, наверное, не понимаю, о чем вы говорите.

— Анна, сегодня или завтра здесь начнется гражданская война, польется кровь. Я могу вас увезти. Я могу вам помочь жить в Америке. Но нужно, чтобы вы все понимали. Я женат, женат восемь лет и буду вам только помогать… Как брат, как дядя или друг. Я вам обещаю, что жить там хуже, чем здесь, вы не будете. Сможете работать, если захотите, а не захотите — проживете и без работы.

— О чем вы говорите, Кейт?! — засмеялась Аня. — Выскочить отсюда тяжелей, чем верблюду в игольное ушко пролезть! Одни документы оформляют по нескольку лет! Нет, это чепуха.

— Я вам сказал: ночью вы сможете сесть со мной в самолет и улететь. Сегодня это можно. Сегодня начало гражданской войны. Мой друг увез вчера русскую женщину, которую любил. Сейчас есть такие возможности. Вам не надо знать, какие.

— Кейт, вы серьезно? — медленно спросила она.

— Я делаю предложение. Вы можете его принимать или нет. Думайте до десяти часов вечера. После десяти будет поздно.

— Но что я буду делать в Америке?! — крикнула она.

— Будете жить. Спокойно и хорошо. Вы дали жизнь мне, я дам вам. У вас будет другая фамилия и… И вы будете в свободном мире! Вы даже не понимаете, что это такое. Но у вас есть время подумать.

Время, конечно, было. Времени было сколько угодно, но не для принятия же таких поворотных решений! Тем более что предложение Кейта казалось бредом сумасшедшего.

Аня вернулась домой и снова набрала телефон Виктора. Никто не отвечал.

«А что меня, собственно говоря, здесь держит? — спокойно подумала она. — Что?»

И когда она принялась по полочкам раскладывать, что держит, а что отпускает, то оказалось, что за прожитые годы не накопилось ничего, что приковывало бы ее к этому месту на земле. Риск жизни на чужбине? А что, у нее здесь, что ли, завтрашний день обеспечен?.. Что-то или кто-то дорожит ею здесь? Никто не дорожит. Родители лежат в могиле, несколько друзей — да и друзья ли они? — заняты своими делами и забот о ее, Аниной, жизни они проявлять не торопятся, поскольку и своих хватает. Привязанностей никаких, имущества никакого, накопления отсутствуют. Да ведь ее вместе с джинсами, кроссовками, кофточкой и трусиками можно сунуть сейчас в любое место на земном шаре и даже в космос отправить без всякого ущерба для окружающих!

Ни в шесть, ни в семь, ни в восемь, ни в восемь тридцать телефон Виктора не ответил. В последний раз положив трубку, Аня горько рассмеялась.

Господи! Да чем же это она голову себе забила? Ну, устроили любовь в палатке под грохот танков, так что из того? Что за выводы идиотские она сделала из этих пустяков? Он занят сейчас делами, кует свое будущее, так же, как Корова — Богданова, а ей, Ане, надо подумать о себе, хотя предложение Кейта и кажется совершеннейшим бредом. А если не бред? Да что, убудет ее, что ли, от очередного приключения в жизни? Ну, задержат где-то в аэропорту за попытку нелегального перехода границы, к стенке, что ли, поставят? В родные Бутырки или психушку вернут! Или нет, в Лефортово! Так там, говорят, самый лучший режим содержания!

Ровно в десять пожарным набатом зазвонил телефон.

— Миссис Анна Саймон?

— Что? — спросила Аня, а Кейт произнес со смешком:

— Ваше имя — Анна Саймон, это все, что надо запомнить. Все будет хорошо, не бойтесь. Три часа назад по нашему каналу отсюда улетел ваш соотечественник. Таким же способом. Он уже летит над Европой, и его не вернуть. Вы меня поняли?

— Да…

Кейт помолчал, потом спокойно сказал:

— Клянусь вам, Анна, пока я жив, в вашей жизни все будет хорошо. Мне от вас ничего не надо. Ни как мужчине, ни как человеку. Вы будете только получать. У вас еще полтора часа. В одиннадцать тридцать напротив моего отеля я буду ждать вас около автомобиля.

Он положил трубку, не дав ей времени ответить.

Аня вылезла из кожаной юбки Аллы, переоделась и в последний раз взялась за телефон. Набрала номер. Ей никто не ответил.

4

Здравствуй, дорогая Сарма!

Я так и не получила от тебя ни одного письма и все-таки пишу снова. Поздравляю тебя с наступающим Рождеством и Новым, 1994 годом. Может быть, хоть это письмо до тебя дойдет, поскольку Латвия теперь свободная страна, а СССР вообще нет, во что и поверить невозможно! Уж такая была могучая система! Я ничего ни о ком не знаю, даже о друзьях детства. Писать подругам в Москву боюсь, потому что КГБ, который все равно есть и будет, обязательно читает письма из-за границы и я боюсь подвести под топор своих друзей. Но ты в другой стране, и думаю, это письмо наконец получишь. Коротко о себе. У меня за это время жизнь наладилась. Не совсем, конечно. Американского гражданства я так и не получила, живу здесь полулегально, и придется еще повозиться, прежде чем все это устроится. Но в остальном — хорошо. Мой… покровитель, человек, который опекает, заботится обо мне, как может, выполнил все, что обещал, и даже более того. Живу на вилле около океана, недалеко от Лос-Анджелеса и Голливуда. Здесь я, можно сказать, полновластная хозяйка. А жена моего друга сюда не заглядывает годами, я ее даже не видела ни разу. Есть и работа. Я была в группе одного кандидата в губернаторы штата, работала имиджмейкером, и из этого кандидата мы сделали-таки губернатора. Теперь возьмемся за политическую карьеру Кейта. Деньги есть. Автомобили, бассейны, массажи — все это здесь не проблема, но такой уж визгливой радости не доставляют, просто обычная жизнь, и даже без перчика. Все хорошо. Не скажу, чтоб очень тосковала по родной земле, хотя сейчас кажется, что все-таки там было больше хорошего, чем плохого. Самое скверное здесь — отсутствие друзей. Верить кому-то совершенно невозможно. За деньги продадут все — еще быстрей, чем у нас. Окосели все от гонки за деньгами, это уж точно.

Сарма, если письмо дойдет, то ответь мне по этому адресу или позвони, хотя это невероятно дорого. И еще — попробуй поискать следы моей дочери. Понимаешь, меня что-то начала волновать эта проблема. Видимо, рано или поздно приходит такой час, когда понимаешь, что в пустоте и ненужности этой жизни если что-то и есть, то только дети. У меня сердце обливается кровью, когда я думаю, как она там живет, в голодухе и холодухе России. Я готова заплатить любые деньги, чтоб она была здесь. Опять деньги, мать их так! Поищи ее, пожалуйста, я тебя очень прошу. Конечно, я могла бы и здесь завести ребенка, но если рожать от Кейта, то это очень усложнит его жизнь, поскольку он женат, собирается делать политическую карьеру. У них тут с этим делом лицемерия больше нашего. Да и жена его может встать на дыбы, изрядно нагадить. Найди мне мою дочь, Сарма. Сама понимаешь, не в деньгах дело, перешлю или передам сколько надо. Захочешь выбраться сюда — намекни, что-нибудь придумаем.

Обнимаю. Целую. Жду ответа.

12 декабря 1994 года. Анна.

Привет, исчезнувшая душа Анна!

Как я рада, свинюшка, что ты опять объявилась! Ты застала меня в тот момент, когда я уже сижу на чемоданах! Все русскоязычные рвут когти из этой сраной Латвии! Нам здесь жить стало совершенно невозможно! То есть жить бы можно, если смириться с участью человека второго сорта, а я не желаю! Представляешь, эти свиньи, братья-близнецы, потребовали, чтоб я во время сеансов говорила с ними по-латышски! Хрен им в задницу! Я, конечно, по-латышски говорю свободно, но теперь мне лучше дерьмо во рту жевать, чем говорить на языке их дикого племени. Раньше они лизали задницу Союзу, теперь лижут жопу твоей Америке, вот и вся их свобода. Короче, один толковый мужик забирает меня с собой в Псков. Навсегда. На правах любовницы, поскольку он тоже женат. Но без меня тоже не может. Мужик деловой, во всяком случае, сытой при нем буду. А на жену его мне наплевать! Она за двенадцать лет ему ни черта не сумела родить, а я чуть сняла «спираль», так уж и беременная! В мае разрожусь, уже в Пскове, а там… Как всегда — что будет, то будет. Относительно твоей дочери, милая, сказать ничего не могу! Не знаю, куда она тогда делась, в чьи руки попала! Что-то знает об этом только твой дружок Виктор Сартаков, он тогда к этому делу имел какое-то касательство, по-моему, даже наварил какие-то деньги. Но как его найти, я тоже ума не приложу, потому что сейчас между Москвой и Ригой — граница, таможня, во бл…! Так что курорты Юрмалы для нас навсегда потеряны. Я верю, Анька, что мы с тобой еще увидимся! Все! Устроюсь в Пскове, напишу! Если у меня все полетит к черту, сможешь ли вытащить меня в Америку? Хотя — какого хрена я там буду делать?

18 февраля 1995 года. Сарма.