Седьмое небо

17

Рамон сидел за рабочим столом в кабинете, прикрыв глаза и положив ноги на стол. Мягкий свет настольной лампы немного смягчал резкие, усталые черты его лица. Оставив Синтию отдыхать от треволнений этого дня, Рамон решил поработать, чтобы хоть на некоторое время отвлечься от семейных проблем.

Покончив с неотложными делами, Рамон решил все же послать работу к черту. Он предавался мрачным размышлениям о своих отношениях с Синтией и машинально вертел зажатую между двух пальцев авторучку.

Ручка замерла, когда на лестнице послышались легкие шаги. Рамон открыл глаза, но не шелохнулся. Он перевел взгляд на приоткрытую дверь, выжидая, что предпримет Синтия.

Войдет в кабинет или пройдет мимо? Она не могла не заметить полосу света, пробивающуюся из комнаты. Новая Синтия оставалась для Рамона загадкой, хотя и прежде она бывала непредсказуемой. Но Рамон знал совершенно точно, что прежняя Синтия не прошла бы мимо, словно для нее было делом принципа не уходить от конфликта.

Лишь однажды Синтия отступила от своего правила. Это случилось год назад, когда после жуткой сцены в комнате Саймона она просто ушла не только из дома, но и из жизни Рамона.

От волнения у Рамона засосало под ложечкой, его так и подмывало встать и пойти проверить, что делает Синтия. Но усилием воли он сдержался, решив занять выжидательную позицию.

Наконец дверь потихоньку стала открываться. Рамон напрягся, хрустнула зажатая между пальцами ручка. Интересно, во что Синтия сейчас одета? В домашнее платье или в костюм для выхода? Если последнее — значит, она намерена покинуть меня. Рамон твердо решил, что не позволит Синтии уйти.

Наконец дверь распахнулась и на пороге возникла Синтия. Рамон расслабился, испытывая невероятное облегчение.

Синтия выглядела так, как всегда выглядела после сна — расслабленной и немного сонной. На ней был бледно-розовый халат, тапочки на босу ногу. Спутанные не расчесанные волосы беспорядочно рассыпались по плечам.

— Привет, — смущенно поздоровалась Синтия. — Если ты не возражаешь, я пойду съем что-нибудь.

Рамон нахмурился, взглянув на часы.

— Но сейчас девять вечера.

— Я знаю. — Она дернула плечом. — Мне захотелось сандвич с огурцом и паштетом. Ты будешь?

Рамон покачал головой.

— Нет, спасибо, — отказался он, о чем сразу же пожалел.

Синтия кивнула и ушла.

Надо же, впервые она что-то предложила мне, а я отказался! Тупица! Осел! — ругал себя Рамон. Теперь у меня нет подходящего предлога, чтобы последовать за ней. Я мог бы приблизиться к ней, проникнуться ее теплом, которого мне так не хватало все эти дни… пока мы находились в состоянии войны друг с другом.

Рамон прикрыл глаза и расслабился, не переставая проклинать себя за недальновидность. А воображение услужливо рисовало ему, как Синтия сейчас хлопочет в кухне в коротком халатике, надетом, вероятно, прямо на голое тело…

Наконец, Рамон не выдержал и, спустив ноги со стола, встал и пошел на кухню. Синтия намазывала на хлеб паштет и аппетитно хрумкала пупырчатым огурчиком.

— Твой отец отрекся бы от тебя, если бы увидел, что ты ешь огурец без помощи ножа и вилки, — пошутил Рамон.

Синтия взглянула на него, улыбнулась и снова отвела глаза.

— Я всегда, когда никто не видит, так ем и овощи, и фрукты, так вкуснее. А бедный папа даже не догадывался о моих не достойных леди привычках.

Рамон услышал свисток закипевшего чайника и выключил конфорку.

— Ты нашла джем?

— Еще не искала.

— Пожалуй, я тоже выпил бы чаю, если ты не возражаешь, — небрежно сказал Рамон.

— Пожалуйста. — Синтия заварила чай, поставила на стол чайник и тарелку с сандвичами.

Рамон достал для себя чашку и сел к столу. Синтия села рядом. Он отвинтил крышку банки с джемом и поставил банку перед Синтией. Она взяла ложечку.

Рамон не смог сдержать улыбку.

— Похоже, день заканчивается так же, как и начинался.

— Хотя в промежутке произошло множество событий, — сухо отозвалась Синтия.

— Как твоя голова, все еще болит?

— Нет. Кажется, сон помог мне прийти в норму.

Синтия зачерпнула джем и, жмурясь от наслаждения, осторожно лизнула. Рамон почувствовал, как все его тело становится горячим, и догадался, что дело тут отнюдь не в джеме. Эта женщина бросала его в жар, заставляла сердце биться сильнее и…

— Я согласна с тем, что ты мне сегодня сказал, — неожиданно заявила Синтия.

— Напомни, что ты имеешь в виду.

Синтия посмотрела на него долгим взглядом, потом облизала ложку, и это получилось у нее настолько сексуально, что у Рамона потемнело в глазах.

— То, что сама обида так же мучительна, как и причина, ее породившая. — И Синтия еще раз облизала ложку розовым язычком.

— И что же ты решила?

Рамон услышал свой голос как бы со стороны, поскольку его мысли были теперь заняты совсем другим.

— Думаю, что надо задвинуть обиду куда подальше. — Синтия пожала плечами и надкусила сандвич.

Рамон взял чайник и налил себе чаю. Поразмыслив, он решил отбросить деликатность и заговорил прямо.

— Знаешь, Синтия, я тоже много думал в последнее время. Тебе не кажется, что, если бы не авария и не твоя амнезия, ты рано или поздно все равно вернулась бы сюда?

— Да, наверное, — к удивлению Рамона, согласилась она и огорошила его еще больше, сообщив: — Между прочим, память совсем вернулась ко мне, я вспомнила много такого, о чем забыла еще до аварии.

Рамон хотел уточнить, какие именно эпизоды она вспомнила, но не стал, боясь услышать что-нибудь неприятное. Он вернулся к тому, с чего начал.

— Так вот, если бы ты вернулась сама, тебе не кажется, что нам все равно пришлось бы выяснять те же самые вопросы, что и сегодня? Только тогда ты не пугалась бы, как теперь, а злилась бы на меня, а я, вместо того чтобы ползать у твоих красивых ножек, изображал бы оскорбленную жертву, поскольку гордость не позволила бы мне признать, что я не прав.

— Неужели ты… вообще способен ползать? — с интересом спросила Синтия.

— По-моему, я только этим и занимаюсь в последнее время.

— И когда же это ты ползал у меня в ногах, прося прощения?

Увидев, как Синтия снова запустила ложку в банку с джемом, Рамон едва не взвыл.

— Только поднеси эту чертову ложку ко рту, и я продемонстрирую тебе, как мужчина может ползать в ногах, — прохрипел он.

Рука с ложкой замерла на полпути ко рту. В воздухе повисло напряжение. Рамон напрягся, словно изготовившись к прыжку. Глаза Синтии озорно заблестели, глаза Рамона загорелись страстью. Синтия все же поднесла ложку к губам, и Рамон молнией метнулся к ней.

— Не надо! — выронив ложку, вскрикнула она.

Рамон рывком поднял ее со стула и, крепко обняв, горячо поцеловал.

— Ты всем своим поведением напрашиваешься на это, разве не так? — прошептал он, оторвавшись от ее сладких губ.

— Неправда!

— Нет? Тогда почему ты надела этот легкомысленный халатик, под которым ничего нет? — Рамон усмехнулся, увидев, как Синтия залилась краской. — Ты прекрасно отдавала себе отчет, что раззадориваешь меня своими манипуляциями с джемом, и я, словно комнатная болонка, только и ждал сигнала, чтобы подластиться к тебе. Теперь я у твоих ног. Посмотрим, понравится ли тебе болонка, которую сильно раздразнили.

— Ты не болонка, ты скорее волк, который поедает тех, кто слабее, — парировала Синтия.

Рамон сник.

— Ты имеешь в виду «Трамп» и твоего отца?

— И «Трентон», и твою ложь! — Глаза Синтии метали молнии. — И твою наглую уверенность, будто ты можешь вить из меня веревки, стоит тебе только прикоснуться ко мне!

— За ложь приношу свои извинения, но не за «Трентон». А по поводу последнего, могу лишь сказать, что это твой крест, дорогая, и я тут совсем ни при чем.

И, словно желая доказать свою правоту, Рамон снова поцеловал Синтию в губы. Она попробовала увернуться, но в следующее мгновение обмякла и со всей страстью, на какую была способна, ответила на поцелуй, словно от этого зависела ее жизнь.

Рамон подхватил ее на руки и понес, не выпуская ее губ из плена своего рта и не давая Синтии опомниться. Она вздрагивала в его объятиях, ужасаясь пониманию того, что не может и, главное, не хочет противиться ему. Рамон нес Синтию вверх по лестнице, теряя голову от желания поскорее обладать ею.

Кровать Синтии была не застелена и хранила очертания ее тела. Рамон опустил Синтию на кровать и начал лихорадочно сбрасывать с себя одежду. Синтия молча наблюдала за ним.

— Если ты не хочешь, лучше скажи об этом сейчас, — предупредил Рамон.

— Какой смысл? Мы же оба знаем, что, стоит тебе снова поцеловать меня, и все изменится.

Рамону послышалась обреченность в ее голосе. Нет, пожалуй, это покорность судьбе, решил он, прочитав желание в зеленых глазах жены.

— Тогда сними халат, — велел он.

Странно, но Синтия даже не пыталась пререкаться и, покорно сняв халат, продолжала хладнокровно наблюдать за ним.

Рамон лег рядом с ней, и Синтия начала ласкать его.

— По-моему, ты с самого начала пыталась меня соблазнить еще там, в кухне, — пробормотал Рамон.

— А чего ты ожидал? Что я объявлю, сдаюсь, мол, на твою милость и готова простить тебя?

Рамон нежно обвел пальцем овал ее лица.

— Откуда такая неожиданная перемена?

— Просто я проснулась и поняла, что больше не злюсь на тебя. И мне пришло в голову соблазнить тебя. Помнится, это всегда срабатывало, когда мы ссорились.

— Но ведь это не было обычной ссорой? — уточнил Рамон.

Глаза Синтии на минуту затуманились.

— Нет. Но, проснувшись, я вдруг вспомнила, что очень люблю тебя. — Она вздохнула. — Я жертва собственных эмоций, и мне горько осознавать это.

— Лгунишка! — пожурил Рамон. — Ты вспомнила, что это я люблю тебя. Думаешь, я не заметил твой игривый взгляд, когда ты проделывала все эти манипуляции с джемом?

Рамон привлек Синтию к себе.

— Я всей душой любила тебя, как только мог мечтать любой мужчина, — грустно прошептала она, — а ты отмахнулся от меня, отшвырнул мою любовь.

— Я знаю. — Рамон действительно осознал это, и груз раскаяния давил на его душу все эти долгие двенадцать месяцев.

— Встретив тебя, я совсем потерял голову и влюбился без памяти, — признался Рамон. — Ты казалась мне чем-то новым и абсолютно загадочным. Меня привлекла твоя молодость, дерзость, непредсказуемость. — Рамон запустил руку в огненно-золотую копну волос Синтии. — Ты флиртовала с каждым мужчиной, около тебя постоянно вертелись поклонники, и я выматывал себе душу безумной ревностью.

— Не забывай, что я работала в отеле, и мне полагалось быть приветливой с людьми, — напомнила Синтия.

— Ты была кокеткой уже с колыбели, о чем мне как-то рассказал не кто иной, как твой отец. Я настолько ревновал тебя к другим, что порой мне хотелось вцепиться тебе в волосы.

— И все же, это никак не извиняет тебя за то, как ты поступил со мной, увидев меня с Саймоном, — с болью сказала Синтия.

Рамон вздохнул и поцеловал ее, словно прося прощения за все.

— Я долгое время не обращал внимания на едкие замечания брата в твой адрес, поскольку ты всегда засыпала только в моих объятиях. Но потом умер твой отец, и все изменилось. Ты была безутешна в своем горе и перестала подпускать меня к себе. Я безумно обижался, дорогая, поскольку ты в то же время продолжала шутить и любезничать с другими мужчинами.

— Но они не требовали от меня близости, — возразила Синтия. — Я могла бы спать с тобой в одной постели, но мне… — Она запнулась — слезы мешали ей говорить.

— Я все понимаю. — Рамон нежно погладил ее по волосам. — У тебя было достаточно других проблем, чтобы смириться с тем, что, как ты считала, я хотел от тебя.

— Ты всегда хотел от меня только секса, — с трудом прошептала Синтия. — Я постоянно видела в твоих глазах горячее желание, и мне…

— Ты ошибаешься, — пробормотал Рамон. — Это было не то, что ты думаешь, это было желание разделить твою печаль. А что касается секса, то я давал тебе то, что ты ждала, считая меня племенным жеребцом, не более того. Мои эмоции тебя никогда не интересовали. Я же хотел, чтобы ты любила меня.

Подобное Синтии не приходило в голову. Взволнованная, она отодвинулась от Рамона и села на кровати.

— Но я любила тебя! Как ты мог усомниться?! Я вычеркнула год из своей жизни, поскольку была уверена, что ты никогда больше не позволишь мне любить тебя!

Рамон потянулся к ней и крепко поцеловал. Синтия страстно ответила ему. Этим они сказали друг другу больше всяких слов, которые им стали не нужны. Их тела помнили былую нежность, и именно поэтому Синтия каждый раз остро реагировала на близость Рамона — память чувств оказалась сильнее памяти разума.

Рамон испытывал неземное наслаждение, остроту которому придавало то, что теперь он знал точно: сейчас задействовано не только тело Синтии, но и ее чувства. В пылу страсти он признавался ей в любви, и Синтия впитывала его признания каждой клеточкой своего тела.

— Если я снова сбегу от тебя, ты будешь меня искать? — совершенно серьезно спросила Синтия.

— Я всегда буду искать тебя.

Когда Синтия проснулась, Рамон стоял у кровати и протягивал ей два конверта, перевязанных нарядными ленточками.

— С праздником тебя. Ты, конечно, помнишь, какой сегодня день?

Ничего не понимающая Синтия хлопала ресницами.

— Извини, я забыла, — прошептала она, готовая расплакаться.

— Прими это от меня. Разверни сначала этот сверток, поскольку это подарок на нашу прошлую годовщину, который я так и не успел вручить тебе…

Синтия разорвала розовую ленточку и стала читать документ, пока слезы окончательно не заволокли ее глаза.

— К чему это? — всхлипнула она.

— Я оформил «Трамп» на твое имя сразу же, как только твой отец перевел его на меня, — с нежностью пояснил Рамон.

И в который раз Синтия удивила его своей непредсказуемостью. Ее глаза сверкнули, как у разъяренной кошки.

— Почему ты не сказал мне об этом раньше, покорно снося мои беспочвенные обвинения?! — вскричала она. — Теперь я чувствую себя дурой!

— Это тебе за то, что ты посмела сомневаться во мне. — И Рамон снова поцеловал ее в губы.

— А ты разве не сомневался во мне?

— Ну вот, опять ты за старое! Сегодня такой день! Открой же другой конверт.

Синтия с опаской развязала вторую ленточку и вскрыла пакет.

— Я не верю своим глазам! — выдохнула она, растерянно глядя на документ, удостоверяющий ее собственность на «Трентон».

— Теперь ты тоже состоятельная женщина, Синтия, разве нет? — с улыбкой сказал Рамон. — На самом деле «Трамп» всегда принадлежал тебе, как только твой отец подписал свой отказ от него. А «Трентон»… это как бы благодарность за все, что они для тебя сделали. И еще этим я прошу у тебя прощения.

— Рамон, я люблю тебя, я всегда любила тебя, только не понимала этого! — воскликнула Синтия, и слезы радости хлынули из ее прекрасных зеленых глаз.