Семейные ценности

========== Часть 1 ==========

Комментарий к Часть 1

Саундтрек:

Maneskin — The Loneliest

Приятного чтения!

Age: 28

— Уэнсдэй, ты должна мне помочь!

Блондинистый вихрь в легком пальто цвета пудры решительно залетает в её кабинет, гулко стуча каблуками по мраморной плитке. Энид выглядит несколько потрепанной — платиновые локоны собраны в неаккуратный пучок, верхняя одежда небрежно наброшена поверх насыщенно-розовой, явно домашней футболки.

Уэнсдэй с нескрываемым недовольством откладывает в сторону увесистую папку с отчетом о вскрытии и, сцепив в замок бледные пальцы с извечно черным маникюром, воззряется на бывшую соседку исподлобья.

— Это вопрос жизни и смерти! — Синклер складывает ладони в молитвенном жесте с драматичностью, достойной Оскара.

На самом деле, она уже давно носит фамилию своего горячо обожаемого Аякса вместе с золотистым ободком обручального кольца — но Уэнсдэй, с присущим ей консерватизмом, упорно продолжает называть её также, как и двенадцать лет назад.

Сама же Аддамс, лишь с третьего раза приняв предложение руки, сердца и всех прочих конечностей Торпа, предпочла оставить свою фамилию. Это стало первым безоговорочным пунктом в их устном брачном договоре.

— Никакой пышной свадьбы. Никаких неизвестных дальних родственников на ужине. Никаких домашних животных. Никаких детей… И, разумеется, я не возьму твою фамилию, — твердо чеканила она, загибая пальцы раз за разом, пока у Ксавье не защемило мениск от долгого стояния на одном колене посреди их огромной мрачной гостиной.

Но он всё равно ликовал. Ведь две предыдущие попытки не увенчались даже минимальным успехом.

Во второй раз они даже поругались.

Как никогда сильно.

— Ты хочешь ограничить мою свободу. Вечно тянешь меня назад, хотя поклялся этого не делать, — резко бросила Аддамс тогда, отчаянно желая уязвить как можно больнее. Задеть за живое. Она слишком привыкла маскировать собственные опасения намеренно преувеличенной жестокостью.

И Ксавье молча повернулся и ушел из дома в темноту ненастной осенней ночи, не захватив даже куртку. Она пожалела о своих словах сразу же, как только за ним громко захлопнулась дверь.

И всю ночь не сомкнула глаз.

Он тогда вернулся лишь под утро — насквозь промокший и дрожащий от холода — и Уэнсдэй босиком бросилась к нему через всю гостиную и длинный коридор прихожей.

— Ну что ты творишь? Пол же ледяной… Простудишься, — уже совершенно беззлобно проворчал Ксавье и решительно сгреб её на руки. Он всегда так поразительно легко её прощал.

И всегда заботился о ней намного больше, чем о себе.

Она делала вид, что это раздражает.

Конечно, всё было с точностью до наоборот.

И он всегда это знал.

— Это очень, ну просто катастрофически важно! — Энид настойчиво требует к себе внимания, вырывая её из водоворота внезапно нахлынувших воспоминаний.

— Начался Апокалипсис? — лицо Уэнсдэй хранит совершенно бесстрастное выражение.

— Ещё хуже! — небесные глаза широко распахиваются, и Синклер принимается быстро расхаживать по кабинету, словно не способна оставаться статичной дольше тридцати секунд. И тут же начинает быстро тараторить. — Я ещё две недели назад записалась на маникюр и педикюр, специально отменила рабочую встречу, чтобы выгадать время… А сегодня с утра наша няня внезапно звонит и говорит, что сломала мизинец на ноге о дверной косяк!

— Какая полезная информация, — Аддамс едва заметно поджимает губы, накрашенные вишневой помадой, и вновь тянется к папке с материалами дела.

— Уэнсдэй, понимаешь, мне не с кем будет оставить близнецов… — жалобно сообщает блондинка.

— Я изначально предлагала тебе оставить их в роддоме, — ядовито парирует Уэнсдэй, скользя указательным пальцем по мелко напечатанным строчкам в безуспешной попытке вникнуть в отчет патологоанатома.

— Ты шутишь совершенно несмешно, — Энид всегда становится непривычно серьёзной, когда саркастические высказывания Аддамс затрагивают её детей. Похоже, именно это и называется материнским инстинктом.

— Я никогда не шучу.

— Слушай, я всех уже обзвонила, никто больше не может. Аякс зашивается на работе с этой дурацкой сделкой с японцами… Йоко опять улетела в Европу, а Дивина с мужем…

— Энид, — Уэнсдэй поднимает на неё прохладный непроницаемый взгляд. От мелькания бывшей соседки и приторного аромата её парфюма у Аддамс начинает болеть голова. — Мне это неинтересно. Ближе к делу.

— Ладно, ладно… — блондинка делает глубокий вдох, набирая в легкие побольше воздуха, и на одном дыхании выдаёт. — Ты ведь посидишь с ними?

— Ты упала и ударилась головой об асфальт? — смоляные брови резко взлетают над умело подведенными угольными глазами.

— Эм… Да нет вроде… — Энид выглядит слегка озадаченной.

— Тогда я не могу объяснить, каким образом ты пришла к этой чудовищной идее. Очевидно, что я дам отрицательный ответ.

— Уэнсдэй, это всего лишь на пару часов! Пожалуйста!

— Нет. Ты прекрасно знаешь, что я ненавижу детей.

Решив, что разговор окончен, она снова склоняется над столом и принимается скрупулезно раскладывать листы по порядку. Нужно будет внимательнее сравнить отчет о вскрытии новой жертвы с предыдущими, но и без того очевидно, что это дело рук одного человека — слишком схож почерк убийств. Жертвами всегда становятся молодые женщины в возрасте от семнадцати до двадцати семи, все убийства совершены колюще-режущим предметом прямо в область сердца, и у всех погибших срезана прядь волос на виске… Похоже, в городе завелся новый маньяк-виртуоз, ловко ускользающий из рук полиции раз за разом.

Дело обещает стать интересным — на меньшее Аддамс и не подписывается. Полиция уже не первый год обращается к ней в самых исключительных случаях.

Пожалуй, нужно будет ещё раз съездить на место преступления — в первый раз она была там глубокой ночью сразу после происшествия и легко могла упустить из виду мелкие детали.

Не отрывая сосредоточенного взгляда от фотографий трупа, сделанных крупным планом, она машинально тянется к верхнему ящику стола, где лежат ключи от машины.

— Ну Уэнсдэй… — упрямо канючит Синклер, о присутствии которой Аддамс уже успела позабыть. — Пожалуйста-пожалуйста. Они будут вести себя тихо! Проси взамен, что хочешь.

— Я же сказала. Нет и ещё раз нет, — она резко вскидывает голову, от чего пульсирующая боль в висках становится ощутимее. Черт бы побрал Синклер и её семейку… Похоже, потребуется анальгин.

— Ты только посмотри на мои ногти, это же просто ужасно… Как я могу брать интервью у звезд мирового масштаба с таким маникюром? — блондинка подходит ближе к столу и сует ей под нос руку с изрядно отросшими ногтями нелепого цвета фуксии.

— Ты никогда не брала интервью у звезд мирового масштаба, — фыркает Уэнсдэй и машинально подается назад. Невыносимо-сладкий аромат парфюма щекочет в носу, заставляя её слегка поморщиться. Похоже, сегодня Энид решила с головы до ног облиться чем-то особенно гадким.

— Если ты не знаешь Джейдена Смита и Даррена Криса, это не значит, что их не знает весь остальной мир, — Синклер обиженно надувает губы.

С полгода назад её карьера репортера в желтой газетенке совершила резкий виток вверх — Энид выделили сорок пять минут эфирного времени на малоизвестном телеканале.

И с тех пор она, чрезвычайно гордясь собственным успехом, не забывала напоминать об этом при любом удобном случае. Чем уже изрядно набила оскомину всем окружающим.

— Не знаю и знать не хочу, — Аддамс небрежно отмахивается от назойливой подруги.

— Ты выглядишь усталой… — похоже, Энид решает зайти с другого конца.

— Голова болит. От тебя.

— Тебе нужно отдохнуть. Например, погулять на свежем воздухе… с моими детьми.

Какая предсказуемая уловка.

Уэнсдэй закатывает глаза.

— Постарайся придумать что-то оригинальнее. Ты совершенно не умеешь манипулировать.

— Это означает «да»? — лицо блондинки озаряет широкая сияющая улыбка. — Ты спасешь мне жизнь! Ты же не хочешь, чтобы я потеряла работу, и близнецы умерли от голода?

— На Аякса ты совсем не надеешься? — уголки вишневых губ чуть приподнимаются в ироничной усмешке.

— Он должен получить повышение, если сделка пройдёт успешно… — Синклер неопределённо пожимает плечами, задумчиво проворачивая обручальное кольцо на безымянном пальце. — Но я все ещё мечтаю о той квартире в Вест-Виллидж…{?}[Один из престижных районов Манхэттена.] И я все ещё хочу третьего ребенка, но в нашем крохотном доме даже с двумя детьми слишком тесно. Поэтому мне очень нужна эта работа.

Уэнсдэй снова недовольно поджимает губы. Ей категорически претят подобные разговоры о банальных проблемах семейства Петрополусов, но Энид с завидным упорством посвящает её в свои маленькие тайны на протяжении целых двенадцати лет.

В такие моменты Аддамс невольно удивляется собственной выдержке.

Слушать неумолкающую трескотню — то ещё удовольствие.

Но она почему-то слушает и даже иногда дает рациональные советы — совершенно кошмарные, по мнению Синклер.

— Ладно… — Уэнсдэй тяжело вздыхает, массируя неприятно ноющие виски кончиками пальцев. — Привози своих гибридов.

— Ой, а они уже здесь! — Энид радостно подпрыгивает на месте и быстро мчится к двери. Словно она ни на секунду не сомневалась в своем даре убеждения. — Мальчики, заходите.

Oh merda.{?}[Вот дерьмо (итал.)]

Черт бы её побрал.

Массивная дверь из чёрного дерева распахивается, и на пороге детективного агентства появляются двое совершенно одинаковых мальчиков лет шести. Совершенно одинаковые бирюзовые шапочки, надвинутые до самых бровей, совершенно одинаковые огромные небесно-голубые глаза, совершенно одинаковые молочно-белые курточки.

Хотя нет, не совсем одинаковые — на груди одного из близнецов расплылось пятно от зажатого в пухлой ручке апельсинового сока с трубочкой. Сокрушенно вздохнув, Энид опускается на колени перед сыном и, достав из кармана упаковку влажных салфеток, пытается оттереть ярко-оранжевое безобразие — но в итоге лишь сильнее размазывает. Махнув рукой на заведомо бесполезное занятие, она подскакивает на ноги и, ловко схватив детские ладошки, тянет близнецов к тяжелому письменному столу.

— Райан. Рей. Вы побудете немного с тетей Уэнсдэй, пока мама наводит красоту. Ведите себя прилично.

— Никогда больше так меня не называй, — Аддамс раздраженно хмурит брови, медленно, но верно приближаясь к точке кипения.

— Ладно, как скажешь… — Энид беззаботно пожимает плечами, явно даже не пытаясь принять к сведению услышанное, и быстро склоняется к сыновьям, по очереди чмокнув каждого в макушку. — Главное, не позволяй им снимать шапки. В прошлый раз Райан заморозил брата на целых шесть часов, а няню — на десять. Да, мой маленький проказник?

Петрополус-младший ехидно поглядывает на мать, всем своим видом демонстрируя тотальное отсутствие раскаяния в содеянном.

Похоже, два часа в обществе мелких негодников обещают стать настоящим филиалом Ада на земле.

Аддамс хмурится сильнее — хотя куда уж сильнее — и отбрасывает назад неизменные тугие косы, теперь доходящие до поясницы.

Взяв с сыновей обещание вести себя подобающе, жутко довольная Синклер удаляется за дверь также поспешно, как и появилась.

Уэнсдэй снова опускает пристальный взгляд на разложенные по столу бумаги, стараясь игнорировать нарастающую головную боль.

— Что нам делать? — тут же пытливо вопрошает один из близнецов — тот, что с пятном от сока.

— Что угодно. Главное, делайте это молча, — небрежно бросает Аддамс, не поднимая головы.

Свою фатальную ошибку она осознает уже через полминуты, когда слышит негромкий скрип стеклянной дверцы шкафа. И следом — металлический звон медицинских инструментов.

Похоже, чертовы отпрыски Петрополусов добрались до набора для вскрытия.

— Если будешь трогать это, можешь случайно отрезать себе палец, — равнодушно сообщает Уэнсдэй, мельком взглянув на то, как более смелый из близнецов осторожно извлекает из кожаного чехла массивную листовую пилу{?}[Хирургический инструмент, используемый для распила костей.].

— А это? — второй мальчик в мгновение ока подскакивает к блестящей печатной машинке и на пробу зажимает клавишу пробела.

— А если будешь трогать это, я могу отрезать тебе палец.

Пухлые розоватые губы начинают нервно подрагивать, а спустя мгновение ребенок разражается оглушительным воплем и мощным потоком слез.

Oh merda.

Похоже, коммуницировать с недоразвитым подобием человека гораздо сложнее, чем ей прежде казалось.

— Почему ты плачешь? — ровным тоном спрашивает Аддамс, впившись в ревущего мальчика непроницаемым немигающим взглядом.

— Потому что… потому что… — он несколько секунд хватает ртом воздух, а потом вдруг принимается верещать ещё оглушительнее. — Потому что мне страааашно!

— Умолкни сейчас же, — шипит донельзя раздраженная Уэнсдэй с неприкрытой угрозой в голосе.

Но ледяная интонация, способная мгновенно привести в ступор даже матерых офицеров полиции, абсолютно не действует на миниатюрный детский мозг. Сын Энид отчаянно вопит во весь голос и трет маленькие пухлые щеки крохотными кулачками, размазывая слёзы по всему лицу.

Сделав глубокий вдох, словно перед прыжком в ледяную воду, она решительно отодвигает стул и поднимается на ноги. Но при первой же попытке приблизиться к Райану — или как там его — мальчик отшатывается назад, как от огня. И сиюминутно забирается на чёрный диван прямо с ногами, пачкая дорогую кожаную обивку подошвой нелепых ярко-голубых кроссовок.

— Не надо… не надо отрезать мне палец… — всхлипывает он, забившись в самый дальний угол и глядя на Аддамс с выражением панического ужаса.

— Я не собираюсь ничего тебе отрезать, — не слишком убедительно возражает она, по миллиметру сокращая расстояние между ними.

Возможно, если действовать аккуратно, ей удастся относительно безболезненно стащить с дивана это несносное чудовище. Но в следующую секунду Райан резко вскакивает на ноги и, пошатнувшись на мягком сиденье, машинально цепляется рукой за прибитую над ним полку. От этого движения изящная статуэтка из муранского стекла в виде древнегреческой богини Артемиды стремительно летит на пол и разлетается на мелкие осколки.

— Вот же дерьмо, — невольно вырывается у Уэнсдэй.

Обычно она не допускает нецензурных выражений в своей речи, будучи твердо убежденной, что они ограничивают словарный запас человека, но теперь… Маленькие демоны за считанные секунды доводят её до белого каления — Аддамс чувствует, как обычно бледные скулы вспыхивают гневным румянцем.

Если проклятые дети останутся живы к моменту возвращения их матери, это станет восьмым чудом света.

— Дерьмо… — осторожно, словно пробуя на вкус новое слово, повторяет второй близнец откуда-то позади. — Дерьмо.

Oh merda.

Она мысленно считает до трёх и резко оборачивается к нему — мальчик хихикает с таким довольным видом, словно только что разгадал суть уравнения Навье-Стокса.{?}[Система дифференциальных уравнений в частных производных. За подтверждение или опровержение существования глобального гладкого решения назначена награда в 1 млн долларов.]

— Значит так, — медленно чеканит Уэнсдэй, приближаясь к ребенку и решительно вырывая из маленьких пальчиков рахиотом.{?}[Хирургический инструмент, используемый для вскрытия спинного канала.] — Сейчас вы оба сядете на диван и проведете следующие два часа своей никчемной жизни, размышляя над смыслом выражения «нем, как могила». Я предельно ясно объяснила?

Разумеется, они не поняли ровным счетом ничего.

К концу второго часа Аддамс готова твердо поклясться, что скорее отрежет себе руку по локоть, нежели ещё раз останется наедине с отпрысками четы Петрополусов.

Или с какими-либо другими.

Очевидно, сыновья Энид полностью пошли в свою неугомонную мать — иначе как объяснить чудовищную неспособность сидеть спокойно дольше пары минут? В какой-то момент Уэнсдэй попыталась было занять их чтением, достав книгу о средневековых пытках с красочными изображениями мучеников, но эта идея не увенчалась успехом.

Уже спустя шесть минут относительного спокойствия один из близнецов принялся лупить брата увесистым томом. Пришлось развести их по разным углам кабинета, чтобы предотвратить кровопролитие — не то чтобы Аддамс волновалась за их жизни, но Синклер явно не обрадовалась бы, получив обратно на одного ребенка меньше.

За два с лишним часа Уэнсдэй не удаётся сделать ровным счетом ничего.

Разве что потерять пару сотен нервных клеток.

Когда дверь кабинета распахивается снова, у неё невольно вырывается вздох невероятного облегчения.

— Как вы тут? Надеюсь, они не слишком тебе докучали? — Энид сияет, словно начищенный до блеска чайник. Ослепительно улыбнувшись, она несколько раз поворачивается вокруг своей оси, взмахнув аккуратно завитыми платиновыми локонами. — Я ещё и укладку успела сделать! Спасибо тебе огромное, Уэнсдэй, ты настоящая подруга.

Вместо ответа Аддамс закатывает глаза.

Синклер роется в своей огромной сумке и спустя минуту достаёт бумажный крафтовый пакет и ярко-малиновую электронную сигарету.

— Я заказала нам роллы… Не успела даже позавтракать, да и ты наверняка тоже, — пододвинув к письменному столу массивное кресло, Энид самым наглым образом принимается сдвигать аккуратно разложенные листы. — И даже не думай спорить. У тебя хоть изредка бывают перерывы на обед?

— Мама, а можно нам тоже роллы? — подаёт голос один из близнецов, скрупулезно ковыряющий пальцем каретную стяжку на диване.

— Нет, родной, вам это вредно. Через полчаса за вами заедет бабушка, перекусите у неё, — мягко, но категорично отрезает блондинка.

— Вот же дерьмо… — негромко сообщает мальчик, и брови Энид взлетают вверх над удивленно расширившимися глазами.

— Это плохое слово, Рей. В приличном обществе так не говорят, — с напускной строгостью произносит Синклер и, снова повернувшись к столу, сокрушенно добавляет. — И где они только набираются всякого… Просто кошмар какой-то.

— Пагубное влияние соцсетей, — безэмоционально отзывается Уэнсдэй, откинувшись на спинку кресла. Головная боль становится все сильнее с каждой секундой, вызывая неприятное ощущение легкой тошноты. Похоже, анальгин совершенно не помог. Или же у неё острая аллергическая реакция на детей.

— Однозначно… — вздыхает блондинка. — Мальчики, следующие три дня проведете без телефонов.

Близнецы синхронно ворчат себе под нос, но возражать не решаются — похоже, мать у них пользуется куда большим авторитетом.

Энид принимается распаковывать пакет, извлекая наружу несколько пластиковых контейнеров с прозрачными крышками. Расставив еду на столе, она глубоко затягивается электронной сигаретой. Густые клубы дыма с отвратительно-приторным ароматом клубники распространяются по кабинету, и Аддамс брезгливо морщится.

Желудок вдруг сводит неприятным спазмом.

— Энид, убери сейчас же эту мерзость.

— Что? — блондинка переводит непонимающий взгляд с электронной сигареты на Уэнсдэй, которая инстинктивно прикрывает нос тыльной стороной ладони. — Тебе всегда было наплевать, что я тут курю. Ты что, заболела?

— Ничего серьезного. Неделю назад отравилась йогуртом, — Аддамс тянется к стоящему на столе стакану с минералкой и делает большой глоток, пытаясь успокоить неприятно ноющий желудок. — Чертов Торп никогда не проверяет срок годности на продуктах.

— Неделю назад, и до сих пор не прошло? — с сомнением переспрашивает Энид.

— Забудь. Я в порядке, — она до сих пор категорически не выносит бессмысленные проявления чужой заботы.

— Думаю, дело тут не в отравлении… — Синклер слегка нахмуривается, явно формулируя очередную гениальную мысль. — А в жутком переутомлении. Ты вообще когда-нибудь берёшь выходные? Зачем так себя изводить, у вас и без этого куча денег. Выглядишь, если честно, кошмарно. Хоть сейчас в гроб клади.

— Спасибо за комплимент.

Но минимальная доля правды в словах Энид всё-таки есть. Детективное агентство, изначально открытое скорее в качестве развлечения, в последние несколько месяцев и впрямь стало для Уэнсдэй практически вторым домом.

Если не первым.

Запутанное расследование о серии убийств с идентичным почерком настолько сильно увлекло её, что шесть дней в неделю Аддамс уезжала из дома ранним утром, пока Ксавье ещё спал.

Приезжала поздним вечером — уставший и сонный, он всегда упорно дожидался её на кухне с давно остывшим ужином.

А свой единственный выходной Уэнсдэй проводила за печатной машинкой — издательство заранее заключило контракт на следующие три книги, и все сроки нещадно горели.

И так на протяжении последних четырех месяцев.

Но Ксавье не возражал.

Он вообще редко ей возражал, относясь с поистине фантастическим пониманием даже к самым странным затеям.

— Тебе нужно лучше питаться. Съешь хоть одну филадельфию… — со знанием дела заявляет Энид.

И тут же настойчиво сует ей под нос пластиковый контейнер, источающий отчетливый запах лосося.

Слишком концентрированный.

Слишком… тошнотворный.

Oh merda.

Похоже, это вовсе не фигура речи.

Зажав рот рукой, Уэнсдэй стремглав бросается в смежную с кабинетом уборную.

А когда выходит оттуда спустя несколько минут, тут же натыкается на настороженный взгляд бывшей соседки. На лице той явственно написано странное выражение, не предвещающее ничего хорошего.

— Боже праведный, Уэнсдэй… И давно с тобой такое?

Что-то в тоне Синклер заставляет её невольно напрячься. Теперь Аддамс гораздо легче интерпретировать чужие эмоции — за годы работы частным детективом ей удалось идеально отточить интуитивное чутье.

— Я же сказала. Неделю, — она недовольно поджимает губы, уставившись на блондинку исподлобья.

— Слушай, я знаю, как ты к этому относишься, и не хочу тебя пугать, но… Эм. У меня было точно также, когда… ну… — Энид бросает тревожный взгляд в сторону близнецов.

— На что это ты намекаешь? — Уэнсдэй прослеживает направление её взгляда, уже предчувствуя самое худшее.

— Я не намекаю. Я говорю прямо, — Синклер понижает голос до едва слышного шепота. — Вы с Ксавье… кхм… всегда предохраняетесь?

— Разумеется. Я пью таблетки, — раздраженно отзывается Аддамс. Столь нелепые предположения звучат почти оскорбительно.

— И никогда не пропускаешь?

— Конечно же, не…

Она осекается на полуслове.

Несколько недель назад они ездили на выходные к её родителям — дядю Фестера в очередной раз выпустили из тюрьмы. Проторчав допоздна в агентстве, Уэнсдэй не успела собрать вещи, и эта обязанность легла на плечи Ксавье. Конечно, он как всегда сделал всё из рук вон плохо, благополучно позабыв добрую половину. В том числе и аптечку.

Юбилейное, десятое заключение дяди Фестера проходило в Акапулько{?}[Город в Мексике.] — он привез оттуда настоящую мексиканскую текилу. И пока изрядно опьяневшие родственники лихо отплясывали традиционную мамушку, Уэнсдэй затащила Ксавье в заброшенный зимний сад возле семейного склепа.

— Подожди секунду… — сбивчиво шептал он, слабо пытаясь отстранить её руки, настойчиво расстегивающие ремень на его джинсах. — У меня даже нет с собой презервативов…

— Заткнись, — решительно отрезала Аддамс. Чертова текила бушевала в крови, распаляя жгучее желание и заставляя голос разума умолкнуть.

— Но… Уэнсдэй… — Ксавье так и не смог договорить. Последние слова утонули в низком глухом стоне, когда она опустилась на колени, и вишневые губы коснулись головки напряженного члена.

Его дрожащая рука запуталась в её волосах. Тогда Уэнсдэй в честь праздника сменила привычные косы на высокий гладкий хвост — и Ксавье с готовностью намотал его на кулак и с упоительной грубостью дернул на себя, принуждая её сильнее разомкнуть губы.

А спустя несколько минут решительно потянул наверх. Путаясь в подоле длинного шелкового платья, Аддамс поднялась на ноги, и он обхватил её за талию, подталкивая к широкому подоконнику.

Уперевшись спиной в витражное стекло, она запрокинула голову с приглушенным стоном, пока его горячие пальцы скользили вверх по разведенным бедрам, сминая струящуюся ткань.

И прикрыла глаза, растворяясь в ощущениях, когда Ксавье впился губами в пульсирующую жилку на шее и вошел одним упоительно-грубым движением.

А теперь она стоит, прислонившись плечом к дверному косяку уборной, пока шестеренки в голове стремительно вращаются, подталкивая к пугающему осознанию.

Уэнсдэй не знает, что хуже.

То, что она действительно может оказаться… беременна — даже в самых худших кошмарах она не могла представить, что однажды употребит это слово применительно к себе — или то, что это произошло по её вине.

— Может, присядешь? Ты совсем побледнела, — взволнованная Синклер подходит ближе и тянется к ней с намерением приобнять за плечи.

— Нет, — Аддамс решительно отстраняется, качая головой. — Мне нужно домой.

Сидя за обеденным столом посреди просторной столовой, Уэнсдэй уже который час не может оторвать пристального взгляда от лежащего прямо перед ней теста.

Она была почти не удивлена, когда спустя три минуты на нем явственно проступила яркая вторая полоска.

Кажется, в мозгу сработали какие-то защитные механизмы, притупляющие остроту реакции — в голове стоит плотный туман. Мысли ворочаются тяжело и медленно, подобно склизким медузам, выброшенным на отмель после шторма. Аддамс не знает, сколько прошло времени с тех пор, как она в считанные минуты долетела до их двухэтажного дома и почти бегом помчалась в ванную, сжимая в руке бело-синюю коробочку из аптеки.

Наверное, уже прошло несколько часов.

На шумный Нью-Йорк постепенно опускаются мягкие осенние сумерки — тяжелые бархатные шторы задернуты наглухо, и в столовой понемногу становится совсем темно. Но она никак не может заставить себя подняться, чтобы включить свет. Ноги словно стали ватными и приросли к полу.

Когда до её чуткого слуха доносится скрежет ключа в замочной скважине, а следом — негромкий хлопок входной двери, Уэнсдэй невольно вздрагивает.

Оцепенение мгновенно спадает.

Она машинально убирает тест себе на колени и мысленно считает до трёх в бесплодной попытке привести в порядок тотальный хаос в голове.

Топая как слон в посудной лавке, Ксавье входит в столовую и щелкает выключателем.

— Господи, Уэнсдэй! — он вздрагивает и инстинктивно отшатывается. Насыщенно-зеленые глаза удивленно распахиваются. — Почему ты сидишь тут в темноте?

— Я убью тебя, Торп. Медленно и мучительно, — она называет его по фамилии в самых исключительных случаях, и Ксавье мгновенно напрягается, предчувствуя неладное.

— Что случилось? — он сводит брови, явно пытаясь припомнить все свои промахи за все последнее десятилетие.

Вместо ответа Уэнсдэй швыряет на стол положительный тест.

Ксавье несколько раз открывает и закрывает рот, не проронив ни звука, после чего очень медленно приближается к противоположному краю стола, неотрывно взирая на тест, словно на смертельно ядовитое насекомое.

— Что это, Уэнсдэй? — совершенно севшим голосом спрашивает он.

— Очевидно, что не градусник, — шипит Аддамс похлеще разъяренной гадюки. Тонкая рука рефлекторно дергается в сторону небрежно брошенного неподалеку ножа.

— Эй, ты что? — Ксавье угадывает её намерения за долю секунды и ловко перехватывает нож первым. — Успокойся.

— Я абсолютно спокойна.

Это ложь.

Она чувствует, как руки бьёт мелкой дрожью, и, пытаясь скрыть это, машинально сжимает ладони в кулаки.

Он аккуратно обходит стол и останавливается на безопасном расстоянии в несколько шагов. Сосредоточенно потирает переносицу, взъерошивает распущенные каштановые волосы.

Молчание затягивается, становясь гнетущим.

— Я… я думаю, стоит перепроверить, — не слишком уверенно заявляет Ксавье спустя несколько минут. — Слышал, тесты не всегда бывают точны… Вдруг бракованный попался.

— Все восемь? — Уэнсдэй едва не скрипит зубами от раздражения.

— Оу…

— Это всё, что ты можешь сказать? — она снова бросает быстрый взгляд на стальное лезвие ножа, теперь лежащего слишком далеко.

— Конечно, нет. Я… просто в шоке. Никогда не мог представить, что такое случится. Но… — Ксавье делает очередную короткую паузу, машинально проводя рукой по лицу, словно пытаясь стереть растерянное выражение. А спустя секунду на его губах расцветает совершенно счастливая широкая улыбка. — Черт, да я просто ужасно рад. Раньше я думал, что наша свадьба будет самым счастливым днем моей жизни, но теперь… Уэнсдэй, я так сильно тебя люблю, ты даже представить не можешь…

Он делает решительный шаг вперед, намереваясь заключить её в объятия.

Уэнсдэй молниеносно подскакивает со стула и резко отшатывается назад.

Улыбка на его лице медленно гаснет.

— Эм… что-то не так?

— Ксавье… — она медленно опускает немигающий взгляд в пол. — Я хочу сделать аборт.

Комментарий к Часть 1

Вот и новая работа, как и обещала)

С нетерпением жду вашего мнения 🖤

========== Часть 2 ==========

Комментарий к Часть 2

Саундтрек:

Sofia Nikol Candiani — Run Away

Приятного чтения!

Age: 24

Обычно Ксавье всегда просыпается на пару часов раньше Уэнсдэй. За исключением тех дней, когда она особенно занята очередным расследованием — тогда назойливая трель её будильника, подозрительно напоминающая похоронный марш, начинает безбожно звенеть с семи утра.

В такие дни она вяло выползает из-под огромного чёрного одеяла — за несколько лет совместной жизни у них накопилось столько комплектов постельного белья чёрного цвета, что впору выделять отдельный шкаф — и несколько минут сидит на краю кровати, свесив ноги на пол. Ксавье твердо знает, что в такие моменты трогать её смертельно опасно — Уэнсдэй чертовски ненавидит ранние подъемы, но график у лучшего частного детектива во всем Нью-Йорке зачастую бывает нестабилен.

Поэтому он всегда делает вид, что спит, чтобы иметь возможность незаметно любоваться ею без риска для жизни. Украдкой приоткрыв один глаз, Ксавье с жадностью разглядывает трогательно-острые плечики, изящные тончайшие запястья и чуть растрепанные после сна волосы, спадающие иссиня-чёрным водопадом ниже поясницы.

Ему всегда до жути интересно, о чём Аддамс думает в такие моменты.

Вероятнее всего, она строит грандиозные планы на грядущий день — о том, как с утра поедет на место очередного громкого убийства, чтобы с маниакальным фанатизмом рассматривать кровавые лужи и ошмётки органов где-нибудь на паркете. И как потом отправится в своё обожаемое агентство, захватив по дороге тройную порцию эспрессо, и будет сидеть там дотемна, копаясь в занудных талмудах, именуемых материалами дела.

А возможно, она думает вовсе не об этом. В самых смелых мечтах Ксавье упорно воображает себе, что она размышляет об их почти семейной жизни. Например, о незаконченном ремонте в их доме на севере верхнего Ист-Сайда{?}[Один из самых престижных районов Нью-Йорка.], который Аддамс в момент покупки презрительно обозвала «обителью снобов».

Но всё-таки поставила резкую размашистую подпись в конце договора купли-продажи и даже бровью не повела, когда смс на телефоне оповестило о списании с их общего счета суммы в три десятка миллионов долларов. Впрочем, такие пустяки никогда не были способны вывести её из несокрушимого душевного равновесия.

Зато сам Ксавье в тот момент был на седьмом небе от счастья — ведь тогда у их временами штормящих отношений появился первый весомый якорь в виде совместной недвижимости.

Впрочем, вряд ли подобные житейские мелочи занимают хоть немного места в её странном мышлении. Вернее, в рациональном мышлении — именно так Уэнсдэй обычно называет плоды собственных умозаключений, шокирующие всех нормальных людей жестокостью и цинизмом.

Всех нормальных людей, кроме него.

Он давно привык.

Да она и выбора никогда не оставляла.

Но сегодня совершенно иной день.

Сегодня все будильники на телефоне Аддамс отключены.

Сегодня они ночуют не дома, а в поместье её родителей, мрачная атмосфера которого уже давным-давно не пугает Торпа.

И сегодня он просыпается первым и, осторожно приподнявшись на локте, долго разглядывает свою… невесту. Ксавье позволяет себе называть её так исключительно мысленно — подобное обращение вслух может оказаться весьма чревато. И пусть на её тонком пальчике уже несколько месяцев красуется помолвочное кольцо с редчайшим чёрными бриллиантом, Аддамс категорически пресекает большую часть разговоров, затрагивающих свадьбу.

Но сегодня все будет иначе.

Сегодня Уэнсдэй не сможет напустить на себя суровый вид и резко оборвать нежелательную тему.

Ведь сегодня тот самый особенный день, когда она ответит «Да», стоя у алтаря.

Наверное, ответит «Да». Когда имеешь дело с Уэнсдэй Аддамс, никогда нельзя быть до конца уверенным.

Именно эта аксиома стала причиной того, что ночь перед свадьбой они провели вместе, вопреки устоявшимся семейным традициям. Впрочем, это был один из немногих моментов, где они пришли к согласию сразу и безоговорочно.

Пусть и по разным причинам.

Уэнсдэй — из-за презрения к банальным пережиткам прошлого. А ещё потому, что о «важнейшей семейной традиции» сообщила её мать, на которую младшая Аддамс решительно не хотела походить даже в мелочах.

Ксавье — потому что просто-напросто боялся, что третья их попытка связать себя узами брака закончится также плачевно, как и две предыдущие. Правда, они ещё никогда не заходили так далеко — в прошлые разы все благополучно летело к чертям собачьим ещё на моменте предложения. Но Аддамс вполне могла передумать и сбежать даже в ночь перед свадьбой.

Он бы ничуть не удивился такому исходу.

Но она не сбежала.

Небо на востоке уже разгорается коралловыми лучами рассвета, а Уэнсдэй всё еще здесь — спит совершенно безмятежно посреди исполинской кровати, положив под голову изящную тонкую руку.

Ксавье не может не улыбаться, зачарованно разглядывая её и подмечая малейшие детали цепким взглядом художника. Изумительный контраст чёрного и белого. Надменный излом смоляных бровей, соблазнительный изгиб от природы вишнёвых губ, четко очерченные скулы цвета алебастра.

Во сне Аддамс выглядит совершенно иначе — отсутствие косметики и расслабленные черты лица делают её трогательно-юной.

Совсем девочкой.

Со времен Невермора её несгибаемый жесткий характер только укрепился, и когда Ксавье видит, как перед его невестой робеют видавшие виды копы, он невольно забывает, что ей всего-навсего двадцать четыре.

Вспоминает лишь иногда.

Например, когда в редкие минуты нежности она садится рядом на диван и, уткнувшись лбом в плечо, запускает маленькие ледяные ладошки ему под футболку, заставляя зябко поёжиться. Ксавье молча целует её в висок и заключает в объятия, щедро делясь своим теплом, которого им с лихвой хватает на двоих.

Но обычно Уэнсдэй не позволяет себе нежностей, считая их проявлением слабости — опять-таки, исходя из проклятого рационального мышления.

В этом плане с ней неимоверно тяжело.

Одно неверное движение, одно лишнее объятие, один неуместный, по её мнению, поцелуй — и в Аддамс мгновенно возрождается упрямая жестокая девочка — его соседка по парте на ботанике, регулярно разбивавшая его сердце с виртуозным садизмом.

Но если с ней тяжело, то без неё решительно невозможно, и оттого Ксавье готов мириться с любыми острыми гранями характера.

Уэнсдэй что-то несвязно бормочет сквозь сон и напряженно хмурит чётко очерченные брови. Он очень осторожно придвигается ближе, невесомо касаясь большим пальцем бледной щеки — и едва не зажмуривается от опьяняющего чувства счастья. Кристально-чистого, всепоглощающего, заставляющего сердце замирать, а через мгновение — заходиться в бешеном ритме.

— Я так тебя люблю, Уэнс… — благоговейно шепчет Ксавье, утыкаясь носом в разметавшиеся по подушке локоны цвета воронова крыла. Её гипнотический пряный парфюм окутывает дурманящим облаком, способным заменить даже кислород.

— Не называй меня Уэнс, черт бы тебя побрал.

Голос Аддамс звучит немного хрипло после сна, но в нём уже отчетливо угадываются привычные стальные интонации. Ксавье усмехается и, напрочь игнорируя все инстинкты самосохранения, притягивает её к себе. Уэнсдэй недовольно возится в кольце его рук, пытается освободиться, но явно без особого энтузиазма — иначе он бы давно валялся в нокауте.

— Ты меня задушишь… — ворчит Аддамс, но тут же оставляет лёгкий, почти целомудренный поцелуй на его щеке. Она до сих пор соткана из множества противоречий. — Лучше бы кофе принёс.

— Кофе на голодный желудок вреден, — уже в тысячный раз повторяет Ксавье.

Он уже не первый год пытается приучить её завтракать по-человечески, но все упорные старания разбиваются об ответное невероятное упрямство. Сила действия равна силе противодействия. Кажется, так их учили на физике в академии. Впрочем, Ксавье мало что помнит из школьной программы последних двух лет — ведь в это время он всегда был слишком занят разглядыванием странной новенькой.

— Ты раздражаешь, как заевшая пластинка, — Уэнсдэй решительно выворачивается из объятий и садится на постели спиной к нему, подобрав ноги под себя.

— Я тоже тебя люблю, — усмехается Ксавье, невесомо проводя пальцами по её выступающим хрупким позвонкам.

Он не видит её лица, но точно знает, что в этот момент Аддамс закатывает глаза.

И что с вишнёвых губ срывается беззвучное: «Я тоже».

Мерную утреннюю идиллию нарушает настойчивый стук в дверь.

Уэнсдэй машинально выпрямляет спину, словно в позвоночник разом вставляется металлический стержень, и уже через секунду от её сонной расслабленности не остаётся и следа.

— Кто там? — недовольно бросает она.

— Кошмарного вам утра, мои дорогие, — слышится певучий голос Мортиши по ту сторону двери. — Пора вставать. У нас ужасно много дел.

— Я передумала… — Уэнсдэй откидывается на подушки и едва заметно морщит нос. — Мне не нужен кофе. Принеси мне бурбон, и тогда я, возможно, переживу этот день.

Ксавье не решается возразить, что алкоголь в половине девятого утра ещё вреднее убойной дозы эспрессо. Он полностью солидарен с ней в этом вопросе. Вопреки настойчивым увещеваниям дочери о том, что она не желает видеть на банкете больше десяти человек, мистер и миссис Аддамс разослали целую кучу приглашений.

Похоже, тотальное упрямство и неумение искать компромиссы у них было фамильной чертой.

«Спешим с прискорбием сообщить, что 13 июля сего года в нашем поместье состоится торжественное бракосочетание…» — и далее по тексту.

Снабдив пригласительные открытки необходимым декором в виде капель свиной крови и узором в форме паутины, родители Уэнсдэй вручили внушительную кипу конвертов оторопевшему почтальону.

Наблюдавший за этим Ксавье предположил, что бедолагу хватит удар. Однако нервы почтальона оказались на удивление крепкими, и приглашения дошли до своих адресатов — ещё со вчерашнего вечера мрачный особняк наполнился многочисленными гостями.

Раздраженно бурча себе под нос, Уэнсдэй поднимается на ноги и решительно стаскивает с него одеяло.

— Советую тебе уйти, пока не ворвалась мама, и здесь не воцарился последний круг Ада… — в её голосе почти слышится сочувствие, и Ксавье покорно поднимается с кровати.

— Встретимся у алтаря… — с улыбкой шепчет он, быстро целуя Аддамс в макушку. — Кстати, на этом моменте ты должна ответить, что будешь в белом.{?}[Отсылка на диалог Эдварда и Беллы перед свадьбой в книге «Рассвет» Стефани Майер.]

— Нет. Вероятно, я буду расчленять кого-нибудь из своих родственничков. Или твоих.

Конечно же, Уэнсдэй не поняла отсылки — ведь ту самую книгу Стефани Майер она подложила под ножку антикварного письменного стола, когда он начал шататься.

Беззлобно усмехнувшись, Ксавье покидает комнату, столкнувшись на пороге с сияющей Мортишей.

Следующие пару часов проходят относительно спокойно — быстро переодевшись в торжественный чёрный костюм и собрав волосы в низкий пучок на затылке, Ксавье шатается туда-сюда по просторному нарядному холлу. Если не знать наверняка, что зал украшен к свадьбе, можно решить, что здесь проходят поминки.

Или вечеринка в честь Хэллоуина.

С залитых воском канделябров свисает паутина, красная ковровая дорожка заменена бархатно-чёрной, а в многочисленных вазах стоят букеты роз — определить их цвет не удаётся ввиду отсутствия бутонов.

Впрочем, Ксавье ничуть не удивлен — чего ещё можно было ожидать, доверив дизайн торжества родителям Уэнсдэй?

Остаётся надеяться, что никто из родственников с его стороны не склонен к инфарктам.

— Mi hijo…{?}[Мой мальчик (исп.)] — к нему подходит Гомес, по-отечески хлопнув по спине. — Какой великолепный день. Моя маленькая гадючка стала совсем взрослой…

Мистер Аддамс сентиментально вздыхает, утирая одинокую скупую слезу рукавом пиджака. Ксавье поспешно достаёт из нагрудного кармана аккуратно сложенный платок и протягивает ему.

— Подумать только, ещё вчера я держал её на руках, а сегодня поведу к алтарю… — отец Уэнсдэй качает головой с таким выражением, словно ему до сих пор трудно осознать происходящее. — Но я жутко рад, что именно ты станешь членом нашей семьи. Сынок шерифа совершенно никуда не годился.

— Да… Спасибо, — Ксавье ощущает небольшую неловкость, не зная, можно ли воспринимать эти слова как комплимент.

Наверное, всё-таки можно — за восемь лет отношений с Уэнсдэй он провел больше времени с её родителями, нежели за всю жизнь с собственным отцом. Здесь его всегда принимали с поразительным радушием, резко констрастирующим с суровой холодностью Винсента.

— Вот бы и Пагсли наконец остепенился… — вздыхает Гомес, глядя на то, как младший сын нашептывает что-то на ухо хихикающей смазливой служанке.

— Ему всего двадцать один, успеет ещё, — Ксавье неопределённо пожимает плечами, стараясь поддержать диалог.

— В его годы у меня уже была жена. А в твои — ещё и двое детей, — возражает Аддамс-старший. — Кстати, когда вы с Уэнсди планируете порадовать нас внуками?

К счастью, в этот момент на верхней ступеньке лестницы появляется Мортиша, и необходимость отвечать на неудобный вопрос отпадает сама собой.

Мать Уэнсдэй, облачённая в особенно изысканное платье из чёрного бархата, мгновенно привлекает к себе внимание — почти все присутствующие оборачиваются с одинаковым выражением немого восхищения.

— Дорогие гости… — на темно-бордовых губах расцветает загадочная улыбка. — Церемония начнётся через считанные минуты. Прошу вас занять свои места. Оркестр.

Несколько музыкантов, стоящих сбоку от лестницы, быстро рассаживаются в установленном порядке, и дирижер заносит палочку. Мортиша пальцем подзывает мужа, и Гомес спешит подняться на второй этаж вслед за супругой.

Сделав глубокий вдох, чтобы унять неуклонно нарастающее сердцебиение, Ксавье подходит к импровизированной арке, увитой чёрными георгинами.

Трепетное волнение в душе никак не утихает, неизбежно вызывая лихорадочную дрожь в коленях и ощущение колючего комка в горле. Пытаясь отвлечься, Торп обводит внимательным взглядом мрачный зал — гости послушно разделились на две части, заняв многочисленные стулья, украшенные пышными тёмными бантами.

Почти все места со стороны Аддамсов заняты — никогда прежде Ксавье не видел столько чудаков в одном месте. Относительно нормальными выглядят лишь чета Петрополусов, да скромняга Юджин.

Но вот остальные… Одна только бабушка Юдора чего стоит — сидя в первом ряду, она со скоростью бывалого крупье тасует огромную колоду карт, сверкая глазами из-под спутанных седых волос. Рядом с ней гордо восседает кузен Итт в шляпе и непрозрачных темных очках — неизвестно, на кой черт ему вообще понадобились очки, ведь никто доподлинно не знает, имеются ли у него глаза за сплошным водопадом волос, скрывающих лицо и тело. К этому сюрреалистичному существу Ксавье так и не смог привыкнуть, ровно как и не смог научиться понимать его скрипящую речь.

Невольно поежившись, он переводит взгляд на свою сторону, где занято всего два стула. Престарелая мадам Файоль — его няня, фактически заменившая мать — промокает глаза кружевным платочком. По правую руку от неё сидит его двоюродная сестра по отцу, Сильвия — по случаю торжества она прилетела из далекой Франции. А вот самого отца нет.

Ксавье не слишком надеялся, что Винсент почтит своим присутствием такое незначительное событие как свадьба единственного сына, но всё равно ощущает привычно-болезненный укол в области сердца.

Впрочем, ничего удивительного.

Отец откровенно недолюбливал Уэнсдэй ещё со времен её первого и единственного визита в поместье Торпов четыре года назад.

Тогда она тяжёлым дорожным катком прошлась по жизненной философии Винсента, базирующейся на принципах тоталитаризма. У них завязался напряженный спор, в ходе которого Уэнсдэй разгромила убеждения Торпа-старшего в пух и прах.

В своей коронной манере.

Хладнокровно, уверенно и безжалостно.

Короткие резкие слова летели, словно остро заточенные дротики — точно в цель, ведь она никогда не промахивалась.

Багровея от ярости, что в его собственном доме кто-то впервые воспротивился его мнению, Винсент бросил едкое замечание касательно слишком юного возраста Аддамс.

— Вот только ум — это не морщины, а извилины, — ядовито парировала Уэнсдэй, медленно поднимаясь из-за стола. — Столь низкосортные аргументы отбивают мне аппетит. Ксавье, я подожду тебя в машине.

И уверенно направилась к выходу из поместья, гордо вскинув голову и ни разу не обернувшись назад. Глядя на её неестественно-прямую осанку, Ксавье вдруг испытал ощущение мстительного триумфа — и оно только усилилось, когда он перевёл взгляд на отца. Казалось, тот готов метать молнии — настолько сильно исказились суровые черты лица.

— Дерзкая и наглая девчонка, — сухо поджимая губы, процедил Винсент, — Чтобы ноги её больше тут не было. Никогда.

— Только потому, что дала тебе отпор? — Ксавье усмехнулся, неосознанно копируя саркастичную манеру Аддамс. — Боюсь, тебе придётся смириться. Я люблю её и в будущем собираюсь на ней жениться.

— Ты совсем рехнулся?! — железный кулак отца врезался в столешницу, от чего жалобно задребезжали приборы из фамильного серебра. — Ты женишься на этой заносчивой девке только через мой труп.

— Тогда тебе очень повезло, что я не собираюсь спрашивать твоего разрешения, — решительно отчеканил Ксавье.

И, вдохновленный примером Уэнсдэй, уверенно поднялся со своего места и покинул отцовский дом, игнорируя летящие вслед ругательства. Наверное, впервые за много лет он уходил из поместья Торпов с лёгким сердцем.

Блестящий чёрный кабриолет с эмблемой трезубца Посейдона{?}[Речь идет о Maserati, а конкретнее — об авторской мечте, Maserati Gran Cabrio.] — её неизменная любовь к Италии проявилась даже в выборе машины — уже стоял с заведённым двигателем на вымощенной камнем подъездной дорожке. Устроившись на пассажирском сиденье, Ксавье бросил на Уэнсдэй короткий пристальный взгляд. Внешне её лицо казалось бесстрастным, но он уже давно научился подмечать малейшие детали вроде побелевших от напряжения костяшек или едва заметно трепещущих крыльев тонкого носа.

— Фурия, остынь. Противник разбит и повержен, — ободряюще улыбнулся Ксавье, поглаживая её колено сквозь плотный атлас длинной юбки.

— Я никому не позволю разговаривать со мной в таком тоне. И с тобой тоже, — твердо заявила Аддамс, сжимая руль хрустально-хрупкими пальцами. А потом помолчала с минуту и очень тихо добавила. — Особенно… с тобой.

И в тот самый момент Ксавье окончательно понял, что Уэнсдэй его любит.

Не проводит с ним время просто так — потому что его присутствие удобно и избавляет её от большинства рутинных обязанностей, или потому что он точно знает, как доставить ей удовольствие в постели…

А действительно любит всем своим маленьким чёрным сердечком.

И в тот самый момент он твердо решил, что завтра же отправится на поиски самого лучшего кольца с самым чёрным камнем из всех возможных.

И пусть первые две попытки увенчались сокрушительным провалом, на третий раз случилось настоящее чудо.

На лестнице возникает движение — Мортиша бесшумным стремительным вихрем спускается вниз и, взмахнув широким рукавом платья, подаёт знак оркестру. Дирижер делает первый взмах палочкой, и под высокими сводами мрачного особняка начинают звучать переливы классического свадебного марша — Уэнсдэй, разумеется, хотела похоронный, но ценой титанических усилий Ксавье удалось её переубедить.

Нервно сглотнув, он медленно поднимает взгляд на верхние ступеньки широкой лестницы, отчаянно желая запечатлеть этот момент в памяти на всю оставшуюся жизнь. Но все мысли разом улетучиваются, когда он видит… её.

Степенно держа отца под руку, Уэнсдэй спускается по ступеням. Какой-то незначительной, самой наивной частью разума Ксавье до последнего надеялся, что она будет в чём-то пышном и ослепительно-белом. Но Аддамс осталась верна своему готическому стилю даже на свадьбе.

И это, несомненно, было самым великолепным решением. У Ксавье буквально перехватывает дыхание.

И не только у него — по рядам гостей проходит нестройный восхищенный вздох.

Шелковые фестоны чёрного платья струятся до самого пола, подчеркивая каждый изгиб точеной фигуры. Низко опущенные пышные рукава открывают изящные плечи и тончайшие линии хрупких ключиц. Водопад локонов цвета воронова крыла собран в свободный высокий пучок — вместо классический фаты на голове Уэнсдэй красуется миниатюрная обсидиановая диадема с шипами. Надменно поджатые губы накрашены кроваво-алой помадой, а угольные глаза особенно густо подведены чёрным карандашом.

Ксавье замирает на месте, подобно безмолвной статуе, не в силах отвести глаз. И не в силах поверить, что отныне и навсегда столь совершенная красота будет принадлежать ему одному. Это слишком невероятно, чтобы быть правдой — словно все происходящее не более чем призрачный ночной морок, способный растаять от неосторожного движения, как оживленные им картины.

Но это не иллюзия.

Он действительно стоит у алтаря.

И Гомес действительно подводит к нему главное сокровище своей жизни.

Впрочем, само сокровище вовсе не выглядит довольным — младшая Аддамс то и дело стреляет глазами в сторону многочисленных гостей, явно намереваясь сократить их количество каким-нибудь изощренным способом.

— Отныне это твоя проблема, — добродушно усмехается отец Уэнсдэй, передавая тонкую руку дочери в заметно дрожащую ладонь Ксавье. — Искренне сочувствую.

Она молча закатывает глаза.

Но уголки багряных губ едва заметно дергаются в мимолётном подобии улыбки.

— Приступим, — деловито сообщает специально приглашенный сотрудник мэрии, украдкой бросив опасливый взгляд на ползущего по арке паука. — Сегодня мы собрались здесь, чтобы навеки соединить священными узами…

— Ближе к делу, — Уэнсдэй холодно обрывает его пламенную речь.

— Кхм… Хорошо… — седовласый мужчина прокашливается и пролистывает вперед несколько страниц в лежащей перед ним папке. — Уэнсдэй Фрайдей Аддамс, согласны ли вы…

— Стояла я бы здесь, будь это не так, как думаете? — она раздраженно изгибает бровь, смерив оторопевшего сотрудника ледяным немигающим взглядом.

Тот выглядит жутко сконфуженным.

Гости начинают тихонько посмеиваться.

— Я тоже согласен, — поспешно вставляет Ксавье, опасаясь навлечь сокрушительный гнев и на себя.

— В таком случае объявляю вас мужем и женой. Прошу обменяться кольцами, — скороговоркой выдает окончательно растерявшийся мужчина, явно желая поскорее покончить с формальностями и покинуть пугающее торжество.

Весь его вид красноречиво говорит о том, что надо быть самым последним психом, чтобы добровольно обречь себя на пожизненное сосуществование с Дьяволом во плоти.

Но Ксавье чувствует себя отнюдь не психом.

А самым счастливым в мире человеком.

Особенно, когда маленький сын Петрополусов с самым важным видом подносит им чёрную бархатную подушечку с двумя кольцами из белого золота. Затаив дыхание, Ксавье надевает тонкий ободок на безымянный палец её мертвенно-бледной руки. Уэнсдэй повторяет его движение, а секунду спустя сама приподнимается на носочки и впивается до неприличия жарким поцелуем в его губы — и гости с дружными аплодисментами подскакивают со своих мест.

К сожалению, официальная часть церемонии на этом не заканчивается.

Уже добрых двадцать минут Аддамс стоит, крепко вцепившись пальцами в его локоть, и даже не пытается выдавить светскую улыбку, когда многочисленные гости подходят с банальными поздравлениями. Сердце Ксавье щемит от нежности, когда он смотрит сверху вниз на её плотно сомкнутые кроваво-алые губы.

— Не пялься на меня, — заостренные ногти с силой вонзаются в локоть, причиняя легкую боль даже сквозь несколько слоёв ткани.

— Теперь у меня есть официальное право пялиться на тебя всю оставшуюся жизнь, — иронично поддевает Ксавье.

— И она будет очень короткой, если сейчас же не прекратишь.

Совершенно одинаковые пожелания счастья и любви быстро смешиваются в единую какофонию — даже терпеливый Ксавье понемногу начинает ощущать усталость от необходимости улыбаться и отвечать всем и каждому. Уэнсдэй и вовсе не обращает никакого внимания на происходящее, уставившись глазами в пол и методично растаптывая лепестки георгина, выпавшего из арки.

Внезапно высокие двустворчатые двери особняка распахиваются с надрывным скрипом. На пороге появляется грузная фигура, облачённая в чёрный плотный плащ до пят и шляпу с широкими полями, скрывающую лицо.

Аддамс поднимает скучающий взгляд на нового гостя, и… её лицо вдруг озаряет непривычная сияющая улыбка.

— Дядя Фестер.

— О, моя дорогая протеже с косичками… Как я рад за тебя, — раскинув руки, он быстрым шагом пересекает холл и останавливается напротив племянницы. — Мои поздравления, молодые люди. Первая свадьба всегда самая волнительная. А уж первый развод…

— Фестер, уместно ли такое говорить? — Мортиша мягко, но решительно прерывает деверя.

— Да бросьте… — Фестер переводит взгляд на Ксавье и понижает голос до вкрадчивого шепота. — Я не рассказывал о своём? По правде сказать, он не был официальным. Моя бедная жена Дебби сгорела дотла, оставив после себя лишь горстку пепла и кредитные карты…

— Мы же сами её поджарили, — Уэнсдэй машинально подносит руку к губам, чтобы скрыть смешок.

— О, стоит ли вспоминать о таких пустяках в такой восхитительно-кошмарный день? — её дядя пожимает плечами с таким безмятежным видом, словно речь идёт о препарировании лягушки на биологии.

Ксавье чувствует, как его рот против воли приоткрывается в немом удивлении.

Сколько ещё ему предстоит узнать об их ненормальной семейке?

— И когда ты намеревалась рассказать об этом… происшествии мне? — он снова обретает способность складывать мысли в слова лишь спустя несколько минут, в течение которых Уэнсдэй и Фестер предаются ностальгическим воспоминаниям о прошлом.

— Добро пожаловать в семью… — она поворачивает голову, и в уголках кроваво-алых губ расцветает коварная усмешка. — …муж.

Ксавье вдруг улыбается.

Наверное, он и вправду самый последний псих в этом мире, раз совсем не чувствует страха, присущего всем нормальным людям в подобной ситуации.

Похоже, все инстинкты самосохранения напрочь атрофировались в тот момент, когда он впервые поцеловал Уэнсдэй Аддамс.

И если бы у него вдруг появилась возможность изменить прошлое… он сделал бы это снова, не раздумывая ни на секунду.

Комментарий к Часть 2

Хочу сказать несколько слов.

Во-первых, безумно приятно, что новая работа получила больше восьмидесяти лайков всего за одну главу, это мой личный рекорд. Спасибо вам огромное 🖤

Во-вторых, у меня есть золотое правило — ответить на все отзывы к предыдущей главе прежде, чем выкладывать следующую, но в этот раз я решила не затягивать. Думаю, всем гораздо интереснее увидеть в уведомлениях продолжение истории, нежели ответ автора на отзыв ахах

Но я обязательно всем отвечу в самое ближайшее время)

Спасибо, что вы со мной 🖤

========== Часть 3 ==========

Комментарий к Часть 3

Саундтрек:

Enigma — Lost Eleven

Приятного чтения!

Age: 28

В приёмном отделении клиники невыносимо много света. Она здесь всего несколько минут, но в висках уже появляется слабая пульсирующая боль от режущей глаза стерильной белизны, а концентрированный запах лекарств, витающий в воздухе, вызывает давящее ощущение тошноты. За завтраком Уэнсдэй не съела ни крошки и даже не смогла допить кофе, но пустой желудок всё равно сводит неприятным спазмом, предвещающим очередной приступ проклятого токсикоза.

Последние несколько дней стали сущим ночным кошмаром наяву — стоило ей оторвать голову от подушки, как изнуряющая тошнота накатывала с невероятной силой, и Уэнсдэй бегом мчалась в ванную. О том, чтобы эффективно продолжать расследование, не было и речи — её мгновенно выворачивало даже от некогда любимого запаха свежей крови, а при каждой попытке вникнуть в новые материалы дела виски в считанные минуты взрывало острой болью.

Это было настоящей пыткой в самом худшем из всех возможных смыслов.

Словно существо, пустившее корни внутри, отчаянно пыталось отомстить за её намерение избавиться от него.

И напоследок основательно подпортить ей жизнь.

Она прикрывает глаза, пытаясь избавиться от ощущения нарастающей дурноты, но перед закрытыми веками начинают вспыхивать цветные всполохи, вызывающие головокружение. Аддамс машинально сжимает руки в кулаки, заостренные ногти до боли впиваются в ладони — привычка, оставшаяся ещё со школьных времен и помогающая прийти в себя даже в минуты эмоциональной нестабильности. Но проверенный метод в этот раз оказывается абсолютно бесполезным.

Oh merda.

Не хватало ещё позорно рухнуть в обморок прямо посреди коридора.

Пожалуй, стоило взять кого-то с собой.

Но брать было некого.

О её деликатном положении — и кто только придумал этот омерзительный неправдоподобный эпитет — знали всего двое человек. Но Энид была слишком занята на съемках нового выпуска своего телешоу, а Ксавье… Ксавье просто-напросто категорически отказался ехать в клинику.

— Я люблю тебя больше жизни, и никогда не стану принуждать к тому, чего ты не хочешь. Но, пожалуйста, не заставляй меня принимать участие в убийстве нашего ребенка… — в зелёных глазах явственно угадывалось тоскливое выражение.

Словно у побитого щенка.

Совсем как в юные годы, когда Уэнсдэй грубо открещивалась от всех его попыток сблизиться.

— Никакого ребенка там ещё нет, — она закатила глаза, даже не пытаясь замаскировать собственное раздражение. Гормональный шторм безжалостно и методично уничтожал жалкие зачатки эмпатии.

— Для меня — есть. И я говорю вовсе не о биологической точке зрения, как ты не понимаешь? — выражение горечи во взгляде Ксавье стало настолько ощутимым, что повисшее в воздухе напряжение можно было буквально резать ножом. Он несколько раз покачал головой, неосознанно отступая назад. — Прости, я просто не смогу поехать туда с тобой… Не смогу. Позвони, как… все закончится, я заеду и заберу тебя домой.

Впрочем, чему тут удивляться?

Глупо было полагать, что он обрадуется её решению сделать аборт. Совершенно очевидно, что перспектива подтирать слюни орущему младенцу казалась ему высшим земным благом. Вот только в её планах такого пункта никогда не было и не будет.

Уэнсдэй снова распахивает глаза и от безысходности принимается вчитываться в свою медицинскую карту, лежащую на коленях. За двадцать восемь лет жизни она обращалась в больницу всего несколько раз. Последний — когда два года назад очередной серийный убийца в момент задержания застрелил офицера полиции, а следом попытался убить и её. Пуля прошла по касательной в области плеча, но четыре шва всё-таки наложили. После этого случая Ксавье категорически настоял, чтобы она принимала исключительно косвенное участие в захвате особо опасных преступников — Аддамс пыталась протестовать, но на лице Торпа в тот момент отразился поистине панический ужас. А ещё несвойственная ему стальная решимость.

И ей пришлось уступить.

В который раз.

И вот куда тебя привели многочисленные уступки. Когда ты перестанешь быть такой идиоткой?

Какая-то крохотная часть рационального мышления до сих пор противится присутствию Ксавье в её жизни, но… на другой чаше весов лежит слишком многое, чтобы суровый голос разума мог одержать верх. Теперь Аддамс гораздо проще понять, почему столько безумных поступков — кровопролитий, войн, убийств — было совершено из-за любви.

Жаль, что она недооценила силу проклятого иррационального чувства много лет назад, когда позволила Торпу подобраться так близко.

А теперь ядовитый сорняк в сердце разросся настолько, что пустил метастазы по всем органам и клеткам.

Тяжело вздохнув, Уэнсдэй перелистывает страницу за страницей, и из медицинской карты выпадает сложенный вдвое листок. Ей не нужно разворачивать его, чтобы узнать, что там написано — за несколько дней она успела заучить каждую строчку наизусть.

Особенно последние.

В полости матки визуалиризуется плодное яйцо с эмбрионом, КТР 11 мм, сердцебиение 159 уд/мин, хорион по задней стенке. Соответствует беременности 7 недель по данным нормограмм.

Семь недель.

Сорок девять дней.

Больше тысячи часов.

И за всё это время она совершенно ничего не почувствовала и ни о чем не догадалась.

Что толку обладать экстрасенсорными способностями, если даже не можешь предвидеть… такое?

— Мисс Аддамс? — из кабинета напротив высовывается кудрявая голова молодого врача. — Пожалуйста, проходите.

Уэнсдэй вяло поднимается со скамейки, стараясь игнорировать головокружение, и входит в просторный, до стерильности белоснежный кабинет.

Она уже была тут позавчера утром, когда этот же врач подробно и обстоятельно изложил все детали процедуры.

— Это Мифепристон. Он заблокирует выработку гормона, поддерживающего беременность, — деловито сообщил он, положив на стол перед Уэнсдэй блистер с одной-единственной таблеткой бледно-лимонного цвета. — Но после приема первого компонента вы ещё можете передумать. В таком случае, есть совсем небольшой риск нарушения развития эмбриона, но это происходит крайне редко.

— Мне это неинтересно. Я не передумаю, — и она уверенно потянулась за препаратом.

А сегодня — завершающий этап.

С фальшивой, словно приклеенной улыбочкой, врач сосредоточенно рассказывает о действии второго компонента. Аддамс практически не слушает его — очертания безликого кабинета плывут перед глазами, и ей приходится уставиться в одну точку, чтобы хоть немного унять головокружение.

— …в общем, могут возникнуть боли и повышение температуры, это совершенно нормально, — резюмирует доктор и, покопавшись в шкафчике с лекарствами, достаёт заранее отрезанный от блистера серебристый квадратик. — Вам придётся провести под наблюдением несколько часов, после чего сможете отправиться домой. Ну, не буду мешать.

Когда за ним захлопывается дверь, Уэнсдэй берет двумя пальцами белую таблетку с неглубокой риской посередине. Кладет на ладонь, но подносить ко рту не спешит.

Настенные часы громко тикают, отбивая секунды промедления. А затем и минуты. Железобетонная решимость вдруг начинает понемногу терять свою силу.

Разумеется, нельзя воспринимать это как убийство в полной мере, но… у существа внутри неё есть сердцебиение. Целых сто пятьдесят девять ударов в минуту. Оно действительно живое, и оно совершенно не способно защитить себя, не способно дать даже минимальный отпор. Оно целиком и полностью зависит от неё — словно облигатный паразит, лишенный возможности существовать вне тела носителя.

И будет зависеть ещё много лет, если ты продолжишь сомневаться. Ты снова проявляешь слабость.

Вопреки увещеваниям рационального мышления, Аддамс откладывает таблетку на стол.

Напряженно барабанит пальцами по белой гладкой поверхности.

Машинально потирает переносицу.

Черт побери, почему это так сложно?

Словно она держит на прицеле безоружного, ни в чем не повинного человека. И собирается спустить курок.

Действительно ли она настолько сильно ненавидит это крошечное скопление клеток, чтобы хладнокровно лишить его права на жизнь?

Повинуясь странному инстинкту, Аддамс кладет ладонь на низ пока ещё плоского живота.

Непрошеные мысли атакуют разум.

Интересно, кто бы это был?

Мальчик или девочка?

На кого он был бы похож?

Конечно, по всем законам генетики на неё — ведь чёрные волосы и чёрные глаза почти всегда являются доминантным признаком. Но есть небольшая вероятность, что он мог бы унаследовать мягкий бархатно-зелёный цвет глаз, как у Ксавье. Уэнсдэй никогда не признается вслух, но уже на протяжении многих лет у неё есть ещё один любимый цвет.

Oh merda.

Ещё несколько минут назад принятое решение казалось единственно правильным. Ведь совершенно очевидно, что она не создана для материнства. Она способна отбирать жизнь, но никак не дарить.

Я никогда не влюблюсь.

Не заведу семью.

Не стану домохозяйкой.

Когда-то и эти принципы казались абсолютно правильными и несокрушимыми. Но первые два пошли прахом, когда она позволила Ксавье поцеловать себя, а потом и надеть на безымянный палец левой руки обручальное кольцо. А если она сохранит беременность, рухнет и третий — пусть не навсегда, но на длительное время она окажется неотрывно прикована к детской колыбели.

Это существо испортит тебе жизнь. Оно уже начало влиять на тебя, и дальше станет только хуже. Разве этого ты хотела?

Нет.

Абсолютно точно нет.

Опасаясь передумать, Уэнсдэй цепляется за эту мысль, как за последнюю спасительную соломинку.

И решительно отправляет таблетку в рот, быстро проглатывая без единой капли воды. Руки предательски дрожат, но жестокий голос разума в голове наконец успокаивается.

Ты все сделала правильно. Теперь все будет, как прежде.

Просидев на неудобном стуле примерно двадцать минут и не ощутив даже намека на боль или температуру, Аддамс твердо решает, что с неё хватит. Она и так потратила впустую недопустимо много времени. Пора заняться более важными вещами — ведь маньяк, убивающий молодых женщин с чудовищной регулярностью, до сих пор не найден. Нужно только незаметно уйти отсюда и доехать до дома, чтобы забрать машину.

Первый пункт намеченного плана исполнить проще простого. Аддамс осторожно приоткрывает дверь кабинета и, не обнаружив в коридоре ни единой живой души, быстрым шагом покидает клинику, на ходу вызывая такси до верхнего Ист-Сайда.

Но вот дальше всё идет не так гладко, как ей хотелось бы — устроившись на заднем сиденье канареечно-желтого Форда, она открывает на телефоне отчет, присланный патологоанатомом накануне… И вдруг чувствует, как низ живота пронзает режущим спазмом.

Поморщившись от неприятного ощущения, Уэнсдэй пытается принять более удобное положение — закидывает ногу на ногу, делает несколько глубоких вдохов и выдохов — но всё тщетно.

У неё всегда был крайне высокий болевой порог. Но, похоже, проклятый гормональный шторм усилил чувствительность, и теперь ей кажется, будто где-то внутри, под слоями кожи и мышц ворочается раскаленный добела кусок железа.

Это больно, действительно больно.

Почти как в далекие шестнадцать, когда восставший из мертвых пилигрим ударил её ножом в солнечное сплетение.

Уэнсдэй откладывает телефон, будучи не в силах сосредоточиться на однообразных мелких строчках. Такси ползёт в веренице других машин с чудовищно медленной скоростью. Она прикусывает губу с внутренней стороны, ощущая во рту солоноватый привкус крови, и прикрывает глаза.

Проходит невообразимо много времени, прежде чем Форд останавливается на подъездной дорожке двухэтажного дома из камня и стекла. Сунув водителю несколько смятых купюр, Уэнсдэй не без труда выползает из машины и на негнущихся ногах устремляется к дверям. При каждом шаге низ живота обжигает каленым железом — словно существо внутри отчаянно противится грядущей гибели.

Нет, не существо.

Её будущий… ребенок.

Вот только будущего у него уже нет.

Иронично, что она впервые употребила правильное слово по отношению к нему лишь после того, как добровольно обрекла на смерть.

Вставляя ключ в замочную скважину, Аддамс готова молиться всем чертям и богам, чтобы Ксавье не было дома. Меньше всего на свете ей сейчас хочется видеть тоскливое разочарование в его насыщенно-зелёных глазах.

Но ей не могло так повезти.

— Уэнсдэй… — он выходит из столовой со стаканом виски в руках. При виде неё унылое выражение на его лице сменяется взволнованным. — Господи, ты в порядке? Ты совсем бледная. Тебе больно?

— Сам как думаешь? — огрызается Аддамс, привалившись к стене и машинально зажмуриваясь от нового спазма режущей боли.

Она чувствует невесомо-бережное прикосновение тёплых пальцев к своему запястью. А следом — лёгкий поцелуй на виске.

— Почему ты не позвонила? — шепчет Ксавье, робко притягивая её к себе. — Я думал, ты освободишься позже.

Уэнсдэй неопределённо пожимает плечами, не зная, что должна ответить.

Он крепче стискивает её талию и наклоняется, явно намереваясь подхватить её на руки, но Аддамс распахивает глаза и решительно отстраняется.

— Я в порядке.

— Я же вижу, что нет… — он сокрушенно вздыхает, запуская пальцы в свои распущенные волосы. Неосознанный жест, выдающий плохо скрываемую нервозность. — Если честно, я до последнего надеялся, что ты передумаешь…

Она замирает в оцепенении, уставившись на Торпа исподлобья.

У него действительно хватило духу её упрекнуть?

Словно он не знал, на что подписывался, когда произносил слова согласия у алтаря.

— О, мне чертовски жаль, что я случайно разрушила иллюзии, которые ты сам же и создал, — ядовито выплевывает Уэнсдэй сквозь зубы, впившись в него ледяным немигающим взглядом.

— Я не это хотел сказать… — жалкая попытка оправдаться звучит совершенно неправдоподобно, и Аддамс почти физически ощущает, как всё внутри вскипает клокочущей яростью. Даже болезненные спазмы в животе отступают на второй план.

— Пошёл. Ты. К черту.

Она резко отталкивает оторопевшего Ксавье и решительно устремляется вверх по лестнице, цепляясь на широкие металлические перила. Оказавшись в спальне, Уэнсдэй прямо в одежде ложится на кровать и инстинктивно сворачивается клубком — в такой позе тянущая боль слегка утихает. Но гнетущее чувство странной опустошенности остаётся.

Тут же раздаётся робкий стук в дверь.

К счастью, ему хватает мозгов не врываться без разрешения.

— Не лезь ко мне, — шипит Аддамс, не будучи уверенной, что Ксавье её услышит.

Но он слышит — из коридора доносится негромкий звук удаляющихся шагов.

Она снова кладёт заметно дрожащую руку на живот, где в этот самый момент медленно погибает существо, которое могло бы стать их продолжением.

И вдруг отчётливо понимает, что рациональное мышление её обмануло.

Как раньше никогда уже не будет.

Комментарий к Часть 3

Да, автор — убивец невинных детишек 😈

И я обещала отсутствие стекла… Ну в общем, сдержать обещание не удалось хд

========== Часть 4 ==========

Комментарий к Часть 4

Саундтреки:

Kovacs — My love

Garbage — Crush

Приятного чтения!

Age: 19

— Уэнсдэй… Я хотел предложить. Давай попробуем жить вместе?

Тонкие пальцы с извечно чёрным маникюром замирают над блестящими клавишами печатной машинки — ужасно тяжелой печатной машинки, которую он вынужден поднимать на пятый этаж в свою квартиру каждый вечер пятницы.

И спускать обратно каждый вечер воскресенья.

Отполированная громадина весила не один килограмм, и Ксавье уже неоднократно успел пожалеть о своём решении снять квартиру в старом доме, не имеющем лифта.

Пару месяцев назад он попробовал проявить изобретательность — отвалил больше трёх тысяч долларов за самую новую модель макбука и, повязав прямоугольную белую коробку чёрной ленточкой, торжественно преподнес Аддамс свой подарок.

Она лишь коротко кивнула в знак благодарности и ничего не сказала.

А следующим вечером, получив от неё привычно-лаконичное сообщение: «Открой подъезд», он мельком глянул в окно — Уэнсдэй стояла внизу и сосредоточенно наблюдала, как водитель такси, согнувшись в три погибели, выгружает из багажника тяжелый кожаный чемоданчик с монструозным пережитком прошлого.

— Зачем нам жить вместе? — негромко отзывается она самым равнодушным тоном, не отрывая немигающего взгляда от одинаковых круглых кнопок.

— Ну… — Ксавье вальяжно потягивается на разложенном диване, едва не свернув коробку с недоеденной пиццей. — Так было бы удобнее.

— Кому? — Уэнсдэй едва заметно сводит брови, что обычно свидетельствует о лёгкой степени раздражения.

Писательский час в самом разгаре, и в это время — с половины девятого до половины десятого вечера — любая попытка вторгнуться в её личное пространство может закончиться покушением на убийство. Но недавно озвученная мысль вертелась у него в голове не одну неделю, и Ксавье твердо намерен добиться от неё конкретного ответа. Желательно, положительного.

— Нам обоим, — твердо сообщает он, закинув руку за голову и внимательно наблюдая за реакцией Уэнсдэй. — Мы ведь и так почти живем вместе. Твоих вещей здесь даже больше, чем моих.

— Только потому, что в твоей квартире нет даже самого жизненно необходимого, — возражает Аддамс, наконец оторвавшись от писательства. Она откидывается на спинку крутящегося компьютерного кресла и, оттолкнувшись босыми ногами от пола, поворачивается к нему.

— С каких пор набор для таксидермии стал жизненно необходимым? — иронично парирует Ксавье, задумчиво накручивая на палец шнурок от свободных спортивных штанов — единственного имеющегося на нём элемента одежды.

Он честно пытается смотреть ей в глаза, но взгляд против воли падает на длинные стройные ноги, едва прикрытые его футболкой, доходящей Уэнсдэй до середины бедра. На мертвецки бледной коже местами красуются точечные светло-лиловые отметины от его грубых прикосновений — Аддамс решительно не терпит нежностей даже в постели.

Разум Ксавье мгновенно взрывается ураганом чувственных воспоминаний.

Как её совершенное тело выгибается навстречу его горячечным поцелуям.

Как заостренные ногти упоительно-болезненно впиваются ему в спину, оставляя ярко-красные следы в форме полумесяцев — словно знаки обладания.

Как она нетерпеливо прикусывает разгоряченную кожу на его шее, пока он двигается внутри дразняще медленно — и слишком нежно по её меркам — провоцируя проявить жесткость, которая всякий раз приводит её в экстаз.

— Ты просто ни черта не смыслишь в таксидермии, — тонкие руки поспешно одергивают темную футболку, безжалостно возвращая Ксавье из обжигающих воспоминаний в реальность.

— Ты не сделала ни одного чучела за всё это время, — он победно вздергивает бровь, с мстительным удовольствием наблюдая, как Аддамс недовольно поджимает вишневые губы, а потом молчит с минуту, явно не находя, что ответить.

Туше.

Чертовски довольный собой, Ксавье неспешно поднимается с дивана и подходит к ней ближе. Упирается руками в подколотники кресла и склоняется над Уэнсдэй, с наслаждением вдыхая пряный аромат её тяжелого парфюма.

Угольные глаза взирают на него с непроницаемо-хладнокровным выражением, но во всей позе Аддамс интуитивно угадывается смятение — она машинально пытается стянуть футболку ещё ниже, чтобы скрыть от его пристального потемневшего взгляда обнаженные острые коленки. Как будто тонкая хлопковая ткань способна выступить в роли несокрушимого барьера между ними, которые она продолжает возводить скорее по привычке.

— Ну так что? Да, нет, возможно? — вкрадчивым шепотом спрашивает Ксавье, оставив невесомый поцелуй в уголке плотно сомкнутых губ.

— Ты меня отвлекаешь, — уклончиво отзывается Уэнсдэй и пытается повернуть кресло обратно к столу.

— Ты не ответила на вопрос, — он надавливает на подлокотники всем весом, не позволяя колесикам прокрутиться.

— А если я не намерена отвечать, что тогда? — смоляные брови дерзко взлетают над колючими чернильными глазами. Вишневые губы кривит тень ироничной усмешки. — В тонком искусстве пыток ты не силен, насколько я помню.

— Смотря что понимать под пытками, — в тон ей отвечает Ксавье, принимая негласные правила игры.

Его рука ложится на её колено, собственнически сжимая бархатную бледную кожу, и очень медленно скользит вверх по бедру. Уэнсдэй склоняет голову набок, не разрывая зрительного контакта — на бесстрастном лице ни намека на малейшую эмоцию.

Но ей больше не под силу обмануть Ксавье деланно-равнодушным выражением — ведь он давно знает, что под внешней ледяной броней пылает жаркий огонь, сравнимый по температуре с бушующей вулканической лавой.

Его пальцы поглаживают прохладную кожу дразняще-лёгкими прикосновениями, а мгновением позже — перемещаются на внутреннюю сторону бедра и надавливают чуть сильнее, принуждая Уэнсдэй немного раздвинуть ноги. Она не слишком убедительно закатывает глаза, всем своим видом демонстрируя, что вовсе не намерена отвлекаться от писательского часа, но… надменно поджатые губы маняще приоткрываются. Пристальный взгляд угольных глаз становится на сотую долю мягче обычного.

Ксавье медленно опускается на колени и разворачивает кресло так, чтобы высокая спинка уперлась в столешницу. Придвигается ещё ближе и одной рукой обхватывает ногу Аддамс повыше щиколотки — приподнимает наверх, кладёт себе на плечо. Напряженные как струна мышцы податливо расслабляются, когда его губы оставляют цепочку едва ощутимых поцелуев на внутренней стороне бедра.

И хотя в комнате настежь открыто окно, от дурманящего запаха её кожи мгновенно бросает в жар. Опьяняющее сочетание специй, табака и горького цитруса вкупе с легким шлейфом от геля для душа — чистейший наркотик, вызывающий пожизненную зависимость с первой секунды.

Тонкие пальчики Аддамс отпускают низ тёмной футболки и запутываются в его волосах, не позволяя отстраниться ни на миллиметр. Похоже, писательский час больше не входит в список её приоритетов — эта мысль заставляет его самодовольно усмехнуться.

Руки Ксавье скользят ещё выше, сминая хлопковую ткань, большие пальцы останавливаются на выступающих тазовых косточках, ласково поглаживают сквозь кружево нижнего белья. Мягко, но уверенно стиснув её бедра, он притягивает Уэнсдэй ближе к себе и одновременно чуть прикусывает кожу, нежную словно шелк.

У неё вырывается негромкий судорожный вздох, и одного этого звука достаточно, чтобы заставить Ксавье ощутить нарастающее напряжение в паху.

И в этот момент её телефон, лежащий на столе, взрывается назойливой трелью.

Пальцы Аддамс мгновенно отпускают его волосы, а изящная тонкая рука ложится на плечо, заставляя немного отстраниться.

Он слегка подаётся назад, выжидательно взирая на неё снизу вверх и отмечая, что через тонкую ткань футболки проступают очертания затвердевших сосков. Это пикантное зрелище заставляет его нервно сглотнуть.

— Черт, это редактор… Мы договаривались обсудить присланные им правки, — почти разочарованно выдыхает Уэнсдэй и проводит пальцем по экрану, принимая звонок. — Слушаю.

На том конце трубки доносится неразборчивое бормотание, и расслабленные черты лица Аддамс мгновенно становятся привычно жесткими. Вишневые губы надменно сжимаются, между чётко очерченных бровей залегает крошечная неглубокая складка.

— Нет, я не стану сокращать воспоминания из пятой главы, это важная часть жизни Вайпер, — твердо заявляет она, резко прерывая монолог редактора. — И мне плевать, что ты там думаешь.

Похоже, человеку на линии совершенно чужды инстинкты самосохранения — судя по отдельным фразам, доносящимся до слуха Ксавье, он пытается возражать.

Уэнсдэй раздраженно хмурится, крылья тонкого носа возмущенно трепещут.

— И на твой многолетний опыт мне тоже наплевать, можешь хвалиться им где-нибудь в другом месте, — чеканит Аддамс, явно не намереваясь уступать ни на секунду.

В напряженном диалоге проскальзывает слово «контракт» — очевидно, уже наученный горьким опытом работы с Уэнсдэй, редактор сразу решает зайти с козырей. Вернее, достать из рукава единственного имеющегося туза.

Ксавье вдруг приходит в голову шальная мысль. На всякий случай бросив короткий взгляд на письменный стол и не обнаружив там никаких потенциально опасных предметов, он снова склоняется над её разведенными бедрами. Прижимается губами к колену — здесь тоже осталась россыпь синяков от прошлой бессонной ночи, когда они даже не успели дойти до кровати — и скользит жаркими откровенными поцелуями все выше и выше… Но взгляд не опускает, внимательно следя за её реакцией. Уэнсдэй красноречиво вскидывает брови, недвусмысленно намекая, что он рискует в лучшем случае остаться без руки, но Ксавье даже не думает останавливаться.

— Нет, подробное описание вскрытия я тоже не уберу… — она на секунду зажмуривается, явно стараясь сконцентрироваться на обсуждении правок, а не на ощущении горячих рук и губ на собственных бедрах. — А если кто-то не поймёт обилия медицинских терминов, значит они узколобые идиоты. А, ты тоже не понял? Тогда это относится и к тебе.

Наверное, он мог бы посочувствовать многострадальному редактору — тому явно понадобится не один бутылёк валерьянки после работы с Аддамс.

Но в данный момент все мысли Ксавье сосредоточены на крышесносном ощущении её бархатистой кожи под подушечками его пальцев.

Через пару месяцев исполнится ровно три года, как они вместе — а Уэнсдэй сводила его с ума также, как во время первой близости.

Если не сильнее. До одури, до потемнения в глазах, до сбитого дыхания и лихорадочной дрожи во всём теле.

Это было совершенное безумие — иногда ему казалось, что всё происходящее нереально. Что однажды он непременно проснется в одиночестве в своей комнате без соседа, а упрямая жестокая девочка с тугими косичками снова окажется бесконечно далекой и холодной.

И оттого он не мог перестать постоянно к ней прикасаться — во время совместных выходных в его маленькой квартирке, во время ночных прогулок по кладбищам, во время жутко банальных, по её мнению, походов в кино и театры — только бы лишний раз убедиться, что всё это не является бредом воспаленного сознания. Что Уэнсдэй действительно рядом, и что она действительно отвечает ему взаимностью.

Аддамс по-прежнему не выносила лишние тактильные контакты, но какой-то мизерной частью души, вероятно, понимала, что ему это жизненно необходимо — и потому недовольно сверкала чернильными глазами, но уступала. Позволяла брать себя за руку и иногда даже допускала объятия в присутствии посторонних людей.

— Черт с тобой, можешь добавить сноски с объяснениями, но переписывать я ничего не буду… — её голос звучит привычно твердо и уверенно. — У меня и без того горят все сроки.

Уэнсдэй все ещё выглядит отстранённой и безэмоциональной — такой расклад Ксавье решительно не устраивает. И потому он медленно запускает правую руку под её футболку, проводит по впалому животу с напряженным прессом и довольно грубо стискивает соблазнительное полушарие груди. Гладит подушечками пальцев давно затвердевший сосок, а спустя секунду — резко сжимает. И с удовольствием отмечает, как ровное дыхание Аддамс сиюминутно сбивается.

— Выдели ещё… — она невольно запинается, но железное самообладание мгновенно берет верх. — Выдели второй абзац шестой главы курсивом или жирным шрифтом, чтобы сделать акцент на описании отчета о вскрытии. Подожди секунду.

Она прикрывает динамик рукой и чуть опускает голову, уставившись на Ксавье немигающим взглядом исподлобья — вот только за привычной суровостью в угольных глазах отчетливо сквозит едва скрываемое возбуждение.

— Какого черта ты творишь? — шипит Уэнсдэй на уровне едва различимого шепота. — Немедленно прекрати.

— А что, если я не могу прекратить? — лукаво отзывается Торп, даже не стараясь понизить голос.

— Я убью тебя.

— Не убьёшь.

Закатив глаза, она пытается отпихнуть его ногой, но Ксавье ловко предотвращает бунт, намертво вцепившись в тонкую голень левой рукой.

Повозившись несколько секунд и не добившись никакого успеха, Аддамс сдаётся и возвращается к разговору с редактором.

— Даже не думай менять описание одежды подозреваемого, это крайне важная деталь, потому что… — Уэнсдэй запинается во второй раз, потому что его пальцы резко опускаются с груди на низ живота. — Потому что… Не суть. Я не обязана перед тобой отчитываться, это важно и точка.

Последнюю фразу она проговаривает скороговоркой и пытается перехватить наглую руку, но безуспешно — Ксавье молниеносно перемещает пальцы на клитор и слегка надавливает на чувствительное место сквозь кружевную ткань нижнего белья. Вишневые губы приоткрываются, но Аддамс удаётся сдержать стон.

Она слегка морщится — то ли от раздражения, то ли от предвкушения — и инстинктивно старается свести ноги вместе.

Но и это намерение остаётся безуспешным. Его рука опускается ещё ниже — и на подушечках пальцев остаётся горячая липкая влага, насквозь пропитавшая тончайшее чёрное кружево. Прямое доказательство, что Уэнсдэй распалена едва ли не больше, чем он сам.

Из динамика айфона все ещё доносится нудное бормотание редактора, и Аддамс впивается ногтями в подлокотник компьютерного кресла в слабой попытке сконцентрироваться на телефонном разговоре. Костяшки и без того бледных пальцев становятся совсем белыми.

Ксавье улыбается — широко, триумфально, — а спустя секунду отодвигает в сторону мешающую полоску нижнего белья и резко вводит сразу два пальца. От ощущения обжигающей влажности окончательно сносит крышу. Он тут же увеличивает глубину проникновения до максимальной — и останавливается.

Совершенное тело Уэнсдэй напрягается, как натянутая гитарная струна, и её бедра рефлекторно подаются навстречу грубоватым ласкам. Она отстраняет руку с телефоном, и в трубке быстро повисает молчание.

— Уэнсдэй, ты меня слушаешь вообще? — из динамика доносится недовольный голос редактора. Судя по интонации, он близок к нервному срыву. — Мне надо к утру отправить первую часть в издательство, как ты не возьмёшь в толк… Иначе меня лишат годовой премии.

— Ты ноешь, как пятилетняя девочка, — совладав с собой, Аддамс снова подносит телефон к уху и пытается отодвинуться, но спинка кресла упирается в столешницу, и все пути к отступлению отрезаны. — Что там ещё у тебя?

Ксавье не двигает рукой в течение минуты, пока несчастный редактор подробно и обстоятельно излагает свои предложения о необходимых правках. Уэнсдэй закусывает нижнюю губу, отчаянно стараясь абстрагироваться, ёрзает на сиденье, но только усугубляет своё положение. Он слегка изгибает пальцы особым образом — и с упоением ощущает, как мышцы внутри неё, истекающие раскалённой влагой, начинают пульсировать. Грудь Аддамс тяжело вздымается, а дыхание становится рваным и прерывистым.

— Хорошо, сделаем так… — как только она начинает говорить, Ксавье резко вынимает пальцы и, сильнее отодвинув в сторону кружевную полоску, подаётся вперед.

Припадает губами к клитору — Аддамс вздрагивает как от удара тысячевольтным разрядом тока, но Торп не дает ей шанса опомниться. Горячий язык описывает несколько дразнящих круговых движений и скользит ниже.

Туда, где все давно отчаянно пульсирует и сочится обжигающей влажностью с тонким привкусом крышесносного возбуждения.

У неё вырывается ругательство — и Ксавье не может сдержать триумфальной улыбки. Уэнсдэй крайне редко позволяет себе нецензурные выражения на родном языке, предпочитая использовать почти благозвучное итальянское «Oh merda».

Но сегодня, похоже, исключительный случай.

— Это я не тебе… — поспешно добавляет она в трубку, но обычно ровный голос заметно дрожит. — Нет, все в порядке… Просто блокнот на ногу уронила.

Наспех придуманная ложь звучит совершенно неправдоподобно — очевидно, Уэнсдэй уже не способна нормально соображать. Ксавье на секунду прекращает мучительные ласки, желая подольше растянуть столь изысканную пытку. Но не отстраняется, опаляя разгоряченную влажную кожу ещё более обжигающим дыханием. Невесомо прижимается губами к внутренней стороне бедра в непосредственной близости от самого чувствительного места.

Аддамс настойчиво пытается оттолкнуть его голову свободной рукой, запустив дрожащие пальчики в каштановые волосы и грубо дергая назад. Это резкое движение причиняет небольшую боль — желая отомстить за подобную дерзость, Ксавье вновь припадает губами к клитору. И с упоением ощущает, как по напряженному телу Уэнсдэй проходит волна дрожи.

— Я перезвоню позже, — выдыхает она окончательно севшим голосом и, не обращая никакого внимания на доносящиеся из динамика возмущения, решительно сбрасывает звонок.

Телефон выпадает из ослабевших пальцев и летит прямо на светлый ламинат, но им обоим до этого нет совершенно никакого дела.

Ксавье мгновенно отстраняется и утирает губы тыльной стороной ладони, пристально взирая на Уэнсдэй снизу вверх.

— Я убью тебя за эту выходку, — заявляет Аддамс, безуспешно пытаясь держать лицо, но лихорадочный блеск в угольных глазах и сбитое дыхание выдают её с головой.

— Может быть… — он криво усмехается, откровенно наслаждаясь произведенным эффектом. От созерцания пленительного зрелища напряжение в паху становится почти невыносимым. — Но сначала я трахну тебя прямо на этом столе.

Мертвенно-бледные скулы вспыхивают румянцем — то ли от гнева, то ли от возбуждения — впрочем, прямо сейчас Ксавье тотально наплевать. Она дергается в кресле, намереваясь вскочить на ноги, но он оказывается быстрее. Резко стискивает изящную талию, притягивает Аддамс максимально близко и рывком выпрямляется. Стремясь удержать равновесие, она рефлекторно цепляется за его шею и обхватывает его бедра своими. Со школьных времен она не выросла ни на миллиметр и не прибавила ни одного килограмма — Ксавье с легкостью удерживает её хрупкое тело одной рукой, а второй решительно сметает со столешницы аккуратно разложенные листы. Наброски двух последних глав летят на пол в хаотичном беспорядке.

— Сложишь всё, как было, — шипит Уэнсдэй сквозь зубы, бросив короткий взгляд на воцарившееся безобразие.

— Ты правда все ещё можешь думать о работе? — он иронично усмехается уголками губ.

Аддамс оставляет этот выпад без ответа.

Ксавье усаживает её на гладкую деревянную поверхность и скользит пальцами от разведенных бедер и выше, подцепляя хлопковую ткань футболки.

Она с несвойственной покорностью поднимает руки, позволяя избавить себя от ненужной одежды. Следом за футболкой на пол отправляется насквозь промокшее кружевное белье.

Бархат её алебастровой кожи обжигает холодом, но быстро теплеет под чувственными раскрепощенными прикосновения его рук. Ксавье с жадностью впивается губами в изящную шею, прикусывая до красноватых отметин, и буквально теряет остатки разума от её первого приглушенного стона. Уэнсдэй, с присущей ей очаровательной жестокостью, врезается ногтями в его обнаженную спину — он чувствует, как кожу вспарывают полосы глубоких царапин.

Но уже не морщится — привык.

Аддамс с завидным постоянством раздирает ему спину до крови, проявляя садистские наклонности даже в сексе.

Особенно в сексе.

У Торпа буквально темнеет перед глазами от накатившего желания — отчаянно хочется намотать на кулак её неизменные косички, шире раздвинуть стройные ноги и одним грубым движением ворваться сразу на всю длину, заставляя Уэнсдэй сходить с ума от сочетания боли и наслаждения.

Но титаническим усилием воли ему удается сдерживать себя.

Сегодня он намерен хорошенько её помучить. Заставить умолять о продолжении.

И потому он слегка подается назад и, стиснув хрустально-острые плечики, принуждает Аддамс откинуться на столешницу. Она с удивительной для своей комплекции силой — насколько обманчива подчас бывает внешняя хрупкость — вцепляется в его руки с явным желанием перехватить инициативу.

Но Ксавье не поддаётся.

Недовольно насупившись, Уэнсдэй все же принимает правила игры и ложится на спину, упираясь локтями в стол.

Машинально облизывает приоткрытые вишневые губы и чуть прищуривается — похоже, она немало заинтригована.

Хороший знак.

Удовлетворенно кивнув самому себе, Ксавье нависает над ней и одной рукой скользит вдоль совершенного тела, обводя каждый соблазнительный изгиб подрагивающими от вожделения пальцами. Аддамс выгибается в спине ему навстречу — ей явно недостаточно столь невесомых прикосновений.

Он мгновенно убирает руку, и у неё вырывается разочарованный вздох.

— Ты правда так сильно этого хочешь? — дразняще-вкрадчивым шепотом произносит Ксавье, склонившись к её уху и слабо прикусывая мочку.

— И всё-таки ты совершенно ничего не смыслишь в пытках, — парирует Уэнсдэй. Это могло бы прозвучать ядовито, но в голосе явственно слышится едва скрываемая дрожь.

— Это мы ещё посмотрим.

Едва договорив фразу, он резко опускает руку вниз и вводит сразу три пальца. Аддамс содрогается всем телом и молниеносно подаётся бедрами вперед, стремясь углубить проникновение. Но Торп не позволяет ей этой восхитительной вольности — мгновенно отодвигает руку и спустя пару секунд мучительного промедления вновь запускает пальцы в горячую влажность, погружаясь буквально на одну фалангу. Уэнсдэй шипит от бессильной ярости, в широко распахнутых угольных глазах бушует адское пламя.

— Ты ещё красивее, когда злишься, — восторженно произносит он, не в силах оторвать взгляд от чернильной бездны её глаз.

— Ты гораздо терпимее, когда молчишь, — она тяжело дышит, то и дело прикусывая нижнюю губу.

Ксавье делает несколько рваных смазанных движений рукой, выбивая из неё протяжный приглушенный стон. Тонкие руки обвивают его шею, принуждая склониться ниже — приходится упереться рукой в стол. Аддамс настойчиво тянется к его губам, но Торп снова отстраняется.

Она не особенно любит поцелуи и крайне редко проявляет инициативу в этом деле.

А значит, это уловка, призванная его отвлечь.

— Тебе меня не обмануть, Уэнсди… — он намеренно выбирает самое ненавистное ею сокращение.

— Я точно задушу тебя во сне, — раздраженно выплевывает Аддамс и пытается замахнуться крохотным кулачком, но Ксавье довольно грубо припечатывает её руку к столу. Благо, за почти три года отношений он успел тщательно изучить все её коронные приемы.

Он наконец принимается толкаться пальцами в жестком быстром темпе — так, как нравится ей. Спесивое выражение на лице Аддамс мгновенно растворяется, сменяясь совершенно иным… Совершенно безумным.

Искусанные губы приоткрываются с громким протяжным стоном, смоляные брови резко взлетают над угольными глазами, подернутыми пеленой острейшего возбуждения. До синяков стиснув её тончайшее запястье, Ксавье впивается собственническим поцелуем в шею. Задевает языком отчаянно бьющуюся жилку и до боли прикусывает нежную кожу. Стоны, срывающиеся с губ Аддамс при каждом движении его умелых пальцев, становятся все громче — особенно, когда большой палец вскользь задевает клитор.

Ксавье едва может сохранять устойчивый ритм проникновений — настолько велико собственное неуемное желание. Но хотя член давно стоит колом, ему из последних сил удается держать себя в руках.

Уэнсдэй уже близка к пику наслаждения — он чувствует, как обжигающе горячие пульсирующие мышцы плотно сжимают его пальцы. Голова безвольно запрокинута назад, а на белоснежной шее расцветают созвездия мелких пурпурных отметин, оставленных его губами и зубами. Если бы Торп был способен оторваться от неё хоть на секунду, он бы мгновенно схватился за кисть, желая увековечить это пленительное зрелище.

Совершив над собой поистине титаническое усилие, он резко вынимает пальцы — и тут же демонстративно облизывает их, ощущая мускусный вкус её возбуждения на кончике языка.

Раскаленное желание воспламеняет все нервные окончания, струится по артериям потоком адреналина.

Но Ксавье нарочно медлит — твердое намерение довести её до исступления многократно усиливает его самообладание.

— Какого черта ты вытворяешь? — голос Уэнсдэй звучит совершенно хрипло. Обнаженная грудь вздымается часто-частно, а разведённые бедра бьёт мелкой горячечной дрожью.

— Попроси меня, и мы продолжим, — выдыхает Ксавье прямо в соблазнительно приоткрытые губы.

Она хмуро сводит брови и упрямо мотает головой, впившись в него тяжёлым пронизывающим взглядом. Удивительно, но даже в таком положении — лежа под ним полностью обнажённой, с призывно раздвинутыми ногами, — Аддамс умудряется сохранять привычную ледяную надменность.

Но и Ксавье не привык сдаваться.

По части упрямства они всегда могли составить друг другу достойную конкуренцию.

И потому он снова кладет большой палец на клитор и снова делает несколько невесомых круговых движений — этого достаточно, чтобы сорвать с её губ очередной вымученный стон. Но недостаточно, чтобы довести до умопомрачительной разрядки.

Когда Ксавье отстраняется во второй раз, она едва не рычит от ярости.

Он выпускает хрупкое запястье из стального захвата и выпрямляется, выжидательно взирая в затуманенные бездонные глаза.

— Ладно, черт бы тебя побрал… — Аддамс на секунду прикрывает глаза и тяжело вздыхает. Она явно воспринимает необходимость опуститься до просьбы как личное оскорбление. — Я хочу, чтобы…

Уэнсдэй осекается на полуслове и несколько раз моргает, как всегда в редкие минуты волнения. Недовольно поджимает припухшие губы. Ксавье дразняще касается подушечками пальцев её выступающих ребер и скользит выше, едва ощутимо задевая напряженные соски. И ещё выше — обводя тончайшие линии хрупких ключиц.

— Чтобы что? — уточняет он самым невинным тоном.

— Я хочу тебя.

— Конкретнее, пожалуйста.

Уэнсдэй не отвечает и сверлит его своим коронным порабощающим взглядом.

Ксавье не опускает глаза.

Она едва не скрипит зубами от безысходности ситуации.

— Торп, клянусь, после всего этого я убью тебя с особой жестокостью. Но сейчас… — секундная пауза. — Трахни меня уже наконец.

И от этой фразы ему окончательно и бесповоротно срывает крышу.

Уже не контролируя себя, Ксавье в мгновение ока развязывает шнурок на спортивных штанах и, стянув их, яростно врывается в Уэнсдэй одним резким движением. Максимально глубоко — до звона в ушах и потемнения в глазах.

Она настолько узкая и настолько горячая, что его тело мгновенно прошибает разрядом тока.

Словно от прикосновения к оголённому проводу под смертоносным напряжением.

У Аддамс вырывается полустон-полувскрик. Она сиюминутно подстраивается под бешеный ритм движений, с готовностью приподнимая бедра навстречу каждому глубокому толчку. Видавший виды письменный стол жалобно скрипит под весом объятых жаром тел. Не помня себя, Ксавье неистово вонзается в неё раз за разом — концентрированное наслаждение накатывает и отступает обжигающими волнами. Но сквозь дурманящую пелену удовольствия пробивается и другое чувство — невыносимая, щемящая душу нежность.

— Я так люблю тебя… — сбивчиво шепчет Ксавье, покрывая россыпью лихорадочных поцелуев скулы, горящие непривычным румянцем, высокий бледный лоб и взмокшие пряди растрепавшихся волос цвета воронова крыла. — Ты такая красивая… Ты моя…

Уэнсдэй не отвечает.

Не хочет.

А возможно, просто не может.

Он и сам едва успевает дышать в перерывах между толчками. Спустя всего несколько секунд Аддамс выгибает спину с особенно громким криком — и пульсация мышц, туго обхватывающих его член, многократно усиливается.

И как бы сильно Ксавье не хотелось подольше растянуть момент острейшего наслаждения, он больше не в силах сдерживаться. С глухим стоном он толкается максимально глубоко и замирает, изливаясь в неё.

На задворках сознания проскальзывает едва уловимая мысль — как же чертовски хорошо, что она сама изъявила желание перейти на таблетки — и тут же исчезает, уступая место блаженной расслабленности. Чувство реальности ускользает, растворяясь в импульсах удовольствия, заполняющего каждую клеточку разгоряченного тела.

Способность двигаться возвращается спустя добрых секунд тридцать — Ксавье приподнимается на дрожащих руках и медленно отстраняется. Уэнсдэй, не открывая глаз, вдруг ловит его за запястье и снова притягивает к себе.

— Все ещё хочешь меня убить? — он мягко улыбается, переплетая её тоненькие пальчики со своими.

— Нет. Я накажу тебя другим способом, куда более изощренным, — голос Аддамс звучит непривычно тихо, но в нем уже отчетливо угадываются металлические нотки. — Завтра ты переезжаешь ко мне.

Комментарий к Часть 4

Ну-с, после всякой жести полагается порция горяченького.

А вообще хочу немного всех успокоить — третья глава была самой эмоционально тяжелой, больше настолько острого стекла не планируется. Конечно, все легко и гладко не будет, но детишек убивать больше не будем хд

Как всегда, с нетерпением жду вашего мнения 🖤

========== Часть 5 ==========

Комментарий к Часть 5

Саундтрек:

Nickelback — What are you waiting for?

Приятного чтения!

Age: 16

Примечание: в этой главе описываются события следующего учебного года, но, поскольку день рождения у Уэнс после родительских выходных, здесь ей все ещё шестнадцать.

Ксавье выпускает её из кольца объятий и отстраняется с совершенно счастливой улыбкой, которую её критичное рациональное мышление упорно характеризует как несколько глуповатую. Уэнсдэй одергивает помятую школьную юбку и принимается сосредоточенно застегивать пуговицы белой рубашки — просто чтобы сконцентрироваться на чем угодно, только не на идиотски-восхищенном выражении его лица.

К остальным аспектам их… отношений привыкнуть оказалось на удивление легко.

Даже к тому, что собственное тело с завидным постоянством предаёт ее и становится совершенно безвольным, стоит проклятому Торпу коснуться любого участка обнаженной кожи.

Но этот нескрываемый щенячий восторг, горящий в насыщенно-зелёных глазах, до сих пор вызывает отторжение — слишком уж напоминает взгляд её отца, которым тот одаривает свою обожаемую супругу на протяжении многих лет.

К счастью, Ксавье хотя бы не сыплет через каждое слово витиеватыми эпитетами, превозносящими её красоту, склад ума или что он там в ней нашел.

Ему хватает мозгов — и инстинкта самосохранения — чтобы держать рот на замке. По крайней мере, пока.

Но во взгляде неизменно читается немое восхищение, раздражающее до зубного скрежета.

— Не пялься на меня так, — не выдерживает Аддамс, прилагая максимум усилий, чтобы поскорее привести школьную форму в надлежащий вид.

Но пальцы до сих пор ощутимо дрожат после оргазма, и простейшая задача многократно осложняется. Это злит ещё сильнее — особенно, если учесть, что она пришла сюда отнюдь не за этим.

Но Ксавье и слова сказать не дал — едва завидев её на пороге мастерской, сиюминутно отбросил кисть и накинулся с обжигающими поцелуями, вжимая её в стену всем телом.

И Уэнсдэй сдалась позорно быстро.

Не смогла отказать себе в удовольствии, ставшем за последние несколько месяцев наркотически необходимым.

— Ну не будь такой колючкой… — он наигранно хмурится, но сияющая улыбка никуда не исчезает. — Мы же целых два дня не сможем побыть наедине с этими родительскими выходными.

— Вот об этом я и хотела поговорить, — Аддамс наконец удаётся справиться с проклятыми мелкими пуговичками и, наспех расправив складки на одежде, она решительно спрыгивает со стола. Но благоразумно сохраняет дистанцию, опасаясь вновь попасть под власть неконтролируемых плотских желаний.

— Не переживай, я более чем наслышан о твоей семье… — Ксавье небрежно пожимает плечами. — Поэтому абсолютно готов ко всем возможным… кхм… странностям.

Oh merda.

Похоже, он уже успел настроиться на знакомство с родителями.

Это изрядно усложняет дело.

— Вообще-то я не хочу, чтобы они про нас узнали, — без предисловий заявляет Уэнсдэй, даже не пытаясь обременять себя лишними проявлениями тактичности.

— Эм… почему? — его лицо удивленно вытягивается, а широкая улыбка наконец гаснет, уступая место растерянному выражению.

Аддамс машинально отводит взгляд, начиная ощущать небольшое смятение.

И почему люди вечно требуют дополнительных объяснений?

Почему простое «нет» не является достаточным аргументом?

Одна из сложнейших неразрешимых загадок человеческой психологии.

— Потому что… — она на секунду запинается, пытаясь подобрать подходящие слова, чтобы не задеть его дурацкую хрупкую душевную организацию.

Разумеется, не потому, что ей важны его чувства — что за несусветная глупость.

Просто Уэнсдэй категорически претит выслушивать очередную бурную тираду, только и всего.

— Потому что в противном случае они все выходные будут приставать с неуместными вопросами. Например, когда мы планируем пожениться и обзавестись потомством, — она намеренно кривит губы в презрительном отвращении. — И всё в подобном духе.

— Ну и что в этом плохого? — похоже, чертов Торп действительно не понимает катастрофичности ситуации. Или понимает и радуется этому, что в стократ хуже.

— Скажи честно, ты совсем идиот?

Он обиженно фыркает и скрещивает руки на груди.

Кажется, попытка не задеть тонкую душевную организацию увенчалась провалом.

Что поделать, сдержанность никогда не являлась её сильной стороной.

— Ты правда не захочешь это выслушивать… — Уэнсдэй тяжело вздыхает, почти чувствуя себя виноватой. — Ты даже не представляешь, какими назойливыми они могут быть.

— И как долго ты планируешь это скрывать? — требовательно спрашивает Ксавье, уставившись на неё с выражением крайней досады.

— Желательно всю жизнь.

— О, просто замечательно… Превосходно прямо, — он неверяще мотает головой и пару раз машинально потирает переносицу. — А когда у нас появятся дети, мы будем их прятать, да? Чтобы твои родители не засыпали нас неудобными вопросами.

— У нас никогда не будет детей. По крайней мере, у меня точно, — твердо отрезает Аддамс, крайне раздраженная необходимостью объяснять настолько элементарные вещи.

— Уэнсдэй, речь совершенно не об этом! — его скулы вспыхивают багряным румянцем, не предвещающим ничего хорошего.

Больше всего на свете Уэнсдэй хочется покинуть мастерскую сию же секунду.

Но приходится остановить себя — нельзя допустить, чтобы ситуация вышла из-под контроля.

Она не слишком хорошо разбирается в людях, но даже скудных познаний в психологии хватает, чтобы понять — если завершить разговор прямо сейчас, Ксавье вполне может выкинуть какой-нибудь неприятный фокус. Например, помчится прямиком к её отцу, дабы самостоятельно посвятить того в тонкости их взаимоотношений.

Совершив над собой поистине титаническое усилие, Аддамс подходит к нему и ободряюще сжимает плечо — максимум нежности, на которую она только способна.

— Мы расскажем им. Когда-нибудь потом, — не слишком уверенно произносит она.

— Когда? — не унимается Ксавье.

— Потом, — уклончиво повторяет Уэнсдэй, борясь с желанием закатить глаза. — Когда я буду готова. Обещаю.

Последнее слово она буквально выдавливает через силу.

К огромному облегчению, уловка работает.

Напряженные черты его лица немного расслабляются, недовольно сжатых губ касается тень легкой улыбки. Ксавье проводит по её бледной щеке ласковым жестом, полным невыносимой нежности.

— Я совсем не хочу на тебя давить… — очень серьёзным тоном произносит он. — Но мне это важно. Раз уж у меня не вышло установить нормальные отношения с собственным отцом, я очень хотел бы подружиться с твоей семьей.

— Это вовсе не одно и то же, — резонно возражает Аддамс, но не торопится отстраняться. Его близость упорно творит с её самообладанием нечто невообразимое, и даже такого невесомого прикосновения оказывается достаточно, чтобы заставить её ощутить легкий тянущий спазм внизу живота. — Мне надо идти.

Она поспешно отступает на шаг назад, пока неконтролируемое желание вновь не захватило власть над холодным рациональным мышлением. Ксавье слегка самодовольно усмехается — очевидно, он понимает гораздо больше, чем ей бы хотелось. Черт бы побрал его извечную проницательность.

Коротко кивнув в знак прощания, Уэнсдэй бесшумно выскальзывает из мастерской в сгущающиеся осенние сумерки.

Следующим утром приходится встать ужасающе рано — во время сеанса связи через хрустальный шар родители сообщили, что прибудут к восьми часам. Вынужденная пытка, вовсе не являющаяся приятной.

Когда идеально отполированный чёрный катафалк останавливается у витиеватых ворот академии, Аддамс делает несколько глубоких вдохов и выдохов, словно перед решающим шагом в бездонную пропасть.

Вернее сказать, в пучину Ада.

— Мой маленький скорпиончик! — слащаво восклицает Гомес, выбравшись с заднего сиденья машины, и устремляется к ней с раскрытыми руками.