Семейные ценности

— Здравствуй, отец, — с равнодушным официозом отзывается Уэнсдэй, ловко уворачиваясь от объятий. — Мама. Пагсли.

Мортиша несколько плотоядно улыбается, окидывая дочь цепким взглядом бархатных глаз — таким пристальным, словно пытается добраться до самых глубин души. Младший брат, как всегда облаченный в нелепые шорты, больше подошедшие бы пятилетнему ребенку, стремглав бросается к Уэнсдэй и повисает у неё на шее. Она не успевает отстраниться.

— Я так скучал по тебе! — раздражающе честно выдает он, крепко сжимая в объятиях. — Знаешь, на прошлой неделе Клинт с дружками снова пытался запереть меня в шкафу, но я применил тот прием, который ты показала на каникулах…

— Ему сделали строгий выговор с занесением в личное дело, — с гордостью вставляет отец, взирая на воссоединение семьи с отвратительным умилением. — Даже хотели исключить из школы.

— Жаль, что не исключили… — сокрушенно вздыхает Пагсли, наконец выпуская её из удушающего захвата. — Я бы тоже хотел поступить в Невермор.

— Здесь теперь нечего делать, — она небрежно пожимает плечами. — Этот семестр ужасно скучный по сравнению с предыдущим.

— Неужели нет совсем никаких новостей? — в разговор вступает Мортиша, и что-то неуловимое в её странной интонации заставляет Уэнсдэй невольно напрячься. — В позапрошлое полнолуние у меня было любопытное видение…

— Совсем никаких новостей, — Аддамс решительно перебивает мать, интуитивно предчувствуя неладное.

Oh merda.

Только этого не хватало.

Что ещё за любопытное видение?

Оставалось надеяться, что в нем не фигурировали никакие детали её личной жизни.

Впрочем, если родители мгновенно не устроили допрос с пристрастием, можно не беспокоиться.

Наверное.

— Старый добрый Невермор… — ностальгически вздыхает отец, обводя внимательным взглядом вычурную надпись на воротах и высокие каменные башенки. — Ужасающе приятно возвращаться сюда каждый раз. Сколько леденящих душу воспоминаний… Тьма очей моих, помнишь, как мы сбегали из общежития, чтобы погулять под полной луной?

— И поискать цветок папоротника, — томно улыбается Мортиша, устремив на мужа взгляд, полный нескрываемого восхищения.

— Да, правда до леса мы добирались редко… — Аддамс-старший хитро подмигивает детям и, схватив изящную ладонь супруги обеими руками, принимается осыпать пылкими поцелуями внутреннюю сторону запястья.

Уэнсдэй и Пагсли синхронно закатывают глаза.

— Ты случайно не захватил с собой мамину настойку из аконита? — шепотом спрашивает младшая Аддамс у брата, взирая на тошнотворную сцену с презрительным отвращением.

— Не поможет. Папа в последнее время пьёт её в качестве лекарства от давления, — с досадой отзывается тот.

— Я бы выпила её сама, чтобы ослепнуть от боли и никогда больше этого не видеть.

Остаток дня подобен китайской мучительной пытке каплей воды — за год вдали от родителей Уэнсдэй успела изрядно отвыкнуть от их невыносимого стремления сливаться в жарком поцелуе каждые десять минут. Словно отсутствие тесных тактильных контактов для них сравнимо с кислородным голоданием.

Сидя за длинным столом в пятиугольном дворе и в тысячный раз наблюдая, как отец прижимается губами к ладони матери, она вяло ковыряет вилкой аккуратно нарезанный стейк слабой прожарки. И в тысячный раз мысленно обещает себе, что скорее добровольно отдаст на отсечение собственную руку, нежели хоть немного уподобится родителям, преисполненным друг к другу столь непомерной страстью.

Голос разума в голове тут же скептически усмехается.

Как будто это не ты теряешь рассудок от каждого прикосновения проклятого Торпа.

Даже сейчас одного мимолетного воспоминания о нём оказывается достаточно, чтобы все внутренности обожгло лихорадочным огнём.

Тотальное сокрушительное фиаско.

Вполне вероятно, что этот кошмарный недуг передаётся на генетическом уровне.

Нет. Разумеется, нет.

Она ни за что не станет такой, как мать.

Уэнсдэй более чем уверена, что вспышка страсти, внезапно захватившая её тело и сознание, вскоре угаснет, не оставив и следа.

Это всего лишь гормональный шторм, вызванный чертовым пубертатным периодом.

Или тебе просто хочется так думать?

Ведь худшая ложь — та, что ты каждый вечер повторяешь себе перед сном.

— Уэнсдэй, все нормально? — обеспокоенно спрашивает брат, заглядывая ей в лицо. — Ты уже минут пять смотришь в одну точку.

— Конечно, все нормально, — с неудовольствием отзывается она, раздраженно отмахиваясь от назойливого Пагсли. — Просто размышляю, через сколько секунд ты истечешь кровью, если воткнуть тебе вилку в сонную артерию. Держу пари, что примерно через десять. Проведем эксперимент?

— Давай в другой раз? — с сомнением предлагает младший Аддамс. — Мне в школе нравится одна девчонка. Я хотел бы успеть поцеловать её перед смертью.

— У тебя всегда был дурной вкус, — Уэнсдэй с омерзением кривит темно-вишневые губы. Тот факт, что Пагсли действительно привлекает какая-то пустоголовая девица из Нэнси Рэйган вызывает ещё большее отвращение, нежели родительские попытки обоюдного каннибализма.

— Неправда, — обиженно возражает брат. — Голди очень красивая.

— Сомневаюсь. У неё имя, как кличка для собаки.

— Что ты вообще в этом понимаешь? — уязвленный Пагсли надувает губы и хмурится с таким оскорбленным видом, словно она посягнула на святыню. — Ты сама-то хоть раз в жизни целовалась?

Родители моментально отрываются друг на друга и одновременно обращают на неё крайне заинтересованные взгляды.

Oh merda.

Пообещав себе разделаться с малолетним кретином самым изощренным способом, Уэнсдэй отрицательно качает головой.

— Не вижу смысла тратить время на подобные глупости, — с непоколебимой уверенностью заявляет она, решительно поднимаясь из-за стола. — И на приторные семейные посиделки тоже. У меня скоро начнётся писательский час.

И не дожидаясь вероятных возражений, поспешно покидает пятиугольный двор с самым непроницаемым выражением лица.

Проигнорировав заискивающий взгляд Ксавье, сидящего за одним столом с высоким мужчиной с резкими чертами лица и проблесками седины в зализанных каштановых волосах, Уэнсдэй сворачивает в сторону лестницы, ведущей в Офелия-Холл. Прошлым вечером по её приказу Вещь украл из книжного магазина пачку особенно дорогой бумаги — и теперь Аддамс твердо намерена провести остаток вечера за печатной машинкой. Или за игрой на виолончели. Да за чем угодно, только бы не в компании охваченных бурной страстью родителей и занудного младшего братца.

Приближаясь к своей комнате, она слегка замедляет шаг, раздумывая над новым сюжетным поворотом. Полностью погрузившись в свои размышления, Уэнсдэй не сразу замечает за спиной тихий звук приближающихся шагов. А когда замечает, уже слишком поздно — сильные руки молниеносно обхватывают её сзади, уверенно привлекая к себе.

— Привет, — вкрадчиво шепчет Ксавье, склонившись к её уху и опаляя прохладную кожу горячим дыханием. — Тоже решила сбежать с унылого семейного воссоединения?

— Что ты здесь делаешь? — она пытается сбросить его настырные ладони, крепко стиснувшие её талию. — Я велела тебе не приближаться ко мне все выходные.

— Ты ничего такого не говорила.

— Это подразумевалось автоматически.

— Будем считать, что я не понимаю намеков… — Ксавье решительно разворачивает её и делает шаг вперед, пытаясь прижать к стене. Обжигающие пальцы уверенно проникают под тонкую водолазку с высоким горлом. — Я очень соскучился, между прочим…

Она старается оттолкнуть его.

Честно старается в течение нескольких секунд, пока его губы не касаются бьющейся жилки на шее. Зубы дразняще прикусывают тонкую бледную кожу, и все тело Аддамс сиюминутно прошибает разрядом тока. Поток мурашек проходит по спине раскаленной волной, а мышцы внизу живота мгновенно сводит тянущим спазмом. Ощущение его близости и горьковато-пряный аромат парфюма напрочь уничтожают жалкие остатки здравого смысла.

Неконтролируемое, почти животное желание накрывает с головой чудовищно быстро — и Уэнсдэй сама приподнимается на цыпочки, сама обвивает его шею руками… и сама впивается в приоткрытые губы жадным глубоким поцелуем.

Суровый голос рационального мышления отчаянно противится её действиям.

Ты ведешь себя ещё хуже, чем родители.

Им хотя бы хватает выдержки добраться до спальни. А ты готова через пять минут раздвинуть ноги прямо в коридоре.

Но пожар возбуждения, охвативший все тело и пылающий между бедер требовательной пульсацией, заставляет доводы разума умолкнуть.

Впрочем, некая доля здравого смысла в его возражениях однозначно есть. Будет весьма иронично, если их двоих застукают прямо в коридоре за совершенно непотребным занятием. Аддамс слабо представляет, что произойдет в таком случае, но ничего хорошего явно ждать не стоит.

И потому, из последних сил совладав с собой, она решительно отстраняется — какого черта это так катастрофически сложно — и тут же тянет Ксавье за собой в сторону запертой двери её комнаты. Пальцы бьёт мелкой дрожью, поэтому вставить ключ в замочную скважину удаётся только со второй попытки. Ксавье только усугубляет ситуацию, запуская пальцы под водолазку и грубовато стискивая грудь.

Аддамс чувствует, как мышцы между бедер сжимаются вокруг пустоты, а нижнее белье быстро становится влажным.

Проклятый Торп с поразительной легкостью воздействует на неё, пробуждая самые темные, неведомые прежде желания.

Словно он каким-то непостижимым образом всегда знает, где и как нужно прикоснуться, чтобы ей окончательно отшибло последние мозги. Абсолютно иррациональная реакция, сбивающая с толку.

Какой ужасающий кошмар.

Наконец оказавшись в своей комнате — к огромному облегчению, здесь никого нет — Уэнсдэй вновь поворачивается к нему и притягивает к себе с требовательным поцелуем. Язык Ксавье уверенно скользит ей в рот, а руки собственнически сжимают талию.

У него вкус мятной жвачки и яблочного пунша, который подавали за ужином.

Она совсем не любит яблоки.

Но сейчас с упоением проводит языком по его нижней губе, заставляя Ксавье рвано выдохнуть.

Не разрывая поцелуя, Аддамс увлекает его в сторону кровати на монохромной половине комнаты. И решительно надавливает на плечи, принуждая опуститься на чёрное покрывало — Торп как всегда покорно подчиняется её вечному стремлению контролировать процесс.

Она устраивается сверху на его бедрах, склоняется ниже и запускает ледяные пальцы под синюю футболку, чуть царапая заостренными ногтями разгоряченную кожу.

Но сегодня Ксавье позволяет себе небольшую вольность — поочередно стягивает резинки с обеих косичек и быстро их распускает. Уэнсдэй слегка хмурится, когда иссиня-чёрный водопад рассыпается по плечам. Она совсем не любит распущенные волосы, и он прекрасно об этом знает. Но мгновенно забывает о недовольстве, когда рука Ксавье запутывается в её волосах, наматывая на кулак немного вьющиеся локоны.

Дернув на себя, он заставляет её склониться ниже и впивается очередным яростным поцелуем в шею, ещё скрытую высоким воротником. Возбуждение накатывает с новой силой, пульсация мышц внутри многократно возрастает — не имея совершенно никаких сил ждать, Аддамс тянется к пряжке ремня на его джинсах.

— Мой скорпиончик, мы… — за спиной слышится скрип открываемой двери. — Оу…

Отец осекается на полуслове.

И воцаряется звенящая тишина.

Уэнсдэй резко выпрямляется.

Сердце в груди делает кульбит.

Oh merda. Трижды.

Нет, десятикратно.

— Мама тоже там? — зачем-то спрашивает она, не оборачиваясь.

— Да, дорогая, — слышится голос Мортиши позади. Абсолютно ровный и безэмоциональный, словно не произошло совершенно ничего из ряда вон выходящего.

— А Пагсли?

— Нет, дорогая, — мать по-прежнему сохраняет непроницаемое спокойствие.

— Ясно, — Уэнсдэй коротко кивает собственным мыслям.

Шестеренки в голове как назло замедляют свой ход, и она абсолютно не представляет, что делать дальше. Просто смотрит прямо перед собой, внимательно разглядывая лицо Торпа, медленно заливающееся краской — багряный румянец ползет по его шее, разливается яркими пунцовыми пятнами по острым скулам.

Одна его рука всё ещё лежит на её бедре.

Стиснув запястье Ксавье мертвой хваткой, Уэнсдэй решительно отбрасывает широкую ладонь. Он растерянно хлопает глазами, уставившись на неё с выражением абсолютного шока.

Наверное, нужно что-то сказать.

Да, определенно.

— Это Ксавье Торп, мой… знакомый.

— З… знакомый? — севшим голосом переспрашивает Гомес.

— Ага.

Проще от этого пояснения не становится.

Уэнсдэй отчаянно пытается собрать остатки самообладания воедино, чтобы подняться на ноги и посмотреть родителям в глаза.

Не то чтобы ей стыдно, даже напротив — возможно, те наконец поймут, что она испытывала на протяжении шестнадцати лет, вынужденно наблюдая за их мерзкими неконтролируемыми лобызаниями.

Но она приложила столько усилий, чтобы доказать, насколько кардинально она от них отличается… И все эти усилия пошли прахом всего пару минут назад.

— Любовь моя, давай выйдем в коридор ненадолго, — Мортиша обращается к мужу самым елейным тоном. Таким, будто змея гипнотизирует свою жертву перед смертельным броском. — Уверена, Уэнсдэй нам все расскажет чуть позже.

Отец не отвечает.

Но, по всей видимости, подчиняется — позади слышится неясная возня и негромкий хлопок двери. Вот только уходить далеко родители явно не намерены — из коридора вполне отчетливо доносятся их голоса.

Совершенно потерянный отцовский.

И непроницаемо спокойный мамин.

— Caro mia, но она ведь совсем дитя… — сокрушается Гомес. — Как думаешь, они хотя бы предохраняются?

— Думаю, да, любовь моя.

— У тебя не осталось той настойки из аконита? Мне кажется, у меня прихватило сердце… Я определенно чувствую холодное дыхание смерти.

— Дорогой, это просто сквозняк.

— Моя маленькая гадючка… — в голосе Аддамса-старшего слышны нотки отчаяния.

— Гомес, ей почти семнадцать, — возражает Мортиша. Судя по интонации, она произносит эту фразу со своей коронной плотоядной улыбкой. — Нам ведь было столько же, когда мы впервые…

— Замолчите! — шипит Уэнсдэй на полтона громче, чем следует.

Внезапно накатившая злость оказывается как нельзя кстати, запуская затормозившийся было мыслительный процесс.

Она наконец поднимается на ноги и быстро одергивает помятую водолазку. Затем берет с прикроватной тумбочки тонкую расческу и принимается уверенно разделять пробор для косичек.

Оторопевший Ксавье следит за её размеренными обыденными действиями с совершенно потерянным выражением.

Проходит не меньше пяти минут, прежде чем он встаёт с кровати и несколько раз проводит рукой по лицу, словно этот бессмысленный жест помогает ему собраться с мыслями.

— Думаю, мне лучше уйти… — он бросает отрывистый взгляд в сторону приоткрытого витражного окна.

— Ну уж нет. Это все произошло по твоей вине, а значит, через эту невыносимую ужасающую пытку мы пройдем вместе, — Уэнсдэй оборачивается к нему, недобро сверкнув угольными глазами, и ядовито добавляет. — Не этого ли ты хотел ещё вчера?

— Да, но… Не так же! — Ксавье потерянно озирается по сторонам. Потирает переносицу. Взъерошивает волосы. Начинает измерять комнату широкими шагами.

Похоже, он совершенно не способен к самоконтролю.

Поразительно, как ему вообще удалось привлечь её внимание.

Аддамс начинает терять терпение.

— Возразишь ещё раз — и я прямо сейчас перережу тебе глотку ножом для бумаг.

Замерев на месте, Торп нервно сглатывает и машинально проводит пальцами по горлу. Уэнсдэй впивается в него пристальным немигающим взглядом, едва не скрипя зубами от раздражения. Она уже делает крохотный шаг в сторону письменного стола, намереваясь воплотить в жизнь только что озвученную угрозу, но Ксавье мгновенно поднимает руки вверх в сдающемся жесте.

— Ладно, ладно. Извини, — слишком поспешно выдает он, с опаской проследив направление её взгляда. — Я просто не могу представить, как буду смотреть твоим родителям в глаза после… такого.

— Сейчас и узнаем, — решительно заявляет Уэнсдэй, отточенными движениями заплетая волосы в косу и быстро закрепляя чёрной резинкой. — Мама, папа. Можете зайти.

Дверь несмело приоткрывается, и на пороге появляется отец — на его лице явственно угадывается не меньший шок, чем у Торпа, и мать — та лишь снисходительно улыбается с трудночитаемым выражением.

Мортиша степенно проходит в комнату, приподняв шлейф бархатного темного платья, и неспешно усаживается на тошнотворно-розовую кровать Энид.

Уэнсдэй занимает свой стул подле печатной машинки, аккуратно сложив руки на коленях.

Гомес и Ксавье предпочитают остаться стоя.

На пару минут повисает напряженная тишина — настолько безмолвная, что шум легкого ветра за окном в форме полукруга становится очень отчетливым. Аддамс предпочитает не поднимать взгляд на родителей, внимательно изучая свои ногти и замечая, что в уголке большого пальца левой руки слегка облупился лак — пожалуй, пора переделать маникюр.

— Торп, говоришь? — преувеличенно грозным тоном переспрашивает отец. Уэнсдэй не может видеть его лица, но готова держать пари, что Гомес сводит густые темные брови над пристально сузившимися глазами.

— Да, сэр, — робко отзывается Ксавье. Наверняка, в этот момент он умудряется покраснеть ещё сильнее.

— Винсент Торп твой отец, я полагаю? — Аддамс-старший безжалостно продолжает допрос с пристрастием.

— Да, сэр, — и хотя его голос заметно подрагивает, Ксавье удается сохранить ровную интонацию.

— И как давно вы с моей дочерью… встречаетесь?

— Мы не… — увы, Уэнсдэй не успевает вставить жизненно важную реплику.

— С прошлого семестра, сэр, — решительно заявляет Торп. — И я хочу, чтобы вы знали…

Она наконец вскидывает голову, награждая его недвусмысленным тяжелым взглядом. На щеках Ксавье пылают багровые пятна от плохо скрываемого смущения, но когда он продолжает говорить, в интонациях вдруг звучит несвойственная непоколебимая решимость.

— Я хочу, чтобы вы знали — для меня всё это крайне серьёзно. Я действительно люблю вашу дочь и постараюсь сделать все возможное, чтобы она была со мной счастлива.

Oh merda.

Всего десять минут назад ей казалось, что быть пойманной с поличным — самое худшее, что только может произойти.

Теперь же Уэнсдэй абсолютно точно уверена, что это было не самое худшее.

Самое худшее происходит прямо сейчас.

Именно в эту секунду, когда суровое выражение на лице отца постепенно сменяется до тошноты радостным… одобрением.

— Ну, раз так… Я ужасно рад знакомству, — и Гомес решительно пересекает комнату, протянув ладонь для рукопожатия.

Уэнсдэй чувствует себя так, словно на её ноге внезапно сомкнулся капкан. И машинально бросает взгляд в сторону матери.

Раздражающе спокойная Мортиша слабо улыбается и едва заметно кивает с таким видом, будто знала обо всем давным давно. Наверняка, она действительно знала.

Голос разума издевательски усмехается.

Как долго ты намерена отрицать очевидное?

Тебе никогда от него не избавиться.

И дело вовсе не в родителях, а в тебе самой.

Ведь ты совсем не хочешь от него избавляться.

Комментарий к Часть 5

P.S. Последние дни выдались очень загруженными, поэтому прошу прощения, что не успела всем ответить на отзывы к предыдущей главе.

Обязательно уделю этому время совсем скоро. Спасибо, что вы со мной 🖤

========== Часть 6 ==========

Комментарий к Часть 6

Саундтрек:

Brick + Mortar — Locked In A Cage

Приятного чтения!

Age: 29

Уэнсдэй держит покрасневшие кончики пальцев под холодной водой — поворачивает руку под разными углами, стараясь избавиться от неприятного ощущения жжения. С неудовольствием замечает на подушечке безымянного пальца стремительно набухающий волдырь. Несколько минут назад на столе в её кабинете с треском взорвалась лампочка — машинально вздрогнув от резкого хлопка, Аддамс самым позорным образом умудрилась свернуть стоящий совсем рядом стаканчик с эспрессо. К счастью, большая часть горячей ароматной жидкости пролилась на пол, не зацепив материалы нового дела, но левую руку она всё-таки обожгла.

Закрутив кран с водой, Уэнсдэй принимается рыться в ящиках под раковиной, пытаясь отыскать мазь от ожогов. Но нужного тюбика в аптечке не обнаруживается — как и доброй половины лекарств, жизненно необходимых каждому человеку. Даже ей.

Впрочем, ничего удивительного.

За наполненность аптечки — а также холодильника, кухонных шкафов и ящиков с бытовой химией — в их странной семье всегда отвечал Ксавье. Но он не занимается этим уже почти четыре месяца, практически неотлучно находясь за многие сотни километров. Ему удалось добиться от инвесторов внушительной суммы для открытия второй галереи, вот только уже не в Штатах, а в Канаде. Изначально планировалась командировка на три недели.

Но процесс затянулся — и разумеется, требовалось его постоянное присутствие.

— Мы почти не разговариваем в последнее время. Я пытаюсь достучаться до тебя, но ты меня отталкиваешь… Как будто моё присутствие тебя тяготит, — сказал он тогда, с лихорадочной поспешностью закидывая вещи в дорожную сумку. Так торопливо, словно боялся передумать.

И совсем не смотрел ей в глаза.

Не старался поймать её взгляд и заглянуть в бесстрастное лицо, как делал это каждый день на протяжении двенадцати с половиной лет их отношений.

Уэнсдэй наблюдала за его сборами, оперевшись на дверной косяк их спальни и скрестив руки на груди.

Ксавье помолчал с минуту, явно ожидая от неё хоть какой-то реакции — которой не последовало — а потом решительно застегнул молнию на внушительной сумке.

— Когда мы начали встречаться, я дал обещание никоим образом не давить на тебя и старался исполнять его все эти годы. Честно старался, — он выпрямился, уставившись поникшим взглядом в пол. — Но после всей… этой ситуации мне кажется, что тебе не нужно даже это. Тебе будто окончательно стало на меня наплевать. Да и в целом на всё… А раз ты не пытаешься спорить, значит так оно и есть. Наверное, я как обычно переоценил глубину твоих чувств.

Она продолжала хранить молчание.

Возразить было нечего — Ксавье был абсолютно прав.

Она действительно избегала его всё это время — намеренно задерживалась на работе до глубокой ночи, хотя заканчивала большую часть дел уже к одиннадцати вечера.

А потом просто сидела в полутёмном кабинете, пропахшем дорогой кожей и совсем чуть-чуть — формалином, свернувшись клубочком в огромном удобном кресле и погрузившись в пучину напряженных размышлений. Ехать домой решительно не хотелось — не было сил видеть его вечно тоскливый взгляд.

Ксавье ни разу не упрекнул её вслух, даже напротив… Проснувшись на следующее утро после приёма второй таблетки, она обнаружила его рядом с собой — Торп мирно посапывал во сне, положив голову на изгиб локтя. Вторая свободная рука покоилась на её холодных бледных пальцах.

Но когда он распахнул глаза, она вдруг отчётливо увидела в глубине бархатной зелени затаённую боль.

Подобное затравленное выражение сквозило в его взгляде и прежде — например, в далекие школьные годы, когда шериф Галпин проволок его, закованного в наручники, к выходу из мастерской. Или когда она отказалась выйти за него замуж — в первый раз, а затем и во второй.

Но тогда всё прошло довольно быстро.

Но не теперь.

Ксавье обнимал её как всегда, целовал как всегда, шептал признания в любви в лихорадочном полубреду, пока двигался внутри её тела глубоко и жадно.

Но тоска в бархатном взгляде никуда не исчезала.

Последней каплей стало то, что однажды Уэнсдэй решила зайти в его мастерскую в подвале их огромного дома — обычно она не делала этого в его отсутствие, с уважением относясь к чужому личному пространству. Но тем злополучным вечером ноги сами понесли её вниз по лестнице.

Все картины были открыты.

За исключением одной в самом дальнем углу.

Аддамс решительно потянула на себя серую ткань, местами испачканную краской — и почти не удивилась, когда её взору предстал портрет. Маленький мальчик с чёрными волосами и темно-зелёными глазами безмятежно улыбался с холста, демонстрируя ямочки на щеках. Точно такие же ямочки появлялись у неё самой в редкие моменты улыбки.

Мазки были резкими и нечёткими.

Словно Ксавье рисовал картину слишком поспешно. Словно стремился поскорее выплеснуть на холст всю потайную боль, что мучительно терзала душу.

Oh merda.

Уэнсдэй отшатнулась как от огня.

А мгновением позже набросила ткань обратно, скрывая лицо их нерождённого ребенка, и стремглав помчалась прочь из дома, по пути схватив с крючка в прихожей ключи от машины.

И впервые просидела в агентстве до двух часов ночи — а наконец вернувшись обратно, обнаружила, что Ксавье впервые в жизни её не дождался. На обеденном столе стояла только тарелка с давно остывшими, безобразно слипшимися спагетти.

Всё-таки он не сумел её простить.

Не сумел сдержать собственные обещания.

Глупо было на это надеяться. Люди слабы.

И потому она не проронила ни слова, когда он прошел мимо, набросив на плечо дорожную сумку, и даже не наклонился для прощального поцелуя.

Оставив безуспешные попытки отыскать мазь от ожогов, Уэнсдэй возвращается в кабинет и, скинув неудобные туфли, с ногами забирается в массивное кожаное кресло. Надо бы уделить внимание новым материалам дела, которые полиция сбросила на электронную почту сегодня утром, но ей совершенно не хочется этим заниматься.

Вместо этого Аддамс самым чудовищным образом убивает драгоценное время, разглядывая заметно увеличивающийся волдырь и пытаясь проткнуть его острым уголком ногтя. Будь здесь Ксавье, он немедленно прочел бы занудную лекцию о том, что так делать нельзя — в рану попадёт инфекция и начнётся воспаление, и вообще почему ты так безответственно относишься к своему здоровью, тебе нужно больше отдыхать — но его здесь нет.

Слегка иронично, что волдырь вздувается именно на безымянном пальце левой руки. Всего в нескольких миллиметрах от широкого ободка обручального кольца, связавшего их законным браком пять лет назад. В горе и в радости, в болезни и в здравии, пока смерть не разлучит вас… Или как там должен был сказать представитель мэрии, которого она резко оборвала. Глупая бессмысленная речь.

И совершенно фальшивая от первого до последнего слова — зря что ли коэффициент расторжений брака, по статистике, насчитывает целых пятьдесят три процента?

Нет, колючее слово «развод» в их редких телефонных разговорах пока ещё не звучит.

Но нетрудно догадаться, что осталось совсем недолго. Они созваниваются всё реже с каждым днём, проведенном на расстоянии.

Уэнсдэй бросает короткий отрывистый взгляд на настольный календарь — прозрачный квадратик с красной рамкой извещает, что завтра тринадцатое июля.

Тринадцатая по счету годовщина их отношений.

Единственная, которую она действительно была бы не против отметить.

И первая, которую они проведут по отдельности.

Подумать только, целых тринадцать лет — без малого половина жизни. И всё было напрасно.

Какая забавная ирония.

С того злосчастного дня, когда всё полетело под откос, прошло уже больше полугода, и воспоминания о неприятных ощущениях — и о физической боли, словно внутри ворочается раскалённый камень, и об иррациональной внутренней пустоте — практически полностью стерлись из памяти.

Практически, но не окончательно.

Уэнсдэй машинальным жестом, который она позволяет себе недопустимо часто, кладёт тонкую ладонь на плоский живот.

Их сын или дочь уже появился бы на свет.

Перед глазами против воли встаёт портрет из мастерской — когда Ксавье уехал, она спустилась туда снова, но картины на месте не оказалось. Наверное, он предпочел её уничтожить. А может, запрятал где-то в недрах их непомерно огромного дома, чтобы изредка доставать и предаваться фантазиям, которым не суждено осуществиться.

Вот только несбыточным фантазиям прямо сейчас предается она сама.

Небрежно брошенный неподалеку телефон взрывается назойливой трелью похоронного марша — и Аддамс резко выпрямляется в кресле. Тянется к звенящему устройству с ужасающей поспешностью. Но на вспыхнувшем экране бегущей строкой отображается совсем не то имя, которое она втайне хотела бы увидеть.

Звонит Энид.

Глупо было полагать, что это… он.

Уэнсдэй разговаривала с мужем — дурацкое слово, так и не смогла к нему привыкнуть — всего пару дней назад, что, по последним меркам, считается совсем коротким сроком.

Аддамс решительно нажимает на кнопку блокировки, сбрасывая вызов, и снова принимает неловкую позу, ставшую уже привычной. Пытается сосредоточиться на размышлениях о новом расследовании — на территории парка Хай-Лайн на днях был найден пакет с частями тел трёх разных людей — но разум упорно возвращается к запретной теме.

Непрошенные мысли стучат в голове подобно навязчивому метроному.

Взять ту же самую Энид.

Она прекрасно справляется — успевает строить вполне успешную карьеру, имея под боком двух маленьких детей и мужа, не особо блещущего интеллектом. Кажется, она даже искренне любит своих невыносимых близнецов.

Хотя эти двое — сущие исчадия Ада, кошмарные демоны в ангельском обличье, способные довести кого угодно до нервного срыва.

Но Уэнсдэй почти уверена, что её собственный ребенок не был бы таким докучливым — и пусть её генов в нём лишь половина, кровь Аддамсов ничем не перебьёшь. Наверняка, он не доставлял бы серьёзных проблем. Мортиша как-то вскользь упомянула, что сама Уэнсдэй никогда не плакала даже в юном возрасте.

Oh merda.

Какого черта она вообще об этом думает?

Причем уже в который раз.

Неужели она действительно… жалеет?

Немыслимо.

Займись наконец делом. Вы с Торпом едва разговариваете. Скоро он попросит развод и найдет себе ту, кто даст ему всё, что он хочет. Если уже не нашел.

А вот и рациональное мышление.

Иногда Аддамс начинает казаться, что у неё медленно развивается шизофрения — суровый голос разума, звучащий в голове, с каждым годом всё сильнее противоречит зову сердца.

Тьфу ты, что за пафосный бред? Заразилась от Торпа? Сердце — просто орган в грудной клетке, качающий кровь по организму. Два желудочка, два предсердия. У него нет и не может быть никакого зова.

С этим поспорить трудно.

Похоже, вынужденное одиночество влияет на неё не самым лучшим образом. Когда-то она стремилась к этому так сильно… Но наконец достигнув желанной цели и оставшись наедине с собой, Уэнсдэй с удивлением осознала, что не испытывает совершенно никакого удовлетворения. И хотя в их огромном доме впервые за много лет воцарилась идеальная чистота — ведь Ксавье больше не разбрасывал кисти по всем углам и не трогал ничего измазанными краской пальцами — она вдруг поняла, что ей ужасно не хватает того раздражающего беспорядка, который он упорно называл творческим.

А ещё оказалось, что лекарства и продукты не появляются самым мистическим образом по щелчку пальцев — разумеется, настолько очевидная информация была известна ей и раньше, но… С самых первых дней совместной жизни Ксавье избавил её от всех рутинных обязанностей, кажущихся Аддамс оскорбительно банальными.

Но самое чудовищное, самое ужасающее и самое кошмарное открытие заключалось в другом. Уэнсдэй попросту не могла заснуть в одиночестве — ворочалась под тёмным одеялом практически всю ночь, попеременно открывала и закрывала окна, тщательно взбивала каждую из многочисленных подушек, но ничего не помогало.

Ей до невыносимого отчаяния не хватало его крепких объятий. Жутко раздражающих прежде. И катастрофически необходимых теперь.

Раньше Аддамс недовольно сбрасывала его наглые руки — упорно твердила, что он тяжелый, что он бесцеремонно вторгается в личные границы, что он её душит… Оказалось, отсутствие Ксавье в этих самых личных границах душит в стократ сильнее.

Oh merda. Какой кошмар.

Похоже, она абсолютно не умеет без него жить.

Попросту не помнит, как это делается.

Черт бы его побрал. Торп не просто подобрался к ней недопустимо близко — он проник глубоко внутрь, словно раковая опухоль четвёртой стадии, пустил метастазы по всем органам и клеткам. И никакая химиотерапия не спасет.

Дверь кабинета неожиданно распахивается.

Уэнсдэй бросает резкий взгляд в сторону входа — и тут же едва не слепнет от тошнотворного буйства красок, показавшегося на пороге.

Oh merda. Только этого ещё не хватало.

Надо было пустить себе пулю в висок.

— Какого черта, Энид? — Аддамс мгновенно выпрямляется в кресле, нащупывая босыми ногами брошенные под стол туфли. — Я занята. Нельзя врываться без предупреждения в рабочее время.

— Я звонила вообще-то, — резонно возражает Синклер, кивнув в сторону телефона. — И ты не занята. Ты сидишь и хандришь.

— Я не хандрю, — она машинально закатывает глаза. Проклятые туфли никак не надеваются. Какой отвратительный день.

— Будешь врать кому-нибудь другому… — безапелляционным тоном заявляет блондинка, уверенно проходя вглубь кабинета. — Например, самой себе, у тебя всегда это здорово выходило.

— Я не нуждаюсь в твоих услугах бесплатного психотерапевта, — Уэнсдэй скептически вскидывает смоляную бровь, начиная ощущать привычное нарастающее раздражение.

— И язвишь слабовато. Но я твоя лучшая подруга, и мой святой долг не позволять тебе впадать в депрессию, — запустив руку в огромную омерзительно пёструю сумку, она извлекает наружу внушительную бутылку бурбона. — И поэтому я принесла лекарство.

— Сейчас три часа дня, Энид.

— Боже праведный, да у тебя и вправду депрессия! — голубые глаза, как всегда подведённые жуткими тенями цвета фуксии, удивленно округляются. — Когда тебя останавливали такие глупые формальности?

— Всегда.

Но Синклер непреклонна.

Скептически цокнув языком, она летящей походкой приближается к стеклянной дверце шкафа и выуживает оттуда два стакана. Быстро вскрыв непочатую бутылку одним ловким движением — какой неожиданный профессионализм — блондинка разливает по роксам янтарную жидкость, источающую характерный терпкий аромат. Уэнсдэй меланхолично следит за её действиями, не выказывая ни малейшего интереса.

— Пей, — решительно заявляет Энид, пододвигая к ней стакан, заполненный на треть.

— От ста граммов крепкого алкоголя в головном мозге гибнет до восьми тысяч нейронов, — Аддамс взирает на бывшую соседку с нескрываемым недовольством.

— Ты же любишь всякие изысканные методы самоуничтожения, — блондинка прячет за стаканом лёгкую улыбку в уголках губ. — Считай, что это такая petite mort.{?}[Маленькая смерть. (франц.)]

— Не используй французские фразы. У тебя ужасающее произношение, — она машинально закатывает глаза и едва заметно морщится.

— Да без разницы… — Энид устраивается в кресле напротив. — Я эту фразу не учила, а специально погуглила десять минут назад. Пей.

Впрочем, почему бы и нет?

Может, ей наконец удастся нормально поспать.

И хотя Уэнсдэй убеждена, что чернильные круги под глазами ничем не хуже классического макияжа, регулярный недосып плоховато влияет на ход расследования.

Поразмыслив с минуту, она тянется к стакану под одобрительный взгляд бывшей соседки. Терпкая, неприятно тёплая жидкость обжигает горло, когда она делает первый осторожный глоток.

— …и представляешь, Аякс всёрьез хотел принять это дурацкое предложение о повышении! И как ему только в голову пришло, что я соглашусь переехать в этот ужасный Даллас? — сокрушается Энид, пьяно сверкая яркими голубыми глазами. — Разумеется, я сказала «нет». Я ведь столько усилий приложила, чтобы выбить место для близнецов в этой пафосной школе.

Уэнсдэй в ответ лишь молча пожимает плечами и залпом осушает содержимое очередного стакана. Они сидят здесь уже третий час, и бутылка бурбона изрядно опустела. И хотя в голове стоит алкогольный дурман, в грудной клетке разливается расслабляющее умиротворение.

— Ну да ладно, я ведь пришла поговорить не о себе… — вспоминает Синклер спустя два часа бурной тирады о своих банальнейших семейных проблемах. — Лучше ты мне расскажи, что у вас происходит.

— Ничего, — равнодушно отзывается Аддамс.

Это даже не ложь.

Даже если напрячь затуманенный бурбоном разум, она всё равно не смогла бы подобрать более точной характеристики для собственных отношений, летящих под откос со скоростью сошедшего с рельс поезда.

— Это не ответ… — не унимается чертова блондинка. Неудивительно, что её сыновья настолько невыносимо докучливы. Это явно дурная наследственность. — Что это за командировка такая длиной чуть ли не четыре месяца?

— Полагаю, он хочет развестись, — Уэнсдэй категорически претят любые откровения, но изрядная доза алкоголя развязывает язык.

— С чего ты это взяла? — на лице Энид отчётливо угадывается сомнение. — Он сам тебе об этом сказал?

— Это очевидно, — необходимость объяснять настолько элементарные вещи вызывает неуемное раздражение.

— Нет, подожди… — Синклер на минуту напряженно сводит брови на переносице. Обычно она делает так, когда пытается сформулировать особенно сложную мысль, и Аддамс машинально напрягается. Подумав немного, блондинка отпивает добрую половину из своего стакана и продолжает. — Знаешь, я в это не верю. Уверена, ты сама всё придумала… Вот уж не думала, что подобные типично женские загоны и тебя не обойдут стороной.

— Ты явно перепила и бредишь, — скептически отзывается Аддамс. Подобное предположение из уст Энид звучит почти оскорбительно.

— Ну конечно… — фыркает та. — Ксавье ещё со времен Невермора от тебя без ума. Да и ты недалеко ушла, несмотря на свой наигранно суровой вид…

Похоже, помимо прочих эффектов, алкоголь склоняет Синклер к чудовищной прямолинейности. Уэнсдэй впивается в её порозовевшее лицо красноречивым ледяным взглядом.

— У меня в ящике нож для бумаг. Хочешь оставить своих детей наполовину сиротами? — раздраженно цедит она сквозь зубы.

— Можешь сколько угодно делать жуткие глаза… Но мы обе знаем, что я права, — решительно заявляет внезапно осмелевшая блондинка. Её несёт со страшной силой, и запущенный процесс явно необратим. — Да-да, продолжай себя обманывать… Я вся такая крутая и рациональная Уэнсдэй Аддамс, мне никто не нужен и бла-бла-бла. Но это же мишура. Ты скучаешь по нему и хандришь тут целыми днями.

— Энид, лучше заткнись по-хорошему, — Аддамс переходит к стадии прямых угроз. Обычно это срабатывает. Но сегодня исключительный случай.

— Нет, меня просто поражает, как ты можешь раскрывать сложнейшие дела, но при этом совершенно не способна разобраться в собственной жизни, — Синклер качает головой с таким видом, словно разговаривает со своими неразумными отпрысками. И следующая её фраза это подтверждает. — Вы оба как маленькие дети, вот серьёзно. Ты не пробовала просто поговорить с ним?

Уэнсдэй отмахивается от неё, желая прекратить заведомо бессмысленный диалог.

Но Энид не умолкает.

— Ну знаешь, просто так? Словами через рот, — в её интонациях угадываются ироничные нотки. — Люди обычно так делают, когда у них есть вопросы друг к другу. Говорят, хорошо помогает.

— Ты заткнешься или мне всё-таки стоит отрезать твой чрезмерно болтливый язык? — шипит Уэнсдэй похлеще разъярённой гадюки.

— Заткнусь… — губы бывшей соседки, покрытые ярко-малиновым блеском, растягиваются в коварной улыбке, не предвещающей ничего хорошего. — Если ты прямо сейчас позвонишь Ксавье.

— Я не стану этого делать.

— Станешь. Иначе я позвоню ему сама и расскажу, что у тебя депрессия.

— Это карьера в желтой прессе научила тебя грязному шантажу? — Уэнсдэй откидывается на спинку кресла, скрестив руки на груди.

— Нет, одна моя близкая и жутко упрямая подруга, — Синклер хитро подмигивает совершенно пьяными глазами.

Oh merda.

Похоже, она не отстанет.

Аддамс всегда презирала нерешительность, считая её проявлением слабости. Но сейчас она самым позорным образом медлит несколько минут, прежде чем потянуться за телефоном. И невольно задерживает дыхание, нажимая на кнопку вызова рядом с его именем.

Черт, она ведь даже не знает, что именно должна сказать.

Я была неправа, когда игнорировала тебя?

Я жалею об этом?

Я… совершила ошибку?

Много ошибок.

Но ничего говорить не приходится — механический голос на том конце трубки равнодушно извещает, что аппарат абонента недоступен. Вероятно, это к лучшему.

Уэнсдэй возвращается домой только к полуночи — когда бутылка бурбона окончательно опустела, Энид полезла в её шкаф разорять запасы коллекционного алкоголя, привезенного дядей Фестером из самых разных стран. На все возражения Аддамс наглая блондинка твердо заявила, что выпивка создана вовсе не для того, чтобы на неё любоваться. И самым кощунственным образом откупорила ром, обнаруженный дядей в древнем пиратском тайнике на Карибах. Но две сотни лет выдержки не прошли даром — уже после первого стакана Синклер впала практически в коматозное состояние. Пришлось звонить её благоверному и дожидаться, пока он заберёт бренное тело возлюбленной, погруженное в тотальный анабиоз. Чертов Петрополус, как назло, задержался — и чтобы скоротать время, Уэнсдэй в одиночку опустошила старую бутыль практически наполовину.

А когда она поднялась на ноги, с удивлением обнаружила, что очертания кабинета вращаются перед глазами. Не рискнув сесть за руль в таком состоянии и не желая пользоваться услугами такси, Аддамс пешком прошла внушительное расстояние от агентства до дома — кварталов пятнадцать, не меньше.

Проклятые туфли нещадно натерли ноги, и в какой-то момент она всерьёз вознамерилась выбросить их в ближайшую мусорную урну — но остановила себя, сочтя крайне неблагоразумный затеей продолжать путь босиком.

Вставить ключ в замочную скважину удаётся далеко не с первого раза — пальцы становятся совершенно ватными и отказываются подчиняться. Увесистая связка выскальзывает из рук и падает на чёрный коврик перед входной дверью. Несколько секунд Уэнсдэй слепо шарит по нему в поисках ключей, но быстро осознает бесплодность попыток — приходится включить фонарик на телефоне. Часы на экране показывают дату и время: «00:25. 13 июля».

— С годовщиной тебя, Аддамс… — зачем-то вслух произносит она, наконец отыскав злополучную связку и сосредоточенно пытаясь попасть тонким ключом в отвратительно узкую замочную скважину. — Можешь считать, праздник удался на славу.

Проклятая дверь наконец распахивается.

Позорно путаясь в собственных конечностях, она проходит в прихожую, щелкает выключателем… и замирает как вкопанная.

Ксавье стоит на расстоянии нескольких шагов и смотрит прямо на неё своими невозможно зелёными глазами. Похоже, он здесь довольно давно — каштановые волосы слегка влажные после душа, а домашняя футболка местами испачкана свежей серой краской.

Oh merda.

Может, это галлюцинация, вызванная ромом двухсотлетней давности?

Уэнсдэй несколько раз моргает, стараясь сфокусировать затуманенный взгляд.

— Какого черта ты тут делаешь, Торп? — наконец спрашивает она, все ещё не будучи полностью уверенной в реальности происходящего.

— В каком смысле? Вообще-то это и мой дом тоже, — он пристально всматривается в её лицо и вдруг шумно втягивает воздух, улавливая отчётливое алкогольное амбре. — Уэнсдэй, ты что… пьяна?

— А тебе какое дело? — огрызается она, неловко переступая с ноги на ногу в безуспешной попытке сбросить адски неудобные туфли. И какого черта она решила сегодня надеть эти пыточные орудия на каблуках?

— Да ты ведь на ногах почти не стоишь, — Ксавье укоризненно вскидывает бровь и решительно подходит к ней, явно намереваясь подхватить на руки.

— Не трогай меня, — на полтона громче, чем нужно шипит Уэнсдэй, уперевшись ладонями ему в грудь и не позволяя приблизиться. — Иначе я придушу тебя сию же секунду, клянусь.

— Господи, да что с тобой не так? — искреннее недоумение в его голосе становится катализатором. Сам того не ведая, Ксавье срывает чеку невидимой гранаты, и она сиюминутно взрывается.

— А с тобой что не так? — её голос становится тише. Ниже. Опаснее. Холодная ярость разливается в груди концентрированным ядом. — Ты пропадал черти где четыре месяца, а теперь ведёшь себя, как ни в чем не бывало.

Немедленно заткнись, идиотка.

Что ты несёшь?

Давай, закати ещё скандал, как типичная женушка-истеричка. Браво, Аддамс, ты благополучно пробила дно.

Ниже падать уже просто некуда.

— Я работал, Уэнсдэй! — Ксавье инстинктивно пятится назад, явно не зная, чего от неё можно ожидать. — Да ты ведь сама избегала меня! А теперь вдруг набрасываешься с обвинениями! Я уже совсем ничего не понимаю!

— О, прости, что я в очередной раз повредила твою хрупкую душевную организацию. И что в очередной раз не оправдала твоих идиотских надежд, — она продолжает наступать на него нетвёрдой походкой, машинально оглядываясь в поисках чего-нибудь острого. Или тяжёлого. Голос разума приходит в ужас от её слов и действий, но Уэнсдэй не может остановиться. Убойная доза спиртного развязывает язык, и её несёт со страшной силой, совсем как Энид несколькими часами ранее. — Беги, спасайся. Подавай на развод или просто проваливай ко всем чертям.

— Да что ты такое городишь?! — голос Торпа становится громче, едва не переходя на крик. — Какой ещё развод?! Совсем умом тронулась?!

— Прекрати строить из себя идиота.

Oh merda. Все происходящее напоминает сценарий плохой мелодрамы.

Неужели это происходит на самом деле?

Какой ужасающий кошмар.

— Так, стоп… — Ксавье выставляет перед собой руку в предупреждающем жесте и привычно потирает переносицу двумя пальцами. — Давай успокоимся и поговорим.

— Я абсолютно спокойна, — разумеется, это ложь. Сокрушительная ледяная ярость разгоняет сердечный ритм почти до тахикардии.

— Послушай меня, пожалуйста. Хотя бы постарайся. Хоть раз в жизни, — он делает ещё два шага назад, упираясь спиной в стену. И садится прямо на пол, уставившись прямо перед собой растерянным взглядом. — У нас в последнее время не всё было гладко, понимаю… Уж не знаю, что ты там себе придумала, но я никогда и не думал о разводе.

— Не ври, у тебя плохо получается, — Уэнсдэй презрительно фыркает.

— Ладно, ладно… Хорошо. Я думал об этом. Но за эти месяцы вдали от тебя понял, что у меня совсем не получается без тебя жить. Я и не хочу без тебя жить. Ты… ты нужна мне. Просто чертовски необходима.

Его невыносимая честность обезоруживает.

Аддамс с неудовольствием ощущает, как ледяное пламя сокрушительной ярости начинает понемногу угасать.

Она всеми силами старается держать лицо, но невольно моргает, легко выдавая собственное смятение. К счастью, он этого не замечает.

Или убедительно делает вид.

— Просто… мне было тяжело, — продолжает Ксавье, разглядывая свои испачканные краской пальцы. — Когда мы поженились, я и не думал о детях, но потом… Когда ты забеременела, когда вдруг появился крохотный шанс, я, сам того не желая, начал надеяться. Глупо это, конечно.

— Глупо, — безжалостно подтверждает Уэнсдэй, совсем не уверенная в своих словах.

— А потом ты стала совсем отстраненной… Как будто тебя это ни капельки волновало. Но я не смог так легко выкинуть эти мысли из головы, понимаешь?

Она хранит непроницаемое молчание.

Она не хотела бы понимать, совсем не хотела бы. Крохотные ямочки на пухлых детских щечках, пряди чёрных волос, спадающие на улыбающееся лицо, насыщенно-зелёные глаза.

Она понимает. Чертовски хорошо понимает.

Ещё один ужасающий ночной кошмар, воплощенный наяву.

— Но стоило мне уехать, я понял, что ничего из этого не имеет значения, — Ксавье резко вскидывает голову, встречаясь с ней глазами. — Для меня важна только ты. Такая, как есть… Со своими невыносимыми принципами, со своим кошмарным характером и со всеми пугающими наклонностями. В тебе — вся моя жизнь. Не хочешь детей — не надо. Но я люблю тебя, и хочу провести с тобой всю жизнь. Вдвоём. И надеюсь, ты все ещё разделяешь мои желания.

И Уэнсдэй вдруг не выдерживает прямого зрительного контакта — опускает взгляд в пол. Медленно прокручивает на безымянном пальце ободок обручального кольца и случайно задевает острым уголком ногтя проклятый волдырь от ожога — и он лопается с секундной вспышкой слабой боли.

И отчего-то именно это ощущение становится решающей точкой. Не сказав ни слова, Аддамс пересекает прихожую в несколько шагов и, неловко пошатнувшись на ватных ногах, практически падает к нему на колени. Ксавье ловко подхватывает её, бережно сжимая в кольце тесных объятий — и Уэнсдэй чувствует себя так, словно это она вернулась домой после мучительно долгого пути. И с блаженством прикрывает глаза, пока его горячие губы требовательно изучают контуры её ключиц.

Когда-то в юности они вдвоём сидели в его комнате и смотрели дурацкую сказку про Алису и Шляпника. Аддамс откровенно скучала весь фильм, но одна фраза отчего-то прочно врезалась в память.

…рано или поздно всё станет понятно, всё станет на свои места и выстроится в единую красивую схему, как кружева. Станет понятно, зачем всё было нужно, потому что всё будет правильно.

Поразительно, что она полностью осознала её смысл лишь спустя долгие годы.

А ровно через три дня Уэнсдэй достанет из ящика в ванной новую упаковку противозачаточных таблеток — и, поразмыслив всего две секунды, выбросит её в мусорное ведро.

…потому что всё будет правильно.

========== Часть 7 ==========

Комментарий к Часть 7

Саундтрек:

She Wants Reverenge — Tear You Apart

Приятного чтения!

Age: 21

Кругом белый цвет. Катастрофически много белого цвета — белые стулья, украшенные нелепыми пышными бантами, белые пионы и фрезии, увивающие полукруглую арку, белые скатерти на маленьких столиках с разнообразными закусками.

Нет, Уэнсдэй совсем не была против белого цвета — но только в том случае, если он в умеренной пропорции сочетался с чёрным.

Но никак не с чудовищных обилием пёстрых деталей, выделяющихся ещё ярче на светлом фоне.

Например, совершенно кошмарные вазоны с розами всех оттенков, расставленные по бокам от светлой ковровой дорожки, ведущей к арке. Достаточно задержать взгляд на них буквально на пару секунд, чтобы перед глазами пошла рябь. Или расположенная неподалеку блестящая фотозона — Аддамс скорее отдала бы на отсечение собственную руку, нежели рискнула бы сделать снимок на убогом фоне из множества золотистых квадратиков.

Вот только остальных присутствующих безобразный дизайн нисколько не смущает — возле фотозоны быстро выстраивается очередь.

Презрительно скривившись, Уэнсдэй отворачивается, опасаясь окончательно ослепнуть от настолько явной безвкусицы.

Вдобавок царит невыносимая жара, по ощущениям не меньше тридцати градусов. Солнце стоит высоко в зените, на отвратительно голубом небе — ни облачка.

Как только завершилась официальная часть церемонии, Уэнсдэй почти насильно оттащила Ксавье в тень под огромным раскидистым дубом, но это не особо помогло. И как только новоиспеченному семейству Петрополусов пришло в голову устраивать свадебное торжество прямо на улице в первой четверти августа?

— Мне скучно. И жарко, — недовольно заявляет Уэнсдэй, сверкнув глазами в сторону Торпа. Тот выглядит раздражающе безмятежно, медленно потягивая игристое из бокала на изящной тонкой ножке. — Я хочу домой.

— Не капризничай… — отзывается он с меланхоличной улыбкой, вызывающей искреннее желание вогнать парочку иголок ему под ногти. — Когда закончится фотосессия, станет повеселее… Энид обещала какую-то там фееричную программу и крутого диджея, давай хотя бы дождёмся развлекательной части.

— Я не считаю развлечением конвульсии под убогую современную музыку, — она твёрдо намерена стоять на своём до победного.

— Уэнсдэй… — Ксавье сокрушенно вздыхает и мягко касается её локтя. — Мы не можем уйти, это неприлично. В конце концов, это свадьба наших лучших друзей, такое событие бывает раз в жизни.

— Похороны бывают раз в жизни, — резонно возражает Аддамс, резко дернув плечом, чтобы сбросить его руку. — А свадеб может быть сколько угодно. По статистике этого года, коэффициент разводов равняется…

— Прекрати нагнетать, — чертов Торп непреклонен. — Если тебе жарко, я могу принести шампанское со льдом.

— Это не настоящее шампанское. Это игристое вино, — она брезгливо косится на золотистую жидкость в его бокале. — И ты прекрасно знаешь, что я ненавижу слабый алкоголь.

— И прекрасно знаю, что порой ты бываешь просто невыносима, — Ксавье наигранно кривит губы, почти в точности копируя её недовольное выражение. И самым наглым образом позволяет себе очередной фривольный жест. Склоняется над ней, уткнувшись носом в прическу из кос, и невесомо проводит пальцами по линии позвоночника. — Но я всё равно тебя люблю.

— Заткнись, — шипит Уэнсдэй сквозь зубы и делает крохотный шаг вперед, прерывая тактильный контакт. — Я пойду в уборную. Может, мне удастся утопиться в раковине.

— Меня бы это очень огорчило, знаешь ли.

Аддамс оставляет ироничный выпад без ответа. Раздраженно дернув плечами, она решительно направляется в сторону высокого особняка из белого камня, невольно вспоминая слова Энид — полторы тысячи долларов за аренду на сутки, это же просто грабеж, но для свадьбы не жалко никаких денег — хотя по мнению самой Уэнсдэй, этот архитектурный мутант не стоит и полсотни. Чудовищная смесь рококо и неоклассицизма вблизи выглядит ещё ужаснее, чем на расстоянии.

Когда она проходит мимо фотозоны, от толпы гостей отделяется сама виновница торжества — схватив в охапку многочисленные слои пышного белоснежного платья, Синклер решительно устремляется в её сторону. Приходится остановиться, чтобы дождаться её.

— Уэнсдэй, давай сфотографируемся вместе! — безапелляционным тоном заявляет блондинка, на ходу пытаясь поправить выбившийся из прически локон. Но только усугубляет ситуацию — из белокурых волос разом выпадают целых две шпильки. Энид ойкает и пытается поднять их, но Аддамс ловко её опережает.

— Дай сюда, — она машинально закатывает глаза и быстро вставляет жемчужные шпильки в подобие Пизанской башни на голове бывшей соседки. — И я не буду фотографироваться на этом убогом фоне.

— Тогда давай на телефон… — Синклер с готовностью извлекает откуда-то из складок помпезного платья устройство в кислотно-розовом чехле. — У нас ведь почти нет совместных селфи.

Уэнсдэй уже открывает рот, чтобы категорически отвергнуть дурацкое предложение. Но в самую последнюю секунду останавливает себя — блондинка выглядит такой счастливой, что язык не поворачивается ей отказать. Едва не подпрыгивая на месте от переполняющих эмоций, Энид быстро открывает фронтальную камеру и прижимается к Аддамс, обдавая облаком приторного парфюма. Быстро щелкнув несколько снимков, она принимается просматривать их, выбирая наиболее удачный.

— Смотри, может эту выложить? — Синклер настойчиво тычет пальцем в одну из фотографий и пролистывает на следующую. — Или лучше эту?

— Без разницы, — Уэнсдэй разглядывает снимок ровно две секунды, после чего равнодушно отворачивается.

И вдруг краем глаза улавливает вдалеке весьма любопытную картину.

Ксавье всё также стоит в тени, прислонившись спиной к стволу раскидистого дуба, вот только уже не один. Рядом с ним на возмутительно близком расстоянии мнется какая-то незнакомая девица в откровенном платье глубокого изумрудного цвета. В какой-то момент она разражается заливистым смехом, отбрасывая за спину водопад тёмно-рыжих волос, уложенных крупными волнами.

— Кто это? — тут же требовательно спрашивает Уэнсдэй, обернувшись к Энид.

— А, это Миранда Макклендон. Секретарша моего босса, — отзывается Синклер совершенно безмятежным тоном. — Она довольно славная.

— Хм.

Смерив девицу критическим взглядом — совершенно вульгарное декольте, броский макияж — и сочтя её недостойной своего внимания, Аддамс быстро теряет интерес. Абсолютно очевидно, что беспокоиться не о чем. Уэнсдэй слишком уверена в себе, чтобы опускаться до глупой ревности, свойственной лишь людям с заниженной самооценкой.

Коротко кивнув бывшей соседке в знак прощания, она быстро устремляется в дом, надеясь хоть немного отдохнуть от невыносимой жары.

Но её ожидает разочарование — внутри особняка такое же пекло, как и снаружи. Не без труда отыскав уборную, она включает на полную мощность кран с синей точкой и с блаженством подставляет обе руки под ледяную воду. Затем прислоняет прохладные ладони к разгоряченным щекам, не заботясь о сохранности макияжа.

Уэнсдэй стоит так довольно долго, скучающе рассматривая собственное отражение в настенном зеркале — движимая благоразумием, она выбрала платье с открытыми плечами, но в такую отвратительную погоду даже тонкая шелковая ткань неприятно липнет к телу.

Где-то на улице начинает греметь музыка.

Похоже, это и есть та самая «фееричная развлекательная программа».

Надо было заранее проткнуть себе барабанные перепонки, чтобы не слышать бьющие по ушам басы.

Выждав ещё несколько минут, Аддамс закручивает кран с водой и, наспех поправив прическу, выходит обратно на улицу.

За продолжительное время её отсутствия успели подать горячее — гости расселись по столам, а многие уже вышли на импровизированный танцпол посередине газона, чтобы вдоволь подергаться под ужасающую электронную музыку. Ловко лавируя среди толпы, словно охваченной коллективным эпилептическим припадком, Уэнсдэй взглядом выискивает Ксавье. Он обнаруживается неподалеку от эпицентра танцевального безумия — сидит за столом, скучающе разглядывая содержимое очередного бокала.

Приближаясь к нему, она случайно задевает плечом рыжеволосую девушку в изумрудном платье.

— Ой, простите… — поспешно извиняется Миранда Макклендон, но под ледяным взглядом угольных глаз её вульгарно накрашенное лицо быстро теряет приветливое выражение.

Уэнсдэй не удостаивает её ответом и просто проходит мимо.

Невыносимая жара и окружающий шум окончательно испепеляют жалкие зачатки тактичности.

— Рад, что тебе не удалось утопиться… — беззлобно поддевает Ксавье, когда она усаживается на стул рядом с ним. — Не передумала насчет шампанского? Ну в смысле насчет игристого?

— Нет, — Аддамс подпирает голову рукой и уже в сотый раз задает самый волнующий вопрос. — Когда мы уже сможем покинуть эту вакханалию?

— Потерпи хотя бы пару часов, — он мягко улыбается и пытается накрыть её ладонь своей, но Уэнсдэй поспешно отдергивает руку.

— Это лишнее, — категорично заявляет она.

Ксавье тихо вздыхает, но не решается возразить.

В молчании проходит ещё несколько минут.

Или несколько десятков минут.

Трудно сказать точно, когда время тянется так ужасающе медленно.

От нечего делать Уэнсдэй принимается разглядывать гостей — Энид с Аяксом сливаются в продолжительном страстном поцелуе под всеобщие аплодисменты, Юджин неловко топчется на танцполе в компании довольно симпатичной блондинки, многочисленные коллеги Синклер дружно чокаются и свистят. Кто-то из родственников Петрополуса стучит ложечкой по бокалу, привлекая внимание окружающих, и произносит длинную поздравительную речь. Аддамс едва разбирает половину слов — музыка до сих пор звучит оглушающе громко. Слащавая парочка молодоженов снова целуется. Пьяная толпа снова свистит и улюлюкает.

Отвратительно.

На недавних поминках двоюродного дедушки Сантино и то было повеселее.

Она машинально закатывает глаза.

И вдруг спиной ощущает пристальный взгляд — спасибо филигранно отточенному детективному чутью. Уэнсдэй оборачивается через плечо, нисколько не утруждая себя тем, чтобы сделать это незаметно. Миранда Макклендон извивается всем телом в призывно-развратном танце, поминутно стреляя глазами в сторону их столика. Oh merda, вот ведь прицепилась.

— Какого черта она вьётся тут, как стервятник над падалью? — не выдерживает Аддамс спустя несколько секунд.

— Она просто очередная поклонница моего отца, не обращай внимания, — тут же отзывается Ксавье, хотя Уэнсдэй даже не называла имени. — Спрашивала, могу ли я уговорить его дать интервью для их журнала.

— Эта девица работает секретаршей, какое ей дело до интервью? — она надменно вскидывает смоляную бровь.

— Да мне откуда знать… — Торп выглядит раздражающе безмятежно. — Может, ей премия за это полагается. Какая вообще разница? Нельзя видеть врага в каждом человеке.

— Конечно, лучше слепо доверять всем и каждому, как это делаешь ты, — огрызается Аддамс, раздосадованная его невозмутимостью.

— Чего ты так взъелась на неё? — Ксавье пожимает плечами. В уголках его губ расцветает слабая ироничная усмешка. — Если бы я не знал тебя, решил бы, что ты ревнуешь.

Она презрительно фыркает.

Разумеется, это бред — ни о какой ревности не может быть и речи.

Но наглая девчонка слишком упорно пытается привлечь к себе внимание. Уэнсдэй следит за ней краем глаза. Миранда плавно покачивает бедрами, отбрасывает за спину каскад густых медных локонов и не сводит заискивающего взгляда с Ксавье.

Но, к счастью, ей хватает мозгов — и инстинкта самосохранения — чтобы держаться на расстоянии. Но ненадолго. Последней каплей становится то, что чертова секретарша поднимает свой изрядно опустевший бокал и, отсалютовав им Торпу, кивает головой в сторону танцпола. Нет, это уже ни в какие ворота не лезет. Аддамс совершенно инстинктивно кладёт ладонь на рукоять столового ножа.

— Эй, прекрати… — Ксавье мгновенно перехватывает её тонкое запястье. — Разумеется, я не пойду с ней танцевать, зачем мне это? Но постарайся быть сдержаннее, пожалуйста.

Его непробиваемое спокойствие злит ещё сильнее. Уэнсдэй едва не скрипит зубами от раздражения, медленно, но верно приближаясь к точке кипения.

— Давай не будем портить праздник, — он сильнее сжимает её руку, безуспешно пытаясь воззвать к благоразумию.

— Пара-тройка убийств добавят шарма этому унылому мероприятию, — тут же парирует Уэнсдэй.

— Ты же пошутила, да?

— Может быть, — она зловеще прищуривается, бросая очередной взгляд за спину.

Поставив на ближайший столик пустой бокал, Миранда одаривает Ксавье ещё одной очаровательной улыбкой и направляется в сторону особняка. Выждав пару минут, Аддамс решительно поднимается на ноги.

— Пойду прогуляюсь, — уверенно заявляет она.

— Куда ты? Зачем? — в его взгляде появляется подозрение. Черт бы побрал эту извечную проницательность. — Я надеюсь, ты же не собираешься в самом деле убивать эту девушку?

— Конечно, нет, — не слишком убедительно отзывается Уэнсдэй, закатывая глаза. Высвободив свою руку из цепкого захвата длинных пальцев, она пристально наблюдает, как Миранда подходит к высоким двустворчатым дверям особняка и скрывается за ними. — Я просто хочу немного подышать воздухом.

Ксавье взирает на неё с сомнением — он явно ни на секунду не поверил в наспех придуманную ложь. Но возражать и останавливать не решается. Тем лучше. Незачем привлекать к себе лишнее внимание.

Оказавшись в особняке, Уэнсдэй оглядывается по сторонам, прикидывая, куда могла бы направиться Миранда. Где-то вдалеке раздаётся негромкое цоканье каблуков, а затем звук открываемой двери — именно в этом коридоре находится уборная. Похоже, вот и разгадка. Аддамс быстро движется в нужном направлении, словно бесшумная тень.

И замирает у чуть приоткрытой двери туалетной комнаты, когда до её слуха доносятся женские голоса. Недюжинный опыт работы частным детективом подсказывает, что оставаясь вне зоны видимости, можно узнать намного больше полезной информации. Поэтому Уэнсдэй замирает на месте и вся обращается в слух.

Один голос смутно знаком — кажется, это Йоко.

Второй — высокий и звонкий — явно принадлежит Миранде.

Они общаются на вполне дружеской ноте, словно знают друг друга давно, и Аддамс запоздало вспоминает, что вампирша иногда подрабатывает фотографом в том же журнале, что и Синклер.

— А он симпатичный, да? — игриво произносит Макклендон. — Ну этот… наследник торповских миллионов.

— Неееа… — отзывается Танака, вальяжно растягивая слова. — Не советую.

— Почему это? — в звонком голосе отчётливо угадываются нотки заинтересованности.

— Он лет с шестнадцати встречается с Уэнсдэй Аддамс. Мы учились в одной школе, — сообщает Йоко. — Она самая настоящая психопатка. Помню, ходили слухи, что её перевели к нам после того, как она убила и расчленила двух парней.

— Если бы это было правдой, её посадили бы в колонию для несовершеннолетних, — совершенно резонно возражает Миранда. — Но уж никак не отправили бы в закрытую школу.

— Я бы не была так уверена. Понятия не имею, на чем конкретно её отец сделал свое состояние… — Танака понижает голос до заговорщического шепота, и Уэнсдэй приходится почти прижаться ухом к двери, чтобы разобрать дальнейшие слова. — Но говорят, что у Аддамсов целый наркокартель. И даже торговлей людьми не брезгуют. Они вроде как из мафиози… Ну, знаешь, как в Крестном отце. Таких людей не сажают в тюрьму.

— Чушь какая-то.

Впервые за весь диалог скудоумная рыжеволосая девица выдаёт хоть что-то дельное. Нельзя сказать, что Гомес всегда честно и благопристойно вёл дела, но никакого наркокартеля — и уж тем более торговли людьми — не было и в помине. Хотя нельзя отрицать, что второй вариант вполне заманчив.

Возможно, Миранда даже не совсем непроходимая идиотка… Но следующая её фраза мгновенно подтверждает обратное.

— Но в любом случае, наследнице мафиози стоило бы получше приглядывать за своим богатеньким красавчиком, — она глуповато хихикает. — Мы с ним уже обменялись телефонами, и уж при личной встрече я проявлю побольше инициативы…

И последним высказыванием Миранда окончательно подписывает себе приговор.

И пусть Уэнсдэй считает недостойным опускаться до глупой ревности, всё внутри мгновенно воспламеняется ледяной яростью — никто и никогда не посмеет посягнуть на то, что принадлежит ей и только ей.

— Аддамс тебя на британский флаг порвёт, помяни моё слово… — сообщает вампирша.

А через секунду раздаётся звук приближающихся шагов, и дверь уборной распахивается.

Стоящая на пороге Йоко вовсе не выглядит удивленной. Похоже, обострённый вампирский слух и впрямь работает отменно.

Зато на броско накрашенном лице рыжеволосой нахалки отражается сразу вся гамма эмоций — от шока до легкой паники.

— Привет, Аддамс, — Танака кривит в усмешке багряные губы и бросает короткий взгляд на притихшую Миранду. — Постарайся не покалечить её слишком сильно. Она готовит потрясный капучино, будет жалко, если наше издательство лишится такого ценного кадра.

— Ничего не могу обещать, — Уэнсдэй копирует плотоядную усмешку вампирши и решительно переступает порог.

— Счастливо оставаться, девочки, — хохотнув напоследок, Йоко покидает уборную.

Макклендон пытается последовать примеру коллеги, но Аддамс преграждает ей путь — скрестив руки на груди, скользит тяжёлым немигающим взглядом по её тонкой фигурке в вульгарно-обтягивающем платье. Миранда растерянно хлопает глазами и машинально облизывает губы, выдавая своё волнение.

— Ты знаешь, сколько людей погибает по вине несчастного случая? — произносит Уэнсдэй ровным тоном, уставившись на девицу исподлобья. — Больше шести тысяч ежедневно.

— Что? — непонимающе переспрашивает та, покосившись на спасительную дверь позади Аддамс.

— Например, можно неудачно упасть на скользком кафеле в туалете и сломать, допустим, основание черепа, — вкрадчивый голос становится тише. — Знаешь, какие ощущения при этом?

— Ты что, больная? — девица пытается сохранить невозмутимый вид, но Уэнсдэй почти физически ощущает исходящие от неё импульсы липкого страха. — Что ты несёшь?

— Снижение слуха вплоть до полной потери. Дыхательная недостаточность. Кровоизлияние в слизистые оболочки. И конечно, большая вероятность летального исхода, — Аддамс говорит чётко, медленно и с расстановкой, смакуя каждое слово. И делает несколько наигранно-ленивых шагов вперед.

— Не подходи ко мне, психопатка, — Миранда рефлекторно пятится назад и в конце концов упирается спиной в стену. Понимая, что пути к отступлению отрезаны, она мгновенно озвучивает банальнейшее подобие угрозы. — А то я закричу.

— Конечно. Можешь начать прямо сейчас. Но, видишь ли, я очень дорожу своей репутацией… — Уэнсдэй выдерживает театральную паузу, откровенно наслаждаясь нарастающим страхом девчонки. Напряжение повисает в воздухе невидимым оголённым проводом. Потрясающее ощущение. — И тогда мне придётся действительно тебя убить, чтобы никто не посмел сказать, будто Уэнсдэй Аддамс не доводит дела до конца.

— Нет, нет! — жалкое самообладание Макклендон быстро даёт трещину, в уголках густо подведённых глаз начинают блестеть первые слёзы. — Пожалуйста…

— У тебя есть три секунды, чтобы немедленно исчезнуть отсюда и никогда больше не попадаться мне на глаза.

— Ч… что?

— Раз.

Светло-карие глаза округляются ещё больше, становясь похожими на чайные блюдца. Ярко-алые губы дрожат. А в следующую секунду Миранда вихрем проносится мимо неё, едва не споткнувшись на тонких шпильках, и стремглав вылетает за дверь.

Аддамс невольно усмехается своему отражению в зеркале над раковиной — лёгкая полуулыбка выходит плотоядной, похожей на оскал. Мозг, взбудораженный предвкушением кровавой расправы — пусть и неудавшейся — вдруг подсовывает ей интересную идею. Раз уж убийства не случилось, есть и иная возможность разнообразить скучный досуг.

Почему бы ей не воспользоваться? Запустив руку под шелковый подол чёрного платья, Уэнсдэй поспешно стягивает нижнее белье — и быстро прячет его в плотно сжатом кулачке.

Ксавье, по-прежнему сидящий за столом, встречает её настороженным взглядом.

— Ты точно никого не убила? — подозрительно спрашивает он, вглядываясь в её лицо. — Слишком довольной выглядишь.

Вместо ответа Аддамс обходит его со спины и склоняется ниже.

— Не хочешь прогуляться по особняку? — произносит она на уровне приглушенного шепота, задевая губами мочку его уха.

— Зачем? — Торп слегка вздрагивает от столь внезапной близости. Похоже, он немало удивлен такой резкой смене её настроения.

Слабо усмехнувшись собственным мыслям, Уэнсдэй кладёт руку ему на колени и разжимает кулак. Ксавье медленно опускает глаза вниз — и судорожно выдыхает, увидев скомканное нижнее белье.

— Ты сумасшедшая, — констатирует он спустя пару секунд.

— Тебе это нравится.

— Ты не представляешь, насколько.

Ксавье стремительно вскакивает на ноги и резко оборачивается к ней. Насыщенно-зелёные глаза мгновенно темнеют от желания, и Аддамс едва заметно усмехается уголками вишневых губ — от одного только его взгляда все внутренности словно скручиваются в тугой узел. Кровь вскипает в артериях от сумасшедшего выброса адреналина, вызванного недавним предвкушением кровавой расправы и всплеском острого возбуждения. Он довольно грубо сжимает её локоть, неизбежно вызывая волну мурашек по всему телу, и поспешно увлекает Уэнсдэй в сторону особняка из белого камня.

Как только они оказываются в длинном безлюдном коридоре, Ксавье решительно прижимает её к стене — сильные ладони уверенно стискивают талию, а горячие губы мгновенно накрывают её собственные. Уэнсдэй бросает в жар, но уже не от отвратительной солнечной погоды, а от сокрушительного желания. Струящийся шелк платья липнет ко взмокшей спине, а мышцы между бедер отзываются требовательной пульсацией.

Она сильно прикусывает его нижнюю губу — Ксавье шипит от острой вспышки боли и мстительно сильно сжимает тяжело вздымающуюся грудь — но Аддамс этого недостаточно.

Не разрывая поцелуя, она нащупывает ручку ближайшей двери и тянет на себя. За дверью обнаруживается небольшая каморка, заставленная швабрами и ведрами. В другое время она, вероятно, предпочла бы более комфортный вариант, но внизу живота всё будто пылает огнём, и возбуждение заставляет быстро позабыть о неудобствах.

Каморка не запирается изнутри.

А может быть, у Уэнсдэй просто слишком сильно дрожат пальцы… Но она оставляет бесплодные попытки уже спустя пару секунд.

Ксавье сегодня явно не в настроении поддразнивать — резко развернув её спиной к себе и с силой вжимая в стену, он быстро запускает руку под платье. Когда его пальцы касаются клитора, у Аддамс вырывается первый приглушенный стон.

— Тише, — прерывисто шепчет он, зажимая ей рот ладонью. — Ты же не хочешь, чтобы нас застукали.

Но именно это осознание — что они буквально балансируют на лезвии ножа, находясь в незапертой комнатке, куда в любой момент может кто-то войти — заставляет пульсацию мышц многократно возрасти. Коснувшись клитора всего несколько раз плавными круговыми движениями, Торп слегка отстраняется. Она слышит позвякивание пряжки ремня, а в следующую секунду Ксавье рывком задирает её платье. Уэнсдэй до крови прикусывает губу, пытаясь сдержать стон, когда чувствует, как его напряжённый член упирается в бедро. Мощный выброс адреналина усиливает ощущения.

— Не медли… — шипит она предательски дрогнувшим голосом.

Но он и не настроен медлить — стиснув тонкую талию, он принуждает Аддамс сильнее прогнуться в спине и осторожно подаётся вперед. Истекающие влагой мышцы покорно расслабляются, впуская твердый член по самое основание. Полностью оказавшись внутри, Ксавье замирает, дышит тяжело и часто. Восхитительное ощущение наполненности прошибает, словно мощный разряд тока.

По телу Уэнсдэй проходит волна дрожи, и она податливо отводит бедра назад, отчаянно желая побудить его двигаться. Он сильнее впивается пальцами в её талию — наверняка, снова останутся синяки. То, что нужно.

Свободная рука Ксавье взлетает вверх и ложится на её горло, частично перекрывая доступ кислорода. Он наконец делает первый толчок — резкий и глубокий. С её приоткрытых губ срывается протяжный стон, немного хриплый из-за недостатка воздуха в лёгких.

— Быстрее, — командует Аддамс окончательно севшим шепотом.

И Торп подчиняется. Темп движений разгоняется, с каждой секундой становясь резче и грубее. Уэнсдэй упирается в стену ослабевшими руками и блаженно прикрывает глаза, концентрируясь на восхитительных ощущениях. От каждого толчка нервные окончания будто воспламеняются огнём.

— Прикоснись к себе… — его жаркий шепот с нотками приказа заставляет Аддамс вздрогнуть.

Ксавье нечасто позволяет себе командовать в их отношениях, целиком и полностью следуя её решениям… Зато с лихвой компенсирует это во время секса. Странно, но подобное почему-то чертовски возбуждает.

Сама удивляясь собственной покорности, Уэнсдэй опускает одну руку вниз, путаясь в длинном платье — и касается клитора.

Её пальцы слишком мягкие и нежные по сравнению с пальцами Ксавье — не совсем то, что нужно — но напряжение настолько велико, что уже спустя несколько круговых движений волна острейшего наслаждения пронзает все тело. Она чувствует, как мышцы внутри сжимают член плотным кольцом. В голове стоит туман, Аддамс едва может дышать, сраженная остротой ощущений.

Торп отпускает её горло и, стиснув подрагивающие бедра, принимается толкаться ещё сильнее. В тишине каморки раздаются шлепки влажной плоти и приглушенные стоны.

Проходит не больше двух минут, прежде чем он погружается особенно глубоко — и замирает.

Уэнсдэй чувствует, как горячая жидкость заполняет её изнутри — и содрогается во второй раз, окончательно теряя связь с реальностью.

И краем затуманенного сознания она вдруг ловит себя на странной мысли.

Может быть, свадьба — не такое уж и скучное мероприятие.

========== Часть 8 ==========

Комментарий к Часть 8

Саундтрек:

Sandr Voxon, Erbil Dzemoski — Dream

Приятного чтения!

Age: 31

Октябрь в этом году радует превосходной погодой ещё с самого начала — небо затянуто низкими свинцовыми тучами, грозящими вот-вот разразиться проливным дождём. В воздухе отчётливо слышится аромат озона и прелых листьев, и Уэнсдэй ненадолго останавливается перед машиной, наслаждаясь идиллической картиной увядающей природы. Обычно она не склонна подмечать подобные живописные детали, но сегодня особенный день.

Сегодня она может позволить себе небольшое промедление — буквально несколько дней назад она благополучно завершила пятую по счету книгу о приключениях Вайпер, а вчера дело о маньяке-потрошителе подошло к своему логическому концу. Расследование выдалось крайне непростым и растянулось почти на два года, но в итоге увенчалось успехом — преступника благополучно взяли под стражу.

Аддамс осталось всего-навсего собрать все имеющиеся материалы дела и сдать их следователю. Дурацкая бюрократия всегда являлась для неё самой нелюбимой частью в работе, но, к сожалению, самой необходимой.

Но исключительность сегодняшнего дня состоит не только в этом.

Есть кое-что ещё.

Уэнсдэй ещё пару секунд разглядывает пожелтевший кленовый лист, лежащий на асфальте в нескольких сантиметрах от колеса её Мазерати — очередной порыв ветра подхватывает его и безжалостно швыряет в лужу — а потом переводит взгляд на бело-синюю коробочку в своей руке. Впрочем, это скорее формальность, чтобы подтвердить очевидные догадки. Аддамс почти не сомневается, что увидит на тесте две полоски — уже несколько дней она просыпается с небольшим недомоганием. Не таким чудовищно-невыносимым, как в первый раз, но достаточно ощутимым, чтобы это проигнорировать.

Полтора года назад, когда Уэнсдэй решительно выбросила в мусорное ведро противозачаточные, она вовсе не намеревалась торопиться. Но многочисленные попытки, о которых Ксавье и не подозревал — ведь она так и не посвятила его в собственные планы — раз за разом заканчивались провалом.

И постепенно это стало самой настоящей идеей фикс почти наравне с поимкой маньяка-потрошителя.

Скрывать подобное от излишне проницательного Торпа было непросто. Особенно учитывая, что она неоднократно врывалась к нему в галерею посреди бела дня, чего прежде никогда не делала.

— Ты ведёшь себя… странно, — в который раз повторял он, пока её настойчивые пальцы уверенно расстегивали ремень на его джинсах. — Как будто у нас какой-то медовый месяц.

Но медового месяца у них не было даже после свадьбы. Кажется, тогда Ксавье даже купил билеты на Сицилию, но поездку пришлось отложить — вторая книга о Вайпер побила рекорды по продажам, всего за пару недель взлетев на первые строчки в списках бестселлеров, и издательство тут же предложило выгодный контракт. Вдобавок подвернулось новое интригующее дело.

А потом и сам Ксавье загорелся идеей открыть собственную галерею совершенно нового формата — и жизнь закрутилась сумасшедшим водоворотом, не оставляющим времени на отдых.

— Прекрати жаловаться, — в который раз отвечала Уэнсдэй, с лихорадочной поспешностью избавляясь от одежды и аккуратно набрасывая строгий пиджак на спинку стула.

Уже привычный ритуал, чтобы ни в коем случае ничего не помять — ведь впереди её ждала многочасовая работа в агентстве.

— Я не жалуюсь, просто… Черт, — последние возражения тонули в низком стоне, когда её губы смыкались вокруг напряженного члена.

Так-то лучше. Лишь теперь Аддамс в полной мере оценила его патологическую неспособность выстоять перед её сокрушительным напором — в противном случае Ксавье непременно начал бы задавать неудобные вопросы. Благо, он принимал её странное поведение за проявление невероятной всепоглощающей любви, от которой ему самому ещё в шестнадцать полностью отшибло мозги. Пусть лучше думает так. Не объяснять же ему в самом деле, что именно сегодня тот самый единственный день в месяце, когда задуманное может осуществиться.

Как только всё заканчивалось, она быстро одевалась, наспех переплетала косы и мчалась по своим делам, категорически не терпящим отлагательств. И так на протяжении полутора лет. Вот только ничего не получалось — однажды у неё и впрямь случилась задержка на целых восемь дней, но это оказался всего лишь проклятый гормональный сбой.

Аддамс никогда не отличалась запасом терпения — и никогда не предполагала, что столь простая задача может оказаться настолько невыполнимой — и потому с каждым разом возобновляла попытки с удвоенным усердием.

Поразительная ирония жизни.

С таким рвением начать стремиться к тому, чего избегала всю сознательную жизнь.

И наконец поистине титанические усилия принесли закономерные плоды.

Постояв возле машины ещё немного, Аддамс убирает тест в карман пальто и садится за руль. Мощный мотор утробно рычит, и Мазерати резко срывается с места, выбрасывая из-под шин россыпь мелкого щебня.

Оказавшись в агентстве, она усаживается за массивный стол из чёрного дерева и принимается сосредоточенно перебирать многочисленные бумажки. Но мысли то и дело возвращаются к бело-синей упаковке в кармане пальто. Усилием воли Уэнсдэй заставляет себя сосредоточиться на дурацкой бюрократии — незачем отвлекаться от работы раньше времени. Материалы дела, растянувшегося на долгие месяцы, едва помещаются в огромную коробку, и очень скоро от обилия мелко напечатанных буковок у неё начинает болеть голова. Пульсация в висках неуклонно нарастает, не позволяя сконцентрироваться.

Промучившись минут тридцать и не сделав и четверти намеченной работы, Аддамс устало откидывается на спинку кресла. Прислушивается к собственным ощущениям, невольно вспоминая кошмарный токсикоз при первой беременности.

Благо, в этот раз самочувствие куда терпимее — возможно, дело в психосоматике. А возможно, всё худшее только впереди.

Жаль, что её недюжинные познания в медицине никоим образом не затрагивают беременность и всё, что с этим связано. Пожалуй, нужно будет почитать соответствующую литературу, дабы восполнить пробелы. Конечно, достоверным источником информации могла бы послужить мать — но Уэнсдэй пока не намерена сообщать родителям о своём парадоксальном решении продолжить род Аддамсов. Мортиша явно будет вне себя от восторга, что своенравная дочь попрала последний из собственных принципов, когда-то казавшихся несокрушимыми.

Одна только мысль об этом неизбежно вызывает чувство тошноты.

Сделав большой глоток минералки, чтобы успокоить ноющий желудок, Уэнсдэй вновь приступает к работе. Огромная коробка, стоящая у её ног, постепенно пустеет — медленно, но верно.

Когда дела подходят к концу, солнце уже клонится к закату — багряно-золотое свечение растворяется в подступающих серых сумерках.

В последний раз щелкнув степлером и прикрепив к обложке папки несколько листов с протоколом допроса свидетеля, Уэнсдэй откладывает в сторону увесистый талмуд и поднимается на ноги. Машинально потягивается, расслабляя затекшие конечности — и наконец устремляется к вешалке с пальто.

Когда она кладёт использованный тест на столешницу раковины и засекает положенные три минуты, сердце вдруг начинает стучать быстрее. Аддамс моргает несколько раз — непроизвольная привычка, выдающая волнение. Принимается машинально крутить кольцо на безымянном пальце и потирает переносицу — ещё один дурацкий жест, позаимствованный у Торпа.

На второй минуте напряженного ожидания она вдруг ловит себя на странной мысли — что, если предчувствия снова обманули?

Ведь подобное уже случалось всего пять месяцев назад. И с ещё большим удивлением осознает, что она почти мечтает, чтобы на белом фоне проступила вторая ярко-малиновая полоска.

Oh merda.

Всего пару лет назад подобное приводило в ужас. Но теперь… Теперь Уэнсдэй задерживает дыхание, когда спустя бесконечно долгие три минуты тест выдаёт результат.

Положительный результат.

Уже по пути домой она несколько раз хватается за телефон, порываясь набрать заученный наизусть номер Ксавье. И каждый раз останавливает себя — упрямый голос рационального мышления твердит, что такие важные новости нужно сообщать лично.

Но она совершенно не представляет, как полагается это делать.

И вдруг решает сделать всё правильно.

Но не в своем предельно прагматичном представлении. А в его — до тошноты романтичном и до тоски банальном.

В конце концов, Ксавье продержался рядом столько лет — в откровенно токсичной атмосфере, в мертвой радиационной зоне, убивающей все живое в радиусе нескольких метров.

А он… выдержал. С фантастическим терпением игнорировал все резкие выпады, весь ядовитый сарказм. С невероятным пониманием относился к её увлечениям, способным довести до сердечного приступа любого нормального человека.

Впрочем, был ли он когда-то нормальным?

Вряд ли.

Иначе не смог бы её заинтересовать.

Не смог бы сломить её железобетонный принцип «Я никогда не влюблюсь».

Быстро открыв сообщения, Аддамс набирает предельно информативный и лаконичный текст: «Жду тебя дома к девяти». А потом включает левый поворотник, сворачивая к ближайшему супермаркету.

До сегодняшнего дня ей доводилось готовить ужин всего однажды — дурацкий эксперимент на позапрошлый день благодарения едва не закончился пожаром, когда Уэнсдэй отвлеклась на новую главу книги и благополучно забыла о традиционной индейке в духовке. Отправив угольно-чёрную тушку в мусорное ведро, она зареклась никогда больше не приближаться к плите. Но вот Ксавье с завидным упорством торчал там часами, создавая кулинарные шедевры из совершенно обычных продуктов — ему всегда был до омерзения важен домашний уют, совместные ужины и прочая бессмысленная мишура, свойственная «всем нормальным семьям». Аддамс искренне не понимала такого рвения, но вынуждена была признать, что приём пищи наедине куда лучше, нежели посещение пафосного ресторана с обилием раздражающе галдящих людей.

Заранее отыскав на просторах всемирной паутины подходящий рецепт, она выкладывает на стол многочисленные продукты. Сочный кусок говяжьей вырезки, шампиньоны с аккуратными светлыми шляпками, несколько упаковок слоёного теста — рецепт гласит, что потребуется всего одна, но Уэнсдэй не питает фальшивых иллюзий касаемо собственных кулинарных способностей.

Впрочем, это явно не должно быть сложнее вскрытия спинногомозгового канала.

Большинство людей прекрасно справляются.

Но трудности возникают уже на третьем пункте.

3. Обжарьте на раскалённой сковороде с добавлением масла виноградных косточек по 60 секунд с каждой стороны.

Это ещё что за чертовщина?

Никакого масла виноградных косточек в списке ингредиентов не было и в помине.

Аддамс машинально хмурится. Несколько раз перечитывает рецепт от начала до конца, с досадой обнаруживая ещё несколько недостающих продуктов. И парочку малопонятных терминов. Как ни прискорбно это признавать, но, похоже, без посторонней помощи тут не обойтись.

Достав телефон из заднего кармана джинсов, она набирает номер Энид. В трубке раздаются длинные гудки — блондинка не торопится отвечать. Раздраженно закатив глаза, Уэнсдэй придерживает телефон плечом и принимается разрезать вакуумную упаковку на говяжьей вырезке. Сырое мясо источает манящий аромат — едва уловимый металлический запах крови в сочетании с чем-то молочным.

— Да? — Синклер наконец принимает звонок.

— Энид, мне нужен твой совет.

— Совет? Ладно, внимательно слушаю, — в звонком голосе отчётливо угадываются удивленные интонации. Оно и немудрено — даже если изрядно напрячь извилины, Аддамс вряд ли сумеет припомнить ситуацию, когда обращалась к бывшей соседке с подобной просьбой. Вернее сказать, с любой просьбой.

— Что такое соус демиглас? — спрашивает она без предисловий, желая поскорее завершить вынужденный диалог. — И что значит «пассеровать»?

— Эм… — Энид выдерживает продолжительную паузу, и Уэнсдэй невольно представляет себе, как вытягивается лицо блондинки. — Пассеровать — это примерно то же самое, что и обжарить. А первое слово я не совсем поняла, честно говоря… Что ты там вообще делаешь? Это какой-то новый метод вскрытия?

— Нет, — Аддамс недовольно поджимает губы. — Я решила приготовить говядину Веллингтон.

— Что?! — Синклер верещит в трубку, словно её режут скальпелем без анестезии. — Ты решила приготовить ужин? Зачем?!

— Ты не знаешь, зачем люди готовят ужин? — саркастически отзывается Уэнсдэй, с каждой секундой раздражаясь всё сильнее.

— Я знаю, зачем готовят люди… — Энид выделяет последнее слово особенной интонацией. — Но зачем это делаешь ты?

— Какая разница?

— Нет, подожди. Я должна это видеть собственными глазами. Сейчас я перезвоню тебе по видеосвязи.

И блондинка решительно сбрасывает звонок, прежде чем Уэнсдэй успевает возразить.

Oh merda. Похоже, обратиться к ней за помощью было фатальной ошибкой.

Уже спустя пару секунд телефон разражается тягучей мелодией похоронного марша, и на экране появляется шокированное лицо Энид — судя по окружающей обстановке и небрежно накинутому халату, она у себя дома. Где-то вдалеке раздаётся капризное хныканье ребенка.

— Аякс, оторвись от компьютера хоть на минуту и погрей смесь! — кричит она куда-то через плечо. Всего пару месяцев назад семейство Петрополусов произвело на свет третьего отпрыска, но неугомонная Энид вышла на свою обожаемую работу уже спустя три недели после рождения дочери. Проследив за мужем краем глаза, она вновь оборачивается в камеру и решительно заявляет. — Итак, колись немедленно.

— В чертовом рецепте прописаны не все ингредиенты, и мне нужно узнать, чем их можно заменить, — Уэнсдэй вяло ковыряет пальцем кусок сырого мяса, лежащий перед ней на столе.

— Уэнсдэй Аддамс, не переводи тему. У меня есть два варианта, почему ты вдруг решила взяться за готовку. Либо завтра начнётся Апокалипсис, но я бы об этом узнала первой… — Синклер скептически поджимает губы. — Либо произошло что-то действительно важное.

— Ничего не произошло, — ровным тоном отзывается Аддамс, разглядывая собственный палец, слегка испачканный говяжьей кровью. Манящий металлический аромат становится отчётливее, и она совершенно машинально подносит руку к губам, слизывая крохотные багряные капли.

— Фу, господи… — лицо блондинки кривится в гримасе отвращения. — Что это за дрянь ты опять пробуешь?

На кончике языка остаётся приятный солоноватый привкус.

Может, стоит попробовать ещё раз?

Или вовсе отрезать маленький кусочек сырой говядины, чтобы посмаковать подольше?

Мысль интересная.

— Аякс, смесь в крайнем верхнем шкафчике, зачем ты роешься в нижнем? — вопит Энид преувеличенно громко, отрывая Аддамс от созерцания чертовски аппетитной вырезки. — Черт, Уэнсдэй, я перезвоню… Попробуй пока воспользоваться Гуглом.

И блондинка быстро сбрасывает вызов во второй раз. Черт бы её побрал. Совершенно очевидно, что от неё не будет никакого толку. Уже в сотый раз закатив глаза, Уэнсдэй убирает за спину мешающие косы и открывает строку поисковика.

Спустя три часа двадцать семь минут — и две неудачных попытки — она наконец вынимает из духовки очередную порцию вырезки, аккуратно завёрнутую в слоёное тесто. Корочка золотистая, а не угольно-чёрная, как в первый раз и не полусырая, как во второй.

Предвкушая долгожданный успех, Уэнсдэй осторожно отрезает от говядины небольшой кусок — и выдыхает с облегчением. Многострадальное мясо наконец-то приобрело нужный розоватый оттенок, как и было указано в рецепте.

Жаль только, что в готовом виде оно уже не источает того пленительного металлического аромата, как в сыром.

Аккуратно разложив по тарелкам проклятое изысканное блюдо, она достаёт из барного холодильника бутылку Кьянти и наполняет один бокал ровно на четверть. Тянется ко второму — и замирает. Ах да, ведь ей теперь противопоказан алкоголь.

Oh merda. Не самое приятное осознание.

Приходится ограничиться стаканом воды.

Устроившись во главе накрытого стола, Аддамс скучающе подпирает голову рукой, и бросает взгляд на настенные часы — широкие чёрные стрелки показывают уже четыре минуты десятого. Торп, по обыкновению, не отличается пунктуальностью. Он стабильно опаздывает везде и всюду на десять, а то и на пятнадцать минут — отвратительная неискоренимая привычка. Уэнсдэй напряженно барабанит пальцами по столешнице, с каждой секундой ощущая всё больше нарастающее раздражение. Когда минутная стрелка пересекает отметку в полчаса, она не выдерживает — решительно тянется к телефону и набирает его номер.

— Где тебя черти носят? — недовольно выдаёт Уэнсдэй вместо приветствия.

— Прости, у нас тут форс-мажор… — явственно уловив в её голосе неприкрытое недовольство, Ксавье поспешно пускается в объяснения. — Элоиз опять закатила истерику. Не хочет, чтобы её «Дискуссия цветов» висела напротив «Лавандовых полей» Родригеса, видите ли, у них перекликается цветовая гамма, и в итоге…

— Когда ты приедешь? — ей категорически претят малопонятные и малоинтересные разговоры о его работе.

— Ох, Уэнсдэй… — он сокрушенно вздыхает. — Боюсь, есть риск проторчать допоздна. А ты ведь сегодня рано встала… Лучше не жди меня, ложись спать.

— Мы ведь договаривались, — с нажимом чеканит Аддамс, окидывая ледяным немигающим взглядом тщательно сервированный стол.

— Я знаю, Уэнс… — дурацкое обращение режет слух. Ксавье с поразительной легкостью удаётся довести её до белого каления парой-тройкой фраз. — Думаешь, мне хочется здесь быть? Но у меня нет выбора. Придётся полностью менять план во всем зале, а это займёт не меньше…

— Я приготовила чертову говядину Веллингтон.

— Ты приготовила? В смысле… сама? — он умолкает на несколько секунд, явно силясь переварить услышанное. И хотя Уэнсдэй не может видеть его лица, она чётко представляет широко распахнутые зелёные глаза и недоуменно приоткрытый рот. И достаточно привычная взгляду картинка отчего-то раздражает в стократ сильнее, чем обычно.

— Именно. Провела ровно три часа двадцать семь минут возле чертовой плиты, как образцовая женушка, — её ровный голос буквально сочится ядовитым сарказмом. — Моя мать бы хлопнулась в обморок от восторга.

— Ого… Ничего себе, — шокированно выдаёт Ксавье и снова умолкает.

И это всё, что он может ответить?

Черт бы его побрал.

И с этим человеком она прожила столько лет.

Просто поразительно.

Аддамс едва не скрипит зубами от неуемного раздражения — внезапный всплеск иррациональной ледяной ярости абсолютно не поддаётся контролю. Самообладание всегда являлось одной из самых сильных её сторон, но прямо сейчас ей отчаянно хочется сказать что-нибудь особенно резкое. Попытка воззвать к рациональному мышлению оказывается провальной.

Чертов Торп всё также молчит в трубку — уже не меньше минуты — и Уэнсдэй отчётливо представляет, как он совершенно по-идиотски хлопает глазами.

И услужливо нарисованная воображением картина становится последней каплей в переполненной чаше её терпения.

— Ах да, кстати. Чуть не забыла сказать, — шипит Аддамс сквозь зубы, машинально стиснув в руке холодную рукоять столового ножа. — Знаешь ли, я беременна.

И не дожидаясь ответа, сбрасывает звонок и небрежно отшвыривает телефон в сторону.

Кажется, сюрприз всё же удался.

Вот только далеко не так, как планировалось изначально.

Комментарий к Часть 8

Потихоньку переходим к основной сюжетной линии, ради которой мы, собсна, здесь и собрались. Поэтому следующие несколько глав будут описывать события именно этого временного промежутка, без погружений в прошлое.

Также очень прошу прощения, что опять накопила завалы в отзывах к предыдущей главе, последние дни выдались загруженными.

Исправлюсь в самое ближайшие время 🖤

Обнимаю каждого 🖤

========== Часть 9 ==========

Комментарий к Часть 9

Саундтрек:

MARUV, Boosin — Destination

Приятного чтения!

Age: 31

Первый раз оглушительно звонкая трель будильника на его телефоне раздаётся в безбожные шесть тридцать утра. Уэнсдэй мгновенно распахивает глаза — сквозь узкую щель между плотными бархатными портьерами пробиваются первые робкие лучи восходящего солнца. Невольно зажмурившись от неприятно бьющего по глазам света — и какого черта Торп опять не задёрнул до конца шторы — она переворачивается на другой бок и, нащупав его плечо, довольно ощутимо ударяет кулаком.

Но Ксавье отказывается реагировать.

Только бормочет что-то неразборчивое сквозь сон и сильнее укутывается в одеяло.

Способность быстро просыпаться никогда не входила в список его талантов. Впрочем, как и в её — с той лишь разницей, что в случае необходимости Аддамс могла подняться с кровати и привести себя в порядок за считанные минуты. Но Торп этим полезным умением был полностью обделён.

Назойливый будильник умолкает на несколько минут, и она уже начинает вновь проваливаться в сон, но очень скоро раздражающе бодрая мелодия начинает играть по второму кругу. Громкие переливы в непроницаемой тишине спальни звучат поистине громоподобно — кажется, они способны поднять из могил добрую половину мертвецов. Но только не её благоверного.

— Живо вставай и выключи эту какофонию, — шипит Уэнсдэй сквозь зубы, принимаясь тормошить его с удвоенной силой. — Иначе я сделаю так, что ты никогда больше не проснёшься.

— Ещё пять минут… — едва различимо мямлит Ксавье, слабо пытаясь отпихнуть её руку.

— Нет. Немедленно, — она решительно не намерена сдаваться. Омерзительная трель вкручивается в мозг, словно кюретка для лоботомии, вызывая головную боль и крайнюю степень раздражения.

— Ну будь человеком… — почти умоляюще бормочет он, ни капли не стараясь избавиться от оков сонливости. Аддамс даже не уверена, действительно ли он воспринимает её слова, или же отвечает совершенно на автомате.

Проклятый будильник не умолкает ни на секунду, вызывая неуемное желание сиюминутно отправить мерзкое устройство в свободное падение из окна.

А ещё лучше — его хозяина в свободное падение с кровати.

Неплохая идея.

— Последний раз предупреждаю. Вставай сейчас же, — угрожающе чеканит Уэнсдэй.

Но вместо ответа Ксавье с головой забирается под одеяло и, быстро повернувшись на другой бок, вовсе прекращает реагировать на её действия. И тем самым добровольно подписывает себе приговор, который она намерена привести в исполнение без малейшего промедления.

Раздраженно закатив глаза, Аддамс упирается ладонями в его спину и одним резким толчком скидывает Торпа с кровати. Раздаётся грохот и звон бьющегося стекла — в полумраке сложно различить, но, очевидно, он инстинктивно попытался уцепиться за настольную лампу.

— Доброе утро, дорогой, — саркастически изрекает Уэнсдэй и решительно дёргает на себя уголок стянутого на пол одеяла.

Возле кровати слышится неясная возня, а мгновением позже тихо щелкает выключатель, и спальню заливает приглушенный свет множества точечных лампочек на потолке. Навязчивая трель будильника наконец затихает.

— Господи, нельзя ли будить меня поласковее? — сидя на полу, Ксавье обиженно потирает ушибленный локоть. — Ты рискуешь остаться вдовой. И заодно матерью-одиночкой.

— Я предупреждала, — отзывается она совершенно безразлично.

Но его наигранная обида длится совсем недолго — уже спустя несколько секунд на сонном лице Торпа расцветает сияющая улыбка. Совершенно блаженная, как у тихого сумасшедшего. Неловко приподнявшись на ноги, он упирается руками в постель и нависает над Уэнсдэй, быстро оставляя невыносимо нежный поцелуй на виске. И поспешно отстраняется, опасаясь возмездия — весьма благоразумное решение.

Но уходить он не торопится.

— Я так сильно люблю тебя… — благоговейно шепчет Ксавье, взирая на неё с абсолютно бестолковым выражением лица.

— Искренне сочувствую, — смерив его коротким прохладным взглядом, Аддамс скрещивает руки на груди.

— Я уже говорил, что ты ещё красивее, когда сердишься? — его безмятежное спокойствие настолько непробиваемо, что иногда Уэнсдэй начинает казаться, что Торп крепко сидит на антидепрессантах или на чём-то помощнее.

— Примерно триста тысяч раз. Я сбилась со счета уже на седьмой сотне, — она закатывает глаза и отворачивается, чтобы не видеть это ужасающее обожание в его взгляде.

Ксавье и прежде взирал на неё так, словно она — центр мироздания, не меньше.

Но за последние две недели окончательно повредился умом. Чем ещё объяснить это навязчивое стремление проводить рядом каждую свободную минуту? Он даже начал приезжать в агентство во время обеденного перерыва — и совершенно наплевать, что большая часть времени уходила не на ланч, а на дорогу сквозь вереницу бесконечных пробок.

Пожалуй, сообщать о беременности так быстро было фатальной ошибкой.

В тот самый день — знаменательный для него и ставший точкой невозврата для неё — Ксавье примчался домой ровно через двенадцать минут после того, как она раздраженно швырнула телефон на дальний край стола. Прежде Уэнсдэй даже не предполагала, что можно так быстро добраться до верхнего Ист-Сайда с Третьей авеню. Разве что на вертолёте. Но Торп совершил невозможное — уже в который раз.

И замер на пороге столовой, пристально вглядываясь в её лицо. Молчание провисело не меньше десяти минут — а она специально засекла — после чего Ксавье очень медленно прошел вглубь комнаты и опустился на стул с противоположного края стола.

— Это… правда? — его тихий голос предательски дрожал, а в глазах явственно читалось испуганное выражение.

И Аддамс вдруг поняла, о чём он думал всё это время — и пока летел с многократным превышением скорости по улицам Нью-Йорка, и пока неподвижно стоял в дверях столовой, словно безмолвный памятник.

Ему просто-напросто было ужасающе страшно, что она вновь заговорит об аборте.

И это внезапное осознание слегка ослабило бушующее в душе пламя ледяной ярости.

— Это не случайность. Я действительно хочу этого ребенка, — произнесла Уэнсдэй непривычно тихо и сама поднялась на ноги, приблизившись к совершенно оторопевшему Ксавье.

Он лишь молча хлопал глазами, будучи не в силах осознать услышанное. А потом резко потянулся за неподалеку стоящим бокалом.

Аддамс невольно отметила, что его пальцы било мелкой дрожью — наглядная демонстрация абсолютно нулевого самообладания.

Oh merda, ну что за невозможный человек.

— Я… Мне… Надо выпить, — едва слышно пробормотал Торп и залпом осушил содержимое бокала. Очевидно, небольшая доза алкоголя хоть немного привела его в чувство, потому что уже спустя несколько секунд Ксавье заговорил вновь. — Прости, я… Я ожидал чего угодно, но не этого. И мне до сих пор кажется, что это всё просто сон. Но… Господи. Да я так счастлив… Как никогда…

— Подожди. У меня есть одно условие, — Уэнсдэй решительно оборвала практически бессвязный словесный поток. — У него… Или у неё будет моя фамилия.

— Но… почему? — насыщенно-зелёные глаза распахнулись ещё шире, хотя это казалось анатомически невозможным. — Уэнсдэй, я смирился, что ты хочешь оставить свою фамилию, но это… слегка чересчур, тебе не кажется? Ведь это и мой ребёнок тоже.

— Да что ты говоришь? — она раздраженно дёрнула бровью. — Это не тебя будет тошнить до потемнения в глазах. Не тебе придётся несколько месяцев жить с чудовищно огромным животом. И не твои внутренности он порвёт на части, когда ему приспичит выбраться в этот чёртов мир.

— Оу… — Ксавье машинально потер переносицу. Несколько раз подряд. Похоже, её гневная тирада вновь нарушила его хрупкое душевное равновесие. Но во второй раз ему удалось взять себя в руки довольно быстро. — Ладно, давай оставим этот разговор на потом.

— Я не стану это обсуждать.

В её ровном голосе явственно прозвучали нотки недовольства, но Торп не стал продолжать спор — молча взял её за запястье и притянул к себе.

И Уэнсдэй подчинилась. Покорно скользнула в кольцо невыносимо-бережных объятий, уткнувшись ему в шею — и обволакивающее тепло его рук подействовало лучше любого успокоительного. Раздражение сиюминутно утихло, сменившись умиротворением.

— Уэнсдэй… Ты сделала меня самым счастливым человеком на земле, ты знаешь об этом? — прошептал Ксавье куда-то ей в макушку.

И она мгновенно кивнула в ответ.

Потому что в ту минуту ощутила то же самое.

А спустя пару дней начала замечать в его поведении небольшие, но очевидные изменения.

Когда утром понедельника Аддамс как обычно собралась поехать в агентство, он неожиданно увязался следом, чего прежде никогда не делал.

И когда она привычным движением резко нажала на педаль газа, Ксавье предостерегающе сжал её колено.

— Пожалуйста, води машину аккуратнее… — мягко, но решительно заявил он. — И не так быстро. У тебя и так висят штрафы за превышение скорости на семьсот долларов.

— Так оплати, — совершенно невозмутимо отозвалась Аддамс.

— И положи обе руки на руль… — невыносимо упрямый Торп явно не собирался сдаваться. — Уэнсдэй, прошу тебя, будь осторожнее. Ты ведь теперь отвечаешь за двоих.

И с тех пор его занудные ежечасные наставления стали неотъемлемой частью жизни — и не сказать, чтобы приятной частью. Периодически это заканчивалось короткими перепалками, но Уэнсдэй была вынуждена признать, что малая доля истины в его словах всё же имелась.

— Ты опоздаешь на работу, — она недовольно хмурит брови, ощущая небольшой дискомфорт под его пристальным взглядом. — А я хочу ещё немного поспать.

— Хорошо. Напиши, как проснёшься, ладно? — Это ещё зачем?

— Чтобы я знал, что ты в порядке, — Ксавье говорит таким тоном, словно объясняет очевидные вещи неразумному ребенку.

Oh merda. Пожалуй, стоило бы толкнуть его посильнее, чтобы вправить мозги. Какого дьявола он ведёт себя так, будто она не беременна, а больна раком четвёртой стадии?

Черт бы побрал эту невыносимую заботу.

Не считая нужным отвечать, Уэнсдэй с головой забирается под одеяло и закрывает глаза.

Но поспать удаётся совсем недолго — уже в десятом часу утра её телефон начинает подавать признаки жизни. Мысленно послав кучу проклятий в адрес звонящего, Аддамс нащупывает дурацкое устройство на прикроватной тумбочке и, не глядя, принимает вызов.

— Слушаю, — несмотря на сонливость, её голос звучит как обычно твёрдо и уверенно. — Привет, Аддамс, — на том конце трубки раздаётся голос Энтони Шепарда, главного инспектора полицейского управления Нью-Йорка. — Прости, что так рано, но вопрос не терпит отлагательств.

— Что у тебя? — она приподнимается на локте, машинально потирая глаза.

— Похоже, у нас новое дело, — сообщает Шепард. — В доме 298 по Честер-стрит позапрошлой ночью обнаружили тело женщины. Семь ножевых и травма тупым предметом в затылочной области.

— И что? — Уэнсдэй садится в постели, искренне не понимая, почему инспектор вдруг решил обратиться к ней с таким банальнейшим случаем. — Это ведь Браунсвилл.{?}[Один из самых неблагополучных районов Нью-Йорка.] День, когда там никого не прикончат, можно смело заносить в Библию как новый церковный праздник.

— Да, всё так, но не совсем… — Энтони в совершенно несвойственной для себя манере мнётся несколько секунд, прежде чем озвучить продолжение. — Вот только сегодня утром к нам прибыл человек из Вашингтона.

— Важная шишка? — Аддамс подозрительно прищуривается, всё ещё не понимая, куда он клонит.

— Да нет, просто лейтенант. Наглый тип, прям как ты… Но он утверждает, что убийства с подобным почерком происходили по всей стране на протяжении последних трёх лет. Якобы совпадают номера домов, способ убийства… — инспектор выдерживает очередную странную паузу. — И якобы это происходит каждые три месяца именно девятнадцатого числа. Бредово звучит, знаю… Но я подумал, может ты приедешь на место преступления и посмотришь? Применишь эти свои магические фокусы, а?

— Я намерена сделать перерыв в расследованиях, — не слишком уверенно отзывается Уэнсдэй и машинально кладёт руку на живот, скрытый тонкой тканью атласной пижамы.

— Да брось, Аддамс, — Шепард понижает голос до вкрадчивого шепота. — Ты же знаешь, мы в долгу не останемся. И не забывай, кто именно приложил руку, чтобы твоему брату дали условный срок вместо реального.

— Шантажируешь?

— Ни в коем случае. Наживать врага в твоём лице себе дороже, — инспектор беззлобно усмехается. — Прошу о дружеской услуге взамен на содействие в любых делах.

— Хм, — она тянется к прикроватной тумбочке и открывает верхний ящик, чтобы достать ежедневник в чёрной кожаной обложке.

Придерживая телефон плечом, Уэнсдэй быстро перелистывает разлинованные крафтовые страницы до сегодняшней даты.

11:30 — приём врача.

Oh merda, она совсем позабыла об этом.

Черт бы побрал многочисленные издержки её положения, ошибочно именуемого деликатным.

Впрочем, вряд ли стандартный осмотр займёт много времени.

— Буду ровно в 13:00. Отправь точный адрес и все материалы дела на почту, — решительно заявляет Аддамс, быстро откидывая одеяло и поднимаясь на ноги.

— Ты как всегда великолепна, — успевает вставить возмутительно довольный Энтони, прежде чем она сбрасывает звонок.

Впрочем, особого раздражения инспектор не вызывает — несмотря на патологическую склонность к излишней фамильярности, он всегда был настоящим профессионалом в своём деле. И единственным человеком, который сразу отнесся к ней с должным уважением много лет назад, ещё в самом начале детективной карьеры.