Семь рыцарей для принцессы

Урок 19. Выпивая с учителем, не забывайте следить за своим языком

Девушка обнаружилась в маленьком переулочке в квартале от цветочной лавки — сидела на корточках в узком проулке между домами. Герман облегченно выдохнул:

— Вот ты где.

Девушка тихо вскрикнула и отшатнулась, пряча от него заплаканное лицо. Не удержавшись, шлепнулась прямо в пыль и жалобно пискнула. Из разодранной коленки сочилась кровь. Герман, казалось, был готов ко всему, но такая Стефания его поразила. От печального и жалкого зрелища кольнуло в груди.

— Идем, — Герман взял Стефанию за руку, помог подняться, и та безвольной куклой поплелась следом. Уже одного этого достаточно, чтобы понять — случившееся недоразумение далеко им не являлось. Неподалеку, как по заказу, нашлось уличное кафе за кованной оградой. Герман выбрал укромный столик под зонтиком в самом углу и усадил Стефанию на плетеный стул. На соседний кинул пакеты и ушел. Вернулся спустя полминуты с аптечкой и стаканом воды, рану следовало хотя бы продезинфицировать.

А девушка так и сидела с опущенной головой и никак не реагировала на происходящее вокруг.

— Возьми, — Герман вложил в ее руку чистый носовой платок и опустился перед ней на одно колено. — Вытяни ногу. Будет щипать.

И только это привело Стефанию в чувство. Она подтянула под себя ногу и неожиданно робко запротестовала:

— Не трогай, я сама.

Но при этом не разозлилась, подумал Герман, и сел на стул напротив. Подошла девушка с подносом:

— Что-нибудь будете? Курсантам Военного училища сегодня скидка пять процентов.

Герман бросил на сжавшуюся в кресле соседку задумчивый взгляд и попросил:

— Два лимонада и десерт. На ваш вкус, — он с удовлетворением отметил, как прислушалась к его словам Стефания, и спохватился. — Хотя нет, давайте горячий шоколад.

Почему-то вдруг показалось, что она, всегда такая холодная, должна его любить.

Когда официантка ушла выполнять заказ, он перегнулся через столик, беря Стефанию за руку, ледяную на ощупь и какую-то безжизненную:

— Давай поговорим, хорошо? Просто поговорим. Тот человек…

— Я не Эмилия! — вдруг громко воскликнула она, и из глаз брызнули слезы. Глядя на эти искренние эмоции, Герман понял, что не отпустит ее, пока не успокоит.

— Знаю, — мягко произнес он, сжимая ее пальчики.

— Это ошибка.

— Конечно, ошибка.

Стефания судорожно вздохнула, жалобно сморщилась и зарыдала. Надрывно, горестно, но совершенно беззвучно. Слезы лились по раскрасневшимся щекам, и девушка даже не делала попытки их утереть. Настоящая Стефания вырвалась на волю. Наверное, она всегда была именно такой, но, как и Герман, создала вокруг себя непроницаемый панцирь. Герман придвинулся ближе, беря ее ладонь обеими руками. Прикрыл глаза и едва не взвыл сам.

Внутри у Стефании было так горько, муторно и вязко, что сердце щемило от тоски. Ей было больно, так сильно больно, как Герман прежде и вообразить себе не мог. А она носила в себе эту боль каждый день.

— Стефания…

Она посмотрела на него, в голубых глазах еще дрожала блестящая пелена слез.

— Ничего не спрашивай, — глухо попросила она. — Пожалуйста.

И ее пальцы дрогнули, хватаясь за его ладонь.

Они просидели в кафе, наверное, довольно долго, но Герман не следил за временем. Каплю за каплей, он вытягивал из девушки негативные эмоции. Ненавязчиво и деликатно, чтобы не задеть ее пока еще спящей гордости. Под конец Стефания расслабилась достаточно, чтобы перестать плакать и даже выдать что-то вроде благодарной улыбки.

— Спасибо тебе, — слова были искренними. — Я оказалась слабее, чем хотелось бы.

— Ты девушка, — мягко возразил Герман. Усталость накатила не вовремя, и его немного подташнивало.

— Я будущий солдат, — она как всегда слишком строга к себе. Достала платок и быстро привела лицо в порядок. Герман с улыбкой наблюдал за ее неуверенными попытками поправить прическу и, поднявшись и обойдя ее вокруг, аккуратно вставил за ушко крупную белую ромашку. Завалилась в один из пакетов и потому не помялась.

Лицо Стефании окаменело. Рука метнулась к волосам, но замерла на полпути.

— Идем?

Она медленно кивнула и поднялась на ноги. Ее все еще что-то терзало, но страх и отчаяние легли на дно, до поры до времени. И пусть до самого училища они больше не перекинулись ни словом, эти полчаса в уличном кафе стали настоящей победой Германа.

Герман отсутствовал всего три дня, а его завалили новостями, стоило только пересечь порог комнаты. Берт подсовывал конспекты, которые старательно вел специально для лучшего друга, Рене перебирал последние сплетни, из которых больше всего Германа заинтересовало неожиданное возвращение Ролана. На инициации он не присутствовал, но все заметили на его запястье идентификационный браслет. Впрочем, подписанных документов о его отчислении как раз никто не видел.

До самого вечера Герману не удавалось побыть наедине с собой, однако оставалось еще одно дело, с которым лучше не тянуть.

— Ты куда? — вскинулся Берт. Вроде только что сидел, склонившись над конспектом, как уже большими блестящими глазами следил за тем, как Герман надевает форменный китель и достает из шкафчика что-то, завернутое в ткань. Это таинственное что-то издало подозрительно булькающий звук, ударившись о дверцу, и со своей полки свесился заинтересовавшийся Рене:

— Это что у тебя? Бухло? Откуда? Почему не делишься?

Герман поспешил отмахнуться от назойливого приятеля, сунул сверток под мышку и буквально выскочил за дверь.

Матушка ответственно подошла к сборам любимого сына в дорогу, к тому же урожай как раз поспел. Герману пришлось освободить целую полку под гостинцы, большую часть из которых желательно съесть как можно скорее, чтобы не развоняться на все общежитие. Впрочем, для одного довольно важного, хоть и не самого приятного дела, все это богатство могло сгодиться. Герман привык прислушиваться к советам наставника, поэтому кувшинчик домашнего матушкиного вина припрятал от друзей и собирался преподнести ни кому иному, как Вальтеру Гротту.

Со стороны это, как ни крути, выглядело банальной взяткой, но Арефий вполне уверенно велел это сделать, а он никогда не ошибался.

С наступлением комендантского часа территория училища радовала чувствительного Германа блаженной тишиной, как обычной, слышимой ухом, так и тишиной в эмоциональном плане. Приближалась смена сезонов, и по вечерам становилось немного прохладно. Герман пересек территорию и подошел к общежитию для преподавательского состава. По дороге решимость его несколько поколебалась. Да и само предприятие по примирению с человеком, к которому до сих пор не испытываешь ни капли доверия, отдавало лицемерием.

Перед крыльцом Герман остановился и с плохо скрываемым унынием поглядел на окно третьего этажа. Отчего-то он не сомневался, что это те самые окна. На мгновение даже показалось, что шторка колыхнулась, будто кто-то только что выглядывал на улицу.

Герман решительно поднялся по ступенькам и протянул руку к кнопке оповещения, однако дверь отворилась сама. К ней даже не пришлось прикасаться.

Небольшой чистенький холл имел две лестницы в противоположных сторонах, но Герман недолго колебался. Все-таки память его редко подводила. Миновал два лестничных пролета и на третьем свернул в тускло освещенный коридор. Нужная дверь, как стало заметно еще издалека, была приветливо приоткрыта.

— Какая забота, — проворчал Герман, что на него вовсе не похоже, и он это понимал.

Гротт поджидал его при полном параде, только пафосный камзол заменил на более привычный для большинства пиджак, правда, тоже бархатный, а сапогам предпочел мягкие домашние туфли.

— Добрый вечер, — нейтрально поприветствовал Герман, чувствуя сильнейшее смущение. — Вы меня ждали.

— Разумеется, — фыркнул Гротт, не делая попытки облегчить ему жизнь. — Ты бы еще на ромашке погадал, идти или не идти.

Герман вспыхнул, но от резкого ответа воздержался. Прошел к столику и без слов поставил на него кувшинчик. Совершенно не представлял, что в таком случае стоит говорить и стоит ли вообще. Гротт оттолкнулся от стены, которую до этого с безразличным видом подпирал, и скрылся в другой комнате. Спустя минуту он вернулся и так же молча поставил на стол два бокала. Потом быстро подошел к двери и запер.

Германа это встревожило. Он бросил на учителя короткий вопросительный взгляд. Тот бросил всего одно короткое слово:

— Кишман.

Герман кивнул:

— Ясно.

Оба сели по разные стороны стола. Гротт разлил вино по бокалам и протянул один Герману.

— Мне нельзя, я…

— Совершеннолетний, — перебил Вальтер. — И по приказу старшего по званию. Пей.

Герман подавил вздох и пригубил напиток. Матушка делала изумительное домашнее вино, не слишком крепкое и достаточно сладкое на вкус Германа, ничего слаще морковки не евшего. Гротт тоже отпил, не сводя с него внимательного изучающего взгляда. Перед учителем Герман всегда чувствовал себя, как говорят, совершенно голым, будто каждая его мысль горящими буквами отпечатывались на лбу. Он попробовал отвлечься и расслабиться, но это оказалось куда сложнее, чем он полагал.

— И как там поживает этот склочный старикашка?

Герман вздрогнул, едва не расплескав вино, впрочем, несколько рубиновых капелек все-таки испачкали кружевную скатерть. Гротт проводил их недолгий полет тоскливым взглядом и повторил:

— Так что? Еще не собрался в лучший мир?

— Наставник полон сил и не собирается умирать, — процедил Герман, не понимая, к чему этот нарочито грубоватый вопрос. Какой бы гранью ментального дара не владел Гротт, его сила была настолько подавляющей, что даже за сохранность своих мыслей Герман поручиться не мог. Он увеличил мощность своего блокатора, надеясь, что успел скрыть хотя бы самое личное. Вальтер довольно усмехнулся и заметно расслабился, отчего стало ясно, как сильно он был напряжен до этого.

— Он порочил мое доброе имя? — исподволь продолжил допытываться Гротт, смакуя и перекатывая во рту вино. — Можешь не отвечать. Вижу, что да.

— Это не так, — из упрямства возразил Герман, а любопытство меж тем заводилось все сильнее, ему не мешала даже тяжелая атмосфера за столом. Гротт самоуверенно усмехнулся, только убеждаясь в своей правоте, и Герман устремил к нему свои сенсоры, но тщетно. Уловить удалось лишь терпкий аромат превосходства, а пытаться активнее он пока не рисковал.

— Тогда почему ты думаешь обо мне, как о враге?

Герман не сразу нашелся с ответом. Вальтер ждал, не сводя с него глаз, мягко мерцающих за стеклами очков.

— Потому что у меня нет основания вам доверять, — Герман ответил обдуманно и взвешено, но все равно осталось ощущение, довольно неприятное, будто его вынудили признаться. — Вы что-то скрываете.

— А ты нет? — Гротт оставался все так же спокоен, но спокойствие это могло бы обмануть кого угодно, но только не Германа.

— Уверен, мои тайны куда менее существенны и, — он решился закинуть удочку, — опасны. Мое прошлое чисто.

— Ой ли, — Вальтер, наконец, залпом допил остатки вина и педантично промокнул губы салфеткой. — Ты ведь помнишь, что твой друг оставил мне свою шпагу? Я поработал над ней и могу уже с полной уверенностью заявить, что знаю, кто такой этот несуществующий Альберт Кельвин. Мне стоит озвучить это вслух?

У Германа похолодело в желудке. Дрогнувшей рукой он поставил бокал и заставил себя посмотреть учителю в глаза:

— Если об этом станет известно, жизнь Берта подвергнется угрозе.

— Я знаю.

— Я пришел с добрыми намерениями.

— И это я тоже знаю, — усмехнулся Гротт. — Только до комнаты их не донес.

Герман резко поднялся:

— Перестаньте! Не знаю, как, но вы лезете в мою голову без разрешения. Вторгаетесь в личное пространство, оскорбляете моего наставника…

— Он и мой наставник тоже, — холодно перебил Гротт, вслед за ним поднимаясь на ноги. — Был им. Благодарю судьбу, что вовремя от него ушел.

Герман поздно заметил, как резко снизилась мощность кольца-блокатора. В голову тут же ударили чужие эмоции — острые и холодные, как острие клинка. Они закружили Германа, погребли под собой. Он задышал ртом, потому что не хватало кислорода. Он тонул и не знал, как выбраться. И одновременно с этим внутри него происходило еще что-то.

“Все хорошо, Герман. Просто слушай мой голос. Держись за него”.

Герман и правда “вцепился” в знакомый звук и вынырнул из воображаемого водоворота. Такого с ним еще никогда прежде не случалось, только когда в детстве он потерялся в городе и попал в самую толпу. Но даже тогда было не так страшно.

— Теперь понятно, почему Арефий выбрал тебя.

Герман открыл глаза и обнаружил, что сидит на диванчике, по лицу стекает вода, волосы липнут ко лбу мокрыми завитками. Вальтер Гротт стоял у окна и смотрел на улицу. Герман попытался встать и у него не сразу, но получилось.

— Что со мной случилось?

— Откатная волна. Мы оба виноваты. Я — что ослабил защиту, ты — что полез, куда не надо, — Гротт повернулся к нему. — Ты хотя бы понимаешь, что твой ментальный дар слишком силен, чтобы оставить его развиваться бесконтрольно? Арефий тебе этого не объяснил? Будь на моем месте кто-то другой, пропали бы оба. Двум менталистам вообще лучше не проводить много времени рядом.

Герман покачнулся, но рядом по счастью оказался узкий книжный стеллаж.

— Не говорите никому про Альберта. Я… я прошу вас.

Лицо Гротта на мгновение некрасиво скривилось. Он быстро отвернулся, пряча выражение глаз:

— Преданность, преданность… Как все это глупо. Герман, ты идиот.

Герман ждал ответа. Прочее сейчас отошло на второй план. Он не верил Гротту, пугала его подавляющая сила, а умение угадывать мысли вызывало в душе протест и отторжение. Герман не стал прятать этих чувств, все равно скрыть что-то не получилось бы.

Гротт овладел собой достаточно, чтобы закончить неприятный обоим разговор:

— Не скажу. Пока. Подведем же итог, — он сцепил руки за спиной, как на уроке. — Ты пришел ко мне по совету наставника, чтобы показать дружественные намерения, однако сам в это не верил, потому что видишь во мне врага и, полагаю, подозреваешь меня в воздействии на Альберта. Я прав? Что ж, все это и так лежало на поверхности. Для тебя я — циничное чудовище, и это тоже нормально. Надеюсь, мы оба удовлетворены этой встречей.

На выходе он остановил Германа и кинул ему шпагу:

— Передай владельцу. Магическая печать снова действует, я приглушил ее, но лучше лишний раз оружием не светить, чтобы не вызывать вопросов. И можешь задать вопрос, который вертится у тебя на языке.

Герман в очередной раз заставил себя не реагировать на невольную провокацию:

— Вы ведь можете создать новую личность в человеке?

— Теоретически могу, — не стал он отрицать. — Но точно так же можно предположить, что и ты на это способен. Дело не в силе, а в умении. И да, у меня его нет. Но ты ведь все равно будешь копать, пока не докопаешься до правды самостоятельно.

Герману нечего было на это ответить, и он просто отвернулся и ушел.

На самом деле он и сам себе не мог объяснить, отчего так упорно стремится найти за учителем Гроттом хоть какую-то вину. Можно свалить все на предчувствие или интуицию, но Герман не привык отмахиваться от таких вещей. Если есть подозрение, надо в нем разобраться. Кое-что поход к Гротту все-таки дал — заверения в непричастности выглядели вполне искренними, так что, скорее всего менталистом, поработавшим над Бертом, был не он. Но много ли их, таких сильных ментальных магов? Как это узнать, не прибегая к помощи одного из них?

Герман остановился, пропуская идущую ему наперерез пару курсантов первого потока. Сам он остался в тени, чтобы не привлекать внимания, но один из парней — невысокий, с по-девичьи длинной косой — безошибочно отыскал его взглядом.

— Что такое, Фо? — его друг тоже заозирался в попытке хоть что-то разглядеть. Безуспешно.

Герман встретил пронзительный взгляд длинноволосого, и тот равнодушно отвернулся:

— Ничего.

В остальном обратный путь прошел без приключений. Герман поднялся на третий этаж и прислушался к доносящимся из-за двери комнаты 313 звукам. Будто было мало стрессов на сегодня. Герман вздохнул, собираясь с силами, и толкнул дверь.

Рене с ногами сидел на столе, вооружившись отверткой, и сосредоточенно сопел. Под задранным рукавом рубашки гладко поблескивал идентификационный браслет, и именно его рыжий старательно, но, к счастью, безрезультатно колупал отверткой. Именно этот скрежещущий звук так встревожил Германа в коридоре.

Берт отирался рядом, с нездоровым оживлением наблюдая за процедурой и периодически порываясь помочь. Девушки расположились на отдалении: Стефания сидела на подоконнике, а Ситри прямо на полу, привалившись к кровати. В руках она держала учебник по межмировой истории, что Герман отметил машинально, чисто из любви к предмету.

Когда сложилась полная картина творящегося безобразия, он все-таки вскричал, несмотря на поздний час:

— Ты… Ты что творишь?!

Рене поднял голову, сдул с носа выпавшую из-под ремешка очков прядку, и удивленно спросил:

— А что? Не видно что ли?

И еще раз со скрежетом провел острием по браслету. Германа передернуло от возмущения:

— Немедленно перестать! Ты сдурел совсем? Это же идентификационный браслет, на него записаны все твои магические параметры и регистрационные данные! Это твой магический… — он замолк, подбирая подходящий и понятны товарищу синоним. Вспомнился только один, подслушанный уже здесь, в училище, — паспорт! Сломаешь его и все.

Слова у Германа все-таки кончились. Голову снова повело, и он не стал продолжать. Хотя в душе все просто кипело от негодования. Он так стремился поступить, для него, сына крестьянки, безотцовщины из феодального мирка, учеба в Визании была пропуском в настоящую жизнь. Когда на инициации Вальтер Гротт защелкнул на его запястье браслет и произвел настройку по симбиозу с внутренними энергетическими каналами, Герману показалось, что внутри все перевернулось и пошло вспять. Он не стал видеть магические потоки, не приобрел запредельные магические силы, но почувствовал себя частью Сердца. Отныне его данные внесены в систему организации магических потоков, он мог называть себя магом с полным на то правом.

А Рене будто не ощущал всего этого.

— Да не сломаю, не бойся, — отмахнулся рыжий. — Не уверен, что его вообще можно сломать, это же не просто механизм или бытовой артефакт. Другой уровень.

— Тогда зачем ты это делаешь?

Вместо Рене влез Альберт. Доверительно улыбаясь, он встал между ними:

— Он сказал, что хочет изучить его устройство. А если получится, создать что-то новое на его основе.

Стефания тихо фыркнула, и Герман мгновенно переключился на девушек.

— Ситри! — воззвал он к ней, как к самой вменяемой. — Почему ты не остановила этого кретина?

Она отвлеклась от учебника и рассеянно посмотрела на него:

— Зачем?

— Еще спрашиваешь? — довольно миролюбиво усмехнулась Стефания. — Твой приятель, ты с ним и нянчись. Набрал себе целый детский сад. В следующем году обязательно подам прошение о переводе на первый поток.

— Да кто тебя возьмет? — в тон ей фыркнул Рене. — Даже через постель не прокатит, потому что никто директора не видел еще. Может, он старый совсем.

Стефания покраснела еще сильнее:

— Hálfviti!* Чтоб тебя Белая Волчица сожра… — она резко замолчала, получив от подруги болезненный шлепок по ноге, но все-таки бросила обиженно. — Идиот.

Берт забегал глазами с одного лица на другое, не зная, что делать:

— Ребят, вы чего? Фанни, не ругайся, особенно на своем языке, Рене же ничего не понял. Герман, где ты был? Почему без меня? И почему ты так смотришь? Герма-а-ан!

Герман вздрогнул, опуская взгляд. К щекам прилила кровь, стоило только осознать мысль, от которой его отвлек Берт. Стефании удивительно шел румянец, с ее белоснежной кожей и темными косами…

Рене неделикатно кашлянул.

— Ах, да, — Герман нахмурился, возвращаясь к началу. — Никакие эксперименты не оправдывают порчу личного идентификационного браслета. Мы с ними связаны.

Но и Рене больше не улыбался. Опустив рукав, он слез со стола.

— Хорошо. Я все понял. Но не думаешь ли ты, господин Умник, что пора кое-что обсудить?

Все как по команде сгрудились вокруг. Герман снова почувствовал в груди нарастающую тревогу. Рене скрестил руки на груди и вызывающе оглядел товарищей. Выждав паузу, он тихо спросил:

— А вам не кажется, друзья, что нас надули?

* Hálfviti — идиот