Семья навеки

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Старый доктор какое-то время молчал, Зак тоже. Он не собирался давать никаких объяснений, несмотря на очевидную готовность доктора его выслушать. Он знал, доктор не станет допытываться. Главным образом потому, что в этом краю, на последнем рубеже Америки, любопытства просто не существовало. Люди приезжали сюда для того, чтобы забыть свое прошлое.

— Настоящий аутизм, — наконец сказал доктор, — насколько мне известно, — это расстройство психической деятельности у детей, которое иногда развивается в возрасте до трех лет. У девочек это заболевание случается сравнительно редко. У мальчиков — в четыре раза чаще. Может ли это быть вызвано… побоями? — Он развел руками. — Кто знает? Все это — причины, способы лечения и симптомы — до сих пор до конца не изучено. Одни говорят о наследственности, другие считают, что в основе лежит нервный срыв. Понимаете, все, что ребенок может сделать в ответ на насилие в семье — это спрятаться от него.

— Как, например? — спросил Зак, отставляя сковороду в сторону.

— Уйти в свой мир. — Протерев очки, доктор водрузил их на нос и сделал глоток кофе. — Полный эмоциональный уход в себя.

— Но это и есть аутизм.

— Нет. Уход в себя — сознательный шаг, аутизм — нет. Ушедшего в себя можно вернуть к нормальной жизни — пожалуйста, заметьте, я говорю «можно», то есть это реально.

— Вы думаете, что Николь… — Забыв про яичницу, Зак подался через стол к доктору. Волна возбуждения заставила его сердце бешено заколотиться. Он вспомнил тот проблеск, который, как ему казалось, он увидел в глазах Ники. Возможно ли, что за этим стоическим, оборонительным молчанием прячется нормальная маленькая девочка? И что нужно сделать, чтобы выпустить эту девочку на волю?

Прошло три дня, и Монике стало лучше, она даже поднялась с постели. Все это время Карла Романова была единственным человеком, которому Николь позволяла быть рядом с собой. Обычно она сидела в углу комнаты, вцепившись в своего пушистого кролика и не подпуская к себе никого.

Когда пришел доктор, Ники тут же отвернулась лицом к стене. Никакие уговоры бабушки не заставили ее сдвинуться с места. Ее реакция на присутствие Зака или Ады была менее болезненна — она не поворачивалась к ним спиной.

Некоторое потепление в общении с девочкой обнадеживало Зака. Он считал, что нужно обязательно проводить несколько часов ежедневно в комнате Николь, сидя в кресле и читая ей или просто обмениваясь с ней взглядами. Окружить ее вниманием и заботой.

Уверенность в том, что с этим ребенком можно установить контакт, росла в нем. Особенно после того, как на третий день их общения он ей подмигнул, и она… моргнула в ответ.

Было ясно, что ребенок тоскует по матери. То, что Ники облюбовала в комнате уголок, говорило о том, какой потерянной она себя чувствует. Заку казалось, что, забиваясь туда, она ужимала свой мир до такого размера, в котором ей уютно. И, ожидая выздоровления Моники, он не пытался выманить Ники из того мирка, в котором она чувствовала себя в безопасности.

Все с облегчением вздохнули, когда доктор объявил, что Моника поправилась. Зак решил сопровождать Николь к матери.

Карла только что принесла девочку из ванной, на той все еще была надета старомодная ночная рубашка до пят. Ее великолепные рыжие волосы мягкими кудрями рассыпались по плечам. Взгляд Николь был прикован к двери, которую закрыл Зак, когда вошел в комнату.

Зак встретился глазами с Карлой. Неужели стук закрываемой двери привлек внимание Николь?

Увы, возможности спросить об этом вслух у него не было. Он заметил, что Николь отлично понимает каждое произнесенное слово. Больше того, он стал верить, что Николь заговорит, если захочет. Он спросил доктора Кунца, как ему ухитриться заставить или уговорить маленькую девочку наконец нарушить свое молчание.

— Нужны побудительные мотивы, — ответил доктор. — Покажите ей что-нибудь, что она хочет достаточно сильно. Чтобы у нее был мотив — попросить.

Желая Николь доброго утра, Зак гадал, что же в этом мире может увлечь эту маленькую девочку так, чтобы она заговорила. Может быть, когда они пойдут повидать Монику, попробовать добиться, чтобы она сказала «мама»?

— Ты готова пойти к маме? — спросил Зак, выделяя последнее слово и наклоняясь к девочке, чтобы быть на уровне ее глаз. Его до глубины души тронуло то, что она не бросилась в свой угол, как обычно. Николь лишь отступила на несколько шагов, пока не уперлась спиной в бабушкины колени.

Зак притворился, что не заметил ее маневра. Он не повысил голос и не изменил манеру поведения, как это обычно делала Ада. Ей почему-то казалось, что она должна разговаривать сюсюкающим сладким голоском и постоянно улыбаться, когда имеет дело с этим ребенком. И это несмотря на то, что Зак и доктор много раз объясняли ей, что Николь не инвалид.

— Бедная невинная овечка, — говорила Ада в ответ, с презрением добавляя: — Да что вы, мужчины, в этом понимаете?!

— Твоя мама была больна, — произнес Зак, наблюдая, как Карла завязывает Николь «конский хвост». Огромные темно-карие глаза смотрели из-под челки. Огромные и вовсе не пустые. Зак вглядывался в эти глаза глубоким испытующим взглядом. — Ты помнишь, что твоя мама была больна? Ты помнишь это, дорогая? — тихо спросил он и почувствовал, как в него вселяется надежда. Ему показалось, что он увидел ответную реакцию. — Поэтому ее с тобой и не было. И вот почему мы все: и твоя бабушка, и Ада, и я, Зак, — он коснулся своей груди, — заботились о тебе все последние дни. Да, и кролик, конечно, тоже, — добавил он, порадовавшись тому, что Николь не вздрогнула, когда он шутливо ткнул кролика в грудку. — Пойдем посмотрим, проснулась ли твоя мамочка. — Он встал и протянул малышке руку.

Она не шелохнулась. Зак направился к двери. Он заставил себя не оглядываться, когда перешагивал порог комнаты, но нарочно пошел как можно медленнее. Постучавшись к Монике и услышав: «Войдите», он открыл дверь.

Николь, как маленькая тень, неслышно следовала за ним. Когда Моника с радостным возгласом открыла ей свои объятия, девочка бросилась к матери.

Услышав отчаянные звуки, похожие на хриплые рыдания, Зак почувствовал, что и его горло мучительно сжалось.

Лаская Николь, Моника плакала открыто, не скрывая слез.

— Крошка моя, детка моя! — причитала она, покрывая лицо ребенка поцелуями.

Ники крепко держалась за мать, но смотрела при этом на Зака. В ее огромных глазах цвета темного шоколада, смотревших из-под растрепанной челки, не было слез.

Вечером, после того как Николь уложили спать, все собрались на кухне: Зак, Моника, Карла и доктор. Это совещание было вызвано заявлением Карлы Романовой. Она настаивала, чтобы Моника и Николь поскорей переехали к ней.

Зак был против этой идеи по целому ряду причин, среди них были и такие, которые он не мог обнародовать. Например, как приятно чувствовать, что имеешь семью, о которой можно заботиться. Или: какое удовольствие просто смотреть на Монику, наблюдать за ее общением с ребенком, предаваться мечтам о ней.

Но основная причина, по которой он хотел удержать их в Виндемиере, — это состояние Николь. Он считал, что оно не улучшится от еще одного переезда.

Доктор Кунц в этом отношении был его верным союзником.

— Ребенок испытал в последнее время слишком много потрясений, — заявил доктор, обращаясь к Монике. — И я даже не беру во внимание всего случившегося до того, как вы привезли ее на Аляску.

Моника набрала воздуха, чтобы заговорить, но доктор остановил ее.

— Нам нет необходимости сейчас вдаваться в подробности, — проговорил он. — Любой пятилетний ребенок, вероятно, тяжело перенес бы все те испытания, которым подверглась ваша дочь, особенно если этот ребенок так раним и… склонен к уходу в себя. Неважно, по какой причине. — Он опередил еще одну попытку Моники заговорить. — И неважно, в какой степени. Я же хочу сказать, что не во всем согласен с Заком, но в одном он прав: вам с Николь следует остаться здесь! Она ведь только-только стала осваиваться. Я, кстати, сегодня видел, как она погладила старого кота.

Моника кивнула.

— Да, я и сама была поражена.

Доктор повернулся к обеспокоенной Карле.

— Если я не ошибаюсь, миссис Романова, ваша внучка никогда не встречалась с вашим новым мужем, не так ли?

— Нет, она с ним незнакома. Но Пит просто великолепно ладит с маленькими детьми, — поспешила добавить она. — У него от первого брака несколько внучат и…

— Понимаете ли, дело не в этом, — мягко прервал ее доктор. — Он может быть хоть Санта-Клаусом, а Николь все равно будет его пугаться. Сейчас Николь не нужно встречаться с незнакомыми людьми.

— У меня много комнат для гостей, — заметил Зак.

Это побудило Аду вставить ядовитое замечание:

— Да, но они, как правило, сдаются постояльцам, которые исправно платят.

Зак послал ей свирепый взгляд. Он понимал, что только беспокойство за него побудило ее сделать такое грубое замечание, но это уже переходило все границы.

Гнев его еще более усилился, когда Моника отчеканила:

— Само собой разумеется. Я заплачу за комнату и стол.

— Ни в коем случае! — рявкнул Зак, не зная даже, кто рассердил его больше: экономка или гостья. — Мы сдаем комнаты на лето тем клиентам, которые нанимают мои самолеты и меня в качестве летчика, чтобы охотиться и ловить рыбу. Это же совершенно другое дело, и я больше не хочу слышать ни слова об этом!

Моника подумала, что лучше оставить сейчас этот вопрос, но становиться нахлебницей ей не хотелось. Если не удастся договориться о какой-либо оплате с Заком, тогда она уладит это дело с Адой. И все-таки — поскорее бы вырваться отсюда!

Она должна приобрести дом, собственный дом для себя и своего ребенка. И как можно скорее.

Вечером Моника сидела у кроватки Николь.

— Еще один переезд, моя крошка, последний, — шептала Моника, склонясь над спящим ребенком и нежно целуя гладкий лобик. — Еще только один…

— «Еще только один» что? — тихо спросил Зак, когда она выходила из комнаты дочери. Своим внезапным появлением он напугал ее.

Моника покачала головой. Она не собиралась рассказывать хозяину дома о своих планах. Он явно попытается отговорить ее.

Она спустилась вниз по лестнице и вышла на веранду. Веранда, как и весь дом, была построена из крепких бревен и покрашена в темно-коричневый цвет. Она знала, что Зак пошел вслед за ней, хотя и не слышала его шагов. Казалось, она начала чувствовать Зака. Это беспокоило. Она уверяла себя, что он даже не красивый. Он просто… хороший, настоящий мужчина.

Когда Зак подошел к ней, у него под ногами скрипнула половица. Моника ничего не сказала. Зак тоже хранил молчание.

Хотя был десятый час, солнце только-только начало садиться. Моника любовалась богатством красок вечернего неба и длинными оранжевыми лучами солнца, золотившими воду пролива Шелихова.

Моника перевела пристальный взгляд на взлетно-посадочную полосу, за которой виднелся лес.

— Как далеко простираются ваши владения? — спросила она, когда молчание стало просто невыносимым.

— Довольно далеко, вплоть до города, — хрипло ответил Зак. У него пересохло в горле: Моника стояла так близко, что он мог вдыхать исходивший от нее сладкий и нежный аромат.

Она обернулась.

— А сколько до города?

Поймав ее взгляд, Зак пожал плечами.

— Десять, может, двенадцать миль.

— В какую сторону?

Раздраженная, что голос ее срывается, Моника заставила себя снова посмотреть вперед. Зак подошел к ней совсем близко и показал рукой. Следуя взглядом в том направлении, которое указывал Зак, Моника, однако, ничего, кроме деревьев, не увидела. Лес казался бескрайним.

— Зачем вы привезли нас сюда? — спросила Моника. — Если бы вы тогда отвезли нас прямо к моей матери, мне не пришлось бы быть обузой…

— Вы для меня не обуза, — ответил Зак. — А привез я вас сюда только по той причине, что этот аэродром я знаю как свои пять пальцев и мог вызвать сюда доктора. — Это была самая убедительная причина, которую он успел придумать. — Кроме того, вашей матери тогда не было дома.

— Но был Пит.

— Николь Пита не знает.

— Но она и вас не знала.

— Она уже пережила шок от первой нашей встречи, так что хуже ей бы уже не стало.

Моника повернула к нему лицо, прижавшись спиной к колонне.

— Вы, конечно же, не дадите мне шанса победить в этом споре?

— Я и не думал, что это спор.

Она откинула голову назад и заставила себя посмотреть в его голубые с серебристым отливом глаза.

— Почему вы это делаете? Вы можете мне сказать?

Он покачал головой:

— Нет.

Но Моника продолжала пристально смотреть на него, и тогда он добавил:

— Пока еще нет. А может быть, и никогда не скажу. Но не беспокойтесь, я не рассчитываю что-то получить от вас взамен.

— Да, это успокаивает, — приглушенно сказала Моника. В ее голосе слышалась горечь. Внезапно она почувствовала себя усталой и беззащитной в этих надвигающихся сумерках. — Ведь мне совсем нечего вам предложить.

— В этом вы как раз и ошибаетесь. У вас множество достоинств, Моника. Любая женщина вам позавидовала бы. А каждый мужчина — возжелал.

Завороженная блеском его глаз и сладостью слов, Моника почувствовала, что горло на миг сдавило от волнения. Она отвернулась и пошла мимо него к двери.

Ребекка позвонила на следующий день. Зак в это время находился в офисе, который своей обстановкой более напоминал гараж. Почта была рассортирована и аккуратно разложена на его столе — приходящая секретарша Рут Мэнкен хорошо поработала.

Рут была пунктуальна, но ее удручал суровый климат Кадьяка. Несколько недель назад она заявила о своем намерении навсегда уехать в залитую солнцем Флориду.

Гадая, какое сегодня число, Зак заглянул в перекидной календарь. Кажется, сегодня вторник. Первое сентября. Рут обвела эту цифру красными чернилами, приписав: «Начинайте искать замену, босс!»

Зак потянулся к телефону, чтобы позвонить в газету «Кадьяк миррор» и поместить там объявление о поиске секретарши, но телефон зазвонил сам.

— Робинсон слушает.

— Полагаю, у Рут выходной.

Бекки всегда начинала разговор без обычных формул вежливости. По крайней мере когда разговаривала с братом.

— А, Ребекка, — сухо ответил Зак. — У меня все очень хорошо, спасибо. А как ты?

Бекки резко парировала:

— Удивляюсь, почему я вообще с тобой разговариваю. Заметь, я долго сомневалась, стоит ли тебе звонить.

— Долго сомневалась? — воскликнул Зак. — Как же время летит!

— Давай, давай, остри. Не у тебя бизнес прогорает. Знаешь, — пожаловалась она, — мне не было бы так трудно, если бы и партнерша тоже меня не бросила. Но у Моники что-то случилось.

При упоминании имени Моники Зак весь напрягся.

— Ребенок заболел или что-то в этом роде, — продолжала Бекки. — Точно не знаю. Бедная женщина, была сама не своя. Ты помнишь ее, да?

— Помню, конечно. — Зак не мог сказать, почему так осторожничает и утаивает от сестры, где в этот момент находится Моника.

— Знаешь, случилась очень забавная вещь, — сказала Ребекка. — Сегодня ко мне в офис заявился мужчина и спрашивал, где она сейчас.

Пальцы Зака крепко вцепились в телефонную трубку.

— И что же ты ему сказала?

— Правду, что же еще? Я ему сказала, что не имею об этом никакого представления.

— И он тебе поверил?

— Почему он должен был мне не поверить? Это же правда.

— А как он выглядел?

— Ну, не знаю… довольно высокий, лысеющий, одет броско… Почему тебя это интересует? Ты что-то недоговариваешь!

Зак со вздохом потер лоб. Он понимал, что не имеет смысла продолжать валять дурака, ведь Ребекка не зря затеяла этот разговор, она о чем-то догадывается. Кроме того, если и есть в этом мире человек, которому Зак может полностью доверять, так это его сестра.

— Моника здесь, — наконец сказал он. — Она и ее маленькая дочка.

Кратко, как только смог, он ввел свою сестру в курс дела. Закончив свой рассказ, он с горечью произнес:

— Очень надеюсь, что это не муж ее выслеживает.

— Зачем ему это?

— Не знаю. — Зак поднялся со стула. — Но полагаю, что уже пора это узнать.