Сердце из нежного льда

– Макс! Ма-акс! – пыталась крикнуть Алла, но хлопья горелых ошметков, летящих сквозь щели, мгновенно забили рот. Из глаз потекли слезы.

Она прижалась к стене и не знала, что делать дальше. Неужели они все умрут? Еще совсем недавно она так хотела умереть, а теперь ей страшно. Смерть будет мучительной… Сердце Аллы готово было выпрыгнуть из груди, глаза резало нестерпимой болью, но она, упорно раскрывая рот, который никак не мог выкрикнуть «Макс!», стала пробираться к ванной. Она не могла оставить его там одного. Жив ли он? Ведь еле-еле приполз с лестницы!

Где-то на полпути к цели в полной темноте и горячем смраде она столкнулась с Максом, который прижал к ее лицу мокрое полотенце. Дышать стало немного легче. Алла перевела дух.

– Быстрей… на балкон… – выдохнул он ей в ухо и потянул за руку за собой.

Балкон был уже заклеен на зиму. Макс с такой силой рванул за ручку, что она осталась у него в руке, а лента бумажного скотча продолжала мертво держать дверь. Он выругался. Воздух комнаты уже посерел от гари. Становилось жарко.

– Отойди! – Макс оттолкнул в сторону Аллу, схватил стул и вышиб им стекло балконной двери.

– Лезь! – скомандовал он.

Алла только в эту минуту поняла, что, кроме белой ночной рубашки, на ней ничего нет, но искать одежду уже не было времени. Воздух комнаты с каждой минутой темнел все больше и становился все горячей и горячей. Макс накинул на ее плечи свою куртку и подтолкнул к балкону. Раздирая голые ноги в кровь об осколки стекла, торчащие из пазов, Алла вылезла на балкон. За ней туда перебрался и Макс. Она попыталась поделиться с ним курткой, но он не позволил, только крепко обнял ее, и они наконец огляделись. Внизу уже сигналили подъезжающие пожарные машины. Жильцы дома сгрудились на своих балконах целыми семьями. Многие, как и Алла с Максом, были полураздеты. Люди выскакивали на балконы в том, в чем застал их едучий горячий воздух, прорвавшийся в квартиры с лестницы: в ночнушках, пижамах, трусах. Пара молодоженов на соседнем балконе вдвоем куталась в одну простыню, всю в крупных алых розах. Те, у кого не было балконов, гроздьями висели на подоконниках, рискуя сорваться вниз. Изо всех открытых окон, форточек и просто щелей на улицу с шипением вырывались струи гари и раскаленного воздуха. Выскочившие из машин пожарные потрясали кулаками и орали жильцам:

– Закройте окна, козлы! Сами же тягу создаете!

Аллин старик-сосед, вцепившись в наполовину высунувшуюся в окно жену, зло крикнул вниз ретивым борцам с огнем:

– Сами вы козлы! Нам, значит, надо гореть и задыхаться, чтобы вам тушить сподручней было!! Гады!!! – и закашлялся при этом так, что Алла испугалась, как бы они не рухнули вниз вместе с женой, которая уже, похоже, теряла сознание.

Все происходящее напоминало кошмарный сон или голливудский фильм-катастрофу. Дымящийся и уже пылающий первым этажом дом напоминал «Титаник», вставший над океаном торчком. Женщины голосили и причитали, дети кричали и плакали, мужчины переругивались с пожарными и матерились на чем свет стоит. С четвертого этажа с душераздирающим криком сорвался мужчина. Он навалился всем телом на оконную раму, а она не выдержала его тяжести. Старое дерево треснуло, и мужчина вместе с рамой оказался на асфальте. Дико закричала его жена, и Алла решила больше ни на что не смотреть. Она развернулась к Максу и спрятала лицо на его груди.

А пожарные уже цепляли за балконы свои раздвижные лестницы, снимали людей и помогали им спускаться вниз.

– Скоро все кончится! – прошептал Алле на ухо Макс.

Алла с облегчением перевела дух и вдруг услышала доносящийся из комнаты тоненький писк.

– Макс! – истошно закричала она. – Там же котенок!!! Что делать?!

– Брось… Он наверняка уже задохнулся… – попытался унять ее Макс.

– Нет!!! Я же слышу, он пищит!

Макс прислушался и сказал:

– Тебе кажется…

– Не кажется! Пищит! Прислушайся!

Макс повернулся лицом к балконной двери, из которой летел горячий воздух.

– Черт! Вроде и правда пищит… – Он заковыристо выругался и, оторвавшись от Аллы, полез в дым комнаты.

– Нет! Не на-а-адо! – Она пыталась его остановить, но было уже поздно. Макс исчез в глубинах черной, дышащей раскаленным смрадом квартиры.

Алла заметалась по балкону, не находя себе места. Макс не возвращался. И зачем она только вспомнила про котенка? Может, никто и не пищал, ей просто показалось… Котенка, конечно, жаль, но что такое его жизнь в сравнении с жизнью Макса! В конце концов Алла не выдержала и опять, царапая осколками ноги и руки, полезла в квартиру.

– Аллочка! Куда же вы? – закричал ей вслед сосед. – Сейчас будут нас снимать! Вон уже за Смирновых цепляются! – Поскольку Алла не возвращалась, он обратился к молодому пожарному, лезущему по лестнице к Смирновым: – Господин пожарный! Гражданин хороший! Имейте в виду! Вон в той квартире люди! Молодые! Мужчина и женщина! Вы уж не забудьте, а то задохнутся!

– Ты, папаша, о себе побеспокоился бы! – пробурчал парень в блескучей каске. – Мамаша твоя, похоже, не дышит уже! Вон как свесилась!

– Как не дышит? Что вы такое говорите?! – испугался дед и затормошил жену: – Тонечка! Ты дышишь? Ну, скажи, пожалуйста, молодому человеку, что ты дышишь!

– Посторонись, дед! – крикнули снизу, и крюки пожарной лестницы впились в подоконник. – Давай бабульку сюда!! – потребовал показавшийся перед окном другой пожарный. – Да переваливай же ее! Не жалей, мать твою… Хуже уже не будет!

А с соседнего балкона эвакуировали толстую тетю Дусю Смирнову в короткой мятой сиреневой рубашонке. Она трубным басом голосила на всю улицу, перекрывая вой пожарных сирен и все другие звуки:

– О-о-о-ой!!! Батюшки мои!!! Ой, сейчас лопнет мое сердце! Да что же это такое делается!!! Боже ж ты мой!!! Помоги-и-ите-е-е!!! А-а-а-а!!! Падаю!!!

А Алла тем временем хватала ртом раскаленный воздух квартиры, обжигая все внутренности, и никак не могла сделать ни шагу вперед. Она упала на колени и попыталась ползти. Ей казалось, что где-то по-прежнему пищит котенок. Там, где котенок, должен быть Макс. И она ползла на этот писк – к Максу. А писк становился все громче и громче. Это был уже не писк, а мяуканье огромного черного кота. Вон он скалит зубы и разевает мокрую красную пасть. И зачем этот кот на нее так смотрит? Что ему надо? Зачем он прыгнул прямо ей на грудь? До чего же тяжело! Вонючая кошачья шерсть лезет в нос, полностью забила рот… Нечем дышать… Абсолютно нечем дышать… Совсем…

…В понедельник, очень тяжелый и малопродуктивный день, Петр Николаевич Башлачев находился во встревоженном состоянии. На работу не вышла Алла Белозерова. С одной стороны, его это не касалось: Алла работала в другом отделе, и пусть о ней беспокоится ее начальник. С другой стороны, у Башлачева горел отчет, а помочь ему с расчетами могли только Игорь Кравченко и Алла. С Игоря теперь никакого спроса… А вот куда запропастилась Белозерова? Раньше она не имела такой моды – отсутствовать по незаявленной начальству причине. Петр Николаевич даже проконсультировался на сей счет с женщинами ее отдела, но никто не знал, почему Белозерова не пришла на работу. Целый день ей пытались звонить домой, но безрезультатно: к трубке никто не подходил. Одна из сотрудниц предположила, что Алла Константиновна, находясь в безутешном горе, отключив телефон и все остальные средства коммуникации, возможно, потеряла счет дням, и лучше всего оформить ей еще парочку дней за свой счет. Все сочли это ее предложение рациональным. Начальник быстренько подписал заявление от имени Аллы, составленное все той же находчивой сотрудницей, и даже собственноручно получил на нем визу директора института. Заявление отнесли к экономистам и всем коллективом постановили проведать Белозерову завтра на дому в том случае, если она опять не выйдет на работу и будет продолжать не реагировать на телефонные звонки. После того как сдвинули с места такое большое дело, сотрудники немедленно успокоились и даже почувствовали, что как-то незаметно адаптировались в новой рабочей неделе.

Несмотря на спокойствие коллектива дружественного отдела, Петр Николаевич продолжал существовать внутри данного понедельника все в том же встревоженном состоянии. Стоило ему вспомнить Игоря Кравченко, как на сердце опять заскреблись кошки, которые это делали каждый раз, как только ему доводилось вспоминать погибшего молодого человека. Петр Николаевич Башлачев, конечно, расстраивался, что лишился такого способного сотрудника, но дело было даже не в этом. Он почему-то чувствовал свою косвенную вину в смерти Игоря и никак не мог от этого отделаться. Зачем он сунулся к нему с фотографиями? Кравченко вышел из его кабинета в таком взвинченном состоянии, а потом все пошло и поехало… Теперь и сама Алла куда-то задевалась… А вдруг она не выдержала тяжести свалившегося на нее несчастья? Может, она по-настоящему любила этого Кравченко? А что, если она, как Игорь, совершенно невменяемая, шла по улице, и на нее тоже налетела машина с нетрезвым водителем? Башлачева передернуло. Только не это!

Дома беспокойство и раздражение Башлачева еще больше усилилось. Он ел рассольник, стараясь не смотреть в сторону Вики, которая уже накладывала ему на тарелку второе в виде мясных зраз с грибной начинкой. Петр Николаевич очень уважал и рассольник, и зразы, но последнее время совершенно не выносил Вику. После пламенных встреч с Аллой Белозеровой интимные отношения с женой перестали приносить ему былое удовольствие и удовлетворение. Он с удвоенной силой зачастил на сторону, но и во всех остальных женщинах не находил того, что в избытке присутствовало у Аллы: мощной чувственной энергии, полной раскрепощенности и неукротимого темперамента. Вика не могла не чувствовать, что муж совершенно к ней охладел, но даже не пыталась угрожать ему разлукой с сыном. Угрожать можно тому, кто этих угроз боится. На нынешнем жизненном этапе Петр Николаевич находился в таком нетрадиционном состоянии, что угрожать ему было бессмысленно: он не испугается, а она, Вика, получит статус брошенной жены или разведенки. Она подозревала, что Башлачев неслабо влюбился, и решила благоразумно переждать тот момент, когда мужику седина ударяет в бороду, а бес – в ребро. Вика даже записалась на фитнес, куда потихоньку от всех бегала по утрам, проводив мужа на работу, а сына – в школу. Пока эти упражнения не давали результата, но она надеялась, что к тому моменту, когда нынешний любовный пыл мужа неизбежно поостынет, результат как раз и даст о себе знать. Она сменила цветастый домашний халат на пронзительно-голубой спортивный костюм, но Башлачев этого даже не заметил. Еще Вика купила себе три полупрозрачных ночных рубашки и кучу всяких кремов и притираний для лица и тела. Когда она несколько раз после принятия душа умастила тело специальным кремом с ароматом морского бриза, Башлачев сказал, что от нее несет, как от «Пемолюкса» для чистки посуды. Разумеется, что полупрозрачная рубашка после этого не произвела на него никакого впечатления. Вика с горечью вспоминала старый анекдот, суть которого состоит в том, что женщинам не стоит тратиться на дорогие ночные рубашки, а лучше сразу купить себе парочку хорошеньких шарфиков, которые можно носить еще и под пальто.

Петр Николаевич молча съел зразы, запил их хорошим бокалом чая с куском ватрушки и понял, что должен лично и немедленно съездить к Алле, чтобы удостовериться, что с ней ничего не случилось. Тревога настолько глубоко проникла в его организм, что он уже был почти уверен – с Белозеровой стряслась беда. Когда он надевал куртку, в прихожую вышла из кухни Вика.

– Куда? – односложно и мрачно спросила она.

– На кудыкину гору, – грубо ответил ей Башлачев.

– И это все, что ты можешь мне сказать?

– Если я скажу правду, тебе это сильно не понравится.

– Ты идешь к женщине? – Голос Вики дрогнул, а губы ей пришлось закусить, чтобы они не съезжали на сторону.

– Да, Вика, я иду к женщине, – честно ответил ей Петр Николаевич. – Единственное, чем я могу тебя утешить, это то, что я этой женщине и на дух не нужен.

– Зачем же тогда идешь?

– Да понимаешь… Предчувствие у меня дурное… Надо проверить… – и, больше не обращая внимания на жену, он вышел из квартиры.

Башлачев понял, что предчувствие его не обмануло, когда издалека увидел дом Аллы. Все его квартиры с первого до третьего этажа выгорели до основания. Вместо окон зияли черные провалы, по стенам от этажа к этажу из них тянулись безобразные подпалины. Почти во всех окнах последних этажей отсутствовали стекла. По уже устоявшейся весьма грустной моде последних лет у дома на тротуаре и на обгорелых подоконниках лежали цветы и стояли свечи.

Петр Николаевич подошел ближе к группе женщин, что-то живо обсуждающих как раз у провала Аллиного подъезда.

– Что же вы, милочка, хотите! – горячилась пожилая женщина в ярко-розовой вязаной шапке. – Это же старый дом! Все перекрытия деревянные! Хватило бы одной спички, чтобы спалить весь дом, а тут, говорят, бросили что-то вроде зажигалки. Помните, мы в войну такие тушили?

– При чем тут зажигалки, когда это был самый настоящий террористический акт! – не без труда произнесла столь сложный термин низенькая старушка с огромной хозяйственной сумкой, из которой торчали уже поникшие стрелки зеленого лука. – Это все мусульмане гадят! Чечены!

– Да какие еще мусульмане! Никакие не мусульмане! Я вам говорю, что пожарных никак не могли дождаться! – утверждала другая женщина, такая же пожилая, как и первая, но моложе старушки с луком. Она держала за руку вертлявого мальчишку лет пяти, которому до смерти надоело стоять у горелого дома вместо того, чтобы исследовать его черное нутро или идти в какое-нибудь еще более интересное место. Он методично дергал женщину за плащ и противным голосом стонал: «Ну-у-у, ба-а-аба!», но женщине было еще о чем поведать собеседницам: – Они там все перепились! Это я вам говорю! Им выезжать, а они – лыка не вяжут! А вы вспомните наше время! Разве такое возможно было в наше время?!!

– Наше время, между прочим, ничуть не хуже вашего! – назидательно сообщила ей молодящаяся дама, которая при всех ее ухищрениях выглядела моложе двух других лет на пять, не больше, но старушки с луком – лет на десять, и потому считала себя представителем совершенно иного поколения и соответственно – иной формации. – А пили в ваше время еще хуже! А тушить могли только водой! А где бы им набрать столько воды? Тут пеной надо! Вот скажите, была в ваше время пена?

Петр Николаевич решил прервать захватывающую беседу старушек и вежливо спросил:

– Скажите, пожалуйста, а когда пожар-то случился?

– В пятницу! – мгновенно отреагировала женщина со внуком, закручивающим ее винтом. Когда орбита, по которой двигался мальчишка, подходила близко к старушке с хозяйственной сумкой, он обрывал луковую стрелку и совал себе в карман.

– Нет… – не согласилась с ней женщина в розовой шапке. – В пятницу я ходила к окулисту. Тут еще все было в порядке!

– Дык… загорелось-то ночью! Ты ж не ночью к окулисту ходила! – не сдавалась бабушка очень темпераментного паренька, который, перепробовав все способы борьбы с бабкиной разговорчивостью, решил сесть на асфальт. – Вадик! – тут же заголосила старушка. – Встань немедленно и не позорь своих родителей перед посторонними людьми! – Справедливо полагая, что ей повредить уже ничего не может, она еще раза три помянула несчастных маму с папой, что все равно не привело к положительному результату. Старушка церемонно извинилась перед всеми и засеменила вслед за мальчишкой, который сразу потащил ее по направлению к кондитерскому магазину.

– Все действительно произошло ночью с пятницы на субботу, – подтвердила молодящаяся дама иного поколения. – Сначала лифт у них загорелся, а потом и пошло… и пошло… Дом-то внутри весь деревянный! Говорят, полы вспыхивали, будто под ними бикфордовы шнуры проложили! Перекрытия обваливались… Страшное дело…

– А люди-то! Люди-то где? – полузадушенным голосом спросил Башлачев и почувствовал, что все у него внутри спеклось, будто он сам только что выбежал из горящего дома.

– А во-он, – женщина в розовой шапке махнула в сторону дома, – видите, на стене бумажные листы прилеплены? Там и написано, кто где… Кого установить смогли… А трупов там… трупов… мамочки мои… не счесть.

С ухающим колоколом сердцем Башлачев подошел к бумажным листам, у которых стояли еще несколько человек. Один лист с черным кантом перечислял фамилии погибших и указывал морги, где можно было отыскать останки. Неопознанными числились тринадцать трупов. Петр Николаевич от этого страшного листа поспешил к другим, надеясь отыскать Аллу среди живых. Жильцы дома, отделавшиеся испугом и порчей имущества, были временно переселены в гостиницу без названия на окраине Питера. Среди этих счастливчиков фамилии Белозеровой Башлачев не обнаружил. Остальные жильцы дома являлись пострадавшими разной степени тяжести и были размещены в разные места: в НИИ «Скорой помощи» на Будапештской, в городскую многопрофильную больницу в Озерках и Мариинскую больницу на Литейном. Петр Николаевич вздрогнул, когда наткнулся наконец на Аллину фамилию. Алла Белозерова находилась у черта на рогах – в Озерках. Башлачев чертыхнулся, сел в свою «Ауди» и поехал в Озерки.

В огромной больнице охранник ни в какую не желал пропускать его на этажи, требуя пропуск.

– Какой еще пропуск, – проревел Петр Николаевич, – если я только сейчас узнал, куда отвезли… мою сестру… из сгоревшего дома на Владимирском! У нее… больше никого нет, а она уже третий день тут! Может, что-то надо!! Элементарные… трусы и зубную пасту! Будь человеком, пусти!

Упоминание сгоревшего дома подействовало на охранника, как магическое заклинание, и он даже окликнул идущую мимо медсестру и попросил ее проводить человека на этаж к владимирским погорельцам.

Алла лежала в четырехместной палате с тремя женщинами из своего дома. У всех четверых было отравление угарным газом, легкие ожоги и не слишком серьезные ранения. Медсестра предупредила Башлачева, чтобы он вел себя сдержаннее, поскольку у всех женщин, лежащих в палате, погибли или пока числятся без вести пропавшими родные. Петр Николаевич кивнул, нервно сглотнул и зашел в палату. Он сразу увидел Аллу, хотя она мало была похожа на ту блистательную женщину, которой восхищался весь институт. Ее лицо было землистого цвета, глаза окружали желто-коричневые круги. Через всю щеку тянулась отвратительная запекшаяся царапина, но хуже всего было выражение ее лица. На нем были написаны смертельная скука и полное безразличие к окружающему.

– Алла, это я, Петр… – сказал он, сев возле ее постели на шаткую табуретку, которую прихватил у стены палаты.

Алла с видимым усилием повернула к нему голову и всмотрелась в его лицо так, будто ее глазам не хватало резкости и она никак не могла его узнать.

– Я это… Башлачев, – уточнил Петр Николаевич. – Ты… меня не узнаешь?

Белозерова с трудом разлепила бледные губы и медленно произнесла:

– Ну… почему? Узнаю…

– Это… хорошо… Ну… как ты себя чувствуешь?

– Никак.

– Так не бывает. Чувствуют себя или хорошо, или плохо…

– Все-то ты знаешь, Петя… – усмехнулась Алла.

– Конечно! – Башлачев обрадовался, что Аллино лицо оказалось еще способным на выражение эмоций. Значит, не все еще потеряно. – Вот увидишь, у тебя все заживет в самом лучшим виде, и ты опять станешь самой красивой в нашем институте, а… может быть, даже и во всем Питере!

– Если бы ты знал, Петя, до чего мне безразлично, заживет или не заживет…

– Вот это ты зря… И вообще, ты должна знать, что я очень жалею о том, что между нами произошло…

– Да что ты говоришь? Неужели тебе не понравилось? Я старалась! – Алла опять усмехнулась. Усмешка чуть дольше задержалась на лице Белозеровой, и Башлачев заметил на ее лбу и под глазами десятки тоненьких морщинок, которых еще совсем недавно не было.

– Я не о том, – отвел глаза Петр Николаевич. – Ты прости меня за фотографии и вообще… за все. Ты не хотела… со мной, а я тебя, можно сказать, шантажировал. Я сволочь, Алла…

– Как самокритично! – От удивления она расширила глаза и даже чуть приподняла голову от подушки. – Чего это на тебя нашло?

– Сам не знаю… Может, это ваш пожар меня потряс… Я вдруг подумал, как мы все не защищены… и как от нас ничего не зависит… Суетимся, снуем туда-сюда, добиваемся чего-то, интригуем, а потом вдруг раз – и нет Игоря Кравченко, а потом раз – и нет твоего дома… Хорошо, хоть сама выжила. Там у вас столько трупов…

Лицо Аллы исказила судорожная гримаса. Оно все покрылось сеткой морщин. Башлачев подумал, что ее пронзил приступ физической боли, но она вдруг вцепилась в его рукав и горячо зашептала:

– Петя! Я тебя умоляю, найди одного человека! Если ты его не найдешь среди живых, то считай, что мне не повезло. Без него я не стану жить! Тут уж меня никто не остановит!

– Что за человек? – удивился Петр Николаевич, который считал, что главный человек в жизни Аллы уже закончил свое существование под колесами машины.

– Его зовут Максом… Нет… Его зовут Тихомировым Максимом Александровичем! Мы были вместе, когда начался пожар, и я ничего не знаю о его судьбе! Никто ничего не говорит. Даже не хотят сказать, поступил ли такой человек в эту больницу! Найди его, Петя! Большая часть твоих грехов простится! Клянусь!

– Знаешь, Алла, я точно могу сказать, что его фамилии нет ни в списке выживших, ни в списках… мертвых.

– Какие еще списки? Где?

– На вашем доме висят. Видимо, для родственников и знакомых повесили…

– Петр! Посмотри еще! Может, ты его фамилию пропустил?

– Нет. Не мог, – покачал головой Башлачев. – Девичья фамилия моей жены – как раз Тихомирова. Я не пропустил бы, потому что подумал бы, может, он ее родственник какой… дальний…

– Да… правильно… У Макса наверняка не было при себе никаких документов… Раз он не назвал своей фамилии, значит, он… неужели он…

Аллино лицо исказилось такой ужасной гримасой, что Петр Николаевич поспешил ей заметить:

– Вовсе не обязательно, что случилось самое худшее! В списках живых есть человек десять, имена и фамилии которых еще не установлены.

– А… в списках… не… живых…

– Там тоже… – вынужден был признаться Башлачев.

Как Алла ни крепилась, из одного глаза все-таки выползла слеза.

– Поищи его, Петя, пожалуйста… если можешь…

– Я постараюсь… Я прямо сейчас спущусь вниз, в справочное, и спрошу, есть ли в этой больнице на каком-нибудь отделении Максим Алексеевич Тихомиров.

– Александрович, – поправила его Алла.

– Александрович, – повторил Башлачев. – Если его здесь нет, то я не буду к тебе возвращаться, а съезжу сразу в две другие больницы, где находятся люди из вашего дома. Хорошо?

– Не забудь узнать, где находятся… неопознанные трупы… – прошептала Алла.

В городской многопрофильной больнице № 2, где лежала Алла, не было ни Максима Александровича Тихомирова, ни неопознанных трупов с Владимирского проспекта. Бледная женщина за окошечком справочного бюро вопросам Башлачева совершенно не удивилась, потому что ее уже третий день осаждали родственники и друзья погорельцев. На предмет неопознанных трупов она сразу предложила ему обратиться в морг НИИ «Cкорой помощи», потому что их свозили именно туда. Поскольку Башлачев все равно не смог бы опознать незнакомого мужчину, он решил для начала заняться живыми.

В справочном Мариинской больницы на Литейном ему сказали, что как раз сегодня несколько пострадавших пришли в себя и смогли назвать свои имена. Молоденькая восторженная девчушка в белых кудряшках торжественно объявила ему, что он может посетить Гусакову Антонину Яковлевну, 1936 года рождения, и Канцельмана Семена Иосифовича, 1979 года рождения. А восемнадцатилетнего паренька, который смог только прошептать, что его зовут Борис, он посетить не может, потому что тот находится в реанимации.

– Девушка, – нетерпеливо перебил ее Башлачев, – я очень рад и за Гусакову Антонину Яковлевну, и за Канцельмана, и особенно за юного Бориса, но меня интересует Тихомиров…

– Максим Александрович?

– Именно!!!

– Так я же просто еще не договорила, – девушка огорчилась, что Петр Николаевич прервал ее торжественный монолог во славу отечественной медицины. – Следующий как раз Тихомиров Максим Александрович, но к нему тоже нельзя. Он хоть и сумел назвать полностью свои имя и фамилию, но находится в тяжелейшем состоянии.

– А что с ним?

– Ой! Вы не представляете! У него и переломы, и ожоги, и отравление, и тяжелейшее сотрясение мозга!

– Он что, упал откуда-то?

– Вроде бы на него упала горящая дверь или что-то в этом роде… Да вы не беспокойтесь! – опять просияла лицом девушка. – У нас такие врачи! Вы не представляете! Прямо волшебники! Вот если с вами что-нибудь случится, вы непременно проситесь к нам!

– Нет уж… – Башлачева передернуло от таких замечательных перспектив. – Век бы не видеть ваших волшебников…

…Когда Петр Николаевич сообщил Алле, что Максим Александрович Тихомиров жив, она разразилась такой истерикой, что успокоить ее обычными способами и средствами никак не удавалось. Башлачеву здорово влетело от дежурного врача за то, что он, не посоветовавшись, сообщил человеку с травмированной психикой тяжелые новости, но Петр знал, что эта новость вовсе не тяжелая. Поплакать по этому поводу для Аллы гораздо полезнее, чем слушать разглагольствования заумных психотерапевтов, или, как сейчас модно выражаться, психоаналитиков.

Башлачев вел машину домой и думал о том, что для него все кончено. Он сделал свое дело и теперь для Белозеровой вообще не представляет никакого интереса. А кто же такой этот Тихомиров Максим Александрович? Если Алла до такой степени о нем беспокоилась, то с какого боку был пристегнут к ней Игорь Кравченко? Воистину – чужая душа потемки… Да и своя-то собственная оказалась не лучше. Когда он ехал в Озерки, никак не думал, что станет перед Аллой извиняться, а вот поди ж ты… Все-таки она – шикарная женщина! Даже в растерзанном и сломленном состоянии все равно хороша… Но не про его честь… Башлачев вздохнул раз, другой, а на третьем вздохе вдруг согласился с выражением: «Все, что ни делается, все к лучшему». Ему было бы очень трудно с Аллой. Около нее он всегда чувствовал бы свою ущербность, простоватость и… да что там говорить – неумность. То ли дело Вика. Изображает из себя главу дома, а на самом деле цыкнешь на нее покруче, она сразу шелковой делается. Последнее время перестала даже разлукой с Мишкой пугать. Еще бы! Разве его теперь чем испугаешь? А что Вика растолстела не в меру, так это ничего. Можно в тренажерный зал ее записать или на какую-нибудь там женскую аэробику… А будет возражать, он теперь сам знает, чем ее напугать! Не пикнет! Вот сейчас приедет домой и сразу ей это предложит. Он ей так и скажет: или… или… выбирай, милая!

Проезжая мимо Дома книги, Петр Николаевич решил где-нибудь рядом припарковаться. С трудом найдя местечко в перпендикулярной Невскому улочке, Башлачев прошел в магазин и сразу отправился к разделу «Здоровье». Там он для виду посмотрел книгу «Инфаркт миокарда», потом брошюру «Камни в почках» и уже потянулся было к изданию под названием «Мужчина и простатит», но вовремя отдернул руку. Ага! Стоит ему только взять эту книгу, как окружающие женщины сразу подумают, что он уже вышел в тираж. А у него все еще в полном порядке. Башлачев так воровато огляделся, что наблюдатели, которые обязательно имеются в таком крупном магазине, могли бы подумать, что он хочет украсть «Камни в почках». Петр Николаевич срочно поставил брошюру на место, соорудил на лице выражение, которое обычно принимал на рапортах у директора института, и огляделся по сторонам взглядом, полным достоинства и величия. Вот, пожалуйста: рядом какая-то миленькая дамочка рассматривает «Справочник врача-дантиста». Приударить бы за ней – и свой дантист в кармане… Хотя, конечно, было бы лучше, если бы она рассматривала «Мужчину и простатит». Такого врача гораздо важнее иметь в загашнике. Башлачев еще раз бросил взгляд на миловидную женщину и вынужден был сказать себе, что находится здесь не за этим.

Он бочком продвинулся к самым ярким и крупным по формату книгам на соседних полках. На их глянцевых обложках были изображены обнаженные тела мужчины и женщины, в одиночестве или слившихся в экстазе объятий. Как бы так незаметнее прихватить одну? Как-то он все же не приучен к тому, чтобы интересоваться этой темой без бегающих глаз и румянца во все лицо. Ну и что тут такого, если он открыто возьмет с полки эту книгу? Да ничего! Хотя… с другой стороны, женщина-дантист может подумать, что он в этом вопросе до такой степени профан, что ему нужна просветительская литература. Башлачев еще немного покрутился рядом с бесстыдно обнимающейся на обложке парой, рассматривая то «Женщину и материнство», то «Лечение остеохондроза в домашних условиях», а потом неизвестно зачем протянул руку к брошюре «Глаукома и вы». Очевидно, поведение Башлачева со стороны выглядело настолько подозрительным, что перед ним неожиданно вырос молодой розовощекий охранник в паре с очень худосочной на его здоровом фоне продавщицей по имени Елизавета. Именно это имя было написано на ее бэйджике.

– Вам помочь? – пропищала Елизавета, сурово поглядывая на Петра Николаевича, а охранник при этом очень выразительно перекатил жевачку из-за одной щеки к другой.

– Нет-нет! Спасибо! Я уже выбрал! – самым бодрым голосом ответил Башлачев.

К «Глаукоме», которую он так и держал в руках, ему пришлось добавить «Лечение остеохондроза». Идя к кассе мимо ярких глянцевых книг, Петр Николаевич махнул рукой на свой имидж и самым ловким образом сдернул с соседней полки «Сексуальную энциклопедию» с женской грудью на обложке, очень крупно взятой фотографом, а потому напоминающей два неопознанных летающих объекта. Вообще-то, ему хотелось взять «Как разжечь мужскую страсть», но теперь, когда он был преследуем охранником с Елизаветой, выбирать уже не приходилось.

За кассой сидела пожилая женщина в красном в золотую клетку газовом шарфике на толстой шее, точь-в-точь таком же, какой был когда-то у матери Петра Николаевича в так называемые годы тоталитаризма. Башлачев представил, какое лицо сделалось бы у матери, если бы она увидела эту энциклопедию. Именно таким лицо сделалось и у кассирши. Отдельно от развращающей литературы она любовно упаковала «Глаукому» и «Остеохондроз» в фирменный пакет Дома книги.

– А эта, – она грозно ткнула пальцем в объектоподобную грудь на обложке, – в наш пакет не поместится!

Петр Николаевич почувствовал, что если он еще на минуту задержится около этой кассирши в тоталитарном шарфике, то она очень доходчиво объяснит ему, почему подобные книги и не должны помещаться в пакеты солидной фирмы. Он решил, что и сам все прекрасно понимает, прикрыл от посторонних глаз энциклопедию пакетом с «Глаукомой» и поспешил к выходу. На выходе Башлачев с большим облегчением сунул фирменный пакет с оздоравливающей литературой в большую квадратную урну, предусмотрительно поставленную рядом, и, прикрывая добычу полой куртки, побежал к своей машине. Прежде чем ехать, он, уже за рулем, полистал энциклопедию и пришел к выводу, что книга нужная и наверняка не хуже той, которая про мужскую страсть. Сегодня же вечером, когда Мишка уляжется спать, он выдаст ее Вике. Пусть ознакомится, узнает, что кроме миссионерской позы есть множество других, гораздо более соблазнительных, и что если ему, ее законному мужу, хочется в постели чего-нибудь эдакого, то он вовсе не извращенец, а нормальный продвинутый в этом деле мужик.

Тяжелый день понедельник, начавшийся самым отвратительным образом и очень тяжело продолжавшийся, обещал закончиться не так уж и плохо. Башлачев аккуратно завернул энциклопедию в «Санкт-Петербургские ведомости», положил рядом с собой на соседнее сиденье и повел машину к дому.

Когда Аллу уже были готовы выписать из больницы, оказалось, что ей не только некуда идти, но также и абсолютно не в чем. Грязную, обгоревшую ночную рубашку, в которой она поступила, конечно же, выбросили на помойку. Ей предложили позвонить родственникам или друзьям, чтобы те принесли ей какую-нибудь одежду. Алла крепко задумалась. Из родственников в Питере у нее была только престарелая тетка, с которой она никогда не водилась, а потому не знает ни ее номера телефона, ни адреса, да и вообще, не известно, жива ли она еще. Подруг у Аллы не было, приятельниц тоже. Ни с кем из сослуживиц она не сходилась теснее того, чтобы вместе работать и обмениваться ничего не значащими фразами о погоде и самочувствии. Игорь погиб, Макс – в больнице. Можно, конечно, позвонить Лехе Никифорову, но после инцидента с гражданином Колымагиным, отягощенным кучей битой посуды, просить его еще о чем-то ей было стыдно. Выходило, что, кроме Башлачева, ей и обратиться-то не к кому. Алла покусала губы, походила взад-вперед по комнате отдыха, в которую ее выселили из палаты по той причине, что на ее место должна была вскоре поступить тяжелая больная, и все же вынуждена была позвонить прямо в личный кабинет Петра Николаевича. Он любезно согласился помочь, только попросил продержаться в больнице до трех часов дня, потому что уже приехали представители завода из Новореченска и ждут его на совещании у директора института. Алле ничего не оставалось делать, как согласиться, и она томилась в комнате отдыха аж до половины четвертого.

Башлачев приехал со своей женой Викой, которая привезла ворох одежды, чтобы Алла могла выбрать что-нибудь более-менее подходящее. Подходящего практически ничего не было. В свои самые лучшие времена Вика была намного солиднее Аллы, которая теперь еще больше похудела от свалившихся на нее несчастий. Башлачев предлагал ей надеть первое попавшееся платье, а по дороге заехать в магазин одежды и купить самое необходимое, но Алла отказалась. Ей надо было спешить к Максу. В конце концов она нарядилась в Викины брюки, кое-как сколов их английской булавкой, в желтый необъятный свитер крупной вязки и коричневую болоньевую куртку. Смотреть на себя в зеркало она не пожелала, расчесала волосы огрызком расчески, который нашла на полке больничной тумбочки, и попросила Башлачева отвезти ее в Мариинскую больницу на Литейном.

Всю дорогу они молчали. Алла думала о том, что она оказалась выброшенной из жизни. У нее теперь нет ни дома, ни документов, ни денег. Она настоящее лицо бомж. Куда обращаться, чтобы ей хоть как-то помогли начать новую жизнь? В собес, в какую-нибудь комиссию мэрии? Куда? Ладно, сейчас это не самое главное… это она решит потом. Самое главное – Макс. Он должен узнать, что она жива и что сделает все, чтобы и он вернулся к жизни.

Петр Николаевич Башлачев искоса поглядывал на Аллу и продолжал ею восхищаться. Даже в этом уродливом прикиде она казалась элегантной и недоступной. Жаль, конечно, что он так и не смог ей понравиться, но… Вика… она тоже ничего… «Сексуальная энциклопедия» пошла ей на пользу. Она позволила ему сменить надоевшую позу и даже предложила свой вариант новой. Кроме того, Петр Николаевич видел, что закладка у нее уже несколько дней лежала на главе «Минет», и ждал, когда жене захочется применить на деле вновь приобретенные знания. А если присовокупить к ее уже почти полной половой просвещенности выдающиеся кулинарные способности, то несколько расплывшимся телом вполне можно пока и пренебречь. Не все сразу.

Вика уселась в машине так, чтобы удобнее было разглядывать Аллу. Страшна, как смерть! Неужели в этот ходячий скелет влюблен ее муж? Да никакая она ей не соперница! Та, которая сама не ест, никогда и мужика толком не накормит! Это же ясно как день. А Башлачев поесть страсть как любит. Да и вообще, у них теперь все в порядке! В постели она изо всех сил старается, чтобы ему угодить, да надо признать, что она и сама получает теперь массу новых ощущений весьма приятного свойства. Благодаря систематическим занятиям фитнесом у нее уже на целых два сантиметра уменьшилась талия и на полтора – бедро, и это только начало. Она обязательно похудеет до запланированных размеров, но никогда не согласится стать такой доской, как эта погорелица. Мужикам – им тело нужно. Может, для разнообразия ощущений их иногда и швыряет к таким заморышам, но потом они обязательно возвращаются в лоно уютных объемистых тел. Довольная собой Вика еще раз оглядела синюшную Аллу Константиновну и утратила к ней всяческий интерес как к сопернице.

У Мариинской больницы Алла, очень комплексуя, попросила у четы Башлачевых немного денег и отправила их домой, заявив, что останется ухаживать за Максимом Александровичем Тихомировым.

Ей пришлось здорово повоевать с медицинским персоналом, чтобы ее пропустили к Максу, который до сих пор находился в отделении реанимации. В конце концов на главврача, до которого она дошла в своей борьбе, подействовал довод, что гражданин Тихомиров М.А. может очень обрадоваться, узнав, что Алла Константиновна Белозерова, с которой он накануне пожара собирался соединиться законным браком, жива и здорова, и это, в свою очередь, положительно скажется и на его самочувствии.

Узнать Макса в спеленатой мумии было нельзя. Он покоился на высокой специализированной кровати, оснащенной всяческими педалями и рычагами. Его правая нога и правая рука были подвешены вверх на каких-то жутких конструкциях, от торчащего из бинтов носа к аппарату, мигающему разноцветными индикаторными лампами, тянулась прозрачная трубка. У Аллы так сжалось сердце, что она чуть не закричала на всю палату. Лучше бы она была вся в бинтах и арматуре! Лучше бы она! Не он! Она бросилась к нему, рухнула перед кроватью на колени и прижалась лицом к его безжизненной левой руке, лежащей поверх одеяла. Она совершенно не пострадала, эта Максова рука, крупная и сильная ранее, а теперь похожая на усохшую лапку раненой птицы…

Алла поцеловала прозрачную руку Макса и горячо зашептала:

– Любимый мой, прости меня за все… прости, мой хороший…

Одна из реанимационных медсестер зачарованно смотрела на эту душераздирающую сцену, как на 326-ю серию какой-нибудь «Санта-Барбары», но вторая, которая была несколько постарше, оказалась более деликатной и тут же направилась в другую комнату, таща за собой упирающуюся первую.

– Ты обязательно поправишься, Макс! Вот увидишь! – продолжала нашептывать Алла, обливая слезами его пальцы. – Ты не можешь не поправиться, потому что я люблю тебя! Я даже сама не знала, как люблю тебя!

Ее сотрясали такие рыдания, что она даже не сразу услышала прорвавшийся сквозь бинты тихий голос. Еще не слишком веря себе, Алла подняла голову, замерла и услышала:

– Если бы не было пожара, то его, Алка, следовало бы придумать…

– Макс!!! Это ты говоришь, Макс?

– Я…

– Максик, милый… не может быть… Что ты сказал? – Алла поднялась с пола и наклонилась над его замотанным бинтами лицом.

– Говорю, что, если бы не было пожара, я, наверно, никогда не удостоился бы таких слов… Верно, гражданка Белозерова?

– Ты еще можешь шутить… – Алла улыбалась сквозь слезы и гладила его руку.

– Мне только это и остается… Нет больше ни неопределенного местоимения, ни эрмитажного Антиноя… Одна обгоревшая головешка… Разве такую можно любить, Алка? – Голос его постепенно становился все глуше и глуше. Алла поняла, что обычный разговор дается ему с большим трудом.

– Ничего не говори, Макс, не теряй силы, – попросила она. – А я еще сто раз повторю, что люблю тебя… только потом… когда ты поправишься… Я помогу тебе… Вместе мы выдержим все, вот увидишь!

Как раз в этот момент в палату вернулись сестры, и та, которая была постарше, попросила Аллу уйти.

– Разрешите мне остаться! – с жаром обратилась к ним Алла. – Я могу помочь и за другими ухаживать! – и она показала рукой на соседние кровати.

– Не положено! – звонко возразила молоденькая сестричка.

– Мне все равно идти некуда… – обреченно сказала Алла. – Наш дом сгорел… Я лицо бомж…

– Нельзя вам здесь, – мягко сказала ей вторая медсестра. – У нас тут специализированная помощь, вы не волнуйтесь. В таких палатах даже санитарки – самые лучшие и душевные! А вы… простите, конечно, но будете только волновать вашего больного… Видите, как он напрягается, что-то хочет сказать.

Девушка бесцеремонно отстранила Аллу и нагнулась к Максу. Он долго, с перерывами, которые делались все дольше и дольше, что-то говорил ей. Алла уже начала терять терпение, когда медсестра обернулась к ней и сказала:

– Он предлагает вам пожить пока у него на Коломенской. Запасные ключи у соседей из квартиры справа. Спросите Ефимова Павла Викторовича.

У Аллы из глаз опять потекли слезы. Даже в таком состоянии Макс думает о ней. Как она могла так долго мучить его? Это ведь она довела его до реанимации… Котенка пожалела… Дура… Идиотка… Преступница!!!

А медсестра, несмотря на поток Аллиных слез, улыбалась:

– Знаете, что он еще сказал?

Говорить Алла не могла. Она вся превратилась в слух.

Девушка еще лучезарней улыбнулась:

– Он сказал, что вы, оказывается, очень кудрявая женщина. А он и не знал!

Алла схватилась руками за голову и перебрала пальцами уже довольно тугие кольца оживающих волос…