Сердце рыцаря

Глава 14

Изенгрим лежал в углу герцогской спальни и смотрел, как Авуаз промывает ссадины Мари. Хоэл сидел рядом на стуле, прямо над ним, и его опущенная вниз рука теребила мех у волка на загривке.

– Ох, Хоэл, – вздохнула герцогиня, – не следовало тебе это говорить.

Волк без труда ее понял. Теперь ему уже удавалось следить за большей частью разговоров на французском и бретонском, однако это по-прежнему требовало усиленной сосредоточенности.

– Изенгрим сможет убить псов Ранульфа. Правда, Изенгрим? Ты видела, как он ощерился на Роберта? Напугал его до потери памяти.

– Да я не об этом, – нетерпеливо отозвалась Авуаз. – Бог свидетель, мне будет очень жаль, если зверя убьют или искалечат. Но мне будет еще жальче, если Роберту Беллемскому вздумается снова к нам вторгаться. А ты буквально пригласил его это сделать.

Рука Хоэла на загривке у Изенгрима замерла, на секунду больно сжав шкуру.

– Авуаз, – сказал он, – я герцог. Мне положено защищать честь Бретани.

– Ты рассердился и позволил гордости управлять твоим языком, – откликнулась Авуаз. – Мари, тебе надо бы лечь, а я приготовлю компресс из листьев огуречной травы, чтобы не осталось синяков.

– Ну да, я рассердился, – сказал Хоэл, оправдываясь. – Это был гнусный, гадкий удар.

– Да, но ему уже выразили недовольство управляющий его сеньора и король Франции! Он уже превратился в быка, которого ведут за кольцо в носу. И ты же знаешь, что бык бросится в нападение, если его дразнят тряпкой. Так зачем было его дразнить?

– Если он снова к нам вторгнется, то получит такой же ответ, как и в прошлый раз, – заявил Хоэл. – Имея такого соседа, на мир надеяться нельзя, а Роберт Нормандский не пытается его сдерживать.

– Хоэл, милый мой, – с досадой бросила герцогиня, – мы с тобой прекрасно знаем, что нормандцы сильнее нас. Не надо их дразнить!

– Да знаю я, – устало отозвался Хоэл. – И знаю, что мы даже не получим Шаландри без оговорок. Я понял это еще в день нашего приезда, когда за главным столом оказалось больше нормандцев и парижан, чем бретонцев. – Он снова начал ласково трепать волка. – И тем больше оснований их немного побить, правда, Изенгрим?

– Мне очень жаль, – сказала Мари, резко садясь и прижимая компресс к щеке. – Я бы хотела отдать вам Шаландри. Роберт будет использовать его для подготовки вторжения к вам, да?

– Милочка, я не думаю, чтобы тебе это удалось, – сказала Авуаз. – Но король Филипп вряд ли безоговорочно отдаст это поместье и герцогу Роберту. Не беспокойся: в этом споре ты вела себя лучше всех. Сегодня вечером я так тобой гордилась!

Хоэл фыркнул:

– Она лишила нас шансов на это поместье. Король Филипп не упустит такой возможности. Если на какое-то поместье права заявляют два герцога и архангел, легко догадаться, что победит набожность и выиграет архангел. Авуаз улыбнулась:

– И это тебя так сильно огорчит?

Хоэл минуту смотрел на нее, а потом встал, прошел через комнату и поцеловал ее.

– Ну, об арендной плате речь все равно не шла, так? Если его получит монастырь, то это хотя бы обезопасит границу.

Мари вдруг глубоко пожалела о своей приверженности долгу. Ей следовало выйти замуж за Тьера и передать Шалан-дри Бретани. Но теперь уже слишком поздно. Король передаст поместье монастырю Святого Михаила, и ее саму передадут монастырю, и ее холодная честь будет бесполезно сохранена. Она тихо заплакала прямо в компресс, который ей сделала герцогиня.

Под компрессом слезы были не видны, но Изенгрим их почуял. Он подошел к Мари и прижался носом к ее руке, а потом лизнул ее в подбородок. На одно мучительное мгновение он представил себя мужчиной, разглаживающим ее волосы, убирающим компресс из листьев, уговаривающим ее не плакать. Сегодня вечером он яростно бросился ее защищать, но с бесконечной болью понимал, что его защита, как и его любовь, были жалким приношением низшего существа.

Однако этого прикосновения оказалось достаточно, чтобы Мари обхватила его руками за шею и заплакала ему в мех. Прикосновение ее тела теперь ничего не значило для его тела, однако близость принесла утешение им обоим.

– Ох, Изенгрим! – проговорила она спустя несколько минут, снова выпрямляясь и гладя его по голове. – Как бы мне хотелось, чтобы тебе завтра не нужно было биться!

Изенгрим только лизнул ей руку. Он был вполне готов к завтрашнему бою. Он охотно сражался за Хоэла, будучи человеком, и был готов это делать как волк. Он только жалел о том, что его противниками будут не люди, а собаки. Он был бы счастлив сразиться с Робертом Беллемским. Этим вечером в зале он легко мог бы его убить. Конечно, после этого Изенгрим и сам погиб бы: зверя, убившего барона, наверняка уничтожили бы. Но при этом заклятый враг Хоэла был бы убит и оскорбленная Мари была бы отомщена. К сожалению, Ален де Фужер оказался бы в безопасности, но тем не менее это было бы для волка подвигом и славной смертью. Убийство двух собак такого удовлетворения не принесет.

Этим вечером он хорошо поел и уснул быстро и легко. Утром, когда ему предложили только воду, он без труда справился со своими бунтующими инстинктами: идти в бой на голодный желудок лучше. Он стоял неподвижно, пока ему к ошейнику пристегивали поводок, а потом прошел за герцогом в королевский зал.

Двор предвкушал интересный бой, и все делали ставки. Большинство ставили на волка. Изенгрим неподвижно стоял в толпе почитателей, пока Хоэл выяснял, где будет проходить бой. В дворцовом саду находилась площадка для травли медведей; выяснилось, что король уже отправился туда с графом Ранульфом, чтобы посмотреть, подходит ли она для боя волка и собак. Хоэл и остальные придворные вышли по лабиринту дворцовых помещений в сад, чтобы присоединиться к королю. Они прошли по шумно хрустевшему гравию дорожек, под арками из только что распустившихся роз и нашли медвежью яму. Она была заглублена в землю больше чем на рост человека, а ее дно и стены были выложены каменной крошкой. Вокруг ямы располагались ярусы скамей для зрителей. Король Филипп стоял у входа на скамьи и разговаривал с Ранульфом. При появлении Хоэла оба мужчины повернулись к нему и дружелюбно поздоровались.

– Ну, как насчет этого, а? – спросил Филипп, махая рукой в сторону ямы. – По-твоему, это место подойдет?

– Маловато, – ответил Хоэл, глядя на яму. – Ограниченное пространство будет в пользу собак, милорд. Но собакам лорда Ранульфа, наверное, нужна фора. Да, подойдет.

Ранульф ухмыльнулся.

– Похоже, вы очень уверены в своем волке, милорд Хоэл.

– Он – хороший волк, – ответил Хоэл, гладя Изенгрина. – Я ставлю на него двадцать марок против ваших собак.

– Идет! – моментально согласился Ранульф, и они обменялись рукопожатиями в знак договора. Король Филипп выглядел обеспокоенным. – А вы милорд, – спросил Ранульф, поворачиваясь к нему, – станете делать ставки?

Филипп смущенно помялся.

– Думаю, что поставлю на ваших собак, милорд, – медленно проговорил он. – Но мне кажется, что герцогу Хоэлу следовало бы посмотреть на них, прежде чем принимать пари.

Ранульф махнул рукой одному из своих людей, и спустя мгновение к ним вывели двух собак.

Изенгрим ожидал увидеть пару алаунтов – обычных собак для охоты на волка или кабана, высоких красивых собак примерно одного с ним размера. Однако псы Ранульфа в холке оказались на добрых четыре дюйма выше его – мохнатые, широкогрудые псы с массивными челюстями мастифов. Один из таких псов был бы для него равным противником. Два... два могли убить любого волка.

Рассудок Изенгрима померк, ошеломленный потрясением. Он слышал, как герцог протестует, а Ранульф самодовольно дразнит его:

– Вы не оговаривали породу собак, милорд Бретонский. Это – волкодавы, подарок моего кузена из Англии. Вы испугались за своего доброго бретонского волка?

Нога герцога, прижатая к боку волка, начала дрожать от гнева и возмущения. Но волк понимал, что Хоэл не захочет, не сможет отступить после своей похвальбы. Он скорее позволит разорвать своего волка у себя на глазах, чем сдастся. Изенгрим оглянулся на остальных бретонцев. От Авуаз резко пахло гневом, а от Мари, все еще с красной ссадиной и запахом огуречника, солоно пахнуло огорчением. Изенгрим снова посмотрел на волкодавов. В нем с трудом взял верх его человеческий разум, который сказал: «Если я человек, то я более чем равен этим псам. А если нет, то мне давно следовало умереть. И если я умру сейчас, сражаясь за моего сеньора, то это будет достойный конец!»

Он пробежал вперед, насколько позволял поводок, и демонстративно оскалился на волкодавов. Те одновременно рванулись к нему, чуть не сбив псарей с ног. Они навалились на свои ошейники, задыхаясь, рыча и злобно лая. А он хладнокровно уселся вне их досягаемости и оглянулся на Хоэла. «Я буду с ними биться, – попытался сказать он герцогу взглядом. – Тебе не придется за меня стыдиться». Все, даже Ранульф, восхитились им. Хоэл с проклятием принял пари короля. Однако он со слезами на глазах повел Изенгрима к запертой двери подземного прохода, по которому медведей запускали в медвежью яму. Королевский слуга открыл дверь, и Хоэл наклонился, чтобы снять с ошейника поводок. После этого он встал на колени, обхватил волка за шею и почесал ему уши.

– Ты – храбрый зверь, – сказал он на простом бретонском. – Лучшего у меня не было. Видит Бог, ты меня радовал.

Он поцеловал волка в макушку, а потом встал.

– Убей их обоих ради меня, Изенгрим! – крикнул он по-французски, специально для придворных. – Убей их обоих!

Изенгрим тихо проскулил и побежал в круглую яму. Дверь за ним закрылась.

Изенгрим уселся в центре площадки, готовя себя к бою. Ему нужно было приготовиться к смерти, хоть он и надеялся остаться в живых. Собаки были крупнее и тяжелее его. Они были сильнее и менее досягаемы. Челюсти у них были ужасающими. Один укус – и он будет искалечен. И судя по виду этих волкодавов, они будут драться не на жизнь, а на смерть: сомкнув челюсти, они уже не отпустят жертву. В его пользу было то, что он скорее всего превосходил их в быстроте и ловкости, однако эти качества животному трудно было использовать в тесной яме с крутыми стенками. Но даже если ему удастся каким-то образом убить или повредить собак настолько, чтобы бой закончился, сам будет тоже искалечен и умрет. Как бы Хоэл ни ценил ручного волка, он наверняка прикажет его убить. Да, спорщики наверху, которые теперь поспешно меняли ставки в пользу собак, были правы. У волка надежды на победу почти не было.

Однако у него было еще одно преимущество, о котором не подозревал никто. Он напряг разум, заставляя себя пользоваться словами: «Я не волк». Он посмотрел наверх, на дикие, бледные лица, заполнявшие скамьи вокруг ямы, чуя их возбуждение и жажду крови. «Я – один из них», – сказал он себе. Хотя его разум плохо работал, у него все же было нечто большее, чем животная хитрость, – проницательность и способность обманывать. Когда-то его считали одним из лучших воинов Бретани. Если ему удастся нанести удар первым, быстро и сильно, он может победить.

Дверь напротив открылась, и он услышал, как волкодавы подняли лай. Он завыл.

Вой для собак, как и для волков, был призывом к сбору стаи для общей трапезы после убийства добычи. Два пса, ворвавшиеся вяму, на мгновение растерялись – и в эту секунду растерянности Изенгрим бросился на них. Ему необходимо было немедленно искалечить хотя бы одного противника, иначе у него не оставалось надежды выжить. Он пролетел мимо запоздало оскаленных зубов ближайшей собаки и вонзил свои клыки глубоко в средний сустав задней ноги. Он почувствовал вкус крови и услышал, как хрустнула кость. Волкодав взвыл от боли и бросился на него, но он уже успел отскочить. Он отпрыгнул к стене и воспользовался силой удара для того, чтобы повернуться, отлетая к боку второй собаки. Он приземлился и ударил ее в морду, располосовав от носа до уха, ослепляя противника. «Так, так, так!» – вопила его ярость.

Он слышал над собой крики, но не обращал на них внимания. Его волчье тело вспомнило уроки боя, которые получал человек: наносить удар надо быстро, сильно – и пока противник не опомнился. Но ему не следует наносить удар прямо, по-волчьи: нужно сбить их с толку. Оба пса неслись на него, чтобы атаковать, но охромевший отставал, давая ему возможность иметь дело только с одним противником. Он повернулся, словно собираясь убегать, а потом прыгнул на стену ямы, еще раз воспользовавшись ею, чтобы изменить направление. На этот раз он приземлился прямо на полуослепшего волкодава. Они оба упали, и он извернулся, ища место для удара. Голова пса была вытянута вперед в попытке его укусить, и он рванул его за шею, но его зубы бесполезно скользнули по широкому ошейнику. А теперь второй волкодав догнал их. Он с рычанием бросился волку на спину и сомкнул зубы на основании хвоста. Волк отвернул голову от горла первого противника и изогнулся, чтобы достать второго. Его инстинкт требовал нанести быстрый укус и вырваться, но он безжалостно подавил его, помня о хватке мастифов. Вместо этого он сомкнул свои зубы на носу собаки.

Захлебываясь собственной кровью, пес разжал челюсти, и Изенгрим отскочил в сторону. Хвост у него жутко болел – возможно, был сломан, – но для боя хвост был не нужен. «Бей, пока они не опомнились». Он снова бросился на ослепшего волкодава со стороны невидящего глаза и яростно рванул его за переднюю лапу. А потом бросился к дальней стороне ямы и там припал к земле, пытаясь отдышаться. Он пришел в состояние, какого порой достигал в бою – когда шум, ненависть и удары сменялись необыкновенной, пьянящей яростью. И несмотря на боль в хвосте, он почувствовал себя неуязвимым.

Прихрамывая, собаки стали приближаться к нему. Они продолжали лаять, но уже не так решительно. Они начали его опасаться. Он снова завыл, дразня их, и завалился на бок, словно он был в безопасности и решил отдохнуть. Они снова смутились – и он снова воспользовался этим мимолетным смятением, чтобы нанести удар. Он вскочил, пробежал мимо них по диагонали и еще раз укусил полуослепшую собаку. На этот раз укус пришелся в заднюю ногу, и он снова ощутил приятный солоноватый вкус крови. Менее серьезно раненная собака повернулась к нему мордой, а вторая испуганно сжалась. На мгновение волк припал к земле, рыча, а потом сделал выпад в сторону разорванного носа. Собака отшатнулась, а он рванул ее за переднюю лапу и снова отскочил назад.

Собаки, охромевшие на обе лапы, с разорванными окровавленными мордами, жались на месте, ощетинив загривки и поджав хвосты. Им хотелось убежать.

Изенгрим медленно двинулся к ним вдоль стены ямы, и они начали пятиться. Он остановился, вызывающе глядя на них, а потом повернулся к ним спиной и пошел в противоположную сторону. При виде этого отступления один из волкодавов набрался храбрости и неловко бросился на него. Волк мгновенно прыгнул на стену, развернулся в прыжке и обрушился на хромого и ослепшего на один глаз пса. Тому удалось не опустить голову, и его клыки разорвали приземляющемуся волку губу, но тот всем весом прижал противника к земле и поймал зубами плотный ошейник. Он поднял голову, туго натягивая ошейник, а потом повернулся. Пес взвыл и забился, но сломанная нога не позволила ему сбросить волка с себя. А волк снова и снова наваливался на него, натягивая ошейник все туже. Вторая собака, взлаивая и взвизгивая, бросилась вперед, пытаясь собраться с духом и атаковать. Ее товарищ уже почти не шевелился. Изенгрим прекратил бросать пса о землю и встретился взглядом со второй собакой. Продолжая пристально смотреть ей в глаза, он душил ее товарища – а она стояла и скулила, пока волкодав не затих. Тогда Изенгрим отпустил ошейник и выпрямился.

Второй волкодав, поджав хвост, бросился к двери и сжался у нее, скуля от ужаса. Изенгрим стоял в центре ямы, с окровавленными мордой и хвостом. Ярость, которая теперь уже была ему не нужна, постепенно унималась. Он огляделся, ища взглядом Хоэла.

Герцог оказался рядом с королем, в первом ряду зрителей. Сияя улыбкой, он перегнулся через перила и молотил кулаками по стене ямы.

– Хороший волк, Изенгрим! – крикнул он, поймав взгляд волка. – Хороший парень! Правильно, храбрый зверь: он сдался, пощади его!

В возбуждении он кричал по-бретонски, но Изенгрим понимал его лучше, чем французский. Он ухмыльнулся герцогу и, повернувшись спиной к жмущейся у двери собаке, вышел на место под королевской скамьей и сел. Хоэл чертыхнулся, перескочил через перила и приземлился в яме рядом с Изен-гримом. Он обнял волка, не обращая внимания на кровь, а потом ухмыльнулся снизу вверх королю и графу Байо.

– Ну что, милорд Ранульф? – сказал он. – Мой волк хочет пощадить вашего жалкого пса. Хотите, чтобы его увели, или мне приказать Изенгриму его прикончить?

Полуослепшего пса все равно убили бы, но вторая собака имела шансы выздороветь. Граф Байо распорядился, чтобы ее увели, и герцог Бретонский пристегнул поводок к ошейнику волка и торжествующе увел его из ямы. Придворные, сделавшие ставки на волка и не сумевшие их снять после того, как увидели собак, бросились к ним с поздравлениями. Нормандцы приближались медленнее, и вид у них был хмурый.

– Вы мне должны двадцать марок! – торжествующе напомнил Ранульфу Хоэл.

– Этот зверь – колдун! – огрызнулся граф. – Он сражался не по-звериному.

– Вот как? Я всем говорил, что он – сообразительный зверь, намного умнее любой собаки. Вы, нормандцы, слишком полагаетесь на силу. А умение тоже играет роль. Двадцать марок, милорд. Или вы намерены отказаться платить долг, а?

Король догнал герцога.

– Я тоже вам должен двадцать марок, милорд Хоэл, – сказал он. – И я заплачу эту сумму с радостью и прибавлю к пей еще пять раз по стольку, если вы отдадите мне волка.

– Не отдам ни за сто марок, ни за тысячу! – воскликнул Хоэл. – Скажите честно, милорд: будь вы на моем месте, вы бы его продали?

– Будь я на вашем месте, я возблагодарил бы Бога и оставил его себе, – ответил Филипп с улыбкой. – Хорошо. Вам следует его увести и заняться его ранами.

Бретонский отряд не знал, как им ублажить герцогского волка. Большинство сделали ставки на то, что он победит собак, и теперь с удовольствием получали деньги с парижан и с еще большим удовольствием – с нормандцев. Львиную долю выигрыша они потратили в парижских тавернах, вернувшись домой в сильном подпитии и крича на весь свет, что у графа Ранульфа было два волкодава, но теперь один мертв, .а второй стал трусом благодаря одному славному бретонскому волку. Изенгриму перевязали пораненный хвост куском шелка и дали мелко нарубленного мяса, чтобы не разбередить зашитую губу. Сам волк радовался тому, что посрамил нормандцев и осчастливил своего сеньора. Но самым сладостным было то, что он сражался со зверями как человек – и победил.

На следующий день король наконец рассмотрел дело о спорном владении Шаландри. Судебное разбирательство было уделом мужчин, и Мари с герцогиней ждали решения в отведенных им во дворце покоях. Мари, сопровождавшая герцогиню в выездах, приобрела пару книг и теперь развлекала Авуаз и ее дам, читая одну из них. Втайне ей было тревожно до тошноты. Она сожалела, что объявила о своем решении королю: ведь в противном случае он мог бы решить, что Шаландри по праву принадлежит Хоэлу.

Суд сделал перерыв в полдень, и Хоэл вернулся, чтобы быстро поесть. Он только сказал им, что решения пока не было. Он представил королю свои доказательства и высказал свои доводы. Теперь очередь нормандцев. Потом обе стороны подведут итог, а король вынесет вердикт. Хоэл поцеловал Авуаз и вернулся в суд.

Мари села на камыши рядом с Изенгримом и начала почесывать волку уши. Он положил голову ей на колени, повернув ее чуть набок, чтобы не придавить разорванную морду. Рана была довольно глубокая и шла от середины нижней губы до половины шеи, и она болела и воспалилась. Мари заметила воспаление и принесла миску с подсоленной водой и губку, чтобы промыть ее.

– Хороший волк, – прошептала она и осторожно провела по ране.

Она сидела, промывала волку рану и старалась думать о чем-то, что отвлекло бы ее от мыслей о суде. И внезапно ей вспомнился рассказ Кенмаркока о ночи в колодках, и она наконец поняла, что именно в этой истории не давало ей покоя. По словам бывшего управляющего, Элин вернулась в Та-леисак после того, как ее муж в последний раз ушел из дома, но до того, как стало понятно, что он исчез. И тем не менее она не хотела помириться с мужем: она поссорилась с Жюдикелем, когда тот пришел, чтобы помочь ей это сделать, а Жюдикель представлялся Мари не склонным к ссорам. И Мари вспомнились слова, прозвучавшие в темноте: «Мой брак с ним был моей самой большой ошибкой, и я рада, что от него избавилась». Если Элин не хотела с ним мириться, то зачем она вернулась в Таленсак?

Потому что она знала, что ее муж уже мертв, и хотела казаться невиновной в его убийстве.

Рука Мари замерла, не закончив движения. Она пыталась переубедить себя. Элин просто трагически поздно решила сделать попытку примирения. Это трагично, а не подозрительно.

Но Ален, который любил Элин все это время, уехал из Нанта незадолго до исчезновения Тиарнана. Теперь Мари вспомнились две поездки в Сен-Мало для покупки ястребов – два возвращения без птиц и едкие высказывания Тьера по этому поводу. Они действительно совпали с исчезновением Тиарнана, или она ошибается? Впервые Ален отправился в Сен-Мало примерно в День святого Михаила: этот праздник Мари всегда особенно чтила и помнила, что на нем Алена не было. А вторая отлучка? Пару недель спустя. Во второй раз он даже был вооружен: Тьер обратил внимание и на это, подшучивая над тем, как нелепо ехать покупать ястреба при всем вооружении. Если даже у нее нет полной уверенности в совпадении, тем не менее сроки выглядят близкими. Пугающе близкими. Один раз он мог отправиться повидать Элин и выслушать ее мольбу об освобождении, а второй – чтобы убить соперника, который ушел на охоту один и с малым количеством оружия.

Изенгрим заскулил: Мари прижала губку к его ране. Она виновато погладила его по голове, выжала губку, окунула ее обратно в раствор и снова начала промывать рану. Пришедшая ей в голову мысль была чудовищной, и было бы непозволительно делиться с кем-то подозрениями... пока. Сначала ей надо будет уточнить кое-какие детали. Она может поговорить с Кенмарко-ком и точно выяснить, когда именно исчез Тиарнан, а заодно и посмотреть, не скажет ли он еще чего-нибудь о своем бывшем господине и его охотничьих вылазках. Это будет нетрудно: Кен-маркок – человек разговорчивый и к тому же всегда рад рассказывать любому слушателю о великолепных качествах Таленса-ка в целом и его маштьерна в частности. Вторую вещь проверить будет сложнее: ей надо узнать, не получал ли Ален от кого-то вестей перед тем, как отправиться в Сен-Мало. Но если подумать... И можно будет спросить Тьера о кораблях, о том, как люди узнают, какие именно корабли приплыли, откуда Ален услышал о корабле с ястребами...

Наверное, Жюдикелю известно гораздо больше. Она хорошо понимала, что отшельник не станет выдавать никаких тайн, однако теперь вспомнила его непонятные слова о том, чтобы она сказала ему, когда вынесет окончательное суждение. Он надеялся, что ей удастся что-то выяснить – что-то, в чем он не доверял собственному суждению. Виновность Элин.

Но имеет ли она право решать это? Правильно ли, даже ради Тиарнана, пытаться выяснять подробности случившегося? У него была какая-то тайна: Элин ясно дала это понять, и Жюдикель это подтвердил. Если она вытащит подробности его исчезновения на свет Божий, то с ними может раскрыться и его тайна. И виновна Элин или нет, но расспросы Мари могут разрушить последнее, что осталось на земле у ее бывшего мужа, – его репутацию.

Если Тиарнана действительно предала жена и убил ее возлюбленный, тогда им полагается возмездие. Все ее убеждения гласили, что нельзя думать, будто преступление можно скрыть – и при этом избежать наказания. Если действительно совершено убийство, она расскажет об этом герцогу Хоэ-лу, а тот позаботится, чтобы правосудие свершилось.

Дверь распахнулась, и вошел Хоэл, лицо у которого побагровело от шеи до лысой макушки. Он рухнул в кресло и гневно воззрился на Мари.

– Ну вот! – объявил он. – Архангел выиграл!

– По крайней мере не нормандцы, – утешила его Авуаз, которая вскочила и быстро подошла к нему. – Милый, выпей чего-нибудь. День сегодня слишком жаркий, чтобы говорить о законах, не промочив горла.

Она кивнула Сибилле, которая поспешно поднесла ей кувшин с разбавленным водой вином и чистую чашку.

Хоэл жадно проглотил вино, а потом швырнул чашку в камин, где она разлетелась вдребезги. Тут Изенгрим встал и ткнулся носом в руку герцогу. Хоэл моментально смягчился и начал трепать волку загривок.

– Архангел выиграл, – повторил он, на этот раз усталым голосом. – Король Филипп выслушал все наши доводы, а потом сладко заявил, что вопрос слишком сложный, чтобы его можно было быстро решить, и что раз законная наследница владения объявила о своем намерении передать свои земли монастырю, а это намерение боголюбивое и благое, а молитвы святых монахов способствуют миру, то земля должна отойти Богу. Если Мари захочет, мы должны позволить ей уйти в монастырь Святого Михаила и принять постриг. Если она раздумает, земля все равно должна отойти монастырю, но она может взять себе все имущество, находящееся в господском доме и использовать его как приданое. Если она откажется передать владение Святому Михаилу, то вся земля отходит короне. Короне! Какое право на Шаландри имеет король, хотел бы я знать?

– Милый, – заметила Авуаз после минутного раздумья, – мне кажется, что если бы в спор не вмешался архангел, то корона заявила бы свои права на все.

Хоэл фыркнул:

– Это у него не прошло бы.

– Именно поэтому он, наверное, и остановился на архангеле,

Хоэл невесело рассмеялся и провел рукой по лысине. Мари озадаченно смотрела на него. Сердце у нее колотилось словно в надежде, хотя, казалось бы, рассчитывать не на что.

– Король предложил, чтобы я отдала поместье Шаландри, но оставила себе все имущество? – переспросила она.

Как ей было прекрасно известно, имущество Шаландри включало в себя огромное количество серебра, посуды и драгоценностей – сокровищ, вывезенных из Англии, которую ее дед помогал завоевывать герцогу Вильгельму. Ей никогда раньше не приходило в голову, что деньги можно отделить от дома и земель. Богатства деда представлялись ей частью Шаландри, как и крепостные поместья, – неким ресурсом, к которому владетель мог прибегать в случае необходимости. Теперь она поняла, что это действительно можно будет увезти – и это составит вполне приличное приданое.

Ее вопрос заставил Хоэла ухмыльнуться.

– Это король хорошо придумал, правда? – сказал он. – Ему не больше моего хочется, чтобы ты ушла в монастырь следом за своими землями.

Мари воззрилась на него еще более глупо – словно малое дитя, которое не может понять слов взрослых.

– Вы сказали, – медленно проговорила она, – что не хотите, чтобы я уехала обратно в монастырь?

– Конечно, – подтвердил Хоэл, удивленно поднимая брови. – А с чего мне этого хотеть?

Авуаз посмотрела на выражение лица Мари и рассмеялась.

– Милая, – объяснила она, – неужели тебя так удивляет, что ты нам нравишься? Ты же знаешь, каков наш двор. Он биткрм набит мужчинами, причем шумными и молодыми. Никому не нравится вечно жить в военном лагере. Даже сами мужчины этого не любят. И такая хорошенькая, умная девушка, как ты, несказанно украшает дом. Ты с самого приезда стала для меня огромной радостью. Поживи у нас хотя бы еще немного и не спеши становиться монахиней. Теперь у тебя есть приданое, но я знаю, что по крайней мере один рыцарь взял бы тебя, даже не будь у тебя ни гроша.

– Тьеру нужна земля, – пролепетала Мари, краснея от смущения и удивления.

– У Тьера будет земля, – заявил Хоэл, – как только кто-то из моих вассалов умрет, не оставив наследника. Я не допущу, чтобы такие люди, как Тьер, оставались ни с чем, когда идиоты вроде его кузена имеют владения. Подожди, пока Тьер получит поместье, – и посмотрим, не решит ли он снова вступить в борьбу! Но в любом случае поживи с нами подольше.

Мари недоуменно переводила взгляд с герцога на Авуаз. Герцогиня снова засмеялась.

– Это было бы просто прекрасно! – воскликнула Мари и, бросившись к ней, расцеловала ее.

«И я задержусь там, – про себя решила она, – по крайней мере до тех пор, пока не пойму, должна ли Элин отвечать за преступление».