Сердце рыцаря

Глава 9

В ноябре при дворе было меньше народа, чем в июне, но если кроватей теперь и было достаточно, то одеял по-прежнему не хватало, и герцогиня заранее решила, что Мари и Элин опять разделят постель. Мари заметила, что Элин такая перспектива не обрадовала, и тихо сказала герцогине, что, как ей кажется, вдова предпочла бы остаться одна. Было заметно, что за последние несколько месяцев Элин много страдала. Прежде она была стройной – теперь же стала худой. Глаза у нее глубоко запали, взгляд стал беспокойным и никогда подолгу не задерживался на лице человека, с которым она разговаривала. Прежнюю счастливую и открытую порывистость сменила мрачная раздражительность. И все же она казалась прекрасной. Черное удивительно шло к ее светлой коже и волосам.

– Ну конечно! – виновато воскликнула Авуаз. – Само пребывание здесь пробудило в тебе болезненные воспоминания, милочка. Я уверена, что ты предпочтешь побыть в одиночестве. Надо подумать... Наверное, на конюшне найдется достаточно одеял. Конечно, это конские попоны, но совершенно чистые и годные для спанья. Если мы уложим тебя...

– Полно! – ответила Элин раздраженно, что было бы непростительно в разговоре с герцогиней, не будь она молодой вдовой, оплакивающей мужа. – Я лягу с Мари.

– Я вполне счастлива делить с вами постель, леди Элин, – сказала Мари, – но если вы предпочтете остаться одна, то так и скажите.

Тут Элин изобразила бледную улыбку.

– Я бы предпочла не оставаться одна, леди Мари. Но спасибо вам.

Когда они оказались этой ночью в постели, то, лежа рядом с Элин в холодной темноте под грудой одеял, Мари наконец нашла в себе силы прошептать:

– Я очень соболезную вам, леди Элин.

Элин долго молчала. Во мраке рядом с Мари слышно было ее дыхание, частое и неглубокое.

– Вы помните, когда я в последний раз была при дворе, – отозвалась она после паузы, – вы пожелали мне много лет радостного узнавания того множества вещей, которых Тиарнан мне о себе не рассказывал?

– Да. Мне очень жаль, что вам так и не довелось их узнать. Элин покачала головой – Мари не столько увидела, сколько ощутила это движение.

– Нет. Одну вещь я узнала, и она не принесла мне никакой радости. Хорошо, что мне не довелось узнать еще что-то.

Онемезшая от изумления, Мари замерла.

– Я больше ничего не стану об этом говорить, – добавила Элин. – Его больше нет. Я не стану говорить дурно об умерших. Но мой брак с ним был моей величайшей ошибкой, и я рада, что избавилась от него.

– Я... я не могу поверить, – пролепетала Мари. – Что бы вы ни узнали, это не могло...

– Вы о нем высокого мнения, потому что он спас вас от Эона из Монконтура, – раздраженно сказала Элин. – Вы его не знали. Он был худшим чудовищем, чем тот грабитель.

Мари прикусила губу, стараясь не издать ни звука. Все слова, приходившие ей в голову, казались неуместными. Она действительно не знала Тиарнана. Возможно, он и правда был чудовищем в своей личной жизни и имел пристрастие к какому-нибудь извращению. Но ее сердце и разум отказывались в это верить.

– Я буду молиться за вас, – наконец очень серьезно проговорила Мари. – За вас и за душу вашего мужа.

– Спасибо, – отозвалась Элин, уже успокаиваясь. – Я буду рада вашим молитвам, Мари.

В результате Мари молилась почти всю ночь, не желая поверить в услышанное. Она смирилась с женитьбой Тиарнана и перенесла его смерть, но она не могла принять разрушения своей веры в него: если бы она это сделала, она разрушила бы часть своей души.

Под самое утро она, утомленная, провалилась в дремоту. А проснувшись, обнаружила, что проспала: Элин уже встала. Мари медленно села, перекрестилась, прочла еще одну молитву об умерших и тяжело поднялась, чтобы встретить нежеланный день.

Было воскресенье. После мессы в замковом храме Хоэл принимал подданных. Зал Плоэрмеля, больше, чем в Ренне, оказался и более светлым. Деревянные стены изнутри были оштукатурены и побелены, а глиняный пол устлан камышом, желтым в это мрачное время. Дым от очага в центре зала голубым столбом поднимался к высокому потолку, а белый зимний свет косыми лучами падал сквозь узкие окна, полосами ложась на дубовые столы, покрывая бликами доспехи, богатые синие и алые ткани и отделку из меха и золотого шитья.

Герцог уселся в свое кресло в центре помоста, стол отодвинули в сторону, и Элин официально предстала перед ним как наследница поместья Таленсак. Ее черный траур резко выделялся на фоне ярких одежд вокруг нее. На алом кожаном поводке она вела ищейку Мирри.

Поскольку Тиарнана объявили мертвым, ленное поместье Таленсак возвращалось под контроль Хоэла, а Элин, как вдова герцогского вассала, становилась его подопечной. То, что Хоэл позволил ей принести ему присягу и получить в свое управление поместье, было знаком исключительного расположения, которое герцог питал к ее мужу. Элин с огорчением понимала, что это решение было принято для того, чтобы исключить ее из числа богатых наследниц, находящихся под опекой Хоэла, и предоставить ей свободу долгое время оплакивать Тиарнана. Хоэл будет недоволен, когда она попросит у него разрешения сразу же снова выйти замуж. Она знала, что весь двор сочтет это недопустимой поспешностью. Однако ей отчаянно хотелось быть рядом с Аленом, и ей невыносима была мысль о том, чтобы долгое время жить в Таленсаке одной. «Простые, честные, добродушные крестьяне» ополчились на нее. Она поссорилась с маштьерном. Именно из-за нее он исчез. Они не смели перечить госпоже, но они ее избегали: стоило ей войти в комнату, как все оттуда уходили. Единственным человеком в Таленсаке, который был готов спокойно с ней разговаривать, был представитель герцога Гральон, присланный для наведения порядка в поместье. Для Элин, которая привыкла ко всеобщему восхищению, это было почти нестерпимо: она разрывалась между яростью и растерянной беспомощностью. Любовь Алена, его полные обожания взгляды и успокоительные слова отогревали ее застывшую душу. Они были ей необходимы, и, чтобы сохранить их, она готова была шокировать двор и вынести все, что пожелает сказать ей герцог.

Она остановилась перед герцогом и изящно присела до земли. А потом она сделала еще шаг вперед и протянула Хоэ-лу красный поводок Мирри.

– Господин мой, – смущенно проговорила она, – когда вы были так добры, что призвали меня ко двору, я решила, что должна преподнести вам подарок, а лучшим подарком, который я смогла придумать, станет эта чудесная ищейка, чьи достоинства известны всем охотникам Бретани. Она горевала о своем первом хозяине. Я молю вас принять ее и снова вернуть ей радость охоты.

Хоэл покраснел от удовольствия до самой макушки лысеющей головы.

– Леди Элин, – сказал он, расплываясь в улыбке, – ты все очень хорошо решила. Не думаю, что ты могла найти для меня подарок лучше – если не считать возвращения твоего мужа в мой замок. Спасибо тебе. Эй, Мирри! Хорошая девочка!

Он прищелкнул пальцами, чтобы привлечь внимание собаки, а когда та вежливо подошла к его руке, он потрепал ее длинные уши и погладил.

Элин надеялась, что этот подарок, принятый герцогом с нескрываемой радостью, поможет ей получить согласие на второй брак, а оставлять у себя ищейку она все равно не хотела. Мирри была собакой Тиарнана и после его исчезновения тоскливо слонялась по дому, постоянно с надеждой поднимая голову каждый раз, когда открывалась дверь. Элин уже начала ее ненавидеть. Гораздо лучше отдать ее Хоэлу.

Хоэл перекинул поводок Мирри через руку и поднялся с места. Главным был не обмен подарками, а принесение вассальной присяги и ее принятие – при дворе, в присутствии свидетелей.

– Ты хочешь войти в число моих вассалов? – торжественно спросил он в полный голос, чтобы слышно было всем придворным.

– Хочу, – отозвалась Элин так робко, что свидетелям пришлось напрячь слух, чтобы расслышать ее тихий голос.

Она опустилась на колени перед герцогом и подняла руки, сомкнув ладони. Хоэл зажал их между своими руками. – Я честно обещаю, – быстро проговорила она, – что буду верна герцогу Хоэлу и во всех моих делах буду соблюдать вассальную присягу, которую принесла ему, добросовестно и без обмана.

Хоэл помог ей подняться на ноги и церемонно поцеловал. А потом он снова уселся на свое место, и один из его слуг вручил ему буковый жезл, который должен был символизировать поместье Таленсак. Хоэл крепко взял его обеими руками и протянул Элин. Элин приняла его, а потом встала на колени и склонила голову. Когда она снова встала, все присутствующие захлопали в ладоши. Акт принесения вассальной присяги совершился: Таленсак перешел к ней.

В этот момент ей полагалось раствориться в толпе, отойдя в дальнюю часть зала. Хоэл снова перевел взгляд на Мирри, присутствующие начали разговаривать между собой, а слуги стали возвращать главный стол на помост, чтобы можно было подавать еду. Когда Элин снова опустилась на колени, раздался изумленный ропот: слуги остановились, разговоры стихли, а Хоэл обратил на нее взгляд, полный удивления и недоумения.

– Мой сеньор, – проговорила Элин, отчаянно стараясь не растерять остаток решимости и говоря гораздо громче, чем в момент принесения клятвы, – вы были очень великодушны, разрешив женщине принести вам вассальную клятву, но я знаю, что поместьем лучше управлять мужчине. У меня нет мудрости и сил, чтобы заниматься Таленсаком одной. Я молода, я испытываю глубокую печаль и смятение и нуждаюсь в надежной поддержке. Я умоляю вас, мой господин, и всех дам и господ придворных, не счесть меня непостоянной и неверной из-за того, что я хочу сразу же выйти замуж снова. Пока мой муж был жив, я хранила ему верность, но его нет, и все мои поиски не помогли его вернуть, и я не могу одна занимать его место. Прежний поклонник, который любит меня уже много лет, предложил мне свою помощь. Я прошу вас, мой сеньор, разрешить мне выйти за него замуж и передать ему земли, которые вы только что закрепили за мной.

Хоэл удивленно нахмурился. По залу пронесся шепот. Элин продолжала молча стоять перед герцогом на коленях. Хоэл посмотрел в сторону Алена, который находился среди рыцарей гарнизона на почтительном расстоянии от помоста. Его друзья взирали на него с восхищенным возмущением: Ален получал поместье, чудесное доходное поместье, и горячую молодую женушку в придачу!

– Леди Элин, – предостерегающе проговорил Хоэл, – подумайте хорошенько. Вы лишились мужа, который считался лучшим рыцарем Бретани. Взяв другого столь поспешно, вы станете мишенью для обвинений и насмешек.

– Я хорошо подумала, – ответила Элин с дрожью в голосе, – но, милорд, я не могу жить в Таленсаке совсем одна, а поместье будет вам полезнее, если будет обеспечивать рыцаря, который сможет за вас сражаться, а не только слабую женщину, которая даже не умеет им управлять. И, мой господин, как вдова и дама я имею право делать выбор.

Герцог сдался. Он не имел законного права ей отказать. Он позволил Элин позвать Алена, и они были официально помолвлены. Поскольку уже начался рождественский пост, свадьбу назначили на Рождество.

– Она приняла бы его и раньше, если бы могла, – едко заметил герцог за трапезой час спустя. – Ей следовало бы выждать по меньшей мере шесть месяцев, из уважения к мертвому. Ей не обязательно было жить в Таленсаке одной: мой управляющий Гральон прекрасно со всем справлялся. Она могла бы вернуться в Компер или какое-то время пожить в монастыре. Я не понимаю, как она может взять этого идиота де Фужера после такого человека, как Тиарнан!

– Он очень хорош собой и явно ее любит, – примирительно проговорила герцогиня. Как когда-то заметил Тьер, она питала слабость к молодым влюбленным. – Он ухаживал за ней до ее замужества. И они очень красивая пара.

– Он – пустой, себялюбивый, тщеславный павлин! – отрезал герцог. – Тиарнан был человеком надежным. – Он обвел сидящих за почетным столом мрачным взглядом. – Я уже рассказывал эту историю, но повторю еще раз, в его честь! – объявил он громко. – Когда пять лет назад на нас напал Роберт Беллемский, я был застигнут врасплох.

Сидящие за главным столом замолчали и прислушались. Большинство уже слышали этот рассказ, но были рады снова иметь такую возможность. Роберт Беллемский был одним из самых жестоких и диких людей этого жестокого и дикого времени. Вечно готовый начать какую-нибудь междоусобицу, ок внушал ужас всем, кто имел несчастье оказаться соседом одного из его тридцати четырёх замков. И один из главнейших его замков, Домфрон, находился в Нормандии рядом с границей Бретани. Роберт Беллемский и его преступления были привычной темой разговоров за герцогским столом, и всем хотелось услышать историю о его поражении.

– Это случилось в Великую пятницу, несмотря на праздничное перемирие, – продолжил Хоэл. – Но когда это Роберт боялся Бога или людей? Он переправился через Куэнон у Понторсона и начал рыскать по нашим землям, словно оголодавший волк, убивая и грабя всех вокруг. Весть об этом мне доставили в Ренн, и я поспешно поехал ему навстречу. Со мной были только гарнизонные рыцари. Я отправил гонцов к моим вассалам, но не надеялся, что многим удастся вовремя прийти мне на помощь. Но когда я подъехал к реке Ране, то там оказался Тиарнан с дюжиной своих людей и тремя-четырьмя рыцарями, которых он встретил по пути и заставил ехать с ним. Он не дожидался моего призыва: он выехал, как только услышал о набеге. И он не стал тратить времени, разыскивая меня в Ренне. Нет, он решил, что я обязательно поеду через Ране, и отправился прямо туда. Все его люди были отлично вооружены и имели припасы, и все слушались приказов своих командиров – что очень важно, как вы понимаете, когда человеку приходится сражаться в святой праздник.

Мы поехали вверх по Рансу, потому что слышали, будто Роберт напал на земли у Динара. При приближении к городу мы узнали, что брат Роберта, Жоффрей, отделился от основного отряда и ушел со своими людьми на восток, чтобы охранять дорогу и заодно грабить проезжающих. Как вам всем известно, Жоффрей славился своей кровожадностью: один раз он отрубил крестьянину ноги за то, что бедняга слишком медленно шел. Мне не хотелось, чтобы во время схватки с Робертом мне в тыл ударил Жоффрей, так что я повернулся к Тиарнану и сказал: «Позаботься, чтобы этот человек сюда не подошел». Тиарнан никогда не хвастался и не давал красивых обещаний, не то что некоторые. «Да, сеньор», – сказал он, взял свой отряд и отправился искать Жоффрея. Мы, остальные, продолжили двигаться к Динару. Мы встретили Роберта примерно в двух милях от города и начали бой. Господь свидетель: бой был яростный! Когда мы пролили немало крови, Роберт предложил начать переговоры. Он хотел, чтобы мы отошли, и тогда он со своими людьми ушел бы домой. Он не обещал вернуть награбленное или хотя бы не грабить снова по дороге.

Такие условия мне не понравились. Но я не знал, разумно ли требовать большего, когда рядом со мной были только гарнизонные рыцари.

А потом началось какое-то движение, мы все повернули головы и увидели Тиарнана с его отрядом. Они ехали по равнине в нашу сторону, ведя за повод боевого коня. Он подъехал прямо к нам, а когда остановился, то склонил передо мной голову и сказал: «Мой сеньор, этот человек сюда не подойдет». А потом он сделал знак своим людям отдать приведенного коня Роберту. Это оказался конь Жоффрея, а тело Жоффрея было положено поперек седла. «Я отдаю вам тело вашего брата для погребения, – сказал Роберту Тиарнан. – Он был из благородного рода и отличился в боях, и я не прошу за него выкупа».

Роберт стал серее блевотины: Жоффрей считался лучшим рыцарем у него на службе. «Как он погиб?» – спросил он у Тиарнана, а Тиарнан ответил: «Храбро, в поединке. Пять его людей мертвы, а остальные везут трупы домой». «Кто его убил?» – спросил Роберт. Понимаете, он не думал, что это мог сделать Тиарнан: в тот момент Тиарнану было всего двадцать, и он сидел такой чопорный, словно монашка в пивной. Жоффрей был мужчина крупный, в расцвете сил, и мы все увидели, что голова у него разрублена вместе со шлемом. Боже, какой удар! И тут Тиарнан спокойно сказал Роберту: «Я его убил».

Роберт посмотрел на меня, а я возблагодарил Бога и сказал: «Это мой вассал Тиарнан из Таленсака, лорд Роберт. Он один из лучших рыцарей Бретани, и я предпочту его одного целому отряду пеших солдат. Но я благодарен Богу за то, что у меня на службе есть много смелых людей и в эту минуту они спешат мне на помощь. И я хочу, чтобы вы сейчас вернули все награбленное, отдали свое оружие и отправились домой». И Роберт сделал все, что я велел. Хоэл снова бросил сердитый взгляд на Алена.

– Но это далеко не все, за что я так ценил Тиарнана. Ему никогда не важно было, за каким столом он сидит и кто оказался выше его или какой кусок мяса ему поднесли слуги. В отличие от некоторых он не оскорблялся, если я оказывал честь другим. Он никогда не устраивал неприятностей своим соседям и был любезным и уступчивым во всех переговорах. А когда дело доходило до охоты, то он знал всех зверей в лесу, словно они были его родней: я сам видел, как он подманил лисицу из норы прямо к своей руке. Не было другого такого человека, который был бы таким ужасным на поле боя – и таким мягким вне его. Я могу понять, почему леди Элин плохо быть в Таленсаке одной. Она поссорилась со своим господином, и его люди нескоро простят ее за это. И им не понравится, когда на его место она посадит этого расфранченного трубадура. Проклятие! – Хоэл резко провел тыльной стороной ладони по глазам. – Он ведь ее обожал. Она должна была бы подождать полгода.

Воцарилось молчание. Герцогиня тоже усиленно моргала и в кои-то веки не пыталась защищать юную любовь. Мари думала о том, что сказала Элин накануне ночью, и стыдилась, что сердце ее отчаянно бьется, соглашаясь с Хоэлом.

– Не судите ее слишком строго, господин мой, – проговорила она. – Если бы Тиарнан прислушался к ней, он сейчас был бы здесь. Она ведь умоляла его не ходить на охоту одному.

Хоэл хмыкнул.

– Это верно, – сказал он. – Да, наверное, это так. И он ее действительно обожал и захотел бы, чтобы я отдал ей его земли и сделал ее счастливой. Ну что ж...

Он отодвинул от себя ломоть хлеба с олениной и сполоснул пальцы в серебряной чаше с водой, после чего вытер руки о салфетку, которую поспешно предложил ему дворецкий. Он обвел взглядом стол. По его сторонам сидели придворные – канцлер, казначей, коннетабль и их жены, – и на всех лицах увидел отражение собственного возмущения. Хоэл моментально пожалел о том, что был так резок: ветреность одной женщины не должна бросать тень на всю Бретань. Он снова осмотрелся вокруг, ища возможность улучшить обстановку, – и на этот раз его глаза остановились на Мари.

– У тебя усталый вид, леди Мари, – проговорил он гораздо жизнерадостнее. – Уж не лишилась ли ты сна из-за поклонника, потерявшего надежду?

Чуть раньше Тьер объявил всем присутствовавшим в зале о своем намерении «прекратить преследование» и стать гарантом Мари.

– И было бы странно, если бы этого не случилось, – отозвалась Мари, которая моментально поняла намерения герцога. – Из всех моих поклонников он больше всех достоин того, чтобы из-за него лишались сна.

Хоэл снова посмотрел в зал, но на этот раз на стол гарнизонных рыцарей, где сидел Тьер, оживленно разговаривавший со своими друзьями.

– Ты действительно так думаешь? – спросил он. – Я всегда мысленно объединял его с кузеном. Один строит из себя павлина с помощью одежды, другой – своим острым языком. Но в Тьере есть что-то большее, да?

– Да, – горячо подтвердила Мари. – По правде говоря, мой господин, мне кажется, что вы много теряете, используя его так мало. Его честность равна его уму, а сердце у него значительно мягче его языка, который, признаю, довольно остер. Если он на что-то решился, то будет верным и преданным. А еще он очень хорошо умеет читать и знает латынь. Он учился в Бонн-Фонтейне. Он мог бы отличиться у вас на службе.

Хоэл задумчиво прищурился на Тьера. Не могло быть и речи о том, чтобы возвысить племянника де Фужера сильнее чем его сына: это оскорбило бы лорда Жюля. Хоэл получил герцогство через жену и знал, что многие влиятельные бретонские семьи этим недовольны. Он не смел оскорбить их, опасаясь лишиться их поддержки. Но если Ален станет владетелем поместья, он оставит герцогский двор, и тогда придворная должность, данная Тьеру, станет комплиментом его семье, а не оскорблением.

Авуаз тоже внимательно смотрела в сторону Тьера, который продолжал шутить, не замечая их взглядов.

– Знаешь, милый, – тихо заметила герцогиня, – а ведь Мари права. Она прекрасно умеет оценить своих поклонников.

Герцог ухмыльнулся.

– Значит, Тьер ошибся, отказавшись от ухаживания? – спросил он весело.

– Нет, милорд, – твердо ответила Мари. – Я не выйду за него, как и за любого из присутствующих, без благословения моего отца.

– Старая песня!

– Мне и самой надоело ее петь, мой господин. Хоэл хмыкнул.

– И вместо этого ты начала петь похвалы своему гаранту? Интересно, зачем он дал эту клятву, если действительно отказался от притязаний на тебя? Он знает, что тебе ничего такого не грозит. Авуаз меня придушила бы во сне, если бы я даже заикнулся об этом.

– Фи! – сердито откликнулась Авуаз. – Я бы никогда не стала душить спящего. Я это сделаю, когда ты будешь бодрствовать, милый.

Он ухмыльнулся и поцеловал ее мизинец.

Мари наклонилась к Хоэлу и понизила голос до шепота:

– Он сказал, что это может стать хорошей отговоркой, когда его дядя будет давить на вас из-за Шаландри.

Хоэл мгновение молча взирал на нее, а потом расхохотался.

– Он и правда так сказал? – спросил он. – Остроумный парень, а? Клянусь Богом, он заслуживает повышения!

Элин задержалась в Плоэрмеле еще на три дня, и хотя весь двор осуждал ее новую помолвку, она отправилась в Таленсак крайне неохотно. По крайней мере придворные осуждали ее не слишком открыто и рядом был Ален, а в Таленсаке холодная неприязнь слуг стегала ее, словно ледяной ветер, – и там не было никого, кто бы заслонил Элин от нее. Она думала было поехать домой, в Компер, и оставаться там до самой свадьбы, но побоялась. Слишком велика была пропасть, отделившая счастливую девушку прежних лет от той озлобленной женщины, которой она стала. К тому же отец досадует на нее за то, что она решила выйти замуж за Алена: когда Ален был соперником Тиарнана, отец наговорил о нем столько гадостей, что теперь считал себя обязанным осуждать их брак. И Элин понимала, что не вынесет, если ее любящий отец тоже с ней поссорится.

От Плоэрмеля до Таленсака было всего полдня пути, но Элин выехала только в полдень, а зимние дни были короткими, так что она подъехала к дому уже после наступления темноты. Она слезла с седла и отправила сопровождавших ее слуг в конюшню с лошадьми. Дверь оказалась закрыта на засов, и она нетерпеливо в нее постучала. Никто не отозвался. Она постучала снова, а потом начала кричать и бить в дверь ногой. После еще нескольких минут ожидания на холоде засов наконец отодвинули. Кенмаркок открыл двери и посторонился, пропуская ее. Элин гневно прошла внутрь, но слова упрека замерли у нее на губах. Зал, освещенный красными углями, горой лежавшими в очаге, и одной свечой на центральном столе, выглядел так, словно дом собирались полностью разорить. Горы белья лежали по углам, а сундуки и короба, открытые и наполовину опустошенные, были разбросаны повсюду. Пахло грязью и пролитым вином. Кроме свечи, на столе были только кувшин и перевернутая чашка. Гневно обернувшись к Кенмаркоку, Элин обнаружила, что от него несет вином.

– Что здесь происходит? – вопросила она.

– Я уезжаю, – ответил Кенмаркок громким пьяным голосом.

– Уезжаешь? Куда?

– Домой, – обьявил он. – Вот. Я знаю, что вы меня прогоните, как только приедет ваш новый парень и найдет кого-нибудь покрасивее, так что я ждать не стану. Но я не остался бы, даже если бы вы меня умоляли. Я не стану смотреть, как этот де Фужер усядется на место маштьерна – нет, святой Мен свидетель! Мы весь день укладывались. Утром мы здесь приберемся, перед отъездом.

– Ты пьян, – брезгливо заявила Элин. – Куда ты поедешь?

– Найдется куда, – ответил Кенмаркок. – Я – хороший подданный. У меня есть письмо от маштьерна, где он это говорит.

Он прошел к одному из полупустых сундуков, шагая с преувеличенной твердостью человека, который не уверен в своей способности держаться прямо, и начал копаться в стопке пергаментов. Он торжествующе выхватил нужный листок и, расстелив его у свечи, громко прочитал, не скрывая жестокого торжества:

– «Кенмаркок, сын Альфрета, – человек, которого я высоко ценю, ибо ни один владетель не имел более достойного и честного управляющего, и любой человек, к кому он захочет поступить на службу, должен почитать себя счастливым». – Кенмаркок сунул пергамент Элин под нос и потряс им. – Видите? – вопросил он. – Это его печать! Вот что он написал. Он дал мне это свидетельство, когда отправлялся воевать, на случай если не вернется. Он всегда думал о таких вещах. И он дал мне постельное белье для всей моей семьи, и деревянный ящик со столовыми приборами и посудой, и пять рулонов хорошей шерстяной материи, и мою лошадь и коричневого мула. Мы все разбирали целый день: мы не возьмем того, что не наше.

Он плюхнулся за стол, с тяжелой сосредоточенностью взял кружку и налил в нее еще вина из кувшина.

Элин молча сверлила его взглядом. Накануне она отправила в Таленсак одного из сопровождавших ее слуг, чтобы в поместье знали, когда она должна приехать. И вот каким стал результат этого сообщения! Они с Аленом действительно решили, что им нужно найти для поместья нового управляющего, но она не собиралась увольнять Кенмаркока так быстро. Она собиралась сначала найти ему новое место. Ей не хотелось жить с ним в одном доме, но она надеялась расстаться без такой враждебности.

– Я купил повозку, – сообщил ей Кенмаркок, делая глоток вина. – Мы уезжаем завтра.

Он выпил еще.

– Тебе не обязательно уезжать так сразу, – неловко сказала Элин. – Я буду рада найти тебе сначала другое место.

– Я не стану жить с вами под одной крышей! – объявил он. Его глаза, красные от выпивки, смотрели на нее с глубочайшим презрением. – Из-за вас маштьерн ушел. Лучший рыцарь Бретани и самый добрый господин. Вы поссорились с ним и его прогнали.

– Ты не имеешь права так со мной разговаривать!– крикнула Элин. Она с ужасом почувствовала, что глаза ее наполняются слезами, а горло перехватывает спазм. – Я купил повозку, – сообщил ей Кенмаркок, делая глоток вина. – Мы уезжаем завтра.

Он выпил еще.

– Тебе не обязательно уезжать так сразу, – неловко сказала Элин. – Я буду рада найти тебе сначала другое место.

– Я не стану жить с вами под одной крышей! – объявил он. Его глаза, красные от выпивки, смотрели на нее с глубо чайшим презрением. – Из-за вас маштьерн ушел. Лучший рыцарь Бретани и самый добрый господин. Вы поссорились с ним и его прогнали.

– Ты не имеешь права так со мной разговаривать!– крикнула Элин. Она с ужасом почувствовала, что глаза ее наполняются слезами, а горло перехватывает спазм. – Я была его женой! И я его не прогоняла: я умоляла его не уходить!

– Знаю я, что вы сделали, – отозвался Кенмаркок придушенным шепотом, глядя на нее с такой злобной многозначительностью, что она невольно попятилась.– Вы умоляли чтобы он сказал вам, где пропадает, когда уходит на охоту а он так сильно вас любил, что сказал. А потом вы обходились с ним так, словно он – мразь. Мне все равно, что это была за тайна! Пусть даже он охотился с людьми из холмов или навещал госпожу источника! Бездушное создание из полых холмов было бы для него лучшей женой, чем вы!

– Ты не смеешь говорить мне такое! – заверещала Элин.

Наверху заскрипела открывающаяся дверь, и управитель герцога, Гральон, появился на лестнице в штанах и рубашке озадаченно глядя вниз.

– Я смею говорить все, что хочу! – взревел Кенмаркок – Я двадцать четыре года жил и трудился в Таленсаке! Лучшие годы моей жизни! Но я тут не останусь. Теперь – не останусь. – Он заплакал. – Я не останусь смотреть, как этот хвастливый менестрель займет место Тиарнана!

Элин беспомощно топнула ногой.

– Прекрати!– крикнула она.– Прекрати так со мной разговаривать, иначе я велю тебя за это наказать!

Кенмаркок гневно повернул к ней лицо, красное от выпивки и мокрое от слез.

– Шлюха! – с горечью воскликнул он. – Ты была недостойна даже сапоги ему чистить!

Элин зарыдала и дала ему пощечину. Он заморгал от удара, резко выдохнул, но не пошевелился. За дверью раздались шаги, и она с облегчением поняла, что ее сопровождающие наконец закончили обихаживать лошадей.

– Хватайте Кенмаркока и посадите его в колодки! – завопила она, как только слуги вошли.

Трое слуг, сопровождавших ее ко двору и обратно, потрясенно воззрились на Кенмаркока. Тут вниз поспешно спустился управитель герцога.

– Леди Элин! – воскликнул он. – Я не знал, что вы вернулись.

– Кенмаркок пьян! – прорыдала она, поворачиваясь к нему. – Я велела ему перестать меня обзывать, а он не слушается. Он назвал меня шлюхой. Посадите его в колодки!

Гральон открыл было рот – но тут же снова его закрыл. Он кивнул слугам. Они не двигались с места, глядя на Кенмаркока, который отвечал им взглядом, полным пьяного возмущения.

– Он обращался с вашей госпожой с большим неуважением, – сказал им Гральон. – Я это слышал. Посадите его в колодки.

– Не стану я сажать в колодки Кенмаркока! – воскликнул один из слуг.

Он повернулся и ушел за дверь. Остальные двое растерянно переглядывались.

– Пусть сажает меня в колодки! – воскликнул Кенмаркок, с трудом поднимаясь на ноги. – Пусть вся деревня увидит меня в колодках! Это покажет им, чего ожидать теперь, когда маштьерна нет! Мне-то не страшно – я завтра уеду. Это вам, остальным, теперь надо тревожиться.

Один из слуг подхватил его под руку, чтобы не дать упасть, и Кенмаркок заковылял к двери. Второй нервно посмотрел на герцогского управителя, а потом осторожно прошел кодному из сундуков и взял охапку одеял. Захватив кувшин и чашку Кенмаркока, он пошел следом.

Элин стояла в центре полутемного зала и недоуменно плакала. Она всегда считала себя доброй и мягкой – и вот теперь отправила не просто слугу, а управителя в колодки в разгар зимы. Гральон сочувственно посмотрел на нее.

– Вам следует отдохнуть, госпожа, – сказал он ей. – Не обращайте внимания на его слова: он пьян.

– Да, – согласилась Элин и, не переставая плакать, поднялась наверх, к себе в спальню.

Двое слуг, Донал и Йен Руз, очень бережно посадили Кенмаркока в колодки, закутали в два одеяла и уселись рядом с ним, чтобы помочь ему допить вино. Большая часть деревни уже спала, но спустя какое-то время появились Юстин Браз и Ринан, закончившие собственные возлияния в пивной на реннской дороге. Они радостно взревели при виде занятых колодок и ринулись к ним, предвкушая возможность поглумиться над кем-то из своих местных врагов. Однако, подойдя ближе и увидев, кто в них сидит, они замолчали. Кенмаркок бессчетное количество раз сажал Юстина в колодки, да и Ринана нередко, однако падение управляющего вызвало не ликование, а потрясение. Юстин радовался своей роли худшего мужчины в деревне, постоянного нарушителя порядка и угрозы всем добропорядочным женщинам. Но если сам порядок оказывается скован по рукам и ногам в холодную зимнюю ночь, то что станет с Юстином?

– Что тут случилось? – встревоженно спросил он. Ему ответил Донал:

– Он назвал госпожу шлюхой.

Ярость Кенмаркока уже успела остыть. Он использовал ее остатки для того, чтобы повторить, что Элин действительно шлюха, но тут же начал оплакивать свой скорый отъезд из Таленсака.

– Двадцать четыре года! – печально повторил он. – Двадцать четыре года, о Боже! И все мои дети родились в этом доме. Чтобы вот так из него уехать!

Юстин пришел в ужас. Он назвал Кенмаркока дядюшкой и стал умолять остаться.

– Мы потеряли маштьерна, – жалобно проговорил он. – Не уходите и вы тоже!

– Придется, придется, – ответил Кенмаркок, снова заплакав. – Если я сам не уеду, меня прогонят, и очень скоро. А я не допущу, чтобы эта шлюха и ее любовничек меня прогнали!

Тут Юстин тоже расплакался – и добропорядочные слуги господского дома и самые пропащие люди деревни расселись вокруг колодок, оплакивая ушедшее прошлое и не обещающее ничего хорошего будущее.

Кенмаркока освободили из колодок рано утром на следующий день, чтобы не оскорблять его видом жителей деревни. Он вернулся в господский дом бледным и поникшим и молча помог жене и детям закончить сборы. Когда все их имущество было увязано на повозке, уже наступил день. Лантиль-дис и старшие дети, уходя из дома, плакали, а малыши, ехавшие в повозке, выли от горя. Элин слышала их в своей комнате, где просидела все утро; она вышла из нее только тогда, когда эти звуки замерли вдали.

Когда она спустилась вниз, зал уже был чисто выметен – и лишился четверти всей мебели. Гральон стоял в дверях и озабоченно смотрел на серое, затянутое тучами небо. Элин подошла к управителю сзади – тот вздрогнул и тревожно обернулся.

– Я бы нашла Кенмаркоку новое место, если бы он дал мне время, – обиженно заявила Элин.

Управитель неопределенно хмыкнул.

– Он его сам себе найдет без особых трудностей, – сказал Гральон. – Он собирался отправиться ко двору. Раньше он работал в казначействе герцога, знаете ли. И у него есть рекомендательное письмо, по которому большинство людей будут рады его нанять. – Он немного помялся, а потом добавил: – Кенмаркок сказал, что прошлой ночью в деревне был волк.

Элин почувствовала, как живот у нее схватила привычная судорога.

– Волк? – прошептала она.

– Да. Он предупредил меня, когда уезжал. Он сказал, что при заходе луны в центр деревни вышел волк. Поначалу он принял его за собаку, но тот подошел совсем близко, так что ошибки уже быть не могло. Он позвал на помощь, и волк убежал. С ним оставались те слуги, которые посадили его в колодки, и еще кто-то из деревенских. Когда он закричал, они проснулись и тоже увидели волка. Управитель вопросительно посмотрел на Элин.

– Я никогда не слышала раньше, чтобы волк заходил прямо в деревню, – сказала она, чтобы только не молчать.

Она чувствовала тошноту и слабость.

– И я тоже, – согласился управитель. – Как и Кенмар-кок. Он счел это знамением. – Он перекрестился. – Молю Бога, чтобы оно не предвещало голода и холодной зимы.

Элин представила себе волка, неспешно идущего по узкой деревенской улице. Он искал ее: она в этом не сомневалась. Способен ли он проникнуть в дом? Она содрогнулась. Она вспомнила Алена и то, как прощалась с ним в Плоэрме-ле. До Рождества еще было долго.

– Нам надо установить капканы на волка, – сказала она. Гральон сразу же кивнул.

– Мы будем ставить капканы, пока не поймаем этого зверя, – пообещал он Элин. – И к тому же когда жители деревни его убьют, их это развеселит.

По мнению управителя, это было очень важно: таких мрачных и угрюмых крестьян он еще никогда не видел.

Элин вдруг представилась ужасающая картина: с тела волка, пойманного и убитого жителями деревни, снимают шкуру – и под ней оказывается тело Тиариана. Она прижала руку ко рту, пытаясь сдержать волну тошноты, поднимавшуюся в горле. Она пыталась убедить себя в том, что он не сможет снова превратиться в человека даже после смерти. И он не сможет пробраться в дом. Частокол здесь высокий и крепкий и хорошо заглублен в землю, а ворота и двери дома на ночь закрывают на засовы.

– В чем дело, госпожа? – спросил Гральон.

– Я боюсь волков, – прошептала Элин.

– Не бойтесь, – сказал он, забыв собственное беспокойство из-за знамений. – Мы его поймаем. Я велю крестьянам вдобавок вырыть волчью яму и положить в нее приманку. Они все ненавидят волков, так что это им понравится. На самом деле даже хорошо, что этот зверь здесь появился, леди Элин. Радуясь поимке волка, они забудут свои тревоги.

– Я... я рада, – прошептала Элин. – Скажите им, что я выплачу вознаграждение тому, кто его убьет. Я... я плохо себя чувствую и пойду прилягу.

Она вдруг почувствовала, что не останется в Таленсаке. Она уедет домой, в Компер, что бы ни думал ее отец. А на Рождество она поедет в Фужер и выйдет за Алена замуж там. Она ненавидит Таленсак. Она вообще не может здесь оставаться – без Алена.

И словно валун среди бурных вод ее мыслей возник голос Жюдикеля: «Все, что вы получите своим обманом, превратится в горечь, а страх перед тем, что вы совершили, отравит все, к чему вы будете прикасаться».

Но она сказала себе, что все снова будет хорошо, как только она выйдет замуж за Алена.