Серебряная рука

XVIII

Весть о гибели Аруджа достигает города Гента и поражает Шарлотту-Бартоломеа в самое сердце, как стрела, в тот момент, когда она, недавно вернувшаяся в свои Нидерланды, покупает кружево в магазине Томаса Гуппера.

— Арудж-Баба мертв, слава тебе Господи! Наконец-то они обезглавили этого дьявола! — кричит Томас Гуппер, распахивая дверцу погреба.

— Зачем же так кричать? — кричит в свою очередь Корнелия Гуппер, обращаясь к мужу, голова которого показывается над деревянным полом.

Госпожа Шарлотта, ошеломленная этой новостью, опирается о прилавок. Кружево внезапно словно каменеет в ее руках, а глаза и голову заволакивает туманом.

— Скорее стул, Беатриса! И бокал рейнского.

Другие покупатели, стоящие на почтительном расстоянии, тоже замечают внезапное недомогание маркизы.

Какой-то галантный кавалер подвигает поближе к ней поднос, на котором курится ладан.

— Устраивайтесь здесь, дорогая госпожа, откиньтесь поудобнее, — бормочет лавочница, допуская необычную фамильярность, однако, вполне оправданную в подобных экстренных случаях, и, усадив Шарлотту-Бартоломеа на стул, который принесла Беатриса, расправляет фижмы, чтобы ей было удобнее сидеть.

Маркиза все больше бледнеет, глаза ее блуждают, она откидывает голову, не хочет разжать губы, чтобы выпить немного вина, и даже слабым жестом отстраняет бокал, который ей подносит лавочница.

— Ну же, ну, по крайней мере вдохните, прошу вас. Запах вина пойдет вам на пользу. Это лучше, чем ладан, вот увидите.

Бог мой! Она совсем закрыла глаза. Скорее, Томас, скорее сюда, не сиди там, как будто и у тебя тоже голова отрезана.

Голова Томаса Гуппера лежит на досках пола, словно голова призрака. А мерцание серебристых вышивок и кружев в отсветах жаровни придает ей таинственный ореол. Лавочник пристально смотрит на потерявшую сознание клиентку.

— Господи Иисусе, да это же маркиза де Комарес! Шарлотта-Бартоломеа — самая знатная дама в стране после правительницы Марии, которая в силу своего положения не может позволить себе роскошь ездить по городу за покупками, как ее кузина де Комарес.

— Поднимайся и закрой люк. Не видишь, что ли, эта вонь беспокоит и других господ?

Покупатели вынуждены отодвинуться от отверстия, над которым поднимаются зловонные испарения, смрад застоявшейся воды, гнили и паров серы, словно из преисподней.

Гуппер закрывает погреб, извиняется перед клиентами и, расточая улыбки, снимает плащ, впитавший в себя запах первых осенних туманов.

Томас спешит сообщить великую новость, которую только что привезли курьеры Его Величества.

— Госпоже Комарес плохо! Возьми веер, Беатриса!

Продавщица смотрит как зачарованная на причудливые широкие шаровары в красную и бирюзовую полоску, которые неожиданно выглядывают из-под черных, по испанскому обычаю, тяжелых юбок маркизы.

— Беатриса, — пристает хозяйка, хорошенько тряхнув ее, — ты что, окаменела? Сегодня все возможно, Господи, сегодня особенный день.

— Ах, это точно, сегодня день, полный событий! — подтверждает муж, и, ободренный слабым жестом, напоминающим приветствие, который делает больная, приходя в себя, он заканчивает фразу, начатую еще когда распахнул погреб: «Так вот, они его обезглавили, ты слышала, Корнелия?»

— Слава Богу! — говорит незнакомая покупательница, со знанием дела ощупывая камчатные и бархатные ткани. — Наконец-то покончено с этим пиратом и убийцей!

Комарес роняет голову на грудь.

— О небо! Маркизе снова плохо. Дайте мне руку, госпожа маркиза, смелее! Бодритесь… Ах, какое несчастье! Что же нам делать, Томас? — И поскольку волнение делает лавочницу агрессивной, она набрасывается на клиентку, посмевшую что-то сказать.

— Простите, госпожа, но не будете ли вы так любезны говорить потише. Здесь у нас, сами видите, титулованные особы. Вы еще не знакомы с нашими порядками. Даже радость нельзя выражать так громко. Госпожа очень чувствительна…

Чтобы обеспечить маркизе приток свежего воздуха, Гупперы машут руками прямо у нее перед носом в ожидании, когда появится веер.

— Беатриса! Там есть военные опахала. Принеси одно из них!

— Не нужно веера, — говорит маркиза слабым голосом и открывает глаза, — все прошло, спасибо, дорогие, спасибо.

Она обводит всех томным взглядом, расточает легкие улыбки, грациозно похлопывает себя кончиками пальцев по щекам, чтобы они порозовели.

— Вероятно, сегодня я слишком рано встала к утренней молитве.

Утренняя молитва послужила прекрасным оправданием, так же как и другое объяснение — зловонный дух из погреба. Ни один человек в магазине не связал обморок госпожи с известием, что Арудж-Баба вместе с бандой своих разбойников был окружен среди африканских гор и нашел смерть от меткого удара копья.

Послание императора изобилует подробностями, и Томас с радостью сообщает их.

— Говорят, что копье бросил какой-то испанский солдат, но я думаю, что это был сам ангел Господен или святой. Смерть Аруджа — такое чудо мог явить только Господь! — Говоря это, лавочник прижимает руки к груди и в знак благодарности возводит глаза к небу. — Теперь все вздохнут с облегчением. Теперь, когда старый бандит подох, как собака, торговые суда будут чувствовать себя в море значительно увереннее, да и плавать быстрее, что пойдет на пользу нашей торговле и доставит удовольствие дамам. — Томаса Гуппера радует его собственная выгода и польза, которую принесет смерть Аруджа покупателям. — Прошу прощения, но из-за волнений, которые доставил нам сегодняшний день, я даже не поздоровался с вами должным образом.

И он наверстывает упущенное с помощью целого ряда куртуазно-подобострастных поклонов, кружа вокруг маркизы, словно ощипанный павлин в дни линьки, после чего преклоняет колено и застывает в этой позе, как будто застигнутый внезапной судорогой, пока дама не делает ему знак подняться.

Комарес всегда была хорошей клиенткой, но после возвращения из своего длительного и таинственного путешествия в заморские страны маркиза полюбила роскошно одеваться и посещать магазины. Поговаривают, что и сама она не брезгует торговлей. Но для лавочников Гента, она — словно манна небесная. Мадам, как нектар, влекущий к цветам пчел, привлекает клиентов в магазины, едва переступив их порог. Если она покупает какую-нибудь материю, гофрированную отделку, кружево, шкатулку или кубок, сразу и другие дамы покупают то же самое: товары расходятся молниеносно, сундуки пустеют, не успев открыться.

— И именно ей пришлось вдыхать эту вонь, — шепчет Корнелия мужу, — ты понятия не имеешь, что такое деликатность.

Томас, которому жена постоянно твердит, что он должен быть любезен с клиентами, на этот раз превосходит самого себя, из кожи вон лезет, чтобы только загладить свою вину.

— Корнелия, сокровище мое, ты помнишь, что в порт вошли корабли?

Когда прибывают суда с товарами, у Гупперов принято устраивать праздничное угощение: постоянных посетителей потчуют уже ставшими известными во всем городе пирожками с изюмом в кунжутной подливке.

Небольшой стол все еще накрыт в нише окна. Подкрепившись, Томас продолжает свой взволнованный рассказ.

О гибели Краснобородого он узнал на таможне, где императорские сборщики налогов потребовали вносить добровольные пожертвования в городскую казну для частичного возмещения военных расходов. У кого были с собой деньги, те сразу же и заплатили на радостях по случаю победы. Тем более, хочешь не хочешь, а платить все равно всем придется. К тому же по такому случаю грех не заплатить, это справедливо, можно даже сказать — прекрасно. Весь город внезапно раскошелился, чтобы устроить иллюминацию и праздник.

— На заходе солнца, дамы и господа, будет факельное шествие до самого дворца наместницы, а затем в соборе начнется торжественная служба Те Deum.[7] По этому случаю понадобятся новые ленты и кружева. Торопитесь, господа! Выбирайте, а в цене договоримся!

В одно мгновение прилавок покрывается лентами, кружевами, кусками разноцветной и дорогой материи. Вновь предлагаются напитки. Дамы шутят со своими кавалерами. Все веселы, кроме Шарлотты-Бартоломеа, которая бледна и замкнута.

— Маркиза, попробуйте выпить хоть капельку, — умоляет ее Корнелия, опасаясь, как бы она не затаила на них обиду за недавний промах, — вам это пойдет на пользу, поверьте.

Благородная дама берет бокал рейнского вина и решает отпить глоток из вежливости.

— Вот вы сразу и порозовели.

Вино возвращает силы, но, к сожалению, также и боль. Медленно попивая свое лекарство, Шарлотта погружается в приятные и мучительные воспоминания о тайных вечерах во дворце, проведенных вместе с Аруджем, когда они много говорили и никак не могли наговориться, смеялись от души. Никогда и ни с кем Шарлотте не было так хорошо, спокойно и уютно, и это ощущение радости навсегда осталось жить в ее сердце. С тех пор как Шарлотта вернулась, ей было достаточно знать, что рыжебородый Баба просто живет на свете, все такой же сумасбродный и обаятельный. Теперь мир, казалось, утратил цвет, стал печальным и скучным, однако, раз ее африканское прошлое должно остаться тайной в землях Фландрии, Шарлотта-Бартоломеа стоически улыбается и вновь берет в руки черную кружевную отделку.

— Нет, нет, маркиза, черное не годится для сегодняшнего вечера.

С огромной гордостью лавочник показывает изумительное светлое кружево для праздничных церемоний и набрасывает ей на голову.

— В этом шедевре вы будете великолепны на ночном богослужении и также в Испании, при дворе императора, когда он будет праздновать победу вместе с его превосходительством…

Томас Гуппер замолкает на полуслове, пораженный внезапной догадкой.

— Простите, ваше сиятельство! Корнелия права. Мне не хватает деликатности! Его превосходительство губернатор Орана жив и здоров! Он очень скоро вернется, госпожа!

При этой второй новости Шарлотта вынуждена придать своему лицу радостное выражение и, улыбаясь, сделать вид, будто испытывает огромное облегчение, а Томас Гуппер говорит, что сам позаботится о том, чтобы как можно скорее отправить ее домой на носилках.

— Курьеры наверняка имеют специальное сообщение для вас, ваше сиятельство, и уже разыскивают вас по всему городу.

Мы отправимся тотчас же, как только все будет готово. Здесь становится слишком многолюдно.

И действительно, появляются новые покупатели, взволнованные сообщением, которое теперь уже распространилось по всему городу. Магазин Гупперов — удобное место встреч для гентских дам. Чтобы выбрать покупки, проще пригласить продавца или даже самого хозяина на дом с образцами товаров, но пойти к Гупперам значительно интереснее. Здесь можно поболтать вне стен собственного дома без всяких церемоний, без мужей и без прислуги. Здесь узнают все последние новости дня, новости моды, выведывают тайны соперниц. У Гупперов вполне изысканная и приятная, а когда нужно, то и конфиденциальная обстановка. Частенько там можно встретить представителей высшего света, подышать одним воздухом с аристократами, увидеть какой-нибудь «прекрасный цветок из королевского сада», как говорит Гуппер.

Но госпожа де Комарес с ее недомоганием вовсе не похожа на цветок. В этот момент она больше напоминает какой-то увядший овощ. Или если относиться к ней с особым уважением, то ее можно принять за пожилую святую или блаженную — так ее вырядили Гупперы. Они надели ей рукавчики и воротник из черных кружев, которые она уже купила, а на голову накинули, приколов двумя сверкающими шляпными булавками, белую мантилью для торжественных церемоний. Мантилья такая широкая, поистине царская, что она спускается по плечам маркизы как плащ, закрывая не только ее руки и ноги, но даже подлокотники и спинку кресла.

— Соблаговолите принять это кружево в подарок, госпожа, и по случаю праздника простите мне мой глупый поступок.

А поскольку сеньора благосклонно принимает подарок, звучит тост, и все получают разрешение поздравить маркизу и засвидетельствовать ей свое почтение. Посетители лавки торопятся наперегонки подружиться с супругой победителя. Ее приглашают отдохнуть в замках, подышать воздухом в их загородных имениях, обещают любовь и дружбу, дабы скрасить ее одиночество в отсутствии героического супруга, хвастают родственными связями. Улыбаются, болтают, порхают, словно бабочки, — словом, надоедают как могут, причиняя Шарлотте бесконечные страдания.

В данную минут все это не имеет значения для Шарлотты де Комарес. Напротив, бесконечные поклоны и реверансы вызывают у нее лишь гнев, ведь она уверена, что, стоит повернуться к ним спиной, все эти грациозные бабочки превратятся в отвратительных мух, комаров и оводов и начнут жужжать о ней, о Комаресах, об Анне де Браес, о ее браке и об их африканских приключениях, которые держались в секрете.

Наместница Фландрии своим специальным указом наложила запрет на распространение сведений о пленении и последующем выкупе двух знатных дам из рода Комарес. Правительница пресекает любые сплетни, даже если они лишь косвенно задевают королевскую семью. Но поскольку люди постоянно снуют между двором наместницы Марии, испанским двором и двором Фердинанда Габсбургского и постоянно циркулируют слухи и письма, этот как бы официально наложенный запрет, эта официально признанная тайна дают повод для еще больших сплетен.

В конце концов сплетня, на которую в магазине Гупперов не было и намека, в последующие дня появляется-таки во всех хоть сколько-нибудь известных салонах, где постоянно рождаются различного рода измышления просто от скуки, забавы ради, выдаваясь за абсолютные истины. Их передают непременно шепотом, якобы ради соблюдения приличий и благопристойности, а на самом деле, чтобы сомнительное удовольствие было еще полнее. В этих салонах говорят, дают понять, намекают, что Шарлотта-Бартоломеа де Комарес — жертва разрушительных любовных страстей. В доказательство приводится тот факт, что она, такая толстая и крепкая, в магазине Гупперов из-за внезапного приступа волнения стала белее тончайших кружев, что держала в этот момент в руках. И нельзя сказать, что Шарлотта раздосадована такими слухами. Напротив, она, судя по всему, даже польщена.

«Хорошо, очень хорошо, — думает она, замечая завистливые взгляды дам, которые часто посещают и ее, и дворец кузины Марии, — пусть думают, будто я пережила тысячи страстных романов! Пусть думают что хотят! Пусть завидуют и даже лопнут от зависти!»

Сама же Шарлотта убеждена, что этот приступ, это недомогание, которые и в самом деле имели место, чего она не может отрицать, случились все-таки не из-за любви. У нее перехватило дыхание и потемнело в глазах от гнева. Если существует Всевышний, вообще кто-то, кто правит миром, как мог он допустить подобную несправедливость, подобную дисгармонию в им же самим созданном мире? Как мог даровать он победу такому примитивному и ничтожному человеку, как маркиз де Комарес? Человеку с таким холодным сердцем? Маркизе стало плохо именно от обиды.

С тех пор как маркиз сделал все возможное, чтобы оставить ее в плену, Шарлотта-Бартоломеа, хотя и была вынуждена на людях относиться к нему с почтением, как подобает благородной сеньоре и верной супруге, в глубине души испытывала лишь презрение, которое отчасти компенсировало отвращение от необходимости носить его имя и лицезреть себя рядом с ним на официальных портретах. Она дала себе клятву отравить ему жизнь и никогда не одалживать денег, как бы упорно он их ни просил. А он попросит, обязательно попросит, потому что он вечно без денег, как все солдаты, которые если и выигрывают одно сражение, то обязательно проигрывают другое. Маркиза де Комарес откладывает каждую монету, чтобы иметь удовольствие сказать маркизу, своему супругу: «Это мои деньги, дорогой, и я тебе их не дам». Для этого ей нужно иметь много-много денег и драгоценностей, чтобы разложить их перед ним, такие прекрасные и недосягаемые.

— Несомненно, — уговаривает себя Шарлотта-Бартоломеа, — этот приступ дурноты был вызван у меня гневом, оттого что победу одержал маркиз де Комарес.

И все же, когда наступает ночь и маркиза ложится спать, ей приходится признаться самой себе, что именно смерть Аруджа засыпала черным пеплом ее мысли и чувства, прогнала сон, сломила волю к жизни. У нее нет больше желания продолжать свое путешествие, подготовленное с такой тщательностью и начатое с таким блеском. Она делает официальное заявление, что долг и неотложные дела призывают ее обратно в Испанию, освобождает себя от всех обещаний и обязательств во Фландрии, рассылает письма с извинениями из-за несостоявшегося визита к Габсбургам, а также в Рим и мчится ко двору императора, чтобы, опередив своего ненавистного мужа, покарать его суровой и справедливой местью.

Однако, когда она туда приезжает, оказывается, что ее победоносный супруг уже прибыл несколько дней тому назад и, пожиная плоды своего триумфа, сам приготовил ей неприятный сюрприз. В одной из новых церквей Шарлотты-Бартоломеа маркиз выставил на всеобщее обозрение и поругание то, что осталось от ее бейлербея — бороду и плащ, — и очень гордится тем, что в сущности превратил в священное ex voto все, что осталось от демона.

— К сожалению, сеньора, моя жена очень больна, — отвечает Комарес всякий раз, как его спрашивают, почему Шарлотта-Бартоломеа никогда не показывается при дворе или в обществе вместе с ним, — она не выходит из дома, и дай Бог, чтобы она поправилась как можно скорее.

Есть еще один человек, который никак не может излечиться от боли, причиненной ему смертью Аруджа. Это Осман Якуб, потерявший крест, который он нес, потому что на самом деле Баба был для него истинным мучением. Однако, вместо того чтобы почувствовать облегчение, Осман испытывает в душе страшную тяжесть.

Уже прошло довольно много времени с момента гибели Аруджа, но для Османа время как будто остановилось, и рана его все еще кровоточит.

Хайраддин отправился на очередную ужасную войну, которая, как считает Осман, будет такой же трудной, затяжной и бесполезной, как и война Аруджа. Баба ходил на запад, а Хайраддин бросился на восток — только в этом Осман и видит разницу.

Хасан занят морскими набегами, которые тоже по сути являются военными действиями, может быть, более краткосрочными, чем те, что вели его отцы, но, разумеется, не менее рискованными.

Пока они отсутствуют, городом правит Совет очень спокойно и разумно, без происшествий. Управляющие забрали большую власть во дворце, но не решаются что-либо приказывать или запрещать Осману.

Растения живут, не ведая, что никогда больше не станут отварами, компрессами и примочками для Аруджа, который был их господином и хозяином. Они продолжают как ни в чем не бывало расти, цвести и, когда приходит их время, увядать.

Давно уже нет во дворце Анны де Браес с ее капризами и шалостями. Некого больше утешать и баюкать.

Осману Якубу совсем нечем было бы заняться, если бы он не взялся за непосильную задачу. Он хочет отпереть для Краснобородого врата рая и слоняется по всему дворцу, не зная, какие эпитимьи на себя наложить, чтобы искупить грехи Аруджа, которых, несомненно, очень много и которые потребуют от небесных судей изнурительных разбирательств. Святой Петр должен будет подсчитать большие и малые его грехи, положить на весы, оценить один за другим, а затем сравнить с добрыми его делами. Баба совершил много добрых дел, которые могли бы понравиться Святому Петру и послужить противовесом на чаше весов, измеряющих жизнь людей, однако все-таки неизвестно, перетянут ли они чашу. Осман понятия не имеет, что думает обо всем этом Святой Петр, строгий ли он, какими законами руководствуется. А для разработки верного плана действий надо бы знать все о Небесном Суде.

Он надеется, что Мадонна поможет ему добиться оправдания в Небесном Суде, и призывает ее усердными молитвами. Это напоминает Осману то время, когда он жил в мире христиан, а также самые разные обычаи и обряды, с которыми познакомился в гаремах, на рынках и на кораблях, то есть в местах скопления людей из разных стран, где можно научиться обращаться напрямую к незнакомым и таинственным божествам.

Чтобы действовать наверняка, Осман совершает каждый день тысячи разных жертвоприношений. Он выходит на улицу босиком, закатав рукава, и бродит так до тех пор, пока кожа не становится черной и сморщенной, терпит голод, жажду, ночные бдения, неприятные разговоры и неприятных людей. Жертвы эти, надо сказать, незначительные, однако если там, на небе, они будут учтены, то смогут принести определенную пользу Аруджу.

Осман надеется, что Аруджу хорошо, потому что во сне он является ему спокойным, голова у него на прежнем месте, как и рука, и значит, это уже навсегда. Серебряная рука тоже появляется в снах Османа, но она висит на боку у Аруджа, как сверкающая сабля.

К сожалению, наяву эта рука, кажется, навсегда потеряна. Нет никаких сведений, что она сломана, просто неизвестно, что с ней сталось. Кто-то, может быть, прячет ее как реликвию или драгоценность, за которую в будущем можно получить большие деньги. Осману очень хотелось бы иметь ее на память о своем безумном хозяине и чистить каждый день. Ему было бы приятно, если бы она звучала, как цимбалы или барабан, именно теперь, когда во дворце воцарились образцовый порядок, смертельная скука и тишина. Так бывает всякий раз, как из дворца уезжают его владельцы, отправляясь на войну или с какой-либо иной миссией.

Не зря Осман прожил столько лет среди великих стратегов и полководцев: кроме плана атаки на врата рая во имя спасения своего господина, он разработал еще один план возвращения серебряной руки, которой Баба так дорожил.

Прежде всего необходимо распустить слух, что во дворце готовы заплатить за руку выкуп, намного превышающий ту сумму, которую можно было бы получить от тайной продажи, к тому же всегда сопряженной с риском. Уже одного этого было бы достаточно, чтобы побудить ее обладателя объявиться и предпринять соответствующие действия, если рука все еще осталась в стране.

На тот случай, если она в Испании, необходимо попытаться собрать сведения от приезжающих, а это значит, надо идти в бани, куда свозят новых рабов. Когда люди оказываются вдали от дома, их мучает тоска, и они рассказывают о себе и о своей стране откровенно, не таясь и ничего не скрывая. Они говорят, просто чтобы разрядиться, чтобы вместе со словами ушла хотя бы часть горя. И почему бы им в этом не помочь? До возвращения принца Хасана Осман Якуб решил пойти работать в бани. Работа малоприятная, потому что там постоянно дурной запах и вечный крик, но очень полезная для достижения сразу двух целей: добывания сведений о механической руке и исполнения епитимьи в пользу будущей вечной жизни Аруджа среди святых и ангелов.

Беда в том, что Осман не единственный, кто разыскивает чудесную серебряную руку. Ее жаждет заполучить и маркиз де Комарес, который, поборов собственную жадность, разослал повсюду эмиссаров, снабдив их всеми правами и наличными деньгами. Ее ищет также и маркиза Шарлотта-Бартоломеа. Именно маркиза поставила в известность Османа Якуба о своем священном обете и вздорном капризе супруга. Маркиза ищет эту руку во имя любви, маркиз — из ненависти, дабы выставить ее среди своих трофеев в насмешку над Аруджем. Осман согласен с маркизой, что цели обоих супругов прямо противоположны. И во имя их общих с Шарлоттой нежных воспоминаний об Арудже, Осман, вместо того чтобы видеть в маркизе соперницу, соглашается сотрудничать с ней. Тем более, что она пообещала подержать у себя серебряную руку недолго, пока не утешится, разумеется, если вообще удастся раздобыть желанный трофей, а затем отослать в Алжир, где ей и надлежит быть.

Маркиза уверена, что доберется до этой руки раньше, чем ее муж, так как назначила за нее такой огромный выкуп, что по сравнению с ним вознаграждение, предложенное маркизом, может показаться милостыней. Кроме того, маркиз упрям в достижении своих целей, но скуп, тогда как она может рассчитывать на знакомства, связи, друзей и клиентов, о которых ее общительный муж не может даже мечтать. Уже не говоря о том, что маркиза терпелива, умеет ждать и обладает в данном случае всеми преимуществами.

Обо всем этом она сообщает своему другу Осману Якубу в письмах, которые часто посылает в царский дворец в Алжире.

«Люди такие странные, как часто меняются их настроения, симпатии, увлечения!» — думает Осман Якуб, все больше утверждаясь в мысли, что если уж небо никогда не бывает одинаковым и даже реки меняют свои русла, то вполне естественно, что изменяется и душа человека. «Пока живу, меняюсь», — изрекает Осман, удивленный собственным открытием, хотя речь идет о законе, древнем, как мир, который и сам он не раз подтверждал своим существованием. Но теперь этот закон служит объяснением, почему мадам Комарес, забыв о брани и капризах, стала писать ему дружеские письма, после того как Арудж-Баба столь трагически ушел из жизни.

Письма благородной дамы всегда начинаются одинаково, и эти слова стали своего рода ритуальными:

Это очень скучные и плохо написанные письма, требующие к тому же ответа, но Осман с благодарностью хранит их как дань уважения Аруджу.

Каждый поминает умерших по-своему. Писать письма слуге не хуже, чем губить людей в бесконечных войнах, как это делают Хайраддин и Хасан. Почему, например, эти двое снова отправились на войну? На благо государства, в чем оба они убеждены? Вовсе нет. Они отправились воевать, чтобы не чувствовать отсутствия Аруджа, а, может быть, сделать то, что понравилось бы ему.

Хасан в отъезде недавно, он уезжает и возвращается, бросается из одного приключения в другое, и это вполне оправданно в его возрасте, но Хайраддин отсутствует давно, а в его возрасте самое время одуматься.

Он взял Тунис, но не вернулся, потому что, по его словам, ситуация в городе неспокойная. Теперь там стало еще хуже, еще опаснее, судя по тому, что Осман слышит в казармах и в порту, и по тому, что пишет мадам Комарес, которая живет при дворе неприятеля и, сама этого не замечая, сообщает ему очень ценные сведения. Осман говорит «при дворе неприятеля» потому, что, хотя Карл Габсбургский и не является правителем Туниса, император Священной Римской Империи всегда остается врагом правителей Алжира, и, когда они где-нибудь выигрывают войну или сражение, он испытывает неодолимую потребность напасть на них со своими пушками.

В воздухе повисло ощущение опасности, но оно привычно, оно было всегда, а Осман просто пытается разыскать серебряную руку и живет, как и решил, при банях, где черпает куда более подробные сведения об испанских делах, чем Шарлотта-Бартоломеа, живя при дворе императора.