Серебряное пламя

Глава 11

Все дни, которые Трей проводил с детьми, были веселыми и приятными. После того как снегоступы были сделаны, они занялись луком и стрелами, а перед ужином в этот день лепили снеговиков. Затем Трей вместе с Гаем натаскали воды, чтобы все могли помыться. Два бака были наполнены и поставлены на огонь, перед очагом были повешены занавески, и все по очереди мылись в большом тазу на полу.

За ужином отмытые добела лица и оживленные глаза создавали идиллическую картину благоденствия и довольства. Трей распевал со всеми английские и французские песни (которых он раньше не знал), и, когда Импрес прошептала, перед тем как отправить детей спать: «Благодарю тебя!» — ему захотелось ответить, что и он благодарен ей. Но это прозвучало бы слишком подозрительно: Импрес и так вела себя очень обеспокоенно. Временами он наблюдал, что она наслаждается его обществом, а потом внезапно обрывает себя, словно считая, что слишком далеко зашла. В этих случаях она была совершенно не похожа на увлекающуюся и импульсивную Импрес у него дома, но он относил изменения ее настроения за счет постоянного присутствия детей.

Поэтому ночью он неутомимо прокапывал в снегу проход, так как собирался объясниться с Импрес наедине, без детей. Он уже приготовил для них теплую постель в душистом сене на чердаке в конюшне и запасся двумя стегаными одеялами.

Это только сон, подумала она в расслабленном забытьи, издав низкий, оборвавшийся где-то глубоко в горле стон. Бессознательно приподняв голову, Импрес потянулась, чтобы прикоснуться к прохладным губам рядом с ней. От прикосновения к ним по всему телу распространилось тепло, блаженное и восхитительное. Удивительно, что загадочное удовольствие сопровождалось ощущением холода на губах, щеках и нежной чувствительной коже на горле. Она застонала еще раз, удовлетворенно, словно мурлыкающая кошка, от вспыхнувшего глубоко под ложечкой огня, который стал распространяться еще ниже по животу.

Ее руки мгновенно отозвались на захватившее ее чувство, обвившись вокруг стройной и сильной мужской шеи. В ответ она услышала стон, который словно возбудил в ней лихорадку, обжигавшую нервы.

Если бы-кто-нибудь мог наблюдать в течение этих дней Трея и Импрес, он без труда предсказал бы закономерность их порыва: молодость и страсть взяли свое так же, как и разгоревшийся пожар, если его подавлять, вспыхивает с большей силой. В этом опаляющем огне недомолвки, намеки, волнующие вопросы, вынужденные отступления были очень горючим материалом.

Когда Трей на руках вынес ее на улицу, мороз не остудил разгоряченные чувства. Импрес коснулась губами мочки его уха и окончательно проснулась. Трей нес ее, завернутую в одеяло, по проделанному им широкому проходу прямо в пахнущий сеном рай.

Одним движением он опустил ее на мягкую постель, сняв с нее ночную рубашку, и тут же накрыл тяжелым одеялом. Импрес, не отрываясь, смотрела, как он раздевался. Ей казалось, что необъяснимое колдовство происходит в ночи, и она испытывала непреодолимое желание обладать прекрасным мужским телом, открывшимся перед ней.

Присев на корточки, Трей наблюдал за ней, напоминая своей позой и темной кожей языческого идола — широкоплечего, мускулистого, с серебристыми глазами, сияющими, словно драгоценные камни. Он протянул руки, и Импрес заметила, что они дрожат.

— Я словно мальчишка. Так ты действуешь на меня. — Трей улыбнулся недоуменно и печально. — Я не привык к этому. Больше не покидай меня.

Импрес не могла ответить ему однозначно, слишком уж разные, как она считала, представления были у них, но сейчас, в эту ночь, только Трей ей нужен. В этот момент их стремления оказались едины.

Она выпростала руку из-под одеяла и протянула ее Трею, прежде чем он поднялся. Им казалось, что они никогда прежде не касались друг друга, словно их страсть только что вспыхнула. Чувство новизны было столь необычно для этого сильного и мужественного человека, как если бы время повернулось вспять.

— Иди сюда, ты замерз, — прошептала Импрес. Ее глаза не отрывались от атлетичных рук и грудной клетки Трея. Была зима, а он был наг.

— Мне не холодно, — прошептал он. — Мне жарко.

Ему никогда больше не будет холодно. Трей был уверен в этом, пусть даже Импрес не понимает всего. Тепло было внутри него.

— Потрогай, — сказал он, и его рука протянулась к ней, перстень с драгоценным камнем сверкнул в лунном свете.

Пальцы Трея коснулись ее и скользнули вниз по руке, пока их руки не переплелись. Кожа у него была горячая. « Такая горячая, — подумала Импрес, — что можно обжечься».

— Тебе холодно? — прошептал он. — Ты боишься?

Ужасно боюсь того, хотелось ей ответить, что пламенная страсть поглотит меня, а ты потом ее легко отбросишь.

— Я ничего не боюсь, — между тем ответила она, и ее белые зубы блеснули в тусклом лунном свете, а глаза замерцали от счастья, когда он поднес ее руку к губам и поцеловал.

Дрожь охватила ее, пронзительное удовольствие раздирало все тело. Подняв голову, Трей ответил негромким стоном, который выражал страсть вызванную не гневом, а возбуждением.

— Насколько я помню, — прошептал он, — мы хорошо подходим друг другу.

Его язык нежно прошелся по пальцам Импрес. И мир завертелся в торопливых опаляющих воспоминаниях, которые в предыдущие дни были словно закрыты пеленой нежных взглядов и тайком украденных поцелуев среди детского гомона. Он позабыл, что она не уступала ему в любовной игре, в безоглядном наслаждении.

Мгновением позже он опустился на нее, опираясь на локти, ощущая под собой нежность ее тела, несмотря на разделяющее их одеяло. Губы Трея приблизились к ней, и он улыбнулся.

— Дай мне знать, — сказал он с улыбкой, полной лукавства и страсти, — когда достаточно согреешься, чтобы снять одеяло. — Его глаза сияли от восхищения. — А я решу, — он сделал паузу и закончил низким напряженным голосом, — когда это сделать.

Залитые лунным светом, в летнем запахе душистого сена с нежностью они отдавали друг другу свою любовь.

Следующая неделя была сплошной сказкой, наполняющей Импрес счастьем, о котором она не могла раньше даже подумать. Все, кого она любила, были с ней, а радость детей в компании Трея доставляла ей особое удовольствие.

Эмили расцветала под дразнящими комплиментами Трея, а Женевьева, которая зачитывалась рассказами о средневековых рыцарях, просто считала его своим Роландом.

Гай обращался с Треем как с любимым старшим братом, а Эдуард просто не отходил от него, стараясь при каждом удобном случае забраться на руки, посидеть на коленях или поездить на закорках. Импрес постоянно извинялась за брата, что он ходит за Треем, как привязанный, но Трей только улыбался и говорил:

— Нам хорошо вдвоем, не та ли, Эдди? — За что получал в награду от мальчика влажный поцелуй.

— Ему не хватает родителей, — объяснила Импрес. — Эдуард был слишком мал, когда они умерли, поэтому он так привязчив.

— Двое моих сестер и двое братьев умерли. Я знаю, как ужасно пережить смерть близких в молодости, но у него, я думаю, нет проблем. А его поцелуи мне нравятся.

Прошла неделя в запрятанном в горах доме, наполненная покоем и радостью. Трей сказал, что впереди у них дни и недели, и Импрес в первый раз осмелилась подумать о нем как о постоянном спутнике жизни. Каждую ночь в их блаженном уединении он шептал, что любит ее, а днем много работал на ферме, ремонтировал изгородь, переделывал покосившиеся строения.

— Когда придет весна, — однажды сказал он, — мы купим несколько лошадей, чтобы нормально вспахать землю.

Сердце Импрес сжалось от счастья. Он говорил о будущем — их будущем. Когда придет весна, горячо шептал он ей ночью, прижимая Импрес к себе ближе, он покажет ей место, где появятся из-под снега первые крокусы, и украсит ими их гнездо.

Когда у Импрес появился озноб, она вначале подумала, что это просто легкая простуда, но к вечеру поднялся жар и началась рвота.

Трей запаниковал. Он ничего не понимал в медицине и только мог следовать указаниям Импрес, смешивая травы и приготовляя горячий отвар, чтобы успокоить желудок и остановить лихорадку. Но к утру Импрес стало хуже, и Трей испугался. Многие из его близких умерли от этой неожиданно начинавшейся и стремительно протекавшей болезни, каждый год уносившей не одну жизнь. А они в семидесяти милях от ближайшего доктора. Если она пролежит еще день, то может совсем ослабнуть и будет поздно.

Рано утром он разбудил детей, Импрес находилась почти в бессознательном состоянии, поэтому решение было принято без нее. Трей дал указание всем одеться и собрать вещи в дорогу. Импрес нужен доктор. Затем с помощью детей он приготовил кашу и тосты, проследил, чтобы все поели и тепло оделись. Он сам одел Эдуарда и посадил в заплечный мешок, а девочки надели шапки и замотались шарфами.

В конюшне Гай оставил достаточно сена для лошадей и коровы; засыпал корм для цыплят. После того как все собрались, Трей завернул Импрес в. одеяло, а поверх надел свое пальто из бизоньего меха. Она горела в лихорадке, и темный страх, которого он не знал с самого детства, подкрался к нему. Что, если ей не станет лучше? Даже доктора не могли помочь его братьям и сестрам. Он на секунду закрыл глаза и обратился с молчаливой молитвой к духам. Это не было проявлением его кротости или покорности. Трей не был смиренным человеком; молитва была краткой и энергичной, как и человек, который ее произносил.

Надев на себя мешок с Эдуардом, Трей приспособил капюшон между ремнями, застегнул головную повязку и подошел к кровати Импрес. Он взял ее на руки, вышел из дома и увидел, что все дети готовы. Надев снегоступы и сказав: «Держись, Эдди!», он первым двинулся через засыпанную снегом долину. До ближайшего жилья, откуда Трей мог послать за помощью, было сорок миль.

Детям было неловко идти на снегоступах, и даже с учетом того, что Трей прокладывал путь, двигались они очень медленно, тем более что приходилось часто останавливаться для отдыха. В полдень они сделали привал, чтобы поесть. Трей одним из снегоступов расчистил площадку от снега и развел костер. Пока дети ели пищу, запасенную в их сумках, Трей старался накормить Импрес. Он упрашивал ее поесть, но она еще больше ослабела с утра и могла только пить.

Трей понимал, что с их скоростью им не достигнуть Свенсона к вечеру, как он надеялся. Что ж, им придемся идти, пока они не доберутся до Свенсона. Другого выбора не было.

После полудня стали останавливаться еще чаще: малыши то и дело падали от усталости. Пришлось сделать привал и развести небольшой костер, чтобы дети могли отдохнуть и погреться. Затем Трей ласково подбодрил детей и повел их дальше. Каждый мускул его тела болел, и только огромным усилием воли он заставлял себя продолжать путь. Спина и грудь онемели от холода и тяжести Импрес и Эдуарда. К счастью, Эдуард уснул, поэтому мешок у него за спиной теперь не двигался, это был просто груз.

Дети были выжаты до предела. Женевьсве было только восемь лет, и последний час Гаю уже приходилось тянуть ее. Его тонкое лицо побелело, а скулы напряглись от напряжения, долго он бы не продержался. Женевьева заплакала уже как-то после полудня, но брат и сестра немедленно успокоили ее:

— Пресси больна, — сказал Гай, — и мы должны идти.

Трей и сам готов был заплакать, думая о том, что ждет их впереди. Минут через пятнадцать должно было стемнеть. Импрес едва дышала, и он предпочел бы не останавливаться, но детям надо хоть немного поспать, иначе они не смогут двигаться дальше.

— Мы будем идти, пока не станет совсем темно, — сказал он детям. — Еще пятнадцать минут. Продержитесь?

Трей получил три отважных улыбки в ответ и хриплое усталое подтверждение от Гая. Трей проглотил комок в горле.

Впереди виднелась кедровая роща, черно-зеленая в сумеречном свете. В покрытой снегом местности расстояние было обманчивым, роща не была так близко, как казалось, но она будет их лагерем на ночь. Устало переставляя ноги, Трей вглядывался вперед слезящимися от утомления и мороза глазами. С болью в сердце размышлял он о кедровой роще, где предстояло устраиваться на ночлег. Возможно, она будет местом, где Импрес умрет. Ему хотелось кричать от беспомощности, и он принялся молиться, чтобы Импрес выжила.

Блю и шестеро всадников появились из-за деревьев, их лошади с трудом пробирались в глубоком снегу. При виде Трея и сопровождающих его детей, Блю пришпорил лошадь. Трей замер.

Боги вняли его молитвам.

Увидев, что Трей не двигается от усталости, Блю поторопился взять Импрес из его занемевших рук. Быстро сбросив с мокрого лба повязку, Трей вытащил спящего Эдуарда и передал одному из сопровождающих Блю людей. Так как поисковая группа была хорошо экипирована, Блю предложил разбить лагерь и остановиться. Трей отказался. Бледный от усталости, он сказал:

— Ты останешься с детьми, а я доставлю Импрес к доктору.

Понимая безнадежность этой затеи, все молча разместились в седлах и тронулись в путь. Трей пытался заговорить с Импрес, но она не ответила даже тем слабым шепотом, которым говорила до этого. Ей становилось все хуже, и Трей боялся за нее все больше и больше.

Было два часа ночи, когда процессия подъехала к ранчо. Несколько человек были отправлены Блю вперед, чтобы подготовить все к их приезду, поэтому домочадцы уже ждали измученных путников.

Трей отдал распоряжения, чтобы позаботились о детях, затем представил Гая, который единственный держался на ногах и не спал. Эдуард, Эмили и Женевьева спали, завернутые в меховую одежду, их везли трое из поисковой группы. Детей перенесли в дом и уложили спать. Гай вместе с Треем прошел за доктором, который приказал сразу же нести Импрес наверх.

Хэзэрд и Блэйз, предупрежденные посыльными в полночь, приехали из Елены и также ждали их.

После того как Импрес уложили в постель и доктор, привезенный из Елены, стал осматривать ее, Трей отправил Гая поспать.

— Скоро ей будет лучше, — успокаивал Трей мальчика, испуганного тем, что он может потерять сестру.

Трея и самого мучил тот же страх. Импрес не реагировала на его голос с тех пор, как ее положили в кровать; она была бледная, неподвижная, и ему потребовалось все самообладание, чтобы выглядеть спокойным в присутствии мальчика. На самом же деле ему хотелось схватить доктора за ворот, основательно тряхнуть и потребовать, чтобы он лечил Импрес как следует. Только огромным усилием воли он сумел удержаться. Но слугам, знавшим его с детства, были хорошо понятны его деланно спокойный голос и каменные скулы, когда в ответ на предложение доктора предоставить ему самому заниматься больной, он проскрежетал сквозь зубы:

— Я скоро вернусь. — Он повернулся спиной, кулаки его сжимались от бешенства.

Блю дипломатично напомнил ему:

— Гай не стоит на ногах, тебе лучше отвести его и устроить спать.

Не менее дипломатично после ухода Трея Блю объяснил врачу, что следует говорить кузену, чтобы не обидеть его.

Поздний ужин был сервирован в библиотеке, и, когда Трей опустился, уложив Гая в постель, родители задали только те вопросы, которые могли быть заданы деликатными и любящими людьми. Трей был очень обеспокоен состоянием Импрес, выжат как лимон, под глазами синяки, страшная усталость чувствовалась во всем его теле, тяжело опустившемся в кресло напротив них. Нервы у него были напряжены, голос то поднимался от нервного возбуждения, то падал до шепота от усталости. Они не стали обременять его сведениями о неожиданном визите Дункана Стюарта. У Трея и так хватало сейчас забот.

В эту ночь Трей не думал о сне и не отходил от Импрес, лишь иногда спускаясь, чтобы выпить кофе. Доктор напряженно трудился всю ночь, сбивая температуру компрессами изо льда, беспокоясь, чтобы от высокой температуры не начались судороги.

Трей сидел рядом, как олицетворение мрачного духа мщения. Под этим опасным взглядом бедняга старался работать как можно лучше, и к утру дыхание Импрес стало менее затрудненным; температура спала. Трей уснул в кресле, держа Импрес за руку.

— Что будем делать? — устало спросила Блэйз Хэзэрда, сидя рядом с ним на диване у огня. — Трей беспокоится за Импрес. Это очевидно. Блю говорит, что он пытался угрожать доктору. Как же Дункан может быть уверен… — Она запнулась. Тот факт, что Валерия назвала Трея отцом будущего ребенка, с трудом поддавался объяснению.

— Совершенно не имеет значения, дорогая, уверен он или нет.

После разговора с Дунканом Хэзэрд немедленно отправился в поселок, чтобы разобраться с обвинениями в изнасиловании, которые будут выдвинуты против Грея Игла и Буффало Хантера, если Трей откажется жениться на Валерии. Оба были в интимных отношениях с Валерией, но принуждения с их стороны не было. Напротив, Валерия вела себя агрессивно. Но не это имело значение, как уже сказал Хэзэрд. Если белая женщина обвиняла индейца в изнасиловании, не было ни одного шанса, что его оправдают. Конечно, можно было спрятать их, но Валерия и Дункан предусмотрели и эту возможность. Дункан сказал Хэзэрду хорошо поставленным голосом, нимало не смущаясь наглым шантажом, что если они исчезнут, то Валерия назовет кого-нибудь еще из клана Хэзэрда. Для них не было разницы. Хэзэрд погладил Блэйз по плечу, чтобы успокоить ее.

— Не беспокойся, любимая, должен быть какой-то выход. — Но в его словах не было уверенности.

Часом позже Трей ворвался в комнату, сияя от радости.

— Пойду умоюсь и побреюсь, — заявил он. — Импрес открыла глаза. Я думаю, что она понимает, где находится. Я сказал ей, что дети спят, и она заулыбалась. Она выглядит ужасно, но это замечательно! — Он сердечно попрощался и выбежал из комнаты.

Его родители взглянули друг на друга.

— Это любовь, если я что-нибудь понимаю, — сказал Хэзэрд. — Еще несколько часов назад Трей был чертовски близок к тому, чтобы самому попасть к доктору, таким он выглядел усталым, а теперь… — Улыбка исчезла, и он вздохнул: — Я думаю, что у нас будет куча неприятностей.

— Ты должен что-нибудь сделать, Джон. Он никогда не согласится с требованиями Дункана Стюарта. Ты помнишь, что Трей ответил тогда Карлу? Он не был первым или единственным любовником его дочери. Ребенок мог быть вовсе не от него. Ты видишь, все повторяется.

— Не надо убеждать меня, дорогая. Я все знаю. — Действительно, он слышал упреки много раз, и не только от Карла. — Не беспокойся, родная. Я сделаю все, что смогу.

— Я хочу, чтобы он был счастлив.

— Думаю, что тебе не следует беспокоиться, — сухо сказал Хэзэрд. Он знал, как много значит для Блэйз Трей, их единственный ребенок. И он любил Трея так же, как и она. — Мы решим этот вопрос, но вначале пусть Импрес почувствует себя лучше, чтобы Трей смог сконцентрироваться, а от Дункана я избавлюсь, никто не знает, что Трей вернулся. Главное держать это в тайне пару дней мы сумеем. Хэзэрд трезво оценивал, что сохранность секретов в доме, в котором было несколько дюжин слуг, будет два дня, прежде чем все в Елене и штате узнают, что Трей вернулся.