Глава 37

Я сосредоточенно посмотрела на хамсу на синих воротах. Закрыла глаза и постучала.

Через несколько секунд отозвалась Фалида, спрашивая, кто там.

— Мадемуазель О'Шиа, — спокойно ответила я.

Она открыла дверь. Я стояла, не в силах сделать ни шага.

— Мадемуазель? — сказала Фалида. — Вы войдете?

Я кивнула и, глубоко вдохнув, шагнула во двор. Из дома раздавались громкие голоса, хотя я не могла разобрать, о чем там говорят. Баду сидел на нижней ступеньке крыльца.

— Bonjour, Сидония, — сказал он, но остался на месте, а не подбежал ко мне, как он обычно делал.

— Bonjour, Баду. Фалида, мсье Дювергер дома?

Девочка кивнула.

— Пожалуйста, пойди и скажи ему, что пришла мадемуазель О'Шиа, — попросила я.

Она вошла в дом, и голоса внезапно умолкли.

Я стояла, ощущая легкую дрожь, и вдруг появился он. Этьен. Мой Этьен. Сначала я поразилась его виду: он был намного худее, чем я его помнила, а костлявость его плеч, которую я вчера отметила, еще больше бросалась в глаза. Его лицо было каким-то отекшим и очень бледным, а может, я просто уже привыкла видеть более темные лица?

Он внимательно смотрел на меня.

Я говорила себе, что люблю его. Но, видя его здесь, такого… безжизненного, я не ощущала ничего похожего на любовь. Я испытывала к нему ненависть. Я вспомнила все, через что прошла, разыскивая его, вспомнила, что была вынуждена иметь дело с Манон. Вспомнила, как ждала его.

Я не думала, что наша встреча будет такой. Я представляла, как он раскроет объятия, а я подбегу к нему. Или я буду рыдать, а может, он разрыдается или мы оба. Я создавала в своем воображении столько картин!

Вместо этого мы просто стояли, глядя друг на друга.

Он сделал несколько шагов мне навстречу. В одной руке он держал стакан; даже на расстоянии я слышала запах алкоголя. Я мимоходом подумала, что его лицо, должно быть, отекло из-за злоупотребления спиртным.

— Сидония? — произнес он, нахмурив лоб.

Я вспомнила о своих кошмарах, в которых стояла перед ним, а он не узнавал меня.

Я сняла хик и покрывало.

— Да, — сказала я. Я думала, что мой голос будет дрожать, будет тихим, но нет, и я совсем не дрожала. — Да, это я. Ты меня не узнаешь?

Его глаза округлились.

— Ты выглядишь… ты совсем другая.

— Как и ты, — сказала я.

— Манон говорила мне, что ты в Марракеше. Я не мог в это поверить. Ты проделала весь этот путь… — Он окинул взглядом мою фигуру под свободным кафтаном. Конечно же, Манон рассказала ему, что ребенка больше нет. — Но… как?.. И…

Он не спросил «почему». Но я это услышала.

— Да, — заговорила я. — Я проделала весь этот путь. И я потеряла ребенка. В Марселе. Это на случай, если Манон тебе не рассказала. На случай, если тебе интересно. — Все слова вылились легко, почти без эмоций.

Я знала, что Этьен испытывает облегчение.

Он сокрушенно покачал головой.

— Мне так жаль. Должно быть, это было ужасное время для тебя, — сказал он. — Прости, что меня не было тогда рядом с тобой.

Но он не сожалел об этом. Я это видела; он просто говорил в своей обычной манере. Он всегда знал, что сказать. Он знал, что сказать мне, каждый раз, когда мы виделись в Олбани. Я ощутила в себе что-то грубое и колючее, должно быть, это был один из марокканских джиннов, и я подбежала к Этьену. Я изо всей силы ударила его по лицу, сначала по одной щеке, потом по другой. Стакан выпал из его руки, ударился о плитку и разлетелся на осколки.

— Ты не сожалеешь. Не говори, что ты сожалеешь, это притворство — я вижу это по выражению твоего лица, — сказала я громко.

Я уловила шелест одежды позади себя, мягкие шлепки босых ног по плитке.

«Баду или Фалида», — мелькнула мысль, но я сразу же перестала об этом думать.

Этьен сделал шаг назад, схватившись рукой за щеку. На его щеке была кровь — я ударила его так сильно, что зуб впился в щеку.

— Я заслужил это, — сказал он, ошеломленный, уставившись на меня. Затем он покачал головой. — Но, Сидония, ты не все знаешь.

— Я знаю, что ты сбежал от меня после того, как я сказала тебе, что беременна. Ты уехал из Олбани, даже не позвонив мне, хотя бы для приличия. Не написал. Ничего! Это все, что мне нужно знать.

— Значит, ты проделала весь этот путь сюда, чтобы сказать мне это? — Внезапно он покачнулся, но удержался на ногах и тяжело опустился на стул. — Чтобы ударить меня?

— Нет. Я приехала сюда, чтобы найти тебя, потому что…

И в этот момент в дверях появилась Манон.

— Потому что она не контролирует свои эмоции, — сказала она. — Как ты себя ведешь! — упрекнула она меня, качая головой, но ее лицо выражало удовлетворение. — Как в Америке называют тех, кто так ведет себя, а? Женщина легкого поведения? — Она посмотрела в сторону ворот. — А вы чего уставились? — крикнула она.

Я повернулась и увидела у ворот Баду, прижавшегося к Фалиде. Она обняла его, как будто хотела защитить.

— Убирайтесь! — еще громче крикнула Манон.

Фалида взяла Баду за руку, и они выбежали на улицу, оставив дверь открытой.

— Я знаю, что ты не очень хорошо себя чувствуешь, — сказала я, тяжело дыша. — Манон говорила мне. Что это такое? Что за джинны?

— Я не могу больше заниматься врачебной практикой, — сказал он, поднимая руку и глядя на нее как на своего врага. — Я не могу полагаться на себя. А значит, нести ответственность за чью-либо жизнь. — Теперь он снова посмотрел на меня с мукой на лице. — Все, что я могу делать, — так это консультировать. Но это ненадолго. Моя жизнь кончена. Я видел, что происходило с моим отцом. Теперь это происходит со мной. Это хорея Гентингтона.

Название мне ничего не говорило.

Я шагнула к нему.

— Мне жаль, что ты болен, Этьен. Но почему ты не сказал мне? Ты не должен был меня так бросать. Я бы поняла.

— Я бы поняла! — передразнила меня Манон. Это прозвучало резко, со злорадством.

— Мы можем куда-нибудь пойти? — спросила я, взглянув на нее, а затем снова посмотрела на Этьена. — Куда-нибудь, где мы сможем остаться наедине? Только ты и я? Разве тебе нечего сказать мне? О нас? О нашей жизни в Олбани?

— То время ушло безвозвратно, Сидония, — сказал он. — Ты и я в Олбани… Все прошло.

Я не хотела, чтобы Манон услышала что-то еще — то, что Этьен и я должны были сказать друг другу.

— Пожалуйста, Манон, — резко бросила я. — Уйди в дом. Не могла бы ты оставить нас ненадолго одних?

— Этьен? — протяжно произнесла она. — Ты хочешь, чтобы я ушла?

Он посмотрел на нее.

— Я думаю, так будет лучше.

Почему он так бережно относился к ней? Она этого не заслуживала.

Манон ушла, шурша шелковым кафтаном. Как только она скрылась с глаз, я подошла к Этьену и села напротив него. Нас разделял низкий столик с медным подносом, на котором стояла шиеша Манон.

— Мне все ясно, Этьен. Я ничего не понимала, пока Манон не рассказала мне о болезни, передающейся от родителей к ребенку. Э-э… как ты ее назвал?

— Гентингтон, — сказал он низким голосом, уставившись на свои колени. — Хорея Гентингтона. Она проявляется иногда в период полового созревания, а обычно после тридцати, поэтому родители сначала не знают об этом. В пятидесяти процентах случаев она передается от родителя ребенку.

Мы помолчали. Следы от моих пощечин краснели на его пепельных щеках.

— Паранойя, депрессия, — через некоторое время продолжил он. — Спазматические судороги. Проблемы с равновесием и координацией. Невнятная речь. Припадки. Слабоумие. В конце концов… — он опустил голову и закрыл лицо руками.

Я смотрела на его макушку, как за день до этого смотрела на макушку Ажулая.

Волна жалости охватила меня; несмотря ни на что, я была не каменная.

— Мне жаль, Этьен, — сказала я. — Теперь я знаю, что именно из-за этого ты оставил меня. Потому что ты не хотел, чтобы я видела твои страдания. И ты не хотел, чтобы у твоей жены была такая жизнь. И у нашего ребенка. Но люди, которые любят друг друга, так не поступают. Они заботятся друг о друге, что бы ни случилось.

Он поднял голову и посмотрел мне в глаза. Его глаза были темными и тусклыми. Мне захотелось узнать, о чем он думает. Всегда ли его лицо было таким непроницаемым?

— Но уйти, не сказав ни слова, Этьен… Даже не попытаться объясниться. Этого я не понимаю. — Теперь я говорила спокойно. Рассудительно.

Он опустил глаза.

— Это было малодушие, — сказал он, и я кивнула, возможно, желая подбодрить его. Что я хотела услышать? — И неуважение к тебе. Я это знаю, Сидония. Но…

Но — что? Скажи, что ты сделал это, чтобы защитить меня. Скажи, что ты сделал это из-за любви ко мне. Но как только эти мысли пришли мне в голову, я вдруг поняла, что Этьен недостаточно благороден, чтобы хотеть защитить того, кого он любит. Только не Этьен! Он не благородный человек. Он, как он только что сам признался, трус.

— Я проделала весь путь сюда, в Северную Африку, чтобы найти тебя. Вот как я верила тебе тогда. Тебе и себе. Мне нужно было найти тебя и попытаться понять… — Я запнулась.

Его лицо по-прежнему было непроницаемым. Мне снова захотелось ударить его. У меня просто руки чесались. Я сцепила пальцы.

— Вот как сильно я любила тебя когда-то, — произнесла я, отметив прошедшее время. Любила. — Значит, все это было для тебя игрой? — спросила я, удивляясь тому, что повторяю слова Манон. — Ты всего лишь проводил со мной время, а я была настолько наивной, настолько слепой, что верила, будто ты относишься ко мне так же, как и я к тебе?

— Сидония, — заговорил он, — когда я встретил тебя… Меня влекло к тебе. Ты помогла мне забыть о моем горе. Ты была добра ко мне. Незадолго до того, как я увидел тебя, я уже точно знал, что проиграл в генетическую рулетку. Я знал, что меня ждет в будущем. Я не хотел думать об этом. Я только хотел… Мне нужно было не думать… — Он запнулся.

— Ты хотел отвлечься? — Я не узнала собственного голоса. И снова я повторила слова Манон.

— Конечно. Как я и говорила тебе. Он никогда не любил тебя. — Это была Манон, снова появившаяся в дверном проеме. Она подошла к Этьену. — Разве ты не замечаешь очевидного?

Я посмотрела на нее, затем снова на Этьена.

— Очевидного?

Этьен отвернулся от меня.

— Манон, только не так, — сказал он и снова посмотрел на меня. — Если бы я знал, где именно ты находишься в Марракеше, я бы пришел к тебе. Я не знал этого, Сидония, — оправдывался он. — Я хотел поговорить с тобой наедине. Не… — Он умолк, а Манон рассмеялась. Это был невеселый раскатистый смех.

— О, Этьен, ради бога, просто скажи этой женщине правду. — Она подошла к нему и вцепилась в его рукав своими пальцами с накрашенными ногтями, похожими на когти. — Она сможет смириться с этим. Она только с виду хрупкая, но внутри она как сталь. Поэтому скажи ей правду. Или это сделаю я. — Она наклонилась к нему и поцеловала. Долгим поцелуем в губы.

Я была слишком шокирована, чтобы что-то сказать.

Этьен оттолкнул ее руку, прижал дрожащие пальцы ко лбу. Не глядя на меня, он вышел со двора через открытую дверь. Я осталась сидеть на месте и все еще не могла ничего сказать от потрясения.

— Ну вот, — сказала Манон. — Теперь ты знаешь. — Она издала что-то вроде «тсс». — Такой слабый, несчастный человек. И это не имеет отношения к его болезни. Он всегда был таким.

— Знаю — что? О чем ты говоришь? — Может, мне показалось, что она его так поцеловала?

— У него сейчас очень трудное время. Попытайся смириться с этой правдой. — Она села рядом со мной, закурила трубку и затянулась. Я почувствовала запах кифа. — Он просто не может принять тот факт, что сделал то, чего, по его утверждению, не хотел делать.

Я посмотрела на ее губы, сжимавшие мундштук. Она только что целовала Этьена. Не как сестра.

— Да, — продолжила она, — он говорил, что не позволит джиннам пойти дальше. Что он не передаст свою болезнь.

Я открыла рот. Все перепуталось, все было неправильно.

— Но… он знает… что ребенка больше нет… — Мой голос доносился до меня как бы издалека.

Манон пожала плечами, показывая, что это ее мало трогает.

— Но он есть, — сказала она, оторвавшись от мундштука.

Я потрясла головой.

— Что ты имеешь в виду?

Она снова затянулась, а потом сделала долгий медленный выдох и пристально посмотрела на меня.

— Баду, — сказала она.

Время шло. Я просто смотрела на нее.

Наконец Манон снова вынула изо рта мундштук.

— Я заставила его захотеть меня. Вот и все. После похорон его отца, когда он все еще считал меня только дочерью служанки, я попросила его помочь мне в маленькой пустячной работе. Чтобы он почувствовал себя сильным, словно я была слабой женщиной, нуждавшейся в помощи мужчины. — Она ухмыльнулась, вспомнив это. — Случайное прикосновение, долгий взгляд… Для меня это была просто игра. — Она снова затянулась, прикрыв глаза. — Это было просто, Сидония. Мне не пришлось прикладывать много усилий, чтобы поставить его на колени. — Она щелкнула пальцами. — Это как поймать рыбу на жирного червя. Я решила, когда увидела его на похоронах отца, что накажу его так, как он того заслуживает. Я заставлю его желать меня, позволю ему прикоснуться ко мне, попробовать меня, а потом… пуф! — И снова она щелкнула пальцами. — Я выгоню его. Я заставлю его сходить с ума. Как я делала это с другими мужчинами. Для меня удовольствие наблюдать, как они извиваются на крючке, а затем отпускать их. Но больше они уже не могут плавать так, как плавали раньше. Они сломлены. — В ее глазах разгорелся огонь. — Отравлены желанием ко мне.

Я вспомнила о коленной чашечке и зубе трупа. То, как она уколола меня отравленной костью.

— Конечно, я заставила его ждать. Я заставила его дико хотеть меня, он просто потерял голову. И в конце концов я отдалась ему, зная, что он вернется. Он приходил ко мне снова, и снова, и снова. Он никогда не знал такой женщины, как я. Не мог насытиться мной.

Я старалась не сравнивать, не думать о том времени, когда мы с Этьеном были вместе. Присутствовал ли в наших отношениях тот огонь, та страсть, о которой говорила Манон?

— Наверное, у нас все было так же, как у нашего отца и моей матери. Наш отец был загипнотизирован моей матерью. Он писал ей признания в любви. Я хранила их после ее смерти. Он писал, как ему нравилось овладевать ею в комнате рядом с той, где его жена читала или развлекала гостей. Ему доставляло удовольствие знать, что его жена находится в пределах слышимости, эта необходимость таиться заводила его. И так же было с Этьеном. Я заставляла его овладевать мной там, где нас могли увидеть, где он ощутил бы себя униженным, если бы его застали с дочерью служанки.

— Нет, — прошептала я, не желая слушать о ее фантазиях.

— После того как мы стали любовниками, я заставила его купить этот дом на мое имя. Я заставила его оформить официальный документ, по которому мне выплачивается ежемесячное денежное пособие, пожизненно. Пожизненно, — повторила она. — Он всегда будет поддерживать меня. Конечно, это пока он будет думать, что я люблю его, что я хочу только его, что мы всегда будем вместе. Что ни один мужчина не может удовлетворить меня так, как он. Он клюнул на все это. Пообещал, что останется в Марракеше и будет работать врачом в Ла Виль Нувель. Мы договорились, что у нас не будет детей. Он и не заикался о том, чтобы мы поженились. Конечно нет. Он, великий французский врач, — и женится на скромной марокканской служанке? О нет! Я всегда буду его содержанкой. Я думаю, в душе он считает, что ни одна женщина не стоит того, чтобы на ней жениться. Женщина для дружеского общения, для интимных отношений — oui. Для брака — нет.

А я надеялась, что он женится на мне.

— Но когда у меня появился дом и я почувствовала себя в безопасности, я рассказала ему. Зная, что накрепко привязала его к себе, что все его мысли только обо мне, я рассказала ему. Я выбрала подходящий момент, когда его лицо было над моим, а он глубоко проник в меня.

— Манон, — сказала я, — пожалуйста!

Почему я не встала и не ушла? Почему я сидела как заколдованная и слушала эту грязную историю?

— Мы смотрели друг другу в глаза, его глаза были полны желания и любви, и я сказала ему. «Я твоя сестра», — сказала я. Мне пришлось повторить это. Он не мог понять, о чем я говорю. — И она улыбнулась ужасной победной улыбкой. — Но когда я сказала это в третий раз, он слез с меня, как будто мое тело стало пламенем и я обожгла его. Этьен — это Этьен, он не поверил мне, спросил, какие у меня есть доказательства. И тогда я показала ему письма нашего отца к моей матери.

Мне стало плохо, когда я представила эту сцену. Я увидела ее лицо, на котором читалось наслаждение каждым мгновением, и лицо Этьена: ужас и шок. Этьен, который всегда мог контролировать себя, у которого всегда были нужные ответы, который знал, когда и что следует сказать.

— Он помрачнел, он был взбешен, он разрыдался. А затем он ушел. Вот почему он уехал в Америку. Он больше не мог находиться в Марракеше. Он больше не мог оставаться даже по эту сторону океана, так близко от меня, не имея возможности снова обладать мной.

— Манон. — Я вздохнула и покачала головой. — Манон. — Я не знала, что сказать.

— Но его местонахождение было легко определить. Конечно, у меня есть много друзей среди влиятельных джентльменов из французской общины. А когда я поняла, что Этьен бросил меня беременной — это вышло чисто случайно, как и у тебя, да? — я решила избавиться от ребенка. Это было бы нетрудно, ведь у меня уже был опыт в таких делах. Я уже избавлялась раньше. — Она внимательно посмотрела мне в глаза. — Но что-то подсказывало мне, что лучше оставить ребенка, для подстраховки. Все эти годы я регулярно писала Этьену, напоминала ему, что я мать, рассказывала о ребенке. Но я не обвиняла его. А он ни разу не ответил. А затем, в прошлом году, мои потребности возросли, Сидония. Поэтому я написала ему, что сожалею, что использовала его, но теперь я изменилась и раскаиваюсь. И что у меня есть тайна, которую я могу открыть ему только при встрече. Конечно, он о чем-то догадывался. Благодаря моей настойчивости, а также желая сбежать от тебя, он вернулся в Марокко. — Она опустила голову, глядя на меня почти кокетливо. — Ты никогда не задумывалась, почему Этьен, мужчина умный и опытный, захотел такую женщину, как ты, Сидония?

Я была поражена.

— Что? О чем ты?

Лицо Манон выражало презрение.

— Ты идиотка. Ты что, ничего не видишь? Этьен никогда не переставал думать обо мне, хотеть меня. Это меня он любит, а не тебя. Ты что, не смотришь в зеркало и не видишь того, что вижу я? Разве ты не понимаешь, что Этьен увидел в тебе что-то, что напомнило ему меня? Единственную женщину, которую он любит? Даже то, что ты рисовала, ну… — Она пожала плечами. — Он выбрал тень, ведь у него не было возможности иметь яркий свет. Вот чем ты для него была. Бледное отражение женщины, которую он действительно любит, но не может иметь; он был с тобой только из-за того, что ты очень напоминала ему, внешне, меня. И он знал, что легко соблазнит тебя. Он не мог обладать мной, но тобой… Теперь понятно? Каждый раз, когда он обнимал тебя, каждый раз, когда он занимался с тобой любовью, Сидония, он, мечтая обо мне, закрывал глаза и видел меня. Ты никогда ничего для него не значила. Совсем ничего.

Я встала, опрокинув медный поднос; он упал на плитку с резким громким звуком. В утихающем отзвуке я слышала слова Манон, снова и снова, будто поставила два зеркала одно напротив другого и отражения стали сближаться.

Совсем ничего.

Загрузка...