Шафрановые врата

Глава 7

Я провела в Танжере неделю.

Стало очевидно, что молва довольно быстро распространяется здесь по извилистым улочкам и суетливым базарам, и не только благодаря Элизабет Панди. Стоило мне сказать Омару — мальчику, заносившему в номер багаж в мой первый день в Танжере, — что ищу кого-нибудь с машиной, кто мог бы отвезти меня в Рабат, как почти сразу же кажущаяся нескончаемой вереница мужчин потянулась к входной двери гостиницы «Континенталь». Швейцар не позволял им входить в вестибюль. Они ждали, пока меня позовут и я выйду переговорить с ними.

Большинство из них сразу же были отвергнуты, потому что не имели автомобилей. Они полагали, что я предоставлю им автомобиль, но я объяснила им по-французски, а Омар перевел на арабский, что я не собираюсь покупать машину.

Мне нужен был водитель и автомобиль, твердила я снова и снова. Во время тех первых дней я узнала очень многое о североафриканской особенности убеждения. Одни говорили, что у них есть кузен с машиной, другие — что найдут мне машину. Один из пришедших сказал, что пока не умеет водить автомобиль, но поскольку он когда-то сидел в машине, то непременно справится с ее управлением. Несколько человек действительно были владельцами авто или, по крайней мере, одолжили его. Но когда они показывали мне автомобиль (конечно же, с невероятной гордостью), я вежливо благодарила их и решительно говорила, что этот не доедет.

Некоторые автомобили были такими ржавыми, что в них почти не осталось дна, у большинства не было дверей и крыши. Шины у всех были опасно стершимися. А один предприимчивый парень вообще припряг двух ослов к передку машины без двигателя.

Стояли теплые благоухающие дни раннего лета, запах цветущих апельсиновых деревьев ощущался повсюду. Но меня одолевали разочарование и беспокойство. Каждый день, проведенный в Танжере, был еще одним понапрасну потраченным днем, и, не в силах больше ни минуты усидеть в своем номере или вестибюле, я, чтобы отвлечься, шла на Гранд Соку — Большую площадь. Портье сказал, что для меня было бы безопаснее гулять по центральным улицам в дневное время и лучше самой не ходить на базар, а также стараться не выходить из отеля с наступлением темноты. Он предупредил меня, что следует держаться подальше от Пети Соку[25], которая, как я догадалась по выражению его хмурого лица и неодобрительным вздохам, когда он говорил о тамошних «плохих женщинах», была средоточием проституции или, по меньшей мере, аморального бизнеса.

Ярко светило солнце, Гранд Соку была наводнена людьми, в основном европейцами и американцами, — так вот где иностранцы проводят время в Танжере! Одетые в красивые одежды, они сидели под развевающимися навесами или на террасах кафе, ели, пили темно-зеленый абсент или кроваво-красное вино из небольших стаканов. Женщины курили сигареты в разукрашенных мундштуках или маленькие темные сигары, мужчины курили сигары либо потягивали дымок через мундштук, прикрепленный к извилистой трубке, идущей от большого сосуда с пузырящейся жидкостью, который стоял на полу, — шиешас, так они его называли. Многие из них также курили киф[26], имеющий характерный сладковатый травяной запах. Это снадобье вызывало эффект опьянения, курильщики впадали в приятную полудрему. Вывески магазинов оповещали о товарах на английском, французском и испанском языках. Находились покупатели и на сверхдорогие товары — потом их увозили домой. Здесь царила атмосфера праздника и, как и говорила Элизабет, отношения между мужчинами и женщинами отличались либерализмом. И те и другие приехали в Танжер по определенным причинам: их привлекала вседозволенность. Я заметила, что некоторые женщины одеты намного смелее, чем мне когда-либо доводилось видеть. Иногда я, сама того не желая, видела, как эти женщины приставали к мужчинам или другим женщинам в дверных проемах. Я всегда отворачивалась и морщилась, видя, как они о чем-то шепчутся или открыто прикасаются друг к другу в публичных местах. И не единожды я была свидетелем того, как парни шли, взявшись за руки, а потом останавливались, чтобы поцеловаться прямо на улице.

Вот что я увидела. Я могу только представить, что происходило в номерах отелей и в дальних комнатах кафе. Мне было интересно, что жители Танжера думали об этих дерзких иностранцах. Было понятно, почему танжерцы предпочитали оставаться на своих тесных темных базарах, находившихся вдали от ярких и шумных площадей: именно там текла настоящая жизнь Танжера — базары были сердцем арабских городов. Я каждый раз поражалась многоголосому гомону, рискнув сделать несколько шагов вглубь базара, но, вспоминая слова портье об опасностях, подстерегающих меня в этом незнакомом мире, оставалась там, где мне ничто не угрожало.

А еще я проводила много времени на крыше отеля «Континенталь». Эхо доносило до меня призывы с минаретов, а я смотрела на громаду горного хребта Эр-Риф, и каждый вечер заходящее солнце придавало ему все тот же кроваво-красный оттенок. А где-то далеко, за этими горами, в самом сердце страны находился Марракеш.

И в Марракеше был Этьен.

Я становилась все более нетерпеливой и нервной. Мне необходимо было попасть туда.

Хотя я то и дело встречала Элизабет Панди, Маркуса и других американцев, я старалась избегать их компании. Меня утомляло их постоянное пьянство, громкие голоса и смех. Однажды днем я сидела в пустом вестибюле, укрывшись за обитыми тканью сиденьями, потягивала минеральную воду и пыталась разобраться в непонятной карте Марокко, которую купила на Гранд Соку. Я допила воду и сложила карту, но, прежде чем подняться, услышала голос входящей в вестибюль Элизабет и ее компании. Они шли с Руи де ля Пляже, где Элизабет и одна из женщин бросали вызов волнам Атлантического океана, купаясь в очень холодной воде.

— Изумительно освежает! — произнесла Элизабет с воодушевлением.

Я уже отчаялась, поскольку не могла уйти, оставшись незамеченной. Мне не хотелось задерживаться, чтобы поговорить с ними. Я снова открыла карту и стала изучать ее в надежде, что они выпьют немного и уйдут. Сконцентрироваться было сложно, хоть я и пыталась не обращать на них внимания. В конце концов я расслабилась и лениво слушала их скучную болтовню. Но, услышав свое имя, я оживилась.

— Интересно, она уже нашла способ добраться до Марракеша? — произнес Маркус. — По крайней мере, она настроена решительно, как мне кажется. Правда, у нее же проблемы с ногами.

— Очень своеобразная особа, но что-то ее гнетет, ты согласен? Не безобразная, несмотря на шрам и старомодную одежду, и — о небеса! — эти ботинки… Но такое печальное выражение лица! — сказала Элизабет. — Не люблю лезть не в свои дела, однако хотелось бы что-нибудь о ней разузнать. Такая своеобразная молодая женщина, — повторила она. — Я не представляю, как ей взбрело в голову отправиться в такое тяжелое и утомительное путешествие — в Марракеш?

— О, все дело в мужчине, к которому она направляется. Разве может быть другая причина? И кажется, она видит себя трагической героиней собственной истории, что бы это ни было, — сказала другая женщина. В ее голосе было столько манерности, что меня бросило в жар.

Так вот, значит, какой они видели меня? Своеобразной и угнетенной?

Я знала, что мои соседи в Олбани считали меня необычной. И это неудивительно, ведь все знали меня как женщину, которая избегает контактов с людьми, которая иногда бродит по пустырям и дюнам и, вместо того чтобы выйти замуж, посвятила свою жизнь заботам об отце. Мне всегда казалось, что я все-таки не выглядела настолько странной, чтобы другие обсуждали меня в таком негативном ключе.

Мне захотелось вернуться в свой номер. Я чуть приподнялась и увидела, что Элизабет как раз поднимается и берет свою сумку. Я снова села и решила подождать, пока она уйдет. Если она уйдет, другие вскоре последуют за ней и я смогу проскользнуть в свой номер.

И как раз в этот момент Элизабет обошла сиденья и остановилась, увидев меня.

— Ну здравствуй, Сидония, — сказала она; мои щеки вспыхнули. — Что ты здесь делаешь одна? А я иду в женскую комнату. Кстати, мы как раз говорили о тебе.

— Правда? — отозвалась я, не в состоянии поднять на нее глаза.

— Давай, присоединяйся к нам. Я вернусь через минутку, — сказала она.

— Нет. Спасибо, я… Я должна подняться в свой номер. — Я встала.

Она пожала плечами.

— Как хочешь, — бросила она и добавила: — Кстати, тебе уже удалось найти машину с водителем?

Я покачала головой.

— Я разговаривала сегодня с одним британцем в кафе «Красная пальма». Он только что приехал из Касабланки, а завтра собирается возвращаться на юг. — Она раскрыла сумку и начала рыться в ней, в конце концов достала скомканный лист бумаги и протянула мне. — Вот имя его водителя. Попроси одного из мальчишек разыскать его; он остановился где-то в медине. И если тебе таки удастся его найти, найми его до самого Марракеша. По слухам, поезда в Рабате можно прождать целую вечность. Африканцам неизвестно такое понятие, как точность.

Я не знала, как мне поступить. Несмотря на ее резкость и, как мне казалось, бесчувственность, Элизабет Панди только что дала мне то, чего я так хотела. Я взяла листок и развернула его. «Мустафа Высокий. Красный жилет, желтый ситроен», — было неразборчиво написано на нем.

— Спасибо, Элизабет, — неуверенно сказала я.

— Мы все должны помогать друг другу, разве не так? — сказала она, салютуя поднятой рукой.

Я кивнула и улыбнулась и, прежде чем выйти из вестибюля, остановилась переговорить с Омаром. Наконец-то хоть что-то произошло.

На следующее утро Мустафа пришел на террасу, где я в тот момент находилась. Я вздохнула с облегчением, когда поняла, что он немного говорит по-французски. Он был, как следовало из его прозвища, высоким; на нем был довольно грязный красный жилет поверх такого же грязного, когда-то белого одеяния, потертого на швах и доходившего до ступней в плетеных сандалиях. Возле него стоял невысокий мужчина в джеллабе[27] с откинутым капюшоном, в маленькой круглой белой шапочке на бритой голове. Он уставился на меня; один глаз у него был карий, а вместо другого было жуткое полое, немного сморщенное углубление.

Мустафа жестом показал на еще двух мужчин у входа. Они оба были в джеллабах с накинутыми на головы капюшонами, и я не могла рассмотреть их лица.

— Мой… — Он обратился к Омару, и тот подумал немного, сдвинув брови, потом смягчился.

— Понятно. Он привел друзей, которые подтвердят его честность.

— Его честность?

— Да. Он чистый человек.

И тогда я поняла: Омар пытался сказать мне, что Мустафа привел поручителей. Я взглянула на этих мужчин, но они уже повернулись ко мне спинами.

— Не говорить с женщиной, — сказал Омар и спустился по ступенькам. Пока он разговаривал с теми людьми, Мустафа похлопал по плечу низкорослого мужчину, так что с его джеллабы поднялось облачко пыли.

— Mon cousin[28], мадам, — объяснил он. — Азиз. Он всегда сопровождает меня.

Я кивнула обоим мужчинам. Не было смысла поправлять Мустафу относительно обращения «мадам». Все арабские мужчины только так и обращались к неафриканским женщинам.

Я не хотела терять надежду: мне и так уже довелось видеть слишком много мужчин, подобных Мустафе и Азизу. Тем не менее эти все-таки пришли по своего рода рекомендации британца, с которым общалась Элизабет. Я улыбнулась Мустафе, но выражение его лица не изменилось.

— Могу я посмотреть автомобиль, Мустафа? — спросила я, втайне надеясь, что он не будет похож на те, что я видела здесь.

— О да, мадам. Очень хороший авто. Очень хороший. — Я заметила, что его грудь вздымалась под красным жилетом, когда он говорил. — Я очень хороший водитель. Очень хороший. Вы спросите. Каждый сказать, что Мустафа очень хороший. Авто очень хороший.

— Я не сомневаюсь, что оно… хорошее, — сказала я; очевидно, это было любимое слово Мустафы. — Но, пожалуйста, сначала я должна на него посмотреть.

— Какую цену заплатит мадам?

— Мне нужно доехать до самого Марракеша. И сначала я должна увидеть автомобиль, Мустафа. — Я говорила мягко, улыбаясь. Проведя неделю в Северной Африке, я уже знала, что ему будет сложно иметь дело с женщиной, дающей советы. — Можно мне посмотреть на твой автомобиль?

Он махнул рукой вдоль улицы, указывая на лимонно-желтый «ситроен». Тот был покрыт пылью, на колесах налипла грязь. Даже с небольшого расстояния было видно, что машина довольно долгое время пробыла в воде. Она была ржавая и помятая, кожа откидного верха была дырявая как решето, но в сравнении с другими предложенными мне вариантами этот, пожалуй, вселял надежду. Я последовала за Мустафой и залезла внутрь автомобиля. Здесь все было грязным, повсюду валялись какие-то огрызки. На пассажирское сиденье была брошена старая заплесневелая джеллаба в красно-черную полоску. Наклонившись к открытому окну, я почувствовала какой-то сильный отвратительный запах — сильнее, чем тот, что исходил от джеллабы. В салоне было три сиденья, третье располагалось по центру. Я вспомнила, что видела подобную модель в одном из папиных автомобильных журналов. Как она называлась, с этим странным третьим сиденьем, заставляющим сидящего сзади пассажира ставить ноги между двумя передними креслами?

На полу рядом с задним сиденьем лежала стопка козлиных шкур с остатками уже засохшего мяса, и вся эта куча была облеплена мухами.

Этот «ситроен» назывался «Трефл», «Лист клевера», неожиданно вспомнила я. Он подойдет. Этот автомобиль мне подойдет. Я не хотела показаться слишком озабоченной или слишком воодушевленной.

Азиз подошел и стал рядом со мной.

— О чем вы думаете, мадам? Он вам подходит? — спросил он, впервые заговорив со мной. Его голос был на удивление глубоким как для такого невысокого мужчины, а его французский был лучше, чем у Мустафы.

— У меня два больших чемодана. — Я снова взглянула на шкуры. — Поместятся ли они здесь?

— Мы освободим место, мадам, — сказал Азиз и заговорил с Мустафой на арабском.

— Очень хороший авто, oui, мадам? — спросил Мустафа.

— Да, Мустафа. Да. Я бы хотела, чтобы вы отвезли меня. Вы же сможете отвезти меня прямо в Марракеш?

— Иншаллах! — сказал Мустафа.

Эта фраза — если захочет Аллах! — была мне уже знакома.

Я заметила, что североафриканцы говорили это по любому поводу, шел ли разговор о погоде, еде или здоровье. «Если захочет Аллах», — повторила я про себя, кивая Мустафе. А затем началась обычная игра-спор о цене.

Мы выехали на следующее утро. Азиз втиснулся на заднее сиденье вместе с моими чемоданами. Я не знаю, почему Мустафа не положил их в багажник; когда я жестами предложила ему это сделать, он просто покачал головой и без всяких церемоний запихнул их в заднюю часть салона. И хотя машина была все еще далеко не чистая, он успел убрать все огрызки и привязал шкуры к крыше веревками.

Прежде чем мы выехали, Мустафа и Азиз обошли вокруг автомобиля, благоговейно поглаживая его и что-что бормоча.

— У этого авто уже есть барака, — сказал Азиз. — Оно совершило много поездок. И никаких проблем. У него большая барака.

— Барака? А что это? — спросила я.

— Благословение. Это хороший автомобиль, очень хороший, — сказал Мустафа. Я уже начала думать, что это был весь его запас французских слов. — А я хороший водитель.

— О да, мадам, — сказал Азиз. — Один из лучших. Трудно, очень трудно водить автомобиль, мадам. Очень трудно для мужчины и невозможно для женщины. — Он вытянулся и расправил плечи, но все равно был ниже меня ростом.

Я, знавшая, каково это — чувствовать руль в своих руках, посмотрела на него. И тогда я сжала пальцы в кулаки и спрятала их в складках своей юбки. Я поклялась никогда больше не прикасаться к рулю автомобиля.