Шалунья

9

БЛЕЙК

Какого черта я делаю?

Это последняя мысль в моей голове, когда она ударяется о подушку, и первое, что я думаю, когда просыпаюсь около десяти.

Не могу поверить, что заснула на его диване.

Нарушая собственные правила, я подливаю бензин в костер, которым является Рамзес. Он будет пылать в любом случае, а я должна установить баррикады, чтобы он не сжег мой дом.

То, что я сказала в его машине, было ложью. На эти выходные у меня ничего не запланировано. И мне чертовски хочется увидеть Бали, особенно на частном самолете.

Но эта история с Рамзесом пристегнута к ракете, и мне нужно, черт возьми, притормозить.

Рамзес — нарушитель границ.

На самом деле проблема во мне.

Я заснула в его доме, потому что мне было слишком комфортно. Когда я проснулась, мне нужно было идти домой. Вместо этого я осталась еще на три часа, потому что хотела этого. Потому что мне было чертовски весело.

Это не должно быть развлечением. Это должна быть моя работа.

Никогда не верь, что это реально.

Я уже делала это раньше.

Я клялась, клялся, клялась, что больше никогда этого не сделаю.

Нет никакой "Красотки". Мужчины, которые нанимают секс-работников, не ищут любви.

Когда ты учишься чему-то трудному, ты не должна учить это дважды.

Это сделает меня идиоткой. А я, черт возьми, идиотка?

Я точно веду себя как идиотка.

Я позволила Рамзесу отпугнуть Зака Симмонса и даже не попыталась его вернуть. Я сама бросила Энтони Келлера, когда его IPO пошло вверх. Так всегда и было задумано, но я его не заменила. Мой единственный оставшийся клиент — Лукас Ларсен, и с ним я всегда встречалась реже всего, потому что у нас очень специфическая договоренность. Он не хочет работать, чтобы уравновесить Рамзеса.

Мне нужны клиенты, чтобы мой бизнес не зачах и чтобы держать Рамзеса в узде. Уступить ему в этом деле — значит лечь и умолять его проехать по мне бульдозером в любой момент, когда ему заблагорассудится.

К тому же я, черт возьми, обещала себе.

Если ты не можешь доверять себе, значит, ты не можешь доверять никому.

Сегодня у меня будет еще один клиент. Я могу выбрать из списка ожидания.

И я не собираюсь на Бали с Рамзесом, не в эти выходные. Его игры и так выносят мозг прямо здесь, в Нью-Йорке.

Он меня уже достал. Шалунья такая соблазнительная. Мне нравится быть ею. Все — удовольствие, все — разрядка. Делать то, что хочет Рамзес, слишком легко, слишком приятно.

Я вижу, что он делает, и, что еще хуже, вижу, что это работает.

Он вторгся в мою голову, испортил мои мыслительные процессы. Он окрашивает мои мысли, как Альтрон, заражающий интернет.

Я улыбаюсь про себя, вспоминая, как мне понравился этот нелепый фильм. Я видела его раньше и считала совершенно забытым. Теперь эти сцены мелькают в моей голове, связанные с шутками Рамзеса, его комментариями, моментами, которые мы ценили вместе.

Он не твой гребаный парень.

Я вытряхиваю эту мысль из головы и открываю ноутбук.

Я сижу за кухонным столом и пью чай. Впервые я думаю о том, насколько пустой может казаться моя квартира.

Обычно это как раз то, что мне в ней нравится. Я держу прилавки голыми, все пространство безупречным, поэтому ничто не бросается в глаза, ничто не бросается в глаза своим уродством, своим беспорядком. Все остается на своих местах, ничего не сломано и не испорчено.

Я жила во многих уродливых местах и ненавидела каждую минуту. Крики и стук других детей, крики родителей, вонь грязной посуды, полные подгузники, переполненные мусорные баки. Крысиные ковры, собаки, искусство, которое является лишь словами на дощечках, выкрикивающими ценности, которые вы не разделяете. Что бы я отдала за собственную голую белую комнату.

Теперь я думаю… мне нужно завести растение. Почему я здесь единственное живое существо?

Может, даже кошку.

Я думаю, каким спокойным и умиротворенным становится Рамзес, когда проводит рукой по моей спине.

Я могла бы сейчас держать кота на коленях, чтобы он составлял мне компанию, пока я работаю.

Я никогда не хотела заводить домашнее животное, потому что ненавидела, когда меня заставляли заботиться о детях и животных, с которыми я даже не хотела жить, не говоря уже о том, чтобы работать над их содержанием.

Но мне нравятся кошки. Мне всегда нравились кошки. Та, что у меня за ухом, — это одна конкретная кошка, Луна. Она не принадлежала мне, но часто приходила спать в мою кровать. Она предпочла меня всем остальным в доме, даже Сэди, а животные всегда больше всего любили Сэди.

Это был самый ужасный дом, в котором я жила. Мне неприятно думать о тех годах, которые остались лишь черным пятном в моем мозгу. Воспоминания есть, но я держу их в темноте.

В некоторые из тех дней единственное, что я чувствовала, — это момент, когда Луна проскальзывала под одеяло и сворачивалась рядом со мной. Вот почему я держу ее за ухом.

Но я не хочу думать и об этом.

Я хочу сделать то, что делаю всегда, — погрузиться в работу.

Я включаю музыку и начинаю листать отчеты о прибылях и убытках, аналитику компаний и индекс относительной силы. Цифры текут по экрану, а мой мозг делает то, что у него получается лучше всего: он начинает находить связи, закономерности, вещи, которые выделяются.

Как люди сочиняют музыку? Как они пишут книги? Я ни хрена не понимаю, для меня это иностранный язык. Я говорю на языке цифр. Можно сказать, что это мой родной язык.

До конца утра я анализирую данные, а после обеда выстраиваю опционные стратегии для компаний из моего списка наблюдения, у которых скоро выйдет прибыль.

О Рамзесе я вообще не думаю. За исключением тех трех или четырех раз, когда он всплывает в моей голове.

А может, и шесть. Но кто считает?

Рамзес не звонил и не писал целый день, что кажется мне несколько зловещим молчанием. Возможно, он обиделся, что я отказала ему насчет Бали, но я так не думаю. Думаю, он перегруппировывается, планирует следующую атаку.

Или, черт возьми, может, он просто занят. Его жизнь не крутится вокруг меня.

Я встречаюсь со своей подругой Магдой за ужином. Она написала мне, когда я увидела ее у Гарри вчера вечером: "Внимание, Десмонд тоже здесь".

Я увидела сообщение только позже, так что в качестве предупреждения оно не слишком помогло, зато стало отличным напоминанием о том, что Магда меня прикроет.

Мы не встречались один на один уже пару недель. Она рассказала мне, как проходят занятия в гончарном классе и как поживает ее мама — у нее рассеянный склероз, и она живет с Магдой.

— Все думают, что люди в инвалидных креслах — святые, но она была сукой до болезни, а сейчас еще хуже. И, черт возьми, я не могу ее винить. Ей пятьдесят четыре года, и в некоторые дни она не может удержать ложку. Но кричит на меня, хотя это я помогаю ей.

— Мне очень жаль. — Хотелось бы мне сказать что-нибудь получше этого. Наверное, есть, но я не могу придумать. Поэтому я добавляю: — Ей повезло, что у нее есть ты.

Магда фыркает. — Скажи ей, что ей повезло в чем-то, и она переедет тебе ногу.

— Неужели все становятся злыми, когда стареют?

— Им определенно не до того, чтобы быть милыми.

— Я видела Табиту.

Магда смеется: — Говорите о дьяволе.

Магда — одна из любимиц Табиты, как и я, но это, черт побери, не значит, что она оказывает нам предпочтение.

Я говорю: — Она плохо выглядит.

Магда вздыхает. — Иногда я думаю, кто она — лучшая подруга или мой злейший враг. И это заставляет меня задуматься, не сделала ли я тебе одолжение.

Магда рассказывает о том, как она устроила меня на мою первую работу в эскорте, когда я была бездарной выпускницей, слишком подавленной, чтобы надевать штаны по утрам.

Я говорю ей: — Ты спасла мне жизнь.

— О, заткнись, это неправда.

— Да, это правда.

Когда я была потеряна в темноте, без надежды и вариантов, Магда открыла мне дверь. Не обязательно, чтобы за этой дверью были пони и розы, потому что все это лучше, чем то, что я планировала сделать.

Магда кладет свою руку на мою и сжимает один раз, сильно, прежде чем отпустить.

— В любом случае, — усмехается она. — Я хочу услышать о твоем свидании с фараоном.

— О боже, — закатываю я глаза. — Пожалуйста, не называй его так.

— Почему нет?

— Потому что это сделает его таким счастливым.

Магда смеется. — А что, если я хочу сделать его счастливым…

Я бросаю на нее озорной взгляд. — Тогда ты будешь богато вознаграждена.

Она садится прямо, положив обе ладони на стол. — Расскажи мне все.

Священники хранят свои секреты. Но не от других священников.

— Все хорошо, — говорю я ей. — Слишком чертовски хорошо.

Магда делает лицо, которое частично гримасничает, частично кивает. — Опасно, когда секс слишком хорош.

У Магды есть свой Десмонд — его зовут Кайл, и он — клиент, ставший бойфрендом, превратившийся в яростного кокаиниста, который разрушил ее жизнь примерно на три года. Но до этого она рассказывала мне истории о том, как он заставлял ее кричать.

Возможно, всем нам приходится учиться на собственном опыте.

— Рамзес горяч. — Магда признает. — Хотя выглядит так, будто он съел бы ребенка на сэндвиче.

Я тоже так сначала подумала.

Теперь я вспоминаю все другие выражения его лица, которые я видела, но которые не были жестокими.

Я думаю о том, как он смотрит, когда прикасается ко мне. Я думаю о том, как он обнимал меня, когда я плакала, и как он не заставлял меня чувствовать себя плохо после этого. Но я также думаю о своем постоянном подозрении, что все, что он делает, — это для того, чтобы заморочить мне голову.

— Он… сложный.

Магда прикусывает костяшку пальца, бросая на меня лукавый взгляд. — Чем он увлекается? Могу я догадаться?

— Можешь попробовать.

— Ооо, это звучит мерзко… он хочет, чтобы ты на него пописала, да?

— Пока нет.

— Еще нет! — ворчит Магда. — Это подсказка… дай мне подсказку… это связано с… кожей?

— Как ни странно, нет.

— Но могло бы!

Я смеюсь. — Ты никогда не угадаешь.

Я не боюсь, что нас кто-то подслушает. Когда мы с Магдой ходим куда-то вместе, мы избегаем модных заведений с мишленовскими звездами в Финансовом районе, где мы наверняка столкнемся с клиентами. Рамзес специально привел меня в "Гарри" — он хотел, чтобы меня заметили.

Мы с Магдой находимся в целости и сохранности в крошечной шаурменной, где нет ни одного брата с Уолл-стрит, поэтому я вкратце рассказываю ей об игре и ее импровизированных правилах.

— Ты извращенная сучка! — Она смеется. — Тебе нравится это дерьмо?

— Я зависима.

Рамзес не звонил мне весь день, чего я и хотела — успокоиться, сбавить темп. Но я уже мечтаю о том, как поднимусь на лифте в его квартиру в облаках, чтобы проскользнуть в свой кошачий костюм.

— Им никогда не надоедает командовать людьми, не так ли? — говорит Магда.

— Мм… это нечто большее.

— Как это?

Я пытаюсь придумать, как это сказать.

Если бы Рамзес просто хотел доминировать надо мной, он бы ограничился кнутом и цепями.

Я думаю о том, как долго он меня ласкал. Как он укутывал меня в одеяло. Как аккуратно он накладывал мне еду.

И я вспоминаю, какой безжизненной казалась мне квартира этим утром.

— Похоже… ему действительно нужно домашнее животное.

Магда фыркнула. — Которое он сможет легально трахать.

— Он эффективен.

Теперь мы оба хихикаем.

— Вот за что они нам платят, — говорит Магда. — Чтобы они не чувствовали себя одинокими. Но мы все равно одиноки.

Мой смех затихает, когда она говорит мне об этой правде.

Раньше я мечтала о великолепном одиночестве замка в глуши.

Но теперь я думаю, не будет ли это похоже на одиночество в моей квартире.