Шипы похоти

КОНСТАНТИН

Т

воздух был влажным. Окна были открыты. Музыка была громкой.

Какой-то духовой оркестр играет во Французском квартале, вероятно, конкурируя за внимание туристов. Мой стол располагался достаточно близко к окну, чтобы было видно улицу, но и достаточно далеко, чтобы меня не могли видеть прохожие. Не то чтобы они могли видеть сквозь тонированные стекла.

Мой телефон издал звуковой сигнал. Тот же неизвестный номер. Ублюдок!

Медленно, как будто каждое движение происходило на самой медленной скорости, я нажал кнопку воспроизведения.

Лицо моей сестры было зеркальной версией женщины, стоящей на коленях. Те же вьющиеся рыжие волосы. Единственным отличием были зеленые глаза. У Айлы были ярко-зеленые. Глаза женщины на видео были мертвы еще до того, как я нажал на курок.

Она смотрела куда-то вдаль, не видя меня. Она пропала для живых еще до того, как я ее убил. Папа позаботился об этом.

Хлопнуть.

Один чистый выстрел. Ее тело упало. Кровь текла из ее виска. Это было чертовски похоже на то, что случилось с моей матерью.

Это была не очень хорошая картина. Исла не простила бы меня.

Я смотрел видео и больше его не видел. Вместо этого на передний план моего сознания вырвались воспоминания двадцатидвухлетней давности.

Чувство дурного предчувствия пробежало по моей спине, когда я наблюдал за отцом с девушкой, которая, должно быть, была моложе меня.

В восемнадцать лет я выглядел намного старше большинства своих сверстников. Даже Максим, и его телосложение было похоже на мое. Наверное, будучи убийцей и правой рукой отца, я состарился.

Девушка, которой было не больше восемнадцати, поднялась по мраморным ступеням, похожим на торт, мой отец сжимал ее руку. Ее вьющиеся рыжие волосы сияли, как огонь, под русским солнцем, отбрасывая краски палящего заката.

Затем мой папа и его новая женщина остановились передо мной, и поводок остался у меня в животе, когда я заметил ее шишку. Она была моложе, чем я думал. Да, у нее была грудь, но все ее изгибы были следствием ее детской шишки. На лице у нее все еще был детский жир. У нее никогда не было возможности стать женщиной и избавиться от этого детского жира.

Я стиснул зубы и пристально посмотрел на папу. Как низко он упал!

С той ночи, когда он казнил маму, он перебирал женщин и шлюх. Он натворил кое-что, от чего я взорвался.

«Вот мой мальчик», — поприветствовал меня папа. Он не улыбнулся. Я не видела, чтобы он улыбался после смерти мамы. Нам с Максимом тоже не из-за чего было улыбаться. Максим то принимал таблетки, то пережил периоды депрессии. И я превратился в порождение сатаны. Я научился убивать человека, отключать все эмоции, и понял, что привязанности — это проблема.

Папа был более чем счастлив преподать нам этот урок. Отсюда и удивление, что ему удалось подбить женщину. Он был непреклонен и никогда не женился на другой женщине. Они были просто чем-то, что он трахнул, а затем выбросил, когда закончил с ними.

«Это Пикси. Она побудет здесь какое-то время, — проворчал он, когда мы все замолчали, а зеленые глаза Пикси остановились на мне и Максиме. Я видел в них страх и чертовски ненавидел его. Я мог убить мужчину, не задумываясь, но видеть страх в глазах женщин мне никогда не нравилось.

Мой взгляд опустился на ее живот, затем снова на ее лицо.

Папа, должно быть, проследил за моим взглядом, потому что добавил: «У нее будет ребенок, так что у вас двоих может быть брат или сестра. Еще неизвестно, мое это или нет. Мы сохраним ей жизнь, пока она не родит ребенка».

Папа даже не пытался говорить об этом тонко.

Ужас заменил страх в ее глазах, но она быстро попыталась привести в порядок свои черты лица, которые взорвались, потому что это означало, что она прошла через какое-то дерьмо.

«Она будет в гостевой комнате, ближайшей к моей», — приказал мне папа. Ему еще не удалось уделить Максиму ни единого взгляда. Один только взгляд папы заставил бы Максима заплакать. Иногда он терял самообладание и ломался, выбивая из него все дерьмо. Тогда я вмешался и принял на себя большую часть наказания, потому что Максим не мог с этим справиться. Здесь было радостное событие. «Она все еще может быть мне полезна». Затем его глаза встретились с моими. «Я не против поделиться ею. В конце концов, шлюху нельзя снова забеременеть.

Я стиснул челюсти так сильно, что у меня заболели кости. Я коротко кивнул, и я протянул ей руку для рукопожатия.

— Сюда, — процедил Папа, дернув ее вперед.

Бедная девушка. Она знала, что оказалась в куче дерьма. Я задавался вопросом, как она вообще могла связаться с кем-то вроде моего отца. Она была чертовски молода. Ей следовало бы учиться в школе, а не трахать такого старика, как мой папа.

Они с папой направились в дом и поднялись по лестнице, которую мама украшала для каждого случая, в том числе и летом. На каждом шагу у нее были бы цветы, наполнявшие воздух ароматом. Теперь это место представляло собой просто большой мавзолей, где люди Константина управляли своей империей.

Я следил за ними двоими, пока они не свернули за угол наверху лестницы.

«Она шлюха?» - прошептал Максим. Мой брат-близнец медленно умирал изнутри. Каждая хрень, свидетелем которой он стал, заставляла его умирать еще больше. Папа настаивал, что ему нужно стать сильнее. Хорошо, что его не было рядом слишком много, он был занят погоней за следующей юбкой, оставляя меня управлять империей и защищать моего брата от всего этого.

Той ночью я услышал ее крики. Той ночью я потерял самообладание и огрызнулся, а не мой брат.

Я добрался до комнаты Пикси как раз вовремя, чтобы увидеть, как Папа разорвал ее рубашку спереди, и ее полные сиськи выпали на свободу. Другой рукой он держал ремень и хлестнул им по ее беременному животу.

— Заткнись, черт возьми, — прошипел он, протягивая другую руку и сжимая ее грудь. «Ты думала, что раз ты беременна, значит, ты сошла с крючка. Ты будешь платить взносы, пока этот ублюдок не выйдет на свободу. Тогда я решу, мое оно или нет; оставлю ли я его живым или нет».

Ярость кипела у меня в глубине желудка. Ребенок был невиновен. За эту хреновую договоренность родителей не должен платить ребенок.

Мои глаза бродили по комнате, пока не остановились на пистолете моего старика. Тот самый пистолет, из которого казнили мою мать. Я потянулся к нему, схватившись за ручку. Я научился стрелять к семи годам, мое обучение началось вскоре после смерти моей мамы.

— Отойди от нее, папа.

Он обернулся и посмотрел на меня, его глаза были расфокусированы. Он был пьян как пиздец. Алкоголь и шлюхи были его механизмом выживания после смерти мамы.

— Ты тоже хочешь ее трахнуть?

Его штаны были расстегнуты, член болтался, как вялый хот-дог.

Я не думал; Я просто отреагировал, нажимая на спусковой крючок без малейшего колебания.

Хлопнуть.

Пуля попала ему в сердце, маленькая красная точка увеличивалась с каждой секундой. Он шлепнулся обратно на кровать, поверх Пикси. Его руки сомкнулись на груди, над раной, и он изо всех сил пытался дышать.

Я шагнул к нему, мое отвращение росло с каждым шагом. Именно этим он и занимался с тех пор, как убил маму. Насилуют женщин, молодых и старых, добровольных и невольных, шлюх и девственниц. Не имело значения, кем была Пикси. Она боролась с ним, но он отказался отступить.

Глаза Папы вылезали из орбит с каждой секундой приближения смерти. Он был моей плотью и кровью, но это не освобождало его от грехов. Его страх питался моей кровью, но я не чувствовал раскаяния, наблюдая, как жизнь утекает из его глаз.

Действительно иронично.

Оба моих родителя были казнены из одного и того же пистолета.

Членом семьи.

Это не сулило ничего хорошего нашему будущему. Испорченная семейная динамика. Но это не имело значения, пока моя сестра и Татьяна все это пережили.

Все вокруг семьи Константина погибли. У Ислы были лучшие шансы выжить, сохранив фамилию матери.

Исла была невиновна. Нежный. Добрый.

В отличие от остальных из нас. Мы вдохнули и запустили насилие. Снова и снова.

Я почувствовал запах роз еще до того, как услышал стук ее каблуков по мраморному полу. Разум предупредил меня, чтобы я установил некоторую дистанцию между собой и блондинкой-ангелом. Я не прислушался к этому. Это было бы все равно, что заарканить течение и ветер – проигрышную битву.

Мы были как бензин и огонь, готовые создать бушующий ад. Вместе мы могли бы сжечь этот мир дотла.

Меня это остановило?

Бля, нет. Пусть мир горит, пока она со мной. Однажды я отказался от нее. Никогда больше, хотя я знал, что это плохо кончится.

«Мир сгорит, когда она узнает правду» , — шептала моя совесть. Татьяна не была из тех, кто прощает и забывает. Она была королевой, которая отомстила и улыбнулась, наблюдая, как злодей истекает кровью.

И все же я не смог удержаться в стороне. Учитывая, что чип где-то там, и опасность, преследующая ее, мне пришлось жениться на ней, и как можно скорее. Если бы к ней была приписана моя фамилия, она бы тоже оказалась под защитой Шипов Омерты.

Дверь распахнулась, и вошла Татьяна, покачивая бедрами, как будто намереваясь меня соблазнить. Спорный вопрос. Все, что ей нужно было сделать, это посмотреть на меня, и миссия выполнена.

«Что это за чушь насчет «подожди меня», а потом я больше о тебе даже не услышу», - поприветствовала она меня скучающим тоном, но в ее глазах сверкнули кинжалы.

«Госпожа Николаева, как приятно вас видеть», — поприветствовал я ее. Мой взгляд скользнул по ее черному платью Валентино или Шанель. Ей действительно пришлось отказаться от всего этого черного. Она выглядела в нем великолепно, но значение траура чертовски устарело. Единственным мужчиной, о котором ей следовало думать, был я.

— Чудак, — пробормотала она.

«Есть ли у вас еще какой-нибудь цвет, кроме черного?» Я расспрашивал ее, игнорируя ее оскорбления. Я видела ее в розовом и предпочитала ее в счастливых цветах.

Она закатила глаза, собираясь сесть напротив моего стола, но я цокнул языком, цокнув языком, останавливая ее. Я похлопал по точке перед собой.

«Сколько раз мне придется тебе говорить? Я не собака, — проворчала она, но все же пробралась ко мне. К моему большому удивлению. Как только она подошла ко мне, мой телефон завибрировал, и ее глаза метнулись к нему.

Ее задница прислонилась к столу, а передняя часть ко мне.

«Почему мой брат пишет тебе?» — спросила она, глядя на меня своими сверкающими голубыми глазами.

«Может быть, я ему нравлюсь».

Она хихикнула. "Я сомневаюсь в этом." Она запрыгнула на стол, затем скрестила ноги и оглядела комнату. «У вас здесь хорошее место».

"Спасибо."

— У тебя это не продлится долго, как только Василий пронюхает, что ты незаконно занимаешь его территорию.

Я откинулся на спинку сиденья, наблюдая за ней. Она была очень предана своим братьям. Ее семье и друзьям. Будет ли она верна мне?

«Ты должен защитить меня», — размышлял я.

Она усмехнулась, медленно покачивая своими длинными, стройными ногами вверх и вниз. — Почему-то я не думаю, что тебе нужна моя защита. Когда вы вернулись?"

Уголки моих губ приподнялись. Она говорила почти как преданная жена, жаждущая возвращения мужа. "Вчера вечером."

— Могла бы мне сказать, — заметила она, ее глаза все еще изучали каждый уголок помещения.

«Ты бы пригласил меня к себе и ждал бы меня обнаженной в своей постели?»

Она хихикнула. «Давайте не будем забегать вперед».

Знала она это или нет, но она была моей. Я просто позволил ей прийти к соглашению, но рано или поздно мое кольцо окажется у нее на пальце. Адриан уже покидал ее разум, и я бы выгнал его из ее сердца и души. Там было место только для одного арендатора.

Здесь нечего делиться, ублюдок.

— Так почему Саша тебе пишет? Я знал, что она не бросит это. Любопытство убило кошку и все такое.

«Ему нужен был самолет для побега».

"К?"

Я подумывал солгать ей какую-то долю секунды, но потом передумал. Саша нажил свой долг, больше ему ничего не было должно.

"Где-то." В конце концов я бы ей рассказал, но позволил бы ей поработать над этим.

Что-то мелькнуло в ее взгляде, и она скрестила руки на груди. Обхватив костяшки пальцев по обе стороны от нее, я наклонился вперед, вторгаясь в ее пространство. Она не сдвинулась ни на дюйм.

— Почему ты хочешь знать, где он?

Она пожала плечами. «Может быть, я хочу сорвать его медовый месяц», — категорически парировала она.

Ее золотые волосы ниспадали по спине, соблазняя меня прикоснуться к ним. Я поддалась, взяв прядь между кончиками пальцев.

«Разве тебе не нравится, какой будет его будущая невеста?» Я спросил ее.

Ее взгляд переместился на балкон, в ее глазах был отстраненный взгляд. Она тяжело вздохнула, но отвела глаза.

«Я не в восторге от того, что буду последней», — прошептала она.

Я взял ее подбородок между пальцами и заставил ее посмотреть на себя. "Объяснять."

"Нет."

"Да."

"Ты раздражаешь." Затем, словно подумав, что этого оскорбления недостаточно, она добавила: «Когда ты собираешься вернуться туда, откуда пришел?»

Меня охватило сардоническое веселье. — Я думал, ты только что отругал меня за то, что я не пришел раньше.

Она пожала плечами. «Нет, я отругал тебя за то, что ты не сообщил мне, что вернулся. Большая разница."

Я приблизил свои губы к ее, позволяя ее аромату наполнить мои легкие. — Перестань избегать моего вопроса.

Она моргнула, изображая растерянность. "Не уверен о чем ты."

«Ваш комментарий о том, что вы были последним. Что. Делал. Ты. Иметь в виду?"

В этих бледно-голубых тонах было так много света. Я мог целыми днями смотреть ей в глаза и ощущать покой, как никогда раньше.

Она тяжело вздохнула. «У него будут дети, своя семья. А я буду… Она сглотнула. «Может быть, мне нужно несколько кошек», — пробормотала она себе под нос.

Я поняла, что она боится оставаться одна . Всю свою жизнь, с тех пор как я стал свидетелем казни моей матери на моих глазах, я был один, прятался за стеной, которую мой отец построил вокруг нас. Но было одиноко. Даже с братом всегда было одиноко.

Ему нужна была моя сила, а мне… Ну, мне была нужна она. Всю свою жизнь я искал ее.

В какой-то момент я решил не создавать привязанностей. Моя сестра была первой, кто начал ломать мои стены. Невозможно было не создать связь, когда ты заботился о ребенке - менял подгузники, кормил ее, читал ее истории... только для того, чтобы тебя стошнило и пришлось делать все заново.

Но все это время я готовился к тому, что однажды она уйдет. Она выйдет замуж, родит детей, обретет свою жизнь и голос. На этот раз я буду готов. Я не был готов к утрате матери. Она была моей первой привязанностью, и ее жестоко стерли с лица земли. В глубине души я был уверен, что это произойдет снова.

Может быть, именно это и нашло отклик между нами с Татьяной, но я все время этого не замечал.

«Не заводи кошку», — пошутил я.

Она подняла брови. "Почему нет?"

«У меня аллергия на кошек».

Татьяна улыбнулась, а ее глаза озорно блестели. «Тем больше причин усыновить нескольких. Вы так не думаете?

Это была женщина, которую я знал. Это была женщина, которая захватила меня с первого мимолетного взгляда, и она даже не подозревала об этом. Я помнил тот день, когда заметил ее, как будто это было вчера. Оно жило в моей памяти, как мерцающий свет во тьме.

Ее аромат розы проник в мои ноздри, и моя рука скользнула к ее щеке, прижав ее ладонью.

— Ты не будешь одна, — твердо сказал я ей.

Словно она ненавидела это слово и ненавидела, когда ее считали уязвимой, она тихо хихикнула, но промолчала, и наши тела прижались друг к другу. Ее тело задрожало от моего прикосновения, и я не мог не задаться вопросом, насколько восприимчива она к прикосновениям Адриана.

Черт, я никогда не чувствовал ничего подобного с другой женщиной, а женщин у меня было немало. Притяжение между нами было неоспоримым. Оно шипело в воздухе. Он был достаточно взрывным, чтобы потрясти Французский квартал, словно ураган пятой категории.

Я раздвинул ей ноги. Просунув ладони под ее задницу, я потянул ее в такое положение, чтобы она оседлала мою правую ногу. Ее ядро было горячим, обжигая меня сквозь ткань моих брюк. Я наклонил ее так, чтобы ее клитор прижался к моим мускулистым бедрам, и из ее губ сорвался тихий стон.

Я опустил голову, ее полуприкрытые глаза смотрели на меня. Она хотела меня почти так же сильно, как я хотел ее. Ее губы приоткрылись, и я крепко поцеловал ее губы, прижимая колено между ее бедрами. Я чувствовал, как сжимаются ее мышцы.

Ее грудь прижалась ко мне. Как кошка трётся о своего хозяина. Мой язык танцевал с ее языком, пока она продолжала тереться обо мне. В любом месте. Повсюду. Я обхватил ее лицо ладонями, углубил поцелуй и провел губами по ее челюсти, затем по шее, где ее пульс бешено бился.

Я лениво обвел кончиком языка круг вокруг ее учащенного пульса, а затем пососал его. Еще один стон пронесся по комнате, смешиваясь со звуками Нового Орлеана.

— Я собираюсь трахнуть тебя, а ты будешь кричать мое имя, — прохрипел я ей в горло. «Чтобы весь гребаный мир услышал. Но сегодня мы начнем с Нового Орлеана».

Мы вдвоем были словно ад. Матч и предохранитель.

Ее ногти впились мне в плечи. — Чего бы ты ни хотел, только не останавливайся.

Я мрачно усмехнулся. Остановиться было невозможно. Даже если бы мир сгорел прямо сейчас, мы бы сгорели вместе с ним. Вместе.

Мои пальцы уже работали над молнией ее платья. Один удар пронзил воздух, и платье упало ей на талию. Мой рот продолжил свой путь на юг, к ее изящной ключице, а затем к ее сиськам. Я осторожно прикусил ее сосок через кружевную черную ткань. Она схватила меня за голову и издала разочарованный звук.

«Сними лифчик», — потребовала она. Я сильнее прикусил ее грудь, и она вскрикнула, ее глаза сузились, глядя на меня. «Какого черта?»

— Мы трахаемся по-моему, — прорычал я.

Она закатила глаза. На самом деле закатила глаза. «Хорошо, старик. У меня нет времени на весь день и ночь, так что поторопись.

Сардоническое дыхание покинуло меня.

— За это, моя луна, я буду трахать тебя до конца дня и ночи, — сказал я, слегка садистски улыбаясь. — Пока ты не попросишь меня остановиться.

"Отличный шанс."

Одним быстрым движением я расстегнул ее лифчик и выбросил его, затем взял ее стоячий сосок в рот и пососал его. Я перешел к ее другому соску, лакая, тянув и кусая. Жесткий. Она прижалась к моему бедру, бесстыдно задевая мою ногу. Ее бедра дрожали. Ее стоны усилились. Ее пальцы с нетерпением потянулись к моей молнии, но я обхватил ее запястье и остановил ее движения.

"Вставать." Она растерянно моргнула, и на ее лице отразилось выражение неуверенности. «Одевайся».

Она повиновалась, высвободилась из платья, и оно растеклось по полу у ее ног, как черное озеро. Ее грудь поднималась и опускалась в ритме бешеного сердцебиения, ее глаза слегка потемнели, пока она смотрела на меня.

Мой взгляд скользнул по ее телу. Ее кожа была безупречной, если бы не небольшие шрамы на предплечьях и животе. В моей груди сжалось воспоминание о том, как она их получила. За всю свою чертову жизнь мне никогда не было так страшно. Не тогда, когда я увидел, как на моих глазах застрелили мою мать. Не тогда, когда моя собственная жизнь висела на волоске.

Но в ту ночь я почувствовал ужас. Почти потеря ее была достаточно сильной, чтобы разорвать меня на части.

Я протянул руку и проследил за слабыми шрамами. Ее глаза следили за движениями. Я наблюдал, как вокруг Татьяны выстраиваются невидимые стены, скрывающие ее чувства. Я не хотел, чтобы она пряталась от меня. Я хотел ее страхов, ее счастья, ее любви. Ее чертово все.

Как будто она не могла вынести моего прикосновения к ней, она схватила мою руку и обвила ею свою шею спереди. Моя кожа была на несколько тонов темнее ее снежной кожи. Но наши сердца бьются в одном и том же бешеном, диком ритме.

Я слегка сжал ее шею, проверяя воду. — Тебя это возбуждает, моя луна?

По ней прокатилась дрожь.

"Может быть." Ее голос дрожал почти так же сильно, как и ее тело.

«Нет никакого «может быть», — сказал я ей. Она смотрела на меня таким осторожным взглядом. Как будто она слишком много раз обжигалась, выражая себя. «Либо тебе это нравится, либо нет. Здесь нет правильного или неправильного ответа».

Она оставалась тихой, ее дыхание было неистовым, а ее тело соблазняло меня. Мой член был твердым, как камень, убеждая меня трахнуть ее по-своему.

«Я предпочитаю жестко трахаться», — сказал я, водя пальцами под ее трусики и в складки между ее ног. Она раздвинула для меня бедра, и я погрузил в нее указательный палец. Слабый, тихий стон, и ее глаза затуманились.

Я вынул палец из ее горячего входа и поднес к ее губам. Ее губы приоткрылись, и она высосала его дочиста. Схватив ее за волосы сзади, я приблизил ее губы к своим и остановился в дюйме от ее рта.

«Покажи мне свое истинное лицо, Татьяна», — потребовал я. — И я покажу тебе свой.

— Мне нравится грубость, — прохрипела она. «Пограничная боль».

Это было все, что мне потребовалось, чтобы мой контроль сломался. Я поднялся в полный рост и в карающем поцелуе взял ее губы.

— Тебе понадобится стоп-слово, — прорычал я ей в рот. Она глубоко вздохнула, ее глаза сверкнули, как бледно-голубые сапфиры. «На самом деле твой рот будет слишком полон, чтобы говорить. Коснитесь любой поверхности, и я остановлюсь.

Одним быстрым движением я сорвал с ее тела нижнее белье, бросил его на стол, а затем прижал ее к окну с видом на город. Попа голая. Хорошо, что окно было тонировано снаружи.

Ее сиськи и киска прижались к стеклу. Она была такая мокрая, ее бедра блестели от соков. Спустив классические брюки с бедер, я освободил свой член.

Она мгновенно захныкала, шевеля задницей и выгибаясь навстречу мне. Я раздвинул ее ноги и грубо сжал ее круглую задницу. Я сильно ударил его, оставив розовый след на ее красивой коже. Она сглотнула, но протеста не последовало. Наклонившись, я потянулся к ее мокрым трусикам, скатал их в комок и засунул ей в рот.

Она замерла, ее глаза расширились и увидели прозрачнейшие лагуны. Она поперхнулась, ее глаза наполнились слезами, но она не постучала. Я остался ждать, пробуя воду, но она не двинулась с места. Она растопырила пальцы по окну, оглянулась через плечо и с вожделением уставилась на меня.

Кивнув, я вонзился в нее одним махом, наполняя ее до самой рукоятки. Она вскрикнула, но трусики заглушили ее стон. Я начал двигаться внутри нее, врываясь в нее грубо и быстро. Я шлепнул ее по заднице, а затем снова въехал в нее.

Она всхлипнула, но боли не было. Это было в удовольствие. Ее спина выгнулась, и она наклонила голову, как будто предлагая себя мне. Мои зубы впились ей в шею. Аромат роз заглушил все мои чувства.

Я отшлепал ее еще раз. И опять. Жесткий. Беспощадный. Грубый. Я наказывал ее за те годы, что прожил без нее. Наказывает ее за любовь к Адриану. Черт, я зашел слишком далеко.

Я схватил ее за челюсть и повернул голову, чтобы посмотреть на меня. Ее глаза были полуприкрыты, она смотрела, как я трахаю ее, и судя по выражению ее лица, ей нравилось то, что она видела.

— Потрогай свои сиськи, — грубо приказал я. «Покажи миру, чья ты шлюха».

Проклятье. Я чуть не взорвал свой груз, когда она сделала, как я сказал. Она сжала соски, ее тело вздрогнуло, когда я вошел в нее. Она потянула соски, погладила форму своей тяжелой груди. Я качал сильнее и быстрее, наблюдая, как мурашки покалывают каждый дюйм ее кожи.

Ее приглушенные стоны усилились. Мой ангел был таким же развратным, как и я, и мне это чертовски нравилось. Я слегка оттянул ее от окна и наклонил, чтобы проникнуть в нее глубже. Мне нужно было больше ее. Ее киска сжалась вокруг меня, пока я погружался в нее глубже. Ее рука оторвалась от окна, и я был уверен, что она постучит, но вместо этого она сунула ее между бедрами, раскрывая бедра шире, и потерла клитор.

Ее внутренние мышцы задушили мой член, трение клитора сеяло хаос во всем ее теле. Я схватил обе ее ягодицы и безжалостно избил ее. Я жаждал этого. Ее . Никогда еще ни с кем не было так хорошо, кроме нее. Она была единственной, кого я хотел.

Капля пота скатилась по ее спине, и я взглянул на ее синяк на заднице. Мне нравился чертов вид, когда я входил в нее, эта позиция позволяла мне глубоко проникнуть. Я хотела положить ребенка ей в живот. Наденьте наручники ей на запястье и навсегда привяжите ее ко мне.

Она выплюнула нижнее белье и закричала.

«Иллиас… Ох. Мой. Чертовски. Бог." Ее ноги дрожали. Она упала на четвереньки, наш пот капал на паркетный пол.

Ее золотистые волосы при каждом движении задевали мой рукав, и я обернул их вокруг запястья, оттягивая ее назад, чтобы снова взять ее в рот. Ее внутренности напряглись, и она застонала мне в рот. Я проглотил приглушенное «Я кончаю» и наслаждался ее внутренними мышцами, душившими мой член, когда она тряслась от интенсивности своего освобождения.

Ее лицо покраснело, и она выглядела совершенно измученной. Но я еще не закончил с ней. Я обвил рукой ее нижнюю часть живота, массируя клитор, чтобы добыть из нее еще одну кульминацию. И все это время я продолжал въезжать в нее по-собачьи. Как сумасшедший. Как одержимый человек.

Это был плотский секс. Отчаянный трах. Потребность настолько глубокая, что я боялся того, что покинуло мою душу, когда мои яйца сжались. Я выстрелил спермой в ее сжимающуюся, жадную киску, которая опустела внутри нее как раз в тот момент, когда она достигла своей второй кульминации.

Медленно я вытащил ее, наслаждаясь видом моей спермы, капающей из ее влагалища. В этом виде было что-то чертовски эротичное и плотское.

Татьяна рухнула, зарывшись лицом в руки, а ее розовая задница с моими отпечатками рук смотрела на меня.

"Вы устали?"

Все еще тяжело дыша, она встретилась со мной взглядом и ее губы изогнулись. — Это все, что у тебя есть?

В моей груди раздался глубокий смешок. — Мы только начали, — протянул я.

Единственное, что ее выдало, — это расширившиеся глаза. Но упрямство также погубило Татьяну.

— Если только ты не хочешь отдохнуть, — пошутил я.

Она покачала головой, и мне пришлось подавить усмешку. Направляясь в ванную, я взяла чистую тряпку и намочила ее теплой водой. Потом я вернулся к ней и начал мыть ее розовую, набухшую киску.

Ее плечи напрягались каждый раз, когда я вытирал мокрой тряпкой ее бедра, а затем выбрасывал тряпку в мусорное ведро.

"Слишком грубая?" Я спросил ее.

Ее грудь поднималась и опускалась с каждым вдохом.

"Нет."

— Тогда в чем дело?

Ее глаза на секунду оторвались от меня, а затем снова вернулись ко мне. — Ты оставил свою одежду.

Я взглянул на себя. Мои брюки были расстегнуты, рубашка наполовину расстегнута. Я не помнил, чтобы делал это, хотя и неудивительно. Когда дело дошло до нее, весь мой контроль вылетел из комнаты, оставив меня голодным зверем.

— Хочешь, я разденусь? Я предлагал.

Она села и повернулась ко мне лицом, все еще обнаженная. Черт, ее сиськи были великолепны. Полная, грушевидной формы, с розовыми сосками, которые сведут с ума любого мужчину.

«Может быть, было бы лучше, если бы мы оба были голыми. Ты знаешь равенство и все такое.

Единственным свидетельством ее нервозности был румянец на ее шее.

«Я никогда не был сторонником равенства», — сказал я ей, поднимая ее с пола и усаживая на свой стол.

Раздвинув ее ноги, я любовался ее блестящей киской.

Мой.

Она была вся моя.