Синяя лилия, лилия Блу

9

Адам читал и перечитывал расписание на первую четверть, когда на стул рядом с ним плюхнулся Ронан.

Они сидели вдвоем в классе с синим ковром на полу; Адам приехал в Борден-хаус рано. Казалось неправильным, что начало учебного года эмоционально заряжено ничуть не меньше, чем тревожный день в пещере воронов, но Адам не мог отрицать, что радостное предвкушение, струившееся по его жилам, было столь же несомненным, как в те волнующие минуты, когда вокруг них пели птицы.

Еще один год – и это закончится.

Первый день, конечно, был несложным. Еще толком ничего не началось – уроки, спорт, школьные ужины, консультации по поводу колледжа, экзамены, очередной кредит. Вечерние подработки и сидение за учебниками до трех часов утра еще его не убили.

Он перечитал расписание. Куча обязательных и внешкольных занятий. Выглядело как нечто невозможное. Учиться в Агленби было трудно – а для Адама труднее вдвойне, поскольку он должен был держаться на первом месте.

В прошлом году в этом самом классе перед ними стоял Баррингтон Пуп и учил их латыни. Потом он умер. Адам точно знал, что видел смерть Пупа, хотя не помнил, как конкретно она выглядела. Хотя, приложив некоторые усилия, он мог представить, что это было такое.

На мгновение Адам закрыл глаза. В тишине пустого класса он слышал шуршание листьев о листья.

– Не понимаю, – сказал Ронан.

Адам открыл глаза.

– Что?

Очевидно, Ронану не сиделось. Он подошел к доске и начал писать. Яростным почерком.

– Мэлори. Вечно он жалуется на больные ноги, глаза, правительство… и эта собака. Но он же не слепой и не инвалид.

– И почему он не завел какое-нибудь нормальное животное? Типа ворона.

Ронан пропустил его слова мимо ушей.

– И он три раза вставал за ночь, чтобы отлить. Наверно, у него опухоль.

Адам сказал:

– У тебя же все равно бессонница.

– Нет.

Маркер протестующе пискнул: Ронан буквально вбивал в доску латинские слова.

Хотя Ронан не улыбался, а Адам узнавал не все слова, он был уверен, что это грязная шутка. Несколько секунд он наблюдал за другом и пытался представить, что перед ним не Ронан, а учитель. Невозможно. Адам сам не мог понять, в чем дело – в том, как Ронан засучил рукава, или в его апокалиптической манере повязывать галстук.

– Он все знает, – как бы мимоходом заметил Ронан.

Адам ответил не сразу, хотя и понял, что́ тот имел в виду. Всеведение профессора смущало его самого. Задумавшись об источнике этого неприятного ощущения – а источником была мысль о том, что пятнадцатилетний Ганси прообщался с Мэлори целый год, – Адам вынужденно признал: это не паранойя, а ревность.

– Мэлори старше, чем я думал, – заметил он.

– Да он вообще суперстар, – отозвался Ронан, как будто ждал реплики Адама. – И он жует с открытым ртом.

Хрустнула половица. Ронан немедленно отложил маркер. Невозможно было открыть входную дверь Борден-хауса, не заставив заскрипеть половицы по всей длине коридора. Оба поняли, что это значило: школа оживала.

– Так, – зло и скорбно сказал Ронан, – началось, ковбой.

Вернувшись на свое место, он задрал на парту ноги. Это, разумеется, запрещалось. Ронан скрестил руки на груди, откинул голову назад, закрыл глаза. Момент непослушания. Это был Ронан, которого знала школа, его старший брат Диклан – и иногда Ганси.

Ронан утверждал, что никогда не врет, но у него было лицо записного лжеца.

Стали появляться ученики. Раздавались такие знакомые звуки – скрежет парт по полу, шуршание пиджаков о спинку стула, шлепанье тетрадями об стол, – что Адам даже с закрытыми глазами мог бы видеть всю сцену в деталях. Одноклассники были болтливы, ненавистны и слепы. «Куда ездил летом, чувак? На Кейп, как всегда, куда еще. Скучно. В Вейл. Мать сломала лодыжку. О, а мы мотнулись в Европу бэкпекерами. Дед сказал, мне надо нарастить мускулы, а то я стал совсем похож на гея. Ну, он по-другому выразился. К слову о геях, вот и Пэрриш».

Кто-то стукнул Адама по затылку. Он моргнул. Посмотрел направо, потом налево. Обидчик стоял со стороны глухого уха.

– А, – сказал Адам.

Это был Тед Каррузерс, чей главный недостаток заключался в том, что Адам его не любил, а Тед этого не понимал.

– А, – беззлобно передразнил Тед, как будто безразличие Адама ему понравилось.

У Адама возникло отчаянное мазохистское желание, чтобы Тед спросил у него, где он провел лето. Но вместо этого Тед повернулся к Ронану, который по-прежнему сидел с закрытыми глазами и задрав ноги на парту. Он поднял руку, чтобы хлопнуть и его по затылку, но не решился и остановил ее на лету. Тед просто побарабанил пальцами по парте Ронана и пошел дальше.

Адам чувствовал биение силовой линии в своих жилах.

Школьники продолжали заходить. Адам продолжал наблюдать. Он хорошо это умел – наблюдать за другими. Только самого себя он не видел и не понимал. Как же он ненавидел их и как хотел быть таким же. Какими бессмысленными считал каникулы в Мэне и как о них мечтал. Какой неестественной находил речь одноклассников и как старался усвоить эту ленивую монотонность. Адам понятия не имел, как все перечисленное может соединяться.

В дверях появился Ганси. Прижав палец к нижней губе, красиво нахмурив брови, он разговаривал с каким-то учителем, стоявшим в коридоре. Школьная форма сидела на Ганси с безыскусным изяществом. Он шагнул в класс, расправив плечи, и на мгновение вновь сделался чужаком – высокомерным и непостижимым наследником вирджинской аристократии.

Адам почувствовал себя задетым. Как будто он отчего-то перестал дружить с Ганси, но до сих пор об этом не вспоминал. Как будто Ганси собирался сесть ближе к Ронану, а не к Адаму. Как будто прошлого года не было, и Адаму вновь предстояло в одиночку противостоять всем этим перекормленным хищникам.

А потом Ганси со вздохом сел впереди Адама. И обернулся.

– Господи, я вообще не спал.

Он вспомнил про хорошие манеры и сжал кулак. Когда они с Адамом стукнулись костяшками, тот ощутил огромный прилив облегчения и любви.

– Ронан, опусти ноги.

Ронан опустил.

Ганси вновь повернулся к Адаму.

– Значит, Ронан рассказал тебе про «Кабана».

– Ронан мне ничего не рассказал.

– Только про отлить, – заметил Ронан.

Адам не ответил ему.

– А что с машиной? – спросил он.

Ганси обвел взглядом класс, как будто ожидал, что школа изменилась за лето. Разумеется, нет: синий ковер повсюду, слишком рано включенное отопление, полки, забитые элегантно потрепанными книгами на латыни, греческом и французском. Запах любимой старой тетушки, которая тебя обнимает.

– Вчера вечером мы поехали купить еще хлеба, варенья и чая, и отключилось рулевое управление. Потом радио и свет. Господи. Ронан всю дорогу пел эту свою кошмарную песню – и едва успел допеть до середины, когда отрубилось все. Пришлось выталкивать «Кабана» на обочину.

– Опять генератор, – заметил Адам.

– Да, да, именно. Я открыл капот и увидел, что ремень просто висит, весь изорванный. Нужно было достать другой, и мы чуть не рехнулись, пока нашли его в продаже – такое ощущение, что за ремнями конкретного размера вчера буквально охотились. Разумеется, надеть его было уже нетрудно.

Ганси выговорил это небрежно, как будто ему ничего не стоило взять и поменять ремень генератора. Но некоторое время назад, совсем недавно, Ричард Ганси Третий обладал лишь одним навыком по части машин – вызвать механика.

Адам сказал:

– А ты молодец, что сообразил.

– Да ерунда, – ответил Ганси, но было видно, что он гордится собой.

Адам чувствовал себя так, словно помог птенцу выбраться из яйца.

«Слава богу, мы не в ссоре, слава богу, мы не в ссоре, слава богу, мы не в ссоре, что́ я могу сделать, чтобы этого не произошло опять…»

Ронан сказал:

– Давай-давай. После выпуска можешь стать автомехаником. Об этом обязательно напишут в школьном ежегоднике.

– Ха… – начал Ганси и тут же развернулся, чтобы посмотреть на нового латиниста, который вошел в класс.

На него смотрели все.

В бардачке Адам держал вырезанную из журнала фотографию – для вдохновения. На ней была изящная серая машина, выпущенная счастливыми немцами. Прислонившись к дверце и подняв воротник от ветра, стоял молодой человек в длинном черном шерстяном пиджаке, самоуверенный и самодовольный, как всемогущий ребенок – сплошь густые темные волосы и белые зубы. Руки у него были сложены на груди, как у боксера.

Вот так и выглядел их новый учитель латинского языка.

Адам впечатлился. В плохом смысле.

Новый учитель сбросил темный пиджак, разглядывая творчество Ронана на доске. Затем повернулся к сидевшим ученикам с точно таким же уверенным видом, как у парня на той фотографии.

– Посмотрите на себя, – произнес он. Его взгляд задержался на Ганси, Адаме и Ронане. – Американская молодежь. Пока не могу понять, вы – лучшее или худшее из того, что я видел здесь. Это чья работа?

Все знали, но никто не наябедничал.

Учитель сцепил руки за спиной и посмотрел повнимательнее.

– Словарный запас впечатляющий, – заметил он и постучал костяшкой пальца по некоторым словам. Он вообще был очень подвижен. – Но что тут творится с грамматикой? А здесь? Здесь нужно сослагательное наклонение. «Боюсь, они могут этому поверить» – а здесь должен быть вокатив. Я-то понимаю, что тут сказано, потому что знаю эту шутку, но любой носитель языка посмотрит на вас как на идиотов. Это непригодная к употреблению латынь.

Адаму не нужно было поворачиваться, чтобы почувствовать, что Ронан кипит.

Новый латинист повернулся – быстрый, ловкий, внимательный.

– Но это и неплохо, иначе мне нечего было бы здесь делать. Так, недомерки. Джентльмены. В этом году я веду у вас латынь. В общем, я интересуюсь языками не из любви к языкам как таковым. Меня интересует исключительно их применение. И я не вполне учитель латинского. Вообще-то я историк. Иными словами, латынь интересует меня лишь как средство… рыться в заметках мертвецов. Есть вопросы?

Ученики подозрительно смотрели на него. Это был первый урок первого учебного дня, и ничто не могло сделать занятие по латыни чуть менее насыщенным латынью. Яростная энергия нового учителя бессмысленно тонула в замшелых камнях.

Адам поднял руку.

Учитель указал на него.

– Miserere nobis, – сказал Адам. – Timeo nos horrendi esse. Сэр.

«Сжальтесь над нами… боюсь, мы ужасны».

Улыбка учителя расширилась при слове «сэр». Но он наверняка знал, что ученики были обязаны обращаться к учителям «сэр» или «мэм» в знак уважения.

– Nihil timeo, – ответил он. – Solvitur ambulando.

Нюансы первой фразы – «я ничего не боюсь!» – ускользнули от большинства, а вторая – устойчивое выражение, говорящее о пользе упражнений, – пролетела мимо.

Ронан лениво улыбнулся. Не поднимая руки, он произнес:

– Хэх. Noli prohicere maccaritas ad porcos.

«Не мечите жемчуг перед свиньями».

Он не прибавил «сэр».

– Так вы свиньи? – поинтересовался учитель. – Или люди?

Адаму не хотелось наблюдать, как кто-либо из них – Ронан или новый латинист – дойдет до ручки. Он быстро вмешался:

– Quod nomen est tibi, сэр?

– Меня зовут, – сказал мужчина, углом губки стирая бо́льшую часть неудачной грамматики Ронана и на освободившемся месте выводя аккуратные буквы, – меня зовут Колин Гринмантл.