Скандальный брак

Пролог

Лондон, 1850 г.

К счастью ли, к горю ли, но крики наконец прекратились.

Эви смотрела на бледную, дрожащую от перенесенного изнурительного испытания девушку, в изнеможении откинувшуюся на кровати. Самая мучительная и сильная боль уже оставила ее, но теперь настал момент, которого Эви с ужасом ожидала все эти месяцы.

Стояла жуткая тишина — такая всепоглощающая, какая бывает только посреди большого шторма, как раз перед тем, как затихшая на мгновение природа вновь в полной ярости напомнит о себе.

Эви дрожала, ее руки покрылись гусиной кожей. Она вспомнила, как по пути из Барбадоса домой корабль попал в шторм, но внезапно наступило такое же затишье, и она было подумала, что все уже позади. Она ошибалась тогда. И теперь Эви была не настолько глупа, чтобы думать, что их семейная буря миновала — она только начиналась.

Присев на край кровати, акушерка принялась за работу, растирая большими грубыми ладонями маленький сверток, который она держала.

— Это… — Линни напряглась и потянулась к акушерке, пытаясь хоть мельком увидеть своего ребенка.

И тут кроха издала сильный здоровый крик. Под этот великолепный звук Эви наконец смогла дышать спокойно, впервые с тех пор, как ее сводная сестра приступила к выполнению весьма трудной задачи — произвести на свет незаконнорожденного ребенка — неужели это было только вчера? В сущности, для Эви это был первый нормальный вдох с тех пор, как ее уволили, и она вернулась домой, чтобы узнать, что ее сестра скомпрометирована.

Эви сжала тонкие пальчики Линни, надеясь передать хрупкой сестре хоть немного своей силы.

Ведь самое худшее все еще было впереди.

— Ты молодец, — быстрым поцелуем она прижалась к влажной от пота брови Линни.

Повернувшись к акушерке, Эви увидела, что та изо всех сил пытается поднять свое грузное тело с кровати. Крепко схватив женщину за руку, Эви помогла ей подняться на ноги, вздрогнув от внезапной режущей боли в боку. Резко втянув в себя воздух, она боролась с неприятными ощущениями, хотя несравнимо большие усилия ей потребовались, чтобы забыть о том, как она получила эти травмы. Несмотря на то, что прошло уже шесть месяцев после злобного нападения ее работодателя, за которым последовало незамедлительное увольнение, эти воспоминания все еще причиняли ей душевную боль. Были сломаны лишь ребра, но ее душа пострадала не меньше; и тому, и другому требовалось время, чтобы излечиться.

Эви отогнала было от себя грустные мысли, но тут же похолодела от ужаса, увидев, как акушерка вручила хныкающий сверток ожидавшей ее мачехе. Весь облик Джорджины, одетой в розовое дневное платье с желтой отделкой, подчеркивал убогость жалкой обстановки меблированной комнаты.

— Итак, она поправится? Мне нужно, чтобы она встала на ноги как можно скорее. — Напряженное выражение лица Джорджины свидетельствовало о том, что та не смягчилась и не изменила свое мнение.

Акушерка указала головой в сторону Линни.

— Роды отняли у девочки много сил, она маленькая, а ребенок крупный.

Джорджина отмахнулась, даже не взглянув на своего внука.

— Лучше бы ей поскорее выздороветь. У нас на нее планы.

Конечно, Эви была в курсе планов мачехи. С того дня, когда родилась Линни, она услышала об этом достаточно. Еще ребенком она поняла, что мачеха возложила все надежды и мечты на свою дочь. Красота и изящество Линни подняли бы их от уровня незнатных дворян до привилегированных слоев высшего общества. Само собой разумеется, так же, как планы Джорджины не распространялись на Эви, они не включали в себя и обесчещенную дочь. Или незаконнорожденного внука.

— Делайте все, что сочтете необходимым, — мачеха извлекла набитый монетами кошелек из складок юбки. — Теперь можете уйти.

Нахмурившись, акушерка мрачно посмотрела на Эви.

— Вы мне кажетесь более разумной. Пошлите за мной, если кровотечение не…

— Мы уже выслушали ваши рекомендации, — прервала акушерку Джорджина. — Теперь уходите.

Пренебрежительно фыркнув, акушерка собрала свои вещи и открыла дверь спальни. Снаружи, в холле, стоял отец. Когда акушерка вышла, он ступил внутрь.

— Ну что, мы уже закончили с этим?

Как будто роды — это не больше, чем выполнение грязной работы по дому.

— Иди сюда, Генри, — Джорджина пихнула младенца ему в руки и слегка отряхнула юбки, словно, подержав внука, она каким-то образом испортила свой наряд. — Забери его. Надеюсь, ты помнишь адрес.

Ослабев, Линни откинулась на кровати и неразборчиво прошептала:

— У меня есть сын.

— Это не имеет никакого значения, — отрезала ее мать, вновь пристально посмотрев на мужа. — Генри, избавься от этого.

Этого. Вкус горечи наполнил рот Эви.

— Отдай его в детский приют, и, ради Бога, сделай это так, чтобы никто тебя при этом не увидел.

— Нет, — возразила Линни и, оперевшись на локти, попыталась приподняться на кровати. — Я хочу подержать…

— Замолчи! — лицо Джорджины от гнева пошло пятнами. — Мы уже решили, что будем делать. Я не допущу, чтобы ты окончательно разрушила свое будущее, Линни! Ты поняла меня?

Линни упала обратно на кровать, тихие рыдания сотрясали ее тело.

Сердце Эви тяжело билось в груди в отчаянном ритме, когда отец повернулся к двери. Ее руки сжались в кулаки, ногти впились в ладони. Это было неправильно. Она думала о Пенвиче — обо всех одиноких, забытых детях. О промозглых студеных зимах. О еде, которой всегда не хватало… И эти дети даже не были сиротами, просто они были никому не нужны. Что ребенку Линни придется вытерпеть в детском приюте? Неизвестно даже, выживет ли он?

Бросившись вперед, она схватила отца за рукав.

— Папа, пожалуйста. Не делай этого.

Эви умоляла его теми же словами раньше, но о другом. Когда он отсылал ее в Пенвич. Тогда они не поколебали его.

Отец застыл. Она знала, что он ненавидел, когда его втягивали в семейные дела. Он проводил все дни за картами и выпивкой, скрывшись от своей семьи и оставив жену наедине с возникающими трудностями и проблемами. Именно так Эви оказалась в Пенвиче в возрасте двенадцати лет.

— Посмотри на него, — умоляла Эви. — Он — твой внук.

Его взгляд смягчился.

— Генри, — предупредила Джорджина ядовитым тоном. — Даже не думай.

Эви с надеждой наблюдала, как изменилось выражение его лица, оно посветлело и стало более расслабленным.

— Мы не можем сделать этого! — прошипела Джорджина. — Мы будем опозорены! Не только Линни, а все мы. Не состоящая в браке женщина, родившая ребенка, все равно что шлюха…

— А что, если его мать состояла в браке, — быстро вставила Эви, прежде чем отец смог переметнуться снова на сторону жены.

— Как это возможно? — возразила Джорджина. — Глупая девчонка, да ведь каждый знает, что Линни никогда не была замужем…

— А я, — выпалила Эви, прижимая руку к сердцу. — Что, если это буду я?

— Да! — Линни опять приподнялась на кровати. — Эви только возвратилась из Барбадоса. Никто не знает, что она была вынуждена отправиться домой после того, как тот ужасный человек напал на нее. Она может сказать, что встретила там кого-то, они поженились, и после его смерти она вернулась пожить со своей семьей.

— Абсурд. Кто поверит в подобные россказни? — Джорджина в раздражении скрестила руки на груди. — И зачем нам втягивать себя в такие неприятности, когда можно просто подкинуть ребенка в…

— Потому что он — наш внук, — прервал мачеху отец таким твердым и решительным голосом, которого Эви никогда прежде не слышала.

Джорджина моргнула.

— Генри, что ты говоришь?

— Это может сработать. Эвелина может вырастить ребенка. Как вдова, — под ворчание ее мачехи отец вручил Эви шевелящийся сверток, прошептав на ухо:

— Помни, ты сама сделала свой выбор.

Эви кивнула, в ее горле образовался ком, когда она внимательно посмотрела на ребенка, на которого она только что заявила права.

На руках у нее ребенок упокоился. Казалось, что его ясные темные глаза отыскали ее лицо, и замерли, вглядываясь в него со странной проницательностью. Словно узнавая ее.

— Но это же просто глупо! Если правда когда-нибудь выйдет наружу, мы все будем изгнаны из высшего общества, мы станем персонами нон-грата… В особенности ты, Эвелина. Тебе все время придется быть настороже. Никто не должен даже заподозрить, что нам есть что скрывать!

Эви коснулась щечки ребенка кончиком пальца, спрашивая себя, ощущала ли она когда-либо что-нибудь настолько мягкое, настолько чистое и невинное.

— Я знаю, что делаю, — прошептала она. — Или, скорее, она надеялась, что знала.

Ради всех них, она надеялась.