Скорбь Тру

Она присела, чтобы закрепить золотой ремень «Мэри Джейн». Она всегда наряжалась для детских компаний. Сегодня она прихорошилась больше для Трумэна, чем для Кеннеди. Она всегда принимала решение, какие наряды носить, желая выглядеть сексуально, но не прилагая при этом слишком много усилий. Она, наконец, остановила свой выбор на одном из своих любимых костюмов — Страстной принцессы. Это сексуальное маленькое платьице с пышными рукавами, украшенное белыми бантами вокруг плеч, оставляя их оголенными. Платье было из нежно-голубого атласа с золотой отделкой, радужной узорчатой печатью и маленькими драгоценными камнями, выложенными вокруг глубокого декольте. Оно имело шнуровку на спине и на талии завязывалось большим белым бантом. Золотая накладная юбка легко спадала, открывая вид на прекрасные чулки до середины бедер. До середины юбка имела такой же узорчатый радужный принт с белой кружевной отделкой в нижней части юбки, а белый сатин нижней юбки придавали слегка кокетливый вид всему наряду.

Джемма вплела синюю атласную ленту в свои волосы, создавая некое подобие прически, оставляя с одной стороны лица несколько прядей не собранными. Она надела белые перчатки, которые закрывали руки как вторая кожа от пальчиков до локтя. И закрепила вокруг шеи колье стального голубого цвета с синими драгоценными камнями, напоминающими глаза Трумэна. В животе все перекувырнулось при мысли о том, что Трумэн увидит ее в этом наряде.

Быстро взглянув в зеркало, она не могла перестать улыбаться. Она любила этот наряд. По правде, он был ее самым любимым. Здесь была правильная доля сексуальности, чтобы он был пригодным и для взрослых, при этом оставаясь сказочным нарядом, чтобы была возможность пробудить все те волшебные чувства. Она провела много лет, мечтая о каком-нибудь человеке, и создавала кучу историй в своей голове, дабы избежать одиночества, скучной жизни, занимаясь переодеваниями и создавая новые костюмы. Она жила, фантазируя, что у такой маленькой девочки как она, будет шанс всегда ходить на работу с удовольствием, и это будет делать ее счастливой.

Девушка вошла на игровую площадку, чтобы закончить последние приготовления. Установила корзины и стойки с одеждой для Кеннеди и несколько маленьких вещей, которые она взяла для гимнастики с Линкольном.

Ее телефон завибрировал, оповещая о получении смс, и лицо Кристалл появилось на экране. Было уже почти шесть вечера. Она была удивлена, что Кристалл ждала так долго, чтобы рассказать ей детали о том, как провела сегодняшний день. Они разговаривали прошлой ночью, и Джемма поведала ей о том, что хочет навестить Трумэна сегодня утром.

Она открыла и прочитала сообщение. «Есть ли у него какие-нибудь татуировки ниже пояса». Мигающий и улыбающийся смайлик подкреплял эмоциональный настрой сообщения Кристалл. Для большей наглядности далее на экране ее телефона следовал поток изображений татуированных членов.

— Ауч, — пробормотала Джемма и напечатала свой ответ: «Не знаю, но это выглядит болезненно, так что надеюсь — нет. Мы еще даже не целовались. Я не уверенна, что смогу пережить поцелуй».

Кристалл ответила моментально. «Не переживешь поцелуй? О, подруга. Я думаю, что должна сломать свою машину».

Джемма нахмурилась. «О нет, ты не будешь этого делать! Руки прочь! Должна бежать! Он появится с минуты на минуту. Кеннеди сегодня будет играть в принцессу».

Следующее сообщение пришло через несколько секунд. «А ты будешь в этот момент развлекаться с сосиской?».

Следующее сообщение. «Волшебник страны Оз?».

Ее телефон вибрировал, будто находился на стероидах, в то время как ее подруга засыпала смсками. «Принцесса минета? Принц куннилингуса? Хоки-поки*? Ты собираешься помочь ему забыться?!». (Прим. Hokey pokey — дословно – шарик мороженого, это словосочетание имеет множество толкований, но в данном случае употребляется в значении фокус-покус, трюк, фокус, который поможет забыться).

Джемма захохотала, тогда, как колокольчик над входной дверью зазвенел, пробил волшебную мелодию бутика, и Трумэн вошел, держа Кеннеди за ручку, а в другой руке неся Линкольна в автомобильном кресле. Она положила телефон на прилавок, встретив взгляд пристально разглядывающих ее синих глаз. Эти глаза приближались, и она с трудом сглотнула, тая, словно мороженое. Желудок скрутился в узел. Она была рада, что смогла прорвать тот грубый барьер, который он пытался выстроить. Хотя, когда он вышел с ванной в этом тонком полотенце, было трудно не заметить, насколько сильное воздействие она на него оказывала.

— Эй, там, — она отвела глаза от его пронзительного взгляда и заметила, что он переоделся в джинсы с низкой посадкой, облегающие его в самых нужных местах. Отлично, теперь она уставилась на его причиндалы и пыталась не задаваться вопросом, были ли там татуировки. Черт возьми, Кристалл!

— Это… — он облизал губы, его глаза медленно скользили по ее телу, задерживая взгляд на ее чулках. — Это отличный наряд. Нам, возможно, понадобится отвести в нашей жизни больше дней для принцесс.

Она хотела, чтобы этот комплимент обернул ее бархатной накидкой, но то, как он визуально пожирал ее глазами, вызвало покалывание на коже в ожидании желанных прикосновений. Ей нужно собрать весь свой контроль и сосредоточиться на детях, иначе ее ноги превратятся в лапшу, и она рухнет в обморок.

Возвращаясь в реальность, она повернулась и закрыла за ними дверь.

— Я рада, что вы нашли мой магазин, и вижу, что ты воспользовался моим советом по поводу автомобильного кресла для Линкольна.

— Твои указания были идеальными, и кто бы подумал, что это блестящая идея, — он поднял детскую переноску, его волчий оскал превратился в братскую улыбку, направленную на счастливого ребенка.

Как он делал так, что от его хищной улыбки все ее мысли путались? Она присела рядом с Кеннеди, чувствуя тепло от обжигающего взгляда Трумэна. Волк вернулся! Может быть, ей нужно было надеть костюм «Красной шапочки»?

Глава 8

— Тру, стой неподвижно. Мы почти закончили, — Джемма трудилась над верхними пуговицами его шелковой рубашки. Это был пятый или шестой наряд, который она и Кеннеди выбрали для него. — Надеюсь, ты знаешь, что костюм «Прекрасный принц» очень востребован.

— Учитывая, как ты работаешь с пуговицами, я более чем уверен в этом, — пробормотал он себе под нос.

Она стояла перед ним в тех белых чулках до середины бедра, он умирал от желания снять их с помощью собственных зубов, которыми в данный момент он покусывал нижнюю губу. Девушка полностью сконцентрировалась на работе, приглаживая и расправляя ткань на его груди и плечах, посылая импульсы желания напрямую к его паху. С выгодной позиции его высокого роста открывался прекрасный вид на округлости ее груди. Одного вида ее в наряде сексуальной принцессы было достаточно, чтобы толкнуть его через край, он изнемогал от желания похоронить себя в ней и никогда не выходить наружу. Она была воплощением знойной невинности, а он был ни кем иным, как таращащимся развратным подонком, который быстро терял контроль над собой в попытке держать свои руки подальше от нее.

— Ты так одеваешься на все мероприятия, которые организовываешь? — он сжал кулаки, чтобы не прикасаться к ней. Ревность когтями рвала его спину при мысли о других мужчинах, с вожделением смотрящих на нее.

Она пожала плечами и прищурилась, так как играла с золотыми манжетами на его рубашке, а затем черными бархатными погонами на куртке.

— Зависит от моего настроения. Иногда я надеваю длинные атласные платье, похожие на одно из платьев Кеннеди.

Он посмотрел на Кеннеди, которая играла с корзинкой, наполненной диадемами, и представил Джемму в длинном блестящем платье. Ее обнаженные плечи, предназначенные для всевозможных наслаждений, сейчас словно бросали призыв коснуться их губами и насладиться гладкой восхитительной кожей. Зеленоглазый монстр запустил когти достаточно глубоко.

— Иногда я ношу кружевную одежду с большим количеством оборок, — добавила она. — Или более короткие наряды. Если я чувствую себя достаточно смело, то ношу кожаный байкерский наряд принцессы. Он неизменно пользуется успехом на праздниках. Ох, еще наряд принцессы-феи с крылышками. Похожий на тот, что Кеннеди примеряла ранее. Тот я тоже люблю. В нем я чувствую себя легче и веселее.

Он представил себе отцов, воспитывающих дочерей исключительно для таких событий, чтобы прийти и полюбоваться Джеммой. Тру изо всех сил старался затолкнуть свою ревность очень глубоко, но понял, что это битва проиграна.

— Родители тоже так одеваются? — спросил он натянуто.

Она улыбнулась, глаза расширились от радости, и девушка кивнула:

— Иногда, — и провела руками вдоль длины его рук, а затем от груди до талии, поглаживая куртку. — Ох, стой на месте, — она опустилась на колени, перед тем как зафиксировать край его брюк.

Святой гребаный ад, это были его фантазии, повторяющиеся снова и снова. Горячая волна ревности не просто пронзила его, она взорвалась, обжигая пламенем, под кожей, зарождаясь жаром в груди, мчась вниз по спине, просачиваясь в кости, сжигая все находящееся на ее пути.

— Ты помогаешь мужчинам одеваться? — она не принадлежала ему, чтобы ревновать, и он почувствовал себя тупицей, едва задал этот вопрос, но он был не в силах обуздать неприятные эмоции, грызущие его изнутри.

— Угу, — Джемма вскочила на ноги и отступила назад, открыто восхищаясь ним. — Ты выглядишь… — она с тоской вздохнула и погладила его по щеке, — как испорченный прелестный принц, самый прекрасный из всех, что я когда-либо видела.

Это прикосновение. Этот голос. Этот вздох. Эта женщина. Трумэн быстро обернул рукой ее талию, дернул на себя, так резко, что она испустила маленький сексуальный писк.

— Испорченный — это не хорошо? — прорычал он, показывая силу своего яростного желания.

Она приложила свою изящную руку в перчатке к его щеке, ее чарующие зеленые глаза захватили в плен его глаза, когда она заговорила своим страстным голосом больше стервы, чем принцессы:

— Испорченный — это крутой, задиристый и самый горячий Прекрасный принц из всех, что принцесса когда-либо видела.

Он почувствовал, как ее сердце бьется рядом с его. Попробовал ее дыхание, когда она изогнулась, приблизившись к его губам. И когда ее рука остановилась на его спине, это прикосновение как будто обожгло его. Он коснулся губами ее щеки, вдыхая аромат ванильного шампуня, затем прижался лицом к ее шее, вдыхая другой женский аромат — аромат желания. Она крепче вцепилась в него пальцами, а он сильнее прижал руку к ее спине. Он отстранился, посмотрел в ее глаза, которые потемнели от страсти и доверия.

— Три дня назад принцесс на моем радаре даже не было, — прошептал он напротив ее губ. — А теперь я буду не в состоянии слышать это слово и не вспоминать о том, какой убийственный наряд ты носишь, помогая моим детям.

— Твоим детям, — прошептала она дрожащим голосом.

— Брату и сестре, — поправил он, затем передумал. — Но они младенцы. Они чувствуют, что они — мои дети, даже если они мои брат и сестра.

Она кивнула.

— Я знаю. Я вижу это.

Он посмотрел на Линкольна, крошечного и невинного, наконец, начавшего получать такое питание, которое ему положено, спящего в безопасности и тепле своей кроватке, находящегося с теми, кто любит его и присматривает за ним. И на Кеннеди, играющую, улыбающуюся своему отражению в зеркале, с распущенными волосами, вымытыми и расчёсанными. Теперь ее животик сыт, и ее сердце… Ну, он работал и над его наполнением.

— Они мои дети Джемма, — повторил он, — С того самого момента, как я их нашел.

Девушка положила ладонь ему на грудь, и он задержал дыхание в легких. Ее пальцы кружили по его груди, требовали взглянуть на нее. Ее взгляд был серьезным и наполнен такими эмоциями, что он не пытался пробраться сквозь них.

— Я знаю, — сказала она.

Он почувствовал руку Кеннеди на своей ноге, когда она попыталась протиснуться между ними. Он и Джемма — оба улыбнулись, отодвинулись друг от друга, чтобы дать ей пройти. Безмолвное страстное желание заполнило пространство между ними, когда Кеннеди протянула ручки вверх к Джемме. Он почувствовал, как его сердце дало трещину, маленькая слеза готова была пролиться при взгляде на его маленькую девочку, которая привязалась в единственной женщине, которая заставляла его чувствовать нечто особенное впервые за многие годы, а, может быть, даже впервые в жизни. Тепло в глазах Джеммы, когда она подняла Кеннеди на руки, а та положила головку ей на плечо, почти сокрушило его.

Трумэн проглотил часть новых и неожиданных эмоций, которые остались комом в горле, и оставил поцелуй на щечке Кеннеди.

— Пора домой, принцесса, — он сказал это Кеннеди, хотя глазами до сих пор изучал Джемму.

Он знал, что должен отпустить все, что было между ними, чтобы дать ей возможность найти более подходящего парня, кого-то, чье прошлое не будет тянуть вниз и нуждаться в объяснении. Но он потратил свою жизнь, делая вещи, чтобы защитить других, и ставил себя на последнее место. Только в этот раз ему хотелось подпитать любящее сердце, которым он обладал, не зависимо от кожи убийцы, которую он носил.

— Поехали домой со мной, — сказал он с надеждой.

***

Джемма уложила Линкольна в его кроватку, пока Трумэн укладывал Кеннеди в постель. Девушка ранее не догадывалась, что он уступил малышке свою кровать. Теперь наличие одеял на диване обрело смысл.

Трумэн лежал с Кеннеди, нежно нашептывая ей что-то, пока она не уснула.

— Сладких снов, маленькая принцесса. Ты в безопасности. Ты любима. Я с тобой.

В горле Джеммы образовался комок. После того как они переоделись из нарядов принца и принцессы, они вернулись в квартиру на разных машинах, так что у нее было достаточно времени, чтобы перестать нервничать и думать о том, куда она едет. Теперь взволнованность исчезла, а ее место заняло нечто волшебное, нечто невероятно мощное. Джемма даже не пыталась задавать себе вопрос о том, что это было.

Трумэн Гритт был сильным, на его теле были татуировки, и он выглядел так, будто не брился несколько недель. У него были все те вещи, о которых она никогда не думала, что хочет видеть в мужчине, и через два дня он показал ей, что ни одна из этих вещей не имеет значения. И она внутренне съёжилась от того, что изначально осудила его так же, как могла сделать это ее мать. Она ненавидела это и поклялась никогда больше так не поступать. Под всей этой грубой броней скрывался добрый, нежный, невероятно преданный мужчина, какого она только могла себе представить. Он не был Прекрасным принцем и не был тем типом мужчин, который ее мать когда-нибудь одобрит. Но он был настоящим, и он был добрым. И в ту же самую секунду, как Тру поднялся и во весь рост расправил свое массивное мускулистое тело, а затем ловко обошел вокруг кровати, которую он, должно быть, купил вчера для Кеннеди. Он посмотрел на Джемму, и в его взгляде безошибочно читалось, что он оставил кусочек своего сердца на матрасе. Джемма почувствовала, что влюбляется в него. Казалось, невозможно запасть на мужчину, которого она едва знала, но в тот момент, когда он взял ее за руку, а второй потянулся за радио-няней — когда он успел это купить? — слово «невозможно» потеряло свой смысл.

Глава 9

Достаточно было одного взгляда, чтобы Трумэн и Джемма полностью поглотили друг друга. Они целовались так дико, что, когда открыли дверь в гостиную, то буквально вывалились наружу. Трумэн не мог дернуть ручку, чтобы закрыть дверь и одновременно достаточно быстро поставить радио-няню вниз. Даже несколько секунд вдали от сладких губ Джеммы казались ему вечностью. Он никогда за всю свою жизнь не был так благодарен за заранее разложенный диван, так как в этот самый момент он упал на него вместе с Джеммой в порыве пламенного, страстного хаоса объятий и голодных поцелуев. Ее руки царапали и изучали его торс, пытаясь найти свой путь ему под футболку, от чего он издал первобытный стон. Боже, он хотел ее. Всю ее. Ее поцелуи, ее руки, ее сексуальный ротик, ее податливое сердце. Обхватив ее попку одной рукой, а щеку — другой, он углубил поцелуй, их бедра терлись и толкались друг о друга в таком же бешеном темпе. Она застонала в поцелуе, и от этого звука похоть буквально обожгла его член.

— *бать, Джемма, — выдавил он, радуясь, что дети благополучно спали за закрытыми дверями и не могли их услышать.

Ее глаза широко распахнулись и так же быстро снова сузились.

— Я люблю твой рот.

Она схватила его за голову, заглушая его слова в новом жестком поцелуе, поцелуе, который сказал ему, что с ним она была честной, все было так легко, так охотно. Его руки покинули ее попку, стремясь к большему, двигаясь жестко и быстро по ее бедрам, затем по ребрам к полной груди, вызывая еще один нуждающийся стон. Он немного приподнялся и стащил с нее рубашку. Все его тело содрогнулось при взгляде на ее кремовую кожу и тугие темные соски, напряженные под ее розовым кружевным бюстгальтером, лямки которого были украшены изящными атласными бантиками.

— Христос, — сказал он.

Она улыбнулась ему и провела пальцем по его скуле.

— Извини, — проговорил он. — Я просто… Ты просто.

Не было слов, чтобы описать, как ее красота поразила его, и он не тратил ни секунды, пытаясь это объяснить. Он расстегнул застежку и отвел чашечки в сторону, втягивая один восхитительный сосок в рот и сминая другой рукой. Она выгнулась под ним, сжимая в пальцах его волосы, постанывая и извиваясь, и удерживая его на месте.

— О Боже, это ощущается так хорошо.

Он дразнил и посасывал, задевая зубами чувствительный сосок. Она резко втянула воздух, он улыбнулся, проделывая это снова, любя эту ее дикую сторону. Он отодвинулся, чтобы кончиком языка подразнить медленными круговыми движениями жесткие пики. Покатав другой сосок между большим и указательным пальцами, он сжал его достаточно сильно, чем вызвал еще один непроизвольный стон, и продолжил дарить ей мучительное наслаждение. Ее руки двигались по его плечам, бицепсам, крепко сжимая их, одна нога обернулась вокруг него и остановилась на тыльной стороне его голени. Черт, ему нравились ощущения, когда она запутывалась в нем. Он хотел знать обо всех вещах, которые сводили ее с ума. Нравятся ли ей ловкие пальцы на ее теле, нравится ли, чтобы ее лизали и сосали, а потом какой трах она предпочитает: жесткий и быстрый или медленный и чувственный? Он пошевелился, снова втягивая ее грудь в рот, когда рукой скользнул по ее бедру к местечку между ног.

Святое дерьмо. Ее джинсы были горячими, и, если он не ошибся, влажными. Его член дернулся под молнией джинсов. Он поцелуями проделал путь вниз по ее животу, который вздымался при каждом ее вдохе. Наблюдение за своими татуированными руками на ее нежной плоти делало его сильнее и толкало к дальнейшим действиям. Тру представил, как похоронит себя глубоко внутри нее, как будут подпрыгивать груди, когда она будет объезжать его член.

Он открыл зубами кнопку на ее джинсах, готовый отбросить осторожность и отдаться их дикому безудержному желанию. Уложив детей спать, он одним ударом открыл дверь в свое прошлое. Трумэн хотел быть эгоистичным, взять все, что она могла ему дать, а с последствиями иметь дело позднее, но, только подумав о своих руках под этими джинсами в поисках влажного тепла, которое он так отчаянно жаждал, он пнул свою совесть ногой. Трумэн приподнялся, стиснув зубы, говоря своему чертовому внутреннему голосу заткнулся, но не важно как сильно он пытался убедить себя в обратном, он никогда не был таким типом мужчин. И более того, происходящее, чем бы это ни было, было полной противоположностью того, что он когда-либо чувствовал. Джемма была не цыпочкой из биллиардной, ищущей быстрого траха, которая не заботилась о своем прошлом, а хотела лишь побыстрее найти удовлетворение и уйти. Ему нужно остановить этот быстро несущийся поезд на некоторое время, чтобы позволить ей как минимум принять решение о том, чтобы двигаться дальше, но с ясным осознанием происходящего. Другое шокирующее осознание — он никогда раньше не давал женщине право выбора. Его грудь сжалась от перспективы.

Он неохотно выпустил тонкий джинсовый материал и прижался губами к чувствительной коже чуть ниже пупка, проводя по ней языком, удобно устроившись у нее между ног. Он не мог сопротивляется желанию скользнуть языком за пояс ее джинсов. Джемма выгнула бедра. Он был так близко к избавлению от голоса своей совести, но когда он поднял глаза и увидел счастливое, доверчивое выражение ее лица, другие органы в его теле сжались.

Например, его сердце.

Именно сердце повелело рту прижаться к ее животу в извиняющимся поцелуе. Именно сердце заставило его двигаться вверх по ее телу и застегнуть лифчик, несмотря на ее сопротивление, а также рубашку. Потом, притянув ее в объятия, он прижался к ней щекой, вдохнул ее страсть, ее сладость, ее разочарование, чтобы запомнить все это. Всю ее, потому как однажды он должен будет ей сказать, что она должна уйти.

— Я хочу сделать так, чтобы ты почувствовала все сильнее, чем когда-либо в своей жизни, — прошептал он ей на ухо, неспособный пока взглянуть ей в глаза. — Я хочу съесть тебя на завтрак, держать тебя за руку и трахать всю ночь, до тех пор, пока оба не потеряем сознание.

— Так сделай это, — выдохнула она.

— Я не хочу причинить тебе боль, — он заставил себя приподняться и встретить ее растерянный взгляд. Тру почувствовал, будто жесткое острие ножа ударило его под дых, стены рухнули, когда ее рука потянулась и сжала орган, которым им руководил.

Ее губы изогнулись в улыбке, она прикусила нижнюю губу и быстро пробежалась пальчиками по его волосам.

— Ты, никак, большой?

Он засмеялся и опустил голову ей на плечо на краткий миг абсолютной и всепоглощающей эйфории.

Когда он снова встретился с ней взглядом, она улыбалась.

— Да, но это — меньшая из моих забот.

Она сгримасничала, и — вот это да — ее улыбка стала еще шире.

Тру вернул ей улыбку, но реальность вновь показала свою уродливую голову, подавляя этот счастливый момент. Ненавидя, что вынужден портить этот момент, ее, их, он взглянул ей в глаза и сказал:

— Я хочу тебя Джемма. Никогда в своей жизни я никого так сильно не хотел, но если мы пересечем эту черту, то должны быть честными друг с другом с самого начала.

Он сделал глубокий вдох, когда темная ложь, которая жила в нем, поглотила все намеки на улыбку, надежду на все хорошее. Все то, что он чувствовал несколько секунд назад, и болезненная ужасная правда вышла наружу.

— Я не тот человек, которым ты меня считаешь.

***

Джемма лежала под Трумэном в полном замешательстве. Ее тело все еще находилось в возбужденном состоянии от его прикосновений, поцелуев, а также эмоций, которые волнами исходили от его тела и скользили ей под кожу. Но он поднялся, сел и помог ей сделать тоже самое. Мука в его глазах вызвала дрожь беспокойства, от которого возбуждение рассеялось, а затем и вовсе исчезло.

— Я не… — она с трудом сглотнула. — Я не понимаю.

Он оперся локтями о свои колени и вгляделся в темноту. Напряжение, которое он источал, борьба против чего-то неизвестного, чего-то ужасного, смутило ее еще больше.

Он покачал головой, его подбородок упал на грудь, эти эмоциональные синие глаза закрылись на короткий промежуток времени, словно он отгораживался от нее. Она почувствовала, как он отдаляется, рухнувшие защитные стены снова восстанавливаются, а затем он открыл глаза. Уголки его губ приподнялись и вытянулись в жесткую линию, и он снова начал всматриваться в темноту. Затем глубоко вдохнул широкой грудью. Джемма увидела напряженные плечи, когда он повернулся к ней с холодным, сдержанным выражением лица, как той ночью, когда они встретились в первый раз. В промежутках между вдохами она заметила печаль, переполняющую его глаза, а затем как будто он задернул занавес, его взгляд снова стал закрытым.

— То, что я должен тебе рассказать, создаст массу вопросов, ведь ты думала, что знаешь меня. Это, вероятно, разозлит тебя, и, может быть, даже будет для тебя интересным, если ты можешь доверять своим инстинктам.

— Ты меня пугаешь, — осторожно призналась она.

Он кивнул, его челюсть сжалась от того, что, похоже, происходило в его голове.

— Я знаю. Прости. Но я не могу прикоснуться к тебе так, как мы оба того хотим, пока этот груз висит прямо над моей головой.

Нервный смешок сорвался с ее губ:

— Твои рассуждения звучат так, будто ты — ужасный человек.

Он покачал головой, его губы изогнулись в хмурой усмешке.

— Я уже даже не знаю, что я и кто я, но точно знаю, что я не тот парень, который может получить от тебя большее, не будучи честным с тобой.

— Трумэн, что это значит «что ты больше не знаешь, кем являешься»? — она пододвинулась, оставив несколько дюймов пространства между ними.

Он провел рукой по лицу. Его щетина пришла в движение, когда под ней сжались мышцы, лица.

— Ты спрашивала о моем детстве. Оно полностью отличалось от твоего, но, как я полагаю, ты уже это поняла. Единственная причина, по которой у меня была крыша над головой, это то, что бабушка оставила моей матери свой дом в наследство. И наступил момент, когда она должна была либо продать его, либо отказаться от него. Одному Богу известно. Моя мать была подобно раку. Она уничтожала все, к чему прикасалась.

— Она не уничтожила тебя, — тихо произнесла Джемма, не в силах удержаться, чтобы не погладить его руку.

Его глаза опустились вниз, на руки, а потом они медленно моргнули и оставались закрытыми мгновение перед тем, как снова открыться.

— Да, она это сделала, — он сделал паузу, борьба отображалась в жестких линиях на его лице, темнота пряталась в его взгляде. — Это чудо, что я смог выжить в детстве, но к тому моменту, когда понял, что она была проблемой… Я был ребенком. Не имел никакого представления о жизни. Я даже не знаю, когда она начала употреблять наркотики. Ей было четырнадцать, когда она меня родила. Моя бабушка была еще жива, и мы жили у нее, но она тоже была бестолковой. Кто знает? Может быть, из-за меня она начала употреблять наркотики. Господь знает, я сейчас на собственном опыте узнаю, как тяжело поднимать детей, но то, как она относилась ко мне, было сделано с притворством.

Трумэн сделал паузу, а она едва могла дышать. Джемма крепче сжала пальцы вокруг его руки. Она хотела помочь ему пройти через его так и не забытое болезненное прошлое, но она чувствовала его воздвигнутые стены и знала, что это маленькое прикосновение он ей позволил только потому, что действительно готов его принять в данный момент.

— Мои воспоминания не достаточно ясны, чтобы помнить все, что произошло со мной в детстве и в подростковом возрасте. Но то, что я помню, это то, что после смерти бабушки все стало совсем плохо. И когда родился Куинси, все стало еще хуже.

— Куинси?

— Мой брат, — пояснил он мягко. — Я, на самом деле, не занимался его воспитанием… в течение многих лет уж точно.

— Я не знала, что у тебя есть еще один брат. Есть еще братья или сестры?

Он покачал головой.

— Ночью, когда я нашел детей, я увидел Куинси впервые за многие месяцы. Последний раз я виделся с ним, когда вытаскивал из наркопритона и пытался помочь ему. Он не хотел ни меня, ни моей помощи. Насколько я знаю, у меня больше нет ни братьев, ни сестер.

Его голос сорвался, и он откашлялся, переместившись так, что его рука соскользнула с моей, и снова уставился в темноту.

— Я сказал ему держаться подальше от детей, пока он не очистится от наркотиков. Я даже не знаю, когда у них день рождения, — его глаза потускнели, и он склонил голову набок, глядя на нее с серьезным выражением лица. — Доктор думает, что Кеннеди где-то два с половиной года, а Линкольну около пяти месяцев, — он прижал указательный и большой палец к переносице, как будто ему больно, и снова отвернулся.

Слава Богу, эти дети были с ним. Слезы навернулись на глаза, и когда она коснулась его спины, он дернулся, поднял глаза к потолку и быстро заморгал.

— На самом деле, ты знаешь, — сказала она мягко, — Ты знаешь их день рождения. Четверг. Пятнадцатое сентября. День, когда ты их спас.

Он повернулся со слезами на глазах, и этот образ навечно оставил след на ее сердце. Он не сказал ни слова, просто подался вперед и обнял нее, сжимая так крепко, что трудно было дышать. Тру обнимал ее в течение долгого времени, и после того, как он был настолько откровенен с ней, ему стало легче держать ее в своих объятиях. Когда он отстранился, слезы исчезли, челюсть снова сжалась, и ее желудок ухнул вниз, понимая, что за этим обликом было намного больше.

Сколько один человек может еще вытерпеть?

Он стал серьезнее, и очередной раз извинился, глядя на нее. Она хотела сказать ему, что не нужно никаких извинений, что никто не может выбирать себе родителей. Но это означало бы, что ей нужно говорить, а ее горло настолько сжалось от переполнявших ее эмоций, что она не могла выдавить из себя даже слова.

— Когда родился Куинси, целая вереница мужчин появилась в нашей жизни. Всегда ненадолго и не слишком хорошие. Наркоманы, торговцы наркотиками, коллекторы и другие на день, на ночь, на неделю. Моя мать приходила домой в синяках и под кайфом. Она уходила с парнем в спальню, а мне велела присмотреть за Куинси, как будто это было легко и весело. Эта женщина никогда не обращала на него внимания. Она засовывала ему бутылку в рот, чтобы он замолчал, когда ей нужно было уходить. Я не буду утомлять тебя подробностями моей дерьмовой жизни, но я переехал, когда мне исполнилось восемнадцать, и попытался забрать Куинси с собой. Она натравила на меня одного своего наркоторговца. У него был пистолет, поэтому он более чем доходчиво объяснил мне, что мне пора съ*баться подальше от дома. Я не слушал.

— Иисус всемогущий! Твоя собственная мать сделала это с тобой? — Джемма не могла скрыть неверия.

Он кивнул.

— Бэр Виски, парень которого я встретил, взял меня под свое крыло и научил меня работать с автомобилями. Когда я переехал, он снял мне эту квартиру. Его семья стала моей семьей. Он и Дикси, его сестра, открыли «Автомастерскую Виски», а также держат бар со своими братьями Боунсом и Буллитом, — он, должно быть, уловил любопытство на ее лице, поэтому объяснил. — Это байкерские имена. В любом случае, я жил за мостом, боясь причинить Куинси неприятности, поэтому мы разработали график встреч. Когда наша мать уходила на несколько часов, якобы на работу, но… — он сделал глубокий вдох и медленно выдохнул. — Так или иначе, в течение двух лет мы виделись каждые несколько дней. Я давал ему деньги на еду, покупал ему одежду и все, что ему было нужно. А потом, в один прекрасный день, я пришел и услышал крики, доносящиеся из дома.

Трумэн закрыл рот и глаза, как будто все, что он должен был сказать, приносило ему физическую боль. Он положил руку на бедро и всем телом повернулся, чтобы она могла видеть лицо.

— Моей единственной целью был Куинси, когда я ввалился в дом через парадную дверь, — его голос был низким и пренебрежительным. Он поднялся на ноги и заметался, вытирая руки о джинсы и, заламывая, пропуская их через волосы, с каждым шагом становилось очевидным его усиливающееся напряжение.

— Куинси сжался на полу с раной на щеке и кровью на рубашке, сотрясаясь от рыданий, — Тру стиснул зубы, когда говорил, вены на шее вздулись, а руки сжались в кулаки так, что побелели костяшки пальцев. — Человек, которого я раньше не видел, жестоко насиловал нашу мать. Я пытался стащить его, но он качнулся назад и лишил меня из равновесия. На столе лежал нож…

***

Джемма задохнулась, слезы текли по ее щекам. Когда Трумэн оперся ладонями на перила, он в изнеможении опустил голову. Воспоминания врезались в него и на мгновение выбили весь воздух из легких. Он хотел сказать ей, что не делал этого. То, что нож уже был в крови, и дело было сделано, когда он вошел в дверь, но слова не приходили, и он знал, что никогда не придут. Его брат, может быть, и облажался, но Трумэн не мог отказаться от надежды, что в один прекрасный день Куинси найдет свой путь к более чистой, лучшей жизни. И Трумэн не был бы человеком, если бы затравил брата. Он хранил бы их секрет, пока не испустил бы последний вздох, независимо от цены, которую пришлось бы заплатить.

Подняв глаза к беспросветной темной бездне, он сказал.

— Я не должен был попасть в тюрьму. Парень был вовлечен в какой-то огромный нарко-синдикат. Государственный защитник назвал это «убийство в состоянии аффекта». Но моя мать солгала в суде. Она сказала, что не была в опасности. За двадцать два гребаных года она не сумела сделать ничего, чтобы считаться нормальным родителем, и она как-то получила справку о том, что чиста от наркотиков, и засадила своего сына в тюрьму.

Глава 10

Джемма думала, что самоубийство отца будет самым худшим, с чем ей когда-либо придётся столкнуться. Она думала, что худший выбор, который мог сделать человек, — это оставить своих близких позади. Но это? Трумэн попал в ужасную ситуацию, где у него не было выбора, кроме как спасти свою мать и брата от ужасной беды, которую она сама привела в их дом. И их мать не только не вернула домой сына, который поставил свою собственную жизнь в опасность, чтобы спасти ее, но еще и отправила его в тюрьму? Ее мысли крутились вокруг этого ужасного сценария гораздо больше, чем допускало ее воспитание. Она вся дрожала, дышать было тяжело, слезы бежали по щекам, и когда она наконец-то нашла в себе мужество взглянуть на него, Трумэн все еще стоял к ней спиной. Его плечи подались вперед, как будто весь воздух выпустили из легких.

Ее прошиб озноб, когда она пыталась переварить все, что он ей сказала. Он убил человека.

Убил.

Он взял нож и закончил жизнь человека.

Для того, чтобы спасти свою семью.

Как человеку обработать эту информацию? У нее был миллион вопросов, а также множество страхов.

Хотел ли бы он сделать это снова? Стабилен ли он? Говорил ли он ей правду?

Вдох — выдох. Сделать выдох. От этого зависело, сколько она могла держать себя в руках.

Линкольн захныкал, его было слышно через радио-няню. Трумэн медленно повернулся. Он не взглянул на нее, когда прошел через дом, будто на автопилоте, и скрылся в спальне.

Она выпустила долгий выдох и схватилась за край дивана, пытаясь понять часть его прошлого, которую он ей открыл.

Когда Трумэн вернулся в комнату, она стояла на трясущихся ногах, пытаясь примирить человека, которого пришла узнать, с человеком, который только что сделал ошеломляющее признание. Это было слишком — его болезненное выражение лица, боль в ее сердце, груз его признания.

— Я не ожидал, что ты еще здесь, — сказал он сдержанно.

Ее глаза наполнились слезами, и она рукой прикрыла рот, не доверяя тому, что может произойти. Эмоции ключом били у нее внутри, так как мысли кружились вокруг: его храбрость, его преданность, его преступление. Услышанное ею признание не меняло того, что она чувствовала к нему. У слов нет кнопки «удалить». Они были болезненной, тяжелой истиной, так не похожие на постоянное проявление добра с его стороны, которое она наблюдала, все это приводило ее в смятение. В то же время, все хорошие качества, из-за которых она обратила на него внимание с самого начала, усиливались с каждой минутой проведенного вместе времени и отказывались исчезать. Мысли метались, пытаясь одержать победу над грузом негативной полученной информации, и подняться над темнотой, вынуждая ее жадно глотать воздух.

Тру кивнул, покорно приняв решение, отразившееся в ее взгляде. Он взял радио-няню и развернулся, чтобы уйти.

— Трумэн, — его имя с отчаянием слетело с ее губ, и когда он повернулся, ее сердце открылось. Она знала, как выглядит опустошённость. Она видела этот взгляд на лице матери, после того, как отец совершил самоубийство, и она видела его в своем отражении в зеркале все последующие недели, когда их мир рухнул в пропасть, и мать стала еще холоднее, теряя себя в чем-либо, но заботясь о своей дочери.

— Я не… Я не могу, — слишком тяжело справиться с эмоциями, она сделала шаг назад и рукой схватилась за перила, чтобы стабилизировать равновесие и мир, вертящийся вокруг нее.

— Все хорошо, Джемма, — успокоил он ее. — Вот почему я не позволил зайти этому далеко.

«Ты остановил нас. Даже на фоне этой страсти ты думаешь обо мне». Она, не задумываясь, прикоснулась к его руке, нуждаясь в контакте, несмотря на запутанное положение. Его пальцы дрожали также как и ее.

— Это… — она проглотила вздох, пытаясь успокоить нервы. — Это тяжело принять.

Он с серьезным видом кивнул:

— Я не мог ввести тебя в заблуждение.

— Ты…? Сколько времени ты был…? — она даже не могла вымолвить это слово. Казалось, если она произнесет его, то сделает все происходящее еще более реальным.

— Я сидел шесть лет, вместо восьми, к которым был приговорен за сознательное непредумышленное убийство, и вышел шесть месяцев назад. Каждый четверг утром я отмечаюсь в офисе условно-досрочного освобождения и буду делать это до окончания всего назначенного мне строка. Не проходит и дня, чтобы я не думал о том человеке. Я хотел спасти свою мать и защитить Куинси, но ни одна часть меня не хотела его убивать. Я хотел остановить его. Мне нужно было остановить его.

Он тяжело дышал, четко проговаривая все слова. Какого это для него — жить с таким грузом на плечах, потеряв все, в том числе и любовь своей матери? Сколько раз ему приходилось объяснять свое прошлое? Сознательное непредумышленное убийство. Шесть лет в тюрьме.

«Тюрьма», — это слово эхом отдавалось у нее в голове.

— Джемма, я клянусь тебе, я никогда в своей жизни не употреблял наркотики, и…

Она подняла руку, не в силах больше слушать. Не сейчас. Это было слишком больно после того, как она почувствовала симпатию к нему. Слишком страшно подумать, что его прошлое действительно было реальностью. Для любого. Слишком подавляет — думать о том, свидетелем чего он стал, как пережил все, что с ним случилось. Ей нужно пространство. Время. Воздух.

Ей нужно подышать воздухом.

— Мне жаль, — сказала она, и, протиснувшись мимо него, убежала.

***

Трумэн стоял на балконе еще долго после того, как услышал, как уехала Джемма. Он провел шесть лет, отчаянно разыскивая способ, с помощью которого можно отключать эмоции. И сегодня, в то время как боль бежала по его венам, и гнев грыз его изнутри за все те моменты его жизни, которые он не выбирал. И он понял, что подавлял эмоции слишком адски долго.

Когда его мать нанесла ему непоправимый ущерб, он почувствовал, будто она ударила его ножом в грудь. Тот нож уже был воткнут слишком глубоко, когда за него взялся Куинси. Когда он пытался помочь Куинси, тот обернулся к нему с ненавистью в глазах, это выглядело, будто он выдернул нож, воткнутый матерью, и разрезал грудную клетку на кусочки с ловкостью морского пехотинца. Когда он узнал, что у него есть еще брат и сестра, которые жили жизнью, какую не должен познать ни один ребенок никогда в своей жизни, Трумэн почувствовал, как кто-то схватил его зияющие раны со всех сторон и разорвал их, разрешая внутренностям вытекать наружу.

Уход Джеммы он прочувствовал, как небольшой укол. Он не знал ее достаточно долго, чтобы точно сказать, что именно она вытягивает весь воздух из его легких.

Его следующий шаг — перестать думать. Он должен двигаться дальше, отгородиться от прошлого, чтобы не сделать выбор в свою пользу. Только он не думал, что принял неправильное решение, потому что будет делать это снова и снова для того, чтобы защитить Куинси. Но на этот раз он будет достаточно умен, чтобы отправить свою мать в полицию и дать Куинси постоянный дом, вместо того, чтобы оставить его без какой-либо защиты от грязных привычек нашей матери. Она всегда оставляла Куинси одного. Она оставляла Куинси с ним. И тогда она посадила его в тюрьму.

На пороге в спальне Тру отправил все эти воспоминания подальше, заставляя их остаться снаружи комнаты. Он не мог позволить ни одной из этих ужасных эмоций прикоснуться к детям. Закрыв глаза, он глубоко вдохнул, используя все умственные методики Бэра, которым он научился, чтобы очистить свой разум. Методики, которые помогли принять взрослую жизнь. Только тогда он вошел в спальню и включил радио-няню очень тихо, убедившись, что он мог все слышать. Бэр поделился системой мониторинга в качестве подарка, когда приходил чуть ранее. Он также присматривал за детьми, чтобы Трумэн смог сходить в душ до того, как увиделся с Джеммой. Бэр также занимался детьми, пока Трумэн работал. Когда Трумэн попал в тюрьму, то предложил бороться за опеку над Куинси, но Бэр не был совершенно чист перед законом, и Трумэн был обеспокоен, что правда выйдет наружу. У него не было шансов, что брата не будут судить как взрослого, поэтому не собирался впутывать Бэра в преступление, сказав ему о том, что произошло на самом деле.

Он поцеловал Кеннеди в лоб.

— Люблю тебя, принцесса, — затем, склонившись над кроваткой, коснулся губами лба Линкольна и расслабился, почувствовав, что лихорадка спала. — Люблю тебя, приятель.

Его сердце, казалось, увеличилось в размерах в груди. Он не знал, увидит ли когда-нибудь Джемму снова, но знал, что не было никакого гребаного шанса смотреть на этих детей и не вспоминать ее.

С помощью монитора в руке, он запер входную дверь, включил свет на крыльце и направился обратно. Он осторожно вынес с балкона металлический ящик и спустился по ступенькам и через деревянные двери прошел к автомобильной свалке. Вес его принадлежностей для рисования был привычным и тревожным. Он остановился в воротах, проверил видео на мониторе и включил громкость. Услышав звук радио громко и ясно, он проделал свой дальнейший путь к одной из машин, все еще не имея возможности избавиться от своих демонов, настроил монитор и распаковал вещи для рисования.

Одиннадцать оттенков черного, в том числе его любимых: ворон, паук, обсидиан, жир, копоть. Семь оттенков серого. Рукавицы и метеоритный дождь были у него серыми. Образ Джеммы вдруг заполнил его разум, когда она любовалась его рисунками, держа Линкольна и глядя на него сверху вниз после того, как он наткнулся на нее в спальне, и, наконец, со слезами на глазах, когда она протиснулась мимо него, сбегая с его квартиры. Он с трудом дошел до мастерской с монитором в руке и достал другую коробку красок. Трумэн не планировал создавать произведение искусства. Он не думал о стиле или дизайне, или о чем-либо другом. Его искусство было продолжением его самого, родившееся из войн, старых и новых. По мере того как знакомый звук аэрозоля успокаивал, разрушая его душу, он исчез в воспоминаниях о прошлом.

Когда Линкольн захныкал, Тру очнулся и удивился, что прошло уже три часа. Он собрал свои вещи и направился в квартиру, ни разу не оглянувшись. Он никогда не оглядывался назад. Это был единственный способ уйти от демонов, оставив их позади, но сих пор они ускользали от него, пробираясь сквозь щели под дверью, через трещины в его броне и приклеивались к нему словно клей.

Глава 11

В воскресенье вечером Джемма открыла дверь своей квартиры и, упершись рукой в бок, уставилась на Кристалл.

— Сколько раз тебе нужно услышать «я в порядке», прежде чем ты мне поверишь?

Кристалл закатила глаза и прошла в дом.

— Я уверена, мои соседи снизу оценят твои армейские ботинки.

— Ты так думаешь? — Кристалл притопнула ногой три раза. — Я надеюсь, им понравятся мои изорванные джинсы и футболка с черепом тоже. Если нет, я отправлю ботинок прямо им в задницу, — она прошествовала в гостиную и огляделась вокруг, подняла диванные подушки, проверила за шторами и под столом.

— Что ты ищешь? — Джемма была не в настроении играть в игры. Она хотела провести вечер, пытаясь пережить утрату в компании с одним из фантастических любовных романов, чтобы увести свои мысли от Трумэна и закончить воссоздание героев всех историй в своей голове, представляя, как могла бы измениться история, если бы главный герой был экс-заключенным, отмотавшим срок за убийство человека.

— Мою лучшую подругу, Джемму Райт. Может быть, ты знаешь ее? Она твой двойник, но она звонит мне, когда дерьмо случается в ее жизни. Она не отсиживается в своей квартире и показывает мне приемлемую для большинства людей долю дерьма, — Кристалл двинулась дальше, вторгаясь в личное пространство Джеммы. — Джемма не говорит, что все хорошо, когда она в порядке. Она говорит девчачьи слова, такие как «потрясающе» или «превосходно». И она не говорит «хорошо», когда это не так. Она говорит, что «зла» или «сердится», или хочет что-нибудь разбить.

Джемма закатила глаза.

— Я была награждена звонком моей дорогой мамочки чуть ранее. Я исчерпала свой лимит и не могу вникать в еще одну дискуссию, — ее мать, наверное, получила бы сердечный приступ на месте, если бы знала, что дочь встречается с парнем, который сидел в тюрьме. Почему это приносит ей некое подобие радости?

— Что случилось? Может, ее слуги забыли подать чай, и она хочет, чтобы ты подорвала свою задницу, проехала два часа и сама все сделала?

— Я не ответила. Она оставила сообщение, — Джемма повела плечами назад и использовала соответствующий высокий тон: — «Джеммелин, дорогая. Не забудь про сбор благотворительных пожертвований за два истекших месяца. Обязательно носи жемчуг. Все правильные девушки носят жемчуг». Бла, бла, бла.

— О, мамочка Райт, вы немного шалунья, не так ли? — Кристалл поиграла бровями. — Жемчужное ожерелье — убойная идея, но это может быть чересчур приторно,— она вяло, как флегматичный парень, махнула рукой.

Они обе пошатнулись, что вызвало у Джеммы такой необходимый смех.

— Почему она докучает тебе звонками? Она знает, что ты исполнишь все свои дочерние обязанности и все сделаешь правильно. Носи свои красивые жемчужины. Их блеск не похож на приторный леденец. Добавь к ним новое сказочное платье от Дон (Прим. Имеется в виду платье брэнда Donna Karan), и ты будешь убегать с работы после обеда.

— У меня есть кое-что лучше для тебя, — отрезала Джемма. — Почему ее беспокоит все, что касается меня? — Джемма побрела к дивану и плюхнулась на него.

Кристалл последовала за ней к дивану, но осталась стоять.

— Потому что всем известно: богатые люди нуждаются в детях, приспособленных жить в Джоннес. Не дай Бог, кто-то будет иметь то, что не может иметь. В конце концов, за деньги можно купить все, верно? Даже нянечек, чтобы заменить отсутствующих родителей, — она положила руку на бедро и посмотрела на Джемму. — Я только что пришла из магазина.

— И?

— И… твой крутой татуированный засранец оставил сообщение. Ты не хочешь объяснить мне, почему он оставляет для тебя сообщения в магазине, а не отправляет их тебе на телефон?

Живот Джеммы скрутило. Она была одновременно и счастлива, и печальна от того, что он искал ее. Она все еще слишком потрясена, чтобы думать нормально, поэтому беспокойно заерзала на краю дивана.

— Мы никогда не обменивались номерами.

Кристалл плюхнулась рядом с ней и изучающе посмотрела в лицо Джеммы.

— Угу. Что произошло прошлой ночью?

— Что за сообщение он оставил?

— Око за око? — Кристалл вскинула подбородок.

Эмоции Джеммы все были написаны на лице. Она сдерживала свою печаль целый день, и каждый раз, когда она думала, что все уже под контролем, гнев вновь прорывался и отдавался болью в сердце. Это была гонка до финишной прямой, и она взбиралась над каждой нежелательной эмоцией и, время от времени, снова падала на задницу.

— Сиськи низкого качества? — Кристалл выгнула бровь, и они обе рассмеялись.

— Да, он получил сиськи и… мне нравятся его татуировки? — выдавила Джемма между приступами смеха.

— Или он получил сиськи и дал тебе взглянуть на татухи? Так тату есть на его большом и толстом? — Кристалл просто упала от смеха. — Наконец-то ты получила какой-то дивиденд от своих девочек.

Возможность, хоть и ненадолго, выйти из собственной головы, пребывающей в хаосе, вызвала у Джеммы слезы на глазах.

Кристалл взяла одну из книг в мягкой обложке с журнального столика, ее смех уже затих.

— Четыре женских романа не являются хорошим знаком. Давай, — она встала на ноги и потянула Джемму за собой. Она схватила ключи Джеммы и потащила ее к входной двери.

— Куда мы идем? – спросила Джемма пытаясь не отставать от Кристалл, которая тащила ее вниз по лестнице.

— В «Luscious Licks». Так или иначе, я собираюсь выяснить, почему Трумэн сказал, что ты можешь забрать свою машину и оставить ключи от арендованной на сидении, так что тебе не надо будет с ним видеться.

Джемма остановилась на тротуаре.

— Он сказал что?

Кристалл схватила ее за руку и потянула в кафе-мороженое на углу.

— Он сказал, — тихо ответила она, — сказал, что знает, что ты не хочешь его видеть, но он закончил ремонт твоей машины и оставил ключи на переднем сидении. Попросил, чтобы ты сделала тоже самое с арендованной машиной. Джем, что случилось?

Она до сих пор не могла заставить себя произнести то, что он ей открыл.

— Я расскажу тебе. Мне нужно несколько минут, — или целая жизнь.

Они молча шли к «Luscious Licks», и запах сладкого совершенства доносился до них и дарил ощущение счастья, которое Джемма не была готова принять.

— Эй, подружки, — Пенни, жизнерадостная владелица «Luscious Licks», посмотрела на них поверх морозильной камеры. Волосы у нее были цвета грецкого ореха и собраны в модную прическу, удерживающуюся большим зажимом. Ее светлая улыбка превратилась в жесткую линию. — Эээ, что происходит?

Кристалл обняла Джемму.

— У нас был не очень хороший день.

— Значит, получите мороженое на развес. Немедленно, — Пенни помахала рукой над панелью ассортимента. — Хотите, чтобы я для вас смешала особенный «Уходи хмурый день»? Или это проблема с мужчиной? Тогда я могу взбить его в десерт «Дрянная куча дерьма». Много шоколада с крошками печенья «Oreos» и леденцами.

Джемма посмотрела на панель вкусов.

— Я не думаю, что мой желудок способен переварить что либо, но спасибо, Пен.

— О, один из тех дней, — Пенни обернулась и заполнила чашку мороженным, а потом пошла и стукнула по железному шкафчику, где, как было известно, у нее хранились крошечные бутылочки с ликером, и полила чем-то сверху. Она передала мороженое Джемме: — Съешь это. Коричневый сахар и бренди. Немного вкусняшки, чтобы расслабиться.

— Спасибо, Пенни, — даже об одной мысли о еде желудок Джеммы скрутился, но она не могла отказаться от предложения Пенни. Джемма потратила несчетное количество времени, рекламируя это мороженое в различных общественных информационных буклетах. Пенни была объектом ее первой статьи, когда она только переехала в Харбор, и она всегда чувствовала вдохновение, находясь здесь. Но сегодня все, что она чувствовала, это желание поехать в другой конец города и увидеть Трумэна.

Кристалл заказала четыре вкуса в мягкий рожок и фактически пускала слюнки, пока Пенни передавала его ей. Красочные слои манго, фисташки, черники и лимона были фаворитами Кристалл. Сочетание Джеммы заставило ее чувствовать тошноту.

Пенни обошла прилавок и обняла Джемму.

— Это за счет заведения, для обеих моих любимых принцесс.

Группа подростков зашла через переднюю дверь, шумя и веселясь вокруг.

Пенни понизила голос и сказала:

— Маленькая рыжеволосая является собственностью мальчика с модной стрижкой, — потом громче добавила: — Удачи вам в вашей мрачности сегодня. Я надеюсь, что мороженое поможет, а если нет, есть магазин спиртных напитков за углом, — она подмигнула и отвернулась принять заказ у посетителей.

Пока Кристалл искала стул, Джемма направилась к двери:

— Давай вместо этого посидим у воды.

Они ели мороженое в тишине, пока держали свой путь к пляжу. Ей нравилось, что Кристалл знала ее достаточно хорошо, чтобы не подталкивать к откровениям. Она также любила то, что подруга знала, когда ее нужно вытащить из квартиры. Это было как раз то, что нужно, чтобы попытаться переосмыслить все и понять некоторые вещи.

Они сняли обувь и шли, чтобы посидеть на песке у воды. Находясь рядом с водой, Джемма всегда пребывала в прекрасном расположении духа, но сегодня это едва притупляло ее боль.

— Когда я не услышала тебя прошлой ночью, я думала… Ты оказалась у Трумэна.

— Я была у него. Я была с ним, — признание раскачивалось у нее в груди как корабль во время шторма.

— И? В чем заключается проблема? — Кристалл посмотрела на Джемму, смешивая оставшееся мороженое в своем рожке в кашицу. — Я никогда тебя такой не видела. Обычно, когда у тебя плохой день, ты поглощаешь такое количество мороженного, с которым только можешь справиться. Что случилось?

Джемма поставила свою чашку на песок и посмотрела на людей на пляже и на волны, набегающие на берег. Она пыталась выразить словами то, что чувствовала, пытаясь осознать это при свете дня, но ей так и не удалось.

Она покачала головой, ее голос был слабым.

— Все нормально. У меня есть вся ночь. Когда будешь готова, чтобы излить свое сердце, я здесь. Или знаешь, я могла бы пойти и выбить из него все дерьмо.

Джемма рассмеялась и похлопала Кристалл по ноге. Она была одета в то, что Джемма называет «скелетом джинсов», которые были черного цвета с горизонтальными порезами по всей ноге.

— Он мог бы раздавить тебя с одной завязанной за спиной рукой, — она поняла, что только что сказала и добавила. — Но он никогда не сделает этого.

Кристалл доела свой рожок и перевела тему на магазин, давая Джемме небольшую отсрочку, уводя разговор от событий прошлой ночи.

— Я видела, что новые детские тренажеры использовались в магазине, и мне интересно, в чем дело.

— Ты должна была видеть его, когда мы играли по всему магазину. Кеннеди выбрала все эти наряды для него. «Темный Принц», «Цветочный Принц», который был веселым и, конечно же «Прекрасный Принц». Он не сопротивлялся, как это делают некоторые ребята. Он посмотрел в лицо этой маленькой девочки и сказал, что сделает все, что она только захочет.

— Похоже, он любит этих детей, — сказала Кристалл.

— Он любит. И так сильно, Крис. Он хочет, чтобы они чувствовали себя в безопасности и любимыми, и я не сомневаюсь, что он сделает все, что нужно, чтобы убедиться в этом, — так же, как он сделал для своей матери и брата. Боль в ее сердце усилилась с этой мыслью. — Я вчера поступила очень плохо с ним.

— Тогда почему его голос звучит так, будто потерял лучшего друга в этой машине и почему вы в одиночестве, вместо того, чтобы проводить время вместе?

Джемма посмотрела на воду. Она дискутировала сама с собой снова и снова и собиралась поговорить с ним после обеда. У нее было так много вопросов, но каждый раз, когда она собиралась озвучить их, печаль поглощала ее.

— Ты когда-нибудь хотела парня так сильно, что при мысли о том, что ты не можешь быть с ним, ощущала желание плакать, но ты не можешь предельно точно назвать причину этому — ты просто чувствуешь это в костях? — спросила она неуверенно.

— Да. Помню тринадцатидюймовый Тео, парень из средней школы о котором я тебе рассказывала?

— Так много приключений, и так мало времени, — сказала Джемма. — Я серьезно.

— Тогда ответ нет, потому что я никогда не встречала человека, который мог бы иметь дело со мной, не думая, что я фрик по той или иной причине.

Джемма посмотрела на свою великолепную черноволосую подругу. У нее было несколько пирсингов в одном ухе, и одета она была как панк-рокер из восьмидесятых большую часть времени. Но она была смешной, доброй и щедрой. Она была самым верным и честным другом, какого только может иметь человек. Так что, если она и была адреналиновым наркоманом, который, вероятно, ходит по канату над Нью-Йорком, есть ли кто-то смелее ее?

— Я не думаю, что ты фрик, — сказала Джемма.

— Это потому, что тебе нравится мой фрикерский вид. И потому, что ты наименее субъективный человек, которого я знаю.

— Я думаю, что была такой, а теперь не уверенна, — она сделала глубокий вдох и рассказала о разговоре с Трумэном. К тому времени, как она поведала обо всем, глаза были уже не настолько заплаканы, и она была не так взволнована, как прошлой ночью.

— Святое дерьмо, — Кристалл уперлась ногами в песок.

— Я знаю.

— Его собственная мать посадила в тюрьму, после того, как он спас ее задницу? – сердито сказала Кристалл. — Кто так поступает?

— Наркоманы, я думаю. Это то, что ты выделила больше всего для себя?

— Ну, нет, — сказала Кристалл, — Вся эта история сумасшедшая, но он видел, как какой-то мудак насилует его мать, и ты говорила, что он пытался оттащить парня прочь. Он сделал то, что должен был сделать. Он не только защищал свою мать. Ты сказала, что его младший брат тоже был там. Я представляю, как он это сделал, — легко сказала она, — Если бы кто-то насиловал мою мать, нет ничего, чего бы я не сделала, чтобы остановить его. Я не думаю, что в тот момент были бы какие-то другие мысли. Мама. Насилуют. Убить ублюдка.

Просто один звук его голоса разрывал Джеммы. Было трудно думать о чем-то подобном с участием своей матери. По правде говоря, ей было трудно думать о своей матери в принципе. И, действительно, это запутанная ситуация. Дело в том, что ее мучил вопрос, как она расскажет матери, что встречалась с человеком, который сидел в тюрьме за сознательное непредумышленное убийство.

— Это также объясняет все то, что ты говорила о нем. Не удивительно, что он такой защитник.

Он был именно таким. Она знала, что был.

— Но…он убыл человека.

— Насильника и наркоторговца, — указала Кристалл. — Совсем не столп общества.

— Как человек мог пройти через это?

— Как человек или как ты? – спросила Кристалл, — Потому что это звучит так, словно он старается жить дальше вот уже на протяжении многих месяцев, а то, как ты говоришь о нем, дает мне понять, что он справляется с этим куда лучше, чем большинство парней, которых я знаю.

Джемма откинулась на песке, глядя на посеревшее небо. Кристалл легла рядом с ней.

— Если бы ты ничего не чувствовала к нему, и если бы думала, что он представляет угрозу для тебя или детей, ты бы уже позвонила в Социальную службу по защите детей или мне, чтобы защитить вас. Ты боишься его? — спросила Кристалл.

Джемма покачала головой.

— Нет, — честно ответила она. — Нисколько.

— Чего ты боишься? Что твоя золотоискательница-мать взовьется в приступе гнева или того, что он невнимательный и не такой стабильный, как твой отец?

Джемма повернулась к ней лицом. Даже если эти вещи были правдой о ее родителях, она ненавидит высказывать это вслух.

— Нет. Я имею в виду, мы знаем, что, вероятно, моя мать запрет меня в башне и выбросит ключ, если обнаружит это, но для этого ей придется покинуть свой трон. Мы обе знаем, что этого не произойдет. И Трумэн более, чем заботлив, и я не думаю, что он не стабилен.

Если бы он был таким, я бы заметила уже это, правильно? Они не позволили бы выйти ему из тюрьмы. К тому же, нестабильный человек не делает приоритетом своего младшего брата после того, как съезжает, или держится подальше от наркотиков, потому что знает, что они делают с человеком. Нестабильный человек будет выбирать легкий путь и принимать наркотики, чтобы убежать от этой жизни.

— Вот о чем я думала, но что я знаю?

— Ты знаешь меня, ты знаешь людей, которые раньше были в тюрьме. Твой брат один из них, — Кристалл ненавидела говорить о брате, Джеде, но она знала, что ее подруга не будет возражать, учитывая, что она собирается пройти через это.

— Он был вором. Он и есть вор, — Кристалл уставилась в темное небо. — Из того, что сказал мне Джед, если ты определенный тип человека, никакое количество времени, проведенное в тюрьме, не изменит тебя. Он был арестован через два месяца после того, как освободился, и это было только потому, что его поймали на горячем. Итак, основываясь на этом, если Трумэн был человеком, который мог убить без угрызений совести, то он, вероятно, слетел бы с катушек за все это время неоднократно, а не только тогда, когда насиловали его мать.

— Он вырос с ней, с ее постоянно приходящими мужчинами. Он сказал мне, что никогда на них не набрасывался. Даже после того, как он съехал, парень угрожал ему пистолетом, чтобы тот держался подальше от дома, но он не принял ответные меры. Он просто продолжал возвращаться, чтобы присматривать за Куинси. Но я не знаю, как ты принимаешь это. Он убил человека. Даже не верится. Когда я смотрела на него, после того, как он рассказал мне, я не видела убийцу. Я видела человека, который не предполагал, что на него лягут заботы по воспитанию брата и сестры, он никогда не знал об их существовании. Человек, который готов был отказаться от моей помощи, потому как думал, что я могла причинить им вред. Но он убил человека. Он сидел в тюрьме. Тюрьма, Кристалл.

— Да, — сказала она строго. — Он убил человека, чтобы защитить гребаную задницу своей матери и младшего брата. Он попал в тюрьму, потому что защищал свою семью, но в некотором смысле вы оба сидели за решеткой. Ты выросла в закрытом сообществе, откуда редко выбиралась, тебя охраняли двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю, ты вынуждена была делать вещи, которые презираешь. Что хуже? Быть заключенным и ненавидеть своих родителей, или сидеть в тюрьме за то, что остановил мужчину, который мог стать убийцей единственного родителя и младшего брата, как думаешь?

— Это не то же самое, — неубедительно произнесла Джемма.

Кристалл сделала глубокий вздох, и ее глаза стали серьезными, когда они становились такими, значит, в разговоре не место шуткам.

— Нет. Ничто не может быть таким же, когда человек пырнул ножом мужчину, который насиловал его мать. Представь себе, как жить с этим до конца своих дней.

Слезы застилали глаза Джеммы.

— Теперь, — мягко сказала Кристалл, — представь, как воспитывать детей женщины, которая отправила тебя в тюрьму.

Слеза скатилась по ее щеке.

— Это не правильно, что он мне нравится так сильно? Такое ощущение, что он хороший. Он остановил нас, когда мы дурачились, чтобы рассказать об этом. Он мог бы переспать со мной, а потом рассказать. Но он сказал, что хотел быть честным во всем.

Кристалл повернулась набок, чтобы видеть ее лицо.

— Это многое говорит о нем, правда? Это не плохо, что он нравится тебе так сильно. Ты видишь в нем то, что никогда не видела ни в ком другом. Нечто достойное твоего большого сердца. За все те годы, что я знаю тебя, я никогда не видела, чтобы ты так плакала из-за мужчины.

***

Трумэн положил Линкольна в детский манеж и сел в шезлонг рядом с ним. Он взглянул на Кеннеди, которая сидела на коленях у Бэра, ее голова покоилась на его плече. Бэр пришел в мастерскую чуть ранее, во второй половине дня, чтобы поработать немного с мотоциклом, и застрял здесь на обед. Они пожарили гамбургеры на гриле, а потом Трумэн поделился с другом историей о Джемме.

— Я просто хочу, чтобы Джемма была здесь, — Трумэн провел рукой по волосам и откинулся на спинку шезлонга.

Кеннеди подняла головку:

— Джемма, — ее милое личико посветлело при звуке этого имени.

— Нет, принцесса, — ответил Трумэн.

Бэр поцеловал ее в щечку и осторожно притянул головку опять к своему плечу.

— Она не придет, мужик. Это нереально много, чтобы принять. Ты никогда не сможешь увидеть ее снова.

— Она в какой-то момент должна будет приехать и забрать свою машину, — Трумэн надеялся мельком ее увидеть, когда она приедет. — Я просто должен знать, что она в порядке.

— Она не в порядке. Как она может быть в порядке? Чувак, который ей нравится, только что признался, что сидел в тюрьме за убийство человека. И не смотря на все твои благородные поступки, для девушки типа Джеммы ты большой злой волк.

Трумэн оперся локтями на ноги.

— Скажи мне то, чего я не знаю.

Бэр погладил Кеннеди по спинке, когда ее веки отяжелели.

Руки Трумэну казались пустыми, как и он сам.

— Ты когда-нибудь думал о том, чтобы завести семью? Перед тем, как появились эти двое, такая мысль никогда не приходила мне в голову, и, честно говоря, до появления Джеммы я никогда не хотел видеть женщину в своей жизни, как и их. Но теперь я и дня не могу представить без них, — и я адски скучаю по ней.

— Я достаточно думал об этом, — Бэр задумчиво посмотрел на Кеннеди. — Когда-нибудь я хочу получить все то, с чем столкнулись вы. Я люблю детей. Я люблю семью. Но также я люблю разнообразие. Ты же знаешь меня.

— Да, знаю, — он усмехнулся термину «разнообразие», но ему было известно, каким преданным был Бэр. — Ты спас меня мужик. Уже даже не подсчитать какое количество раз.

— Нет, я не делал этого. Никто в этой жизни не может спасти кого-то еще, кроме себя. Ты знаешь это. Ты сам спас себя. Ты вытащил свой зад из автобуса и нашел себя здесь, и ты также вытащил сюда своего брата. Мужик, — сказал Бэр, — даже будучи подростком, ты работал намного усерднее, чем большинство мужчин, которых я знаю.

Трумэн улыбнулся, вспомнив те острые ощущения, которые получал от учебы, и от выполнения поставленной перед ним задачи.

— Ты дал мне шанс выйти из ада, в котором я вырос. Ты научил меня, что это — иметь чувство гордости, — он встал и начал расхаживать, и в этот момент фары засветились в начале подъездной дорожки. Его пульс ускорился.

— Это она? — спросил Бэр.

— Кто еще приходит сюда так поздно? Я сейчас вернусь, — он оставил для Джеммы записку в ее машине, но хотел увидеть ее лицо, когда она будет ее читать.

— Чувак, — крикнул ему вслед Бэр, — ты сказал, что ей не придется тебя видеть.

Трумэн перестал идти, и незнакомый автомобиль выехал на стоянку. Пассажирская дверь открылась, и кто-то высокий, слегка пошатываясь, вышел из нее.

— Это не она, — он оглянулся на Бэра. — Останешься с ними, ради меня?

— Ты знаешь, что да, — Бэр поднялся на ноги и встал между стоянкой и детским манежем.

Глаза Трумэна надолго застыли на Куинси, худощавое тело которого медленно двигалось к нему. Волосы брата падали ему на глаза. Его тело покачивалось как дерево на ветру, когда он накренился вперед.

— Это достаточно далеко, — прокомментировал Трумэн, пытаясь понять, кто сидит за рулем старого седана с низкой посадкой, но было слишком темно.

— Эй, мужик, — невнятно пробормотал Куинси.

Трумэн скрестил руки на груди.

— Кто в машине?

— Никто, — Куинси положил руку в передний карман, затем вынул ее, а затем снова засунул в карман.

— Я вижу, ты здесь не для того, чтобы получить помощь по очистке организма от наркотиков.

Куинси отвернулся, и Трумэн сделал шаг вперед, принимая серьёзный вид, смотря в остекленевшие глаза брата, полуприкрытые веками.

— Я использовал все деньги на кремацию мамы, — его слова слились в невнятные слоги. — Я надеялся, что ты мог бы помочь мне.

— Чушь собачья. Я дал тебе деньги.

Его брат отвернулся, а затем снова посмотрел на машину.

— Если я не заплачу…

Еще одни передние фары сверкнули и съехали с главной дороги на длинную подъездную дорожку. Джемма. Внутренности Трумэна скрутило. Он не хотел видеть Куинси или его приятелей возле Джеммы или детей. Он подошел ближе, смрад и запах тухлятины от недостатка чистоты и обилия наркоты стал сильнее.

Мир, в котором он растил его и боролся за него.

Мир, в котором он пытался спасти своего брата от всего.

Мир, который испортил всю его совершенную жизнь.

Он не может даже лгать самому себе. Он сделал свой выбор, когда решил спасти задницу брата, но это не остановило весь гнев и разочарование, разливающиеся в нем.

— Я сказал тебе, чтобы ты оставался в школе. Я сказал тебе, чтобы ты держался. Где же ты потерял свой путь? — полностью понимая, что приближается автомобиль Джеммы, терпение Трумэна достигло предела. — Ты создал чертов беспорядок в жизни, которой живешь. Если ты не хочешь избавиться от нее, то не показывайся здесь снова. Мама умерла. Ты получил свободу, или ты слишком облажался, чтобы самому о себе позаботиться?

Джемма замедлилась, когда объезжала автомобиль, работающий на холостом ходу. Трумэн помахал ей, не желая, чтобы кто-нибудь видел ее. Она продолжила ехать в дальний конец стоянки, где была припаркована ее машина, и остановилась рядом с ней.

— Съ*бывай отсюда. И больше никогда не приноси это дерьмо в мою семью снова.

Куинси смотрел мимо Трумэна на Джемму, которая залезала в свою машину. Трумэн вошел в его поле зрение.

— Ты хочешь знать, когда я сбился с пути? — спросил Куинси голосом, полным ненависти. — На следующий день, когда ты сел в тюрьму. Мама предложила мне наркотики, и там никого не было, чтобы остановить меня.

Трумэн схватил его за воротник и удар спиной об машину.

— Даже не пробуй винить меня за свой херовый выбор. Я был там каждый чертов день, — он стиснул зубы и понизил голос. — Я гнил в клетке, чтобы тебе не пришлось этого делать.

— Я тоже гнил, — он вырвался из рук Трумэна и залез в машину.

Автомобиль объехал Трумэна и умчался, оставив столб пыли на своем пути.

Трумэн посмотрел через стоянку на Джемму, которая стояла с широко раскрытыми глазами после увиденной сцены. В ее руке была записка, которую он оставил в ее машине, шелестящая на ветру. Его ноги приросли к месту. Он хотел подойти к ней, чтобы извиниться за всю свою гребаную жизнь. Для того, чтобы убедить ее дать ему шанс.

Их глаза встретились. И электрический заряд прожег путь между ними, несмотря на все его признания и ужасную сцену с Куинси.

Он не заслуживает осуждения за то, что навсегда изменило его жизнь.

Но когда она забралась в машину, разорвав связь, он знал, что она тоже этого не заслуживала.

Глава 12

Музыка перестала отдаваться эхом, когда семь маленьких принцесс прошли свое финальное дефиле и спустились вниз с подиума во вторник после обеда. Лучи света мелькали, словно волшебные звезды, когда Кристалл двигалась как профессиональный фотограф, щелкая затвором фотоаппарата, делая один кадр за другим. С ее длинными черными волосами и надетыми слоями серой и серебристой тафты она выглядела как призрачная принцесса и талантливый фотограф одновременно. Джемме очень повезло, что она в ее команде. После дефиле Джемма должна сделать большое дело — презентовать имениннице специальную драгоценную тиару. После группа сможет сделать фотографии с Кристалл и Джеммой. И под конец, Кристалл сделает фотографии детей с их родителями — теми из них, кто на самом деле остался с детьми на празднике. Сегодня это только два родителя. На одного больше, чем обычно. Родители предпочли уйти и иметь несколько часов свободы. Это всегда ее беспокоило. Неужели родители не хотят видеть, когда их ребенок находится в состоянии абсолютного счастья? Для нее стало сюрпризом, что родители полностью спокойны, оставляя детей с незнакомыми людьми, даже несмотря на то, что она прекрасно знает, что с ней и Кристалл дети в абсолютной безопасности.

Джемма в последний раз проверила мешочек с леденцами. На ней была юбка из листьев и наряд принцессы Гардении, который шумно шуршал на каждом шагу. Она потянулась через стол, чтобы поднять яркие цветы и плющ, оборачивая вокруг руки и удерживая их, чтобы они не перепутались с бантиками на мешочках. Затем, рассекая воздух, направилась к столу регистрации, чтобы получить специальную тиару для именинницы, и не могла сопротивляться желанию взглянуть на рисунок Трумэна, который он оставил в конверте и приклеил к входной двери магазина сегодня утром. Перед ее глазами моментально возник образ дракона, которого она увидела, когда впервые заглянула в конверт с эскизом и запиской, которую он для нее оставил. Ее сердце дрогнуло, как и первые три раза, когда она читала записку. Другой темный и впечатляющий рисунок из его священного альбома. Зловещие оттенки черных и серых тонов на бумаге. Рисунок дал понять, что он не делил его с кем-либо. И все же он оставил ей два рисунка здесь, в магазине, даже после того, как она сбежала из его квартиры без единого слова объяснения. Первый рисунок он оставил приклеенным к двери, на нем изображен человек, пытающийся протолкнуться через слишком узкое отверстие: лицо искажено, зубы оскалены от усилий, обеими руками он как будто пытается раздвинуть пространство, в котором застрял.

В записке было написано откровенно и душераздирающе: «Ты знаешь мою историю. Мне больше нечего скрывать». Она представила себе картину, автопортрет Трумэна за решеткой, или, может быть, он пытается вырваться из жизни, в которой он родился и вынужден был расти. Она не знала, права она или нет, но очень хотела это знать.

Ее разум вернулся обратно к записке, которую он оставил в ее машине той ночью, когда она поехала после работы забрать свою машину и увидела, как какой-то парень хлопнул перед ним дверью машины и уехал. Записка была чувственная и простая, хотя она знала, как ужасно тяжело, вероятно, ему было ее писать «Прости за мое прошлое. Я понимаю, почему ты не хочешь быть частью меня и моей жизни, но клянусь, я не плохой парень. Дети и я, мы скучаем по тебе. Тру». У нее не было объяснения тому, что она видела, но, что странно, ее это абсолютно не беспокоило. К Трумэну она относилась как к человеку, она понимала, он это заслужил. Она не знала, почему так ему доверяла, особенно после услышанной истории о его прошлом, но что-то внутри подсказывало, что она должна ему доверять. И не важно, сколько раз она говорила себе, что не должна ему доверять, она отметала эти советы.

Каждая записка, раскрывала немного больше того человека, которым он являлся. Но записка, которую он оставил сегодня вместе с рисунком дракона, содержала часть его души «Погоня за драконом — это сленг, который подразумевает вдыхание паров из подогретого морфия, героина, оксикодона и других наркотиков. С тех пор, как я что-то помню с детства, я всегда хотел убить дракона, который заманил мою мать на смерть и поглотил полностью моего брата. Мы скучаем по тебе. Тру».

Она посмотрела на записку. Я тоже по тебе скучаю. По всем троим.

— Принцесса Гардения, — Кристалл позвала ее через комнату, напугав Джемму и выводя ее из ступора. — Пришло время вручать тиару малышке по случаю дня рождения.

Она схватила тиару, нацепила профессиональную улыбку, которую практиковала с юности, и эффектно направилась дарить праздник.

***

— Как ты думаешь, мне нужно нанять няню? — спросил Трумэн у Дикси, когда кормил Линкольна. Мастерская закрыта уже в течение часа, но он и Бэр работали допоздна, и Дикси задержалась, чтобы присмотреть за малышами.

— Абсолютно нет, — возразила Дикси, заключая Кеннеди в объятья. — Они такие же дети Виски, как и Гритт сейчас.

— Ты знаешь, она права. Возможно, нам потребуется некая помощь, когда малыши начнут ползать, но сейчас мы вполне справляемся, — Бэр потянулся к Кеннеди, но Дикси отвернулась, чтобы он не смог ее забрать. Она уткнулась носом в шейку Кеннеди, чем вызвала взрыв смеха.

— Я надеялся, что ты это скажешь, — Трумэн думал также. Ему была ненавистна идея о том, что кто-то будет следить за детьми. Он не мог себе представить, что не будет находиться с ними 24 часа в сутки 7 дней в неделю. Он думал, что все, что нужно детям, это быть в безопасности и счастливыми, но понял, что этого не достаточно. Он и Кеннеди, — оба скучали по Джемме. И хотя Линкольн не мог еще спрашивать, как Кеннеди, Тру чувствовал, что ему тоже ее не хватает. Трумэн скучал по всему в ней. Ее улыбке, ее нахальном репертуаре и даже по ее раздражающим вопросам. Но больше всего он скучал по тому, как она смотрела на него, как она касалась его, — рукой здесь, а пальцем проводила вниз по щеке, — и он скучал по любви, которую она каждую минуту проявляла к детям. Тоска каждый раз наполняла его, когда Кеннеди произносила ее имя.

Он надеялся, что, отделяя свое прошлое от себя, он не поделится им больше ни с кем. Джемма со временем приехала бы к нему и дала еще один шанс показать, кем он является на самом деле. Часть его хотела рассказать ей правду о том, что это был Куинси, что он убил того мужчину, но он никогда не толкнет своего брата под автобус. Даже ради Джеммы. Он провел шесть долгих лет за решеткой. Он знал, что такое — ждать, за последние 48 часов Бэр неоднократно напоминал ему, что он может больше никогда не увидеть ее снова, но это не значило, что он собирался сдаваться. Даже на пути в ад он не отказался бы от нее.

Трумэн передал Линкольна своему несчастному приятелю, Бэру. Друг блеснул улыбкой, когда расположил ребенка в своих руках, и это наполнило теплом сердце Трумэна. Он без тени сомнения точно знал, что если с ним что-то случится, то Виски возьмут к себе на воспитание детей. Однажды ему придётся иметь дело с тем, чтобы узаконить все происходящее, но не существует никакого способа получить право опеки над детьми, будучи осужденным за уголовное преступление, и он не был готов заниматься этим сейчас.

— Я тут подумал, — произнес Трумэн. — У нас есть старый офис, который можно использовать, как склад, и несколько акров двора. Если бы я платил за это, что вы думаете насчет того, чтобы создать игровую зону прямо за дверью и закрепить офис за детьми как игровую комнату? Там уже есть ковер, так что все, что нам будет нужно, это очистить офис и покрасить его. Там два хороших окна, которые могут пропускать свежий воздух. И я думаю, мы можем заменить нижнюю часть стен на оргстекло, чтобы можно было за ними наблюдать.

Дикси и Бэр обменялись одобрительными улыбками.

— Кроу может получить для нас разрешение на что угодно, — взволновано сказала Дикси.

Бэр насупился.

— Если он так считает, то пусть поищет разрешение в твоих трусиках.

Дикси потрепала Кеннеди за носик.

— Ты слышишь, какой глупый дядя Бэр? Он дурак, не правда ли?

Кеннеди захихикала, а Трумэн приподнял бровь глядя на Бэра.

— Ты знаешь его как Ленса Берка, парня, который владеет «Mid-Harbor — материалы для дома». Кроу его байкерское имя, и у него были отношения с Дикси с тех пор, как мы были детьми.

— И интрига растет, — подразнивал Трумэн. — Что случилось с Лэнсом? Он не очень хороший парень?

Дикси закатила глаза.

— Существует ли вообще хороший человек для меня в глазах моих старших братьев? — она резко вздохнула и усадила Кеннеди вниз, чтобы та поиграла в манеже. Скрестив руки, она сердито посмотрела на Бэра. — Он поставит для нас нормальную цену, — она опустила глаза и увидела, как маленькие ручки Линкольна хватаются за подбородок Бэра. — Или вы собираетесь уйти в сторону, потому что думаете, что он попросит что-то взамен? Потому что если это так, — она перебросила непослушные красные волосы через плечо с самоуверенной ухмылкой, — то, видимо, вы понятия не имеете, как хорошо все вы воспитали меня.

Бэр опустил свой взгляд на Линкольна. Приблизил к нему лицо, позволяя ребенку засунуть пальчики в рот:

— Хорошо, но я позвоню Кроу. Не ты.

— Ты невозможен, — застонала Дикси. — Но хорошо, все, что угодно, для этих маленьких кексов.

Они обсуждали свои идеи, и как только договорились о планировке, сразу начали набрасывать план игровой, чтобы начать ремонт. Бэр и Дикси настаивали на разделении расходов на материалы, так как ремонт значительно повлияет на стоимость помещения.

Позже Трумэн накормил и выкупал детей. Он взял несколько вещей, которые удачно приобрел. Детская ванночка, которую Джемма заставила его купить в «Уолмарт», безусловно, помогла больше заинтересовать Линкольна в купании. И до тех пор, пока он добавлял пузыри в ванну Кеннеди (еще одно большое спасибо Джемме), она была готова принять ее в одиночку. После того, как уложил детей спать, он подошел к тумбе и выдвинул нижний ящик. Адреналин колющими движениями прошел сквозь его грудь от вида альбома с рисунками. У него также была коробка, которую он хранил в шкафу в спальне. Он прикоснулся к ним, понимая, что они хранят все, что когда-либо происходило, и не нужно было смотреть фотографии после создания этих рисунков. Он мог скрывать их в шкафу, снова оставить их в кромешной тьме, засунуть в ящик, но образы никогда не покидали его, чтобы он ни делал.

Поднимая эскизы один за другим, он нашел тот, который хотел оставить для Джеммы завтра утром. Он осторожно вытащил эскиз, написал записку на полях и положил в конверт. Красивое лицо Джеммы всплыло в его сознании, когда он писал ее имя на конверте. Он положил его на журнальный столик, собрал все свои вещи для рисования и радио-няню, запер входную дверь и распахнул стеклянную, ведущую на балкон, — и его мир перевернулся при виде Джеммы, стоящей перед ним, ее рука застыла в воздухе, как будто она собиралась постучать.

Глава 13

— Джемма? — спросил Трумэн тихим шепотом, выпуская из рук металлическую коробку и ловя ее до того момента, как она упадет на пол.

Джемма прокручивала этот момент в своей голове столько раз, думая, что все ее эмоции под контролем, но ничто не могло ее подготовить к пульсирующему узелку на шее и теплу, словно магнитом притягивающим ее к нему. Она подняла гимнастические устройства для младенца, которые позаимствовала у себя в магазине. Ее оправдание, чтобы приехать сюда. Первый шаг, но она его сделала. Слабовольная и более робкая, чем когда-либо прежде, но, тем не менее, она сделала это.

— Я… Эм, — мне нужно было тебя увидеть. — Я принесла это для Линкольна.

Он посмотрел на детские игрушки, нахмурил брови, разочарование исказило черты его лица. Он поставил коробку вниз, а затем закрыл дверь за собой. Не обращая внимания на игрушку, он подошел ближе, как будто не мог выдерживать расстояния между ними. Как и не имело значения закрытое пространство.

— Джемма, — прошептал он. Его синие глаза были теплыми, наполненными благодарностью и такой тоской, которую она чувствовала, когда та будто бы обернулась вокруг нее, подталкивая к нему ближе еще на один шаг. — Я скучал по тебе.

Он поднял руку, как-будто собирался прикоснутся к ее щеке, она резко втянула воздух и знакомый поток электричества прошиб ее тело. Когда он опустил руку, не касаясь ее, она хотела пнуть его, виня за свое сбившиеся дыхание.

— Я… — она положила игрушку для ребенка на пол. — Мы можем поговорить?

Он кивнул, поворачиваясь к дивану, на котором они сидели, когда он позволил ей прикоснуться к своему прошлому. Ее сердце пустилось вскачь, когда он присел рядом. Она не знала, с чего ей начать разговор или что нужно сказать. У нее была так много вопросов, но сейчас, когда она находилась рядом с ним, казалось, все те вопросы просто-напросто улетучились, ушли прочь, уступая желанию вновь оказаться в его руках. Она не боялась его, ни в малейшей степени. Она увидела слишком много о том человеке, которым он был раньше, узнав правду о его прошлом, которое превращало все добро во зло.

Она несколько раз моргнула, пытаясь очистить свой разум. Но то, как он смотрел на нее, будто нуждался в ней настолько сильно, насколько она нуждалась в нем, хотел ее так же отчаянно, как она хотела его, — все это разрушило весь ход ее мыслей.

Оказалось, что ей и не нужно было задумываться. Правда сама вырвалась наружу:

— Я не могу перестать думать о тебе и о детях.

Его губы дернулись в полуулыбке, заставляя дрогнуть ее сердце.

— У меня очень много вопросов, но они кажутся грубыми и эгоистичными. Например, как ты двигаешься дальше, после всего пережитого, и что ты чувствуешь, сделав то, что ты сделал. Но все это нездоровое любопытство, потому что, безусловно, ты был опустошен и в ужасе. Ты сказал мне так много той ночью. Я просто… Пытаюсь сложить все это вместе, — ее слова текли стремительным потоком, так быстро, что она не могла их остановить. — Я никогда не могла представить себе, что свяжусь с кем-то, кто побывал в тюрьме, или сделал то же, что и ты. Но я сомневаюсь в том, что ты сможешь повернуть время вспять и пойти другим путем, — она приподняла одно плечо. — Но я не хочу уходить, только из-за того, что ты пытался защитить свою семью. Я видела тебя с малышами и провела с вами достаточно времени, чтобы понять, что ты не жестокий. Но мне нужно осознать это. Все это, до тех пор, пока ты не устанешь объяснять. Я не буду винить тебя, если тебе надоест отвечать на мои вопросы, потому что, ты знаешь, какой я могу быть.

— Это естественно — хотеть знать, но ты мне нравишься такой, поэтому не расстраивайся. Меня не стошнит от объяснений. Это прошлое. Я боялся рассказать тебе, но теперь, получив возможность, я отвечу на все интересующие тебя вопросы и расскажу то, что ты должна знать, — он сделал достаточно долгую паузу, чтобы попытаться собраться с мыслями. — Ты спрашивала о том, как я смог двигаться дальше. Каждое утро я просыпаюсь и вижу сцену, в которой присутствуют моя мать, брат, кровь, насильник. И я должен сознательно себе напоминать, что там произошло, потому что не чувствую себе тем, кто на самом деле это совершил. Я не жестокий человек, несмотря на то, что сидел за решеткой. Иногда я вспоминаю сцену, двигаясь с самого начала происшествия. Я не могу это объяснить, но для меня не существует иного выбора. Я продолжаю идти, раскаяние никогда не исчезает, несмотря на то, что насиловали мою мать. Я хочу… Я хочу, чтобы все было иначе.

Она прижала палец к его губам, эмоции, звучавшие в его голосе, слишком болезненные, чтобы слушать дальше.

— Я не хочу заставлять тебя вновь это пережить. Я хочу, чтобы ты знал, я тебя не боюсь. Возможно, со временем у меня появятся вопросы, и я хочу знать, что для тебя это не составит проблемы.

— Джемма, — он на время закрыл глаза, тяжело дыша. Когда он вновь распахнул их, то накрыл своими пальцами ее. — Те рисунки, которые я тебе посылал, могут ничего не сказать, но они все для меня. Мне нечего больше скрывать. Ты слышала самое худшее.

— Я знаю, как они много значит для тебя, — сказала она мягко. — Спасибо, что поделился ими со мной, — она посмотрела вниз на его руки, на синие чернила, покрывающие кожу. Ей хотелось бы знать больше. Были ли эти татуировки похожи на его рисунки? Показывают ли они ужасы пережитого в прошлом? — Что они обозначают?

— Рисунки?

Она кивнула головой, желая знать о нем все, что только можно узнать.

— Твои тату, — она подняла на него глаза. Ее пальцы сжали его. — Все хорошо?

Губы Тру сжались в жесткую линию. Он тяжело дышал, его грудь вздымалась с каждым вдохом, тогда он вернул свою руку на ее, переплел их пальцы и сильно сжал.

— Все, что ты делаешь, прекрасно. Я просто рад, что ты здесь, разговариваешь со мной, и не боишься меня.

— Я не боюсь тебя, — повторила она.

Не говоря ни слова, он потянул ее руку к своим губам и поцеловал ее. Его член дернулся, ощущая ее кожу. Но то, что она увидела в его взгляде, обрадовало ее. Она полностью расслабилась, потому что эмоции, которые она видела в нем, поглотили ее.

Он водил ее пальцами по своим татуировкам, объясняя значение одной за другой:

— Туз пик — это карта смерти. Напоминание. Я сделал ее после того, как вышел из тюрьмы, — он провел ее пальцами по изображению на левой руке. — Это символ байкерского клуба Виски. Они спасали меня много раз. Я в долгу перед ними

Когда он прокладывал ее пальцами путь вниз по одной руке и вверх по другой, объясняя каждое тату, то все больше раскрывал свою жизнь перед ней. Тату символизировали силу, которая напоминала, что даже в самые худшие времена он должен оставаться сильным. Сотни крошечных точек образовывали взрыв с одной стороны руки, выходя за пределы видимости, рассказывая об его разрушенном мире и о том, как он это понимал, тонкие линии тату образовывали сети, чтобы поймать осколки, потому что он еще не был готов их отпустить. Эти знаки изначально давали визуальное предостережение для людей держаться подальше от подобной личности человека, находящегося перед ней. Его способности преодолевать душевную боль и страдания доказывали его силу. Его преданность семье и друзьям нашла отклик во всех потаенных уголках души Джеммы, которые она так пыталась скрывать, многие годы она думала, что никто не коснется их.

От звучащих в его голосе эмоций ее сердце билось сильнее, а тело воспылало жаром.

Он отпустил ее руку, и тут она поняла, что дрожит. Его лицо было серьезным, когда он потянулся к низу своей рубашки.

Он смотрел на нее с немым вопросом в глазах, и она кивнула, желая увидеть все. Он стягивал свою рубашку медленно, будто был не уверен, что она действительно готова увидеть то, о чем спрашивала, показывая чернильные узоры, которые она уже однажды видела, но не имела возможности рассмотреть детали. Она сосредоточилась на тату, которое заняло все огромное пространство его груди. Это был грозный, злой, обнаженный дракон, его позвоночник изогнулся дугой, шея вытянута вверх, он выдыхал пламя — синее, как и все его татуировки — на искривленное, изрубленное дерево, абсолютно лишенное листьев. С противоположной стороны был изображен человек, который пытался такими знакомыми разрисованными руками удержать дерево. Одна нога согнута в колене, другая отведена назад – он пытался устоять в борьбе с драконом.

Его боль была такой глубокой, что у Джеммы на глаза навернулись слезы.

— Не жалей меня, — сказал он грубо.

Она покачала головой.

— Я не жалею тебя. Я потрясена тем, через что ты прошел. Поражена тем, что ты вернулся и стал человеком, которым сейчас являешься.

Он удержал ее взгляд и снова тяжело задышал.

— Ты хочешь увидеть остальные?

Она кивнула.

— Каждую из них.

Его лицо оставалось серьезным, когда он расстегнул кнопку на джинсах. Тут она вспомнила фото, которое ей посылала Кристалл и добавила:

— Ну, за исключением, если у тебя есть тату, эм… — она посмотрела на его промежность.

Он издал хриплый смешок, который у обоих вызвал улыбку.

— Извини, но некоторые места не предназначены для того, чтобы наносить на них краску.

— Слава Богу, — она издала вздох облегчения.

Он отпустил джинсы.

— Джемма, ты знаешь, как я на тебя реагирую, если я сниму брюки… — его дыхание было тяжелым. Она вообще дышала с трудом. Он проскользнул рукой ей под волосами и обхватил сзади затылок. — Джемма, — произнес он грубо. Что-то первобытное промелькнуло в его глазах.

Она скользнула рукой по его груди к его щеке и почувствовала напряженность мышц, когда пыталась подтянуть его поближе.

— Джемма, — предупреждение ясно читалось в его голосе. Его взгляд разгорался, путешествую по ее лицу, ища подтверждение, что она не совсем уверена в своих чувствах. — Если бы у меня была возможность изменить свое прошлое, я бы… — произнес он возбужденно и осекся.

Его близость была наркотиком, заманивающим ее. Она хотела пробраться ему под кожу и почувствовать то, что чувствовал он, для того, чтобы испытать свои силы и облегчить его боль.

— Я не собираюсь убегать, — она понятия не имела, почему дала такое обещание, но ею двигало настойчивое желание плотской близости с ним. Она наклонилось, будучи не в силах больше говорить.

Он притянул ее к себе, клеймя горячим, жестким поцелуем, расшатывая все ее чувства, а затем поцеловал дико, завладев ее губами и не в состоянии ими насытится. Он углубил поцелуй, крепко прижимая ее к себе, и это чувствовалось так восхитительно. В течение этих дней она рассекала его прошлое, пока все не ушло, и остался лишь поток огненной лавы, сбивающей все на своем пути. Она прижалась ртом к его шее и укусила, получив в ответ сводящие с ума звуки страсти. Он переместил свой вес, и она опустилась на спину, провоцируя трение их тел. Его бедра двигались напротив нее в жадном, гипнотизирующем ритме, и он замедлил поцелуй, сладко отметая все оставшиеся сомнения.

— Джемма, — выдохнул он ей в рот. — Кажется, мы были уже здесь раньше.

Она улыбнулась.

— Нет, там, куда мы направляемся прямо сейчас, мы не были.

Его волчий оскал вернулся, а глаза наполнились порочным желанием.

— Останови меня сейчас, если собираешься останавливаться, потому что я думаю, что займусь с тобой любовью, думаю, что трахну тебя, поэтому прошу тебя о снисхождении — когда на нас не останется одежды, ты получишь всего меня. Я не смогу остановиться.

— Не останавливайся, — все, что она могла вымолвить.

Его рот накинулся на нее, жесткий и голодный. Джемма вцепилась ему в спину. Его руки двигались вверх и вниз по ее бокам, груди, дальше по бедрам, как будто он не мог поверить, что она лежала под ним. Она была там, с ним, поглаживая его кожу и упиваясь тяжестью его тела на себе. Поцелуй был грубым и мягким одновременно, то слабея, то воспламеняясь, и волны экстаза с каждым толчком его бедер раскаляли добела искры в ней, вызывая дрожь и охватив пламенем всю ее сердцевину. Он сорвал через голову ее рубашку, за ней последовал лифчик, затем его умелый рот начал орудовать на ее груди. Она схватила его за голову, поток звуков вырывался из ее легких. Это ее не смутило. Напротив, ее нетерпение росло с каждым движением его языка, с каждым прикосновением его губ, сначала мягких, потом твердых, а затем его рот снова слился с ее. Его грубая щетина царапала ее щеки, а его руки — Господи, эти руки — двигались по ее телу властно и уверенно, умело сметая все на своем пути, и это было все, что ей было необходимо для того, чтобы продолжать дышать.

***

Управляемый огромным потоком эмоций, он не мог думать связно, и только одно не мог проигнорировать. Трумэн приподнялся над Джеммой, и посмотрел вниз на великолепную, доверчивую девушку, лежащую под ним:

— Я хочу тебя, в своей постели.

Она улыбнулась ему, в ее глазах сияло желание, когда она потянула его обратно.

— У тебя больше нет кровати.

— Я завтра куплю кровать.

Он снова обрушил свой рот на ее, и они оба засмеялась, но этот смех быстро сменился жадным порывом страсти. Тепло растеклась вниз по всему его телу. Ему нравилось чувствовать ее обнаженную грудь напротив своей, ее сердце билось быстро и яростно рядом с его сердцем. Он хотел обладать каждым дюймом ее тела, заклеймить ее, пометить, что она принадлежит только ему. Он привык к быстрому бессмысленному сексу, когда вошел, трахнул и вышел. Это желание было новым и таким чертовски реальным. Ему не хотелось просто трахнуть ее, он хотел заняться с ней любовью, подарить ей наслаждение. Он с необузданным желанием целовал ее тело и прокладывал себе путь вниз по ее телу, чтобы снять с нее джинсы.

Трумэн поднял голову, нуждаясь в последний раз в ее одобрении, прежде чем впервые ее попробовать. Она приподняла бедра, стаскивая джинсы вниз, тем самым давая ему зеленый свет, который был так ему необходим. Ее джинсы упали на пол, а воздух вырвался из легких с гортанным стоном. Он решил воспользоваться моментом, чтобы почувствовать ее сочную и сладкую киску, и, положив на нее ладонь, он начал целовать внутреннюю поверхность бедра, ощущая, как Джемма извивается под ним, и его пульсирующий член начал молить об освобождении. Он провел языком по ее сексуальной щелочке, и она застонала. Хорошо, черт возьми, ее вкус божественный, и запах ее возбуждения манит его, притягивая магнитом. Она была чертовски сексуальной, он выругался, стиснув зубы. Он должен продвигаться медленно, подводить ее к высшей точке наслаждения разными способами, но с медленным исследованием придется подождать. Он нуждался в ней прямо сейчас. Подняв ее ноги, он положил их себе на плечи и накрыл ее киску своим ртом. Он сосал и лизал, засунув язык так глубоко, что ее внутренние мышцы сжались вокруг него, стимулируя его взять больше. Она извивалась и стонала, вцепившись ему в плечи, когда он заполнил ее. Тру подвел свои пальцы к ее центру, ввел их в ее киску и всосал клитор, зажав между зубами. Ее бедра качнулись вверх, все больше вжимаясь в его лицо, и она выкрикнула его имя возбужденным шепотом. Он знал, что она старалась быть тихой ради детей, и это заставило его сердце еще больше трепетать.

— Тру.

Так чертовски сексуально, так чертовски реально. Он остался с ней, трахал ее своим пальцами, ласкал ее своим ртом, пока она приходила в себя, спускаясь с пика наслаждения. Потом, он прижался ладонями к внутренней стороне ее бедер, раздвигая их, и шершавым языком прошелся по чувствительной плоти медленными, повторяющимися движениями. Она ногтями впилась в его кожу и жадно глотала ртом воздух, а ее тело все еще дрожало и сотрясалось после оргазма.

— Больше, Тру. Пожалуйста.

Он продолжал дразнить и ласкать ее медленно, растягивая ее удовольствие, пока она хваталась за подушки, моля его о большем. Только после этого он прижался ртом к ее киске и дал ей то, что она хотела, вознося ее вверх, выше и выше, пока она не разбилась в потоке бурных эмоций.

Когда последняя дрожь прошла сквозь ее тело, он поцелуями проложил путь по ее животу, дегустируя степень ее возбуждения с каждым касанием губ, затем сгреб ее в свои руки. Она открыла свои глазки, и удовлетворенная улыбка осветила ее лицо.

— Больше, — она умоляла его, и гребаный ад, он тоже хотел больше.

Он снова ее поцеловал, на этот раз мягче, желая быть как можно ближе к ней. Ее вкус еще остался у него на губах, их языки сплелись, и это было так чертовски жарко, что она не сопротивлялась ему. Он опустил руку между ее ног, решая довести ее до максимального пика наслаждения, и медленно поглощал ее крики удовольствия. Боже, он мог делать это всю ночь напролет. Чувствовать ее кульминацию в десять раз лучше, чем он себе представлял, но ему необходимо находиться внутри нее больше, чем ему был необходим следующий вдох. Он стянул с себя джинсы, стараясь удерживать свой вес над ней, и, остановившись, застыл.

— Презерватив, — выдавил он, — в спальне.

Он снова поцеловал ее, долго и медленно, не желая расставаться с ней, даже на секунду. Когда он сдвинулся вверх, она удержала его.

— Еще нет, — прошептала она и завлекла его в следующий поцелуй.

Ее рука запуталась в его волосах, а другая спустилась вниз, прижимая крепче его к себе и удерживая за бок. Когда их губы оторвались друг от друга, она удерживала свои близко, она прижалась к его шее, и проложила дорожку их легких поцелуев до самой челюсти.

— Мне нравится твой запах, — шептала она, обдавая его кожу жарким дыханием. — И то, как твое тело подходит моему телу, — ее пальцы двигались по его спине, касаясь легко, словно перышко, как будто она всю ночь провела под ним. Она прикасалась к нему с любовью, как никакая другая женщина в его жизни, и пробудила в нем другие жизненные потребности. Потребности в том, чего у него никогда не было. Несмотря на сильное желание почувствовать прямо сейчас, как она обволакивает его своим внутренним жаром. Это было то, что он хотел: ее прикосновения, ее поцелуи, ее мягкие вздохи от удовольствия.

— Мне нравится то, какой ты большой, — выдохнула она. — И защитник. Ты заставляешь меня чувствовать себя в безопасности.

— Несмотря на мое прошлое? — он не мог не задать этот вопрос, прежде чем вернуться к ее губам.

Она смотрела на него снизу вверх с такой сладкой улыбкой, что все его переживания испарились.

— Может быть, наоборот, из-за твоего прошлого.

Он поцеловал ее в уголок губ, чувствуя себя так, будто получил самый большой подарок в мире, и затем снова прижался к ней, перемещаясь и укладывая их на бок. Он скользнул одним коленом между ее ног, а другой накрыл ее бедро, полностью переплетая их тела.

— Ммм. Ты видишь, мы идеально подходим друг другу, — прошептала она ему в шею, а ее пальцы так и продолжали гладить его спину, нежно выводя на ней узоры. — Ты наш, «Скорбящий Тру», самый верный защитник, из всех существующих.

— Наш?

Она зевнула и положила руку на его щеку.

— Мой и детей.

Он задался вопросом, может ли она слышать, как ухнуло его сердце, все чувствовалось сильнее из-за этой потрясающей женщины. Он нежно ее поцеловал, упиваясь ощущением ее тела, прижавшегося к нему и безопасно расположившемуся в его руках, в голове он снова и снова проигрывал ее слова и мечтал, чтобы это никогда не заканчивалось.

— Джемма, — ком застрял у него в горле, подавляя все слова, которые он хотел сказать. «Я держу тебя. Чувствую, как ты прикасаешься ко мне. Это все, чего я хотел». Он был твердым как сталь, его член упирался в ее влажные завитки и теплую кожу, но по тому, как она прижималась к нему, по тому, как ее дыхание успокоилось, он понял, что она уснула. Все внутри него встало на свои места, и, в конце концов, — Боже, наконец-то — он почувствовал, что обрел контроль над своей жизнью.

Глава 14

Джемма проснулась на диване в гостиной Трумэна, ее обнаженное тело было прикрыто мягким теплым одеялом. Солнце только-только выглянуло из-за горизонта, голос Трумэна звучал через радио-няню. Обернув вокруг себя одеяло, она не чувствовала ни паники, ни смущения из-за отсутствия на ней одежды. Тепло распространилось по всему ее телу при виде его на экране радио-няни с Линкольном на плече. На нем не было рубашки, на нем были надеты только темные боксеры. Его большая рука двигалась вверх и вниз по спинке младенца и медленно выводила круги. Она не могла видеть лицо ребенка, но увидев, как повисла его ручка, поняла, что малыш снова уснул.

Она нашла свою одежду, аккуратно сложенную рядом, улыбаясь мыслям о Трумэне, когда надевала трусики и блузку, потом подошла к перилам, чтобы понаблюдать за восходом солнца. Слушая через монитор любимый голос Трумэна, она знала, что поступила правильно, когда пришла сюда прошлой ночью, чтобы его увидеть. Он не был человеком, которого нужно бояться.

И прошлая ночь…

Она вздохнула.

Достаточно только вспомнить, как он держал ее, как он раздевал ее, ломая все барьеры, и освободил ее, даря ощущение невесомости и магию. Электрический импульс между ними бесспорно был взрывоопасным, но их тесная духовная связь оказалась гораздо глубже. Когда она лежала в его объятьях прошлой ночью, они были идеально синхронны, и дышать становилось легче, когда он наполнил ее неожиданным счастьем. Она не хотела засыпать, но не могла помочь ему расслабиться после всех тех интенсивных оргазмов и просто задержалась в крепких и горячих объятьях Трумэна. Поскольку она не хотела просыпаться в объятьях Трумэна, проснуться от проявления его любви к Линкольну было еще лучше. Он отдал этим малышам всю свою любовь, ей хотелось бы принять участие в их воспитании, и она знала лучше, чем кто-либо, что ничто не вытеснит это желание. Эти дети нашли свой дом в ее сердце, и они счастливчики, что у них есть он.

Эта полнота чувств сразила ее, как будто она действительно могла почувствовать на ощупь, попробовать и увидеть их. Она задумчиво смотрела сквозь море изувеченных и забытых автомобилей, когда услышала приближение Трумэна. Когда его руки сомкнулись вокруг ее талии и теплые губы коснулись ее щеки, она улыбнулась и повернулась в его объятьях, от него исходил запах мятной зубной пасты и мыла.

— Извини, что оставил тебя одну, — сказал он хрипло сонным голосом.

Она почувствовала себя женственной и миниатюрной рядом с его огромным телом. Её нежный гигант. Её несчастный Тру. Она не сомневалась в том, что ее нежный гигант может превратиться в существо наподобие Халка, если того будет требовать ситуация. Ее сердце сжалось при виде татуировок на его груди, хотя ясно видела это уже во второй раз. Она очертила шею разгневанного дракона своими пальчиками и прижалась губами к огню. Она не могла изменить его прошлого, и каким бы страшным оно не было, оно сделало его тем человеком, каким он стал, так же как отсутствие родительского внимания и любви и самоубийство отца сделали из нее ту, кем она являлась сейчас. Когда она взглянула на него, то ее удивил направленный на нее пристальный взгляд.

— Ты выглядишь обеспокоенным. У Линкольна опять поднялась температура?

— Нет, — ответил он серьезно. — Просто пытаюсь прочитать тебя. Появилось ли сожаление с наступлением нового дня?

Она покачала головой и улыбнулась ему.

— Только то, что ты обнажил свою душу передо мной, а мне нечем поделиться с тобой, чем-то равноценным.

От облегчения его лицо осветилось.

— Ты поделилась со мной большим, чем тебе кажется, — он наклонился и поцеловал ее в плотно сомкнутые губы. Затем рассмеялся, беря ее лицо в ладони: — Однако я хотел бы, чтобы ты раздела со мной лучший поцелуй.

Она крепче сжала губы, чтобы избавить его от своего утреннего «свежего дыхания»:

— Я не почистила зубы.

Он рассмеялся и опустил руки:

— Мой рот был похоронен между твоих ног прошлой ночью. Ты действительно думаешь, что я буду переживать, чистила ли ты зубы?

Что-то изменилось. Может быть, все стало по-другому. Она не была уверенна ни в чем. Его слова прозвучали легко, его улыбка стала более естественной, а его скромный смешок, на самом деле, очень ей понравился, особенно то, как нерешительно он вырвался. Он отдавал ей еще больше, доверял больше, чем признавался. Она смотрела в его глаза. Видела там облегчение и что-то гораздо более сильное. То, что он ей сказал, было нечто особенным, и ей нужно было это услышать, чтобы она перестала думать о содеянном с сожалением, а только верила в лучшее.

Когда его рот обрушился на нее, она также почувствовала разницу в его поцелуе. Он целовал ее более интимно, придерживая одной рукой за щеку, а другой, придерживая за талию, сплетая их тела вместе. Это был опьяняющий и клеймящий поцелуй. Поцелуй, который говорил «Ты моя, а я — твой».

Это был тот самый поцелуй, которого она ждала всю жизнь.

Когда их губы разомкнулись, он пальцами заскользил по ее щеке, задевая нижнюю губу, затем поцеловал ее снова, теперь уже легко и нежно. Ох, как же ей нравились легкие и нежные поцелуи.

— У тебя идеальный вкус по утрам, — сказал он с гордой усмешкой.

Она сморщила нос.

Как будто доказывая свою точку зрения, он поцеловал ее снова и облизал ее губы.

Она рассмеялась, обожая эту новую версию Трумэна.

— Мне жаль, что я заснула прошлой ночью.

— Мне нет.

— Но ты… — довел меня до оргазма несколько раз, — я не отплатила тебе взаимностью.

— За всю свою жизнь я не касался людей так, как ты прикоснулась ко мне прошлой ночью, — в его словах звучали глубокие эмоции. — Я хочу заняться с тобой любовью, но то, что я хочу с тобой, больше, чем просто близость и масса чувств, которые скапливаются между нами. Это видеть твою сонную улыбку, когда ты прикасаешься ко мне, и слушать все те вещи, которые ты говорила пришлой ночью. Я никогда не думал… Я никогда не думал…

Он обнял ее, прижался щекой к ее макушке.

— Я никогда не думал, что мне кто-то нужен, но я начинаю думать, что я просто ждал тебя.

***

Трумэн насвистывал, стоя возле задней части своего пикапа, маневрируя с матрасом, которое он купил, пока доставал его из кузова, где его ждал Бэр, чтобы помочь занести матрас наверх. Было семь часов вечера, и Дикси приглядывала за детьми. У него было отличное настроение целый день. Линкольн дважды описал его при смене памперса, и даже это не смогло омрачить его день.

— Кто-то расслабился прошлой ночью, — сказал Бэр, хватая матрас.

— Нет, — Трумэн спрыгнул с кузова и сдвинул матрас, чтобы схватить его.

Они несли матрас вокруг мастерской к лестнице, ведущей на балкон. Джемма допоздна проводит праздник в магазине и освободится не раньше девяти, что даст ему время закончить все дела и уложить детей спать.

— Тогда почему у тебя такое хорошее настроение? — спросил Бэр, когда они тащили матрас по лестнице.

— Потому что она вернулась. И она все исправила.

— Джемма? Она вернулась?

Трумэн не смог не усмехнуться.

— Ага.

— И она спокойно относится к твоему прошлому, к детям и Куинси? — на вершине лестнице Бэр остановился и облокотил матрас о перила. — Открой дверь. Я подержу его.

Трумэн распахнул дверь, и они внесли матрас внутрь.

— Я думаю, что она отлично отнеслась к этому, может не совсем спокойно, но я и не ожидал вообще ее увидеть, — он кивнул на диван. — Давай прислоним его к спинке дивана.

— Достаточно прохладное объяснение покупке матраса, — ухмыльнулся Бэр. — Это значит, что весьма скоро ты получишь разрядку.

— Это не то же самое. Я имею в виду это. Не пойми меня неправильно, она супер горяча, и я жду не дождусь близости с ней, но это не все, чего хочу на самом деле.

— Хорошо, мужик. Я рад за тебя. Не так много женщин есть в этом мире, которые согласятся со всем тем дерьмом, которое присутствует в нашей жизни. Ты что-нибудь слышал о Куинси? — помолчав, спросил Бэр.

— Нет. Я оставил ему сообщение с предложением о помощи… снова.

— Никто не сможет сказать, что ты не преданный сукин сын.

Несмотря на щемящую боль в сердце из-за Куинси, он улыбнулся словам Бэра, думая о Джемме.

— Он член семьи. Я не хочу, чтобы он крутился вокруг детей, когда он так облажался, это не значит, что я всегда буду приходить ему на помощь, — нуждаясь в смене темы, Трумэн пересек комнату, направляясь к нише, где хранил свои инструменты. Куинси был единственным человеком, который мог испортить ему настроение. — Помоги мне. Я хочу снести все эти вещи вниз.

— Все это? — Бэр поднял в недоумении бровь. — Даже верстак?

— Ага. Я сделаю здесь вместо одной спальни две. В итоге, мы построим здесь стену, — он взмахом руки указал, где именно.

— Мы? Разве это не мое жилье?

— Ой, верно. Ты не против? — Трумэн начал снимать инструменты со стены и укладывать их в коробку.

— Нет. Конечно, нет, — Бэр был занят набором сообщения.

— Горячее свидание?

— Да, с моими братьями, — он посмотрел на Трумэна и покачал головой, затем вернулся к своему вибрирующему от пришедшего сообщения телефону. — Булет и Боунс в пути, чтобы помочь, — он засунул свой телефон в карман.

Полтора часа спустя Трумэн, Бэр, Булет и Боунс переместили все личные вещи вниз в автомастерскую и принесли коробки с постельными принадлежностями, подушками, простынями, коврами и другими вещами, которые купил Трумэн.

Трумэн подмел в нише, и они раскатали и постелили там ковер, а также установили кровать.

— Никакого каркаса для кровати? — спросил Боунс.

Трумэн пожал плечами:

— Что я знаю о каркасах для кроватей?

Булет провел рукой по бороде и отпил немного пива. Во все свои шесть футов и пять дюймов он был на два дюйма выше Трумэна и обоих своих братьев. Красочные татуировки вились вокруг его рук, и Трумэн знал, что татуировки также покрывают каждый дюйм его груди и спины.

— Эта маленькая куколка связала твои орехи в узел, да?

Трумэн улыбнулся:

— Только ты мог сказать такое. Приятно быть с кем-то, кто на самом деле о тебе заботится.

— Я считаю, что наш маленький мальчик вырос, — дразнил его Боунс. Он приехал прямо с работы и все еще одет в белый халат и слаксы. Никто бы не догадался, что под этой профессиональной одеждой скрываются татуированные плечи крутого байкера.

— Эй, — крикнул Бэр. — Мы заботимся.

— Да, но он не хочет, чтобы ты сосал его член, — ответил Булет хрипло, еще больше забавляясь. — Или ты хочешь? — спросил он, пошевелив бровями.

Трумэн рассмеялся:

— Чувак, я хочу, чтобы ты держал свою противную бороду подальше от моего хозяйства. Здесь ты можешь жить только, если станешь мышью. Это все, что могу тебе предложить.

— Эй, дорогой, я люблю свою бороду, — Булет погладил ее рукой. — Она щекочет бедра девчонок.

Однажды в качестве подлянки братья Булета сбрили ему бороду, когда он спал, но сейчас мысли Трумэна перескочили к оставшейся части сюрприза для Джеммы.