Скорбь Тру

— Я думаю, что у нас должны быть пирожные в виде пенисов, — сказала Кристалл.

— Угу, — она надеялась, что визит прошел хорошо, и жалела, что он не позволил поехать с ним, но он просто хотел защитить ее от яда наркомании.

— Я спала с Трумэном.

— Угу, — ответила Джемма рассеяно.

Кристалл, схватила ее за плечи и потрясла.

— Женщина! Очнись!

Джемма потрусила головой, чтобы очистить мысли.

— Что? Извини! Я думала о визите Трумэна к Куинси.

— Ок, ты только что одобрила пирожные в виде пенисов на вечеринку Каннингемов, и ты абсолютно спокойно отнеслась к тому, что я переспала с твоим парнем.

— Что? — ее глаза чуть ли не вылезли из орбит. — Ты не сделала это!

— Конечно, нет, парень, которого я хочу, должен кое-что осознать, но, детка, нужно было сделать что-то, чтобы ты пришла в себя, ты летала в облаках, — она передвинула график на середину стола. — Хочешь поговорить об этом?

Джемма вздохнула.

— Не о чем разговаривать. Я просто переживаю за него. Он так нервничает, и я надеюсь, что Куинси его не подведет.

— Он большой мальчик. Если Куинси принимал, то он продолжит это делать, как и раньше, и это не зависит от того, сколько времени он принимает наркотики, правда?

— Наверное. Но я ненавижу мысль о том, что он пострадает.

— Это потому, что ты его ЛЮБИШЬ, — Кристалл мечтательно уставилась в потолок. — Ты влюбилась. И теперь тебе больно от того, что больно ему. Так это происходит, и ты это знаешь.

— Да, Крис. Я действительно его люблю. И я люблю его детей, как будто они мои. Хочешь знать, что самое необыкновенное? — Джемма не стала ждать ответа. — Он любит меня так же сильно. Это безумие. Он — та доброта и любовь, которую я искала всю жизнь, заключенная в одном человеке. А еще — он весь МОЙ!

Ее телефон зазвонил, и мысли испарились. Трумэн должен был быть в реабилитационном центре десять минут назад. Он переживал из-за того, что Куинси рано встает или откажется увидеться с ним, она надеялась, что он звонит не с плохими новостями. Она вытащила телефон, и застонала, когда увидела на экране «Мама».

— Ты все еще не сказала ей?

Джемма положила телефон на стол.

— Нет, и я не могу сделать это сейчас. Я слишком напугана.

Кристалл взяла телефон и протянула ей.

— Тогда это идеальное время, потому что она не испортит хороший день.

— Боже, я ненавижу, когда ты права, — она взяла телефон и отошла к кладовой, отвечая с неохотой. — Привет.

— Джеммалин, дорогая. Ты купила платье на благотворительный вечер?

Джемме следовало привыкнуть к тому, что мать пропускает вопрос о том, как она себя чувствует, и сразу переходит к делу, и даже после двадцати шести лет отсутствия интереса к ней со стороны матери боль не прошла.

— Я в порядке. Много работы. Спасибо, что спросила, — ответила она, несмотря на незаинтересованность матери. — Я купила очень красивое платье. Как ты? — она толкнула дверь склада ногой и прислонилась к ней, выслушивая привычный список дел матери, которыми та была занята в последнее время. Не дай Бог ее матери когда-либо сказать ей, что она чувствует или что скучает по ней.

— У меня все хорошо. Папа и я летали в Сан-Диего для переговоров с Мербанками, спа-центр там великолепный…

Джемма слушала целых пять минут, прежде чем прервать мать.

— Мам, извини, что перебиваю, но я на работе, так что…

— О, Боже. Прости. Я забыла, что ты управляешь магазином для маленьких девочек.

— «Бутик для принцесс», — однажды приятно было бы услышать, что мать гордится тем, чем она занимается, а не издевается над ее делом. У нее был счет в банке, который мать регулярно пополняла. Нормальные родители раздавали детям объятия, а не грязные деньги. Деньги сладкого папочки. Джемма работала в колледже и экономила почти каждый пенни, чтобы иметь возможность открыть магазин.

— Да, конечно же, тебе бы не пришлось это делать, если бы ты встретилась с одним из подходящих холостяков, которых я годами пробовала свести с тобой.

Ежегодная раздражающая установка.

Джемма глубоко вздохнула и сказала:

— Кстати о тех парнях, мама. Не делай, пожалуйста, этого в нынешнем году. Я кое с кем встречаюсь и не хочу отшивать одного из твоих друзей.

— Встречаешься с кем-то? Это серьезно? Чем он зарабатывает на жизнь? Я его знаю?

— Да, это серьезно. Он механик. И ты, определенно, его не знаешь, — слава Богу. А то ты бы могла отпугнуть его.

— Прости, дорогая. Ты сказала инженер-механик? — с надеждой спросила мать.

Джемма закатила глаза.

— Нет, мама. Механик, который работает с машинами.

Мать замолчала, и Джемма представила, как шестеренки крутятся в ее манипулирующей голове, пытаясь выяснить, как вытащить дочь из лап автомеханика.

Джемма молчала, пока тишина не стала невыносимой. Впитывая боль, она ненавидела свою мать, когда та неодобрительно говорила с ней.

— Тебе что-нибудь еще нужно?

— О, Джеммалайн. Ты знаешь, что ты делаешь? — обвинение слышалось громко и ясно.

— О чем ты говоришь, мама? — она не смогла сдержать раздражение.

— Ты взбунтовалась. Точно так же, как и открыв свой маленький магазин. Ты пытаешься… убить меня.

— Убить тебя? — Джемма подняла глаза к потолку.

— Ты всегда пыталась доказать свою независимость, отрицая то, что лучше для тебя.

— Вот новость, мам. Мне двадцать шесть лет. Мне не нужно кому-то что-то доказывать, кроме как себе. И я уже доказала, что я умная, способная и… — какого черта, я вообще с ней объясняюсь. — Мне нужно вернуться к работе.

— У этого «механика» есть имя? — она произнесла «механик», будто это название заразной болезни.

Преисполненная желанием заставить мать не говорить с ней в подобном тоне, она сказала.

— Моего парня зовут Трумэн Гритт, и, пожалуйста, мама, в следующий раз, когда будешь говорить о том, чем он зарабатывает на жизнь, не говори так, будто это грязное слово. Возможно, ты должна была вместе со мной ходить на уроки этикета.

— Джеммалин, это твой способ разговаривать с матерью?

Она закрыла глаза, желая быть лучше, чем ее мать. Я не чудовище, я лучше нее.

— Мне жаль, но Трумэн очень важен для меня, и я бы хотела, чтобы ты проявила к нему тоже уважение, что ты ожидаешь, что я продемонстрирую Уоррену.

— Папе, — поправила она ее.

Этот человек никогда не был отцом Джеммы, хотя и был не таким ужасным, как ее мать. Его никогда не было рядом, но когда приезжал, то не был плохим. Вокруг него был дорогой воздух, он держал доллары близко и в тепле, боясь остаться без них, только несколько слов вылетели из его уст изредка.

— Уоррен, мама. Мой отец покончил жизнь самоубийством. Ты ведь помнишь моего настоящего отца? — она знала, что поступает как полная сука, но мать просто довела ее до ручки.

Наступила тишина, и когда мать, наконец, заговорила, ее тон был почти грустным.

— Да, конечно помню, Джеммалайн. Он решил покинуть нас.

Сжимая руки в кулаки, она отказывалась кричать на женщину, которой даже не было там, когда она только узнала о смерти отца.

— Да, он сделал это. Но он все еще мой отец. Как я уже сказала, давай попытаемся быть цивилизованными людьми, когда говорим о важных для нас людях.

— Хорошо, дорогая. Этот… Трумэн, придет на благотворительный вечер?

Не в этой жизни.

— Нет, буду только я.

— Какой нормальный мужчина позволяет своей женщине появиться на таком мероприятии одной?

— Тот, у которого есть дети, о которых нужно заботиться. Мне нужно идти, мам. Встретимся на следующей неделе, — она отключилась, зная, что последует еще один упрек от матери, но ей было все равно. Она взглянула на часы. С облегчением поняла, что наступило время закрывать магазин, и вышла из подсобки.

— А теперь пойдем в «Сладкий леденец», — сказала она, когда взяла свой кошелек.

Кристалл, схватила сумочку и выбросила вверх кулак в торжествующем жесте.

— Ненавижу выпивку. Люблю мороженое!

Джемма бросила на нее невозмутимый взгляд, упорно сдерживая улыбку, чтобы поддержать подругу.

— Так много радости над моим несчастьем.

— Я имею в виду…

После небольшой паузы они обе расхохотались и в унисон сказали.

— Нет выпивке! — и направились к двери, чтобы затушить пожар ненависти ведерком прекрасного мороженого.

***

Трумэн стоял неподвижно во время обыска в реабилитационном центре. Его сердце колотилось так сильно, что был уверен, что парень обыскивает его, уверенный, будто он что-то прячет. Стремление сбежать было таким сильным, что он сжал пальцы в кулаки, пытаясь сдержать разочарование и напомнить себе, что он делает это ради Куинси.

— Отлично. Ты чист.

Трумэн последовал за женщиной по стерильному коридору. Он сосредоточился на ее ногах, считая ее шаги. Потому что если он не будет этого делать, то повернется и убежит. Этот процесс слишком хорошо напомнил ему годы, проведенные в тюрьме. Он напомнил себе, что оказался там по собственной воле. Черт возьми, все уже в прошлом. Здесь никто не был заключенным.

Кроме их зависимости.

Куинси — моя зависимость.

Он зашел в маленькую уютную комнату, непохожую на коридор. В поле его зрения попал диван около дальней стены, стол и стулья справа от него. Все это размылось, как и мысли, проносящиеся сквозь его разум, когда он шел. Когда дверь открылась, он успокоился, подняв глаза на брата. Волна страха, быстро охватившая его, также быстро пошла на спад, пришло облегчение, которое он должен был почувствовать еще тогда, когда он объявил, кого пришел посетить. Но он был слишком стеснен, чтобы оценить тот факт, что Куинси был все еще там. Его самый большой страх состоял в том, что его брат может сдаться и проверить себя на прочность перед окончанием реабилитационной программы. Куинси больше не был покрыт грязью и сажей. Сейчас его кожа была в пожелтевших синяках, а рана на щеке почти зажила. Его волосы были свежевымытыми и падали прямо ему на плечи, закрывая один глаз. Трумэн не был готов к подавляющим эмоциям, которые охватили его при виде брата. Он шагнул вперед, раскрыв руки для мужчины, чьи огромные голубые глаза были полны предостережения, как и язык его тела, и оба сигнала Трумэн решил игнорировать.

— Куинси.

Брат сделал шаг назад, удерживая Трумэна взглядом и передавая четкое сообщение. Трумэн опустил руки по бокам, в то время как разочарование, грусть и гнев вели сражение внутри него.

Куинси взял стул и сел на него. Трумэн сделал то же самое, ухватив момент, чтобы поближе рассмотреть своего брата. Он имел привычку время от времени проигрывать сцены в голове. Все эти годы Трумэн держал изображение тринадцатилетнего Куинси в своей памяти. Он держался за это воспоминание, как за спасательный круг. Как будто верил, что он останется добрым, светлым и чистым мальчиком. Но стены, решетки и расстояние в мили создали огромные непроходимый барьер, который никто из них не мог сломать. Куинси больше не был тем мальчиком, может, даже не был тем самым человеком. Он был мужчиной с волевым подбородком, но слишком большое количество наркотиков изменило его красивое лицо, а на руках пролегли дорожки следов от уколов иглы. Ему было почти двадцать лет, не намного моложе Трумэна, когда того посадили в тюрьму.

— Удивлен? — спросил Куинси.

Он никогда не скрывал своих эмоций. Трумэн откашлялся, пытаясь подобрать слова. Он поговорил с врачом Куинси, и тот посоветовал не разыгрывать семейную драму, не говорить о деньгах, будущем или что-нибудь еще, что может вызвать стресс. Она сказала, что Куинси нужно жить «сегодняшним днем», и что лишняя тревога может плохо сказаться на его выздоровлении.

— Нет, я не удивлен, — солгал он, и Куинси выгнул бровь. — Хорошо, да. Мужик, я не был уверен, что должно было произойти.

— Думаешь, я знаю? — Куинси провел рукой по волосам и отвернулся, сжимая челюсть. — Чувак, это место затягивает, — он вскочил на ноги и начал расхаживать по комнате.

Трумэн встал вместе с ним и наблюдал, как он двигается взад вперед по комнате, как тигр, загнанный в клетку, а его волосы скрывали лицо.

— Я горжусь тобой и тем, что ты делаешь.

Куинси издевался.

— Гордишься мной? Мне не нужно твое одобрение.

— Я не это имел в виду, — он не хотел спорить с братом, но понятия не имел, как вести себя в его обществе, не знал, что говорить. — Я имею в виду, что знаю, как это непросто.

— Мне когда-нибудь было легко? — он поднял сердитый взгляд на Трумэна.

— Я не имел в виду…

— А о чем тогда ты говоришь, Трумэн? — Куинси передвигался по комнате, оставаясь на расстоянии вытянутой руки от Трумэна. — «Ни единого слова, Куинси».

Холодок пробежал по спине Трумэна, услышав его собственные слова из той проклятой ночи, брошенные ему в лицо. Слова, которыми он хотел утешить Куинси. Слова, которые отправили его в тюрьму.

— Ты не совершил ошибку, Куинси. Ее совершил я.

— У тебя было все хорошо. Шесть лет была еда и крыша над головой. Шесть лет, когда ты не смотрел, как какой-то кретин трахает твою мать.

— Куинси, ты не можешь знать, где лучше быть, в тюрьме или…

— Не могу? — Куинси расхаживал по комнате, ссутулив плечи. — Было лучше в тринадцать лет попробовать наркоту?

— Ты мог бы…

Куинси обернулся и быстро подошел к Трумэну. Трумэн сделал шаг назад. Это было именно то, о чем говорил врач, чего советовал избегать. Ему как-то удалось снова вывести из себя брата, напугав его.

— Как? Как я мог это сделать в тринадцать лет? Позвонить в социальную службу и войти в систему после того, как ты провел годы, говоря мне, что это того не стоит. Ты был моей крепостью. Моей опорой. Ты убедил меня, что я могу положиться на тебя, и ты проделал хорошую работу, потому, когда ты ушел, я был чертовски потерян. Я последовал за сатаной прямо в ад.

Весь воздух выбило из легких Трумэна. Комната начала вращаться, возвращая демонов прошлого, оживляя и цепляясь за них, натравливая их друг на друга.

— Я пытался помочь, — ответил он строго. — Меня не должны были посадить. Ты должен был быть там. Ты слышал, что сказал адвокат. Я должен был выйти, а потом позаботиться о тебе, как было всегда. Ты знаешь, что она лгала на суде, — это убивало Трумэна. То, что он никогда не узнает, зачем она солгала и отправила его в тюрьму.

Но этот крест был не Куинси.

Взгляд Куинси будто полоснул его ножом.

Трумэн понизил голос.

— Ты знаешь правду, парень. Ты единственный на этой чертовой земле, кто знает правду.

— Я должен был убить его, — он отвел взгляд. — Он убил бы ее.

Может быть, это было бы и к лучшему. Трумэн почувствовал, как дрогнуло его сердце, и чувство вины вылилось ненавистной мыслью. В следующее мгновение он понял, что смерть матери означала бы, что Кеннеди и Линкольн никогда бы не родились. Он проклинал себя, что мог принять эту мысль за возможный выход из ситуации. Он любил этих детей. Вытеснив из головы эти мысли, он сосредоточился на стоящем перед ним брате.

— Я думал только о том, что если бы ты в тот момент был там, то убил его, — слова Куинси были пропитаны ядом. — Я сделал то, что считал нужным для защиты матери, несмотря ни на что, поступил в соответствии с укоренившимся в моей голове понятием. Защитил свою семью.

— Ты сделал то, что должен был, — мне жаль, что я не сделал этого. Может быть, тогда ты не пал так низко. — Я боялся, что они посадят тебя, как взрослого. Я даже не мог вынести мысли о тебе — ребенке — в тюрьме. Ты был просто ребенком, к тому же, хорошим ребенком, умнее, чем кто-либо из тех, кого я знал, и к тому времени, как я понял, что они не будут судить тебя как взрослого, было уже слишком поздно. Но мы не знаем, не сдала бы тебя мать, как меня, а я не смог бы это вынести. Ты должен знать, что я никогда не сделаю того, что тебе навредит. Никогда. Я унесу наш секрет в могилу, чтобы защитить тебя.

— Я не могу избежать вины, чувак. Она всегда со мной. Я смотрю в зеркало и ненавижу человека, которого вижу. Твоя жизнь испорчена из-за меня, — кивнул Куинси.

Трумэн схватил его за руки, заставляя услышать правду.

— Нет, Куинси. Моя жизнь была испоганена ею. Но больше никто не управляет моей жизнью, — размышляя о работе своих детях, он сказал. — У меня есть ответственность и обязанности, но у меня не адская жизнь. Сейчас у меня хорошая жизнь. У меня есть дети. Есть Джемма, которую я безумно люблю. И, Куинси, она тоже любит меня. Несмотря на убеждения, несмотря на наше прошлое, она любит меня и детей. Я не могу представить свою жизнь без нее. И твоя жизнь может быть такой же. Такой же нормальной. У тебя никогда не было хорошей жизни. Это невероятно. Я говорю тебе, брат, тебя ждет целый мир, который не имеет ничего общего с матерью и ее дерьмовой жизнью. Все, что нам нужно сделать, это пройти реабилитацию, а я буду там, чтобы помочь тебе оставаться чистым. Я знаю, что ты можешь это сделать.

Куинси вырвался из его объятий, провел руками по волосам и выпустил пронзительный стон:

— Просто убирайся отсюда, чувак. Пожалуйста. Убирайся к черту.

— Куинси… — что он мог сказать? Попросить его поговорить об этом? Именно это врач попросил не делать. Он нанес ему достаточный ущерб. Черт, он нанес даже больший ущерб, чем думал.

Глава 22

Когда Трумэн вернулся домой, он был удивлен, увидев машину Джеммы на парковке. Ранее она отправила ему смс о том, что у нее был дерьмовый день, и она ходила на встречу с Кристалл. Ему стало легче дышать от осознания, что скоро она окажется в его руках. Он чувствовал себя так, будто его протащили сквозь зыбучие пески, и когда он вышел из машины, то еле держался на ногах. Перед тем, как покинуть реабилитационный центр, он поговорил с врачом, после открытой конфронтации с братом он должен был быть готов к любой реакции. И что еще более важно, если бы его брат хотя бы попытался поверить в себя, они бы попробовали помочь ему, рассуждали вместе с ним и нашли бы причину тому, почему он ступил на этот путь. Он ненавидел то, что не мог поговорить с Куинси о его чувстве вины. Он пытался поговорить с ним обходными путями, но врач сказал, что часть процесса выздоровления — это принятие чувство вины перед всеми людьми, на которых повлияло употребление наркотиков, и это являлось частью терапии. Но Трумэн знал, что Куинси никогда не сможет компенсировать то, что сделал. Они оба были навсегда заперты в клетке из лжи, которую сами построили. Заперты в его лжи. Это была его гениальная идея — взять всю ответственность за брата на себя. Теперь его брат погряз в чувстве вины, а он всю жизнь должен лгать Джемме. И в довершение ко всему перечисленному он переживал, что Куинси не удастся побороть чувство вины, и он откажется от реабилитации. Если это случится, то Трумэн никогда себя не простит.

Врач хоть и был обеспокоен состоянием пациента, но не был удивлен, что их встреча сорвалась. Брату будет становиться все хуже, пока он не очистится от наркотиков полностью. Истинное чудовище. Трумэн рассеяно потер грудь, желая найти способ убить это чудовище навсегда. Нужно немного времени, чтобы проветрить голову, прежде чем он направится увидеться с Джеммой и детьми. Он пошел работать над «69 Mustang», его любимой машиной. Он провел рукой по гладенькому капоту машины, вспоминая, когда он впервые привез детей в гараж. Он понятие не имел о том, что делает, точно так же, когда взял на себя вину за убийство. Он думал, что поступает правильно, и надеялся, что поймет, как с этим справиться.

Он пересек игровую комнату, которую они недавно отремонтировали для детей, и включил свет. Ярко-желтые стены вызвали у него улыбку. Как они могли не радовать? Они напомнили ему о причине, по которой он знал, как обращаться с детьми. Джемма. Его напористый, сексуальный лучик солнца.

Слова Куинси врезались ему в память. «Ты был моей крепостью. Моей стрелкой, указывающей направление. Ты прав, я полагался на тебя, и ты проделал чертовски хорошую работу, направляя меня, что, когда ты исчез из моей жизни, я был потерян. Я последовал за дьяволом прямиком в ад».

Он прислонился к дверному косяку и опустил голову на грудь. Куинси винил его во всех бедах: в убийстве, наркотиках, в его тюремном заключении. Его мысли вернулись к детям. Собирался ли он разбиться в лепешку, но обеспечить детям счастливое будущее? Чем он занимается вместо этого? Было ли правильно оградить Кеннеди и не рассказывать ей плохую часть сказок? Неужели она так же потерялась бы в жизни и пошла не той дорогой, как Куинси? Неужели все, что он делал, чтобы оградить Куинси от плохой жизни, было неправильным?

Шаги по комнате этажом выше заставили его вынырнуть из своих мыслей. Он посмотрел на потолок и нашел ответ на свои вопросы. Он не сделал ничего плохого. Он просто не думал, что сядет в тюрьму. Может быть, ему нужно было оставить мать разбираться с властями, или сбежать с Куинси, но он так долго боролся за выживание, что к тому времени, как родился Куинси, укрывательство от власти стало преступлением. Мать убедила его, что забота чужих людей будет намного хуже того, что могла дать ему она. Когда он поднялся по лестнице к своей квартире, то знал, что существует только один способ, который он мог использовать. Он открыл дверь, и Джемма оторвала взгляд от пола, на котором стояла сумка, в которую она складывала вещи. Рядом с ней Линкольн взволновано размахивал ручками и ножками, его улыбка исцеляла раны, появившиеся от событий сегодняшнего дня.

— Тумэн! — Кеннеди запрыгала вокруг него и тянула ручки вверх. — Мы уезжаем!

Он поднял ее на руки и потерся носиками со своей маленькой счастливой девочкой, чувствуя себя виноватым за радость, которую он испытывал помимо душевной боли.

— Куда мы едем? — он опустился на колени рядом с Линкольном, позволив Кеннеди слезть с него, чтобы поиграть со своими куклами. Он взял ребенка на руки и поцеловал, прежде чем наклониться и поцеловать Джемму.

— Я знала, что после визита к брату у тебя будет стресс, да и у меня был дерьмовый день. Я подумала, что пикник в парке пойдет всем нам на пользу, — она кивнула в сторону холодильника на барной стойке. — Все хорошо? Или твой день был слишком трудным?

У нее был плохой день, и она все же здесь, самоотверженно пытается поднять всем настроение. Положив руку ей на шею, он притянул ее ближе:

— Звучит потрясающе! Ты невероятная! Ты это знаешь?

— Мне может понадобиться немного больше убедительности.

Он ее поцеловал.

Он не знал, было это правильным или нет, было ли это хорошо или плохо, но это был единственный человек, с которым он знал, как себя вести. Быть тем, кто ее поддерживает, защищает и любит. Если им будет нанесен какой-то ущерб, то у них была твердая почва, чтобы выстоять и победить.

***

Трумэн лег на спину на одеяло рядом с Линкольном после того, как они закончили обедать, а ребенок неоднократно ударял его в живот, хихикая каждый раз, когда Трумэн издавал громкий звук. Кеннеди, занятая игрой со своими куклами и использованием ног Трумэна в качестве реквизита, также поддавалась приступам смеха вместе со своими глупыми братьями. Джемма откинулась назад, испытывая счастье от созерцания этого момента семейной идиллии. Вечер был морозным и прохладным, но дети были одеты в вязаные свитера и шапки, и им было слишком весело, чтобы загонять их в дом. Джемма любила это время года, когда листья опадали с деревьев, напоминая ей о том, что День благодарения уже на пороге. Она и Кристалл на День благодарения обычно готовили небольшой обед в честь праздника. Она улыбнулась про себя, зная, что в этом году им понадобится индейка покрупнее.

Трумэн потянулся к ее руке. Он рассказал ей о своей непростой встрече с

Куинси. Джемма постоянно удивлялась его способности сдерживать и разделять эмоции. Он никогда не выпускал свой гнев, который настолько отличался от того чувства, когда из ушей ее отца буквально валил пар от гнева.

— Ты уже готова рассказать о том, как прошел твой день? — спросил он.

Ранее она не хотела говорить о своем разговоре с матерью, отчасти из-за того, что ее смущало невежество собственной матери, и отчасти из-за того, что боялась реакции Трумэна на ее слова. Но он всегда был с ней честен и заслуживал того же в ответ. Ей просто нужно найти способ сказать это, не причинив боли.

— Моя мать звонила сегодня днем.

— По поводу благотворительного вечера? — он сел, защищая Линкольна одной рукой так, как мог только он.

Она кивнула.

— Я рассказала ей о нас, и она не поддержала меня.

— Прости, Джем. Ты рассказал ей о моей судимости?

Она покачала головой, чувствуя себя ужасно из-за правды.

— Ты шутишь? Единственным вопрос, который она задала, это о том, чем ты зарабатываешь себе на жизнь. Она мелкая и подлая. Это не мое личное мнение, Тру. Она такая и есть.

— Ты хочешь сказать, что ей не понравилось то, что ты встречаешься с механиком?

Они кивнула, опустив от стыда глаза.

Трумэн поднял ее за подбородок и улыбнулся.

— Детка, разве ты не знаешь, что нас нельзя судить по тому, кто наши родители? Боже правый, представь себе, если бы так и было. Взгляни на мою мать, — он наклонился и поцеловал Линкольна в лобик. — Их мать?

— Я знаю. Но я чувствую себя ужасно от того, что она такая. Все, о чем она беспокоится, ничего для меня не значит. О, знаешь? Она все еще называет меня Джеммалайн. Я просила ее называть меня просто Джеммой столько, сколько себя помню. Она говорит, что Джемма — слишком распространенное имя, — она сделала паузу, обдумывая, как сильно она ненавидит смешливую манеру, в которой звучит имя Джеммалайн. — Мне нравится Джемма.

— Джемма — красивое имя. По крайне мере, ты не названа в честь президента. Моя мать хотела, чтобы у нас были запоминающиеся имена, потому что знала, что наша жизнь будет дерьмовой, — он снова поцеловал Линкольна. — Их жизнь никогда не будет дерьмовой.

— Конечно, нет. У них есть ты. Ты дал мне больше, чем смогла дать мне моя мать. Она и я — такие кардинально разные. Она заботится о шмотках. Я забочусь о людях. Я не хочу, чтобы меня судили по тому, какая моя мать. Она ужасная.

— Если есть кто-то, кто понимает тебя, то это — я. Есть только одно, чего я не понимаю, если она такая ужасная, то почему вы каждый год проводите благотворительный вечер?

— Я задавала себе этот вопрос тысячи раз, — она положила Линкольна к себе на колени и ближе подсела к Трумэну. — Я не знаю, как это объяснить. Она моя мать, и хотя она ужасна во всех отношениях, она все еще остается моей матерью. Я ощущаю себя в долгу перед ней. И она — единственная связь с моим отцом. Хоть она и не та, с кем я могу поговорить о нем, и я думаю, она презирает его за самоубийство, она все еще единственный человек, который жил в том доме, когда он был жив. Это не имеет никакого смысла, и, послушав саму себя, я чувствую себя дурой, когда делаю что-то для нее, — она покачала головой. — Она не хороший человек.

— Но ты — хороший человек, — он обнял ее и прижал еще ближе к себе. — Ты поступаешь правильно. Когда мы начинаем отворачиваться от семьи, мы сами становимся ими — теми людьми, кого мы не любим.

— Ты не расстроился из-за того, что я собираюсь пойти на благотворительный вечер в одиночку? — хотя они не говорили об этом, она хотела убедиться, что он в порядке и не обижается на нее.

— Не совсем. Я не доволен тем, что мужчины будут пялиться на тебя в том сумасшедше сексуальном платье. Но мне нравится, что ты не хочешь, чтобы дети были втянуты в это, но ты должна знать, что если хочешь, чтобы я пошел с тобой, Дикси и Бэр могут присмотреть за детьми. Я не беспокоюсь о твоей матери, независимо от того, что она обо мне думает.

— О, Трумэн, — она прижалась губами к его губам. — Я слишком люблю тебя, чтобы позволить испытать на себе гнев этой женщины, но я люблю тебя еще больше за то, что ты предложил пойти со мной.

Кеннеди залезла к Трумэну на колени и прижалась к нему.

— Нам лучше уложить этих ребят спать, — Джемма начала собирать свои вещи.

— Ты думаешь, я порчу детей? Я слишком сильно их защищаю?

Вопрос возник спонтанно, и Джемме понадобилась минута, чтобы понять его смысл. Она перекинула сумку через плечо и посадила Линкольна себе на ногу, поняв, что вопрос не возник внезапно. Это было отражением его заботы о Куинси.

— Ты собираешься начать принимать наркотики?

— Нет, — ответил он с отвращением.

— Ты собираешься игнорировать их, избивать, заставишь голодать или…? — она замолчала, когда в его глазах увидела понимание сказанного. — Я не думаю, что находишься в опасности, питаясь помочь кому-нибудь встать на ноги. Ты не принимаешь по отношению ко мне никаких запрещенных методов безопасности, Тру. Твоя любовь является моей защитой. Это совсем другое.

Глава 23

— Я считаю, что этот шкаф — идеальный, — сказала Джемма, указывая на высокий шкаф для новой спальни Трумэна. — В нем много выдвижных ящичков, а темное дерево выглядит так же мужественно, как и ты.

Трумэн обнял ее со спины, радуясь тому, что выпало несколько часов наедине с Джеммой, даже если они просто прогуливались по магазинам. Ему не нравилось оставлять детей, но он прекрасно знал, что они находятся в хороших руках — Дикси и Кристалл. Завтра будет проходить ежегодный благотворительный вечер, и у них не будет возможности провести время вместе.

— А как на счет шкафа для моей девушки? Разве нам не нужно что-нибудь женское? — он перебросил ее волосы на одно плечо и поцеловал в изгиб шеи, чувствуя, как бьется пульс под его губами.

— Я не против хранить вещи на тех полках, где и сейчас. К тому же, я должна была обратно перевезти на свою квартиру часть летних вещей, для того чтобы освободить место для вас, ребятки.

Он повернул ее в своих руках и посмотрел в глаза женщине, которую встретил благодаря пеленкам и детскому питанию и полюбил всего за одну секунду. Пряди коричневого и золотого цветов обрамляли ее прекрасное лицо, а ее улыбка — Боже, ее улыбка — вызывала дрожь и направляла бабочек порхать по всему его телу. Последний пазл окончательно соединил его жизнь. Прошла неделя с тех пор, как он ездил навещать Куинси, и три недели, как Куинси находится на реабилитации. Сегодня утром он разговаривал с его врачом, и она заверила его, что Куинси делает большие успехи, хотя и борьба с личными демонами давалась ему тяжело. Трумэн слишком хорошо был осведомлен, что это за демоны, потому как он ежедневно пытался раскрыть свою тайну. В последнее время это давалось ему все тяжелее. Каждый раз, когда он смотрел Джемме в глаза, ему хотелось рассказать ей правду о том, что случилось на самом деле в далеком прошлом. Он ненавидел тот факт, что между ними были тайны, но что сделано, то сделано. Он никогда не пожертвует Куинси, чтобы очистить свою совесть.

И теперь, держа в руках любимую женщину, несмотря на все его убеждения, его прошлое, он сосредоточился на их будущем, а не на прошлом, которое уже ничего не значит.

— Мне нравится, что твоя одежда лежит в моем шкафу, — он поцеловал ее в губы, — и мне нравится, когда твои вещи находятся в моей квартире.

Он прижал ее к шкафу, схватил рукой ее за задницу и прижался к ней бедрами. Они были одни в кладовой магазина. Он снова ее поцеловал, дольше и глубже, прежде чем почувствовал, как она прижалась еще ближе к нему, обняла и застонала ему в рот, выпуская весь воздух из легких.

— И я обожаю тебя, находящуюся в моей постели, — сказал он, целуя ее в шею. Она откинула голову назад, предоставляя ему лучший доступ к шее, которую он как будто хотел поглотить, — И я хочу тебя в своей постели каждую ночь, — он провел языком по чувствительному месту за ухом, получая взамен сладкую дрожь ее тела. — И я хочу просыпаться с тобой в моих объятиях руках каждое утро.

Он продолжал прокладывать дорожку поцелуев по ее шее. Она ухватилась за него, когда он запечатлел поцелуй у основания шеи, он наслаждался ощущением ее сбившегося дыхания и учащенного пульса, буквально смаковал все это. Она схватила его за задницу и качнулась напротив него, горячо шепча:

— Тру, ты сделал меня мокрой.

— Ммм, — он скользнул рукой под длинную хлопчатобумажную юбку, провел рукой поверх кружевных трусиков, покрывавших ее идеальную попку, и между ног, поглаживая центр ее желания. — Боже. Теперь мне хочется опустить на колени и довести тебя до сумасшествия.

Она вздрогнула от его слов, и издала беззвучный вскрик, который буквально завибрировал в жилах. Его губы обрушились на ее, одновременно он протолкнул пальцы в ее жаждущую киску. Воспользовавшись тем, что они здесь одни, он украдкой искал для них место уединения, где бы он смог довести ее до экстаза, ее бедра начали покачиваться вместе с его движениями. Он любил то, как она двигалась. То, какая она на вкус. То, какая она мокрая, горячая и готовая к его прикосновениям.

— Мне нравится трахать тебя, — сказал он, — Своим ртом, своей рукой, своим членом.

— Боже мой, — прошептала она, затаив дыхание, — Да, пожалуйста. Я хочу все.

Из его легких вырвалось рычание, и он увлек ее в еще один будоражащий его член поцелуй. Он подняла ее ногу на свое бедро, ее бедра качнулись, и сладкие голодные стоны поплыли из ее уст.

Она царапала его спину, выгибаясь всем телом.

— Там, да. О, Боже. Да, — выдохнула она между поцелуями.

В следующее мгновение она взорвалась. Он поглотил ее крики, грубо целовал и любил ее каждую чертову секунду. Всю ее. Всю их совместную жизнь.

Ее голова снова откинулась, и она сглотнула.

— Трумэн, — сказала она, затаив дыхание. — Боже, — ее глаза лихорадочно метались по демонстрационному залу. — Ты хорошо умеешь быть плохим мальчиком.

Он рассмеялся и снова поцеловал ее. Когда он вынул свои пальцы, она ахнула, а когда он вылизал их до чистоты, она обессилела в его руках. Он снова поцеловал ее, смешивая ее вкус со вкусом ее губ.

— В уборную, быстро, — сказал он торопливо, не в силах ждать больше ни секунды, прежде чем окажется похороненным глубоко внутри нее. Он взял ее за руку и пошел в направлении уборной в задней части магазина.

Они поцеловались, и она хихикнула, когда он толкнул дверь в мужскую уборную.

— Я никогда раньше этого не делала.

Трумэн запер дверь. Ее юбка упала к ногам вместе с ее кружевными трусиками, и она снова прикусила свою сладкую нижнюю губу, а ее зеленые глаза были невероятно соблазнительными. Ее волосы были взъерошены, свитер сполз с одного плеча, и ее сладкая, блестящая киска была голая и готовая его принять. Джемма была интригующей смесью бесхитростной невинности и дикой искусительницы.

— Веселого Рождества, сладкая. Ты невероятно грешна, — он расстегнул брюки и спустил их до колен, давая своему большому члену выход на свободу, прежде чем захватить ее губы в долгом, страстном поцелуе.

Ее спина с глухим звуком встретилась со стеной, как только поцелуй стал более диким и торопливым, а его руки переместились на ее голую задницу, поднимая ее и заставляя обернуть ноги вокруг его талии. Когда она опустилась на его член, все ощущения еще больше усилились. Они трахались жестко и грубо, стонали и кричали в безрассудной отстраненности, место, где они слились в страсти, отошло на дальний план. Не осталось ничего, кроме страсти, несущейся по венам Трумэна, и похоти, которая свернулась у основания ее позвоночника.

Джемма, была дикой, крича: «Да!Да!Да!», когда он прижался к ее бедрам и врезался в нее, вытолкнув ее освобождение наружу. Ее голова откинулась назад, и она закричала громче, когда достигла пика, ее эротические мольбы потянули его через край, опустошая полностью. Его сердце было переполнено чувствами к Джемме, и было наплевать на весь окружающий мир.

— Я люблю тебя, малышка, — выдохнул он. Тяжело дыша, он коснулся ее губ своими. Она была так прекрасна, когда смотрела на него сквозь похотливую и сытую дымку страсти. — Переезжай к нам. Я хочу, чтобы ты всегда была рядом с нами.

Она зажала нижнюю губу между зубов, и он подарил ей серию легких касаний, пока она не отпустила его и не вздохнула, и это был самый сексуальный вздох, который он когда-либо слышал.

— Правда? — искры неуверенности и волнения мелькали в ее глазах.

Он кивнул, и снова поцеловал.

— Ты и дети — смысл моей жизни. Давай сделаем это официально.

Она обвила руками его шею и поцеловала глубоко и медленно, возвращаю его член обратно в игру.

— Я тоже этого хочу. Я люблю тебя и люблю твоих детей.

— Наших детей, — поправил он ее. — Они никогда не были только моими. Мы были вместе с той самой ночи, как я их нашел.

— О, Трумэн, — прошептала она, и ее брови сошлись вместе. Она покачала головой и отвела взгляд.

Ее губы сжались в твердую линию. Его сердце и его член буквально сдулись, когда он опустил ее на ноги.

— Я сказал, что-нибудь не то?

— Нет. Ты сказал все настолько правильно, что я думаю, что заплачу. Да, я перееду к Вам. Но предупреждаю, у меня много книг.

Слава Богу, черт возьми.

— Малыш, я построю для тебя книжные шкафы от пола до потолка, если это то, что тебе нужно, — он снова ее поцеловал, ее солены слезы скользнули между его губ, как секреты, которые скрепили их планы.

***

Джемма, продолжала витать в облаках до конца дня. После того, как уложили детей спать, они перенесли свою одежду из их комнаты, чтобы сложить в свой новый шкаф. Наша спальня. Джемма улыбнулась этой мысли. Это действительно происходило. Хотя она уже практически жила у него дома, ничто не могло сравниться с любовью в его глазах и эмоциями, отразившимися на его лице, когда он попросил ее официально переехать к нему.

— Я больше никогда не смогу посетить этот мебельный магазин, — сказала она, смущенно, ее щеки залились краской, едва она вспомнила, что когда вышла из уборной, на них пялился продавец.

Трумэн оторвался от ящика, который он наполнял.

— Потому что он наверняка все слышал, — его голос поднялся на несколько октав. — Вот тут! Да! Да!

Она бросила в него подушку, он в ответ повалил ее на кровать и поцеловал, пока она не засмеялась, а затем он еще раз поцеловал ее, пока эти смешки не превратились в голодные стоны.

— Ты превратил меня в сексуальную маньячку, — она выгнулась под ним.

— Однажды я превращу тебя в сексуальную-маньячку жену.

Она чуть не подавилась.

— …Трумэн…? — он крепко ее обнял и был совершенно уверен, что почувствовал, где находится ее сердце.

— Разве ты не думала об этом?

— Да, конечно, но… — думала ли она об этом? Не так много слов. Они вместе и счастливы, и она просто предположила, что так и останется. Может быть, они когда-нибудь поженятся, но она не очень интересовалась, когда именно. Они действительно сейчас говорят об этом?

— Не сейчас, а в один прекрасный день. После моего долгосрочного освобождения, когда выяснится все насчет Куинси, и дети законно будут жить с нами.

Внезапно все стало понятно. В то время, как она видела себя движущейся по жизни в постоянном потоке, Трумэн видел себя катающимся на лодке вдоль реки, и производя необходимые остановки по дороге. Проверка ячеек на пути к более устоявшейся жизни. Он вышел из тюрьмы, но не задерживался на этом. Он никогда не ездил в офис условно-досрочного освобождения для того, чтобы отметиться. Это был все лишь один телефонный звонок каждую неделю, и он делал его в уединении в другой комнате или выходил на балкон, что давало Джемме свободу списать это как на еще один простой телефонный звонок. Но для Трумэна это, очевидно, было темным облаком, витающим над ним без прояснения. Еще один шаг в правильном направлении. Она понимала его желание подождать, пока он не освободится от этой связи, и она прекрасно знала, что он беспокоится о том, как Куинси пройдет реабилитацию избавление от наркозависимости. Как он говорил, он всегда будет переживать за Куинси. Наркомания является пожизненной борьбой. Но его комментарий о детях немного смутил ее.

Она села и спросила его.

— Что это значит? Юридическое подтверждение?

Трумэн присел на край кровати, положил локти на колени и сложил руки.

— У них нет свидетельств о рождении, и я еще не являюсь их официальным опекуном. Я должен позаботиться об этих вещах.

— О, — сказала она облегченно. — То, как ты это сказал, я думала, что существует что-то еще. Разве это не простое заполнение нескольких форм в здании суда, или через адвоката, или еще что-нибудь?

Он покачал головой и серьезно на нее взглянул.

— Не для меня.

— Почему нет? Я не понимаю.

Он взял ее руки в свои, и воздух вокруг них свернулся, наполняясь беспокойством.

— Джемма, они никогда не отдадут мне детей с чистосердечным признанием в непредумышленном убийстве в моем деле. Почему они захотят сделать это?

— Потому, что ты их брат, и ты к ним хорошо относишься. Ты отбыл свое время, а это было не так, что ты вдруг вышел и случайно совершил убийство, — она не сомневалась в его праве опеки над детьми.

— Это не имеет значения. Я уверен, что они войдут в систему. Они заберут их у меня. Я не могу так рисковать.

Она встала и скрестила руки на груди.

— Нет. Нет. Они не могут этого сделать. Ты не можешь знать, что они сделают.

— Я не буду рисковать, чтобы это узнать.

— Что ты имеешь в виду? Опеку над детьми?

— Я имею в виду, что сделаю все, что в моих силах, чтобы они продолжали оставаться там, где находятся сейчас.

Она покачала головой, все еще смущенная этим разговором.

Он встал и подошел к ней, чтобы успокоить.

— Булет знает парня, который может сделать фальшивые свидетельства о рождении, чтобы я мог зачислить Кеннеди в школу осенью в следующем году и…

— Что? Ты не можешь это сделать? — этого не может быть. — Трумэн, ты не можешь начать свою жизнь со лжи. Она останется с тобой навечно.

— Они никогда об этом не узнают, — его глаза наполнились сожалением.

Она сделала шаг в сторону, смущенная и расстроенная.

— Но мы знаем. Я не могу быть частью чего-то незаконного. И ты тоже не можешь, — она потянулась к нему, надеясь изменить его мнение. Когда он взял ее за руку, между ними возникла знакомая связь, слишком сильная, чтобы ее омрачило даже разногласие.

— Тру, ты должен подумать об этом. Ты только что сказал, что не дождёшься, когда закончится период досрочного освобождения. Но разве это не считается чем-то незаконным? Разве они не смогут отправить тебя обратно в тюрьму за нарушение условий досрочного освобождения? А что будет с детьми?

Напряжение пульсировало в венах на его шее.

— Чего ты от меня ждешь? — он отпустил ее руку и стал вышагивать взад-вперед. — Это моя семья. Я не могу позволить им войти в систему, где им придется расти самостоятельно.

— Я знаю, что не можешь, — она подошла к нему, и он неохотно прекратил вышагивать, его губы сжались в твердую линию, а глаза прищурились. — Но ни один из нас не может позволить себе нарушить закон. Должен быть другой выход.

— Я не стану рисковать, чтобы потом их забрали, — сказал он, и полная ясность грузом навалилась на них.

Но Джемма не закончила этот разговор.

— Я не могу участвовать в этом. Ты понимаешь? Я не могу быть частью чего-то противозаконного, и неважно, насколько сильно я люблю их и тебя, — она пристально на него посмотрела, желваки на его челюсти ходили ходуном.

— Джемма, — взмолился он, — Это мои дети.

— И ты мужчина, которого я люблю. А это дети, которых я люблю, — она взяла его за руки и смягчила тон, — Ты мой «Tru Blue», и судя по всему, ты их отец. Готов ли ты рискнуть, и отправиться обратно в тюрьму из-за того, что боишься того, что их вдруг заберут, если ты все сделаешь правильно? Законным путем?

— Я делаю это ради них, — настаивал он. — Они и так прошли через многое.

— Я понимаю, Тру. Но манипулировать законом — это не то, что здесь нужно делать, независимо от того, как ты на это смотришь. Разве ты не можешь спросить кого-нибудь, кто в этом разбирается? Если Булет знает людей, которые делают фальшивые документы, может быть, он также знает адвоката, который сможет помочь нам разобраться в этом деле? Я просто не вижу ответа в твоих глазах на эти вопросы, что все может быть по-другому.

— Что, если я потеряю детей, пытаясь это выяснить?

Оба замолчали.

— Это чертово дерьмо, — сказал он, печально вздохнув. — Все, чего я хочу, — это заботиться о них.

— Я знаю. Но я не могу сделать что-то незаконное. Я не могу рисковать, даже ради детей, — слезы наполнили ее глаза, и сердце разрывалось на части.

— Я не хочу потерять тебя и потерять их. Не проси меня делать этот выбор, — он притянул ее в свои объятья, — его сердце билось также быстро, как и его.

— Не проси меня принимать в другую сторону, — сказала она.

Грусть в его глазах чуть не заставила ее упасть на колени.

— Что, если это единственный способ, которым я могу их удержать?

Ее охватило напряжение, и она замолчала, не желая отвечать на вопросы и надеясь, что ей не придётся это делать.

Глава 24

Трумэн следил за женщиной, сидящей в зале реабилитационного центра, и надеялся, что он поступает правильно. После того, как его идеальный вечер с Джеммой перерос в дерьмовую ночь, он так и не уснул. Он не спал всю ночь, обнимая ее и пытаясь понять, что делать. К тому моменту, когда она ушла на работу сегодня утром, а затем на благотворительный вечер, у него все еще не было ответа. Но все же у него была идея, и она казалось ему лучше, чем ничего. Он не мог потерять детей, но также он не мог потерять Джемму. Как он это видел, Куинси был его единственной надеждой.

Он вошел в ту же комнату, в которой встречался с братом в последний раз, только в этот раз он чувствовал себя по-другому. Потому что на этот раз он собирался спросить своего брата о том, о чем не знает, имеет ли право спросить. Это было то, что, он надеялся, поможет Куинси закончить реабилитацию и оставаться чистым.

Что-то, что имело невероятную силу для обратного удара.

Плохо.

Через несколько минут Куинси вошёл в дверь, и будто весь воздух высосали из комнаты, когда они смотрели друг другу в глаза. Врач сказал Трумэну, что Куинси отлично справляется и уже добился кое-какого прогресса. Прошлое — самое тяжелое испытание, но никто не говорил, что будет легко. Лицо Куинси не было видно из-за синяков, глаза были острыми, а движения уже были не такими резкими и напряженными.

— Эй, — сказал Куинси.

Его дружелюбный, но очень отстраненный тон заставил Трумэна напрячься. Он ожидал, что брат все еще будет сердиться и вступит в спор, несмотря на то, что говорил врач.

Куинси сделал шаг вперед, поднял руку, как будто собирался дотянуться до Трумэна, а затем снова уронил ее вдоль туловища и опустил глаза в пол.

Трумэн не мог это так оставить. Он шагнул вперед и обнял брата. Руки Куинси остались висеть по бокам, и сердце Трумэна снова рухнуло. Когда он отпустил его, руки брата обвились вокруг него и из глаз Трумэна чуть не хлынули слезы. Буквально. Если бы кто-нибудь мог заставить его выглядеть довольным как кот, то сейчас это был Куинси.

Объятие длилось секунду, может, три. Достаточно для того, чтобы заставить Трумэна вздрогнуть. Куинси отступил назад и, нервничая, помахал в сторону стульев:

— Мы должны…

— Да, — Трумэн сел на стул, облегченно изменив свое поведение. — Послушай, извини, что прошлый раз тебя расстроил.

— Не переживай, чувак. Все хорошо, — он заправил прядь волос за ухо.

Это простое движение обрушило лавину воспоминаний на Трумэна. Он откинулся назад, и ему показалось, будто он увидел привидение. Куинси ненавидел время, когда Трумэн заставлял его стричь волосы, у него была дурацкая привычка заправлять волосы за ухо. Как столь незначительное может казаться невероятно важным? Знак свыше? Неужели его брат, снова станет тем человеком, которого он когда-то знал?

— Как дети? — спросил Куинси, снова привлекая внимание Трумэна.

— Хорошо. Отлично, если быть честным. Вообще-то, они — причина того, почему я здесь.

Куинси кивнул.

— Я много думал о них. То, как они жили, и то, что имеют сейчас, — он отвернулся, — Я…

— Куин, прошу, не надо. Не делай этого с собой.

Он поднял свои печальные глаза на Трумэна.

— Я сильно отравил их жизнь?

— Нет, — ответил он решительно. — Ты ничего не испортил. У них хорошая жизнь. Они счастливы, Куин. Они чертовски счастливы, — неожиданные слезы полились из глаз

Трумэна, и его брат отвернулся, увидев влагу в его глазах. Трумэн прочистил горло, пытаясь восстановить контроль над эмоциями.

— Хорошо. Она не принимала наркотики, когда была беременна. Все из-за того парня, — он взглянул на Трумэна своими синими глазами, которые были сужены и серьезны. — Ты не захочешь знать, как это было, но она сделала это, мужик. Этот чувак был каким-то врачом, который перестал разговаривать или что-то вроде этого. Я не знаю. Он не был полным ничтожеством. Но всегда знал, что делать. Он помог ей удержаться, но когда она родила, — он покачал головой с отвращением на лице, — он был там, давая ей наркотики, — слезы наполнили его глаза, и брат сердито на него взглянул, — но дети родились здоровыми. И теперь все хорошо, правда?

— Да, — сказал Трумэн, вытирая слезы, слезы гнева за то, что их мать заставила пережить Куинси, детей, и его самого. Он потянулся к Куинси, и его брат с готовностью упал в его объятия и плакал уже открыто.

— Прости, Тру. Я должен… Ты никогда бы не…

Трумэн взял его лицо в ладони и заставил заглянуть себе в глаза, как он делал очень много раз, когда они были еще детьми.

― Не надо. Даже на секунду. Прошлое ― это прошлое, и мы ничего не можем сделать, чтобы его изменить. Твоя жизнь начинается сейчас. Здесь. Твое прошлое больше не будет определять твое будущее, младший брат. Ты меня понял?

Куинси схватил его за запястья, слезы текли по его щекам.

— Как ты можешь смотреть на меня после того, как я разрушил твою жизнь?

Все, что Трумэну оставалось сделать в этой ситуации, это коснуться губами лба Куинси и закрыть глаза, чтобы дать ему понять, что в том, что случилось с ним, он не виноват и пусть не пытается это изменить.

— Черт побери, — он отшатнулся, уставившись на душераздирающую виноватую гримасу на лице его брата. — Она сделала это. Не ты. Не я. Это все сделала она. Она привела этого ублюдка к нам в дом и еще сто других ему подобных, и это она подвергла нашу жизнь опасности. Ты это понимаешь, Куин? Ты понимаешь, кто именно виноват?

Он кивнул, сжав зубы и часто дыша.

— Да, но я все еще чувствую на себе вину за произошедшее.

Трумэн поцеловал его в лоб, а затем отпустил.

Куинси рассмеялся и покачал головой. Он стер дорожки слез и улыбнулся.

— Чувак, мы как пара подружек.

Они оба рассмеялись, и парень явно почувствовал себя лучше. Его брат вернулся. Он начал выходить из-под наркотического облака наркотиков и появился на радаре. Трумэн должен был спросить, что заставит его двигаться в правильном направлении дальше. Он должен это сделать. Ради всех.

— Хочешь снять свою вину?

Куинси поднял брови.

— Черт, да.

— Тогда окажи мне и детям услугу. Очистись и больше не принимай наркотики. Мне нужна твоя помощь, мужик.

— Ты никогда не нуждался в чьей-либо помощи.

Трумэн откинулся назад и скрестил руки на груди.

— Теперь понадобилась. Когда я забрал детей, мне была необходима помощь. Много всего. Семья Виски помогала нам, но спасла нас Джемма. Она все время была с нами, и я люблю ее, Куин. Я очень ее люблю, и если я ничего не предприму, то потеряю ее навсегда.

Он рассказал Куинси о своей проблеме со свидетельствами о рождении.

— Мне необходимо, чтобы ты был чист, устроился на работу и создал нормальную стабильную жизнь, чтобы мы смогли обратиться в ведомство за оформлением опеки над детьми. Я по-прежнему буду нести за них полную ответственность, но, по крайней мере, у них будут юридические документы и они останутся в семье. И им не придется жить жизнью полной лжи, как нам.

— Чувак, брат. На тебя, случайно, не давят, а? ― Куинси сделал вдох.

Сердце Трумэна ухнуло вниз.

— Я знаю, что прошу о многом. Но Джемма любит меня, несмотря на то, что я сидел в тюрьме. Она верит в меня, Куин, и я хочу провести свою жизнь рядом с ней. Я хочу привязать ее к себе и к детям.

Куинси сглотнул.

— Это было бы просто, если бы я подумал, прежде чем взялся за шприц в первый раз.

— Мы не сможем вернуться, даже я не смогу. Я не брошу тебя под автобус, Куинси. Не сейчас, ни когда-либо. Она никогда не узнает правду, вне зависимости от того, как сильно я ее люблю.

— Это, должно быть, убивает тебя.

Холод пробежался по позвоночнику Трумэна, и он с вызовом взглянул на брата.

— Если меня не убила потеря тебя и мамы, то и это не сможет.

Куинси долго молчал, его глаза путешествовали по столу, по полу, повсюду, кроме лица Трумэна. Когда он, наконец, заглянул брату в глаза, беспокойство отразилось на его лице:

— Что, если я все испорчу? Я не могу давать никаких гарантий. Ты ведь знаешь это.

Трумэн так часто прокручивал в голове эту фразу вчера, что она укоренилась в его памяти.

— Я не собираюсь наполнять твой мозг дерьмом. Я верю в тебя и надеюсь, что ты тоже веришь в себя, но мы оба знаем, что это чушь собачья. Это будет ежедневная борьба на выживание, испытание твоей силы воли, и я буду там, чтобы помочь тебе. Я постараюсь расширить горизонты, чтобы тебе было легче проходить этот путь, пока ты не встанешь на ноги и не почувствуешь себя достаточно сильным, чтобы самому двигаться дальше. Как бы то ни было, Куин. Я всегда буду рядом с тобой.

— Ради детей, — сказал Куинси, снова отводя взгляд.

— Ради них и ради тебя, — Трумэн наклонился вперед, чтобы привлечь внимание Куинси, — И для меня, брат. Я хочу, чтобы мой брат вернулся, и я сделаю все, что потребуется, чтобы помочь тебе оставаться чистым.

— Все это ты делаешь ради Джеммы, — Куинси взглянул на него. — Она действительно, должно быть, «нечто».

Он не мог отрицать, что просить его обратиться за опекой над детьми было из-за Джеммы, но это не было причиной, почему он хотел видеть брата «чистым».

— Это не только для нее. Это для всех нас. Она права насчет детей. Я не хочу, чтобы они росли, беспокоясь о поддельных бумагах. Чистый лист, брат. Это то, чего они заслуживают. Это то, чего заслуживаешь ты.

Куинси сидел тихо слишком долго, заставляя Трумэна нервничать. Затем он поднялся на ноги и сказал.

— А как насчет Трумэна? Что заслуживаешь ты?

Это был самый страшный вопрос. Его ложь отвергла Куинси и отдалила их друг от друга на шесть изнурительных, меняющих жизнь лет, которые позволили их матери дальше принимать наркотики. Трумэн знал, что заслуживал большего, чем то, с чем он родился, но то, что все шло, как положено, он не сомневался.

— Кто, черт возьми, знает? ― наконец, ответил он. — Но я знаю, чего хочу.

Улыбка Куинси сузилась, и в его глазах вспыхнуло удивление. Черт, это хорошо смотрелось. Гораздо лучше, чем темнота, к которой он следовал, когда только попал в реабилитационный центр.

— Нормальная семейная жизнь и душевное спокойствие, что с тобой все в порядке, — он обнял Куинси и слегка похлопал его по спине. — Подумай об этом. Это все, о чем я прошу. Если это для тебя кажется сильным давлением, я придумаю что-нибудь еще. Самое главное, чтобы ты был чист. Все остальное я смогу принять, — Трумэн потянулся, чтобы открыть дверь.

— Куда сейчас направляешься?

— В здание суда.

Лицо Куинси побледнело.

Трумэн похлопал его по сердцу.

— Это важно, брат. Мне необходимо задать несколько гипотетических вопросов об опеке, чтобы посмотреть, что я могу сделать.

Прежде чем Джемма ушла сегодня утром на работу, он спросил, не последняя ли это встреча. Когда он покинул реабилитационный центр, ее ответ всплыл в его памяти «Надеюсь, нет».

Он собирался сделать все, что в его силах, чтобы этого не произошло.

Глава 25

Есть только одна вещь, в которой преуспела ее мать, это устраивать официальные приемы. Джемма стояла возле одной из мраморных колон в огромном бальном зале дома своего отчима и принимала участие в совершении благого дела. От внешнего вида обслуживающего персонала до сияния мраморных полов и квартета, играющего в центре зала, мероприятие было устроено на высшем уровне. Элегантный канделябр украшал каждый стол рядом с прекрасным фарфором и серебром, которые стоили несметных денег. Красивые мужчины, одетые в строгие смокинги с хрустящими белыми воротничками и великолепно уложенные волосы, потягивали шампанское рядом с красивыми, ухоженными женщинами, чьи руки были элегантно обтянуты перчатками. Женщины, которые, несомненно, провели много времени в спа-салонах, готовясь к этому вечеру, в то время как их дети были оставлены заботам наемного персонала. Сознанием Джемма вернулась в прошлое. Она очень хорошо запомнила те дни. Ее мать приходила домой и выглядела сияющей, каждый волосок в прическе был на своем месте, макияж безупречен, это делало ее молодой и красивой. Даже немного дружелюбной. Джемма была загипнотизирована трансформацией своей матери в те дни. Она с надеждой тогда произносила «Мамочка, ты выглядишь такой красивой», думая, что макияж сделал ее мать добрее. «Да, спасибо, дорогая». Не трогать ее было гораздо важнее, нежели провести с дочерью 5 минут.

Дети, специально приглашенные на это мероприятие, были всего лишь рекламой. Их быстро отправили в другой бальный зал, где с ними занимались нанятые на вечер няни, а также другие сотрудники, специально нанятые для их развлечения. Естественно, после того, как была проведена фотосессия.

Не в первый раз за вечер Джемма задавалась вопросом, зачем она проехала почти два часа, чтобы посетить это мероприятие, когда у нее были дела поважнее. Например, как убедить Трумэна поступить правильно в отношении детей. Когда они расстались этим утром, все было как-то неудобно и напряженно. Весь день она просидела в бутике, пытаясь отвлечься. Но все, о чем она могла думать, насколько Трумэн отличался от этих напыщенных людей, которые, вероятно, каждый уик-энд отправлялись на какую-то вечеринку для взрослых и оставляли детей чужим людям. Трумэн никогда бы не оставил детей одних. Она боролась за что-то неправильное? У нее было настоящее свидетельство о рождении, которое показывало ее настоящую родословную, и можно было увидеть, как сложилась ее жизнь. Она все бы отдала в жизни, чтобы вырасти рядом с человеком, который заботился бы о ней и любил так же, как Трумэн. Возможно, идея Трумэна и не самая плохая, хоть и не законная.

Она взглянула на свою мать, которая стояла посреди комнаты с группой молодых людей, упиваясь их притворным вниманием, и ее улыбка была такой же неестественной, как и ее макияж. Она была «Женщиной № 1», женой одного из самых известных адвокатов в мире Уоррена Бензоса, и была идеально создана для этой роли.

— Она выглядит, как бриллиант, не правда ли?

Женщина повернулась на знакомый, бархатный голос своего отчима.

— Да, она прекрасно проводит вечеринки.

Уоррен кивнул с кривой улыбкой на губах. Ему было немного за шестьдесят, он на десять лет старше ее матери. У него было вытянутое лицо и угловатый нос. Он не был недружелюбным человеком. Но он не стал чем-то большим для Джеммы, лишь мужем ее матери. Он женился на ее матери и таскал с собой с одного события на другое по всему миру, оставив Джемму на попечении нянек. На самом деле, она не могла его в этом винить. Кем она была для него? Ненужным багажом женщины, которой он предложил руку и сердце.

— Твоя мать неплохо убеждает людей расстаться со своими деньгами.

Что-то в его тоне заставило желудок Джеммы сжаться, но она так и не смогла понять, что он имел в виду на самом деле.

— Да, отлично. По крайне мере, у нее есть таланты.

— Твой мать никогда не была одной из них, — ответил он любезно.

Джемма взглянула на него, его внимание все еще было приковано к ее матери. У него был вид довольного человека: маленькая улыбка, которая доходила почти до его глаз, глубоко загорелая кожа и никаких признаков напряжения на лице. Это никогда не удивляло Джемму, учитывая то, на ком он был женат.

Она предпочла оставить свой комментарий о матери и не задавать глупые вопросы. А именно: «Почему? Почему я не достаточно хороша для нее?».

— Платье прекрасно на тебе смотрится, — он не смотрел на нее, когда это произносил, но его улыбка стала шире, как будто у него была своя маленькая тайна. — Она заметила.

Джемма улыбнулась своему маленькому триумфу, хотя она бы и не знала, что ее мать заметила, если бы Уоррен ей не сказал. Мать сказала только «Рада тебя видеть, Джеммалин», и затем направилась к высокопоставленным гостям.

— Это сюрприз, — ответила она ровно. Почему она должна каждый год проходить через это? Она была несчастна здесь. И хотя отчим не был настроен недружелюбно, но присутствие в одном помещении с ее матерью лишало ее настроения. К сожалению, она всегда надеялась, что мать может измениться. Как только она появится на каком-нибудь из таких событий, ее мать будет счастлива ее увидеть. Она должна уйти и вернутся домой к Трумэну и детям, туда, где она чувствовала себя счастливой. Там где ее дом.

— Это? — он кивнул в сторону молодых людей, которые весь вечер не сводили с Джеммы глаз, и изогнул бровь.

Саркастический смех вырвался прежде, чем она смогла его остановить.

— Она заметила, потому что внимание не было приковано только к ней.

— Может быть. Или, возможно, потому, что ты в первый раз обошла ее на ее же поле, — он запнулся, так как его комментарий был тяжелым грузом.

Мать начала пересекать холл в их сторону. Жаклин Бензос знала, что делать на таких приемах. Ее черное шелковое платье обрамляло ее пышную фигуру, когда она двигалась, моргая длинными поддельными ресницами даря практически незаметные улыбки.

Уоррен понизил голос и сказал.

— Если честно, платье подходит Вам намного лучше, чем окружающая обстановка. Спасибо, что приложила усилия и пришла сегодня вечером, — он наклонился, поцеловал ее в щеку и исчез, прежде чем к ним подошла ее мать.

Улыбка осталась на лице матери, когда она встала рядом с Джеммой, высасывая воздух из комнаты.

— Дорогая.

Писк. Вот что ей напомнил голос ее матери, скользкий и наполненный ядом.

— Мама, — она попыталась скрыть свое отвращение, но боялась, что потерпит неудачу.

— Я следовала твоему пожеланию и не пыталась устроить твою жизнь с этими богатыми шикарными мужчинами.

Хотя всю ночь напролет она была поглощена разными людьми, Джемма заметила отсутствие откровенного сватовства.

— Спасибо. Я ценю то, что ты уважаешь мои желания.

Мать приподняла подбородок и бокал шампанского к женщине, проходящей перед ними, и пробурчала под нос.

— Да, хорошо. Нам ведь не нужны эти люди, так как к нам забрел сирота, с которым ты бунтуешь, не так ли?

Кровь заледенела в жилах Джеммы.

— Извини?

— О, Джеммалин. Ты же не думаешь, что я позволю тебе встречаться с человеком, не проверив перед этим хорошенько, из какого теста он сделан. Я могу только предположить, что ты не знала о том, что он сидел в тюрьме.

Ее мать не смотрела на нее, когда все это говорила. Она была слишком занята, кивая и улыбаясь гостям.

Гнев поднялся в душе Джеммы, топя небольшое смущение, которое появлялось рядом с матерью, раскрывающей темное прошлое Трумэна.

— Ты следила за мной?

— Конечно, дорогая. Ты же моя дочь. Кто-то должен следить за тобой.

«Ты когда-нибудь посмотришь на меня?»

— Этот человек был осужден за убийство. Ты не в безопасности рядом с ним. Сейчас это был небольшой бунт. Теперь пришло время двигаться дальше и найти подходящего мужчину.

Внутренности Джеммы скрутило не от осведомленности ее матери или ее способа добычи информации, а от унизительного отношения ее матери к Трумэну.

— И ты так беспокоилась обо мне, что решила подождать и рассказать мне об этом на благотворительном вечере, где, как думала, я не буду устраивать сцену? — она кивнула. — Правда в том, мама, что с ним я в безопасности. Я с ним в большей безопасности, чем с тобой, потому что он хороший человек. Он знает, как любить всем сердцем и заботится обо мне. Ты даже не знаешь, почему он сидел в тюрьме, или тебя это не волнует?

— Это убийство, Джеммалин. Причина не имеет значение.

Джемма шагнула перед матерью, заставив взглянуть на себя, может быть, впервые в ее жизни.

— Его мать изнасиловали. Он спас ее. И это важно. Это единственное, что имеет значение. Ты знаешь, что не имеет значения, мама?

Челюсть матери сжалась. Она подняла подбородок и холодно взглянула на Джемму.

— Мое платье, — сказал Джемма сквозь стиснутые зубы, гнев и отчаянье затопили ее глаза слезами. — Что эти люди думают обо мне, или… мне больно говорить, хотя и не должно… что ты думаешь обо мне. Ничто из этого не имеет значения, потому как ничто из этого не является реальным. Я потратила свою жизнь на выполнение этих функций, потому что они важны для тебя, и когда-то я надеялась, что я важнее всего этого. Но теперь ясно, что все, что ты во мне видишь, это за кого бы выдать меня замуж, чтобы ты смогла устроить свадьбу и породниться с какой-нибудь богатой семьей. Ну, угадай, что? Я с этим закончила, — она встретила стальной взгляд матери. — Я покончила с попытками сделать то, что нужно тебе, когда это не правильно.

— Почему ты разговариваешь со мной в таком тоне? Что сказал бы твой отец?

Джемму охватила дрожь и истерический смех.

— Как я узнаю, что он скажет? Он никогда не разговаривал со мной. И ты тоже, кроме того, как рассказать о том, как мне стать лучше. И, знаешь, что? Я выросла прекрасно воспитанной, несмотря на то, что вы двое всегда угнетали и не могли уделить мне время.

Слишком увлекшись истинной, чтобы остановиться, несмотря на то, что гости теперь наблюдали за ними, она продолжила свою речь.

— Я знаю, как любить, и я любима, и это самая важная часть моей жизни. Я снова приду на это смехотворное событие, и в следующий раз ты назовешь меня по имени — Джемма! И ты спросишь меня, как я, или ты вообще не спросишь, — тяжело дыша, она добавила. — Может быть, поддельное свидетельство о рождении — это не самое худшее, что может быть у ребенка.

— Что? — резко спросила ее мать.

— Ничего. До свидания, мама.

На трясущихся ногах она повернулась, сделала глубокий вдох и ушла, прежде чем ее мать неправильно истолковала ее слезы. Кроме того, что это было окончательным признанием того, кем для нее являлась женщина, родившая ее.

Ожидание, пока парковщик подгонит ее машину, было долгим. Она упала на место водителя и всхлипнула, когда пыталась вытащить из сумки свой мобильный. Чем она думала, заставив Трумэна решать, как оставить у себя детей, и делать то, что, по ее мнению, было правильным? Он был прав. И на счет детей, и на счет нее. Она выехала со стоянки и включила мобильный, намереваясь ему позвонить и рассказать о том, что произошло, когда ее телефон засветился и завибрировал, показывая на экране фото Трумэна и заставляя рыдать еще сильнее.

— Тру.

— Куинси пропал. Час назад он сбежал из реабилитационного центра. Я должен найти его. Дети останутся у Бэра.

Сколько еще человек может выдержать.

Прежде чем у нее прорезался голос, он сказал.

— Это моя вина. Я попросил его остаться в программе, чтобы он смог обратиться с заявлением об опеке над детьми, и дети остались бы с нами. Это был слишком большим давлением. Я полный идиот.

— Нет, — прозвучало как мольба. Это была не его вина, а ее.

— Езжай к себе, если вдруг он появится у меня. Я позвоню тебе, когда узнаю что-нибудь.

— Тру…

Но звонок оборвался.

Глава 26

Тру влетел на подъездную дорогу на огромной скорости. Он уже несколько часов искал Куинси, когда Джемма позвонила ему и сказала, что он с ней. «Он у тебя. Езжай домой». Он нажал на тормоза перед «Автомастерской Виски», заглушил двигатель и припарковался возле задней части строения.

Джемма стояла посреди двора и смотрела вдаль. Она повернулась, когда он подошёл. Его взгляд скользнул мимо нее к Куинси, хотя разговаривал он с Джеммой:

— Я сказал тебе ехать домой.

— Я не услышала, — сказала она дрожащим голосом, обращая его внимание на брата, который стоял перед ними весь в напряжении.

Глаза Джеммы были красными и опухшими, слезы текли по ее щекам. В Трумэне вспыхнул огонь. Он сделал шаг в сторону своего брата, готовый свернуть ему шею, если он сделал ей больно.

— Что ты сделал?

Джемма схватила его за руку, не давая пройти к Куинси.

— Он поговорил со мной. Он рассказал мне все.

Трумэн кивнул, выпуская воздух из легких.

— Что…?

— Абсолютно все, Тру, — она сильнее сжала его руку.

Трумэн не мог дышать. Всего несколько часов назад в здании суда он получил лучшие новости в своей жизни, а теперь мир вокруг него снова рушился. Он впился взглядом в Куинси, недоверие звучало в каждом произнесенном им слове.

— Что ты наделал?

Куинси спустился с крыльца. Глаза у него были влажные, а выражение лица печальное, и, вне всякого сомнения, на нем виделось облегчение.

— Я не мог сделать этого, брат. Я не могу позволить твоей жизни развалиться из-за меня. Теперь нет. Нет, если я хочу оставаться чистым.

Мир Трумэн перевернулся вокруг своей оси. Он тяжело опустился на ступеньки и спрятал лицо в ладонях.

— Ты понятия не имеешь, что натворил. Теперь она стала частью этого.

— Нет, — возразила Джемма. — Он завтра пойдет в полицию и все им расскажет. Я не хочу сделать ошибку.

— Почему, Куинси? — умоляюще спросил Трумэн, не глядя на Джемму, боясь, что его ложь все испортила. — Зачем ты это сделал? Я же сказал, что кое-что осознал.

Куинси откинул плечи назад, выдерживая взгляд Трумэна с уверенностью, которую Трумэн никогда в нем не видел.

— Потому что ты все еще моя крепость, мой указатель по жизни, мужик. Потому что если я не выкину из головы все это дерьмо, то вернусь к наркотикам, а я хочу избежать этого. Почему, по-вашему, их я попробовал в первую очередь? Это слишком много, зная, что испортил тебе жизнь, брат. И эта та правильная вещь, которую я должен сделать в своей жизни.

— Ты не можешь этого сделать, Куин, — протянул Трумэн. — Я вернусь в тюрьму за лжесвидетельство. Так же, как и ты. Только Бог знает, на какой срок они упекут тебя в тюрьму, и я потеряю детей. И что? Что будет с ними? Что будет с тобой?

— У меня нет ответов на все вопросы, — сказал Куинси, — но мне необходимо это сделать. И, к тому же, я не закончил реабилитацию. Вовсе нет.

— Я не смогу спасти тебя и помочь детям, если ты это сделаешь, — сказал Трумэн больше для себя, чем для Куинси.

— Ты не можешь спасти меня, Трумэн. Разве ты не видишь? Разве ты еще не понял? Только я могу теперь спасти себя, — ответил Куинси.

— И еще я подумал о детях. Может быть, Бэр и Дикси смогут поднять их, если я снова угожу в тюрьму.

— Тебе не понадобятся Бэр и Дикси. Я возьму их. Ты знаешь, что я сделаю это, — слезы потекли по щекам Джеммы, когда она присела перед Трумэном, который до сих пор сидел на ступеньках. — Ты не совершал преступления, — это была констатация факта, а не вопрос, высказанная с надеждой, а не упреком. — Но ты был не готов пожертвовать своей свободой, чтобы защищать и поднимать детей. Рискнуть всем. Включая меня.

Трумэн покачал головой.

— Нет. Я не хочу тебя потерять. Я пошёл в здание суда, чтобы узнать, как можно все сделать правильно, ради тебя. Ты была права, Джемма. Есть и другой способ, — он взглянул на Куинси. — Был другой путь.

Джемма прикрыла рот, слезы текли по ее щекам.

— Ты ходил в здание суда?

Он снова кивнул, пытаясь успокоить бурю, разрывающую его изнутри достаточно долго, чтобы рассказать ей, что узнал, прежде чем бросился на поиски брата.

— Поскольку государство не участвовало в их жизни, и дети были на моем попечении, все, что я должен сделать, это подать жалобу о праве опеки в суд. Они сказали, что если я вернусь со свидетельством о смерти матери и подпишу показания, подтверждающие, что их отец не может быть найден, все должно быть в порядке. Суд, как правило, не проводит расследование по жалобам о праве на опеку, если только заявитель не просит об этом. Никто не может противостоять этому. Они сказали, что, как правило, они будут проведены без слушания в ходе обычного делопроизводства. Но теперь…

Он посмотрел на Куинси. Тот стоял более уверенно и бесшумно, чем когда-либо в этой жизни. Трумэн разрывался между честностью и трезвостью брата, и тем, чего это история будет стоить всем его участникам.

***

Невозможно найти слова, чтобы описать эмоции, которые испытывала Джемма. Между ее столкновением с матерью и рассказом правдивой истории о преступлении Трумэна-Куинси, она едва могла мыслить. Но не стоить думать о том, что если бы у Трумэна и Куинси был шанс попасть в этот кошмар, существовал бы только один способ выйти из этой ситуации. И она понятия не имела, что имела в виду.

Или, может, ей нужно сделать звонок.

Трумэн потянулся к ее руке.

— Прошу прощения за все это. За то, что лгал тебе об убийстве, и за то, что ты вообще оказалась в этой ситуации.

Боже, как она его любила. Она любила его преданность, глубину его чувств и абсолютно все в нем. Она не собиралась позволить ему чувствовать себя плохо из-за того, что ему пришлось сделать, чтобы защитить своего брата. Не тогда, когда он доказал, что является лучшим мужчиной в ее жизни, которого она когда-либо встречала.

— Не надо. Я не расстроилась из-за того, что ты не сказал мне правду. Я знаю, что ты не мог этого сделать, — она взглянула на Куинси, который так сильно виноват и раскаивался, что она удивлена, что он вообще жив. Как он нашел в себе силы и мужество, чтобы идти дальше, разве Трумэн не был бы счастлив помочь ему обрести будущее, которое он заслужил? Он признался во всех своих преступлениях с искренними слезами и сожалением. Он рассказал ей, как произошло преступление, как Трумэн вмешался, чтобы позаботиться обо всем, и как их мать отвернулась от него. Сила и убежденность этих двух мужчин были несоизмеримы, и она знала, что, несмотря на долгий путь, который прошёл Куинси, чтобы справиться с наркотической зависимостью, и сражений с законом, которые им предстоят, они были семьей, частью которой хотела быть и она.

Вернув свое внимание к Трумэну и их разговору, она сказала.

— Точно так же ты не можешь злиться на Куинси за то, что он хотел поступить правильно. Ты показал мне, что линия между правильным и неправильным может быть размыта, но чтобы защитить тех, кого ты любишь, это всегда будет правильно, вне зависимости от того, какую цену тебе придется за это заплатить.

Она открыла клатч и достала свой мобильный.

— Кому ты звонишь? — спросил Трумэн.

— Тебе нужен лучший адвокат, которого только можно купить за деньги, а мой отчим — лучший.

— Милая, у меня нет денег, — с сожалением сказал Трумэн.

Думая о том огромном банковском счете, который для нее собирала ее мать в течение десяти лет, она ответила:

— Есть.

Эпилог

Джемма подбирала платье на уличной распродаже вместе с Кристалл и Дикси, подыскивая что-то для Кеннеди, чтобы нарядить ее на Пасхальный парад в следующие выходные. За последние несколько месяцев она полностью пришла в себя. Они потихоньку выводили ее в людные места, возили в зоопарк, прогуливались по пляжу и ходили в торговый центр, она была просто в восторге от Пасхального парада. Прошло пять месяцев с тех пор, как Куинси признался в преступлении. Через два месяца после этого Трумэну выдали компенсацию за отсиженный в тюрьме срок и вынесли оправдательный приговор. Через пять недель после этого Трумэн получил документ о праве опеки над детьми. Государство могло бы осудить Трумэна и Куинси, однако прокурор использовал то, что Уоррен назвал своим обвинительным усмотрением, и отказался от судебного преследования в отношении любого из них. Уоррен сказал, что возраст Куинси в момент преступления и тюремное заключение Трумэна сильно повлияли на это решение.

— Как насчет этого? — Дикси подняла розовое платье с жирафами и цветами. — Она любит диких животных и цветы, — новое пристрастие Кеннеди — это дикие животные, и Трумэн упорно работает над созданием новых сказок с измененными животными. Хотя они решили начать вводить ее в мир популярных сказок, так как осенью она начнет ходить на уроки дошкольного образования.

— Или это! — Кристалл достала платье с красным галстуком и рюшами по краям. Благодаря Кристалл, Кеннеди любит яркую одежду, настолько насколько ей нравятся рюши.

— Почему бы нам не спросить ее? — Джемма предположила, что Трумэн, Квинси и дети, уже вышли из «Сладкого рая». Когда она встретила его взгляд, на его лице появилась греховная улыбка, заставляя бабочек в ее животе порхать. Они уже много месяцев живут вместе, но она все еще волнуется при виде его. И прекрасно знает, что это никогда не изменится.

Он послал ей поцелуй и опустился на колени рядом с коляской, чтобы накормить Линкольна мороженым.

— Папа, — тот взволновано взмахнул руками. В течение последних нескольких недель, он называл Трумэна «Папа», а Джемму «Мама», и хотя Трумэн пытался поначалу его исправлять, то потом отказался от этой затеи. И он, и Джемма смирились. Линкольн хлопал глазками, махал руками и выпрямился в коляске, чтобы держать за ногу Трумэна. Его любимая игра, кроме разве что дергать за бороду дядю Буллета, это играть в прятки.

Линкольн потянулся к ложке, и Трумэн рассмеялся.

— У него здоровый аппетит.

В последние несколько месяцев Куинси догнал в объёмах своего старшего брата. После нескольких напряженных месяцев Куинси закончил реабилитацию и работал полный рабочий день в книжном магазине, от которого Джемма была в восторге. Оказалось, что там, где Трумэн преуспел в искусстве, Куинси преуспел в академических кругах. Он даже сражался за свое эссе и поступил в колледж, и учился на отлично по всем выбранным предметам. Две недели назад Трумэн, Джемма и дети арендовали домик на жилой улице недалеко от школы, а Куинси перебрался в квартиру Трумэна. Первые несколько недель его отношения с Трумэном то улучшались, то ухудшались, но теперь они близки как никогда раньше.

Когда Джемма наблюдала, как двое братьев дразнят друг друга, она посылала своему отчиму молчаливое спасибо за то, что он взялся за это дело, несмотря на то, что мать пыталась убедить его не помогать ее низкосортному парню. Она никогда не поймет свою мать, и теперь, наблюдая за детьми, Трумэном и Куинси, она понимала, что все хорошо. Не всем родителям дано понимать и любить своих детей. У нее был отчим, с которым она налаживала отношения, и она чувствовала с ним отцовскую и родственную связь, которая ей очень нравилась.

— Эй, Кеннеди! — Кристалл подняла платье, которое нашла. — Что ты думаешь об этом платье?

— Класиво! — Кеннеди оторвалась от мороженого. Ее маленький язычок сделал круг, чтобы очистить ротик.

Дикси присела рядом с ней и показала розовое платье, которое она выбрала.

— Как на счет этого?

Рев мотоциклов заглушил ответ Кеннеди, когда Бэр, Буллет и Боунс припарковались возле них.

— Бэа! — вскрикнула Кеннеди.

Бэр снял шлем и слез с мотоцикла, подняв девочку на руки. Когда ее нос ударился об его подбородок, он закатил глаза и пожал плечами, из-за чего Кеннеди хихикнула.

— Ребята, а что вы здесь делаете?

Боунс и Буллет обменялись взглядами с Трумэном, которые она не смогла прочитать. Она поняла, что сегодня Трумэн спокоен, и не могла понять, возможно, с ним что-то случилось.

— Мы слышали, что здесь зависают горячие малышки, — ответил Бэр соблазнительно глядя на Кристалл, которая закатила глаза. Это стало их фишкой. Он бросал на Кристалл пристальные взгляды, но та постоянно отвергала Бэра и ни в какую не хотела делиться с Джеммой причиной этого.

— И бесплатное мороженое, — Боунс взял Кеннеди на руки и лизнул ее мороженое.

— Бони! — пожаловалась Кеннеди.

Она всех их звала по кличкам, которые придумала сама. Кеннеди слезла с его рук и подошла к Трумэну, который потянулся и взъерошил ей волосы. Он наклонился и что-то ей прошептал. Ее брови сосредоточенно сошлись.

— Как мой самый маленький приятель? — Буллет поднял Линкольна на руки, а Линкольн потянул его за бороду. — Это завтра.

— Правда? — спросила Дикси.

— Да. У меня достаточно большая борода для этого маленького парня, — он поцеловал его в щечку, а Линкольн снова дернул его за бороду и захихикал, когда Буллет зарычал.

Сердце Джеммы согревалось от любви, которую эти дети получали в своей жизни. От любви, которая была и в ее жизни. Ее глаза отыскали Трумэна, как и всегда в такие моменты, и она застала его, когда он смотрел на нее так, как делал много раз в последние месяцы — с удивлением и любовью. Этот взгляд был похож на объятия.

Кеннеди попыталась отдать свой рожок Джемме и размазала все сливочное удовольствие о ее юбку. Джемма наклонилась, взяла мороженое и получила холодный и сладкий поцелуй.

— Ммм. Лучшие поцелуи, — сказала Джемма со смехом. Возможно, она не была родителем Линкольна и Кеннеди, но наверняка любила их так же, как собственных детей.

— Я уберу это дорогая, — предложил Трумэн, наклонившись чтобы убрать мороженное салфеткой. Он поднял лицо вверх с красивой улыбкой, снова расшевелил бабочек в ее животе и протянул ей рожок.

— Нет, спасибо, поцелуев с мороженым было достаточно, — Кристалл и Дикси ахнули, и Джемма обернулась, удивляясь, что они увидели. Кристалл указал на Трумэна, ставшего перед ней на одно колено, все еще предлагая ей свое мороженное — с красивым бриллиантовым кольцом, положенным сверху, которое она раньше не заметила.

— О, Боже мой, Трумэн, — она встретила его нетерпеливый любящий взгляд, и ее сердце увеличилось в объеме, заняв все пространство в груди.

— Дорогая, я не могу предложить тебе гламур и блеск, но я могу предложить тебе пятно от мороженого, домашние сказки и поцелуи в полночь, — его голубые глаза загорелись, когда он говорил о ночах любви, и она подумала, не имел ли он в виду прошлую ночь, которую они провели в новом доме. Настоящем доме, где дети могли бы расти и иметь друзей, и жить безопасной и счастливой жизнью. — И семью, которая тебя обожает. Если ты выберешь нас. Я даже позволю тебе написать эту статью, о которой ты все время говоришь, если ты выйдешь за меня замуж. Ты будешь моей женой, Джемма? Ты выйдешь за меня замуж?

Слезы катились из ее глаз.

— Я не хочу гламура или блеска. Все, что я когда-либо хотела, сейчас находится здесь. Да, Защитник Тру. Я выйду за тебя замуж.

Он поднялся на ноги, облизал кольцо, чтобы оно было чистым, прежде чем надеть ей его на палец.

— Оно липкое и маленькое, но обещаю, что со временем я заменю его на что-нибудь большее.

— Ты не сделаешь этого, — сказала она, любуюсь необыкновенно красивым доказательством любви. — Оно идеально.

Все кричали, когда его сильные руки обхватили ее, а губы закружили в самом невероятном поцелуе в ее жизни — поцелуе ее будущего мужа.

Кеннеди попыталась вжаться между ними, и они оторвались друг от друга, смеясь, когда он поднял свою маленькую девочку на руки.

— Теперь ты моя мама? — взволновано спросила Кеннеди.

Новые слезы наполнили глаза Джеммы. Она бросила любопытный взгляд на Трумэна.

— Я не знаю, что это значит, но она целый день спрашивала, может ли она нас звать мама и папа, — он пожал плечами с самой невероятно сексуальной улыбкой, которую она видела.

Возможно, все эти месяцы Джемма была не права. Ее яичники не могли взорваться в день, когда она познакомилась с Трумэном, потому что она была уверенна, что они сделали это сейчас.

— Да, малышка. Для меня будет большой честью быть твоей мамой.

Конец

59