Глава 9


— Как вам Ариаднин джем, мистер Вентресс? — спросила Сиренити.

Роланд посмотрел на нее с дальнего конца стола, за которым было неестественно тихо. В противоположность вчерашнему официальному торжеству сегодняшний круг гостей был небольшим. Только тетя Калеба Филлис и его дядя Франклин были приглашены к завтраку. Они изо всех сил старались поддерживать разговор, но непробиваемое молчание между Калебом и его дедом с успехом подавляло все усилия.

— Неплохо. — Роланд откусил еще кусок тоста, который намазал джемом. — Напоминает мне тот, какой делала моя мать. Приятный и терпкий. Не слишком сладкий. Похоже, сейчас почти все кажется мне слишком сладким.

— Что правда, то правда, — сказала Филлис с робкой улыбкой. — Возьмите современные готовые завтраки. Почти все так насахарены, что вкусом напоминают конфеты.

Сиренити встретилась глазами с Калебом.

— Это подсказывает мне идею из области маркетинга. Мы будем рекламировать варенье и джемы Ариадны специально для гурманов. Скажем, что они созданы исключительно для людей с изысканным вкусом. Как ты считаешь?

— В этом что-то есть. — В голосе Калеба было столько же восторга, сколько у капитана корабля при виде айсберга. Он взял свою чашку с кофе и отпил глоток. — Ты уже собрала вещи, готова к отъезду?

— Да. — Конец попытки завязать разговор на эту тему, подумала Сиренити. И решила сменить тактику. — Мистер Вентресс, я не могла не заметить вон тех наград в витрине у вас за спиной.

— Их получил Калеб, — сказал Роланд.

— Да, я знаю. Я видела везде его имя. Вы, должно быть, очень им гордитесь.

Роланд нахмурился.

— Калеб знает, что от него требуется. И всегда знал.

— Вижу, что его даже выбирали выступающим на выпускной церемонии, — продолжала Сиренити сердечным тоном. — Я тоже выступала на школьном выпускном вечере от своего класса. А еще меня назвали выпускницей с наибольшими шансами на успех.

Калеб слегка поперхнулся своим кофе и поспешно поставил чашку на стол. Сиренити озабоченно нахмурилась.

— С тобой все в порядке?

— Все нормально. — Он встал. — Я хочу выехать как можно скорее, Сиренити.

Она в удивлении вскинула на него глаза.

— А я думала, что ты собираешься показать мне конюшни. Я хотела посмотреть на лошадей.

— В другой раз. Ехать нам долго, а в метеосводке передали, что к вечеру в горах может пойти снег.

— Ерунда. Для снега еще слишком рано.

Калеб посмотрел на нее из-под полуопущенных век.

— Мне бы не хотелось в пути останавливаться и возиться с цепями, если можно обойтись без этого.

Сиренити подавила вздох.

— Я буду готова через пять минут.

— Пойду за чемоданами. — Калеб стал обходить длинный стол.

— Помощь нужна? — спросил Франклин. — Гарри на заднем дворе. Он тебе поможет.

— Справлюсь сам. — Калеб пошел к двери. Сиренити улыбнулась Роланду, чей подбородок казался отлитым из чугуна.

— Большое спасибо за гостеприимство, мистер Вентресс. Мне было очень приятно у вас.

— Благодарю вас за подарок, — сказал Роланд. Он смотрел вслед Калебу. — Надеюсь, вы сможете приехать еще как-нибудь.

— Мне бы очень этого хотелось. — У Сиренити мелькнула внезапная мысль. — Калеб, не забудь шкатулку твоей мамы. Кажется, я видела, как ты вчера вечером положил ее в один из ящиков бюро.

Царившая до сих пор в маленькой столовой атмосфера сдержанной напряженности вдруг приобрела оттенок готовой разразиться катастрофы. Долорес с подносом в руках застыла на пороге кухни. Глаза Филлис округлились от полученного шока. Франклин помрачнел еще больше. Роланд не шелохнулся. Сиренити поняла, что сказала как раз то, чего не следовало говорить. В этом-то и состоит загвоздка здесь, во внешнем мире, подумала с досадой она. Не успеешь оглянуться, как уже что-то ляпнешь и все испортишь. Она виновато посмотрела на Калеба и стала соображать, как теперь выбраться из ямы, в которую они оба угодили по ее милости.

С некоторым облегчением она увидела, что Калеб явно не почувствовал никакой неловкости от ее ляпа. Его лицо не отразило ровным счетом никакой эмоции. Он задержался в дверях и задумчиво взглянул на нее.

— Спасибо, что напомнила. Надо не забыть положить ее в чемодан.

Филлис и Франклин обменялись тревожными взглядами.

Роланд мертвой хваткой вцепился в свой нож для масла.

— Не знал, что ты все еще хранишь эту старую шкатулку. Ты никогда не упоминал о ней. Я думал, ты избавился от нее много лет назад.

— Да что вы! Разве Калеб мог бы так поступить? — спросила Сиренити. Что сделано, то сделано, подумала она. Нет смысла делать вид будто она не знает о шкатулке. — Он мне говорил, что она принадлежала его матери. Видимо, он очень ею дорожит. Он никак не мог бы просто взять и выкинуть ее.

Первой оправилась от шока Филлис.

— Да, разумеется. Просто Калеб никогда не казался нам человеком сентиментального склада. Правда, Франклин?

— Правда, — буркнул Франклин. — Не казался.

— Это меня удивляет, — сказала Сиренити, радуясь тому, что разговор вроде бы снова возвращается в нормальное русло. — То, что Калеб очень чувствительная натура, я поняла с первого же дня знакомства. А у меня на такие вещи хорошая интуиция.

— Неужели? — спросил Франклин.

— Факт. — Сиренити тихонько засмеялась. — Не так уж трудно было вычислить, что в глубине души Калеб добрый и чувствительный. Много ли найдется преуспевающих деловых консультантов высокого класса, которые будут готовы подписать контракт ради спасения какого-то маленького городка вроде Уиттс-Энда? Особенно когда нет абсолютно никакой гарантии, что он получит хотя бы грошовую выгоду от этого проекта.

Все взгляды обратились к ней.

— Нам пора ехать, — произнес от двери Калеб. Без дальнейших слов он вышел из комнаты.

Ровно пятнадцать минут спустя Калеб повернул ключ в зажигании «ягуара». Мощный двигатель мгновенно ожил, замурлыкал. Пока Калеб выезжал на дорогу, Сиренити помахала небольшой группе людей, стоявшей на ступенях. Роланд, Филлис, Франклин и Долорес подняли руки жестом вежливого, сдержанного прощания.

Сиренити откинулась на спинку сиденья.

— Извини меня, пожалуйста, за этот дурацкий промах. Не понимаю, что заставило меня ляпнуть о шкатулке твоей матери перед всеми.

— Не стоит об этом вспоминать.

— Просто не верится, что я это сделала. Самая же ведь так старалась вчера вечером, чтобы никто не увидел, как я иду к тебе в комнату. И даже целую лекцию тебе прочитала о том, что нельзя оскорблять чувства твоего деда нарушением приличий, помнишь?

— Помню.

— И надо же мне было сделать эту глупость за завтраком — по-идиотски напомнить тебе упаковать шкатулку.

— Ну и что?

— А то. Теперь ясно, что я испортила то хорошее впечатление, которое старалась создать. — Сиренити с досадой посмотрела на него. — Теперь и твой дед и все остальные в доме наверняка думают, что я провела ночь с тобой.

Калеб коротко взглянул на нее с непроницаемым выражением.

— Из-за этого ты и расстраиваешься? Думаешь, что если у всех, кто сидел за столом, почти отвалились челюсти сегодня утром, то это из-за твоего намека на визит ко мне в спальню?

— Я всегда гордилась тем, что могу жить в двух мирах, когда это необходимо, но, если честно, у меня это не очень здорово получается. Когда я слишком долго задерживаюсь в твоем мире, то обязательно порчу все дело. — Сиренити мрачно осматривала свою одежду. Нa ней были те же брюки с отворотами, в которых она приехала вчера, блузка и свитер, выбранные но тому же каталогу. Она была почти уверена, что одета как полагается, но одежда — это еще не все. Никто не знает этого лучше, чем она.

— Ты ничего не испортила, — спокойно сказал Калеб. — По крайней мере не в том смысле, как ты думаешь.

Сиренити вздохнула с облегчением.

— Так ты не считаешь, что твой дед серьезно обиделся, когда узнал, что мы, возможно, провели ночь в одной постели, находясь у него в доме?

— Сомневаюсь, что он хотя бы задумался над этим аспектом. Особенно после того, как ты заговорила о шкатулке.

— Да ты что? Это первое, что должно было прийти ему в голову. Ему и всем остальным, кто был в комнате. — Сиренити закатила глаза. — Ты же видел их реакцию.

— Шкатулка вон в той небольшой сумке на заднем сиденье. Расстегни «молнию» и вынь ее.

— Ладно, только зачем? — Сиренити отстегнула свой ремень, встала коленями на сиденье и, перегнувшись через его спинку, дотянулась до сумки.

— Я хочу, чтобы ты сама увидела, почему все немножко напряглись, как только ты упомянула о ней.

Услышав этот убийственно нейтральный тон его голоса, Сиренити поняла, что опять по беспечности ступила на топкую почву. Ее взявшаяся за «молнию», рука замерла.

— Калеб, если это что-то личное и тебе не хотелось бы об этом говорить, то я прекрасно все понимаю.

— Доставай шкатулку.

Она вздохнула и расстегнула «молнию». Голубая с золотом шкатулка лежала поверх аккуратно сложенного серого свитера. Сиренити осторожно вынула ее и закрыла сумку.

— Что теперь мне делать? — спросила она.

— Открывай.

Сиренити с сомнением осмотрела шкатулку.

— Я не уверена, правильно ли это будет. У меня такое чувство, будто это меня не касается.

— Ошибаешься, — сдержанно сказал Калеб. — С этого момента касается. Открой шкатулку и загляни внутрь.

У Сиренити задрожали пальцы. Эта невинная на взгляд шкатулка из голубого пластика вдруг показалась ей зажатой в руке гранатой.

— Тут ключик, чтобы заводить музыку.

— Заведи, если хочешь.

Сиренити так и сделала. Заведя пружину, она отстегнула запор и подняла крышку. Заиграла музыка.

— Вальс, — прошептала Сиренити.

— Что ты сказала?

— Шкатулка играет вальс. — Она завороженно смотрела на две крошечные пластмассовые фигурки мужчины и женщины, которые закружились в судорожном механическом танце.

— Это не имеет значения. Посмотри, что внутри шкатулки.

Изнутри шкатулка была обтянута дешевым голубым бархатом. За зеркальцем, укрепленным на внутренней стороне крышки, атласная подкладка была сильно порвана.

Никаких украшений в шкатулке не было. Вместо этого она была наполнена старыми, пожелтевшими газетными вырезками. Они казались такими хрупкими, что Сиренити боялась к ним прикоснуться.

— Что это такое? — спросила она.

— Мое прошлое. — Калеб даже не взглянул на открытую шкатулку. Глаза его были прикованы к дороге. — Дед отдал мне шкатулку с вырезками в день моего восемнадцатилетия. Он хотел знать наверняка, что я не забуду свою мать.

— Как мило с его стороны проявить такую заботу о тебе.

Калеб криво усмехнулся.

— Это уж точно.

Сиренити осторожно развернула первую из сложенных вырезок и внимательно всмотрелась в зернистую черно-белую фотографию.

— Это твоя мать?

— Да.

На снимке была изображена эффектная платиновая блондинка в коротком, обтягивающем фигуру, расшитом блестками платье. Клиновидный вырез платья доходил, казалось, до самого пупка. Экстравагантный покрой открывал лишь внутренние полукружия ее грудей, но это обстоятельство создавало чувственную иллюзию, которая явно импонировала фотографу. Прекрасные глаза женщины смотрели добродушно-дерзко. Словно она знала, что мужчины находят ее сексуальной, и это ее забавляло. Под интенсивным макияжем, затемнявшим полные губы и увеличивавшим глаза, нетрудно было заметить тонкую лепку лица и сияние юности.

— Калеб, она была прекрасна, — выдохнула Сиренити. — И такая очаровательная. Мне кажется, у тебя ее глаза.

— Говорят.

Сиренити рассматривала фотографию с растущим восхищением.

— Она была фотомоделью?

— Читай заметки.

Сиренити просмотрела заголовки на вырезках, большая часть которых была из газеты «Вентресс-Вэлли ньюс». ВЕНТРЕССУ УГРОЖАЮТ ШАНТАЖОМ. ВЕНТРЕСС ПРИЗНАЕТ ЛЮБОВНУЮ СВЯЗЬ С ПОРНОМОДЕЛЬЮ.

Она взяла следующую вырезку. ОЧАРОВАШКА С ЦЕНТРАЛЬНОГО РАЗВОРОТА НАЗЫВАЕТ ВЕНТРЕССА ОТЦОМ СВОЕГО РЕБЕНКА. ВЕНТРЕСС ПОДАЕТ НА РАЗВОД.

— Читай дальше, — спокойно произнес Калеб. — Там все расписано. Шантаж, любовная связь, развод, автокатастрофа — все.

Сиренити стала читать быстрее, единым духом проглатывая всю печальную историю. Она задумалась над статьей, где излагалась суть шантажа. Ее желудок судорожно сжался.

— Кто-то пытался шантажировать твоего деда?

— Шантажист прислал ему фотографии Кристал Брук. Среди них были снимки, для которых она позировала в обнаженном виде. Было также несколько снимков, где она и мой отец занимаются любовью на пляже в Санта-Барбаре.

— Боже милостивый!

— Дед отказался платить шантажисту. И тот отправил фотографии в редакцию «Вентресс-Вэлли ньюс». Редактор и дед давно были в ссоре. Снимки были опубликованы, а остальное, как говорится, принадлежит истории.

— Боже мой, Калеб, как ужасно для всех, кого это коснулось. — Сиренити кончила читать и аккуратно сложила вырезки. — Теперь понятно, почему у тебя крыша поехала, когда я сказала тебе, что кто-то пытается меня шантажировать снимками с обнаженной натурой. Это словно кто-то взял и швырнул тебе в лицо прошлое твоих родителей, верно?

Калеб искоса бросил на нее сердитый взгляд.

— Никакая крыша у меня не поехала.

— Поехала, да еще как. И теперь я знаю почему.

— Черт побери, Сиренити.

— Ты начинаешь выходить из себя, — заметила она. — Но это, пожалуй, лучше, чем когда ты впадаешь в состояние зомби.

— "Состояние зомби"? Какое еще, к чертям, состояние зомби?

— Это когда ты становишься холодным-прехолодным и на лице у тебя отсутствует всякое выражение. Ты ведь здорово умеешь скрывать свои чувства, правда? Должно быть, много практиковался.

— Я не принадлежу к эмоциональному типу людей. — Калеб раздельно и четко произнес каждое слово.

Сиренити бережно закрыла шкатулку. Звуки вальса умолкли.

— Ты не считаешь, что твоя реакция была весьма эмоциональной?

— Я бы сказал так: новость о существовании фотографий, где ты предстаешь обнаженной, застала меня врасплох.

Сиренити виновато усмехнулась.

— Могу себе представить. Прости меня, Калеб. Я не должна была говорить тебе все эти ужасные слова.

— Ты имеешь в виду такие, как «снобизм», «косность», «высокомерие» и «негибкость»? — Бpoви Калеба слегка приподнялись. — Не беспокойся, я уже абсолютно все забыл.

— Так же, как я забыла, что ты назвал меня наивной и легковерной. — Кончиком пальца Сиренити провела по крышке шкатулки, где проходила линия полустершейся позолоты. — Непонятно, зачем твой дед отдал тебе эти вырезки. Он не производит впечатления жестокого человека. Возможно, жесткий и негибкий, вроде тебя в некотором смысле, но не жестокий.

Калеб невесело усмехнулся.

— Вряд ли он считал свой поступок жестоким. Просто он хотел быть уверен, что я никогда не забуду о порченой крови, текущей у меня в жилах. Он считал своим долгом напомнить мне, чтобы я остерегался проявлений генетического влияния моей матери. Не забывай — он ведь выращивает лошадей. И крепко верит в силу генов.

Сиренити вспомнила витрину, заполненную отличиями и наградами.

— А ты, значит, провел свои детские годы в попытках доказать ему, что не заражен генами Кристал Брук.

— И все зря.

— Что-то случилось между тобой и Роландом сегодня перед завтраком?

— Мы поговорили.

— Поговорили?

— Он назвал Кристал Брук шлюхой. В этом не было ничего особенного. За последние тридцать четыре года, каждый раз, когда ему случалось упомянуть ее имя, он называл ее потаскушкой или шлюхой, или женщиной, погубившей семью.

— А ты что сказал?

— Я сказал, чтобы он не называл ее шлюхой. — Калеб согнул и разогнул пальцы на рулевом колесе. — Я сделал это первый раз в жизни. Впервые сказал ему, что не хочу, чтобы он обзывал ее.

Сиренити дотянулась и положила руку ему на бедро.

— Ты — ее сын. Ты имеешь полное право оберегать ее память. А твой отец? Роланд его тоже как-нибудь обзывает?

— Нет. Он считает, что отец пал жертвой коварной интриганки, которая соблазнила его, заставив позабыть о долге и ответственности. Дед упрекает себя в том, что был слишком снисходителен и мягок с сыном. Он считает, что именно из-за этого отец и оказался уязвимым для такой женщины, как Кристал Брук.

— И поэтому Роланд решил, что с тобой подобной ошибки он не совершит.

— Примерно так. Моя семейная история в двух словах.

Сиренити бережно держала шкатулку обеими руками.

— По крайней мере тебе известна история твоей семьи в нескольких поколениях. А вот я, например, даже не знала своих бабушек и дедушек. Мои родители рано остались одни на свете. Джулиус говорил, как-то моя мать рассказала ему, что и она, и мой отец — оба были взяты на воспитание и выросли у приемных родителей. Фактически я только это о них и знаю, но я всегда думала, что это, вероятно, и было одной из причин, почему они сблизились: они оба понимали, что такое одиночество.

— Очень может быть, — сказал Калеб. Сиренити нерешительно спросила:

— Интересно, а что сблизило твоих мать и отца?

— Думаю, это очевидно. Моя мать была сексуально привлекательной фотомоделью, которая хотела стать кинозвездой, а мой отец — богатым и перспективным политиком. Черт побери, да они были просто созданы друг для друга.

— Не суди их слишком строго, Калеб. Столько времени спустя нам не дано узнать истину о том, что они чувствовали друг к другу. Что бы там ни произошло, это было только между ними. Ты за это не в ответе.

— Не в ответе? Иногда у меня такое чувство, будто я всю свою жизнь только и расплачиваюсь за то, чтo сделали они.

— У всех у нас есть прошлое, и у всех у нас есть будущее. Все, что мы можем сделать, это выбрать, в каком времени нам жить. Мне кажется, нет большого смысла в том, чтобы жить в прошлом.

Калеб не ответил.

Через минуту Сиренити повернулась назад и положила шкатулку в стоявшую на заднем сиденье сумку.


Церемония прощания с Эмброузом Эстерли оказалась значительным событием в общественной жизни Уиттс-Энда. В воскресенье в восемь часов вечера все население городка стеклось в кафе «Подсолнух», чтобы почтить память Эстерли. Приехавшая с Калебом Сиренити сразу же отправилась на кухню. Там она присоединилась к Ариадне и еще нескольким людям, которые руководили приготовлением блюд и напитков.

Калеб оказался стоящим в одиночестве на краю толпы. Он был удивлен тем, сколько пришло народу. Из того, что рассказала ему Сиренити, у него сложилось впечатление, что, кроме Джесси, Эстерли больше не имел близких друзей. Но в желающих проститься недостатка не было. Он подумал, не объясняется ли такое стечение публики скорее отсутствием в Уиттс-Энде вечерних развлечений и бесплатным угощением, чем теплыми чувствами сообщества к Эстерли.

Но какова бы ни была причина, все население крошечного городка было здесь. Теперь Калеб знал некоторых местных жителей, потому что уже начал вести оценку продуктов и изделий, которые они хотели продавать через каталог Сиренити. Он дружелюбно кивнул нескольким людям, макая крекер в приправленный карри йогурт. И рассеянно слушал долетавшие до него отрывки историй, рассказываемых об Эстерли, и анекдотичных случаев с ним.

— Помнишь, как Эмброуз думал, что наконец-то добился выставки своих работ в одной галерее Сиэтла, а владелец галереи взял да и откинул копыта, прежде чем он успел их развесить? — Одетый в черную кожу с цепями мужчина горестно покачал головой и проглотил кукурузный чипс, намазанный чем-то вроде баклажанной икры.

— Помню. — Женщина с короткой стрижкой, в клетчатой рубашке и обтягивающих джинсах печально кивнула. — Джесси говорила, он тогда напился и сильно буянил, грозился уничтожить все, что когда-либо сделал.

— В этом был весь Эмброуз, — сказал Куинтон, присоединяясь к маленькой группе возле кукурузных чипсов. — У него всегда все шло вкривь и вкось. Он всегда застревал между космическими плоскостями. Математика Вселенной в некотором смысле напоминает карточную колоду. Так вот, эта колода всегда была подтасована так, чтобы бедняга Эмброуз проиграл.

— Да уж, по карме он был чистый неудачник, нечего и говорить, — сказал мужчина в одежде из плотной хлопчатобумажной ткани и цепочек. — Но по-своему он был порядочный человек.

— Он не был низким или подлым, ничего такого. Просто немного замкнут, и все, — заметила женщина в платье из нескольких слоев шарфиков. — Жертва постоянного невезения. Он был чудесный фотограф, знаете ли.

— Я знаю, — откликнулся Куинтон.

— Мы с Джанни повесили у себя над кроватью фотографию, где он снял нас вдвоем, — доверительно прошептала женщина с очень короткой стрижкой. По ее щеке прокатилась слеза. — Она прекрасна.

К столу с закусками приблизилась Джесси.

— У него действительно был талант, — тихо сказала она Калебу. — Некоторые его снимки просто невероятно хороши. Сиренити уже показывала вам те фотографии, где он снимал ее?

— Нет. — Калеб подумал о конверте, который Сиренити изъяла из архива Эстерли. — Еще не показывала. — Вопрос доверия.

— Вам надо обязательно их увидеть. Это самые удачные его работы. Хотелось бы видеть их на выставке в скором будущем. Это было бы подходящей данью уважения к памяти Эмброуза.

Калеба словно огнем ожгла мелькнувшая в воображении картина: Сиренити, выставленная на всеобщее обозрение в картинной галерее, где ее прекрасное, исполненное грации тело открыто всем и каждому. Крекер у него в руке треснул и раскрошился.

— Не думаю, что Сиренити согласится на это, — проговорил Калеб.

Джесси удивленно взглянула на него.

— Почему же?

— Потому что в этом случае я закачу ей дикий скандал. — Он попытался найти разумное объяснение. — Наш новый бизнес с заказами по почте не нуждается в рекламе такого сорта.

— Я не вижу, как это может повредить делу, — задумчиво произнесла Джесси. Она собиралась добавить что-то еще, но остановилась, увидев подошедшего Блейда.

— Привет, Блейд. Как дела? Я вижу, что Уиттс-Энд все еще относительно свободен от сил вторжения.

— Я не так уж в этом уверен. — Привычно суженными глазами Блейд в профессиональной манере окинул помещение. — Думаю, у нас здесь не все в порядке.

— Почему вы так думаете? — спросил Калеб с умеренным интересом.

— Зоун странно ведет себя.

— Зоун производит впечатление человека, который ведет себя странно всегда, — сказал Калеб. — Что в этом нового?

— Она нервничает. Или боится. Все время говорит об опасности и смятении. — Блейд кивнул в сторону Зоун, стоявшей в одиночестве у чаши с пуншем. — Не нравится мне все это.

— Может, ей просто грустно, — предположил Калеб. — Ведь это все-таки поминки.

— Думаю, дело не в этом. — Блейд взял горсть кукурузных чипсов. — Думаю, у нас неприятности. Большие неприятности.

— Скажи Сиренити, чтобы поговорила с ней, — предложила Джесси. — Она ведь ближе всех знает Зоун.

— Может, я так и сделаю. — Блейд отошел, хрустя кукурузными чипсами с размеренностью машины. Джесси улыбнулась.

— Я начинаю думать, не созданы ли Блейд и Зоун друг для друга. В них обоих есть что-то такое, что их как бы объединяет. Как вы думаете?

— Я как-то не задумывался над этим, — признался Калеб. — Вы, наверно, правы в том смысле, что они оба странные.

— Пожалуй, с вашей точки зрения все обитатели Уиттс-Энда будут странными, — заметила Джесси. — Если вы не приемлете странность, то зачем вы здесь?

— Вы знаете зачем. По делу.

— Чепуха, — отмахнулась Джесси. — Я не дурочка. Ведь совершенно очевидно, что это дело не из тех, что вы обычно консультируете. Вы здесь из-за Сиренити, правда?

— Вы не забыли, что это она меня наняла? — Прежде чем Калеб успел сменить тему разговора, это было сделано за него.

Из толпы решительно выдвинулся крупный мужчина с густой копной волос, в красной фланелевой рубашке и засаленном комбинезоне. Он остановился прямо перед Калебом.

— Это вы Вентресс?

— Кажется, мы не знакомы, — сказал Калеб.

— Я Уэбстер. Не смог быть в пятницу на оценке продукции. Был занят.

— Понятно.

— Сейчас я принес свой продукт с собой. Подумал, может, вы посмотрите. И скажете мне, достаточно ли он хорош для каталога Сиренити.

— Конечно, почему нет? Я уверен, Эстерли не осудил бы нас за чуточку бизнеса у него на поминках.

Уэбстер полез в объемистый карман и извлек оттуда камень размером с ладонь. Держа камень в своей грязноватой руке, он гордо продемонстрировал его Калебу.

— Вот он. Что скажете, Вентресс? Расхватают в два счета, а?

Калеб задумчиво смотрел на камень, который был очень похож на обычные камни.

— Собственно, что это такое?

Уэбстер нахмурился.

— Это камень. Разве не похож?

— Камень. — Калеб взял его в руку. — Интересно.

Лицо Уэбстера просветлело.

— Я так и знал, что вам понравится. Там их большой запас. Сколько, по-вашему, мне надо иметь их под рукой, когда выйдет первый каталог? Может быть, сотню?

— Уэбстер, я буду с вами откровенен, — дипломатично начал Калеб. — Не думаю, что есть большой спрос на такие камни.

Уэбстер сердито посмотрел на него.

— Мои камни очень красивые.

Рядом с Калебом вдруг возникла Сиренити. Она казалась обеспокоенной.

— Какой чудесный камень, Уэбстер. — Она улыбнулась Калебу бодрой улыбкой. — Уэбстер у нас знаток камней. Он их коллекционирует. Я уверена, что мы сможем продавать их через наш каталог.

— Не думаю.

Лицо Уэбстера выразило тревогу.

— Чем нехороши камни?

— Прошу тебя, Калеб, — сказала Сиренити. — Ты ведь у нас гений маркетинга, не забывай. Вот и найди способ продавать камни Уэбстера.

— Говорю тебе, обычные камни не пользуются на рынке спросом, — терпеливо повторил Калеб.

Уэбстер выхватил свой камень у Калеба из рук.

— Вам нужны необычные камни? Клянусь Всевышним, я вам их достану. Вот увидите. — Он резко повернулся и зашагал прочь, раздвигая толпу.

— Ну вот, ты обидел его, — упрекнула Калеба Сиренити.

— Ты собираешься открыть дело, а не благотворительное учреждение, — ответил Калеб. — Мы не будем представлять в каталоге камни.

Бросив на него сердитый взгляд, Сиренити вернулась на кухню.

— Она переживает за всех в нашем городе, — тихо сказала Джесси. — И я должна вас предупредить, что мы переживаем за нее. Вы уезжали с ней на эти выходные.

— Я думал, что в вашем городе никто не сует нос в чужие дела, — сухо бросил Калеб.

Джесси холодно усмехнулась.

— Тогда у меня есть для вас новость. У нас маленький городок, а все маленькие городки, даже такие, как Уиттс-Энд, в некоторых чертах сходны между собой.

— Я знаю все о маленьких городках. В одном из них я вырос.

— Тогда вы знаете, что люди в маленьких городках любят поговорить.

— Да, я знаю. Это называется сплетничать. — Та старая сплетня о его родителях так до конца и не умерла в Вентресс-Вэлли. Пока он рос, она время от времени всплывала на поверхность.

Разговоры о том, как отпрыск одной из самых уважаемых в городе семей был соблазнен фотомоделью, никогда не доходили до ушей Роланда. Однако Калебу пришлось несколько раз драться на школьном дворе или где-нибудь за сараями в ответ на насмешки одноклассников, которым удавалось подслушать, как их родители обсуждают прошлые дела.

В этих детских поединках Калеб дрался с такими же неумолимо сконцентрированными яростью и peшимостью, с какими боролся за призы и голубые ленты для Роланда. Деду случалось замечать то синяк под глазом, то расквашенный нос, но он никогда не спрашивал, из-за чего была драка. Его интересовало только, победил ли Калеб.

Джесси пристально изучала Калеба.

— Я говорила не о сплетнях. Во всяком случае, не в том смысле, как понимаете это вы. Я имела в виду, что в маленьком городке люди небезразличны друг другу. Сиренити одна из нас. У нее есть эта мечта — открыть здесь бизнес, торговлю по почтовым заказам, и она считает, что вы можете ей в этом помочь. И прекрасно — пока она довольна. Но если вы обидите ее или используете в своих целях, то многие очень сильно на вас рассердятся.

— Буду иметь это в виду.

— Да уж, пожалуйста. — Джесси отвернулась, собираясь отойти.

— Джесси?

Она оглянулась на него через плечо.

— Да?

— Я не был знаком с Эстерли, но Сиренити говорила мне, что вы с ним были больше, чем просто друзья. — Калеб встретился с ней глазами. — Я хотел сказать вам, что мне очень жаль, что так случилось.

Взгляд Джесси смягчился.

— Спасибо. — Она окинула глазами комнату, полную на удивление жизнерадостных гостей, если учесть, что они собрались на поминки. — Знаете, я действительно думала, что он собирался не пить какое-то время. Когда я в тот вечер уходила от него, он был в порядке. В чуточку подавленном настроении, но не в такой, по-моему, степени, чтобы обратиться к бутылке. Пока я была там, он пил только кофе.

— В котором часу вы от него ушли? — поинтересовался Калеб.

— Около одиннадцати. До того я приготовила ему ужин, и мы немного поговорили.

— Я слышал, смерть наступила около полуночи. Должно быть, он принялся усиленно напиваться сразу после вашего ухода.

— Когда Эмброуз бывал в запое, он действительно мог заглатывать спиртное в ускоренном темпе. — Джесси отошла и присоединилась к группе людей в противоположном конце комнаты.

Калеб потянулся было за следующим кукурузным чипсом, но на пути у него оказался Блейд, чьи глаза превратились в узкие щелочки. Слева от него стоял Куинтон, выглядевший почти столь же свирепо. Еще один человек, с залысинами и связанными в «лошадиный хвост» седыми волосами, стоял по правую руку от Блейда. На нем была длинная черная накидка, а одно ухо украшала золотая серьга.

— Это Монтроуз, — без предисловий заявил Блейд. — Держит заправочную станцию. Музыкант. Вы уже знакомы?

— Да, — сказал Калеб. — Мы уже встречались.

Блейд расправил свои и без того прямые плечи.

— Мы вот втроем поговорили. И решили, что пора нам с вами немного потолковать, Вентресс.

Калеб взглянул на часы.

— Вы чуточку поздновато собрались, не так ли? Сейчас почти десять часов вечера.

Блейд зло сверкнул на него глазами.

— О чем вы, черт побери, толкуете?

— Кончайте ваши шуточки, — спокойно сказал Калебу Монтроуз. — Мы говорим серьезно.

— Монтроуз прав, — поддержал его Куинтон. — Мы хотим пригласить вас на отдельные поминки по Эмброузу.

— Насколько отдельные? — скептически спросил Калеб.

— Только мы и вы. У источников.

— Почему бы нет? Знаете, если принять во внимание тот факт, что я даже не был с ним знаком, Эстерли определенно оказал весьма большое влияние на мою жизнь.

Загрузка...